Оригинал взят у matveychev_oleg в "Воспитание детей в России, глазами иностранцев"
"Они выбрали Россию: Истории из жизни иностранцев в РФ"
" Ганс, 11 лет, немец. Не хочу быть «немцем»!
"Они выбрали Россию: Истории из жизни иностранцев в РФ"
" Ганс, 11 лет, немец. Не хочу быть «немцем»!
Сама
игра в войну меня покоробила и даже испугала. То, что русские дети в
неё увлечённо играют, я видела даже из окна нашего нового дома в большом
саду на окраине. Мне казалось диким, что мальчики 10-12 лет могут с
таким азартом играть в убийство. Я даже поговорила об этом с классной
руководительницей Ганса, но она совершенно неожиданно, внимательно меня
выслушав, спросила, играете ли Ганс в компьютерные игры со стрельбой и
знаю ли я, что там показывают на экране? Я смутилась и не нашлась с
ответом. Дома, я имею в виду, в Германии, я была не очень довольна тем,
что он много сидит за такими игрушками, но так его по крайней мере не
тянуло на улицу, и я могла быть за него спокойна. Кроме того,
компьютерная игра — это ведь не реальность, а тут всё происходит с
живыми детьми, разве нет? Я даже хотела это сказать, но вдруг остро
ощутила свою неправоту, для которой у меня тоже не нашлось слов.
Классная руководительница смотрела на меня очень внимательно, но
по-доброму, и потом сказал мягко и доверительно: «Послушайте, вам тут
будет непривычно, поймите. Но ваш сын — не вы, он мальчик, и, если вы не
станете ему мешать расти, как здешние дети, то с ним не произойдёт
ничего плохого — разве что тоже только непривычное. А на самом деле
плохие вещи, я думаю, одинаковы и у нас, и в Германии.» Мне показалось,
что это мудрые слова, и я немного успокоилась.
Раньше
сын никогда не играл в войну и даже не держал в руках игрушечного
оружия. Надо сказать, он не часто просил у меня какие-то подарки,
довольствуясь тем, что покупала ему я или что он сам покупал на
карманные деньги. Но тут он очень настойчиво стал просить у меня
игрушечный автомат, потому что ему не нравится играть чужими, хотя ему
даёт оружие один мальчик, который ему очень нравится — он назвал
мальчика, и я заранее этого нового друга невзлюбила. Но отказывать не
хотелось, тем более, что, посидев с самого начала над расчётами, я
поняла поразительную вещь: жизнь в России — дешевле, чем у нас, просто
очень непривычен её внешний антураж и какая-то беспечность и
непричёсанность. В майские выходные (их тут несколько) мы пошли за
покупками; новый друг Ганса присоединился к нам, и я вынуждена была
изменить своё мнение о нём, хотя и не сразу, потому что он явился
босиком, и на улице, идя рядом с мальчиками, я была натянута, как струна
— мне казалось каждую секунду, что сейчас нас просто задержат, и мне
придётся объяснять, что я не мать этого мальчика. Но несмотря на его
внешний вид, он оказался очень воспитанным и культурным. Кроме того, в
Австралии я видела, что многие дети тоже ходят примерно в таком виде.
Покупка
производилась со знанием дела, с обсуждением оружия и даже его
примеркой. Я чувствовала себя главарём банды. В конце концов мы купили
какой-то пистолет (мальчики его называли, но я забыла) и автомат, в
точности такой, какими пользовались наши, немецкие солдаты в последнюю
Мировую войну. Теперь мой сын был вооружён и мог принимать участие в
боевых действиях.
Уже
позже я узнала, что сами боевые действия ему доставили сперва немало
огорчений. Дело в том, что у русских детей есть традиция делиться в
такой игре на команды с названиями настоящих народов — как правило, тех,
с которыми русские воевали. И, конечно, почётным считается быть
«русским», из-за раздела на команды даже возникают драки. После того,
как Ганс принёс в игру своё новое оружие такого характерного вида — его
тут же записали в «немцы». В смысле, в гитлеровские нацисты, чего он,
разумеется, не хотел.
