«Жили-были трое братьев – двое умных и Иван-дурак» – именно так звучит
один из наиболее распространённых вариантов зачина русских народных
сказок. А задумывались ли вы когда-нибудь, каков он, этот Иван, и почему
он, собственно, дурак? Вы, скорее всего, ответите – «потому что
недалёкий, простодушный, нерасторопный» и т.д. и т.п. Я тоже так думал
до определенного времени, пока однажды на досуге не решил от нечего
делать пролистать первую попавшуюся под руку книгу, которой, собственно,
оказался сборник сказок.
Начал читать про Сивку-бурку сивую каурку и внезапно уловил какие-то нюансы, которые до сей поры не замечал. Вот эпизод, где Сивка-бурка предлагает Ивану залезть ей в одно ухо и вылезти из другого «добрым молодцом» (в противопоставление прежнему состоянию – «дурак»). А что значит вообще «станет добрым молодцом»? Резко увеличить мускулатуру, стать шире в плечах? Одеться в полушубок и яловые сапоги бренда D&G? Так ведь он не Иван-хиляк и не Иван-замухрышка, он – прямо сказано – дурак.
Дальше больше, братья собираются в город на, как это модно нынче говорить, кастинг женихов для царевны. Иван просит взять его с собой и получает в ответ взрыв хохота – мол, куда тебе, сам опозоришься и нас опозоришь. Хотя чем может опозорить их недалёкий братец, если будет на этом смотре просто молчать в тряпочку, тем паче тогда интеллект в списке желательных качеств потенциального жениха шёл вовсе не на первом месте. Посмеявшись всласть, братья уезжают, оставив Ивана дома. Иван просит их жён доверить ему какую-нибудь работу по дому, на что они отвечают «что ж тебе доверить, ты всё испортишь» – в итоге со скрипом отпускают нарвать ягод в близлежащем леске. Внимание, вопрос – это насколько же низок уровень социальной адаптации человека, если максимальное, что ему могут доверить, это столь нехитрое, примитивное и не несущее угрозы ни себе, ни людям занятие?
Вывод напрашивается сам собой: Иван попросту страдает олигофренией (синдромом Дауна) – тяжким умственным расстройством.
Собственно, любой человек, внимательно читавший российскую историческую и художественную литературу, может сделать однозначный вывод – слово «дурак» долгое время носило исключительно характер медицинского термина и обозначало вышеперечисленные явления. Тут вам и многочисленные упоминания о «дураках и дурах» при царском дворе, и фразы в художественных произведениях типа «ударился головой о камень и остался дураком на всю жизнь». И лишь где-то в конце XVIII – начале XIX века это слово стало расхожим ругательством типа нынешних «дауна» и «дебила». Для людей же недалёких, типа Ивана-дурака в нашем обыденном представлении, как и сейчас существовало определение «глупый», «глупец».
Кстати, ни в одном из лично мне известных европейских языков нет двух именно повседневных, а не жаргонно-площадных определений одного и того же состояния ума и духа, как у нас «дурак» и «глупец». Везде это одно слово – более того, навскидку я вообще не вспомню, чтобы в переводной зарубежной литературе встречалось слово «дурак»!
В таком случае становится понятной и сакрализация Ивана-дурака, который в итоге обставляет всех умных персонажей, включая своих братьев – на Руси инвалидов такого рода исстари почитали как «Божьих людей», способных принести в дом удачу, внешне нелепой фразой или действием дать ответ на сложный жизненный вопрос или решить проблему. Поэтому к ним всегда прислушивались, одаривали и привечали даже при самых знатных дворах. Лишь начиная с временного отрезка где-то от Петра до Анны Иоанновны сильные мира сего стали рассматривать «дураков» в основном как шутов, обязанных веселить публику, после же эта практика и вовсе сошла на нет.
Посмотрите теперь на предисловия к отечественным сборникам сказок, одной из задач которых, наверное, и является: вкратце просветить именно массового читателя относительно сути и смысла данного пласта фольклора. Вопрос, почему Иван является дураком, никогда там не раскрывается, а если и раскрывается, то вскользь (дескать, и так очевидно) и как раз в разрезе простодушия и низкого интеллектуального уровня героя.
Неловко признавать, что один из самых популярных наших персонажей – умственно отсталый или психически больной человек? Сейчас подобное признание было бы вполне в духе борьбы за равноправие людей с ограниченными возможностями – в Европе наверняка бы так и поступили…
Кстати, по поводу Европы. Нашего Ивана-дурака зачастую пытаются запараллелить с героями европейских народных и авторских сказок, вроде храброго портняжки братьев Гримм. Ничуть не бывало! Европейские «дураки» – именно что обычные, но недалекие люди, достигающие успеха и побеждающие противников за счёт кажущихся необдуманными и нелепыми решений. Нет там ни капли волшебства, нет Сивой бурки и прочих чудес, зато есть что-то от духа протестантизма, от спасения через труд и терпение (справедливости ради, соответствующая пословица есть и у нас), от мифа об уличном чистильщике обуви, ставшем миллионером. И наш, и тамошний дурак соответствуют евангельскому завету «последние станут первыми», но европейский легитимизирует своё первенство мирскими деяниями, русский – напрямую обращен к Чуду и Богу.
