Эта краткая статья не претендует на всесторонний обзор литературы по
гуннской проблеме, а ограничена несколькими актуальными вопросами
источниковедения.
Обсуждая проблемы степных древностей эпохи кратковременного могущества гуннов в Европе, археологи обычно исходят из убеждения в незыблемости и окончательности сложившихся на сегодня представлений. Они упускают из виду, что даже за последние полвека эти представления разительно менялись. До начала 30-х годов нашего столетия гуннам V в.
ошибочно приписывали аварские могилы VIII в. с литыми украшениями в зверином стиле, а все полихромные изделия — догуннским германцам и аланам. Только в 1932 г. А. Алфелди заложил основы современных взглядов, связав полихромные изделия степей с образованием гуннского государства и его разноэтничным населением [1]. У нас «сарматская» гипотеза М.И. Ростовцева была поколеблена еще на 30 лет позднее, уже в 60-е годы, когда И.П. Засецкая показала связь таких древностей Восточной Европы с переменами, наступившими в степях после прихода гуннов [2, с. 60-62; 3]. Исследование затруднено малым процентом научно документированных комплексов, преобладанием случайных находок, неполнотой публикаций. Так что, вопреки расхожим представлениям, этот раздел археологии еще не вышел из стадии становления и дальнейшие изменения в нем вполне возможны.
Подводя в 1956 г. итоги многолетним археологическим исследованиям гуннской проблемы, И. Вернер рассматривал обсуждаемые древности как одно целое. Но именно он первым сделал важный шаг к более дифференцированному изучению этих древностей, отметив существование среди них однородной группы роскошных изделий с обильной зернью, распространенных на обширной территории от Киргизии до устья Дуная и полностью отсутствующих в более западных районах. Объясняя своеобразие группы, И. Вернер предположительно связал его с влиянием на кочевническое ремесло догуннской традиции Боспора [4, с. 63-65]. В остальном же со времени работ Т.М. Минаевой [5] и А. Алфелди понятие древностей гуннской эпохи складывалось постепенно, идя от лучше известного к новому: от таких памятников, как керченские склепы или дунайские находки Унтерзибенбрунн, Шимлеул Сильваней, Якушовице, Печ-Усёг и др., занявших четкую позицию в надежной хронологической шкале Крыма, Средней и Западной Европы, {293} к специфически степным восточноевропейским находкам, как Верхнеяблочное и Шипово. На первых шагах исследования казалось несущественным то, что часть восточноевропейских и североказахстанских комплексов в чем-то отличается от названной выше «классики». Поэтому, расширяя круг «гуннских» древностей за счет новых данных, никто не находил нужным обосновать это расширение, доказать принадлежность восточных находок к той же культурной общности и эпохе, что и керченские или дунайские погребения.
Занявшись восточноевропейской хронологией, я обратил внимание на эти обстоятельства и попытался привлечь к ним внимание специалистов [6, с. 102, рис. 2; 7, с. 115-120, рис. 10, 11; 8, с. 10-23, 98, 99, рис. 1-10]. Метод группирования прост. Он основан на том, что древности времени европейского могущества гуннов недолговременны: в Керчи культура резко изменилась в VI в., а в Подунавье — даже во второй половине V в. Поэтому наши степные находки, сходные с керченскими и среднедунайскими, бесспорно связываются с гуннской эпохой V в. и могут быть обозначены как основная, I группа. Мужские могилы VIII, IX в Новогригорьевке и женская в Березовке — ключевые находки этой группы. Связанные с ними многими признаками мужская и женская могилы 2, 3 в Шилове и в Верхнепогромном, выделяются необычной для гуннской эпохи поздней (VII в.) геральдической формой пряжек. Постепенно вокруг них наметилась особая, II группа, близкородственная группе I, но более поздняя по времени. Впоследствии реальность ее выделения подтвердилась открытием погребения во Владимировке [9], а существование еще в VII в.— находками в Уфе, Бирске, Преградной, Галайты, Дюрсо вместе с частями геральдических ременных наборов и дважды с седельными фигурными накладками Мартыновского типа [10, с. 56-58; 11, с. 116].
Выделенные И. Вернером обильно зерненные украшения не были механическим вкраплением в иные памятники, но очертили самостоятельную и однородную группу памятников с собственной территорией и связями. Не менее обширная, чем государство Аттилы, она разительно не совпадада с ним по ареалу. За неодновременность обоих образований говорило то, что восточноевропейская часть гуннских владений была и западной зоной III группы, глубинные владения которой остались в Азии [7, рис. 11; 8, рис. 2, 2, 3]. Хотя III группа действительно имеет некоторые поздние связн, в том числе с лучше датированной II группой, но их еще весьма мало [7, с. 119, 120; 8, с. 13, 21, 22], в могилах встречены и ранние предметы [8, с. 21], так что спор о ее дате грозит затянуться надолго. III группа тоже представлена женскими и мужскими (Боровое) погребениями. По форме упрощенных лучевых височных подвесок, возможно, с ней сопоставимы и могилы воинов с более скромным снаряжением из Актобе 2 и Кзыл-Кайнар-тобе [8, с. 18, 21, рис. 8, 6].
Таковы исходные положения начавшейся вслед за этим дискуссии о группировке, хронологии и исторической интерпретации степных древностей «с полихромными изделиями». Участники дискуссии отрицательно отнеслись к моей попытке внести изменения в привычные взгляды, но большинство не смогли привести конкретных контраргументов, ограничившись одним выражением несогласия [12, с. 121; 13, с. 84; 14, с. 225; 15, с. 153, примеч. 11]. Хотя высказывались крупные «специалисты по античности, сарматам и раннему средневековью» [16, с. 106], научные споры решаются, как известно, не большинством голосов. С конкретными развернутыми возражениями выступила только И.П. Засецкая [12, с. 121; 17; 18], впервые попытавшись обосновать традиционное объединение степных древностей с полихромпыми изделиями «под шапкой» гуннской эпохи. Тщательно проанализировав ее работы, я убедился, что и в них фактически нет аргументов против высказанных мной в 1971 г. положений. Я лишь кратко смог сказать об этом в разделе «Археологии СССР» [8, с. 13], уделив там основное внимание конкретному показу своеобразия каждой из трех обсужденных групп древностей. Непосредственным поводом вернуться к историографическому аспекту темы послужила теперь попытка В.Б. Ковалевской подвести итоги дискуссии по гуннской археологии, в основном результаты нашего спора с И.П. Засецкой [16, с. 103-106]. Излагая мнения сторон, В.Б. Ковалевская избегает прямых оценок и собственное отношение выражает подтекстом, способом подачи сведений. Только по поводу II группы она дважды привела и свое мнение, впрочем, по невнимательности именуя ее то группой II, то группой III [16, с. 105, 106]. К сожалению, читатель не получил {294} от В.Б. Ковалевской надежной информации и по остальным вопросам дискуссии.
Так, по мнению В.Б. Ковалевской, А.К. Амброз и И.П. Засецкая по-разному используют для исследования фактический материал: И.П. Засецкая «приводит все комплексы... все вещи», А.К. Амброз — лишь часть комплексов, а из вещей только «те, которые „работают" на хронологическую систему» [16, с. 104]. Упрек очень серьезный. И другим моим оппонентам кажется, что мои выводы «покоятся лишь на отдельных случайных фактах» [12, с. 121]. Даже у И.П. Засецкой создалось ошибочное впечатление, что мной использована лишь часть материала, о чем, впрочем, она сказала очень осторожно: «...не упомянуты» [17, с. 69, примеч. 21]. На самом деле при работе над статьей 1971 г. я использовал 32 находки из 34, включенных в сводку И.П. Засецкой, и еще некоторые, менее выразительные, туда не включенные.
Кстати, лишь поверхностным знакомством с гуннской археологией можно объяснить создавшееся у В.Б. Ковалевской впечатление, что «впервые в научный оборот именно как древности гуннской эпохи они во всей полноте были введены И.П. Засецкой» [16, с. 104]. Не желая умалить очень большие заслуги И.П. Засецкой перед гуннской археологией, скажу, что в данном случае рпсунки для ее таблицы комплексов в основном взяты из общеизвестных исследований по гуннской эпохе и гуннам [17, рис. 1, 1-4, 6-11, 13-34], используемых каждым, кто обращается к гуннской проблеме, в том числе и мной. А немногие впервые публикуемые на этом рисунке вещи, к сожалению, даны так схематично, что фактически непригодны для научной работы [17, рис. 1, 1-4 (мечи), 5, 12 (комплексы), 31 (бляха седла)].
Иное дело, что подборка схематических рисунков, сделанная И.П. Засецкой, сильно облегчает чтение статьи неспециалистами. К сожалению, я сделать таких иллюстраций не мог, поскольку рисованные сводки комплексов по всем разделам раннесредневековой хронологии Евразии по объему превышают возможности не только статьи, но даже и книги. Поэтому я мог лишь напоминать, что строю хронологию только из комплексов [6, с. 97, 99 и др.], что «объем текста сильно сжат за счет описаний и количественных показателей, поскольку весь материал опубликован. Например, достаточно просмотреть указанные здесь публикации...» [6, с. 99]. При таком огромном объеме материала и сжатости статьи я мог дать ее только как путеводитель по целому морю комплексов, надеясь, что специалисты по каждой проблеме, заинтересовавшись статьей, не откажутся просмотреть основные публикации фактов и воочию проверить по ним мои наблюдения. Так и по I группе гуннов мной перечислены с указанием страниц и номеров рисунков «подручные» публикации 12 восточноевропейских находок, дающие достаточную информацию по теме [6, с. 102, примеч. 10], а на приложенной карте специалист без труда узнал бы по местоположению 17 известных пунктов с вещами I группы: Кончешть, Тилигул I, Саги, Раденск, Кучугуры, Щербатую котловину, Новогригорьевку, Беляус, совхоз им. Калинина, гору Климентьеву, Красный Сулин, Дмитриевку, Воздвиженское, Паласа-Сырт, Нижнюю Добринку, Березовку, «Восход» [7, рис. 11, 1] — объем использованных в статье комплексов I группы. Такие же списки публикаций и карты были даны по 23 находкам II и III групп [7, с. 115, примеч. 15, 17, 18, с. 116, примеч. 21, с. 119, примеч. 25, рис. 11, 2, 3]. Охарактеризованы также Муслюмова и Федоровка [7, с. 107, 112]. Так что В.Б. Ковалевская не заметила главного: для обоих сравниваемых ею авторов «каждая выделенная группа или подгруппа остается суммой конкретных погребений», а не только системой признаков [16, с. 105].
Обещав разобраться в «сути данного спора», В.Б. Ковалевская увидела ее «прежде всего» в том, что И.П. Засецкая делит материал на пять одновременных подгрупп, А.К. Амброз — на три разновременных. «И.П. Засецкая же считает, что выявленное А.К. Амброзом членение отражает не хронологическое отличие погребальных комплексов, а разделение их по полу (табл. 4)» [16, с. 103, 104]. Она придала последнему утверждению столь важное значение, что даже составила специальную таблицу для его обоснования и популяризации. И вновь В.Б. Ковалевская дезориентирует читателя. По полу погребенных различаются не I-III группы, а только предварительно выделявшиеся И.П. Засецкой меньшие «подгруппы А, В, Г, Д», и то лишь потому, что уже при их создании они были отобраны исследовательницей именно по этому признаку. {295}
Обратимся теперь к основной полемической статье И.П. Засецкой [17]. Внимательно изучать ее очень трудно, так как ход авторской мысли не всегда можно уловить среди обильных перечислений и подчас противоречивых оценок. В конце концов пришлось отдельно по каждому вопросу проследить сквозь всю работу, что говорит о нем автор в разных местах текста. Лишь тогда мне удалось выяснить систему рассуждений И.П. Засецкой и оценить реальные результаты нашей полемики.