Ему
возражали, причём с точки зрения логики вполне резонно: «Почему не
хочешь, ты же немец!» «Но я не такой немец!» — вопил мой несчастный сын.
Он уже успел посмотреть по телевидению несколько очень неприятных
фильмов и, хотя я понимаю, что показанное там — правда, и мы на самом
деле виноваты, но мальчику одиннадцати лет объяснить это трудно: «таким»
немцем он быть наотрез отказывался.
Выручил
Ганса, да и всю игру, тот самый мальчик, новый друг моего сына. Я
передаю его слова так, как мне их передал Ганс — видимо, дословно:
«Тогда знаете что?! Будем все вместе воевать против американцев!»
Это совершенно безумная страна. Но мне тут нравится, и моему мальчику тоже.
Это совершенно безумная страна. Но мне тут нравится, и моему мальчику тоже.
Макс, 13 лет, немец. Кража со взломом из соседского погреба (не первая кража со взломом на его счету, но первая — в России)
Пришедший
к нам участковый был очень вежлив. Это вообще общее место у русских — к
иностранцам из Европы они относятся робко-вежливо-настороженно, очень
много нужно времени, чтобы тебя признали «своим». Но вещи, которые он
говорил, нас напугали. Оказывается, Макс совершил УГОЛОВНОЕ ПРЕСТУПЛЕНИЕ
— КРАЖУ СО ВЗЛОМОМ! И нам повезло, что ему ещё нет 14 лет, иначе мог бы
рассматриваться вопрос о сроке реального заключения до пяти лет! То
есть, от преступления по полной ответственности его отделяли те три дня,
которые оставались до его дня рождения! Мы не верили своим ушам.
Оказывается, в России с 14 лет можно по-настоящему сесть в тюрьму! Мы
пожалели, что приехали. На наши робкие расспросы — мол, как же так,
почему ребёнок должен отвечать с такого возраста — участковый удивился,
мы просто не поняли друг друга. Мы привыкли, что в Германии ребёнок
находится в сверхприоритетном положении, максимум, что грозило бы Максу
за такое на старой родине — профилактическая беседа. Впрочем, участковый
сказал, что всё-таки едва ли суд назначил бы нашему сыну даже после 14
лет настоящий тюремный срок; это очень редко делают с первого раза за
преступления, не связанные с покушением на безопасность личности. Ещё
нам повезло, что соседи не написали заявления (в России это играет
большую роль — без заявления пострадавшей стороны не рассматривают и
более серьёзные преступления), и нам не придётся даже платить штраф. Нас
это тоже удивило — сочетание такого жестокого закона и такой странной
позиции людей, не желающих им пользоваться. Помявшись перед самым
уходом, участковый спросил, склонен ли Макс вообще к асоциальному
поведению. Пришлось признать, что склонен, более того — ему не нравится в
России, но связано это, конечно с периодом взросления и должно пройти с
возрастом. На что участковый заметил, что мальчишку надо было выдрать
после первой же его выходки, и дело с концом, а не ждать, пока он
вырастет в вора. И ушёл.
Нас
это пожелание из уст стража порядка тоже поразило. Мы, честно говоря, и
не думали в тот момент, как близки к исполнению пожеланий офицера.