Рамки нестандартности европейского дурака, на самом деле, довольно узки, через образ же русского дурака полностью раскрывается вся необъятность и непознаваемость Божьей Воли – того, о чем говорили Достоевский («Если б кто доказал мне, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели со истиной») и Тертуллиан («Сын Божий и умер; это вполне вероятно, потому что это безумно. Он погребен и воскрес; это достоверно, потому что это невозможно»). Поступки и слова нашего Ивана морально безупречны, европейский простак часто груб, чванлив и хвастлив.
Помимо того же храброго портняжки с его «одним махом семерых побивахом» можно вспомнить героя средневековых немецких и фламандских сказаний Тиля Уленшпигеля, образ которого переработал в одноименном романе Шарль де Костер. Тиль не совсем типичный «дурак», но во многом перекликающийся с оными персонаж. Если не родной, то двоюродный брат. Идти по следам этого самого оригинального Уленшпигеля нормальному человеку довольно сложно, на каждом шагу натыкаешься на экскременты, ведь нагадить где-нибудь в углу, не только в доме у скупердяя и скряги, но и у обычного, вполне радушного хозяина, имевшего несчастья пустить на ночлег данного субъекта – любимая его забава.
Поэтому нет ничего удивительного, что достоверных аналогов нашего Ивана в западной культуре до последнего времени практически не было. Уж точно их не сыщешь в плеяде мало-мальски заметных, оказавших какое-либо влияние на широкие народные массы персонажей. Лёд тронулся относительно недавно, после выхода фильмов «Человек дождя» и, в первую очередь, «Форрест Гамп». Да, чудес в совершенно прямом, сивко-бурочном смысле в жизни Форреста не случается, но во всём остальном – это плоть от плоти родной русский Иванушка.
В связи с этим показателен фурор, который вызвало появление блестяще сыгранного Томом Хэнксом героя на экранах США. Кому-то он был интересен сугубо в этнографическом смысле, как эскимосы и папуасы по National Geographic, кому-то – как персонаж в чём-то поучительный, но близкий к комизму. Однако многих и многих он заставил крепко задуматься и вспомнить, что США по истокам своим – христианская страна, всё дальше, увы, уходящая от изначальных христианских идеалов. Тех идеалов, в рамках которых есть место не только апостолам и богословам, но и Иванушке с Форрестом.
Станислав Смагин, публицист
Начал читать про Сивку-бурку сивую каурку и внезапно уловил какие-то нюансы, которые до сей поры не замечал. Вот эпизод, где Сивка-бурка предлагает Ивану залезть ей в одно ухо и вылезти из другого «добрым молодцом» (в противопоставление прежнему состоянию – «дурак»). А что значит вообще «станет добрым молодцом»? Резко увеличить мускулатуру, стать шире в плечах? Одеться в полушубок и яловые сапоги бренда D&G? Так ведь он не Иван-хиляк и не Иван-замухрышка, он – прямо сказано – дурак.
Дальше больше, братья собираются в город на, как это модно нынче говорить, кастинг женихов для царевны. Иван просит взять его с собой и получает в ответ взрыв хохота – мол, куда тебе, сам опозоришься и нас опозоришь. Хотя чем может опозорить их недалёкий братец, если будет на этом смотре просто молчать в тряпочку, тем паче тогда интеллект в списке желательных качеств потенциального жениха шёл вовсе не на первом месте. Посмеявшись всласть, братья уезжают, оставив Ивана дома. Иван просит их жён доверить ему какую-нибудь работу по дому, на что они отвечают «что ж тебе доверить, ты всё испортишь» – в итоге со скрипом отпускают нарвать ягод в близлежащем леске. Внимание, вопрос – это насколько же низок уровень социальной адаптации человека, если максимальное, что ему могут доверить, это столь нехитрое, примитивное и не несущее угрозы ни себе, ни людям занятие?
Вывод напрашивается сам собой: Иван попросту страдает олигофренией (синдромом Дауна) – тяжким умственным расстройством.
Собственно, любой человек, внимательно читавший российскую историческую и художественную литературу, может сделать однозначный вывод – слово «дурак» долгое время носило исключительно характер медицинского термина и обозначало вышеперечисленные явления. Тут вам и многочисленные упоминания о «дураках и дурах» при царском дворе, и фразы в художественных произведениях типа «ударился головой о камень и остался дураком на всю жизнь». И лишь где-то в конце XVIII – начале XIX века это слово стало расхожим ругательством типа нынешних «дауна» и «дебила». Для людей же недалёких, типа Ивана-дурака в нашем обыденном представлении, как и сейчас существовало определение «глупый», «глупец».
