Публий Корнелий Тацит - один из крупнейших римских историков, живший приблизительно от 55 г. до 117 г. н. э. Одно из его произведений "De origine et situ Germanorum" ("О происхождении и местожительстве германцев"), написанное около 98 г., специально посвящено описанию жизни и быта современных германцев. Здесь оно приводится полностью. Кроме того сведения о германцах встречаются также в его больших исторических трудах по римской истории: "Анналах" и "Историях", отрывки из которых помещены далее. "Германия" написана Тацитом на основании имевшихся в то время произведений других авторов (главным образом Плиния Старшего - "Bella Germaniae", а также Тита Ливия, к сожалению, до нас не дошедших), донесений римских полководцев в сенат и рассказов бывавших в стране германцев римских купцов и воинов, а также германских рабов-военнопленных, которых и в то время было у римлян уже немало. Кроме того, Тацит пользовался географической картой Агриппы или кого-нибудь из его подражателей.
Гл. I. Германия в целом отделяется от (страны) галлов, ретов и паннонцев реками Рейном и Дунаем, а от сарматов и даков- взаимным страхом, а также горами (Карпатами); остальное окружает Океан (Северное и Балтийское моря), заключающий в себе обширные заливы и огромные пространства островов (и Скандинавию); некоторые из тамошних народов и королей недавно [лишь] стали известны благодаря войне. Рейн, берущий начало на обрывистых и недоступных вершинах Ретийских Альп, делает небольшой поворот к западу и вливается в северный Океан. Дунай, вытекающий с отлогого и мягко поднимающегося хребта Абнобских гор, проходит через земли многих народов, пока не извергнет своих вод в Понтийское море шестью рукавами; седьмое устье поглощается болотами.
Гл. II. Я думаю, что сами германцы являются коренными жителями [своей страны], совсем не смешанными с другими народами вследствие ли переселения [их] или мирных сношений [с ними] так как в прежние времена те, кто хотел переселяться, прибывали не сухим путем, а на кораблях. Океан же, простирающийся по ту сторону Германии на огромное пространство и, так оказать, противоположный нам, редко посещается кораблями с нашей стороны. Притом, не говоря уж об опасностях плавания по страшному и неизвестному морю, кто же оставит Азию, Африку или Италию для того, чтобы устремиться в Германию с ее некрасивыми ландшафтами, суровым климатом и наводящим тоску видом вследствие невозделанности, если только она не его родина?
В своих старинных песнях, являющихся у германцев единственным видом исторических преданий и летописей, они славят рожденного землей бога Туискона и его сына Манна как основателей своего племени, от которых оно происходит. Они приписывают Манну трех сыновей, по имени, которых ближайшие к Океану германцы называются ингевонами, живущие внутри страны - герминонами, а остальные,- истевонами. Впрочем, как это бывает, когда дело касается очень давних времен, некоторые утверждают, что у бога [Туискона] было больше сыновей, от которых произошло больше названий племен,- марсы, гамбривии, свевы, вандалии,- и что все это действительно подлинные и древние имена. Имя же "Германия" новое и недавно вошедшее в употребление: сначала "германцами" называлось то племя, которое первое перешло Рейн и вытеснило галлов и которое теперь называется тунграми. Таким образом укрепилось имя целого народа, а не одного племени: сначала [галлы] так стали называть всех [жителей Германии] по имени победителя из страха, а потом те и сами усвоили себе имя германцев, приданное им [галлами].
Гл. III. Рассказывают, что у них был и Геркулес (Донар? бог грома), которого они, идя в битву, воспевают прежде всех героев. С ним связаны и существующие у них песни, исполнением которых, называемым barditus, они воспламеняют свои сердца; по самому же звуку они гадают об исходе предстоящей битвы: в зависимости от того, как barditus прозвучит в рядах войска, они пли устрашают [неприятеля], или сами пугаются; при этом обращается внимание не столько на стройность голосов, сколько на единодушие в выражении мужества. Особая свирепость придается звуку [этого клича], имеющего характер прерывистого гула, тем, что ко рту прикладывается щит, отчего голос делается сильнее и глуше. Некоторые думают, что и Улисс во время своего продолжительного, прославленного в сказаниях блуждания был занесен в этот Океан и причаливал к земле Германии и что им основан и назван Асцибург, расположенный на берегу Рейна и до сего дня обитаемый (Асберг?); что когда-то на этом месте был найден жертвенник, посвященный Улиссу с прибавлением имени его отца Лаэрта, а на границе Германии и Реции еще и сейчас находятся памятники и курганы с надписями, сделанными греческими буквами. Я не имею в виду ни подтверждать всего этого доказательствами, ни опровергать; пусть каждый по своему разумению придает этому веру или нет.
Гл. IV. Сам я присоединяюсь к мнению тех, кто думает, что народы Германии не смешивались посредством браков ни с какими другими народами и представляют собой особое, чистое и только на себя похожее племя; вследствие этого у них у всех одинаковый внешний вид, насколько это возможно в таком большом количестве людей: свирепые темно голубые глаза, золотистого цвета волосы, большое тело, но сильное только при нападении, а для напряженной деятельности и трудов недостаточно выносливое; жажды и зноя они совсем не могут переносить, к холоду же и голоду они приучены [своим] климатом и почвой.
Гл. V. Хотя [их] страна и различна до некоторой степени по своему виду, но в общем она представляет собой или страшный лес или отвратительное болото. Та часть ее, которая обращена к Галлии, - более сырая, а в части, примыкающей к Норику и Паннонии, больше ветров; для посевов она плодородна, но не годится для разведения фруктовых деревьев; скотом изобильна, но он большей частью малорослый; даже рабочий скот не имеет внушительного вида и не может похвастаться рогами. Германцы любят, чтобы скота было много: в этом единственный и самый приятный для них вид богатства. В золоте и серебре боги им отказали, не знаю уж по благосклонности к ним или же потому, что разгневались на них. Я однако не утверждаю, что в Германии совсем нет месторождений серебра и золота; но кто их разведывал? Впрочем, германцы и не одержимы такой страстью к обладанию [драгоценными металлами] и к пользованию ими [как другие народы]; у них можно видеть подаренные их послам и старейшинам (principes) серебряные сосуды не в меньшем пренебрежении, чем глиняные. Впрочем, ближайшие [к Рейну и Дунаю племена] ценят золото и серебро для употребления в торговле: они ценят некоторые виды наших монет и отдают им предпочтение; живущие же внутри страны пользуются более простой и древней формой торговли, а именно - меновой. Из монет они больше всего одобряют старинные и давно известные - серраты и бигаты; вообще они домогаются больше серебра, чем золота, не из любви к нему, а потому что при торговле обыкновенными и дешевыми предметами удобнее иметь запас серебряных монет.
Гл. VI. Железа у них тоже немного, как это можно заключить по характеру их наступательного оружия. Они редко пользуются мечами ИЛИ длинными копьями, а действуют дротиком (hasta), или, как они его называют, framea, с узким и коротким железным наконечником, оружием настолько острым и удобным, что одним и тем же дротиком они, смотря по обстоятельствам, сражаются и в рукопашную и издали. Даже всадники довольствуются framea и щитом, пехотипцы же пускают и метательные копья, каждый по нескольку штук, причем они, голые или в коротком плаще, мечут их на огромное расстояние. У германцев совсем нет хвастовства роскошью [оружия]; только щиты они расцвечивают изысканнейшими красками. У немногих [имеется] панцырь, а шлем, металлический или кожаный, едва [найдется] у одного или двух. Их лошади не отличаются ни внешней красотой, ни быстротой; да германцы и не научились делать разные эволюции по нашему обычаю: они гонят [своих лошадей] или прямо или вправо таким сомкнутым кругом, чтобы никто не оставался последним. Вообще они считают, что пехота сильнее [конницы], и поэтому сражаются смешанными отрядами, вводя в кавалерийское сражение и пехоту, быстротой своей приспособленную к этому и согласованную с конницей; таких пехотинцев выбирают из всей молодежи и ставят их впереди боевой линии. Число их определенное - по сотне из каждого округа (pagus); они так и называются у германцев ("сотнями"); а то, что раньше действительно обозначало количество, теперь стало названием [отряда] и почетным именем.
Боевой строй [германцев] составляется из клиньев. Отступить, но с тем чтобы вновь наступать, [у них] считается не трусостью, а благоразумием. Тела своих [убитых и раненых] они уносят с поля битвы даже тогда, когда исход ее сомнителен. Оставить свой щит - особенно позорный поступок: обесчестившему себя таким образом нельзя присутствовать при богослужении или участвовать в народном собрании, и многие, вышедшие живыми из битвы, кончают свою позорную жизнь петлей.
Гл. VII. Королей (reges) [германцы] выбирают по знатности, а военачальников (duces) - по доблести. [При этом] у королей нет неограниченной или произвольной власти, и вожди главенствуют скорее [тем, что являются] примером, чем на основании права приказывать, тем, что они смелы, выделяются [в бою], сражаются впереди строя и этим возбуждают удивление. Однако казнить, заключать в оковы и подвергать телесному наказанию не позволяется никому кроме жрецов, да и то не в виде наказания и по приказу вождя, но как бы по повелению бога, который, как они верят, присутствует среди сражающихся: в битву они приносят взятые из рощ священные изображения и значки. Но что является особенным возбудителем их храбрости, это то, что их турмы и клинья представляют собой не случайные скопления людей, а составляются из семейств и родов, а вблизи находятся милые их сердцу существа, и оттуда они слышат вопль женщин и плач младенцев; для каждого это самые священные свидетели, самые ценные хвалители: свои раны они несут к матерям и женам, а те не боятся считать их и осматривать; они же носят сражающимся пищу, а также поощряют их.
Гл. VIII. Рассказывают, что иногда колеблющиеся и расстроенные ряды восстанавливались женщинами, благодаря их неумолчным мольбам и тому, что они подставляли свои груди и указывали на неизбежный плен, которого германцы боятся, особенно для своих женщин, до такой степени, что крепче связаны бывают своими обязательствами те германские племена, которые вынуждены в число своих заложников давать также знатных девушек. Они думают, что в женщинах есть нечто священное и вещее, не отвергают с пренебрежением их советов и не оставляют без внимания их прорицаний. В царствование божественного Веспассиана мы сами видели Веледу, которая у многих германцев долго считалась божественным существом; да и раньше Авриния и многие другие почитались ими, притом не из лести и не превращая их в богинь.
Гл. IX. Из богов германцы больше всего почитают Меркурия (Водан), которому в известные дни разрешается приносить также и человеческие жертвы. Геркулеса и Марса они умилостивляют назначенными для этого животными. Часть свевов приносит жертвы также Изиде (Isis). Я недостаточно осведомлен, откуда и как появился этот чужеземный культ, но то, что символ этой богини изображается в виде барки, показывает, что культ этот привезен из-за моря. Однако германцы считают несоответствующим величию божественных существ заключать их в стены храмов, а также изображать их в каком-либо человеческом виде; они посвящают им рощи и дубравы и именами богов называют то сокровенное, что созерцают только с благоговением.
Гл. X. Гадание по птицам и по жребъевым палочкам они почитают, как никто. Способ гадания по жребъевым палочкам [очень] простой: отрубивши ветку плодоносящего дерева, разрезают её на куски, которые отмечают какими-то знаками и разбрасывают как попало по белому покрывалу. Затем жрец племени (civitatis), если вопрошают по поводу общественных дел, или же сам отец семейства, если о делах частных, помолившись богам и смотря на небо, трижды берет по одной палочке и на основании сделанных раньше значков дает толкование. Если получалось запрещение, то в этот день о том же самом деле нельзя было вопрошать никаким образом; если же разрешение, то требовалось удостоверить его гаданием по птицам. И это также им известно - гадать по голосам и полету птиц. Особенностью же этого народа является то, что он ищет предзнаменований и предостережений также и от лошадей. В тех же рощах и дубравах [которые посвящены богам] на общественный счет содержатся [такие лошади], белые и не оскверненные никакой работой для смертных. Их, запряженных в священную колесницу, сопровождают жрец вместе с королем или вождем племени и примечают их ржание и фырканье; и ни к какому гаданию германцы не относятся с большей верой, и притом не только простолюдины, но и знать; жрецы считают себя служителями богов, а коней - посвященными в их тайны. Есть у германцев и другой способ наблюдать за знамениями, при помощи которого они стараются узнать исход важных войн. Они сводят взятого каким-нибудь образом в плен воина того народа, с которым ведется война, с избранным из числа своих соплеменников, каждого со своим национальным оружием: и победа того или другого принимается как предзнаменование.
Гл. XI. О менее значительных делах совещаются старейшины (principes), о более важных - все, причем те дела, о которых выносит решение парод (pleos), [предварительно] обсуждаются старейшинами. Сходятся в определенные дни, если только не произойдет чего-нибудь неожиданного и внезапного, а именно в новолуние или полнолуние, так как германцы верят, что эти дни являются самыми счастливыми для начала дела. Они ведут счет времени не по дням, как мы, а по ночам; так они делают при уговорах и уведомлениях; они думают, что ночь ведет за собой день. Из свободы у них вытекает тот недостаток, что они собираются не сразу, как бы по чьему-нибудь приказанию, но у них пропадает два и три дня из-за медлительности собирающихся. Когда толпе вздумается, они усаживаются вооруженные. Молчание водворяется жрецами, которые тогда имеют право наказывать. Затем выслушивается король или кто-либо из старейшин (principes), сообразно с его возрастом, знатностью, военной славой, красноречием, не столько потому, что он имеет власть приказывать, сколько в силу убедительности. Если мнение не нравится, его отвергают шумным ропотом, а если нравится, то потрясают копьями (framea): восхвалять оружием является у них почётнейшим способом одобрения.