Сразу
после его ухода муж поговорил с Максом и потребовал от него пойти к
соседям, извиниться и предложить отработать ущерб. Начался грандиозный
скандал — Макс наотрез отказывался так поступать. Дальнейшее описывать я
не буду — после очередного очень грубого выпада в наш адрес сына муж
сделал именно так, как советовал участковый. Сейчас я осознаю, что это
выглядело и было более смешно, чем на самом деле сурово, но тогда это
поразило меня и потрясло Макса. Когда муж его отпустил — сам потрясённый
тем, что сделал — наш сын убежал в комнату. Видимо, это был катарсис —
до него вдруг дошло, что отец намного сильнее физически, что ему некуда и
некому пожаловаться на «родительское насилие», что от него ТРЕБУЕТСЯ
возместить ущерб самому, что он находился в шаге от настоящих суда и
тюрьмы. В комнате он плакал, не напоказ, а по-настоящему. Мы сидели в
гостиной, как две статуи, ощущая себя настоящими преступниками, более
того — нарушителями табу. Мы ждали требовательного стука в дверь. В
наших головах роились ужасные мысли — о том, что сын перестанет нам
доверять, что он совершит самоубийство, что мы нанесли ему тяжкую
психическую травму — в общем, множество тех слов и формул, которые мы
заучили на психотренингах ещё до рождения Макса.
К
ужину Макс не вышел и крикнул всё ещё со слезами, что будет есть в
своей комнате. К моему удивлению и ужасу муж ответил, что в этом случае
ужина Макс не получит, а если он не будет сидеть за столом через минуту,
то не получит и завтрака.
Макс
вышел через полминуты. Я таким его ещё никогда не видела. Впрочем, мужа
я тоже не видела таким — он отправил Макса умываться и приказал, когда
тот вернулся, попросить сперва прощенья, а потом разрешения сесть за
стол. Я была поражена — Макс делал всё это, угрюмо, не поднимая на нас
глаз. Перед тем, как начать есть, муж сказал: «Послушай, сынок. Русские
воспитывают своих детей именно так, и я буду тебя воспитывать так.
Глупости кончились. Я не хочу, чтобы ты попал за решётку, думаю — ты
тоже этого не хочешь, и ты слышал, что сказал офицер. Но я не хочу ещё и
того, чтобы ты вырос бесчувственным бездельником. И вот тут мне плевать
на твоё мнение. Завтра ты пойдёшь к соседям с извинениями и будешь
работать там и так, где и как они скажут. Пока не отработаешь сумму,
которой ты их лишил. Ты понял меня?»
Макс несколько секунд молчал. Потом поднял глаза и ответил негромко, но отчётливо: «Да, пап.»…
…Вы
не поверите, но у нас не просто более не было нужды в таких диких
сценах, как разыгравшаяся в гостиной после ухода участкового — нашего
сына словно бы подменили. Первое время я даже боялась этой перемены. Мне
казалось, что Макс затаил обиду. И только через месяц с лишним я
поняла, что ничего подобного нет. И ещё я поняла гораздо более важную
вещь. В нашем доме и за наш счёт много лет жил маленький (и уже не очень
маленький) деспот и бездельник, который вовсе нам не доверял и не
смотрел на нас, как на друзей, в чём нас убеждали те, по чьим методикам
мы его «воспитывали» — он нас втайне презирал и нами умело пользовался. И
виноваты в этом были именно мы — виноваты в том, что вели себя с ним
так, как нам внушили «авторитетные специалисты». С другой стороны — был
ли в Германии у нас выбор? Нет, не было, честно говорю я себе. Там на
страже нашего страха и детского эгоизма Макса стоял нелепый закон. Здесь
выбор — есть. Мы его сделали, и он оказался верным. Мы счастливы, а
главное — на самом деле счастлив Макс. У него появились родители. А у
меня и мужа — сын. А у нас — СЕМЬЯ.
Микко, 10 лет, финн. Настучал на одноклассников
Микко, 10 лет, финн. Настучал на одноклассников
Его
вчетвером избили одноклассники. Как мы поняли — избили не очень сильно,
сбили с ног и настукали рюкзаками. Причиной было то, что Микко
наткнулся на двоих из них, курящих за школой в саду. Ему тоже предложили
курить, он отказался и тут же сообщил об этом учительнице. Она наказала
маленьких курильщиков, отобрав у них сигареты и заставив мыть полы в
классе (что нас само по себе поразило в этой истории). Микко она не
назвала, но догадаться о том, кто рассказал про них, было легко.
