Сергей Конча
В продолжение завязавшейся дискуссии вокруг концепции
происхождения индоевропейцев Т.В.Гамкрелидзе — В.В.Иванова хочу
предложить вниманию читателей сайта свою статью, опубликованную впервые
уже довольно давно в «Вестнике Киевского университета»[i]
(в переводе с украинского и c незначительными изменениями). В ней речь
идёт о «горной лексике» общеиндоевропейского словаря, на показательности
которой акцентировал внимание Станислав Григорьев, а также о вопросах
знакомства древних индоевропейцев со снегом и зимой.
«Зимняя» терминология сравнительно неплохо представлена в общеиндоевропейском лексическом фонде, что трактовалось многими, как указание на северную атрибуцию прародины индоевропейцев. Т.B.Гамкрелидзе и В.B.Иванов пытались показать, что знакомство с соответствующими явлениями происходило на высокогорьях, в пределах субтропической – тропической зон. Но так ли это? Действительно ли прародина располагалась среди гор? Предлагаю над этим поразмышлять.
Спор о прародине
Со времени «открытия» родства языков Европы, Ирана и Индии и до наших дней продолжаются споры вокруг вопроса о локализации центра складывания первоначального индоевропейского языка («праязыка»), а также центра (центров) его распространения на обширных пространствах Евразийского континента [см. об истории вопроса: Шрадер, 1886; Mallory, 1973; Kilian, 1983; Сафронов, 1989: 12-27; Конча, 1998].
Одним из ключевых моментов дискуссии на протяжении всей истории поисков индоевропейской прародины является вопрос о её южной (субтропической: Средиземноморье, Ближний Восток, Средняя Азия) или же северной (умеренная и субарктическая зоны) привязке. Сторонники первой точки зрения, начиная уже с середины ХIХ в. полагали, что индоевропейцы эпохи общего языка жили в тёплом климате, вблизи от древнейших центров зарождения земледелия, скотоводства, металлургии и других выдающихся достижений древней культуры. При наличии различных вариантов локализации, в целом прародину размещали южнее линии Чёрное море – Кавказ – Аральское море [Pictet, 1859; Шрадер, 1886: 121-129, 146-155; Mallory, 1973: 25-35].
Их оппоненты считали необходимым искать прародину севернее этих географических ориентиров. При этом сторонники северной локализации прародины опирались на данные сравнительного анализа лексики и.-е. языков, позволявшие утверждать, что индоевропейцы эпохи общего языка хорошо знали таких представителей животного и растительного мира как рысь, белка, тетерев, бобр, медведь, лось, берёза, вереск, бук – неизвестных, либо слабо представленных в странах, прилегающих к Средиземному морю, и на Ближнем Востоке, но характерных для умеренной полосы Европы [Mann, 1943; Specht, 1947: 28-72; Thime, 1953: 546-566; Kilian, 1983: 31-46]. Кроме этого, подчёркивалось наличие в и.-е. языках общих названий для льда, снега и мороза, что, как будто, указывало на проживание носителей общеиндоевропейского языка в краях с суровой зимой, тем более, что название именно этого времени года (и.-е. *ĝheim-) оказалось в разных и.-е. языках наиболее устойчивым.
Гипотеза Т. В. Гамкрелидзе и Вяч. Вс. Иванова
Однако современные специалисты по индоевропейскому языкознанию Тамаз Гамкрелидзе и Вячеслав Иванов, вслед за некоторыми авторами конца ХIХ – начала ХХ в., справедливо замечают, что снег, лёд, мороз известны также жителям тёплых стран, живущих в горных местностях, где также зимой выпадает снег, круглогодично сохраняется прохладная температура, благодаря чему снег и лёд могут часто наблюдаться на высокогорьях. Более того, авторы считают, что прародина индоевропейцев должна располагаться как раз именно в краях с высокогорным рельефом. В пользу этого мнения приводится список общеиндоевропейских слов, представляемых как специфические горные термины, которые могли появиться в общем и.-е. языке и хорошо сохраниться в дочерних языках только в случае проживания носителей праязыка непосредственно в горах [Гамкрелидзе, Иванов, 1984, т. 2: 665-670].
Согласно гипотезе Т.Гамкрелидзе и В.Иванова, колыбель древнейших носителей и.-е. языка должна была находиться в Закавказье – на Армянском нагорье. Подавляющее большинство специалистов по индоевропеистике не согласились с этим выводом, противоречащим устоявшимся взглядам, но тезис о горном характере прародины, тем не менее, был принят многими и ныне считается одним из принципиально важных факторов при определении экологического окружения древнейших индоевропейцев [Сафронов, 1989: 46; Леман, 1991; Павленко, 1994: 45-47; Григорьев, 1999].