Гл. XII. Перед народным собранием можно также выступать с обвинением и предлагать на разбирательство дела, влекущие за собой смертную казнь. Наказания бывают различны, смотря по преступлению: предателей и перебежчиков вешают на деревьях, трусов и дезертиров, а также осквернивших свое тело топят в грязи и болоте, заваливши сверху хворостом. Эта разница в способах казни зависит от того, что, по их понятиям, преступление надо при наказании выставлять на показ, позорные же деяния - прятать. Более легкие проступки также наказываются соответствующим образом: уличенные в них штрафуются известным количеством лошадей и скота; часть этой пени уплачивается королю или племени (civitas), часть самому истцу или его родичам. На этих же собраниях производятся также выборы старейшин (principes), которые творят суд по округам и деревням (per pagos vicosque). При каждом из них находится по сто человек свиты (comites) из народа для совета и придания его решениям авторитета.
Гл. XIII. [Германцы] не решают никаких дел, ни общественных, ни частных, иначе как вооруженные. Но у них не в обычае, чтобы кто-нибудь начал носить оружие раньше, чем племя признает его достойным этого. Тогда кто-нибудь из старейшин, или отец, или сородич в самом народном собрании вручает юноше щит и копье (framea); это у них заменяет тогу, это является первой почестью юношей: до этого они были членами семьи, теперь стали членами государства. Большая знатность или выдающиеся заслуги отцов доставляют звание вождя даже юношам; прочие присоединяются к более сильным и уже давно испытанным (в боях) и нет никакого стыда состоять в [чьей-нибудь] дружине (comites). Впрочем, и в самой дружине есть степени по решению того, за кем она следует. Велико бывает соревнование и среди дружинников, кому из них занять у своего вождя (princeps) первое место, и среди [самих] вождей, у кого более многочисленная и удалая дружина. В ней его почет, в ней его сила: быть всегда окруженным большой толпой избранных юношей составляет гордость в мирное время и защиту во время войны. И не только у своего, но и у соседних племен вождь становится знаменитым и славным, если его дружина выдается своею многочисленностью и доблестью: его домогаются посольства, ему шлют дары, и часто одна слава его решает исход войны.
Гл. XIV. Во время сражения вождю стыдно быть превзойденным храбростью [своей дружиной], дружине же стыдно не сравняться с вождем; вернуться же живым из боя, в котором пал вождь, значит на всю жизнь покрыть себя позором и бесчестьем; защищать его, оберегать, а также славе его приписывать свои подвиги - в этом главная присяга [дружинника]: вожди сражаются за победу, дружинники - за вождя. Если племя, в котором они родились, коснеет в долгом мире и праздности, то многие из знатных юношей [по своему собственному почину] отправляются к тем племенам, которые в то время ведут какую-нибудь войну, так как этому народу покой противен, да и легче отличиться среди опасностей, а прокормить большую дружину можно только грабежом и войной. Дружинники же от щедрот своего вождя ждут себе и боевого коня, и обагренное кровью победоносное копье (framea), а вместо жалованья для них устраиваются пиры, правда, не изысканные, но обильные. Средства для такой щедрости и доставляют грабеж и война. [Этих людей] легче убедишь вызывать на бой врага и получать раны, чем пахать землю и выжидать урожая; даже больше - они считают леностью и малодушием приобретать потом то, что можно добыть кровью.
Гл. XV. Когда они не идут на войну, то все свое время проводят частью на охоте, но больше в [полной] праздности, предаваясь сну и еде, так что самые сильные и воинственные [из них] ничего не делают, предоставляя заботу и о доме, и о пенатах, и о поле женщинам, старикам и вообще самым слабым из своих домочадцев; сами они прозябают [в лени], по удивительному противоречию природы, когда одни и те же люди так любят бездействие и так ненавидят покой. У [германских] племен существует обычай, чтобы все добровольно приносили вождям некоторое количество скота или земных плодов; это принимается как почетный дар, но в то же время служит для удовлетворения потребностей. [Вожди] особенно радуются дарам соседних племен, присылаемым не от отдельных лиц, а от имени всего племени и состоящим из отборных коней, ценного оружия, фалер (бляхи для конской сбруи) и ожерелий; мы научили их принимать также и деньги.
Гл. XVI. Достаточно известно, что германские народы совсем не живут в городах и даже не выносят, чтобы их жилища соприкасались друг с другом; селятся они в отдалении друг от друга и вразброд, где [кому] приглянулся [какой-нибудь] ручей, или поляна, или лес. Деревни они устраивают не по-нашему - в виде соединенных между собой и примыкающих друг к другу строений, но каждый окружает свой дом [большим] пространством или для предохранения от пожара, или же по неумению строить. У них также нет обыкновения пользоваться [для построек] щебнем (колотым камнем) и делать черепичные крыши. [Строительный] материал они употребляют не обделанным и не заботятся о красивом и радующем глаз виде [построек]. Впрочем, некоторые места они обмазывают землей (глиной), такой чистой и яркой, что получается впечатление цветного узора. У них в обычае для убежища на зиму и хранения продуктов вырывать подземелья, наваливая сверху много навозу; такие места смягчают суровость холодов, а в случае нашествия неприятеля все открытое разграбляется, спрятанное же и зарытое или остается неизвестным или ускользает, потому что его [еще] надо искать.
Гл. XVII. Одеждой для всех служит короткий плащ, застегнутый пряжкой или, за ее отсутствием, колючкой. Ничем другим не прикрытые, они проводят целые дни перед огнем у очага. Самые зажиточные [у них] отличаются одеждой, но не развевающейся, как у сарматов или парфян, а в обтяжку и обрисовывающей каждый член (штаны носили и женщины). Носят и звериные шкуры, ближайшие к берегу - какие попало, более отдаленные - с выбором, так как у них нет нарядов [получаемых] от торговли. Они выбирают зверей и, содравши с них шкуру, разбрасывают по ней пятна из меха чудовищ, которых производит отдаленный Океан и неведомое море. Одежда женщин такая же, как и у мужчин, с той только разницей, что они часто носят покрывала из холста, которые расцвечивают пурпуровой краской; верхняя часть их одежды не удлиняется рукавами, так что остаются обнаженными руки и ближайшая к ним часть груди.
Гл. XVIII. Несмотря на это, браки там строги, и никакая сторона их нравов не является более похвальной, ибо они почти единственные из варваров, которые довольствуются одной женой, за исключением очень немногих, которые имеют нескольких жен, но не из любострастия, а потому что их из-за знатности осаждают многими брачными предложениями. Приданое не жена приносит мужу, а муж дает жене. При этом присутствуют родители и сородичи, которые и расценивают [его] подарки; дары эти выбираются не для женской услады и не для того, чтобы в них наряжалась новобрачная, - это волы, взнузданный конь, щит с копьём и мечом. За эти подарки берётся жена, а она, в свою очередь, приносит мужу; какое-нибудь оружие. Это считается у них самыми крепкими узами, заменяет священные таинства и брачных богов. Для того чтобы женщина не считала чуждыми себе мысли о подвигах и случайностях войны, уже первые брачные обряды напоминают ей о том, что она должна явиться товарищем [мужа] в трудах и опасностях, переносить и в мирное время и на войне то же [что и муж] и на одно с ним отваживаться: такое именно значение имеет упряжка волов, взнузданный конь и данное ей оружие - что она должна так жить и так погибнуть, и принять то, что нерушимо и честно отдаст [потом] детям (сыновьям), а от них это получат [ее] невестки, которые, в свою очередь, передадут [ее] внукам.
Гл. XIX. Так живут женщины, целомудрие которых охраняется, не развращаемые никакими соблазнительными зрелищами, никакими возбуждающими пиршествами. Тайны письмен равно не ведают ни мужчины, ни женщины. Прелюбодеяния у столь многолюдного народа чрезвычайно редки: наказание [производится] немедленно и предоставляется мужу: с обрезанными волосами, раздетую донага изгоняет ее муж из дома в присутствии сородичей и ударами гонит через всю деревню. К ставшему всеобщим достоянием целомудрию никакого снисхождения: ни красотой, ни [юным] возрастом, ни богатством [такая женщина] не сыщет себе мужа. Потому что никто там не смеется над пороком и не называет "духом времени", когда кто-нибудь развращает или бывает развращаем. Еще лучше у тех племен, где замуж выходят только девушки и где с ожиданиями и пожеланиями при замужестве имеют дело лишь однажды навсегда. Таким образом, они получают одного мужа, как и одно тело и одну жизнь, чтобы дальше этого не шли их мечты и их страсть и чтобы они не столько любили супруга, сколько супружество. Ограничивать число детей или убивать кого-нибудь из после (смерти отца) родившихся считается постыдным. Там добрые нравы имеют большую силу, чем в других странах хорошие законы.
Гл. XX. [Дети] в каждом доме растут голые и грязные [и] вырастают с тем [мощным] телосложением, которому мы удивляемся. Каждого [из них] кормит мать своей грудью, не передавая служанкам или кормилицам. При этом господин не отличается какой-нибудь роскошью воспитания от раба. Они живут среди того же самого скота, на той же земле, пока возраст не отделит свободных [от рабов] и их не признают по доблести. Юноши не рано познают любовь, поэтому способность к деторождению остается у них неистощенной. Также и девушек не торопят [с замужеством]; (у них) тот же возраст, та же стройность, и сходятся они соответствующие своим мужьям и крепкие; и силу родителей воспроизводят дети. Сын сестры в такой же чести у своего дяди, как и у отца, некоторые даже считают этот вид кровной связи более тесным и священным, и при взятии заложников предпочтительно требуют [именно таких родственников], так как ими крепче удерживается душа и шире охватывается семья. Однако наследниками и преемниками каждого являются его собственные дети; завещания никакого [у германцев не бывает]. Если [у кого] нет детей, то во владение [наследством] вступают ближайшие по степени [родства] - братья, [затем] дядья по отцу, дядья по матери. Чем больше сородичей, чем многочисленнее свойственники, тем большей любовью окружена старость... Бездетность не имеет [у них] никакой цены (для сторонних наследников).
Гл. XXI. [У германцев] обязательно принимать на себя как вражду [своего] отца или сородича, так и дружбу. Впрочем, [вражда] не продолжается [бесконечно и не является] непримиримой. Даже убийство может быть искуплено известным количеством скота крупного и мелкого, [причем] удовлетворение получает вся семья (domus). Это очень полезно в интересах общества, так как при свободе вражда [гораздо] опаснее. Ни один народ не является таким щедрым в гостеприимстве [как германцы]. Считается грехом отказать кому-либо из смертных в приюте. Каждый угощает лучшими кушаньями сообразно своему достатку. Когда [угощения] не хватает, то тот, кто сейчас был хозяином, делается указателем пристанища и спутником, и они идут в ближайший дом без [всякого] приглашения, и это ничего не значит: обоих принимают с одинаковой сердечностью.
По отношению к праву гостеприимства никто не делает различия между знакомым и незнакомым. Если, уходя, гость чего-нибудь потребует, то обычай велит предоставить ему [эту вещь], также просто можно потребовать [чего-нибудь] в свою очередь [и от него]. Они любят подарки, но ни данный [подарок] не ставится себе в заслугу, ни полученный ни к чему не обязывает. Отношения между хозяином и гостем определяются взаимной предупредительностью (???).
Гл. XXII. Вставши от сна, который часто захватывает у них и день, [германцы] тотчас же умываются, чаще всего теплой водой, так как зима у них продолжается большую часть года. Умывшись, они принимают пищу, причём каждый сидит отдельно за своим особым столом. Потом идут вооруженные по своим делам, а нередко и на пирушку. У них не считается зазорным пить без перерыва день и ночь. Как это бывает между пьяными, у них часто бывают ссоры, которые редко кончаются [только] перебранкой, чаще же убийством и нанесением ран. Однако во время этих пиров они обыкновенно также совещаются о примирении враждующих, о заключении брачных союзов, о выборах старейшин (principes), наконец, о мире и о войне, так как, по их понятиям, ни в какое другое время душа не бывает так открыта для бесхитростных мыслей и так легко воспламеняема на великие дела. Народ этот, не лукавый и не хитрый, среди непринужденных шуток открывает то, что раньше было скрыто на душе. Высказанная таким образом и ничем не прикрытая мысль на другой день снова обсуждается. Для выбора того и другого времени есть разумное основание: они обсуждают тогда, когда неспособны к лицемерию, а решение принимают, когда не могут ошибиться.
Гл. XXIII. Напитком им служит жидкость из ячменя или пшеницы, превращённая [посредством брожения] в некоторое подобие вина. Ближайшие к берегу покупают и вино. Пища [у них] простая: дико растущие плоды, свежая дичь пли кислое молоко; без особого приготовления и без приправ они утоляют ими голод. По отношению к жажде они не так умеренны. Если потакать [их] пьянству и давать [им пить] вволю, то при помощи пороков их не менее легко победить, чем оружием.