Он
был в полном расстройстве и не столько даже переживал побои, сколько
недоумевал — разве о таких вещах не надо докладывать учительнице?!
Пришлось объяснить ему, что у русских детей не принято так делать,
напротив — принято молчать о таких вещах, даже если напрямую спросят
взрослые. Мы были злы и на себя — мы не объяснили этого сыну. Я
предложила мужу рассказать учительнице или поговорить с родителями тех,
кто участвовал в нападении на Микко, однако, обсудив этот вопрос, мы
отказались от таких действий. Между тем наш сын не находил себе места.
«Но тогда получается, что теперь меня будут презирать?!» — спросил он.
Он был в ужасе. Он был похож на человека, попавшего к инопланетянам и
обнаружившего, что ничего не знает об их законах. А мы ничего не могли
ему посоветовать, потому что ничто из предыдущего опыта нам не
подсказывало, как тут быть. Меня лично злила здесь какая-то русская
двойная мораль — разве можно учить детей говорить правду и тут же
приучать, что говорить правду нельзя?! Но в то же время мучили меня и
какие-то сомнения — что-то мне подсказывало: не всё так просто, хотя
сформулировать это я не могла. Муж между тем думал — лицо у него было
угрюмое. Вдруг он взял Микко за локти, поставил перед собой и сказал
ему, сделав мне жест, чтобы я не вмешивалась: «Завтра просто скажи тем
ребятам, что ты не хотел доносить, ты не знал, что нельзя и ты просишь
прощенья. Они станут над тобой смеяться. И тогда ты ударишь того, кто
засмеётся первым.» «Но папа, они меня по-настоящему изобьют!» — захныкал
Микко. «Я знаю. Ты будешь отбиваться и тебя изобьют, потому что их
много. Но ты сильный, и ты тоже успеешь ударить не раз. А потом, на
следующий день, ты снова повторишь то же самое и, если кто-то засмеётся,
ты снова его ударишь.» «Но папаааа!» — Микко почти взвыл, однако отец
его оборвал: «Ты сделаешь так, как я сказал, понял?!» И сын кивнул, хотя
на глазах у него были слёзы. Отец ещё добавил: «Я узнаю специально, был
разговор или нет.»
На
следующий день Микко побили. Довольно сильно. Я не находила себе места.
Муж тоже мучился, я это видела. Но к нашему изумлению и радости Микко,
через день драки не было. Он прибежал домой очень весёлый и взахлёб
рассказал, что он сделал так, как велел отец, и никто не стал смеяться,
только кто-то буркнул: «Да хватит, слышали уже все…» Самое странное на
мой взгляд, что с этого момента класс принял нашего сына совершенно за
своего, и никто не напоминал ему о том конфликте.
Зорко, 13 лет, серб. О беспечности русских
Сама
страна Зорко очень понравилась. Дело в том, что он не помнит, как
бывает, когда нет войны, взрывов, террористов и прочего. Он родился как
раз во время Отечественной Войны 99-го и фактически всю жизнь прожил за
колючей проволокой в анклаве, а у меня над кроватью висел автомат. Два
ружья с картечью лежали на шкафу у внешнего окна. Пока мы не оформили
тут два ружья, Зорко был в постоянном беспокойстве. Ещё его
настораживало, что окна комнаты выходят на лес. В общем, попасть в мире,
где никто не стреляет иначе как в лесу на охоте, для него было
настоящим откровением. Старшая наша девочка и младший брат Зорко всё
приняли намного быстрей и спокойней в силу своего возраста.
Но
больше всего моего сына поразило и ужаснуло то, что русские дети
невероятно беспечны. Они готовы дружить с кем угодно, как говорят
русские взрослые «лишь бы человек был хороший». Зорко быстро с ними
сошёлся, и то, что он перестал жить в постоянном ожидании войны — в
основном их заслуга. Но нож с собой он носить так и не перестал, и ещё с
его лёгкой руки почти все мальчики из его класса стали носить с собой
какие-то ножи. Просто потому, что мальчишки хуже обезьян, подражание у
них в крови.