Принятие этого тезиса должно приводить к отказу от поисков центра распространения и.-е. языков в открытых степях и лесостепях Восточной Европы, где прародину индоевропейцев пытались локализовать такие известные исследователи как Отто Шрадер, Гордон Чайлд, Мария Гимбутас и др., а также на равнинах севера Центральной Европы, где её были склонны размещать многие видные лингвисты [Hirt, 1905; Pokorny, 1936, 1949; Specht, 1944, 1947; Thime, 1953; Schmid, 1972].
«Зимняя» и «горная» терминология индоевропейцев
Казалось бы, поскольку положение о горном характере прародины вносит столь важные коррективы в определение направления поисков, оно требует тщательной проверки, но, увы, рядом исследователей данное утверждение было принято практически без попыток критического осмысления. Попробуем разобраться – действительно ли приведенные Т.Гамкрелидзе и В.Ивановым данные позволяют сделать вывод о непременной привязке прародины к горному ландшафту. Для удобства обобщим соответствующий «зимний» и «горный» лексический материал[ii] [Гамкрелидзе, Иванов, 1984, т. 2: 613-616, 665-683; ср. Pokorny, 1958-1959] в виде таблиц.
Таблица 1. Названия снега, мороза, зимы в и.-е. языках
Таблица 1 (продолжение)
Таблица 2. Названия, связываемые с горным ландшафтом в и.-е. языках
Таблица 2 (продолжение)
Сокращения: авест., ав. – авестийский, алб. – албанский, арм. – армянский, афган. – афганский, балт. – балтский, болг. – болгарский, брет. – бретонский, вал. – валлийский, галл. – галльский, герм. – германский, гом. – гомеровский, гот. – готский, греч. – (древне)греческий, д.англ. – древнеанглийский, д.-в.-н. – древневерхненемецкий, др.-инд. – древнеиндийский, др.-ирл. – древнеирландский, д.исл. – древнеисландский, и.-е. – индоевропейский, иран. – иранский, ирл. – ирландский, кафир. – кафирский, кельт. – кельтский, лат. – латинский, лит. – литовский, лтш. – латышский, о.-сл. – общеславянский, осет. – осетинский, памир. – памирский, пандж. – панджаби, прус. – (древне)прусский, рус. – русский, с.-хв. – сербско-хорватский, слав. – славянский, тохар. – тохарский, укр. – украинский, хетт. – хеттский, (р.) – родительный падеж.
Горы и высоты
Как видим, «горная терминология» представлена словами со значениями: ‘вершина’, ‘возвышенность’, ‘гора’, ‘холм’, ‘горный лес’, ‘горный дуб’. Уже с первого взгляда половина из этих названий вызывает сомнения относительно трактовки их как терминов, указывающих на (высоко)горный характер древнейших мест обитания. Действительно, слова обозначающие высоту, верхушку чего-либо, нечто возвышающееся, выпуклое, в части тех языков и диалектов, носители которых поселились в горном ландшафте, естественно связаны с горами. Но это только указывает на то, что в праязыке были понятия высоты, выпуклости (неровности местности) или верхушки чего-либо (ср. вариации значений *bhergh- и *Heguor-) – дерева, например. Мнение, будто лексемы *bhergh-, *Heguor- изначально обозначали именно горы, возвышающиеся до небес, и их привычный для глаза каждого индоевропейца образ породил абстрактные понятия высоты и вершины [ср. Гамкрелидзе, Иванов, 1984, т. 2: 667-669], является не более чем умозрительным предположением. Совсем не обязательно эти понятия изначально были связаны непременно с горами, или, вообще, с особенностями рельефа земной поверхности.
Если мы и примем, вслед за Т.Гамкрелидзе и В.Ивановым, значение ‘холм’ в качестве основного для лексемы *khel-, (которая в ряде языков имеет значение ‘лоб’, ‘голова’, ‘остров’, ‘верхушка’), следует учесть, что холмы и возвышенности известны не только в горных местностях. Следовательно, лексема *khel- в качестве доказательства горного ландшафта прародины никоим образом привлечена быть не может.