Гл. XXIV. У них один вид зрелищ, и на всех собраниях тот же самый: нагие юноши в виде забавы прыгают между [воткнутыми в землю острием вверх] мечами и страшными копьями (framea). Упражнение превратило это в искусство, искусство придало ему красоту; но [это делается] не из корысти или за плату - достаточной наградой отважной резвости [плясунов] является удовольствие зрителей. Они играют в кости и, что удивительно, занимаются этим как серьезным делом и трезвые, и с таким азартом и при выигрыше и при проигрыше, что, когда уже ничего не осталось, при самом последнем метании костей играют на свободу и тело. Побежденный добровольно идет в рабство и, хотя бы он был моложе и сильнее, дает себя связать и продать. Таково их упорство в дурном деле; сами же они называют это верностью. Такого рода рабов они сбывают с рук продажей, чтобы избавиться от стыда [подобной] победы.
Гл. XXV. Остальными рабами они пользуются не так, как у нас, с распределением служебных обязанностей между ними как дворовой челядью каждый из рабов распоряжается в своем доме, в своем хозяйстве. Господин только облагает его, подобно колону, известным количеством хлеба, или мелкого скота, или одежды [в виде оброка]; и лишь в этом выражается его обязанность как раба. Все остальные обязанности по дому несут жена и дети [господина]. Раба редко подвергают побоям, заключают в оковы и наказывают принудительными работами; чаще случается, что его убивают, но не в наказание или вследствие строгости, а сгоряча и в порыве гнева, как бы врага, с той только разницей, что такое убийство остается безнаказанным. Вольноотпущенники немногим выше рабов. Редко они имеют значение в доме и никогда - в государстве, за исключением тех народов, у которых существует королевская власть, где они [иногда] возвышаются над свободными и [даже] над знатными; у других же народов низкое положение вольноотпущенников является доказательством свободы.
Гл. XXVI. Германцы не знают отдачи денег в рост и наращивания процентов; [и таким неведением] они лучше защищены [от этого зла], чем если бы оно было запрещено [законом]. Земля занимается всеми вместе поочередно по числу работников и вскоре они делят ее между собой по достоинству; дележ облегчается обширностью земельной площади: они каждый год меняют пашню и [всё-таки] еще остается [свободное] поле. Они ведь не борются с [естественным] плодородием почвы и ее размерами при помощи труда - они не разводят фруктовых садов, не отделяют лугов, не орошают огородов; они требуют от земли только [урожая] посеянного [хлеба]. От этого они и год делят не на столько частей, как мы: у них существуют понятия и соответствующие слова для зимы, весны и лета, названия же осени и её благ [фруктов] они не знают.
Гл. XXVII. При устройстве похорон [германцы не проявляют] никакого тщеславия, они только заботятся о том, чтобы при сожжении тел знаменитых мужей употреблялось дерево известных пород (дуб, бук, сосна и можжевельник). [Погребальный] костёр они не загромождают коврами и благовониями; на нем сжигается оружие каждого [покойника], а некоторых - и конь. Могила покрывается дерном. Они с пренебрежением относятся к почести высоких и громоздких памятников как тяжелых для покойника. Вопли и слезы у них быстро прекращаются, скорбь же и печаль остаются надолго. Вопли [по их мнению] приличны женщинам, мужчинам же - память. Вот, что я узнал о происхождении и нравах всех вообще германцев, теперь же расскажу об учреждениях и обычаях отдельных племен, поскольку они отличаются [своеобразием], и о том, какие народы переселились из Германии в Галлию.
Гл. XXVIII. О том, что когда-то галлы были сильнее [чем германцы], говорит величайший авторитет, божественный Юлий (Цезарь); поэтому можно поверить даже и тому, что галлы переходили в Германию. Как мало, в самом деле, могла препятствовать этому река (Рейн), тем менее, что [в данном случае] менял место жительства сильный народ и захватывал территорию, тогда еще доступную для всех и не поделенную между могущественными государствами. Таким образом [пространство] между Герцинским лесом и реками Рейном и Меном заняли гельветы, а дальше бойи, оба народа галльского племени. Еще и теперь существует название "Boihaemum" (совр. Богемия - Чехия), которое свидетельствует о давнем прошлом этого места, хотя его население и переменилось (в 60 г. до н. э. бойи ушли и на их место пришли маркоманы). Но неизвестно, арависки ли отделились от германского племени озов и переселились в Паннонию, или же озы ушли от арависков в Германию, - [во всяком случае] у тех и других одинаковый язык, учреждения и нравы; [и то и другое возможно], так как в прежние времена на обоих берегах вследствие равной бедности и свободы были одинаковые и плохие и хорошие условия [для поселения, без римского владычества]. Треверы и нервии хвастаются своим германским происхождением и в этом отношении проявляют большую настойчивость, как будто такое тщеславие кровным родством может оградить их от сходства с галлами и их вялостью. Самый берег Рейна населяют уж бесспорно германские племена - вангионы, трибоки, неметы. Но и убии не стыдятся своего [германского] происхождения, хотя они и удостоились сделаться римской колонией и охотнее называют себя по имени её основательницы агриппинцами; они давно уже перешли Рейн, и, убедившись в их верности, мы поселили их на самом берегу - не для того, чтобы иметь их под надзором, а чтобы они [сами] удерживали натиск [других германцев].
Гл. XXIX. Храбрейший из всех этих пародов - батавы - населяют отчасти берег, но главным образом остров на реке Рейн, когда-то они входили в состав народа хаттов, но вследствие внутренних раздоров переселились на эти места, на которых им пришлось сделаться частью римского государства. Они [и до сих пор] сохраняют почетное отличие [своего] старинного союзничества: они не унижены податями, и их не разоряет откупщик; они изъяты от всяких налоговых тягот и чрезвычайных сборов, и подобно тому как наступательное и оборонительное оружие откладывается на случай сражения, так и их сохраняют для войн. В подобном же послушании находится и племя маттиаков, так как величие римского народа продвинуло почтение [к нему] за Рейн, за старые пределы государства. Таким образом, они по своему месту жительства и границам находятся на своем берегу, а по настроению и духу - с нами; в остальном они похожи на батавов с той только разницей, что они и до сих пор более воодушевляются самой почвой и небом своей страны. Я не стану причислять к германским народам, хотя они и поселились по ту сторону Рейна и Данувия, тех, которые обрабатывают "декуматные поля" (постоянно возделываемые поля, контролировались Римом): самые легкомысленные из галлов, отважные вследствие бедности, вступили в сомнительное владение этой землей; вскоре, благодаря тому, что была проведена граница и выдвинуты укрепления, эта территория вошла в состав римского государства и стала частью провинции ("Верхняя Германия").
Гл. XXX. За ними, начиная от Герцинских лесистых гор, крепко сидят на своей земле хатты, страна которых не представляет собой такой болотистой равнины, как у других племен, входящих в состав Германии, потому что здесь идут холмы, лишь постепенно становящиеся все реже и реже, и Герцинский лес все время сопровождает своих хаттов и их охраняет. У хаттов еще более крепкие [чем у других германцев] тела, грозное выражение лица и большая сила духа. Для германцев они очень разумны и искусны: они поручают командование избранным и слушаются тех, кому оно поручено, знают строй, применяются к обстоятельствам, умеют вовремя удержаться от нападения, распределить дань, окапываться на ночь, считать счастье чем-то сомнительным, а храбрость - надежным и, что особенно редко и свойственно лишь римской дисциплине, - они больше полагаются на вождя, чем на войско. Вся сила их в пехоте, которая нагружена кроме оружия еще и железными инструментами (заступ, топор, кирка) и припасами. Другие [германцы] идут в сражение, хатты же снаряжаются на войну; у них редки набеги и случайные стычки. И действительно, это кавалерийскому натиску свойственно срывать победу и быстро отступать; а от [такого] проворства недалеко и до страха, медлительность же близка к стойкости.
Гл. XXXI. И то, что у других германских пародов встречается изредка и является делом личной инициативы, у хаттов обратилось в обычай [а именно]: только что достигший юношеского возраста отпускает волосы и бороду и до тех пор не изменяет такого вида, свидетельствующего о данном обете и обязывающего к храбрости, пока не убьет врага. Только после крови и [военной] добычи открывают они [свое] лицо, считая, что только тогда они расплатились за свое рождение и стали достойны своего отечества и родителей. У трусливых и не воинственных этот ужасный вид [так и] остается. Наиболее храбрые носят на себе железное кольцо [что у этого племени позорно], как бы оковы, [и носят его] до тех пор, пока не убьют неприятеля. Очень многим из хаттов такой наряд нравится, и они в нем доживают до старости, обращая на себя своим странным видом внимание как неприятелей, так и своих. Они начинают все битвы, в строю они всегда первые, страшные на вид. Но и в мирное время они не утрачивают своей дикости и не придают более кроткого вида своей наружности. Нет у них ни дома, ни поля, никакой другой заботы. К кому они придут, у того и кормятся. [Так они и живут], пренебрегая своим, расточая чужое, пока благодаря бледной старости такая суровая доблесть не станет им не под силу.
Гл. XXXII. Ближайшие к хаттам - узипы и тенктеры, которые живут на Рейне, могущем [здесь] быть достаточной границей благодаря своему определенному руслу. Тенктеры сверх обычной [у германцев] военной славы отличаются искусством кавалерийского маневрирования, и даже хатты не больше славятся своей пехотой, чем тенктеры конницей. Так уж это пошло от предков, а потомки им подражают. В этом - забава детей, соревнование юношей, [заниматься этим] упорно продолжают старики. Вместе с челядью, домом и наследственными правами передаются и кони. Но их получает не старший из сыновей, как все остальное, а тот, кто превосходит других [своей] неустрашимостью на войне.
Гл. ХХХШ. Возле тенктеров были в прежние времена бруктеры, но теперь, как рассказывают, сюда переселились хамавы и ангриварии, которые прогнали их и совершенно истребили (Тацит преувеличил) с общего согласия соседних племен вследствие ли их ненависти к высокомерию [бруктеров], или привлекательности добычи, или же благодаря какому-то особому расположению к нам богов, так как они не отказали нам в зрелище сражения: было убито более 60 тысяч [человек], и пали они не от римского оружия, но, что прекраснее, для услаждения наших глаз. И я молю, пусть останется и в будущем продлится у [этих] народов, если не любовь к нам, то, по крайней мере, ненависть друг к другу, так как при тревожных обстоятельствах ничто уж не может помочь [нам] кроме раздоров между врагами.
Гл. XXXIV. Ангривариев и хамавов сзади (с востока) замыкают дулгубнии и хазуарии и другие племена, также ничем не обращающие на себя внимания, а спереди (с северо-запада) к ним примыкают фризы. Они разделяются на больших и малых фризов, называясь так по степени своей силы. [Область] тех и других окаймляет Рейн вплоть до самого Океана, и, кроме того, они живут вокруг огромнейших озер, по которым плавали и римские корабли; оттуда мы отваживались даже пускаться в Океан. Молва идет, что и до сих пор там существуют Геркулесовы столбы (две скалы: красная и белая, которая уже раскопана на гипс, у о. Гельголанда), потому ли, что [туда действительно] приходил Геркулес, или потому, что все мы охотно приписываем его славе все, что есть где-нибудь величественного. У Друза Германика (пасынок Августа, младший брат Тиберия) не было недостатка в смелости, но [сам] Океан воспротивился исследованию как себя, так и того, что касается Геркулеса. С тех пор [на это] никто больше не решался, считая, что благочестивее и почтительнее верить в деяния богов, чем постигать их разумом.
Гл. XXXV. До сих пор мы познакомились с Германией на западе. На севере она поворачивает очень большим изгибом (к Ютландии). Здесь мы тотчас же встретим племя хавков; хотя они начинаются от фризов и занимают часть [морского] берега, но краем они примыкают ко всем тем племенам, о которых я говорил, пока не сделают загиб в сторону хаттов. Таким огромным пространством земли хавки не только владеют, но они и густо населяют его. Это - самый благородный народ среди германцев, который предпочитает охранять свое могущество справедливостью. Без жадности, без властолюбия, спокойные и обособленные, они не затевают никаких войн, никого не разоряют грабежом и разбоем. В том главное доказательство [их] храбрости и силы, что, занимая первенствующее положение, они достигают его без насилия. Однако все у них не мешкая берутся за оружие, и, если обстоятельства потребуют, является многочисленное пешее и конное войско. В мирное время они пользуются такой же славой [как и на войне].
Гл. XXXVI. Бок-о-бок с хавками и хаттами [живут] херуски, которые, никем не тревожимые, поддерживали мир, слишком долгий и расслабляющий. Это было более приятно, чем безопасно, ибо среди властолюбивых и сильных держаться в стороне - ошибка: там, где действуют кулаками, на скромность и честность могут претендовать только те, кто взял верх. Таким образом, те самые херуски, которые когда-то назывались добрыми и справедливыми, теперь стали называться малодушными и глупыми; а для хаттов-победителей счастье стало мудростью. Крушение херусков увлекло за собой и соседнее племя фозов: при несчастье они оказались товарищами на равных правах, тогда как в счастливые времена они были в подчиненном положении.