Так
вот о беспечности. В школе учатся несколько мусульман из разных
народов. Русские дети с ними дружат. Зорко с первого же дня поставил
границу между собой и «муслиманцы» — он их не замечает, если те
достаточно далеко, если оказываются рядом — третирует, отталкивает,
чтобы куда-то пройти, резко и ясно угрожает побоями даже в ответ на
обычный взгляд, говоря, что на серба и «правосълавца» в России они не
имеют права поднимать глаза. У русских детей подобное поведение вызвало
изумление, у нас даже были некоторые, небольшие, правда, проблемы со
школьным начальством. Сами эти мусульмане вполне мирные, я бы даже
сказал — вежливые люди. Я говорил с сыном, но он ответил мне, что я хочу
обмануть сам себя и что я сам ему рассказывал, что на Косове они тоже
были сначала вежливые и мирные, пока их было мало. Русским мальчикам он
тоже про это рассказывал много раз и всё время повторяет, что они
слишком добрые и слишком беспечные. Ему тут очень нравится, он буквально
оттаял, но при этом мой сын убеждён, что нас и здесь ждёт война. И,
похоже, готовится воевать всерьёз.
Энн, 16 лет и Билл, 12 лет, американцы. Что такое работа?
Предложения
поработать бэбиситтером вызывали у людей либо недоумение, либо смех.
Энн была крайне расстроена и очень удивилась, когда я пояснил ей,
заинтересовавшись проблемой, что у русских не принято нанимать людей для
наблюдения за детьми старше 7-10 лет — они сами играют, сами гуляют и
вообще вне школы или каких-то кружков и секций предоставлены самим себе.
А за детьми младшего возраста чаще всего наблюдают бабушки, иногда —
матери, и только для совсем малышей состоятельные семьи нанимают иногда
нянь, но это бывают не девочки-старшеклассницы, а женщины с солидным
опытом, зарабатывающие этим на жизнь.
Так моя дочь осталась без заработка. Ужасная потеря. Страшные русские обычаи.
Через
короткое время удар был нанесён и Биллу. Русские очень странный народ,
они не стригут свои газоны и не нанимают детей на развозку почты…
Работа, которую нашёл Билл, оказалась «работой на плантации» — за
пятьсот рублей он полдня вскапывал ручной лопатой здоровенный огород у
какой-то милой старушки. То, во что он превратил свои руки, напоминало
отбивные с кровью. Впрочем, в отличие от Энн, сынок отнёсся к этому
скорей с юмором и уже вполне серьёзно заметил, что это может стать
неплохим бизнесом, когда руки попривыкнут, надо только развесить
объявления, желательно цветные. Энн он предложил войти в долю с
прополкой — опять же ручным выдёргиваньем сорняков — и они тут же
поругались.
Чарли и Чарлин, 9 лет, американцы. Особенности русского мироощущения в сельской местности.
У
русских есть две неприятные особенности. Первая — что в разговоре они
норовят схватить тебя за локоть или плечо. Вторая — они невероятно много
пьют. Нет, я знаю, что на самом деле многие народы на Земле пьют больше
русских. Но русские пьют очень открыто и даже с каким-то удовольствием.
Тем
не менее, эти недостатки вроде бы искупались замечательной местностью, в
которой мы поселились. Это была просто-напросто сказка. Правда, сам
населённый пункт напоминал населённый пункт из фильма-катастрофы. Муж
сказал, что здесь так почти везде и что на это не стоит обращать
внимания — люди тут хорошие.
Я не очень поверила. А наши близнецы были, как мне казалось, немного напуганы происходящим.