Прежде всего сама И.П. Засецкая считает, что обсуждаемые древности надо делить не на пять, а только на две группы: первая в основном совпала с суммой моих I и III групп, другая идентична моей II — вот результаты статьи, по мнению автора [17, с. 54, 69]. Причину такого различия погребений И.П. Засецкая не бралась определить [17, с. 69].
Лишь с вспомогательной полемической целью ею сделано «предварительное деление памятников на отдельные подгруппы, которые обозначены А, Б, В, Г и Д» [17, с. 54]. Выглядит это так. Сначала из групп I и II убраны все погребения с диадемами, исполненными в обычном для этих групп стиле и технике, и объединены в маленькую «подгруппу Г». Важно пояснить, что для «гуннских» могил с тиснеными украшениями без обильной зерни (I и II группы, или подгруппы А, Г и Д у И.П. Засецкой) женские погребения до сих пор выделяются исследователями только по наличию диадемы как наиболее специфической особенности убора кочевнических женщин той поры. Поэтому вынести из группы все погребения с диадемами — то же самое, что изъять из нее все женские погребения. Оставшиеся только мужские погребения из I группы И.П. Засецкая обозначила как «подгруппу А», из II — как «подгруппу Д». Затем из I и III групп взяла четыре погребения, в которых оружие или конское снаряжение сопровождались украшениями с зернью, и создала из них маленькую «подгруппу Б». При этом из III группы в «подгруппу Б» переместилось единственное в ней богатое мужское погребение в Боровом с обильно зерненными украшениями, и в группе III, естественно, остались одни женские могилы, получившие название «подгруппы В». Ясно, что ни одна из этих подгрупп не тождественна предложенным мной I-III группам: Б и Г искусственно созданы как новообразования, А, Д, В — лишь фрагменты I—III групп, специально отобранные по признаку пола. Закончив эту трудоемкую работу, на которую ушло 13 из 17 страниц всего объема статьи (считая демонстрирующие подгруппы иллюстрации), И.П. Засецкая констатировала, что ее «подгруппы А и В резко отличаются по составу погребального инвентаря» только потому, «что погребальные комплексы подгруппы А принадлежат мужским захоронениям, а памятники подгруппы В — женским» [17, с. 66]. Это само собой разумеется, если автор статьи только что своими руками удалила из подгруппы А все женские, а из В — единственное мужское погребение. Зачем все это понадобилось, И.П. Засецкая не объясняет и никаких выводов из этого в статье нет [17, с. 66-69].
Можно только догадываться, что в первоначальном варианте текста из этого могло быть сделано заключение, что А.К. Амброз грубо ошибся и выявленное им «членение отражает не хронологическое отличие погребальных комплексов, а разделение их по полу (табл. 4)» [16, с. 104] — именно так поняла это В.Б. Ковалевская. Действительно, в иноязычном резюме рассматриваемой статьи И.П. Засецкой и в преамбуле ее второй, дополнительной статьи такой вывод имеется в одной и той же формулировке: «Причину же особенностей погребального инвентаря... надо... искать не во временном разрыве погребальных комплексов, а в этническом, социальном и половом различии» [17, с. 71; 18, с. 5].
Снова приходится только предполагать, что, дорабатывая основную статью, И.П. Засецкая убрала этот вывод как недоказуемый из текста, не обратив внимания, что он остался в резюме и во второй статье, являющейся продолжением первой. В самом деле, И.П. Засецкая дальше пишет: «Два комплекса из подгруппы Г, в состав которых входят диадемы, вероятно, по стилистическим особенностям последних могут относиться к подгруппе А» [17, с, 68]. Но стоит их туда отнести, как перед нами вновь окажется прежняя I группа, включающая, как говорилось мной выше, погребения и мужчин и женщин. Еще цитата: «К подгруппе Д бесспорно примыкает женское погребение из кургана 2 у станции Шипово (подгруппы Г), которое фактически составляет единый погребальный комплекс с мужским погребением из соседнего кургана 3» [17, с. 68]. Так «воссоединилась» {296} II группа. Последнее погребение распавшейся подгруппы Г из Верхнепогромного И.П. Засецкой, по ее словам, «пока... недостаточно ясно», куда отнести [17, с. 68, 69]. Действительно, диадема там близка изделиям I группы [19, табл. VI, 11], но по геральдическим пряжкам VII в. это погребение синхронно II группе [7, с. 115, рис. 10, 1, 2; 8, с. 17, рис. 6, 23; 17, рис. 1, 28]. Поскольку в могиле воина из Борового «обнаружены различные украшения... исполненные в полихромном стиле, характерном для украшений подгруппы В» [17, с. 67, рис. 2; 19, табл. VII, 20, 22, 25, 26], не осталось оснований говорить об отсутствии мужских могил и в III группе. Так на последних страницах статьи фактически (без прямой констатации этого) вновь воссоздались отрицаемые I-III группы и отпал вопрос об определяющем влиянии половых различий на их своеобразие.
Не берусь оценивать выбранный И.П. Засецкой метод ведения спора. Я вынужден уделить всему этому так много внимания лишь из-за того, что зачастую читатели, не вникая в детали, воспринимают рецензируемую статью И.П. Засецкой как окончательное решение проблемы, как сигнал завершения дискуссии в пользу традиционной хронологии.
Не заметила противоречий в статье также В.Б. Ковалевская и «в поддержку» И.П. Засецкой составила и опубликовала специальную таблицу [16, с. 103, 104, табл. 4]. Правда, в той таблице так перепутаны и номера групп, и сведения о поле погребенных, что при всей внушительности она ничего не иллюстрирует и не доказывает. Но это уже не столь важно, если сама И.П. Засецкая, насколько позволительно судить по вышеизложенному, давно отказалась от популяризируемого В.Б. Ковалевской вывода.
Тем, кто хотел бы составить собственное мнение по этому вопросу, можно посоветовать сравнить между собой не просто I-III группы в их полном объеме, но сначала только могилы воинов этих трех групп (IX могила Новогригорьевки, 3-я могила Шипова, Боровое), потом женские могилы тех же групп (Березовка, Шипово, Верхнеяблочное и Караагач). Легко убедиться, что действительно «резкое» различие трех групп совсем не функционально, т.е. связано не с разным назначением вещей, а с разными культурными традициями, с устойчивыми особенностями декоративного стиля трех самостоятельно существовавших исторических (иначе — археолого-этнографических) общностей [8, рис. 5-7].
Переходя к вопросу о технологических и стилистических сопоставлениях степных древностей, В.Б. Ковалевская информирует читателей, что только «у И.П. Засецкой мы получаем поддающиеся проверке цифровые данные» [16, с. 104], а определения А.К. Амброза нечетки и субъективны [16, с. 104, 105]. Из подтекста этого отрывка следовало бы, что стилистические сопоставления противоречат предложенному А.К. Амброзом делению на три группы. Но, видно, и здесь В.Б. Ковалевская ограничилась беглым знакомством с таблицами И.П. Засецкой: ведь фактически они подтверждают правомерность различения I и III групп.
На составленной И.П. Засецкой «сводной таблице стилистических и технологических признаков» [17, рис. 2] вещи помещены уже не по условным половым «подгруппам», а по обычным группам I и III: и женские [17, рис. 2, 1-8, 15, 16] и мужские [17, рис. 2, 9-14, 17-24] вещи есть в каждой группе. По орнаменту основная масса показателей III и I групп различна и лежит в разных углах таблицы. Совпали в основном очертания гнезд, зависящие от формы природных камней, и простейшие способы скрепления металлических ленточек для оправы камней в гнезда, применявшиеся ювелирами в разные эпохи. Главное, что бросается в глаза, — общность технологии декора женских и мужских вещей внутри каждой группы. Комментируя рисунок, И.П. Засецкая признает, что часть женских диадем сделана в том же стиле, как оружие и сбруя в мужской «подгруппе А» [17, с. 68], а у воина из Борового вещи обильно украшены зернью в том же стиле, как и в женской «подгруппе В» [17, с. 67]. Так что анализ технологии не опроверг, а только подтвердил деление на группы I-III, несколько детализировав картину их ювелирного дела. Сначала И.П. Засецкой высказывалось предположение об «общности орнаментальных мотивов» «подгрупп А, В, Д» [17, с. 68], но потом проведенное ею специальное их изучение [20, с. 16, 18, 25, рис. 1, 1, 3, 2, 4] показало, что в каждой группе они достаточно специфичны.
Остался последний, решающий аргумент И.П. Засецкой: поиск прямых связей между I и III группами (в урезанном объеме именуемыми подгруппами А, В). {297} В.Б. Ковалевская этот важный раздел вообще обошла молчанием. И.П. Засецкая назвала четыре таких комплекса, в которых, по ее мнению, объединены характерные вещи I и III групп, обозначив их как «подгруппу Б» [17, с. 66-68, рис. 1, 14-17]. Я уже однажды их кратко рассматривал [8, с. 13]. Типичное для I (бесспорно «гуннской») группы погребение в Беляусе не имеет вещей III группы. Та маленькая сережка с синей центральной вставкой [21, с. 53, рис. 3, 1], которую И.П. Засецкая связывает с III (В) группой только по наличию зерни, не имеет ничего общего с перегруженными зернью громоздкими «варварскими» серьгами и височными подвесками III группы, у нее даже иной цвет инкрустации. О.Д. Дашевская права, сопоставив эту вещицу с античными и позднесарматскими украшениями. Зернь, в том числе и в треугольниках или ромбах, применялась тысячелетиями, и невозможно любую зерненую вещь из степей относить к III (В) группе. Последняя кроме ряда устойчиво повторяющихся броских признаков выделяется крайне обильным, если не сказать неумеренным, применением зерни, часто с точки зрения современного нам зрителя в значительной мере обесценивающим и дорогой материал, и техническое качество работы. Конечно, могут возразить, что надо ввести измеримые критерии, сосчитать диаметр зернинок, их количество на квадратный сантиметр, площадь всей вещи и т.д., применить статистические коэффициенты. Вероятно, нужно и это. Но нельзя забывать и того, что эти «немые археологические источники» еще и произведения искусства, что делавшие их люди руководствовались не научными соображениями, а тем меняющимся понятием прекрасного, которое отличало разные народы и эпохи. Во всяком случае, мне приходилось слышать, что сравнительно простая диадема I группы из Березовки [4, табл. 13, 3] созвучнее вкусам нашего времени, чем напоминающая бутафорию диадема III группы из Верхнеяблочного [19, табл. VI, 1].
В Боровом и Мелитополе нет вещей I (А) группы. Одной из них И.П. Засецкая считала чешуйчатые обшивки седел, согласно распространенному мнению, что такой орнамент чуть ли не «паспорт» гуннской эпохи V в. На самом деле он обычен на мечах и седлах вплоть до VI—VII вв. на западе Европы (остготские шлемы VI в. и седла), на Северном Кавказе (Дюрсо, Галайты, Преградная, Кугуль и др.) [10; 11, с. 116; 22, рис. 4, 5, 8, 4], в степи (Шипово), Иране (мечи VII в. из Дейлема), на Дальнем Востоке (мечи VI и VII вв. из Кореи), был и в VIII в. (живопись Варахши в Узбекистане).
В 1984 г. И.П. Засецкая фактически (т.е. без ссылки) уже согласилась с моими данными о длительном развитии чешуйчатых обкладок седла от высоких треугольных [8, рис. 3, 7) до срезанных сегментовидных [8, рис. 3, 44-48] и о наличии последних в Западной Европе уже в первой половине VI в., но попыталась использовать их для дальнейшей полемики со мной о дате Мелитополя [23, с. 72-74]. Анализ ее внушительных таблиц показал, что предлагаемый в них длинный «эволюционный ряд» таковым не является. Он построен на соотношении длины и высоты обкладок. Но ведь длина прямого основания зависела не от даты, а от ширины украшаемого ленчика, т. е. размеров седла, определяемых габаритами копя и всадника. Степные седла были, видимо, меньше, а древнегерманские крупнее [24, с. 230, рис. 1, 4].