Хотя для ряда слов: *guer- / *guri-, *ment-, м. б. *bhergh-, *ond-восстановление первоначального значения ‘гора’ выглядит убедительным, но и они не могут послужить однозначным доказательством горного характера прародины. Ведь далеко не факт, что эти слова обозначали именно горы в нашем нынешнем понимании.
Понятие «гора» может применяться жителями равнинных ландшафтов для обозначения возвышений рельефа, которые не являются горами в современном научно-географическом смысле этого слова [ср. Шафарик, 1848, I, 1: 216]. Например, можно вспомнить место из летописи, где рассказывается об основании Киева: “И сhдяше Кии на горh, кдh нынh увоз Боричевъ, а Щекъ сhдяше на горh, где нынh зовется Щековица…” и т. д. Или: “Бh бо тогда вода текуще возлh горы Киевьския и на Подолh не сhдяхуть людье, но на горh” (Ипат. л.) и т. п. Хотя славянское гора (*gora) продолжает и.-е. *guer-/ *guri-, как известно, «горы», на которых возник и стоит Киев, являются лишь участком возвышенного берега равнинной реки.
Поскольку невозможно установить – перенесли ли жители горных стран названия гор как таковых на равнинные всхолмления или наоборот, сколь бы ни был обширен набор слов со значением ‘гора’ или ‘холм’, они не могут считаться доказательством горного характера прародины. То же самое можно сказать и о семе ‘горный лес’: неизвестно чтó скрывалось под этим названием – действительно лес в горах или покрытый древесной растительностью высокий берег (*bhergh-) водоёма.
Горный дуб и повелитель грозы
Сказанное может вызвать впечатление, будто на основе лексики в принципе невозможно обнаружить доказательств размещения индоевропейцев в каком-то определенном виде ландшафта. Но это не совсем так. Доказательством расположения носителей и.-е. «праязыка» в горах могли бы быть термины для каких-то очень специфических реалий горного рельефа и горного климата, особенно названия животных и растений, не встречающихся на равнинах. Поскольку значительная часть носителей индоевропейских языков (греки, армяне, албанцы, хетты, иранцы, отчасти кельты, германцы, индоарии и др.) исторически тесно связана с горными странами и местностями со специфическим горным биотопом, теоретически такая возможность не исключена.
В списке Т.Гамкрелидзе и В.Иванова мы находим лишь одно название, якобы касающееся специфически горной флоры – это лексема *perkuu-, для которой авторы реконструируют значение ‘горный дуб’ [Гамкрелидзе, Иванов, 1984, т. 2: 614]. Сюда же отнесена форма *peru-, которую авторы считают бессуфиксальным вариантом этой же лексемы с тождественной семантикой.
Значение ‘горный дуб’, точнее – ‘каменный дуб’ или ‘скальный дуб’ подтверждает для этой лексемы только язык панджаби, относящийся к индоарийской языковой группе и распространённый в бассейне среднего Инда и в западных отрогах Гималаев. В латинском и других языках соответствующие рефлексы лексемы имеют значение просто ‘дуб’, в германской и кельтской языковых группах представлено значение ‘горный лес’, ‘лесистые горы’, реже – ‘дубовый лес’. У балтских народов этот же корень воплотился в имени Perkun(a)s – божества грома и неба, культ которого связан с дубом. Родственным Perkunas’у считается славянский Перун – белор. Пярун, польск. Piorun и т. д. (имеющий, однако, основу *peru-), культ которого также связан с дубом и громом [Pokorny, 1958, II: 822]. Ярко выраженный сакральный характер, связанный с небом и грозой, имеют рефлексы основы и в ряде других и.-е. языков [Иванов, Топоров, 1974: 4-30; Гамкрелидзе, Иванов, 1984, т. 2: 614-615].
Сложную и запутанную связь понятий ‘небо’ – ‘гроза’ – ‘дуб’ – ‘дубовый лес’ – ‘бог неба, воплотившийся в дубе (или связанный с ним)’ Т.Гамкрелидзе и В.Иванов объясняют следующим образом: “Связь … имени бога грома с названием ‘горного дуба’, ‘дубового леса на горе’, ‘горы’, ‘скалы’ легко объясняется древнейшими представлениями о молнии, поражающей мощные дубы на вершинах гор. Такие представления должны были отражать постоянно наблюдаемые явления в высокогорных районах обитания древних индоевропейских племён” [Гамкрелидзе, Иванов, 1984, т. 2: 615].