Окончательно
повергло меня в ужас то, что в первый же учебный день, когда я как раз
собиралась подъехать за близнецами на нашей машине (до школы было около
мили), их уже привёз прямо к дому какой-то не совсем трезвый мужик на
жутком полуржавом джипе, похожем на старые форды. Передо мной он долго и
многословно извинялся за что-то, ссылался на какие-то праздники,
рассыпался в похвалах моим детям, передал от кого-то привет и уехал. Я
обрушилась на моих невинных ангелочков, бурно и весело обсуждавших
первый день учёбы, со строгими вопросами: разве мало я им говорила,
чтобы они НИКОГДА НЕ СМЕЛИ ДАЖЕ БЛИЗКО ПОДХОДИТЬ К ЧУЖИМ ЛЮДЯМ?! Как они
могли сесть в машину к этому человеку?!
В
ответ я услышала, что это не чужой человек, а заведующий школьным
хозяйством, у которого золотые руки и которого все очень любят, и у
которого жена работает поваром в школьной столовой. Я обмерла от ужаса. Я
отдала своих детей в притон!!! А так всё мило казалось с первого
взгляда… У меня в голове крутились многочисленные истории из прессы о
царящих в русской глубинке диких нравах…
…Не
стану далее вас интриговать. Жизнь здесь оказалась на самом деле
замечательной, и особенно замечательной для наших детей. Хотя боюсь, что
я получила немало седых волос из-за их поведения. Мне невероятно трудно
было привыкнуть к самой мысли, что девятилетние (и десяти-, и так далее
позже) мои дети по здешним обычаям считаются во-первых более чем
самостоятельными. Они уходят гулять со здешними ребятишками на пять,
восемь, десять часов — за две, три, пять миль, в лес или на жуткий
совершенно дикий пруд. Что в школу и из школы тут все ходят пешком, и
они тоже вскоре начали поступать так же — я уже просто не упоминаю. А
во-вторых, тут дети во многом считаются общими. Они могут, например,
зайти всей компанией к кому-нибудь в гости и тут же пообедать — не
выпить чего-нибудь и съесть пару печений, а именно плотно пообедать,
чисто по-русски. Кроме того, фактически каждая женщина, в поле зрения
которой они попадают, тут же берёт на себя ответственность за чужих
детей как-то совершенно автоматически; я, например, научилась так
поступать только на третий год нашего тут пребывания.
С
ДЕТЬМИ ЗДЕСЬ НИКОГДА НИЧЕГО НЕ СЛУЧАЕТСЯ. Я имею в виду — им не грозит
никакая опасность от людей. Ни от каких. В больших городах, насколько
мне известно, ситуация больше похожа на американскую, но здесь это так и
именно так. Конечно, дети сами могут нанести себе немалый вред, и я
первое время пыталась это как-то контролировать, но это оказалось просто
невозможно. Меня сперва поражало, насколько бездушны наши соседи,
которые на вопрос о том, где их ребёнок, отвечали совершенно спокойно
«бегает где-то, к обеду прискачет!» Господи, в Америке это — подсудное
дело, такое отношение! Прошло немало времени, прежде чем я поняла, что
эти женщины намного мудрее меня, а их дети куда приспособленней к жизни,
чем мои — по крайней мере, какими они были в начале.
Мы,
американцы, гордимся своими навыками, умениями и практичностью. Но,
пожив здесь, я поняла с печалью, что это — сладкий самообман. Может быть
— когда-то было так. Сейчас мы — и особенно наши дети — рабы
комфортабельной клетки, в прутья которой пропущен ток, совершенно не
допускающий нормального, свободного развития человека в нашем обществе.
Если русских каким-то образом отучить пить — они легко и без единого
выстрела покорят весь современный мир. Это я заявляю ответственно.
Адольф Брейвик, 35 лет, швед. Отец троих детей.