Реальная эволюция выступа ленчика твердых седел, судя по его оковкам, представляется так: в V в. выступ заострен, в VI—VII вв. со срезанным заострением, в IX—XI вв. прямоугольный со скругленными углами (аланы, ляо), с XIII в. полусегментовидный (закруглен только снизу, как у монгольского седла). Выступание этой детали вперед («высота» пластин) своя у каждого седла. Для различения пластин V и VI—VII вв. по их форме показательны не пропорции, а кривизна фигурного края. От срезанного нижнего угла он сначала шел прямо, потом изгибался. Если точку изгиба спроецировать перпендикуляром на основание, у образцов V в. она окажется выше его середины, ближе к острому концу, у образцов VI—VII вв.— ниже середины, ближе к срезанному углу. Это хорошо видно и без цифровых подсчетов даже по очень схематичным рисункам, приведенным И.П. Засецкой. К последнему варианту относятся все пластины с бордюром, в том числе «кисловодская», найденная в склепе с перемешанными вещами V и VII вв., включая хорошо датированные по монетам VI—VII вв. сосуды [25, с. 20, 21]. Зато на сасаиидских блюдах 309—379 и 457—483 гг. [26, табл. XXIX, 57 – XXXI, 59] (еще одно в Метрополитенском музее) выступы ленчика по кривизне подобны археологическим образцам V в. {298}
И.П. Засецкая права, что чешуйчатые пластины из Мелитополя похожи на образцы V в. [8, рис. 3, 7], а не на шиповские, но спешит с категорическим выводом об их дате. Пока для них нет сравнительного материала III группы (обрывки из Борового неразборчиво изданы А.Н. Бернштамом): возможно, там ленчики развивались иначе, чем шиповские. Главное же, что формы вещей не всегда исчезали из производства единовременно. Например, в раскопках самой И.П. Засецкой верхнепогромненская диадема, по всем признакам близкая изделиям I группы, найдена вместе с двумя полыми снизу геральдическими пряжками, датирующимися не ранее второй половины VI в., и, следовательно, она синхронна II группе [8, с. 17, рис. 6, 23; 17, рис. 1, 28, 19, табл. VI, 11]. Думаю, что И.П. Засецкая спешит упрекать меня в абсурде [23, с. 77]. Продолговатые пластинки с напаянными гнездами есть не только в I, но и в III группе (Боровое), а в дешевом варианте (с прорезями вместо гнезд) — во множестве во II группе, дважды с бесспорными вещами VII в. (Харачой, Галайты). Характерные для V в. удила с деталями из цветного металла отличаются от мелитопольских, и вообще комбинация на них двух металлов применялась до VII в. (Сахарная Головка). Медные цилиндроконические котелки разного размера и пропорций обычны на Северном Кавказе с V по VII в., а у авар VII в. нередко были во вторичном использовании даже настоящие римские котелки III—IV вв. [27]. Так что спор о дате мелитопольской находки еще не закончился. Хорошо, что он становится конкретнее.
Не связаны с I (А) группой кусочки с перегородчатой инкрустацией из Борового, которые благодаря содействию В. Анадзава (Япония) мне удалось сложить в ножны привозного из Средней Азии или Восточного Туркестана роскошного кинжала VI—VII вв. (8, с. 15, рис. 5, 24; 19, табл. III, 16, 27, 28, 32; 28, с. 256, 257, 264-268, табл. I, рис. 2 2; 29, рис. 4, 2, табл. VI, слева].
Только в коллекции из Воздвиженского действительно смешаны характерные конская сбруя I (А) группы и пара женских лучевых подвесок III (В) группы [17, с. 66, 67, рис. 1, 14; 19, с. 36-40, табл. I, 1; 30, с. 121, 122, рис. 82-87]. Архивный акт говорит о черепе и костях лошади, но недостаточно ясен в отношении вещей, поэтому И.П. Засецкая справедливо пишет: «Мы не можем наверняка утверждать, что перечисленные вещи происходят из одного погребения» [17, с. 66]. За то, что коллекция происходит не из одной находки, а сборная, говорит присутствие в ней средневековой серьги с гирькой [17, рис. 1, 14, справа]. Вероятно, на долгом пути Воздвиженской коллекции в Эрмитаж в нее включили и вещи из других находок. Во всяком случае, нельзя доказывать синхронность I (А) и III (В) групп по недостоверной коллекции.
Наконец, нет оснований включать во II (Д) группу погребение из «Восхода» [17, с. 68, рис. 1, 34], оно полностью принадлежит I (А) группе, возможно, ее концу, и не имеет никаких черт переходности [8, с. 15]. И.П. Засецкая считает элементом II (Д) группы в «Восходе» уздечные бляшки с личинами. Это не так. Наиболее яркие признаки II группы — бляхи с «дерюжным» орнаментом, чешуйчатые «рыбовидные» обивки седла с бордюром (обычно из З-образных вдавлений по краю), как в Шилове, могиле VII у Новогригорьевки, кургане 17 у г. Энгельс, Владимировке. Только в г. Энгельс, Владимировке (и депаспортизированная находка в Рутхе) с ними связан устойчивый вариант фаларов с личиной, прочие очень разнородны и относимы ко II группе, если им сопутствовали другие, более характерные вещи, как в Новогригорьевке. Трактовка личин находит параллели на западных фибулах и пряжках V—VIII вв., на сбруйных бляхах V в. из Интерцизы, VII в. из Ирана, VIII в. из Югославии (матрица для их тиснения из Бискупие). Так что одного наличия круглых фаларов и тем более сплошной обкладки ремней сбруи бляшками с личинами совсем недостаточно для отнесения комплекса ко II группе. Не представляет исключения и курган 18 у г. Энгельс, где есть ленточка с личинами: я предположительно отнес его ко II группе не по ней, а по обкладке лука с резко расширенным концом — тенденция к расширению намечена исследователями на аварских материалах.
Так как распалась промежуточная «подгруппа Б», призванная объединить I и III группы, они вновь поляризовались и стали столь же самостоятельными, как при первоначальном их выделении. В каждой из групп I-III есть мужские и женские могилы, инвентарь которых связан внутригрупповым единством и своеобразием. {299}
15-летняя дискуссия показала, что у сторонников традиционных взглядов, кроме приверженности традиции, нет ни одного аргумента против выделения трех групп. Деление подтвердилось не только этим, но и новыми находками. Оно прошло проверку временем и, с разными оговорками, фактически начинает медленно входить в обиход специалистов. Так, в связи с находкой во Владимировке еще раз подтвердилась реальность II группы [9]. Не остались неизменными и взгляды И.П. Засецкой.
До дискуссии И.П. Засецкая не ставила вопроса о каком-либо делении «гуннских древностей» по инвентарю и различала полихромные украшения лишь по характеру инкрустации: с камнями в отдельных гнездах она считала I группой, со сплошной перегородчатой, редкой в степи инкрустацией — II группой [3, с. 97; 19, с. 25]. В ходе дискуссии она фактически уже исходит из глубоко идущей неоднородности степных древностей по целому ряду признаков. Перед тем как процитировать ее высказывания, напомню, что они лишь формально относятся к особым «подгруппам А, Д, В»: эти меньшие по охвату подгруппы сначала были выделены И.П. Засецкой внутри моих групп I-III, а после распада «подгрупп Б, Г» вновь расширились до первоначального объема. Так вот, И.П. Засецкая справедливо подчеркнула, что каждой из ее «подгрупп» (теперь можно читать: групп) присущ свой «одинаковый состав погребального инвентаря, стандартизация форм и общность художественно-технологических признаков изделий» [17, с. 62]. «Общность комплексов подгруппы А» ... «не вызывает сомнения в принадлежности данных комплексов к единому культурному кругу памятников» [17, с. 62], «позволяет рассматривать и погребения подгруппы В как памятники единой культуры» [17, с. 63]. «Подгруппы А и В резко отличаются по составу погребального инвентаря» [17, с. 66]. И отличаются не только потому, что одни принадлежали мужчинам, другие женщинам: внутри групп мужские и женские вещи делались в одинаковой технике и стиле, как это хорошо видно и на опубликованной И.П. Засецкой таблице [17, рис. 2]. Наконец, «наиболее самостоятельной выглядит подгруппа Д» (17, с. 68). В этих цитатах, как и во всех статьях по дискуссии, отражен уже совершенно новый подход И.П. Засецкой к степным древностям: фактическое признание их деления на группы по инвентарю. Реальность этих групп, их яркое своеобразие видны даже на собранных И.П. Засецкой схематических иллюстрациях [17, рис. 1, 1-10, 16, 26, 27, 34, рис. 1, 11, 28-33, рис. 1, 15, 17-22, 24, 25]. В конце концов эти различия вылились у И.П. Засецкой в деление изделий по орнаментальным особенностям [20, рис. 1, 1, 3, 2, 4], где послужившие первопричиной дискуссии группы погребений I, III переименованы для новизны: I — в III, а III в I стилистические группы.
В 1984 г. И.П. Засецкая (как обычно, «де факто») согласилась, что II группа позднее I, и сдвинула Шипово, Владимировку и деталь седла из керченского склепа 6/1905 г. на «середину — вторую половину V в.» [23, рис. 2]. Считаю это некоторым сближением наших позиций хотя бы в относительной хронологии.
По-видимому, давно настала пора признать, что I-III группы — не плод досужей фантазии, а объективная реальность. Их разделение позволяет более четко отделить хорошо обоснованное (I группа «эпохи Аттилы») от спорного, нуждающегося в более углубленном обосновании. Думаю, что безусловную реальность самих трех групп не надо смешивать с их датированием и интерпретацией — это уже другие вопросы. Может быть, стоило говорить не об одной I группе, а о группах Iа, Iб. В Iа входят древности Керчи, Унтерзибенбрунна, Гиляча и т.п. — для них характерна женская одежда с фибулами, и они связаны с культурами земледельческих пародов. В Iб входят степные древности типа Новогригорьевки и Березовки — с бесфибульной одеждой и диадемами женщин. О таком делении древностей V в. уже писали А. Алфелди и И. Вернер. При большом сходстве форм многих вещей, объясняющемся общностью происхождения и тесными связями, группы Iа и Iб достаточно своеобразны.
Дискуссия затронула вопрос о датах. Еще ранее И.П. Засецкая опубликовала две вещи V в. из погребений III группы (обломок зеркала из Ленинска и стеклянный сосуд из Марфовки [20, с. 37, 46]) и показала, как важно сопоставить степные древности с керченскими [2]. Позднее, уже в ходе дискуссии, она опубликовала хранящиеся в Эрмитаже находки из наиболее ярких керченских склепов гуннской эпохи как эталон для датирования кочевнических погребений [18]. Несмотря на схематизм и приблизительность рисунков, это была первая {300} систематическая публикация прославленных комплексов, позволившая археологам разных стран наконец-то составить о них более ясное суждение. Обращает внимание полное отсутствие в керченских склепах V в. каких-либо параллелей со II и III степными группами при обилии ассоциаций с I группой по форме удил, пряжек, наконечников ремней. И.П. Засецкая видит причину в разных вкусах степняков и горожан, перечисляет специфические для тех и других формы изделий. Это верно. В Керчи действительно нет, например, излюбленных в степи тисненых украшений I группы с имитацией филиграни, но зато уздечки с длинными металлическими зажимами, наконечники сбруйных ремней, пряжки одни и те же, хотя с разной техникой полихромного декора. Это действительно свидетельствует «о принадлежности... к одной исторической эпохе» [18, с. 15]. Но ведь для II, III групп таких ассоциаций совсем нет в публикуемых керченских склепах. И.П. Засецкая предлагает компенсировать это тем, что «сходство же погребального инвентаря степных комплексов и керченских склепов наблюдается прежде всего в формах оружия — мечей, наконечников стрел, костяных накладок лука, а также в конструкции удил, седла... в наличии зеркал» [18, с. 14]. Звучит это очень внушительно, но сколькими предметами вооружения II и III групп располагает исследовательница? Составленная ею сводка [17, рис. 1, 11, 15, 17-25, 28-33] показывает, что мечи и кинжалы II группы (в III группе есть только восточный кинжал) представлены мелкими обломками, а главное, принадлежат к формам, бытовавшим не одно столетие, как и стрелы и седла с обивками. Ничего специфичного только для V в. и неизвестного позднее среди них нет. К тому же о сходстве, например, наконечников стрел трудно судить и потому, что для впервые публикуемых эталонных керченских наконечников, как и концевой накладки лука, ею даже не указан размер [18, рис. 4], хотя он играет не последнюю роль в их периодизации [8, с. 16, рис. 5, справа]. Нет и сопоставимых зеркал: во II группе единственное зеркало с боковой ручкой связано с приуральскими аналогиями VII в. (Бирск, Калмацкий Брод, Кушнаренково), в III группе зеркало из Мелитополя ближе к степным сарматским образцам, из Ленинска — привозное китайское. Так рассмотрение аналогий по каждой группе отдельно дает совсем иной результат, чем суммарное.