Гл. XXXVII. У того же изгиба Германии живут кимры, ближайшие к Океану. Теперь это - незначительное племя, но великое по своей славе. Обширные следы этой старинной славы остаются и до сих пор (200 лет спустя), [а именно:] занимающие большое пространство лагери на обоих берегах (Рейна), окружностью которых можно измерить, какое огромное количество людей было у них и в частности воинов, и какова была уверенность в успехе такого великого переселения. Наш город переживал 640-й год своего существования, когда, в консульство Цецилия Метелла и Папия Карбона, впервые был услышан звук оружия кимров. Если мы сосчитаем время от этого [события] до второго консульства Траяна, то получится приблизительно 210 лет: так долго преодолевается Германия. За такой долгий промежуток времени много было потерь с обеих сторон. Ни Саминий, ни Карфаген, ни Испании или Галлии (множественные провинции), ни даже Парфия не напоминали нам так часто о себе, так как свобода германцев жесточе [для нас], чем неограниченная власть Арсака. В самом деле, что кроме убийства Красса может противопоставить нам Восток, сам потерявший Пакора и усмиренный Вентидием? Германцы же, разбивши или взявши в плен Карбона и Кассия, Скавра Аврелия и Сервилия Цепиона н Гнея Маллия, отняли у римского народа пять консульских войск и даже у Цезаря (Августа, сражение в Тевтобургском лесу) отняли Вара вместе с тремя легионами. Да и поражения им наносили не безнаказанно К. Марий в Италии (сражение с кимрами), божественный Цезарь в Галлии (Юлий Цезарь), Друз (4 раза ходил за Рейн против Германцев), Нерон (т. е. Тиберий, пасынок и преемник Августа) и Германик (14 - 16 г.г. н. э.) в их собственной стране. Вскоре после этого грозные приготовления К. Цезаря (император Калигула) были обращены в посмешище. Затем наступило спокойствие, пока по случаю наших раздоров и гражданских войн (68 г. н. э.) германцы, овладевши зимними лагерями наших легионов, не покусились даже на Галлию. [Правда], оттуда они были прогнаны, но в последние годы больше устраивались триумфы (намёк на Домициана, который в 83 г. вернулся из похода не увидев неприятеля) [по случаю побед над германцами], чем они [действительно] побеждались.
Гл. XXXVIII. Теперь следует сказать о свевах, о народе, в состав которого входит не одно племя, как у хаттов или тенктеров. Они занимают большую часть Германии, и хотя делятся на ряд племен, имеющих свои собственные названия, но все вместе обозначаются общим именем свевов. Отличительным признаком этого народа является то, что они зачесывают волосы набок (??) и связывают их в пучок. Этим свевы отличаются от других германцев, а у свевов - свободные от рабов. Вследствие какого-нибудь родства со свевами или, что чаще случается, из подражания такая прическа встречается и у других племен, но редко и только у молодежи, а у свевов и до старости торчащие волосы зачесывают в направлении, обратном [естественному], и часто связывают их только на макушке (вероятно, как делали казаки Запорожья). Старейшины (principes) устраивают [такую прическу] с большим щегольством. Это, конечно, забота о внешности, но невинная; они принаряжаются не для того, чтобы любить или быть любимым, а, идя на войну, стараются казаться выше и страшнее - они украшаются для вражеских глаз.
Гл. XXXIX. Самыми древними и благородными из свевов называют себя семноны. И эта уверенность в их древности подтверждается религией. Все народы одной с ними крови сходятся в лице своих представителей в определенное время в лес, священный для них, благодаря верованиям их предков и внушаемому им издревле трепету; здесь они от имени всего народа убивают в жертву человека и таким ужасным действием начинают торжественно справлять свой варварский обряд. И в других формах выражается благоговение к этой роще: никто не может в нее войти, иначе как в оковах, чтобы этим подчеркнуть свою приниженность и величие божества; если он случайно упадет, то нельзя ему подняться и встать на ноги, а должен он выкатиться по земле. Весь этот обряд имеет целью показать, будто бы именно здесь колыбель всего народа, где над всеми властвует бог, и все остальное находится у него в подчинении и послушании. Авторитет семнонов поддерживается их благополучием: они населяют сто округов (pagi), и вследствие такой многочисленности своего народа они верят, что являются главой свевов.
Гл. XL. Наоборот, лангобарды своей славой обязаны малочисленности. Окруженные многими и очень сильными племенами, они обеспечивают себя не послушанием, а битвами и тем, что не боятся опасностей. За ними следуют ревдигны, авионы, англы, варины, эвдозы, сварины и нуитоны, защищаемые реками и лесами. Каждое из этих племён в отдельности ничем не замечательно, но все они вместе поклоняются Нерте, т. е. Матери-Земле, и думают, что она вмешивается в дела людей и объезжает народы. На одном из островов Океана есть девственная роща, а в ней посвященная богине колесница, накрытая покрывалом. Доступ к ней разрешается одному только жрецу. Он знает, когда богиня находится внутри [колесницы], и с великим благоговением следует за ней, влекомой телками. Тогда наступают радостные дни, праздничный вид приобретают те места, которые она удостоит своим прибытием и где гостит. Никто [тогда] не затевает войн, не берется за оружие; все железо спрятано; лишь тогда познают они мир и спокойствие, только тогда любят их, пока тот же жрец не возвратит в священную рощу богиню, пресытившуюся общением со смертными. Тотчас же после этого в скрытом от нескромных глаз озере обмываются и колесница, и покровы, и, если угодно верить, само божество. Все это делают рабы, которых немедленно вслед затем поглощает то же самое озеро. Отсюда тайный ужас и благочестивое неведение по отношению к тому, что видеть могут только те, кто должен умереть.
Гл. XLI. Эта часть свевов простирается до самых отдаленных мест Германии. Ближе к [нам] - теперь я буду следовать по течению Данувия, как раньше Рейна-[живёт] племя гермундуров, верное римлянам. Поэтому они единственные из германцев ведут торговлю не только на берегу, но и внутри страны, а также в самой цветущей из колоний провинции Реции. Они переходят [реку] везде и без страха, и в то время как другим племенам мы показываем только оружие наше и лагери, им, как людям не жадным, мы открываем наши дома и виллы. В области гермундуров берет свое начало Альбис (Эльба), река когда-то знаменитая и [нам] известная; теперь же мы ее знаем только по слухам.
Гл. XLII. Рядом с гермундурами живут наристы, а далее квады и маркоманы. Особенно велики слава и силы маркоманов, которые даже населяемую ими область приобрели благодаря своей храбрости, прогнав из нее некогда бойев. Но наристы и квады также не вырождаются. Там находится как бы граница Германии, поскольку она опоясывается Данувием. У маркоманов и квадов вплоть до наших дней держались короли из их собственного племени, из знатного рода Маробода и Тудра; но теперь они уже терпят и чужестранных; впрочем, сила и власть этих королей поддерживается авторитетом Рима. Мы помогаем им изредка оружием, но чаще деньгами; от этого однако не умаляется их значение.
Гл. XLIII. Сзади к маркоманам и квадам примыкают марсигны, котины, озы и буры. Из них марсигны и буры своим языком и образом жизни походят на свевов; котины же своим галльским языком, а озы паннонским доказывают, что они не германцы, а также и тем, что терпят подати; часть податей на них, как на инородцев, накладывают сарматы, часть - квады. Котинам это тем более стыдно, что они добывают железо. Все эти народы занимают часть равнины, главным же образом лесистые горы и вершины гор и горных цепей, так как свевов разделяет и рассекает непрерывная цепь гор, по ту сторону которых живут многие народы; из них шире всех распространяется народ лугиев, разделяющийся на много племен. Среди этих последних достаточно назвать наиболее значительных - гариев, гельвеонов, манимов, гелизиев, наганарвалов. У наганарвалов имеется роща, относящаяся к древнему культу. Ею заведует жрец в женском наряде, а боги, при истолковании на римский лад, напоминают Кастора и Поллукса. Такова сущность этих божеств, а имя им Алки. [Не существует] никаких изображений [этих божеств], и никаких признаков [занесенного извне] чужеземного культа; однако они почитаются как братья, как юноши. Всех только что перечисленных племен превосходят гарии своей силой; кроме того впечатление от своего [и без того] свирепого вида они усиливают искусственно, придавая ему необычную дикость, а также выбором времени для сражения; щиты [у них] черные, тело выкрашено, а для битвы они выбирают темные ночи; и уже одним своим страшным видом войска, состоящего из привидений, они наводят ужас. И никто из неприятелей не выдерживает такого необычного и как бы адского зрелища, так как прежде всего побеждаются их глаза.
Гл. XLIV. За лугиями живут готоны, управляемые королями уже несколько строже, чем остальные германские племена, однако не настолько, чтобы совершенно лишиться свободы. Дальше, у самого Океана - ругии и лемовии: особенностью всех этих племен является то, что щиты у них круглые, мечи короткие и что они повинуются королям. Отсюда [на север] на самом Океане живут племена свионов, которые сильны не только пехотой и вообще войском, но и флотом. Форма их кораблей отличается тем, что с обеих сторон у них находится нос, что дает им возможность когда угодно приставать к берегу; они не употребляют парусов, а весла не прикрепляют к бортам одно за другим; они свободны, как это бывает на некоторых реках, и подвижны, так что грести ими можно и в ту и в другую сторону, смотря по надобности. Богатство у свионов в чести, поэтому ими повелевает один [человек], без всяких ограничений, а не с условным правом на повиновение. Оружие у них не находится на руках у всех, как у остальных германцев, но заперто и стережется, именно рабом; это делается потому, что внезапному нападению неприятелей препятствует Океан, а кроме того праздные руки вооруженных людей [легко] переходят границы дозволенного; и действительно, не в интересах короля поручить надзор за оружием кому-нибудь из знати, или из свободных и даже из вольноотпущенников.
Гл. XLV. За свионами находится другое море (Балтийское), тихое и почти неподвижное; что это море опоясывает и замыкает земной круг, удостоверяется тем, что последнее сияние уже заходящего солнца продолжается до восхода и настолько ярко, что помрачает звезды. Воображение прибавляет к этому, что, когда солнце выплывает из воды, слышен шум и видны очертания лошадей и лучи вокруг головы (Феба). И только до сих пор продолжается мир, и молва об этом справедлива. Итак, правым берегом Свевского моря омывается земля племён эстиев (от Вислы до Финского залива), у которых обычаи и внешний вид, как у свевов, а язык больше похож на британский. Они поклоняются матери богов и носят как символ своих верований изображения кабанов. Это у них заменяющая оружие защита от всего, гарантирующая почитателю богини безопасность даже среди врагов. Они редко пользуются железным оружием, часто же дубинами. Над хлебом и другими плодами земли они трудятся с большим терпением, чем это соответствует обычной лености германцев. Они также и море и одни из всех на его отмелях и даже на самом берегу собирают янтарь, который сами называют glaesum. Но какова его природа и откуда он берется, они, будучи варварами, не доискиваются и не имеют об этом точных сведений. Он даже долго валялся у них [без употребления] среди других отбросов моря, пока наша страсть, к роскоши не создала ему славы. Сами же они его совсем не употребляют. Собирается он в грубом виде, приносится [на рынок] без всякой отделки, и они получают за него плату с удивлением. Видно, однако, что это сок деревьев, так как в янтаре очень часто просвечивают животные, водящиеся на земле, даже крылатые, которые, завязши в жидкости, потом, когда вещество это затвердеет, застревают [в нем]. И я думаю, что как в отдаленных местах Востока есть особенно плодоносные рощи и леса, где сочатся ладан и бальзам, так и на островах и в землях Запада есть такие места, в которых, [выжатый] под влиянием близких лучей солнца, жидкий янтарь падает в близко находящееся море и силой бурь выбрасывается волной на встречаемые ею берега. Если захотеть испытать свойства янтаря, приблизивши к нему огонь, то он загорится, как факел из смолистого дерева, и получится густое и сильно пахучее пламя, после чего он делается мягким и липким, как смола. Следом за свионами живут племена ситонов, во всем на них похожие. Ситоны отличаются только одним тем, что над ними господствует женщина - до такой степени они пали даже в рабстве своем, не говоря уже о свободе.
Гл. XLVI. Здесь конец Свевии. Что касается певкинов, венедов и феннов, то я не знаю, отнести ли их к германцам или к сарматам. Впрочем, певкипы, которых некоторые называют бастарнами, живут, как германцы, будучи похожи на них языком, образом жизни, жилищем, - грязь у всех, праздность среди знати. Благодаря смешанным бракам они в значительной степени обезобразились наподобие сарматов. Венеды многое заимствовали из нравов последних, так как они, занимаясь грабежом, исходили все леса и горы между [областями, занятыми] певкинами и феннами. Однако их следует причислить скорее к германцам, ввиду того что они и дома прочные строят, и щиты имеют, и любят ходить и даже быстро - все это совершенно чуждо сарматам, всю жизнь проводящим в кибитке и на коне. (Южные народы России имеющие гаплогруппу R1a1 - Булгары, Хазары, Куманы и потомки их татары, украинцы, евреи-ашкеназы и башкиры всё той же гаплогруппы R1a1.)Фенны отличаются удивительной дикостью и ужасной бедностью; у них нет Оружия, нет лошадей, нет пенатов; пищей им служит трава, одеждой - шкура, ложем - земля. Вся надежда их на стрелы, которые они за неимением железа снабжают костяным наконечником. Одна и та же охота кормит и мужчин и женщин, которые повсюду их сопровождают и участвуют в добыче. Их дети не имеют другого убежища от диких зверей и непогоды кроме сплетённых между собой ветвей, под которыми они скрываются; сюда возвращается молодёжь, здесь пристанище стариков. Но это они считают большим счастьем, чем изнывать в поле, трудится в доме, рисковать своим и чужим добром, [постоянно находясь] между надеждой и страхом. Не опасаясь ни людей, ни богов, они достигли самого трудного, им нечего желать. Остальное уж [вовсе] баснословно: [например, что] у геллузиев и оксионов черты лица человеческие, а туловище и члены звериные. Так как я об этом не имею точных сведений, то оставляю не решённым.