Вполне вероятно, конечно, что эффект попадания молнии в дерево должен был вызывать у наших далёких предков религиозные чувства. Но убедительность предложенного объяснения наталкивается на существенные препятствия: во-первых, молнии попадали не только в дубы, во-вторых, подобное явление могли наблюдать не только жители высокогорных местностей. В пользу последнего свидетельствует, в частности, то, что представления о связи между грозовым небом и дубом наиболее ярко сохранились у балтов и славян – равнинных жителей [Иванов, Топоров, 1974: 6, 12-17].
Как видим, объяснение Т.Гамкрелидзе и В.Иванова выглядит довольно натянутым. Но следует учесть, что вопрос о соотношении основ *peru- / *perkuu- и первичности их значений в целом недостаточно разработан в научной литературе. Некоторые исследователи отделяют этимологию имени Перуна, т. е. персонифицированной грозы (основа *peru-) от названия дуба — основа *perkuu- [Фасмер, т. III: 246-247]. Но даже, если это так, отрицать определенную историческую связь между этими двумя основами трудно, особенно учитывая идейно и функционально почти совпадающих балтского и славянского мифологических персонажей, чьи имена восходят к *perkuu- и *peru- [ср. Иванов, Топоров, 1974: 4-30].
Возможно, здесь следует видеть контаминацию, переосмысление и дальнейшее перераспределение первично разных основ с разными значениями, что произошло вследствие осмысления дуба (*perkuu-), на определенном этапе мифологических представлений, как священного дерева могущественного божества (бога грозы (?) *Рeru-), и атрибутирования дубового леса, как места чествования божества[1].
Мифологическое осмысление дуба как дерева бога грозы могло произойти, на мой взгляд, из-за близости их «мифологического статуса»: дуб у многих народов считался самым мощным и важным деревом, своего рода «царём» мира деревьев и растений[2], так же бог грома (Зевс, Юпитер, Перкунас, Индра) почитался у индоевропейских народов, как самый сильный среди богов, нередко выступая небесным воплощением патриарха, главы рода и вождя.
То обстоятельство, что в ряде германских и кельтских языков основа *perkuu- ‘дуб’, ‘дубовый лес’ стала обозначать лес в горах, легко объясняется тем, что именно возвышенности, в частности покрытые лесом, у многих древних народов становились местами поклонения и отправления культов [Рыбаков, 1983: 285-303]. Поэтому естественно, что в некоторых диалектных группах обозначение священной обители наиболее грозного бога распространилось на покрытые лесом возвышенности и горные массивы. В их ряду наиболее знаменит известный в эпоху поздней античности Герцинский лес – череда средневысоких горных хребтов к северу от Дуная, название которого восходит к пракельтскому *рerkuni- [3].
Как бы ни было, вполне очевидно, что убедительных доказательств употребления основы *perkuu- в качестве обозначения специфически горного растения мы не имеем. Перенос в отдельных языках названия дуба на горные разновидности вполне естественен. Для основы *peru- значение ‘дуб’ или ‘горный дуб’ вообще не засвидетельствовано.
Зима и снег
Таким образом, вся совокупность приведенных Т.Гамкрелидзе и В.Ивановым аргументов не даёт оснований для привязки индоевропейской прародины к горному ландшафту.
Конечно само по себе обстоятельство отсутствия в и.-е. словаре специфической горной терминологии не может быть использовано как доказательство расположения и.-е. прародины в равнинных местностях, ведь существенная часть древней ландшафтно-экологической лексики несомненно была утрачена в процессе многочисленных миграций потомков носителей общеиндоевропейского языка.
Но если строгих доказательств пребывания индоевропейцев эпохи «праязыка» в горном ландшафте нет, то как быть с терминами, отображающими холодное время года, указывающими на знакомство со снегом, морозом, льдом? Являются ли они свидетельством в пользу отнесения прародины к умеренной (или субарктической) природной зоне?
Следует, видимо, согласиться с теми авторами, которые считают, что само по себе наличие в и.-е. словаре имен для зимы, снега, мороза и льда не позволяет делать однозначных и прямых выводов о северной атрибуции прародины. Однако наблюдения над семантической вариативностью соответствующих лексем в отдельных языках, как кажется, могут дать более определённые результаты.
В ряде южных и.-е. языков — индоиранских, греческом и армянском общеиндоевропейское слово для зимы (*ĝhiiem-) обозначает также снег: др.-инд. himá, др.-греч. χιών, арм. jiun ‘снег’ [Pokorny, 1958, I: 425-426], памир. вахан. zəm ‘снег’ [Гамкрелидзе, Иванов, 1984, т. 2: 681]. В то же время в части этих языков выступает и общеиндоевропейское *sneigh-: греческое νιφας, др.-инд. siņeha, т. е. для обозначения снега используются синонимические дублеты.