Еще о керченских аналогиях. Некоторые параллели для шиповских изделий II группы Т.М. Минаева все же нашла в Керчи [31, с. 207], но преимущественно в тех не включенных в обзор И.П. Засецкой склепах, которые по современным критериям надо относить к послегуннскому времени VI—VII вв.: склепы 6/1905 г. (чешуйчатая пластина седла с бордюром [23, рис. 2, 20] и стрелы; датируют полые снизу пряжки, обломок псалия), 152/1904 г. (браслет с звериными головками, стрелы; датируют импортная пряжка первой половины VI в. и канделябр VI в.); 78/1907 г. (браслеты с головками; датируют геральдические пряжки п пальчатые фибулы VI—VII вв.). Из склепов действительно V в. Т.М. Минаева назвала лишь 154/1904 г. (стрелы). О том, чтобы в боспорских склепах находили аналогии для вещей III группы, пока сообщений нет, хотя, судя по погребению в Марфовке, кочевники III группы близко подходили к городу Боспору.
Здесь дан лишь критический анализ основных дискуссионных работ. Позитивная часть проблемы, рассмотрение фактического материала предварительно уже дано мной в ряде статей [6, с. 100-104, рис. 2, 3, 1-7; 7, с. 115-120, рис. 10 и 11; 8, с. 10-23, 98, рис. 1-10; 10; 11, с. 116; 29, с. 18-21]. Поэтому скажу еще только несколько слов о хронологии. Поздняя дата II группы подтвердилась анализом находок из Башкирии, Дюрсо, Преградной, Галайты, западноевропейскими параллелями в Крефельде-Геллепе и Равенне [8; 11; 29]. Можно лишь догадываться, что о своем согласии именно с этой передатировкой пишет теперь В.Б. Ковалевская, по-видимому, спутавшая в тексте номера групп (III вместо II) [16, с. 106].
Наиболее спорны дата и интерпретация III группы, но думаю, что уже самое ее выделение сыграет в их выяснении положительную роль: раньше на III группу просто переносили выводы, сделанные для I группы, теперь она потребует «индивидуального» подхода. В могилах III группы имеются две вещи V в.: кусочек китайского зеркала в Ленинске и стеклянный сосуд с синими налепами в Марфовке. Более спорны даты пряжки и ложки из Зеленокумского погребения. Подобные пряжки появились в V в., но нередки и в комплексах VI—VII вв. [22, рис. 4, 19, 20, 7, 9; 25, с. 21, 22]. Ложку авторы публикации не вполне точно сравнивают {301} с керченскими V в. У тех (3 экз.), судя по публикациям, передний конец заострен, у этой — круглый; в Керчи и у западных образцов V в. звено, соединяющее с ручкой, постепенно идет из-под дна ложки и имеет вид волюты или звериной головки, в Зеленокумске же начинается от края ложки и иной формы. Зеленокумская ложка близка скорее образцам не позднеримской, а уже «меровингской» эпохи [33, с. 186, рпс. 8], но, к сожалению, фрагментарность предмета не позволяет датировать его с достаточной уверенностью ни V, ни VI в. Есть в III группе и вещи, не встреченные пока в V в., но хорошо известные с VI—VII вв.: вытянутая костяная подпружная пряжка с подвижным язычком из Канаттаса [22, рпс. 5, 21, 22; 34, рис. 4, 31, 8, 22], широкие короткие наконечники с рубчатым валиком [22, рис. 7, 12, 8, 9] и среднеазиатский кинжал (датированный по аналогиям и по изображениям от Кореи до Италии) из Борового [8, с. 21, рис. 3, 24, 53, 5, 24, 6, 20]. Наблюдается взаимопроникновение элементов III и II групп: в одной из них — ленточка с тройными рубчиками в Мелитополе, диадема с З-образными оттисками в Ленинске, в другой — тисненые имитации (в частности, на обкладках седел) обильного зернения (особенно ярко — на диадеме III группы из Караагача и седле II группы с ул. Тукаева в Уфе) [8, рис. 3, 25, 44, 48, 51, 52, ср. рис. 7, 9]. Параллели, намеченные И. Вернером уже в 1956 г., ведут от III группы к позднехаринским полихромным наконечникам ремней с очень обильной зернью, датирующимся не ранее VI в. Другие параллели — к древностям Киргизии, а от них через зерненые перстни из Шамси к общепризнанным комплексам VI—VII вв. (Морской Чулек, усадьба Мединститута в Уфе) и через серьги — к украшениям VI—VII вв. из I храма Пенджикента.
Недавно возникла еще одна проблема: археологи стали иногда относить к гуннской эпохе не принадлежащие ей более ранние находки. Так, например, неправильно датировано «самым концом IV—V вв.» богатое погребение из Кишпека в Кабардино-Балкарии, и эта дата находит все большее распространение среди кавказоведов [16, с. 110, 111]. Но в Кипшеке нет ни одной вещи V в., его полихромные изделия с синими стеклами и сердоликами, украшенные фольгой с вытисненными звездочками, дужками, кружками с выпуклой точкой в центре, с широкими рубчатыми валиками (имитирующими зернь и филигрань в более дешевой технике), характерны для провинциально-римского ремесла III—IV вв. на Дунае (например, на парадных офицерских шлемах; есть и мелкие предметы), в Херсонесе и Керчи (могила с золотой маской, могила на усадьбе Месаксуди). В комплексах гуннской эпохи вещь того времени и стиля встречена лишь однажды — это римский шлем из погребения в Кончешть. Недоразумение возникло потому, что в отечественной литературе тема об этих изделиях почти не освещалась [6, с. 100, 102, примеч. 7, 8, рис. 2, 1-5].
Изучающим гуннскую эпоху археологам еще много есть о чем поспорить. Но хотелось бы, чтобы этот спор принял более четкие, практические формы. Очень важно также полное издание коллекций, в первую очередь эрмитажных, с Украины, из Киргизии. Дискуссия и обмен мнений вокруг нее лишний раз напомнили, что чтение научной литературы — всегда творческий процесс соисследования, требующий от читателя не простого ознакомления и принятия для своего активного пользования той или иной предлагаемой на выбор удобной точки зрения, а прежде всего приложения немалых собственных усилий с целью составить обоснованное критическое мнение о прочитанном.
2. Засецкая И.П. О хронологии погребений эпохи переселения народов Нижнего Поволжья. — СА, 1968, № 2.
3. Засецкая И.П. О роли гуннов в формировании культуры южнорусских степей конца IV — V в. — АСГЭ, 1977, вып. 18.
4. Werner J. Beiträge zur Archäologie des Attila-Reiches. München, 1956.
5. Минаева Т.М. Погребения с сожжением близ гор. Покровска.— Уч. зап. Саратов. ГУ, т. VI, вып. III. Педагогический факультет. Саратов, 1927.
6. Амброз А.К. Проблемы раннесредневековой хронологии Восточной Европы. Ч. I. — СА, 1971, № 2.
7. Амброз А.К. Проблемы раннесредневековой хронологии Восточной Европы Ч. II. — СА. 1971, № 3. {302}
8. Амброз А.К. Восточноевропейские и среднеазиатские степи V — первой половины VIII в. — В кн.: Археология СССР. Степи Евразии в эпоху средневековья. М.: Наука, 1981.
9. Скарбовенко В.А. Погребение раннесредневекового времени в Куйбышевском Заволжье. — В кн.: Древняя история Поволжья. Науч. тр. КГПИ, 1979, № 230.
10. Амброз А.К. О месте преградненской и галайтинской находок среди раннесредневековых древностей. — В кн.: Конференция по археологии Северного Кавказа. XII Крупновские чтения. Тезисы докладов. М., 1982.
11. Амброз А.К. О двупластинчатых фибулах с накладками. — В кн.: Древности эпохи великого переселения народов V—VIII вв. М.: Наука, 1982.
12. Засецкая И.П., Маршак Б.И., Щукин М.Б. Обзор дискуссии на симпозиуме. — КСИА, 1979, вып. 158.
13. Шелов Д.Б. Волго-донские степи в гуннское время. — В кн.: Вопросы древней и средневековой археологии Восточной Европы. М.: Наука, 1978.
14. Абрамова М.П. Катакомбные погребения IV—V вв. из Северной Осетии. — СА, 1975, № 1.
15. Bakay К. Bestattung eines vornehmen Kriegers vom 5. Jahrhundert in Lengyeltóti. — AAH, 1978, t. 30, f. 1-2.
16. Ковалевская В.Б. Кавказ и аланы. М.: Наука, 1984.
17. Засецкая И.П. О хронологии и культурной-принадлежности памятников южнорусских степей и Казахстана гуннской эпохи. — СА, 1978, № 1.
18. Засецкая И.П. Боспорские склепы гуннской эпохи как хронологический эталон для датировки памятников восточноевропейских степей. — КСИА, 1979, вып. 158.
19. Засецкая И.П. Золотые украшения гуннской эпохи. Л.: Аврора, 1975.
20. Засецкая И.П. Классификация полихромных изделий гуннской эпохи по стилистическим данным. — Древности эпохи великого переселения народов V— VIII вв. М.: Наука, 1982.
21. Дашевская О.Д. Погребение гуннского времени в Черноморском районе Крыма. — МИА, 1969, № 169.
22. Рунич А.П. Раннесредневековые склепы Пятигорья. — СА, 1979, № 4.
23. Засецкая И.П. Дата мелитопольского комплекса в свете проблемы хронологии памятников гуннской эпохи. — В кн.: Древности Евразии в скифо-сарматское время. М.: Наука, 1984.
24. Амброз А.К. К статье А.В. Дмитриева. — СА, 1979, № 4.
25. Амброз А.К. Бирский могильник и проблемы хронологии Приуралья в IV—VII вв. — В кн.: Средневековые древности евразийских степей. М.: Наука, 1980.
26. Смирнов Я.И. Восточное серебро. СПб., 1909.
27. Гарам Е.С. Римские медные котлы в раннеаварских погребениях. — AÉ, 1982, 109. к., 1. sz.
28. Anazawa W., Manome J. The problems on а gold dagger with cloisonné decorations from Kerim-lo № 14 tomb in Kyongju, Korea. — In: Kobunka dansou, № 7. Kita-Kyūshu, april 1980.
29. Альбаум Л. И. Живопись Афрасиаба. Ташкент: Фан, 1975.
30. ОАК за 1980 г. СПб., 1981.
31. Minajeva Т.М. Zwei Kurgane aus der Völkerwanderungszeit bei der Slation Sipovo. — ESA, 1929, t. IV.
32. Засецкая И.П. Полихромные изделпя гуннского времени из погребений Нижнего Поволжья. — АСГЭ, 1968, вып. 10.