Гл. I. Германия в целом отделяется от (страны) галлов, ретов и паннонцев реками Рейном и Дунаем, а от сарматов и даков- взаимным страхом, а также горами (Карпатами); остальное окружает Океан (Северное и Балтийское моря), заключающий в себе обширные заливы и огромные пространства островов (и Скандинавию); некоторые из тамошних народов и королей недавно [лишь] стали известны благодаря войне. Рейн, берущий начало на обрывистых и недоступных вершинах Ретийских Альп, делает небольшой поворот к западу и вливается в северный Океан. Дунай, вытекающий с отлогого и мягко поднимающегося хребта Абнобских гор, проходит через земли многих народов, пока не извергнет своих вод в Понтийское море шестью рукавами; седьмое устье поглощается болотами.
Гл. II. Я думаю, что сами германцы являются коренными жителями [своей страны], совсем не смешанными с другими народами вследствие ли переселения [их] или мирных сношений [с ними] так как в прежние времена те, кто хотел переселяться, прибывали не сухим путем, а на кораблях. Океан же, простирающийся по ту сторону Германии на огромное пространство и, так оказать, противоположный нам, редко посещается кораблями с нашей стороны. Притом, не говоря уж об опасностях плавания по страшному и неизвестному морю, кто же оставит Азию, Африку или Италию для того, чтобы устремиться в Германию с ее некрасивыми ландшафтами, суровым климатом и наводящим тоску видом вследствие невозделанности, если только она не его родина?
В своих старинных песнях, являющихся у германцев единственным видом исторических преданий и летописей, они славят рожденного землей бога Туискона и его сына Манна как основателей своего племени, от которых оно происходит. Они приписывают Манну трех сыновей, по имени, которых ближайшие к Океану германцы называются ингевонами, живущие внутри страны - герминонами, а остальные,- истевонами. Впрочем, как это бывает, когда дело касается очень давних времен, некоторые утверждают, что у бога [Туискона] было больше сыновей, от которых произошло больше названий племен,- марсы, гамбривии, свевы, вандалии,- и что все это действительно подлинные и древние имена. Имя же "Германия" новое и недавно вошедшее в употребление: сначала "германцами" называлось то племя, которое первое перешло Рейн и вытеснило галлов и которое теперь называется тунграми. Таким образом укрепилось имя целого народа, а не одного племени: сначала [галлы] так стали называть всех [жителей Германии] по имени победителя из страха, а потом те и сами усвоили себе имя германцев, приданное им [галлами].
Гл. III. Рассказывают, что у них был и Геркулес (Донар? бог грома), которого они, идя в битву, воспевают прежде всех героев. С ним связаны и существующие у них песни, исполнением которых, называемым barditus, они воспламеняют свои сердца; по самому же звуку они гадают об исходе предстоящей битвы: в зависимости от того, как barditus прозвучит в рядах войска, они пли устрашают [неприятеля], или сами пугаются; при этом обращается внимание не столько на стройность голосов, сколько на единодушие в выражении мужества. Особая свирепость придается звуку [этого клича], имеющего характер прерывистого гула, тем, что ко рту прикладывается щит, отчего голос делается сильнее и глуше. Некоторые думают, что и Улисс во время своего продолжительного, прославленного в сказаниях блуждания был занесен в этот Океан и причаливал к земле Германии и что им основан и назван Асцибург, расположенный на берегу Рейна и до сего дня обитаемый (Асберг?); что когда-то на этом месте был найден жертвенник, посвященный Улиссу с прибавлением имени его отца Лаэрта, а на границе Германии и Реции еще и сейчас находятся памятники и курганы с надписями, сделанными греческими буквами. Я не имею в виду ни подтверждать всего этого доказательствами, ни опровергать; пусть каждый по своему разумению придает этому веру или нет.
Гл. IV. Сам я присоединяюсь к мнению тех, кто думает, что народы Германии не смешивались посредством браков ни с какими другими народами и представляют собой особое, чистое и только на себя похожее племя; вследствие этого у них у всех одинаковый внешний вид, насколько это возможно в таком большом количестве людей: свирепые темно голубые глаза, золотистого цвета волосы, большое тело, но сильное только при нападении, а для напряженной деятельности и трудов недостаточно выносливое; жажды и зноя они совсем не могут переносить, к холоду же и голоду они приучены [своим] климатом и почвой.
Гл. V. Хотя [их] страна и различна до некоторой степени по своему виду, но в общем она представляет собой или страшный лес или отвратительное болото. Та часть ее, которая обращена к Галлии, - более сырая, а в части, примыкающей к Норику и Паннонии, больше ветров; для посевов она плодородна, но не годится для разведения фруктовых деревьев; скотом изобильна, но он большей частью малорослый; даже рабочий скот не имеет внушительного вида и не может похвастаться рогами. Германцы любят, чтобы скота было много: в этом единственный и самый приятный для них вид богатства. В золоте и серебре боги им отказали, не знаю уж по благосклонности к ним или же потому, что разгневались на них. Я однако не утверждаю, что в Германии совсем нет месторождений серебра и золота; но кто их разведывал? Впрочем, германцы и не одержимы такой страстью к обладанию [драгоценными металлами] и к пользованию ими [как другие народы]; у них можно видеть подаренные их послам и старейшинам (principes) серебряные сосуды не в меньшем пренебрежении, чем глиняные. Впрочем, ближайшие [к Рейну и Дунаю племена] ценят золото и серебро для употребления в торговле: они ценят некоторые виды наших монет и отдают им предпочтение; живущие же внутри страны пользуются более простой и древней формой торговли, а именно - меновой. Из монет они больше всего одобряют старинные и давно известные - серраты и бигаты; вообще они домогаются больше серебра, чем золота, не из любви к нему, а потому что при торговле обыкновенными и дешевыми предметами удобнее иметь запас серебряных монет.
Гл. VI. Железа у них тоже немного, как это можно заключить по характеру их наступательного оружия. Они редко пользуются мечами ИЛИ длинными копьями, а действуют дротиком (hasta), или, как они его называют, framea, с узким и коротким железным наконечником, оружием настолько острым и удобным, что одним и тем же дротиком они, смотря по обстоятельствам, сражаются и в рукопашную и издали. Даже всадники довольствуются framea и щитом, пехотипцы же пускают и метательные копья, каждый по нескольку штук, причем они, голые или в коротком плаще, мечут их на огромное расстояние. У германцев совсем нет хвастовства роскошью [оружия]; только щиты они расцвечивают изысканнейшими красками. У немногих [имеется] панцырь, а шлем, металлический или кожаный, едва [найдется] у одного или двух. Их лошади не отличаются ни внешней красотой, ни быстротой; да германцы и не научились делать разные эволюции по нашему обычаю: они гонят [своих лошадей] или прямо или вправо таким сомкнутым кругом, чтобы никто не оставался последним. Вообще они считают, что пехота сильнее [конницы], и поэтому сражаются смешанными отрядами, вводя в кавалерийское сражение и пехоту, быстротой своей приспособленную к этому и согласованную с конницей; таких пехотинцев выбирают из всей молодежи и ставят их впереди боевой линии. Число их определенное - по сотне из каждого округа (pagus); они так и называются у германцев ("сотнями"); а то, что раньше действительно обозначало количество, теперь стало названием [отряда] и почетным именем.
Боевой строй [германцев] составляется из клиньев. Отступить, но с тем чтобы вновь наступать, [у них] считается не трусостью, а благоразумием. Тела своих [убитых и раненых] они уносят с поля битвы даже тогда, когда исход ее сомнителен. Оставить свой щит - особенно позорный поступок: обесчестившему себя таким образом нельзя присутствовать при богослужении или участвовать в народном собрании, и многие, вышедшие живыми из битвы, кончают свою позорную жизнь петлей.
Гл. VII. Королей (reges) [германцы] выбирают по знатности, а военачальников (duces) - по доблести. [При этом] у королей нет неограниченной или произвольной власти, и вожди главенствуют скорее [тем, что являются] примером, чем на основании права приказывать, тем, что они смелы, выделяются [в бою], сражаются впереди строя и этим возбуждают удивление. Однако казнить, заключать в оковы и подвергать телесному наказанию не позволяется никому кроме жрецов, да и то не в виде наказания и по приказу вождя, но как бы по повелению бога, который, как они верят, присутствует среди сражающихся: в битву они приносят взятые из рощ священные изображения и значки. Но что является особенным возбудителем их храбрости, это то, что их турмы и клинья представляют собой не случайные скопления людей, а составляются из семейств и родов, а вблизи находятся милые их сердцу существа, и оттуда они слышат вопль женщин и плач младенцев; для каждого это самые священные свидетели, самые ценные хвалители: свои раны они несут к матерям и женам, а те не боятся считать их и осматривать; они же носят сражающимся пищу, а также поощряют их.
Гл. VIII. Рассказывают, что иногда колеблющиеся и расстроенные ряды восстанавливались женщинами, благодаря их неумолчным мольбам и тому, что они подставляли свои груди и указывали на неизбежный плен, которого германцы боятся, особенно для своих женщин, до такой степени, что крепче связаны бывают своими обязательствами те германские племена, которые вынуждены в число своих заложников давать также знатных девушек. Они думают, что в женщинах есть нечто священное и вещее, не отвергают с пренебрежением их советов и не оставляют без внимания их прорицаний. В царствование божественного Веспассиана мы сами видели Веледу, которая у многих германцев долго считалась божественным существом; да и раньше Авриния и многие другие почитались ими, притом не из лести и не превращая их в богинь.
Гл. IX. Из богов германцы больше всего почитают Меркурия (Водан), которому в известные дни разрешается приносить также и человеческие жертвы. Геркулеса и Марса они умилостивляют назначенными для этого животными. Часть свевов приносит жертвы также Изиде (Isis). Я недостаточно осведомлен, откуда и как появился этот чужеземный культ, но то, что символ этой богини изображается в виде барки, показывает, что культ этот привезен из-за моря. Однако германцы считают несоответствующим величию божественных существ заключать их в стены храмов, а также изображать их в каком-либо человеческом виде; они посвящают им рощи и дубравы и именами богов называют то сокровенное, что созерцают только с благоговением.
Гл. X. Гадание по птицам и по жребъевым палочкам они почитают, как никто. Способ гадания по жребъевым палочкам [очень] простой: отрубивши ветку плодоносящего дерева, разрезают её на куски, которые отмечают какими-то знаками и разбрасывают как попало по белому покрывалу. Затем жрец племени (civitatis), если вопрошают по поводу общественных дел, или же сам отец семейства, если о делах частных, помолившись богам и смотря на небо, трижды берет по одной палочке и на основании сделанных раньше значков дает толкование. Если получалось запрещение, то в этот день о том же самом деле нельзя было вопрошать никаким образом; если же разрешение, то требовалось удостоверить его гаданием по птицам. И это также им известно - гадать по голосам и полету птиц. Особенностью же этого народа является то, что он ищет предзнаменований и предостережений также и от лошадей. В тех же рощах и дубравах [которые посвящены богам] на общественный счет содержатся [такие лошади], белые и не оскверненные никакой работой для смертных. Их, запряженных в священную колесницу, сопровождают жрец вместе с королем или вождем племени и примечают их ржание и фырканье; и ни к какому гаданию германцы не относятся с большей верой, и притом не только простолюдины, но и знать; жрецы считают себя служителями богов, а коней - посвященными в их тайны. Есть у германцев и другой способ наблюдать за знамениями, при помощи которого они стараются узнать исход важных войн. Они сводят взятого каким-нибудь образом в плен воина того народа, с которым ведется война, с избранным из числа своих соплеменников, каждого со своим национальным оружием: и победа того или другого принимается как предзнаменование.
Гл. XI. О менее значительных делах совещаются старейшины (principes), о более важных - все, причем те дела, о которых выносит решение парод (pleos), [предварительно] обсуждаются старейшинами. Сходятся в определенные дни, если только не произойдет чего-нибудь неожиданного и внезапного, а именно в новолуние или полнолуние, так как германцы верят, что эти дни являются самыми счастливыми для начала дела. Они ведут счет времени не по дням, как мы, а по ночам; так они делают при уговорах и уведомлениях; они думают, что ночь ведет за собой день. Из свободы у них вытекает тот недостаток, что они собираются не сразу, как бы по чьему-нибудь приказанию, но у них пропадает два и три дня из-за медлительности собирающихся. Когда толпе вздумается, они усаживаются вооруженные. Молчание водворяется жрецами, которые тогда имеют право наказывать. Затем выслушивается король или кто-либо из старейшин (principes), сообразно с его возрастом, знатностью, военной славой, красноречием, не столько потому, что он имеет власть приказывать, сколько в силу убедительности. Если мнение не нравится, его отвергают шумным ропотом, а если нравится, то потрясают копьями (framea): восхвалять оружием является у них почётнейшим способом одобрения.