Кстати, ни в одном из лично мне известных европейских языков нет двух именно повседневных, а не жаргонно-площадных определений одного и того же состояния ума и духа, как у нас «дурак» и «глупец». Везде это одно слово – более того, навскидку я вообще не вспомню, чтобы в переводной зарубежной литературе встречалось слово «дурак»!
В таком случае становится понятной и сакрализация Ивана-дурака, который в итоге обставляет всех умных персонажей, включая своих братьев – на Руси инвалидов такого рода исстари почитали как «Божьих людей», способных принести в дом удачу, внешне нелепой фразой или действием дать ответ на сложный жизненный вопрос или решить проблему. Поэтому к ним всегда прислушивались, одаривали и привечали даже при самых знатных дворах. Лишь начиная с временного отрезка где-то от Петра до Анны Иоанновны сильные мира сего стали рассматривать «дураков» в основном как шутов, обязанных веселить публику, после же эта практика и вовсе сошла на нет.
Посмотрите теперь на предисловия к отечественным сборникам сказок, одной из задач которых, наверное, и является: вкратце просветить именно массового читателя относительно сути и смысла данного пласта фольклора. Вопрос, почему Иван является дураком, никогда там не раскрывается, а если и раскрывается, то вскользь (дескать, и так очевидно) и как раз в разрезе простодушия и низкого интеллектуального уровня героя.
Неловко признавать, что один из самых популярных наших персонажей – умственно отсталый или психически больной человек? Сейчас подобное признание было бы вполне в духе борьбы за равноправие людей с ограниченными возможностями – в Европе наверняка бы так и поступили…
Кстати, по поводу Европы. Нашего Ивана-дурака зачастую пытаются запараллелить с героями европейских народных и авторских сказок, вроде храброго портняжки братьев Гримм. Ничуть не бывало! Европейские «дураки» – именно что обычные, но недалекие люди, достигающие успеха и побеждающие противников за счёт кажущихся необдуманными и нелепыми решений. Нет там ни капли волшебства, нет Сивой бурки и прочих чудес, зато есть что-то от духа протестантизма, от спасения через труд и терпение (справедливости ради, соответствующая пословица есть и у нас), от мифа об уличном чистильщике обуви, ставшем миллионером. И наш, и тамошний дурак соответствуют евангельскому завету «последние станут первыми», но европейский легитимизирует своё первенство мирскими деяниями, русский – напрямую обращен к Чуду и Богу.
Рамки нестандартности европейского дурака, на самом деле, довольно узки, через образ же русского дурака полностью раскрывается вся необъятность и непознаваемость Божьей Воли – того, о чем говорили Достоевский («Если б кто доказал мне, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели со истиной») и Тертуллиан («Сын Божий и умер; это вполне вероятно, потому что это безумно. Он погребен и воскрес; это достоверно, потому что это невозможно»). Поступки и слова нашего Ивана морально безупречны, европейский простак часто груб, чванлив и хвастлив.
Помимо того же храброго портняжки с его «одним махом семерых побивахом» можно вспомнить героя средневековых немецких и фламандских сказаний Тиля Уленшпигеля, образ которого переработал в одноименном романе Шарль де Костер. Тиль не совсем типичный «дурак», но во многом перекликающийся с оными персонаж. Если не родной, то двоюродный брат. Идти по следам этого самого оригинального Уленшпигеля нормальному человеку довольно сложно, на каждом шагу натыкаешься на экскременты, ведь нагадить где-нибудь в углу, не только в доме у скупердяя и скряги, но и у обычного, вполне радушного хозяина, имевшего несчастья пустить на ночлег данного субъекта – любимая его забава.
Поэтому нет ничего удивительного, что достоверных аналогов нашего Ивана в западной культуре до последнего времени практически не было. Уж точно их не сыщешь в плеяде мало-мальски заметных, оказавших какое-либо влияние на широкие народные массы персонажей. Лёд тронулся относительно недавно, после выхода фильмов «Человек дождя» и, в первую очередь, «Форрест Гамп». Да, чудес в совершенно прямом, сивко-бурочном смысле в жизни Форреста не случается, но во всём остальном – это плоть от плоти родной русский Иванушка.
В связи с этим показателен фурор, который вызвало появление блестяще сыгранного Томом Хэнксом героя на экранах США. Кому-то он был интересен сугубо в этнографическом смысле, как эскимосы и папуасы по National Geographic, кому-то – как персонаж в чём-то поучительный, но близкий к комизму. Однако многих и многих он заставил крепко задуматься и вспомнить, что США по истокам своим – христианская страна, всё дальше, увы, уходящая от изначальных христианских идеалов. Тех идеалов, в рамках которых есть место не только апостолам и богословам, но и Иванушке с Форрестом.
Станислав Смагин, публицист