33. Böhme H.W. Löffelbeigabe in spätrömischen Gräber nördlich der Alpen. — Jahrbuch RGZM, 1972, Jg. 17.
34. Мажитов Н.А. Курганы Южного Урала VIII—XII вв. М.: Наука, 1981. {303}
Обсуждая проблемы степных древностей эпохи кратковременного могущества гуннов в Европе, археологи обычно исходят из убеждения в незыблемости и окончательности сложившихся на сегодня представлений. Они упускают из виду, что даже за последние полвека эти представления разительно менялись. До начала 30-х годов нашего столетия гуннам V в.
ошибочно приписывали аварские могилы VIII в. с литыми украшениями в зверином стиле, а все полихромные изделия — догуннским германцам и аланам. Только в 1932 г. А. Алфелди заложил основы современных взглядов, связав полихромные изделия степей с образованием гуннского государства и его разноэтничным населением [1]. У нас «сарматская» гипотеза М.И. Ростовцева была поколеблена еще на 30 лет позднее, уже в 60-е годы, когда И.П. Засецкая показала связь таких древностей Восточной Европы с переменами, наступившими в степях после прихода гуннов [2, с. 60-62; 3]. Исследование затруднено малым процентом научно документированных комплексов, преобладанием случайных находок, неполнотой публикаций. Так что, вопреки расхожим представлениям, этот раздел археологии еще не вышел из стадии становления и дальнейшие изменения в нем вполне возможны.
Подводя в 1956 г. итоги многолетним археологическим исследованиям гуннской проблемы, И. Вернер рассматривал обсуждаемые древности как одно целое. Но именно он первым сделал важный шаг к более дифференцированному изучению этих древностей, отметив существование среди них однородной группы роскошных изделий с обильной зернью, распространенных на обширной территории от Киргизии до устья Дуная и полностью отсутствующих в более западных районах. Объясняя своеобразие группы, И. Вернер предположительно связал его с влиянием на кочевническое ремесло догуннской традиции Боспора [4, с. 63-65]. В остальном же со времени работ Т.М. Минаевой [5] и А. Алфелди понятие древностей гуннской эпохи складывалось постепенно, идя от лучше известного к новому: от таких памятников, как керченские склепы или дунайские находки Унтерзибенбрунн, Шимлеул Сильваней, Якушовице, Печ-Усёг и др., занявших четкую позицию в надежной хронологической шкале Крыма, Средней и Западной Европы, {293} к специфически степным восточноевропейским находкам, как Верхнеяблочное и Шипово. На первых шагах исследования казалось несущественным то, что часть восточноевропейских и североказахстанских комплексов в чем-то отличается от названной выше «классики». Поэтому, расширяя круг «гуннских» древностей за счет новых данных, никто не находил нужным обосновать это расширение, доказать принадлежность восточных находок к той же культурной общности и эпохе, что и керченские или дунайские погребения.
Занявшись восточноевропейской хронологией, я обратил внимание на эти обстоятельства и попытался привлечь к ним внимание специалистов [6, с. 102, рис. 2; 7, с. 115-120, рис. 10, 11; 8, с. 10-23, 98, 99, рис. 1-10]. Метод группирования прост. Он основан на том, что древности времени европейского могущества гуннов недолговременны: в Керчи культура резко изменилась в VI в., а в Подунавье — даже во второй половине V в. Поэтому наши степные находки, сходные с керченскими и среднедунайскими, бесспорно связываются с гуннской эпохой V в. и могут быть обозначены как основная, I группа. Мужские могилы VIII, IX в Новогригорьевке и женская в Березовке — ключевые находки этой группы. Связанные с ними многими признаками мужская и женская могилы 2, 3 в Шилове и в Верхнепогромном, выделяются необычной для гуннской эпохи поздней (VII в.) геральдической формой пряжек. Постепенно вокруг них наметилась особая, II группа, близкородственная группе I, но более поздняя по времени. Впоследствии реальность ее выделения подтвердилась открытием погребения во Владимировке [9], а существование еще в VII в.— находками в Уфе, Бирске, Преградной, Галайты, Дюрсо вместе с частями геральдических ременных наборов и дважды с седельными фигурными накладками Мартыновского типа [10, с. 56-58; 11, с. 116].
Выделенные И. Вернером обильно зерненные украшения не были механическим вкраплением в иные памятники, но очертили самостоятельную и однородную группу памятников с собственной территорией и связями. Не менее обширная, чем государство Аттилы, она разительно не совпадада с ним по ареалу. За неодновременность обоих образований говорило то, что восточноевропейская часть гуннских владений была и западной зоной III группы, глубинные владения которой остались в Азии [7, рис. 11; 8, рис. 2, 2, 3]. Хотя III группа действительно имеет некоторые поздние связн, в том числе с лучше датированной II группой, но их еще весьма мало [7, с. 119, 120; 8, с. 13, 21, 22], в могилах встречены и ранние предметы [8, с. 21], так что спор о ее дате грозит затянуться надолго. III группа тоже представлена женскими и мужскими (Боровое) погребениями. По форме упрощенных лучевых височных подвесок, возможно, с ней сопоставимы и могилы воинов с более скромным снаряжением из Актобе 2 и Кзыл-Кайнар-тобе [8, с. 18, 21, рис. 8, 6].
Таковы исходные положения начавшейся вслед за этим дискуссии о группировке, хронологии и исторической интерпретации степных древностей «с полихромными изделиями». Участники дискуссии отрицательно отнеслись к моей попытке внести изменения в привычные взгляды, но большинство не смогли привести конкретных контраргументов, ограничившись одним выражением несогласия [12, с. 121; 13, с. 84; 14, с. 225; 15, с. 153, примеч. 11]. Хотя высказывались крупные «специалисты по античности, сарматам и раннему средневековью» [16, с. 106], научные споры решаются, как известно, не большинством голосов. С конкретными развернутыми возражениями выступила только И.П. Засецкая [12, с. 121; 17; 18], впервые попытавшись обосновать традиционное объединение степных древностей с полихромпыми изделиями «под шапкой» гуннской эпохи. Тщательно проанализировав ее работы, я убедился, что и в них фактически нет аргументов против высказанных мной в 1971 г. положений. Я лишь кратко смог сказать об этом в разделе «Археологии СССР» [8, с. 13], уделив там основное внимание конкретному показу своеобразия каждой из трех обсужденных групп древностей. Непосредственным поводом вернуться к историографическому аспекту темы послужила теперь попытка В.Б. Ковалевской подвести итоги дискуссии по гуннской археологии, в основном результаты нашего спора с И.П. Засецкой [16, с. 103-106]. Излагая мнения сторон, В.Б. Ковалевская избегает прямых оценок и собственное отношение выражает подтекстом, способом подачи сведений. Только по поводу II группы она дважды привела и свое мнение, впрочем, по невнимательности именуя ее то группой II, то группой III [16, с. 105, 106]. К сожалению, читатель не получил {294} от В.Б. Ковалевской надежной информации и по остальным вопросам дискуссии.
Так, по мнению В.Б. Ковалевской, А.К. Амброз и И.П. Засецкая по-разному используют для исследования фактический материал: И.П. Засецкая «приводит все комплексы... все вещи», А.К. Амброз — лишь часть комплексов, а из вещей только «те, которые „работают" на хронологическую систему» [16, с. 104]. Упрек очень серьезный. И другим моим оппонентам кажется, что мои выводы «покоятся лишь на отдельных случайных фактах» [12, с. 121]. Даже у И.П. Засецкой создалось ошибочное впечатление, что мной использована лишь часть материала, о чем, впрочем, она сказала очень осторожно: «...не упомянуты» [17, с. 69, примеч. 21]. На самом деле при работе над статьей 1971 г. я использовал 32 находки из 34, включенных в сводку И.П. Засецкой, и еще некоторые, менее выразительные, туда не включенные.
Кстати, лишь поверхностным знакомством с гуннской археологией можно объяснить создавшееся у В.Б. Ковалевской впечатление, что «впервые в научный оборот именно как древности гуннской эпохи они во всей полноте были введены И.П. Засецкой» [16, с. 104]. Не желая умалить очень большие заслуги И.П. Засецкой перед гуннской археологией, скажу, что в данном случае рпсунки для ее таблицы комплексов в основном взяты из общеизвестных исследований по гуннской эпохе и гуннам [17, рис. 1, 1-4, 6-11, 13-34], используемых каждым, кто обращается к гуннской проблеме, в том числе и мной. А немногие впервые публикуемые на этом рисунке вещи, к сожалению, даны так схематично, что фактически непригодны для научной работы [17, рис. 1, 1-4 (мечи), 5, 12 (комплексы), 31 (бляха седла)].
Иное дело, что подборка схематических рисунков, сделанная И.П. Засецкой, сильно облегчает чтение статьи неспециалистами. К сожалению, я сделать таких иллюстраций не мог, поскольку рисованные сводки комплексов по всем разделам раннесредневековой хронологии Евразии по объему превышают возможности не только статьи, но даже и книги. Поэтому я мог лишь напоминать, что строю хронологию только из комплексов [6, с. 97, 99 и др.], что «объем текста сильно сжат за счет описаний и количественных показателей, поскольку весь материал опубликован. Например, достаточно просмотреть указанные здесь публикации...» [6, с. 99]. При таком огромном объеме материала и сжатости статьи я мог дать ее только как путеводитель по целому морю комплексов, надеясь, что специалисты по каждой проблеме, заинтересовавшись статьей, не откажутся просмотреть основные публикации фактов и воочию проверить по ним мои наблюдения. Так и по I группе гуннов мной перечислены с указанием страниц и номеров рисунков «подручные» публикации 12 восточноевропейских находок, дающие достаточную информацию по теме [6, с. 102, примеч. 10], а на приложенной карте специалист без труда узнал бы по местоположению 17 известных пунктов с вещами I группы: Кончешть, Тилигул I, Саги, Раденск, Кучугуры, Щербатую котловину, Новогригорьевку, Беляус, совхоз им. Калинина, гору Климентьеву, Красный Сулин, Дмитриевку, Воздвиженское, Паласа-Сырт, Нижнюю Добринку, Березовку, «Восход» [7, рис. 11, 1] — объем использованных в статье комплексов I группы. Такие же списки публикаций и карты были даны по 23 находкам II и III групп [7, с. 115, примеч. 15, 17, 18, с. 116, примеч. 21, с. 119, примеч. 25, рис. 11, 2, 3]. Охарактеризованы также Муслюмова и Федоровка [7, с. 107, 112]. Так что В.Б. Ковалевская не заметила главного: для обоих сравниваемых ею авторов «каждая выделенная группа или подгруппа остается суммой конкретных погребений», а не только системой признаков [16, с. 105].
Обещав разобраться в «сути данного спора», В.Б. Ковалевская увидела ее «прежде всего» в том, что И.П. Засецкая делит материал на пять одновременных подгрупп, А.К. Амброз — на три разновременных. «И.П. Засецкая же считает, что выявленное А.К. Амброзом членение отражает не хронологическое отличие погребальных комплексов, а разделение их по полу (табл. 4)» [16, с. 103, 104]. Она придала последнему утверждению столь важное значение, что даже составила специальную таблицу для его обоснования и популяризации. И вновь В.Б. Ковалевская дезориентирует читателя. По полу погребенных различаются не I-III группы, а только предварительно выделявшиеся И.П. Засецкой меньшие «подгруппы А, В, Г, Д», и то лишь потому, что уже при их создании они были отобраны исследовательницей именно по этому признаку. {295}
Обратимся теперь к основной полемической статье И.П. Засецкой [17]. Внимательно изучать ее очень трудно, так как ход авторской мысли не всегда можно уловить среди обильных перечислений и подчас противоречивых оценок. В конце концов пришлось отдельно по каждому вопросу проследить сквозь всю работу, что говорит о нем автор в разных местах текста. Лишь тогда мне удалось выяснить систему рассуждений И.П. Засецкой и оценить реальные результаты нашей полемики.
Прежде всего сама И.П. Засецкая считает, что обсуждаемые древности надо делить не на пять, а только на две группы: первая в основном совпала с суммой моих I и III групп, другая идентична моей II — вот результаты статьи, по мнению автора [17, с. 54, 69]. Причину такого различия погребений И.П. Засецкая не бралась определить [17, с. 69].