Гл. XII. Перед народным собранием можно также выступать с обвинением и предлагать на разбирательство дела, влекущие за собой смертную казнь. Наказания бывают различны, смотря по преступлению: предателей и перебежчиков вешают на деревьях, трусов и дезертиров, а также осквернивших свое тело топят в грязи и болоте, заваливши сверху хворостом. Эта разница в способах казни зависит от того, что, по их понятиям, преступление надо при наказании выставлять на показ, позорные же деяния - прятать. Более легкие проступки также наказываются соответствующим образом: уличенные в них штрафуются известным количеством лошадей и скота; часть этой пени уплачивается королю или племени (civitas), часть самому истцу или его родичам. На этих же собраниях производятся также выборы старейшин (principes), которые творят суд по округам и деревням (per pagos vicosque). При каждом из них находится по сто человек свиты (comites) из народа для совета и придания его решениям авторитета.
Гл. XIII. [Германцы] не решают никаких дел, ни общественных, ни частных, иначе как вооруженные. Но у них не в обычае, чтобы кто-нибудь начал носить оружие раньше, чем племя признает его достойным этого. Тогда кто-нибудь из старейшин, или отец, или сородич в самом народном собрании вручает юноше щит и копье (framea); это у них заменяет тогу, это является первой почестью юношей: до этого они были членами семьи, теперь стали членами государства. Большая знатность или выдающиеся заслуги отцов доставляют звание вождя даже юношам; прочие присоединяются к более сильным и уже давно испытанным (в боях) и нет никакого стыда состоять в [чьей-нибудь] дружине (comites). Впрочем, и в самой дружине есть степени по решению того, за кем она следует. Велико бывает соревнование и среди дружинников, кому из них занять у своего вождя (princeps) первое место, и среди [самих] вождей, у кого более многочисленная и удалая дружина. В ней его почет, в ней его сила: быть всегда окруженным большой толпой избранных юношей составляет гордость в мирное время и защиту во время войны. И не только у своего, но и у соседних племен вождь становится знаменитым и славным, если его дружина выдается своею многочисленностью и доблестью: его домогаются посольства, ему шлют дары, и часто одна слава его решает исход войны.
Гл. XIV. Во время сражения вождю стыдно быть превзойденным храбростью [своей дружиной], дружине же стыдно не сравняться с вождем; вернуться же живым из боя, в котором пал вождь, значит на всю жизнь покрыть себя позором и бесчестьем; защищать его, оберегать, а также славе его приписывать свои подвиги - в этом главная присяга [дружинника]: вожди сражаются за победу, дружинники - за вождя. Если племя, в котором они родились, коснеет в долгом мире и праздности, то многие из знатных юношей [по своему собственному почину] отправляются к тем племенам, которые в то время ведут какую-нибудь войну, так как этому народу покой противен, да и легче отличиться среди опасностей, а прокормить большую дружину можно только грабежом и войной. Дружинники же от щедрот своего вождя ждут себе и боевого коня, и обагренное кровью победоносное копье (framea), а вместо жалованья для них устраиваются пиры, правда, не изысканные, но обильные. Средства для такой щедрости и доставляют грабеж и война. [Этих людей] легче убедишь вызывать на бой врага и получать раны, чем пахать землю и выжидать урожая; даже больше - они считают леностью и малодушием приобретать потом то, что можно добыть кровью.
Гл. XV. Когда они не идут на войну, то все свое время проводят частью на охоте, но больше в [полной] праздности, предаваясь сну и еде, так что самые сильные и воинственные [из них] ничего не делают, предоставляя заботу и о доме, и о пенатах, и о поле женщинам, старикам и вообще самым слабым из своих домочадцев; сами они прозябают [в лени], по удивительному противоречию природы, когда одни и те же люди так любят бездействие и так ненавидят покой. У [германских] племен существует обычай, чтобы все добровольно приносили вождям некоторое количество скота или земных плодов; это принимается как почетный дар, но в то же время служит для удовлетворения потребностей. [Вожди] особенно радуются дарам соседних племен, присылаемым не от отдельных лиц, а от имени всего племени и состоящим из отборных коней, ценного оружия, фалер (бляхи для конской сбруи) и ожерелий; мы научили их принимать также и деньги.
Гл. XVI. Достаточно известно, что германские народы совсем не живут в городах и даже не выносят, чтобы их жилища соприкасались друг с другом; селятся они в отдалении друг от друга и вразброд, где [кому] приглянулся [какой-нибудь] ручей, или поляна, или лес. Деревни они устраивают не по-нашему - в виде соединенных между собой и примыкающих друг к другу строений, но каждый окружает свой дом [большим] пространством или для предохранения от пожара, или же по неумению строить. У них также нет обыкновения пользоваться [для построек] щебнем (колотым камнем) и делать черепичные крыши. [Строительный] материал они употребляют не обделанным и не заботятся о красивом и радующем глаз виде [построек]. Впрочем, некоторые места они обмазывают землей (глиной), такой чистой и яркой, что получается впечатление цветного узора. У них в обычае для убежища на зиму и хранения продуктов вырывать подземелья, наваливая сверху много навозу; такие места смягчают суровость холодов, а в случае нашествия неприятеля все открытое разграбляется, спрятанное же и зарытое или остается неизвестным или ускользает, потому что его [еще] надо искать.
Гл. XVII. Одеждой для всех служит короткий плащ, застегнутый пряжкой или, за ее отсутствием, колючкой. Ничем другим не прикрытые, они проводят целые дни перед огнем у очага. Самые зажиточные [у них] отличаются одеждой, но не развевающейся, как у сарматов или парфян, а в обтяжку и обрисовывающей каждый член (штаны носили и женщины). Носят и звериные шкуры, ближайшие к берегу - какие попало, более отдаленные - с выбором, так как у них нет нарядов [получаемых] от торговли. Они выбирают зверей и, содравши с них шкуру, разбрасывают по ней пятна из меха чудовищ, которых производит отдаленный Океан и неведомое море. Одежда женщин такая же, как и у мужчин, с той только разницей, что они часто носят покрывала из холста, которые расцвечивают пурпуровой краской; верхняя часть их одежды не удлиняется рукавами, так что остаются обнаженными руки и ближайшая к ним часть груди.
Гл. XVIII. Несмотря на это, браки там строги, и никакая сторона их нравов не является более похвальной, ибо они почти единственные из варваров, которые довольствуются одной женой, за исключением очень немногих, которые имеют нескольких жен, но не из любострастия, а потому что их из-за знатности осаждают многими брачными предложениями. Приданое не жена приносит мужу, а муж дает жене. При этом присутствуют родители и сородичи, которые и расценивают [его] подарки; дары эти выбираются не для женской услады и не для того, чтобы в них наряжалась новобрачная, - это волы, взнузданный конь, щит с копьём и мечом. За эти подарки берётся жена, а она, в свою очередь, приносит мужу; какое-нибудь оружие. Это считается у них самыми крепкими узами, заменяет священные таинства и брачных богов. Для того чтобы женщина не считала чуждыми себе мысли о подвигах и случайностях войны, уже первые брачные обряды напоминают ей о том, что она должна явиться товарищем [мужа] в трудах и опасностях, переносить и в мирное время и на войне то же [что и муж] и на одно с ним отваживаться: такое именно значение имеет упряжка волов, взнузданный конь и данное ей оружие - что она должна так жить и так погибнуть, и принять то, что нерушимо и честно отдаст [потом] детям (сыновьям), а от них это получат [ее] невестки, которые, в свою очередь, передадут [ее] внукам.
Гл. XIX. Так живут женщины, целомудрие которых охраняется, не развращаемые никакими соблазнительными зрелищами, никакими возбуждающими пиршествами. Тайны письмен равно не ведают ни мужчины, ни женщины. Прелюбодеяния у столь многолюдного народа чрезвычайно редки: наказание [производится] немедленно и предоставляется мужу: с обрезанными волосами, раздетую донага изгоняет ее муж из дома в присутствии сородичей и ударами гонит через всю деревню. К ставшему всеобщим достоянием целомудрию никакого снисхождения: ни красотой, ни [юным] возрастом, ни богатством [такая женщина] не сыщет себе мужа. Потому что никто там не смеется над пороком и не называет "духом времени", когда кто-нибудь развращает или бывает развращаем. Еще лучше у тех племен, где замуж выходят только девушки и где с ожиданиями и пожеланиями при замужестве имеют дело лишь однажды навсегда. Таким образом, они получают одного мужа, как и одно тело и одну жизнь, чтобы дальше этого не шли их мечты и их страсть и чтобы они не столько любили супруга, сколько супружество. Ограничивать число детей или убивать кого-нибудь из после (смерти отца) родившихся считается постыдным. Там добрые нравы имеют большую силу, чем в других странах хорошие законы.
Гл. XX. [Дети] в каждом доме растут голые и грязные [и] вырастают с тем [мощным] телосложением, которому мы удивляемся. Каждого [из них] кормит мать своей грудью, не передавая служанкам или кормилицам. При этом господин не отличается какой-нибудь роскошью воспитания от раба. Они живут среди того же самого скота, на той же земле, пока возраст не отделит свободных [от рабов] и их не признают по доблести. Юноши не рано познают любовь, поэтому способность к деторождению остается у них неистощенной. Также и девушек не торопят [с замужеством]; (у них) тот же возраст, та же стройность, и сходятся они соответствующие своим мужьям и крепкие; и силу родителей воспроизводят дети. Сын сестры в такой же чести у своего дяди, как и у отца, некоторые даже считают этот вид кровной связи более тесным и священным, и при взятии заложников предпочтительно требуют [именно таких родственников], так как ими крепче удерживается душа и шире охватывается семья. Однако наследниками и преемниками каждого являются его собственные дети; завещания никакого [у германцев не бывает]. Если [у кого] нет детей, то во владение [наследством] вступают ближайшие по степени [родства] - братья, [затем] дядья по отцу, дядья по матери. Чем больше сородичей, чем многочисленнее свойственники, тем большей любовью окружена старость... Бездетность не имеет [у них] никакой цены (для сторонних наследников).
Гл. XXI. [У германцев] обязательно принимать на себя как вражду [своего] отца или сородича, так и дружбу. Впрочем, [вражда] не продолжается [бесконечно и не является] непримиримой. Даже убийство может быть искуплено известным количеством скота крупного и мелкого, [причем] удовлетворение получает вся семья (domus). Это очень полезно в интересах общества, так как при свободе вражда [гораздо] опаснее. Ни один народ не является таким щедрым в гостеприимстве [как германцы]. Считается грехом отказать кому-либо из смертных в приюте. Каждый угощает лучшими кушаньями сообразно своему достатку. Когда [угощения] не хватает, то тот, кто сейчас был хозяином, делается указателем пристанища и спутником, и они идут в ближайший дом без [всякого] приглашения, и это ничего не значит: обоих принимают с одинаковой сердечностью.
По отношению к праву гостеприимства никто не делает различия между знакомым и незнакомым. Если, уходя, гость чего-нибудь потребует, то обычай велит предоставить ему [эту вещь], также просто можно потребовать [чего-нибудь] в свою очередь [и от него]. Они любят подарки, но ни данный [подарок] не ставится себе в заслугу, ни полученный ни к чему не обязывает. Отношения между хозяином и гостем определяются взаимной предупредительностью (???).
Гл. XXII. Вставши от сна, который часто захватывает у них и день, [германцы] тотчас же умываются, чаще всего теплой водой, так как зима у них продолжается большую часть года. Умывшись, они принимают пищу, причём каждый сидит отдельно за своим особым столом. Потом идут вооруженные по своим делам, а нередко и на пирушку. У них не считается зазорным пить без перерыва день и ночь. Как это бывает между пьяными, у них часто бывают ссоры, которые редко кончаются [только] перебранкой, чаще же убийством и нанесением ран. Однако во время этих пиров они обыкновенно также совещаются о примирении враждующих, о заключении брачных союзов, о выборах старейшин (principes), наконец, о мире и о войне, так как, по их понятиям, ни в какое другое время душа не бывает так открыта для бесхитростных мыслей и так легко воспламеняема на великие дела. Народ этот, не лукавый и не хитрый, среди непринужденных шуток открывает то, что раньше было скрыто на душе. Высказанная таким образом и ничем не прикрытая мысль на другой день снова обсуждается. Для выбора того и другого времени есть разумное основание: они обсуждают тогда, когда неспособны к лицемерию, а решение принимают, когда не могут ошибиться.
Гл. XXIII. Напитком им служит жидкость из ячменя или пшеницы, превращённая [посредством брожения] в некоторое подобие вина. Ближайшие к берегу покупают и вино. Пища [у них] простая: дико растущие плоды, свежая дичь пли кислое молоко; без особого приготовления и без приправ они утоляют ими голод. По отношению к жажде они не так умеренны. Если потакать [их] пьянству и давать [им пить] вволю, то при помощи пороков их не менее легко победить, чем оружием.
Гл. XXIV. У них один вид зрелищ, и на всех собраниях тот же самый: нагие юноши в виде забавы прыгают между [воткнутыми в землю острием вверх] мечами и страшными копьями (framea). Упражнение превратило это в искусство, искусство придало ему красоту; но [это делается] не из корысти или за плату - достаточной наградой отважной резвости [плясунов] является удовольствие зрителей. Они играют в кости и, что удивительно, занимаются этим как серьезным делом и трезвые, и с таким азартом и при выигрыше и при проигрыше, что, когда уже ничего не осталось, при самом последнем метании костей играют на свободу и тело. Побежденный добровольно идет в рабство и, хотя бы он был моложе и сильнее, дает себя связать и продать. Таково их упорство в дурном деле; сами же они называют это верностью. Такого рода рабов они сбывают с рук продажей, чтобы избавиться от стыда [подобной] победы.