В чём может быть причина такого перераспределения значений в южных языках? Первичной (общеиндоевропейской) эта ситуация не могла быть — ведь невероятно чтобы во всех северных и.-е. языках, где основы *ĝheim-/*ĝhiiem- и *sneigh — семантически чётко разграничены, одно из древних названий снега стало обозначать холодное время года и только его, а за другим повсеместно закрепилось исключительно первичное значение, т. е. ‘снег’ (ср. таблицу 1). Скорее, как собственно и считается многими исследователями, совпадение значений в южных языках является вторичным и относительно поздним. Т. е. древние греки, армяне и часть ариев стали обозначать снег словом, ранее обозначавшим холодное время года – зиму.
Причина этого семантического сдвига нечасто обсуждается в литературе, но представляется достаточно прозрачной.
Как известно, снег в субтропической зоне, куда входят центральная и южная части Балканского полуострова, Анатолия, Закавказье, Месопотамия и тем более в тропиках, куда относится Северная Индия, выпадает почти исключительно в горах, а на высокогорьях держится круглый год – и зимой, и летом. В низинах же, где зимой становится лишь немного прохладнее, чем летом, но крайне редко температура опускается ниже нуля, осадки обычно бывают в виде дождей. Т. е. оппозиция ‘холодная снежная зима’ – ‘тёплое дождливое лето’ в субтропических странах не столько обусловлено сезонно, сколько зависит от уровня поднятия рельефа в каждой конкретной области. Представляется очевидным, что если носители греческого, армянского и индоиранских языков были автохтонами юга, понятие ‘зимы’, как прохладной и дождливой, но мало связанной со снегом, поры года, не могло быть перенесено на снег, выпадающий и долго лежащий в высокогорных районах, постоянно украшающий вершины высоких гор.
Таким образом, следует, очевидно, полагать, что семантическое смещение ‘зима’ → ‘снег’ было обусловлено тем, что холодный снег в горах явился своего рода олицетворением свойств морозной северной зимы, как бы напоминая о ней тем, кто был с ней ранее знаком. Это обстоятельство служит достаточно убедительным указанием на перемещение предков греков, армян,[4] индоариев а также части иранцев из краёв, где зимнее время сопряжено с морозами и где повсюду выпадает снег, в южные страны, где снег встречается только в горах[5].
Вывод
Итак, мы приходим к заключению, что языковые предки греков, армян, индоариев приходят на свои исторические места обитания с территорий с ярко выраженной и снежной зимней порой, т. е. из областей умеренной зоны. Видимо там же, к северу от субтропической зоны, мы должны искать общий центр распространения носителей индоевропейских языков. Находиться он мог как в областях прилегающих к горным массивам, так и вдали от них.
Литература:
Гамкрелидзе Т. В., Иванов Вяч. Вс. Индоевропейский язык и индоевропейцы. — Тбилиси: Изд. Тбил. университета, 1984. Тт. 1-2.
Григорьев С. А. Древние индоевропейцы. Опыт исторической реконструкции. Челябинск, 1999.
Дьяконов И. М. О прародине носителей индоевропейских диалектов // Вестник Древней Истории. 1982. № 3. С. 3 — 30.
Иванов Вяч. Вс., Топоров В.Н. Исследования в области славянских древностей. — М.: Наука, 1974.
Конча С. В. Проблема прабатьківщини індоєвропейців в історіографії // Археологія. – 1998. — № 3. – С. 77 – 90.
Леман В. П. Новое в индоевропеистических исследованиях. Пер. с англ. // Вопросы языкознания. 1991. № 4. С. 18 — 27.
Майрхофер М. Индоевропейская грамматика. Фонетика // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 21. — М.: Прогресс, 1988. С. 122 — 159
Мейе А. Введение в сравнительное изучение индоевропейских языков. (Пер. с франц.) М. — Л.: Гос. Соц. Эконом. изд., 1938.
Павленко Ю. В. Передісторія давніх русів у світовому контексті. — К.: Фенікс, 1994.
Порциг В. Членение индоевропейской языковой области. Пер. с нем. (Heidelberg, 1954). — М.: Прогресс, 1964.
Рыбаков Б. Язычество древних славян. – М.: Наука, 1983.
Савченко А. Н. Сравнительная грамматика индоевропейских языков. — М.: Высшая школа, 1974.