Лишь с вспомогательной полемической целью ею сделано «предварительное деление памятников на отдельные подгруппы, которые обозначены А, Б, В, Г и Д» [17, с. 54]. Выглядит это так. Сначала из групп I и II убраны все погребения с диадемами, исполненными в обычном для этих групп стиле и технике, и объединены в маленькую «подгруппу Г». Важно пояснить, что для «гуннских» могил с тиснеными украшениями без обильной зерни (I и II группы, или подгруппы А, Г и Д у И.П. Засецкой) женские погребения до сих пор выделяются исследователями только по наличию диадемы как наиболее специфической особенности убора кочевнических женщин той поры. Поэтому вынести из группы все погребения с диадемами — то же самое, что изъять из нее все женские погребения. Оставшиеся только мужские погребения из I группы И.П. Засецкая обозначила как «подгруппу А», из II — как «подгруппу Д». Затем из I и III групп взяла четыре погребения, в которых оружие или конское снаряжение сопровождались украшениями с зернью, и создала из них маленькую «подгруппу Б». При этом из III группы в «подгруппу Б» переместилось единственное в ней богатое мужское погребение в Боровом с обильно зерненными украшениями, и в группе III, естественно, остались одни женские могилы, получившие название «подгруппы В». Ясно, что ни одна из этих подгрупп не тождественна предложенным мной I-III группам: Б и Г искусственно созданы как новообразования, А, Д, В — лишь фрагменты I—III групп, специально отобранные по признаку пола. Закончив эту трудоемкую работу, на которую ушло 13 из 17 страниц всего объема статьи (считая демонстрирующие подгруппы иллюстрации), И.П. Засецкая констатировала, что ее «подгруппы А и В резко отличаются по составу погребального инвентаря» только потому, «что погребальные комплексы подгруппы А принадлежат мужским захоронениям, а памятники подгруппы В — женским» [17, с. 66]. Это само собой разумеется, если автор статьи только что своими руками удалила из подгруппы А все женские, а из В — единственное мужское погребение. Зачем все это понадобилось, И.П. Засецкая не объясняет и никаких выводов из этого в статье нет [17, с. 66-69].
Можно только догадываться, что в первоначальном варианте текста из этого могло быть сделано заключение, что А.К. Амброз грубо ошибся и выявленное им «членение отражает не хронологическое отличие погребальных комплексов, а разделение их по полу (табл. 4)» [16, с. 104] — именно так поняла это В.Б. Ковалевская. Действительно, в иноязычном резюме рассматриваемой статьи И.П. Засецкой и в преамбуле ее второй, дополнительной статьи такой вывод имеется в одной и той же формулировке: «Причину же особенностей погребального инвентаря... надо... искать не во временном разрыве погребальных комплексов, а в этническом, социальном и половом различии» [17, с. 71; 18, с. 5].
Снова приходится только предполагать, что, дорабатывая основную статью, И.П. Засецкая убрала этот вывод как недоказуемый из текста, не обратив внимания, что он остался в резюме и во второй статье, являющейся продолжением первой. В самом деле, И.П. Засецкая дальше пишет: «Два комплекса из подгруппы Г, в состав которых входят диадемы, вероятно, по стилистическим особенностям последних могут относиться к подгруппе А» [17, с, 68]. Но стоит их туда отнести, как перед нами вновь окажется прежняя I группа, включающая, как говорилось мной выше, погребения и мужчин и женщин. Еще цитата: «К подгруппе Д бесспорно примыкает женское погребение из кургана 2 у станции Шипово (подгруппы Г), которое фактически составляет единый погребальный комплекс с мужским погребением из соседнего кургана 3» [17, с. 68]. Так «воссоединилась» {296} II группа. Последнее погребение распавшейся подгруппы Г из Верхнепогромного И.П. Засецкой, по ее словам, «пока... недостаточно ясно», куда отнести [17, с. 68, 69]. Действительно, диадема там близка изделиям I группы [19, табл. VI, 11], но по геральдическим пряжкам VII в. это погребение синхронно II группе [7, с. 115, рис. 10, 1, 2; 8, с. 17, рис. 6, 23; 17, рис. 1, 28]. Поскольку в могиле воина из Борового «обнаружены различные украшения... исполненные в полихромном стиле, характерном для украшений подгруппы В» [17, с. 67, рис. 2; 19, табл. VII, 20, 22, 25, 26], не осталось оснований говорить об отсутствии мужских могил и в III группе. Так на последних страницах статьи фактически (без прямой констатации этого) вновь воссоздались отрицаемые I-III группы и отпал вопрос об определяющем влиянии половых различий на их своеобразие.
Не берусь оценивать выбранный И.П. Засецкой метод ведения спора. Я вынужден уделить всему этому так много внимания лишь из-за того, что зачастую читатели, не вникая в детали, воспринимают рецензируемую статью И.П. Засецкой как окончательное решение проблемы, как сигнал завершения дискуссии в пользу традиционной хронологии.
Не заметила противоречий в статье также В.Б. Ковалевская и «в поддержку» И.П. Засецкой составила и опубликовала специальную таблицу [16, с. 103, 104, табл. 4]. Правда, в той таблице так перепутаны и номера групп, и сведения о поле погребенных, что при всей внушительности она ничего не иллюстрирует и не доказывает. Но это уже не столь важно, если сама И.П. Засецкая, насколько позволительно судить по вышеизложенному, давно отказалась от популяризируемого В.Б. Ковалевской вывода.
Тем, кто хотел бы составить собственное мнение по этому вопросу, можно посоветовать сравнить между собой не просто I-III группы в их полном объеме, но сначала только могилы воинов этих трех групп (IX могила Новогригорьевки, 3-я могила Шипова, Боровое), потом женские могилы тех же групп (Березовка, Шипово, Верхнеяблочное и Караагач). Легко убедиться, что действительно «резкое» различие трех групп совсем не функционально, т.е. связано не с разным назначением вещей, а с разными культурными традициями, с устойчивыми особенностями декоративного стиля трех самостоятельно существовавших исторических (иначе — археолого-этнографических) общностей [8, рис. 5-7].
Переходя к вопросу о технологических и стилистических сопоставлениях степных древностей, В.Б. Ковалевская информирует читателей, что только «у И.П. Засецкой мы получаем поддающиеся проверке цифровые данные» [16, с. 104], а определения А.К. Амброза нечетки и субъективны [16, с. 104, 105]. Из подтекста этого отрывка следовало бы, что стилистические сопоставления противоречат предложенному А.К. Амброзом делению на три группы. Но, видно, и здесь В.Б. Ковалевская ограничилась беглым знакомством с таблицами И.П. Засецкой: ведь фактически они подтверждают правомерность различения I и III групп.
На составленной И.П. Засецкой «сводной таблице стилистических и технологических признаков» [17, рис. 2] вещи помещены уже не по условным половым «подгруппам», а по обычным группам I и III: и женские [17, рис. 2, 1-8, 15, 16] и мужские [17, рис. 2, 9-14, 17-24] вещи есть в каждой группе. По орнаменту основная масса показателей III и I групп различна и лежит в разных углах таблицы. Совпали в основном очертания гнезд, зависящие от формы природных камней, и простейшие способы скрепления металлических ленточек для оправы камней в гнезда, применявшиеся ювелирами в разные эпохи. Главное, что бросается в глаза, — общность технологии декора женских и мужских вещей внутри каждой группы. Комментируя рисунок, И.П. Засецкая признает, что часть женских диадем сделана в том же стиле, как оружие и сбруя в мужской «подгруппе А» [17, с. 68], а у воина из Борового вещи обильно украшены зернью в том же стиле, как и в женской «подгруппе В» [17, с. 67]. Так что анализ технологии не опроверг, а только подтвердил деление на группы I-III, несколько детализировав картину их ювелирного дела. Сначала И.П. Засецкой высказывалось предположение об «общности орнаментальных мотивов» «подгрупп А, В, Д» [17, с. 68], но потом проведенное ею специальное их изучение [20, с. 16, 18, 25, рис. 1, 1, 3, 2, 4] показало, что в каждой группе они достаточно специфичны.
Остался последний, решающий аргумент И.П. Засецкой: поиск прямых связей между I и III группами (в урезанном объеме именуемыми подгруппами А, В). {297} В.Б. Ковалевская этот важный раздел вообще обошла молчанием. И.П. Засецкая назвала четыре таких комплекса, в которых, по ее мнению, объединены характерные вещи I и III групп, обозначив их как «подгруппу Б» [17, с. 66-68, рис. 1, 14-17]. Я уже однажды их кратко рассматривал [8, с. 13]. Типичное для I (бесспорно «гуннской») группы погребение в Беляусе не имеет вещей III группы. Та маленькая сережка с синей центральной вставкой [21, с. 53, рис. 3, 1], которую И.П. Засецкая связывает с III (В) группой только по наличию зерни, не имеет ничего общего с перегруженными зернью громоздкими «варварскими» серьгами и височными подвесками III группы, у нее даже иной цвет инкрустации. О.Д. Дашевская права, сопоставив эту вещицу с античными и позднесарматскими украшениями. Зернь, в том числе и в треугольниках или ромбах, применялась тысячелетиями, и невозможно любую зерненую вещь из степей относить к III (В) группе. Последняя кроме ряда устойчиво повторяющихся броских признаков выделяется крайне обильным, если не сказать неумеренным, применением зерни, часто с точки зрения современного нам зрителя в значительной мере обесценивающим и дорогой материал, и техническое качество работы. Конечно, могут возразить, что надо ввести измеримые критерии, сосчитать диаметр зернинок, их количество на квадратный сантиметр, площадь всей вещи и т.д., применить статистические коэффициенты. Вероятно, нужно и это. Но нельзя забывать и того, что эти «немые археологические источники» еще и произведения искусства, что делавшие их люди руководствовались не научными соображениями, а тем меняющимся понятием прекрасного, которое отличало разные народы и эпохи. Во всяком случае, мне приходилось слышать, что сравнительно простая диадема I группы из Березовки [4, табл. 13, 3] созвучнее вкусам нашего времени, чем напоминающая бутафорию диадема III группы из Верхнеяблочного [19, табл. VI, 1].
В Боровом и Мелитополе нет вещей I (А) группы. Одной из них И.П. Засецкая считала чешуйчатые обшивки седел, согласно распространенному мнению, что такой орнамент чуть ли не «паспорт» гуннской эпохи V в. На самом деле он обычен на мечах и седлах вплоть до VI—VII вв. на западе Европы (остготские шлемы VI в. и седла), на Северном Кавказе (Дюрсо, Галайты, Преградная, Кугуль и др.) [10; 11, с. 116; 22, рис. 4, 5, 8, 4], в степи (Шипово), Иране (мечи VII в. из Дейлема), на Дальнем Востоке (мечи VI и VII вв. из Кореи), был и в VIII в. (живопись Варахши в Узбекистане).
В 1984 г. И.П. Засецкая фактически (т.е. без ссылки) уже согласилась с моими данными о длительном развитии чешуйчатых обкладок седла от высоких треугольных [8, рис. 3, 7) до срезанных сегментовидных [8, рис. 3, 44-48] и о наличии последних в Западной Европе уже в первой половине VI в., но попыталась использовать их для дальнейшей полемики со мной о дате Мелитополя [23, с. 72-74]. Анализ ее внушительных таблиц показал, что предлагаемый в них длинный «эволюционный ряд» таковым не является. Он построен на соотношении длины и высоты обкладок. Но ведь длина прямого основания зависела не от даты, а от ширины украшаемого ленчика, т. е. размеров седла, определяемых габаритами копя и всадника. Степные седла были, видимо, меньше, а древнегерманские крупнее [24, с. 230, рис. 1, 4].