Гл. XXV. Остальными рабами они пользуются не так, как у нас, с распределением служебных обязанностей между ними как дворовой челядью каждый из рабов распоряжается в своем доме, в своем хозяйстве. Господин только облагает его, подобно колону, известным количеством хлеба, или мелкого скота, или одежды [в виде оброка]; и лишь в этом выражается его обязанность как раба. Все остальные обязанности по дому несут жена и дети [господина]. Раба редко подвергают побоям, заключают в оковы и наказывают принудительными работами; чаще случается, что его убивают, но не в наказание или вследствие строгости, а сгоряча и в порыве гнева, как бы врага, с той только разницей, что такое убийство остается безнаказанным. Вольноотпущенники немногим выше рабов. Редко они имеют значение в доме и никогда - в государстве, за исключением тех народов, у которых существует королевская власть, где они [иногда] возвышаются над свободными и [даже] над знатными; у других же народов низкое положение вольноотпущенников является доказательством свободы.
Гл. XXVI. Германцы не знают отдачи денег в рост и наращивания процентов; [и таким неведением] они лучше защищены [от этого зла], чем если бы оно было запрещено [законом]. Земля занимается всеми вместе поочередно по числу работников и вскоре они делят ее между собой по достоинству; дележ облегчается обширностью земельной площади: они каждый год меняют пашню и [всё-таки] еще остается [свободное] поле. Они ведь не борются с [естественным] плодородием почвы и ее размерами при помощи труда - они не разводят фруктовых садов, не отделяют лугов, не орошают огородов; они требуют от земли только [урожая] посеянного [хлеба]. От этого они и год делят не на столько частей, как мы: у них существуют понятия и соответствующие слова для зимы, весны и лета, названия же осени и её благ [фруктов] они не знают.
Гл. XXVII. При устройстве похорон [германцы не проявляют] никакого тщеславия, они только заботятся о том, чтобы при сожжении тел знаменитых мужей употреблялось дерево известных пород (дуб, бук, сосна и можжевельник). [Погребальный] костёр они не загромождают коврами и благовониями; на нем сжигается оружие каждого [покойника], а некоторых - и конь. Могила покрывается дерном. Они с пренебрежением относятся к почести высоких и громоздких памятников как тяжелых для покойника. Вопли и слезы у них быстро прекращаются, скорбь же и печаль остаются надолго. Вопли [по их мнению] приличны женщинам, мужчинам же - память. Вот, что я узнал о происхождении и нравах всех вообще германцев, теперь же расскажу об учреждениях и обычаях отдельных племен, поскольку они отличаются [своеобразием], и о том, какие народы переселились из Германии в Галлию.
Гл. XXVIII. О том, что когда-то галлы были сильнее [чем германцы], говорит величайший авторитет, божественный Юлий (Цезарь); поэтому можно поверить даже и тому, что галлы переходили в Германию. Как мало, в самом деле, могла препятствовать этому река (Рейн), тем менее, что [в данном случае] менял место жительства сильный народ и захватывал территорию, тогда еще доступную для всех и не поделенную между могущественными государствами. Таким образом [пространство] между Герцинским лесом и реками Рейном и Меном заняли гельветы, а дальше бойи, оба народа галльского племени. Еще и теперь существует название "Boihaemum" (совр. Богемия - Чехия), которое свидетельствует о давнем прошлом этого места, хотя его население и переменилось (в 60 г. до н. э. бойи ушли и на их место пришли маркоманы). Но неизвестно, арависки ли отделились от германского племени озов и переселились в Паннонию, или же озы ушли от арависков в Германию, - [во всяком случае] у тех и других одинаковый язык, учреждения и нравы; [и то и другое возможно], так как в прежние времена на обоих берегах вследствие равной бедности и свободы были одинаковые и плохие и хорошие условия [для поселения, без римского владычества]. Треверы и нервии хвастаются своим германским происхождением и в этом отношении проявляют большую настойчивость, как будто такое тщеславие кровным родством может оградить их от сходства с галлами и их вялостью. Самый берег Рейна населяют уж бесспорно германские племена - вангионы, трибоки, неметы. Но и убии не стыдятся своего [германского] происхождения, хотя они и удостоились сделаться римской колонией и охотнее называют себя по имени её основательницы агриппинцами; они давно уже перешли Рейн, и, убедившись в их верности, мы поселили их на самом берегу - не для того, чтобы иметь их под надзором, а чтобы они [сами] удерживали натиск [других германцев].
Гл. XXIX. Храбрейший из всех этих пародов - батавы - населяют отчасти берег, но главным образом остров на реке Рейн, когда-то они входили в состав народа хаттов, но вследствие внутренних раздоров переселились на эти места, на которых им пришлось сделаться частью римского государства. Они [и до сих пор] сохраняют почетное отличие [своего] старинного союзничества: они не унижены податями, и их не разоряет откупщик; они изъяты от всяких налоговых тягот и чрезвычайных сборов, и подобно тому как наступательное и оборонительное оружие откладывается на случай сражения, так и их сохраняют для войн. В подобном же послушании находится и племя маттиаков, так как величие римского народа продвинуло почтение [к нему] за Рейн, за старые пределы государства. Таким образом, они по своему месту жительства и границам находятся на своем берегу, а по настроению и духу - с нами; в остальном они похожи на батавов с той только разницей, что они и до сих пор более воодушевляются самой почвой и небом своей страны. Я не стану причислять к германским народам, хотя они и поселились по ту сторону Рейна и Данувия, тех, которые обрабатывают "декуматные поля" (постоянно возделываемые поля, контролировались Римом): самые легкомысленные из галлов, отважные вследствие бедности, вступили в сомнительное владение этой землей; вскоре, благодаря тому, что была проведена граница и выдвинуты укрепления, эта территория вошла в состав римского государства и стала частью провинции ("Верхняя Германия").
Гл. XXX. За ними, начиная от Герцинских лесистых гор, крепко сидят на своей земле хатты, страна которых не представляет собой такой болотистой равнины, как у других племен, входящих в состав Германии, потому что здесь идут холмы, лишь постепенно становящиеся все реже и реже, и Герцинский лес все время сопровождает своих хаттов и их охраняет. У хаттов еще более крепкие [чем у других германцев] тела, грозное выражение лица и большая сила духа. Для германцев они очень разумны и искусны: они поручают командование избранным и слушаются тех, кому оно поручено, знают строй, применяются к обстоятельствам, умеют вовремя удержаться от нападения, распределить дань, окапываться на ночь, считать счастье чем-то сомнительным, а храбрость - надежным и, что особенно редко и свойственно лишь римской дисциплине, - они больше полагаются на вождя, чем на войско. Вся сила их в пехоте, которая нагружена кроме оружия еще и железными инструментами (заступ, топор, кирка) и припасами. Другие [германцы] идут в сражение, хатты же снаряжаются на войну; у них редки набеги и случайные стычки. И действительно, это кавалерийскому натиску свойственно срывать победу и быстро отступать; а от [такого] проворства недалеко и до страха, медлительность же близка к стойкости.
Гл. XXXI. И то, что у других германских пародов встречается изредка и является делом личной инициативы, у хаттов обратилось в обычай [а именно]: только что достигший юношеского возраста отпускает волосы и бороду и до тех пор не изменяет такого вида, свидетельствующего о данном обете и обязывающего к храбрости, пока не убьет врага. Только после крови и [военной] добычи открывают они [свое] лицо, считая, что только тогда они расплатились за свое рождение и стали достойны своего отечества и родителей. У трусливых и не воинственных этот ужасный вид [так и] остается. Наиболее храбрые носят на себе железное кольцо [что у этого племени позорно], как бы оковы, [и носят его] до тех пор, пока не убьют неприятеля. Очень многим из хаттов такой наряд нравится, и они в нем доживают до старости, обращая на себя своим странным видом внимание как неприятелей, так и своих. Они начинают все битвы, в строю они всегда первые, страшные на вид. Но и в мирное время они не утрачивают своей дикости и не придают более кроткого вида своей наружности. Нет у них ни дома, ни поля, никакой другой заботы. К кому они придут, у того и кормятся. [Так они и живут], пренебрегая своим, расточая чужое, пока благодаря бледной старости такая суровая доблесть не станет им не под силу.
Гл. XXXII. Ближайшие к хаттам - узипы и тенктеры, которые живут на Рейне, могущем [здесь] быть достаточной границей благодаря своему определенному руслу. Тенктеры сверх обычной [у германцев] военной славы отличаются искусством кавалерийского маневрирования, и даже хатты не больше славятся своей пехотой, чем тенктеры конницей. Так уж это пошло от предков, а потомки им подражают. В этом - забава детей, соревнование юношей, [заниматься этим] упорно продолжают старики. Вместе с челядью, домом и наследственными правами передаются и кони. Но их получает не старший из сыновей, как все остальное, а тот, кто превосходит других [своей] неустрашимостью на войне.
Гл. ХХХШ. Возле тенктеров были в прежние времена бруктеры, но теперь, как рассказывают, сюда переселились хамавы и ангриварии, которые прогнали их и совершенно истребили (Тацит преувеличил) с общего согласия соседних племен вследствие ли их ненависти к высокомерию [бруктеров], или привлекательности добычи, или же благодаря какому-то особому расположению к нам богов, так как они не отказали нам в зрелище сражения: было убито более 60 тысяч [человек], и пали они не от римского оружия, но, что прекраснее, для услаждения наших глаз. И я молю, пусть останется и в будущем продлится у [этих] народов, если не любовь к нам, то, по крайней мере, ненависть друг к другу, так как при тревожных обстоятельствах ничто уж не может помочь [нам] кроме раздоров между врагами.
Гл. XXXIV. Ангривариев и хамавов сзади (с востока) замыкают дулгубнии и хазуарии и другие племена, также ничем не обращающие на себя внимания, а спереди (с северо-запада) к ним примыкают фризы. Они разделяются на больших и малых фризов, называясь так по степени своей силы. [Область] тех и других окаймляет Рейн вплоть до самого Океана, и, кроме того, они живут вокруг огромнейших озер, по которым плавали и римские корабли; оттуда мы отваживались даже пускаться в Океан. Молва идет, что и до сих пор там существуют Геркулесовы столбы (две скалы: красная и белая, которая уже раскопана на гипс, у о. Гельголанда), потому ли, что [туда действительно] приходил Геркулес, или потому, что все мы охотно приписываем его славе все, что есть где-нибудь величественного. У Друза Германика (пасынок Августа, младший брат Тиберия) не было недостатка в смелости, но [сам] Океан воспротивился исследованию как себя, так и того, что касается Геркулеса. С тех пор [на это] никто больше не решался, считая, что благочестивее и почтительнее верить в деяния богов, чем постигать их разумом.
Гл. XXXV. До сих пор мы познакомились с Германией на западе. На севере она поворачивает очень большим изгибом (к Ютландии). Здесь мы тотчас же встретим племя хавков; хотя они начинаются от фризов и занимают часть [морского] берега, но краем они примыкают ко всем тем племенам, о которых я говорил, пока не сделают загиб в сторону хаттов. Таким огромным пространством земли хавки не только владеют, но они и густо населяют его. Это - самый благородный народ среди германцев, который предпочитает охранять свое могущество справедливостью. Без жадности, без властолюбия, спокойные и обособленные, они не затевают никаких войн, никого не разоряют грабежом и разбоем. В том главное доказательство [их] храбрости и силы, что, занимая первенствующее положение, они достигают его без насилия. Однако все у них не мешкая берутся за оружие, и, если обстоятельства потребуют, является многочисленное пешее и конное войско. В мирное время они пользуются такой же славой [как и на войне].
Гл. XXXVI. Бок-о-бок с хавками и хаттами [живут] херуски, которые, никем не тревожимые, поддерживали мир, слишком долгий и расслабляющий. Это было более приятно, чем безопасно, ибо среди властолюбивых и сильных держаться в стороне - ошибка: там, где действуют кулаками, на скромность и честность могут претендовать только те, кто взял верх. Таким образом, те самые херуски, которые когда-то назывались добрыми и справедливыми, теперь стали называться малодушными и глупыми; а для хаттов-победителей счастье стало мудростью. Крушение херусков увлекло за собой и соседнее племя фозов: при несчастье они оказались товарищами на равных правах, тогда как в счастливые времена они были в подчиненном положении.