То,
что русские, взрослые, могут ссориться и скандалить, что под горячую
руку может вздуть жену, а жена отхлестать полотенцем ребёнка — НО ПРИ
ЭТОМ ОНИ ВСЕ НА САМОМ ДЕЛЕ ЛЮБЯТ ДРУГ ДРУГА И ДРУГ БЕЗ ДРУГА ИМ ПЛОХО — в
голову человека, переделанного под принятые в наших родных краях
стандарты, просто не укладывается. Я не скажу, что я это одобряю, такое
поведение многих русских. Я не считаю, что бить жену и физически
наказывать детей — это верный путь, и сам я так никогда не делал и не
стану делать. Но я просто призываю понять: семья здесь — это не просто
слово. Из русских детских домов дети убегают к родителям. Из наших
лукаво названных «замещающих семей» — практически никогда. Наши дети до
такой степени привыкли, что у них в сущности нет родителей, что они
спокойно подчиняются всему, что делает с ними любой взрослый человек.
Они не способны ни на бунт, ни на побег, ни на сопротивление, даже когда
дело идёт об их жизни или здоровье — они приучены к тому, что являются
собственностью не семьи, а ВСЕХ СРАЗУ.
Русские
дети — бегут. Бегут нередко в ужасающие бытовые условия. При этом в
детских домах России вовсе не так страшно, как мы привыкли представлять.
Регулярная и обильная еда, компьютеры, развлечения, уход и присмотр.
Тем не менее побеги «домой» очень и очень часты и встречают полное
понимание даже среди тех, кто по долгу службы возвращает детей обратно в
детский дом. «А чего вы хотите? — говорят они совершено непредставимые
для нашего полицейского или работника опеки слова. — Там же ДОМ.» А ведь
надо учесть, что в России нет и близко того антисемейного произвола,
который царит у нас. Чтобы русского ребёнка отобрали в детский дом — в
его родной семье на самом деле должно быть УЖАСНО, поверьте мне.
Нам
трудно понять, что, в общем-то, ребёнок, которого нередко бьёт отец, но
при этом берёт его с собой на рыбалку и учит владеть инструментами и
возиться с машиной или мотоциклом — может быть гораздо счастливей и на
самом деле гораздо счастливей, чем ребёнок, которого отец и пальцем не
тронул, но с которым он видится пятнадцать минут в день за завтраком и
ужином. Это прозвучит крамольно для современного западного человека, но
это правда, поверьте моему опыту жителя двух парадоксально разных стран.
Мы так постарались по чьей-то недоброй указке создать «безопасный мир»
для своих детей, что уничтожили в себе и в них всё человеческое. Только в
России я действительно понял, с ужасом понял, что все те слова,
которыми оперируют на моей старой родине, разрушая семьи — на самом деле
являются смесью несусветной глупости, порождённой больным рассудком и
самого отвратительного цинизма, порождённого жаждой поощрений и страхом
потерять своё место в органах опеки. Говоря о «защите детей», чиновники в
Швеции — и не только в Швеции — разрушают их души. Разрушают бесстыдно и
безумно. Там я не мог сказать этого открыто. Здесь — говорю: моя
несчастная родина тяжко больна отвлечёнными, умозрительными «правами
детей», ради соблюдения которых убиваются счастливые семьи и калечатся
живые дети.
Дом, отец, мать — для русского это вовсе не просто слова-понятия. Это слова-символы, почти сакральные заклинания.
Поразительно,
что у нас такого — нет. Мы не ощущаем связи с местом, в котором живём,
даже очень комфортабельным местом. Мы не ощущаем связи с нашими детьми,
им не нужна связь с нами. И, по-моему, всё это было отобрано у нас
специально. Вот — одна из причин, по которой я сюда приехал. В России я
могу ощущать себя отцом и мужем, моя жена — матерью и женой, наши дети —
любимыми детьми. Мы люди, свободные люди, а не наёмные служащие
госкорпорации с ограниченной ответственностью «Семья». И это очень
приятно. Это комфортно чисто психологически. До такой степени, что
искупает целую кучу недостатков и нелепостей жизни здесь.
Честное
слово, я верю, что у нас в доме живёт домовой, оставшийся от прежних
хозяев. Русский домовой, добрый. И наши дети верят в это."
Оригинал взят у amarok_man