Реальная эволюция выступа ленчика твердых седел, судя по его оковкам, представляется так: в V в. выступ заострен, в VI—VII вв. со срезанным заострением, в IX—XI вв. прямоугольный со скругленными углами (аланы, ляо), с XIII в. полусегментовидный (закруглен только снизу, как у монгольского седла). Выступание этой детали вперед («высота» пластин) своя у каждого седла. Для различения пластин V и VI—VII вв. по их форме показательны не пропорции, а кривизна фигурного края. От срезанного нижнего угла он сначала шел прямо, потом изгибался. Если точку изгиба спроецировать перпендикуляром на основание, у образцов V в. она окажется выше его середины, ближе к острому концу, у образцов VI—VII вв.— ниже середины, ближе к срезанному углу. Это хорошо видно и без цифровых подсчетов даже по очень схематичным рисункам, приведенным И.П. Засецкой. К последнему варианту относятся все пластины с бордюром, в том числе «кисловодская», найденная в склепе с перемешанными вещами V и VII вв., включая хорошо датированные по монетам VI—VII вв. сосуды [25, с. 20, 21]. Зато на сасаиидских блюдах 309—379 и 457—483 гг. [26, табл. XXIX, 57 – XXXI, 59] (еще одно в Метрополитенском музее) выступы ленчика по кривизне подобны археологическим образцам V в. {298}
И.П. Засецкая права, что чешуйчатые пластины из Мелитополя похожи на образцы V в. [8, рис. 3, 7], а не на шиповские, но спешит с категорическим выводом об их дате. Пока для них нет сравнительного материала III группы (обрывки из Борового неразборчиво изданы А.Н. Бернштамом): возможно, там ленчики развивались иначе, чем шиповские. Главное же, что формы вещей не всегда исчезали из производства единовременно. Например, в раскопках самой И.П. Засецкой верхнепогромненская диадема, по всем признакам близкая изделиям I группы, найдена вместе с двумя полыми снизу геральдическими пряжками, датирующимися не ранее второй половины VI в., и, следовательно, она синхронна II группе [8, с. 17, рис. 6, 23; 17, рис. 1, 28, 19, табл. VI, 11]. Думаю, что И.П. Засецкая спешит упрекать меня в абсурде [23, с. 77]. Продолговатые пластинки с напаянными гнездами есть не только в I, но и в III группе (Боровое), а в дешевом варианте (с прорезями вместо гнезд) — во множестве во II группе, дважды с бесспорными вещами VII в. (Харачой, Галайты). Характерные для V в. удила с деталями из цветного металла отличаются от мелитопольских, и вообще комбинация на них двух металлов применялась до VII в. (Сахарная Головка). Медные цилиндроконические котелки разного размера и пропорций обычны на Северном Кавказе с V по VII в., а у авар VII в. нередко были во вторичном использовании даже настоящие римские котелки III—IV вв. [27]. Так что спор о дате мелитопольской находки еще не закончился. Хорошо, что он становится конкретнее.
Не связаны с I (А) группой кусочки с перегородчатой инкрустацией из Борового, которые благодаря содействию В. Анадзава (Япония) мне удалось сложить в ножны привозного из Средней Азии или Восточного Туркестана роскошного кинжала VI—VII вв. (8, с. 15, рис. 5, 24; 19, табл. III, 16, 27, 28, 32; 28, с. 256, 257, 264-268, табл. I, рис. 2 2; 29, рис. 4, 2, табл. VI, слева].
Только в коллекции из Воздвиженского действительно смешаны характерные конская сбруя I (А) группы и пара женских лучевых подвесок III (В) группы [17, с. 66, 67, рис. 1, 14; 19, с. 36-40, табл. I, 1; 30, с. 121, 122, рис. 82-87]. Архивный акт говорит о черепе и костях лошади, но недостаточно ясен в отношении вещей, поэтому И.П. Засецкая справедливо пишет: «Мы не можем наверняка утверждать, что перечисленные вещи происходят из одного погребения» [17, с. 66]. За то, что коллекция происходит не из одной находки, а сборная, говорит присутствие в ней средневековой серьги с гирькой [17, рис. 1, 14, справа]. Вероятно, на долгом пути Воздвиженской коллекции в Эрмитаж в нее включили и вещи из других находок. Во всяком случае, нельзя доказывать синхронность I (А) и III (В) групп по недостоверной коллекции.
Наконец, нет оснований включать во II (Д) группу погребение из «Восхода» [17, с. 68, рис. 1, 34], оно полностью принадлежит I (А) группе, возможно, ее концу, и не имеет никаких черт переходности [8, с. 15]. И.П. Засецкая считает элементом II (Д) группы в «Восходе» уздечные бляшки с личинами. Это не так. Наиболее яркие признаки II группы — бляхи с «дерюжным» орнаментом, чешуйчатые «рыбовидные» обивки седла с бордюром (обычно из З-образных вдавлений по краю), как в Шилове, могиле VII у Новогригорьевки, кургане 17 у г. Энгельс, Владимировке. Только в г. Энгельс, Владимировке (и депаспортизированная находка в Рутхе) с ними связан устойчивый вариант фаларов с личиной, прочие очень разнородны и относимы ко II группе, если им сопутствовали другие, более характерные вещи, как в Новогригорьевке. Трактовка личин находит параллели на западных фибулах и пряжках V—VIII вв., на сбруйных бляхах V в. из Интерцизы, VII в. из Ирана, VIII в. из Югославии (матрица для их тиснения из Бискупие). Так что одного наличия круглых фаларов и тем более сплошной обкладки ремней сбруи бляшками с личинами совсем недостаточно для отнесения комплекса ко II группе. Не представляет исключения и курган 18 у г. Энгельс, где есть ленточка с личинами: я предположительно отнес его ко II группе не по ней, а по обкладке лука с резко расширенным концом — тенденция к расширению намечена исследователями на аварских материалах.
Так как распалась промежуточная «подгруппа Б», призванная объединить I и III группы, они вновь поляризовались и стали столь же самостоятельными, как при первоначальном их выделении. В каждой из групп I-III есть мужские и женские могилы, инвентарь которых связан внутригрупповым единством и своеобразием. {299}
15-летняя дискуссия показала, что у сторонников традиционных взглядов, кроме приверженности традиции, нет ни одного аргумента против выделения трех групп. Деление подтвердилось не только этим, но и новыми находками. Оно прошло проверку временем и, с разными оговорками, фактически начинает медленно входить в обиход специалистов. Так, в связи с находкой во Владимировке еще раз подтвердилась реальность II группы [9]. Не остались неизменными и взгляды И.П. Засецкой.
До дискуссии И.П. Засецкая не ставила вопроса о каком-либо делении «гуннских древностей» по инвентарю и различала полихромные украшения лишь по характеру инкрустации: с камнями в отдельных гнездах она считала I группой, со сплошной перегородчатой, редкой в степи инкрустацией — II группой [3, с. 97; 19, с. 25]. В ходе дискуссии она фактически уже исходит из глубоко идущей неоднородности степных древностей по целому ряду признаков. Перед тем как процитировать ее высказывания, напомню, что они лишь формально относятся к особым «подгруппам А, Д, В»: эти меньшие по охвату подгруппы сначала были выделены И.П. Засецкой внутри моих групп I-III, а после распада «подгрупп Б, Г» вновь расширились до первоначального объема. Так вот, И.П. Засецкая справедливо подчеркнула, что каждой из ее «подгрупп» (теперь можно читать: групп) присущ свой «одинаковый состав погребального инвентаря, стандартизация форм и общность художественно-технологических признаков изделий» [17, с. 62]. «Общность комплексов подгруппы А» ... «не вызывает сомнения в принадлежности данных комплексов к единому культурному кругу памятников» [17, с. 62], «позволяет рассматривать и погребения подгруппы В как памятники единой культуры» [17, с. 63]. «Подгруппы А и В резко отличаются по составу погребального инвентаря» [17, с. 66]. И отличаются не только потому, что одни принадлежали мужчинам, другие женщинам: внутри групп мужские и женские вещи делались в одинаковой технике и стиле, как это хорошо видно и на опубликованной И.П. Засецкой таблице [17, рис. 2]. Наконец, «наиболее самостоятельной выглядит подгруппа Д» (17, с. 68). В этих цитатах, как и во всех статьях по дискуссии, отражен уже совершенно новый подход И.П. Засецкой к степным древностям: фактическое признание их деления на группы по инвентарю. Реальность этих групп, их яркое своеобразие видны даже на собранных И.П. Засецкой схематических иллюстрациях [17, рис. 1, 1-10, 16, 26, 27, 34, рис. 1, 11, 28-33, рис. 1, 15, 17-22, 24, 25]. В конце концов эти различия вылились у И.П. Засецкой в деление изделий по орнаментальным особенностям [20, рис. 1, 1, 3, 2, 4], где послужившие первопричиной дискуссии группы погребений I, III переименованы для новизны: I — в III, а III в I стилистические группы.
В 1984 г. И.П. Засецкая (как обычно, «де факто») согласилась, что II группа позднее I, и сдвинула Шипово, Владимировку и деталь седла из керченского склепа 6/1905 г. на «середину — вторую половину V в.» [23, рис. 2]. Считаю это некоторым сближением наших позиций хотя бы в относительной хронологии.
По-видимому, давно настала пора признать, что I-III группы — не плод досужей фантазии, а объективная реальность. Их разделение позволяет более четко отделить хорошо обоснованное (I группа «эпохи Аттилы») от спорного, нуждающегося в более углубленном обосновании. Думаю, что безусловную реальность самих трех групп не надо смешивать с их датированием и интерпретацией — это уже другие вопросы. Может быть, стоило говорить не об одной I группе, а о группах Iа, Iб. В Iа входят древности Керчи, Унтерзибенбрунна, Гиляча и т.п. — для них характерна женская одежда с фибулами, и они связаны с культурами земледельческих пародов. В Iб входят степные древности типа Новогригорьевки и Березовки — с бесфибульной одеждой и диадемами женщин. О таком делении древностей V в. уже писали А. Алфелди и И. Вернер. При большом сходстве форм многих вещей, объясняющемся общностью происхождения и тесными связями, группы Iа и Iб достаточно своеобразны.
Дискуссия затронула вопрос о датах. Еще ранее И.П. Засецкая опубликовала две вещи V в. из погребений III группы (обломок зеркала из Ленинска и стеклянный сосуд из Марфовки [20, с. 37, 46]) и показала, как важно сопоставить степные древности с керченскими [2]. Позднее, уже в ходе дискуссии, она опубликовала хранящиеся в Эрмитаже находки из наиболее ярких керченских склепов гуннской эпохи как эталон для датирования кочевнических погребений [18]. Несмотря на схематизм и приблизительность рисунков, это была первая {300} систематическая публикация прославленных комплексов, позволившая археологам разных стран наконец-то составить о них более ясное суждение. Обращает внимание полное отсутствие в керченских склепах V в. каких-либо параллелей со II и III степными группами при обилии ассоциаций с I группой по форме удил, пряжек, наконечников ремней. И.П. Засецкая видит причину в разных вкусах степняков и горожан, перечисляет специфические для тех и других формы изделий. Это верно. В Керчи действительно нет, например, излюбленных в степи тисненых украшений I группы с имитацией филиграни, но зато уздечки с длинными металлическими зажимами, наконечники сбруйных ремней, пряжки одни и те же, хотя с разной техникой полихромного декора. Это действительно свидетельствует «о принадлежности... к одной исторической эпохе» [18, с. 15]. Но ведь для II, III групп таких ассоциаций совсем нет в публикуемых керченских склепах. И.П. Засецкая предлагает компенсировать это тем, что «сходство же погребального инвентаря степных комплексов и керченских склепов наблюдается прежде всего в формах оружия — мечей, наконечников стрел, костяных накладок лука, а также в конструкции удил, седла... в наличии зеркал» [18, с. 14]. Звучит это очень внушительно, но сколькими предметами вооружения II и III групп располагает исследовательница? Составленная ею сводка [17, рис. 1, 11, 15, 17-25, 28-33] показывает, что мечи и кинжалы II группы (в III группе есть только восточный кинжал) представлены мелкими обломками, а главное, принадлежат к формам, бытовавшим не одно столетие, как и стрелы и седла с обивками. Ничего специфичного только для V в. и неизвестного позднее среди них нет. К тому же о сходстве, например, наконечников стрел трудно судить и потому, что для впервые публикуемых эталонных керченских наконечников, как и концевой накладки лука, ею даже не указан размер [18, рис. 4], хотя он играет не последнюю роль в их периодизации [8, с. 16, рис. 5, справа]. Нет и сопоставимых зеркал: во II группе единственное зеркало с боковой ручкой связано с приуральскими аналогиями VII в. (Бирск, Калмацкий Брод, Кушнаренково), в III группе зеркало из Мелитополя ближе к степным сарматским образцам, из Ленинска — привозное китайское. Так рассмотрение аналогий по каждой группе отдельно дает совсем иной результат, чем суммарное.