Гл. XXXVII. У того же изгиба Германии живут кимры, ближайшие к Океану. Теперь это - незначительное племя, но великое по своей славе. Обширные следы этой старинной славы остаются и до сих пор (200 лет спустя), [а именно:] занимающие большое пространство лагери на обоих берегах (Рейна), окружностью которых можно измерить, какое огромное количество людей было у них и в частности воинов, и какова была уверенность в успехе такого великого переселения. Наш город переживал 640-й год своего существования, когда, в консульство Цецилия Метелла и Папия Карбона, впервые был услышан звук оружия кимров. Если мы сосчитаем время от этого [события] до второго консульства Траяна, то получится приблизительно 210 лет: так долго преодолевается Германия. За такой долгий промежуток времени много было потерь с обеих сторон. Ни Саминий, ни Карфаген, ни Испании или Галлии (множественные провинции), ни даже Парфия не напоминали нам так часто о себе, так как свобода германцев жесточе [для нас], чем неограниченная власть Арсака. В самом деле, что кроме убийства Красса может противопоставить нам Восток, сам потерявший Пакора и усмиренный Вентидием? Германцы же, разбивши или взявши в плен Карбона и Кассия, Скавра Аврелия и Сервилия Цепиона н Гнея Маллия, отняли у римского народа пять консульских войск и даже у Цезаря (Августа, сражение в Тевтобургском лесу) отняли Вара вместе с тремя легионами. Да и поражения им наносили не безнаказанно К. Марий в Италии (сражение с кимрами), божественный Цезарь в Галлии (Юлий Цезарь), Друз (4 раза ходил за Рейн против Германцев), Нерон (т. е. Тиберий, пасынок и преемник Августа) и Германик (14 - 16 г.г. н. э.) в их собственной стране. Вскоре после этого грозные приготовления К. Цезаря (император Калигула) были обращены в посмешище. Затем наступило спокойствие, пока по случаю наших раздоров и гражданских войн (68 г. н. э.) германцы, овладевши зимними лагерями наших легионов, не покусились даже на Галлию. [Правда], оттуда они были прогнаны, но в последние годы больше устраивались триумфы (намёк на Домициана, который в 83 г. вернулся из похода не увидев неприятеля) [по случаю побед над германцами], чем они [действительно] побеждались.
Гл. XXXVIII. Теперь следует сказать о свевах, о народе, в состав которого входит не одно племя, как у хаттов или тенктеров. Они занимают большую часть Германии, и хотя делятся на ряд племен, имеющих свои собственные названия, но все вместе обозначаются общим именем свевов. Отличительным признаком этого народа является то, что они зачесывают волосы набок (??) и связывают их в пучок. Этим свевы отличаются от других германцев, а у свевов - свободные от рабов. Вследствие какого-нибудь родства со свевами или, что чаще случается, из подражания такая прическа встречается и у других племен, но редко и только у молодежи, а у свевов и до старости торчащие волосы зачесывают в направлении, обратном [естественному], и часто связывают их только на макушке (вероятно, как делали казаки Запорожья). Старейшины (principes) устраивают [такую прическу] с большим щегольством. Это, конечно, забота о внешности, но невинная; они принаряжаются не для того, чтобы любить или быть любимым, а, идя на войну, стараются казаться выше и страшнее - они украшаются для вражеских глаз.
Гл. XXXIX. Самыми древними и благородными из свевов называют себя семноны. И эта уверенность в их древности подтверждается религией. Все народы одной с ними крови сходятся в лице своих представителей в определенное время в лес, священный для них, благодаря верованиям их предков и внушаемому им издревле трепету; здесь они от имени всего народа убивают в жертву человека и таким ужасным действием начинают торжественно справлять свой варварский обряд. И в других формах выражается благоговение к этой роще: никто не может в нее войти, иначе как в оковах, чтобы этим подчеркнуть свою приниженность и величие божества; если он случайно упадет, то нельзя ему подняться и встать на ноги, а должен он выкатиться по земле. Весь этот обряд имеет целью показать, будто бы именно здесь колыбель всего народа, где над всеми властвует бог, и все остальное находится у него в подчинении и послушании. Авторитет семнонов поддерживается их благополучием: они населяют сто округов (pagi), и вследствие такой многочисленности своего народа они верят, что являются главой свевов.
Гл. XL. Наоборот, лангобарды своей славой обязаны малочисленности. Окруженные многими и очень сильными племенами, они обеспечивают себя не послушанием, а битвами и тем, что не боятся опасностей. За ними следуют ревдигны, авионы, англы, варины, эвдозы, сварины и нуитоны, защищаемые реками и лесами. Каждое из этих племён в отдельности ничем не замечательно, но все они вместе поклоняются Нерте, т. е. Матери-Земле, и думают, что она вмешивается в дела людей и объезжает народы. На одном из островов Океана есть девственная роща, а в ней посвященная богине колесница, накрытая покрывалом. Доступ к ней разрешается одному только жрецу. Он знает, когда богиня находится внутри [колесницы], и с великим благоговением следует за ней, влекомой телками. Тогда наступают радостные дни, праздничный вид приобретают те места, которые она удостоит своим прибытием и где гостит. Никто [тогда] не затевает войн, не берется за оружие; все железо спрятано; лишь тогда познают они мир и спокойствие, только тогда любят их, пока тот же жрец не возвратит в священную рощу богиню, пресытившуюся общением со смертными. Тотчас же после этого в скрытом от нескромных глаз озере обмываются и колесница, и покровы, и, если угодно верить, само божество. Все это делают рабы, которых немедленно вслед затем поглощает то же самое озеро. Отсюда тайный ужас и благочестивое неведение по отношению к тому, что видеть могут только те, кто должен умереть.
Гл. XLI. Эта часть свевов простирается до самых отдаленных мест Германии. Ближе к [нам] - теперь я буду следовать по течению Данувия, как раньше Рейна-[живёт] племя гермундуров, верное римлянам. Поэтому они единственные из германцев ведут торговлю не только на берегу, но и внутри страны, а также в самой цветущей из колоний провинции Реции. Они переходят [реку] везде и без страха, и в то время как другим племенам мы показываем только оружие наше и лагери, им, как людям не жадным, мы открываем наши дома и виллы. В области гермундуров берет свое начало Альбис (Эльба), река когда-то знаменитая и [нам] известная; теперь же мы ее знаем только по слухам.
Гл. XLII. Рядом с гермундурами живут наристы, а далее квады и маркоманы. Особенно велики слава и силы маркоманов, которые даже населяемую ими область приобрели благодаря своей храбрости, прогнав из нее некогда бойев. Но наристы и квады также не вырождаются. Там находится как бы граница Германии, поскольку она опоясывается Данувием. У маркоманов и квадов вплоть до наших дней держались короли из их собственного племени, из знатного рода Маробода и Тудра; но теперь они уже терпят и чужестранных; впрочем, сила и власть этих королей поддерживается авторитетом Рима. Мы помогаем им изредка оружием, но чаще деньгами; от этого однако не умаляется их значение.
Гл. XLIII. Сзади к маркоманам и квадам примыкают марсигны, котины, озы и буры. Из них марсигны и буры своим языком и образом жизни походят на свевов; котины же своим галльским языком, а озы паннонским доказывают, что они не германцы, а также и тем, что терпят подати; часть податей на них, как на инородцев, накладывают сарматы, часть - квады. Котинам это тем более стыдно, что они добывают железо. Все эти народы занимают часть равнины, главным же образом лесистые горы и вершины гор и горных цепей, так как свевов разделяет и рассекает непрерывная цепь гор, по ту сторону которых живут многие народы; из них шире всех распространяется народ лугиев, разделяющийся на много племен. Среди этих последних достаточно назвать наиболее значительных - гариев, гельвеонов, манимов, гелизиев, наганарвалов. У наганарвалов имеется роща, относящаяся к древнему культу. Ею заведует жрец в женском наряде, а боги, при истолковании на римский лад, напоминают Кастора и Поллукса. Такова сущность этих божеств, а имя им Алки. [Не существует] никаких изображений [этих божеств], и никаких признаков [занесенного извне] чужеземного культа; однако они почитаются как братья, как юноши. Всех только что перечисленных племен превосходят гарии своей силой; кроме того впечатление от своего [и без того] свирепого вида они усиливают искусственно, придавая ему необычную дикость, а также выбором времени для сражения; щиты [у них] черные, тело выкрашено, а для битвы они выбирают темные ночи; и уже одним своим страшным видом войска, состоящего из привидений, они наводят ужас. И никто из неприятелей не выдерживает такого необычного и как бы адского зрелища, так как прежде всего побеждаются их глаза.
Гл. XLIV. За лугиями живут готоны, управляемые королями уже несколько строже, чем остальные германские племена, однако не настолько, чтобы совершенно лишиться свободы. Дальше, у самого Океана - ругии и лемовии: особенностью всех этих племен является то, что щиты у них круглые, мечи короткие и что они повинуются королям. Отсюда [на север] на самом Океане живут племена свионов, которые сильны не только пехотой и вообще войском, но и флотом. Форма их кораблей отличается тем, что с обеих сторон у них находится нос, что дает им возможность когда угодно приставать к берегу; они не употребляют парусов, а весла не прикрепляют к бортам одно за другим; они свободны, как это бывает на некоторых реках, и подвижны, так что грести ими можно и в ту и в другую сторону, смотря по надобности. Богатство у свионов в чести, поэтому ими повелевает один [человек], без всяких ограничений, а не с условным правом на повиновение. Оружие у них не находится на руках у всех, как у остальных германцев, но заперто и стережется, именно рабом; это делается потому, что внезапному нападению неприятелей препятствует Океан, а кроме того праздные руки вооруженных людей [легко] переходят границы дозволенного; и действительно, не в интересах короля поручить надзор за оружием кому-нибудь из знати, или из свободных и даже из вольноотпущенников.
Гл. XLV. За свионами находится другое море (Балтийское), тихое и почти неподвижное; что это море опоясывает и замыкает земной круг, удостоверяется тем, что последнее сияние уже заходящего солнца продолжается до восхода и настолько ярко, что помрачает звезды. Воображение прибавляет к этому, что, когда солнце выплывает из воды, слышен шум и видны очертания лошадей и лучи вокруг головы (Феба). И только до сих пор продолжается мир, и молва об этом справедлива. Итак, правым берегом Свевского моря омывается земля племён эстиев (от Вислы до Финского залива), у которых обычаи и внешний вид, как у свевов, а язык больше похож на британский. Они поклоняются матери богов и носят как символ своих верований изображения кабанов. Это у них заменяющая оружие защита от всего, гарантирующая почитателю богини безопасность даже среди врагов. Они редко пользуются железным оружием, часто же дубинами. Над хлебом и другими плодами земли они трудятся с большим терпением, чем это соответствует обычной лености германцев. Они также и море и одни из всех на его отмелях и даже на самом берегу собирают янтарь, который сами называют glaesum. Но какова его природа и откуда он берется, они, будучи варварами, не доискиваются и не имеют об этом точных сведений. Он даже долго валялся у них [без употребления] среди других отбросов моря, пока наша страсть, к роскоши не создала ему славы. Сами же они его совсем не употребляют. Собирается он в грубом виде, приносится [на рынок] без всякой отделки, и они получают за него плату с удивлением. Видно, однако, что это сок деревьев, так как в янтаре очень часто просвечивают животные, водящиеся на земле, даже крылатые, которые, завязши в жидкости, потом, когда вещество это затвердеет, застревают [в нем]. И я думаю, что как в отдаленных местах Востока есть особенно плодоносные рощи и леса, где сочатся ладан и бальзам, так и на островах и в землях Запада есть такие места, в которых, [выжатый] под влиянием близких лучей солнца, жидкий янтарь падает в близко находящееся море и силой бурь выбрасывается волной на встречаемые ею берега. Если захотеть испытать свойства янтаря, приблизивши к нему огонь, то он загорится, как факел из смолистого дерева, и получится густое и сильно пахучее пламя, после чего он делается мягким и липким, как смола. Следом за свионами живут племена ситонов, во всем на них похожие. Ситоны отличаются только одним тем, что над ними господствует женщина - до такой степени они пали даже в рабстве своем, не говоря уже о свободе.
Гл. XLVI. Здесь конец Свевии. Что касается певкинов, венедов и феннов, то я не знаю, отнести ли их к германцам или к сарматам. Впрочем, певкипы, которых некоторые называют бастарнами, живут, как германцы, будучи похожи на них языком, образом жизни, жилищем, - грязь у всех, праздность среди знати. Благодаря смешанным бракам они в значительной степени обезобразились наподобие сарматов. Венеды многое заимствовали из нравов последних, так как они, занимаясь грабежом, исходили все леса и горы между [областями, занятыми] певкинами и феннами. Однако их следует причислить скорее к германцам, ввиду того что они и дома прочные строят, и щиты имеют, и любят ходить и даже быстро - все это совершенно чуждо сарматам, всю жизнь проводящим в кибитке и на коне. (Южные народы России имеющие гаплогруппу R1a1 - Булгары, Хазары, Куманы и потомки их татары, украинцы, евреи-ашкеназы и башкиры всё той же гаплогруппы R1a1.)Фенны отличаются удивительной дикостью и ужасной бедностью; у них нет Оружия, нет лошадей, нет пенатов; пищей им служит трава, одеждой - шкура, ложем - земля. Вся надежда их на стрелы, которые они за неимением железа снабжают костяным наконечником. Одна и та же охота кормит и мужчин и женщин, которые повсюду их сопровождают и участвуют в добыче. Их дети не имеют другого убежища от диких зверей и непогоды кроме сплетённых между собой ветвей, под которыми они скрываются; сюда возвращается молодёжь, здесь пристанище стариков. Но это они считают большим счастьем, чем изнывать в поле, трудится в доме, рисковать своим и чужим добром, [постоянно находясь] между надеждой и страхом. Не опасаясь ни людей, ни богов, они достигли самого трудного, им нечего желать. Остальное уж [вовсе] баснословно: [например, что] у геллузиев и оксионов черты лица человеческие, а туловище и члены звериные. Так как я об этом не имею точных сведений, то оставляю не решённым.
Корнелий Тацит. Сочинения в двух томах. Т.1. Анналы. Малые произведения. Л., Наука, 1969. Перевод А.С.Бобовича.