Еще о керченских аналогиях. Некоторые параллели для шиповских изделий II группы Т.М. Минаева все же нашла в Керчи [31, с. 207], но преимущественно в тех не включенных в обзор И.П. Засецкой склепах, которые по современным критериям надо относить к послегуннскому времени VI—VII вв.: склепы 6/1905 г. (чешуйчатая пластина седла с бордюром [23, рис. 2, 20] и стрелы; датируют полые снизу пряжки, обломок псалия), 152/1904 г. (браслет с звериными головками, стрелы; датируют импортная пряжка первой половины VI в. и канделябр VI в.); 78/1907 г. (браслеты с головками; датируют геральдические пряжки п пальчатые фибулы VI—VII вв.). Из склепов действительно V в. Т.М. Минаева назвала лишь 154/1904 г. (стрелы). О том, чтобы в боспорских склепах находили аналогии для вещей III группы, пока сообщений нет, хотя, судя по погребению в Марфовке, кочевники III группы близко подходили к городу Боспору.
Здесь дан лишь критический анализ основных дискуссионных работ. Позитивная часть проблемы, рассмотрение фактического материала предварительно уже дано мной в ряде статей [6, с. 100-104, рис. 2, 3, 1-7; 7, с. 115-120, рис. 10 и 11; 8, с. 10-23, 98, рис. 1-10; 10; 11, с. 116; 29, с. 18-21]. Поэтому скажу еще только несколько слов о хронологии. Поздняя дата II группы подтвердилась анализом находок из Башкирии, Дюрсо, Преградной, Галайты, западноевропейскими параллелями в Крефельде-Геллепе и Равенне [8; 11; 29]. Можно лишь догадываться, что о своем согласии именно с этой передатировкой пишет теперь В.Б. Ковалевская, по-видимому, спутавшая в тексте номера групп (III вместо II) [16, с. 106].
Наиболее спорны дата и интерпретация III группы, но думаю, что уже самое ее выделение сыграет в их выяснении положительную роль: раньше на III группу просто переносили выводы, сделанные для I группы, теперь она потребует «индивидуального» подхода. В могилах III группы имеются две вещи V в.: кусочек китайского зеркала в Ленинске и стеклянный сосуд с синими налепами в Марфовке. Более спорны даты пряжки и ложки из Зеленокумского погребения. Подобные пряжки появились в V в., но нередки и в комплексах VI—VII вв. [22, рис. 4, 19, 20, 7, 9; 25, с. 21, 22]. Ложку авторы публикации не вполне точно сравнивают {301} с керченскими V в. У тех (3 экз.), судя по публикациям, передний конец заострен, у этой — круглый; в Керчи и у западных образцов V в. звено, соединяющее с ручкой, постепенно идет из-под дна ложки и имеет вид волюты или звериной головки, в Зеленокумске же начинается от края ложки и иной формы. Зеленокумская ложка близка скорее образцам не позднеримской, а уже «меровингской» эпохи [33, с. 186, рпс. 8], но, к сожалению, фрагментарность предмета не позволяет датировать его с достаточной уверенностью ни V, ни VI в. Есть в III группе и вещи, не встреченные пока в V в., но хорошо известные с VI—VII вв.: вытянутая костяная подпружная пряжка с подвижным язычком из Канаттаса [22, рпс. 5, 21, 22; 34, рис. 4, 31, 8, 22], широкие короткие наконечники с рубчатым валиком [22, рис. 7, 12, 8, 9] и среднеазиатский кинжал (датированный по аналогиям и по изображениям от Кореи до Италии) из Борового [8, с. 21, рис. 3, 24, 53, 5, 24, 6, 20]. Наблюдается взаимопроникновение элементов III и II групп: в одной из них — ленточка с тройными рубчиками в Мелитополе, диадема с З-образными оттисками в Ленинске, в другой — тисненые имитации (в частности, на обкладках седел) обильного зернения (особенно ярко — на диадеме III группы из Караагача и седле II группы с ул. Тукаева в Уфе) [8, рис. 3, 25, 44, 48, 51, 52, ср. рис. 7, 9]. Параллели, намеченные И. Вернером уже в 1956 г., ведут от III группы к позднехаринским полихромным наконечникам ремней с очень обильной зернью, датирующимся не ранее VI в. Другие параллели — к древностям Киргизии, а от них через зерненые перстни из Шамси к общепризнанным комплексам VI—VII вв. (Морской Чулек, усадьба Мединститута в Уфе) и через серьги — к украшениям VI—VII вв. из I храма Пенджикента.
Недавно возникла еще одна проблема: археологи стали иногда относить к гуннской эпохе не принадлежащие ей более ранние находки. Так, например, неправильно датировано «самым концом IV—V вв.» богатое погребение из Кишпека в Кабардино-Балкарии, и эта дата находит все большее распространение среди кавказоведов [16, с. 110, 111]. Но в Кипшеке нет ни одной вещи V в., его полихромные изделия с синими стеклами и сердоликами, украшенные фольгой с вытисненными звездочками, дужками, кружками с выпуклой точкой в центре, с широкими рубчатыми валиками (имитирующими зернь и филигрань в более дешевой технике), характерны для провинциально-римского ремесла III—IV вв. на Дунае (например, на парадных офицерских шлемах; есть и мелкие предметы), в Херсонесе и Керчи (могила с золотой маской, могила на усадьбе Месаксуди). В комплексах гуннской эпохи вещь того времени и стиля встречена лишь однажды — это римский шлем из погребения в Кончешть. Недоразумение возникло потому, что в отечественной литературе тема об этих изделиях почти не освещалась [6, с. 100, 102, примеч. 7, 8, рис. 2, 1-5].
Изучающим гуннскую эпоху археологам еще много есть о чем поспорить. Но хотелось бы, чтобы этот спор принял более четкие, практические формы. Очень важно также полное издание коллекций, в первую очередь эрмитажных, с Украины, из Киргизии. Дискуссия и обмен мнений вокруг нее лишний раз напомнили, что чтение научной литературы — всегда творческий процесс соисследования, требующий от читателя не простого ознакомления и принятия для своего активного пользования той или иной предлагаемой на выбор удобной точки зрения, а прежде всего приложения немалых собственных усилий с целью составить обоснованное критическое мнение о прочитанном.
Литература
1. Alföldi А. Funde aus der Hunnenzeit und ihre ethnische Sonderung. — AH, 1932, t. IX.2. Засецкая И.П. О хронологии погребений эпохи переселения народов Нижнего Поволжья. — СА, 1968, № 2.
3. Засецкая И.П. О роли гуннов в формировании культуры южнорусских степей конца IV — V в. — АСГЭ, 1977, вып. 18.
4. Werner J. Beiträge zur Archäologie des Attila-Reiches. München, 1956.
5. Минаева Т.М. Погребения с сожжением близ гор. Покровска.— Уч. зап. Саратов. ГУ, т. VI, вып. III. Педагогический факультет. Саратов, 1927.
6. Амброз А.К. Проблемы раннесредневековой хронологии Восточной Европы. Ч. I. — СА, 1971, № 2.
7. Амброз А.К. Проблемы раннесредневековой хронологии Восточной Европы Ч. II. — СА. 1971, № 3. {302}
8. Амброз А.К. Восточноевропейские и среднеазиатские степи V — первой половины VIII в. — В кн.: Археология СССР. Степи Евразии в эпоху средневековья. М.: Наука, 1981.
9. Скарбовенко В.А. Погребение раннесредневекового времени в Куйбышевском Заволжье. — В кн.: Древняя история Поволжья. Науч. тр. КГПИ, 1979, № 230.
10. Амброз А.К. О месте преградненской и галайтинской находок среди раннесредневековых древностей. — В кн.: Конференция по археологии Северного Кавказа. XII Крупновские чтения. Тезисы докладов. М., 1982.
11. Амброз А.К. О двупластинчатых фибулах с накладками. — В кн.: Древности эпохи великого переселения народов V—VIII вв. М.: Наука, 1982.
12. Засецкая И.П., Маршак Б.И., Щукин М.Б. Обзор дискуссии на симпозиуме. — КСИА, 1979, вып. 158.
13. Шелов Д.Б. Волго-донские степи в гуннское время. — В кн.: Вопросы древней и средневековой археологии Восточной Европы. М.: Наука, 1978.
14. Абрамова М.П. Катакомбные погребения IV—V вв. из Северной Осетии. — СА, 1975, № 1.
15. Bakay К. Bestattung eines vornehmen Kriegers vom 5. Jahrhundert in Lengyeltóti. — AAH, 1978, t. 30, f. 1-2.
16. Ковалевская В.Б. Кавказ и аланы. М.: Наука, 1984.
17. Засецкая И.П. О хронологии и культурной-принадлежности памятников южнорусских степей и Казахстана гуннской эпохи. — СА, 1978, № 1.
18. Засецкая И.П. Боспорские склепы гуннской эпохи как хронологический эталон для датировки памятников восточноевропейских степей. — КСИА, 1979, вып. 158.
19. Засецкая И.П. Золотые украшения гуннской эпохи. Л.: Аврора, 1975.
20. Засецкая И.П. Классификация полихромных изделий гуннской эпохи по стилистическим данным. — Древности эпохи великого переселения народов V— VIII вв. М.: Наука, 1982.
21. Дашевская О.Д. Погребение гуннского времени в Черноморском районе Крыма. — МИА, 1969, № 169.
22. Рунич А.П. Раннесредневековые склепы Пятигорья. — СА, 1979, № 4.
23. Засецкая И.П. Дата мелитопольского комплекса в свете проблемы хронологии памятников гуннской эпохи. — В кн.: Древности Евразии в скифо-сарматское время. М.: Наука, 1984.
24. Амброз А.К. К статье А.В. Дмитриева. — СА, 1979, № 4.
25. Амброз А.К. Бирский могильник и проблемы хронологии Приуралья в IV—VII вв. — В кн.: Средневековые древности евразийских степей. М.: Наука, 1980.
26. Смирнов Я.И. Восточное серебро. СПб., 1909.
27. Гарам Е.С. Римские медные котлы в раннеаварских погребениях. — AÉ, 1982, 109. к., 1. sz.
28. Anazawa W., Manome J. The problems on а gold dagger with cloisonné decorations from Kerim-lo № 14 tomb in Kyongju, Korea. — In: Kobunka dansou, № 7. Kita-Kyūshu, april 1980.
29. Альбаум Л. И. Живопись Афрасиаба. Ташкент: Фан, 1975.
30. ОАК за 1980 г. СПб., 1981.
31. Minajeva Т.М. Zwei Kurgane aus der Völkerwanderungszeit bei der Slation Sipovo. — ESA, 1929, t. IV.
32. Засецкая И.П. Полихромные изделпя гуннского времени из погребений Нижнего Поволжья. — АСГЭ, 1968, вып. 10.
33. Böhme H.W. Löffelbeigabe in spätrömischen Gräber nördlich der Alpen. — Jahrbuch RGZM, 1972, Jg. 17.
34. Мажитов Н.А. Курганы Южного Урала VIII—XII вв. М.: Наука, 1981. {303}