Сафронов В. А. Индоевропейские прародины. — Горький: Волго-вятское книжн. изд-во, 1989.
Семереньи О. Введение в сравнительное языкознание. (Пер. с нем.) — М.: Прогресс, 1980.
Шафарик П.І. Славянскія древности. (Пер. с чешского). — М.: Изд-во Моск. Университета, 1848. Т.1 — 3.
Шрадер О. Сравнительное языкознание и первобытная история (Пер. с нем.). — СПб.: Изд-во А.Бенке., 1886.
Hirt H. Die Indogermanen, ihre Verbreitung, ihre Urheimat und ihre Kultur. Bd. 1-2. Strassburg: Karl J. Trübner, 1905 — 1907.
Kilian L. Zum Ursprung der Indogermanen. Forschungen aus Linguistik, Pràhistorie und Anthropologie. — Bonn: Habelt, 1983.
Mallory J. P. A History of the Indo-European problem // The Journal of Indo-European Studies . Vol. 1., 1973. № 1. P. 21 – 66.
Mann S. E. Die Urheimat der “Indoeuropäer”. Sprachwissenschaftliche Zeugnisse // Die Urheimat der Indogermanen. Hrsg. von Anton Scherer. – Darmstadt: Wisseschaftliche Buchgeselschaft, 1968. S. 224 – 255.
Pictet A. Les origines Indo-Europeennes ou les Aryas primitifs, essae de paleontologie linguistique. Р. I – II. Paris: Joël Cherbuliez, 1859-1863.
Pokorny J. Substratteorie und Urheimat der Indogermanen // Mitteilungen der Anthropologischen Gesellschaft. Bd. 66. Wien, 1936. S. 69 – 91.
Pokorny J. Die Träger der Kultur der Jungsteinzeit und die Indogermanenfrage // Urgeschichte der Schweiz. Hrsg. von Otto Tschumi; Huber & Co., Frauenfeld 1949. S. 689 – 693
Pokorny J. Indogermanisches Etymologisches Wörterbuch. Bd. I-II. Bern- München: Francke Verlag, 1958-1959.
Schmid W.P. Baltische Gewassernamen und das vorgeschichtliche Europa // Indogermanische Forschungen. Bd. 77. H.1. 1972. S. 1-18.
Specht F. Die Ausbreitung der Indogermanen. Berlin: Walter de Gruyter & Co, 1944.
Specht F. Die Ursprung der indogermanischen Declination. – Gottingen: Vandenhoeck & Ruprecht, 1947.
Thime P. Die Heimat der indogermanischen Gemeinsprache // Abhandlung der Akademie der Wissenschaften und Literatur. – Mainz; Wiesbaden, 1953. S. 539 – 613.
[1] Но возможно также предположение, требующее специального лингвистического обоснования, что *perkuu- является основой прилагательного, производной от основы *peru- “гроза”, “бог грозы”, которое изначально применялось для обозначения места поклонения божеству грома и молнии и других его атрибутов.
[2] Видимо не случайно у славян древнее название дуба заменено табуистичным *dębъ, буквально означающим “дуплистый”, подобно тому, как изменено названиие медведя – наиболее могучего зверя из известных славянам – о.- сл. *medъědъ “медоед” вместо и.-е. *arkto-.
[3] Весьма интересно сохранившееся название нескольких возвышенностей в Литве — Perkunija, где по народным поверьям когда-то жил Перкунас. Название в фонетическом отношении полностью соответствует древнекельтскому названию Hercynia silva (= Άρκυνια ορη) «Герцинский лес».
[4] По мнению В.Порцига [1964: 233] у языковых предков греков и армян это семантическое смещение произошло во времена, когда они пребывали в тесном контакте на севере Балканского полуострова.
[5] В индоарийских языках глагол snih- утратил первоначальное значение «снежить» и приобрел содержание «быть влажным, мягким», что является вполне закономерным учитывая экологические особенности Индии. О том, откуда исторические индоарии вообще имели представление о снеге и морозе красноречиво свидетельствует название гор Гималаи — «снежные», «холодные» (от др.-инд. himá- «снег»).
[i] Конча С. Екологія індоєвропейської прабатьківщини: сніг узимку, чи сніг у горах? // Вісник Київського університету. Серія: українознавство. – Вип. 6. — 2002. – С. 24 – 29
[ii] Индоевропейские праформы поданы в “традиционной” фонетической реконструкции. Относительно особенностей фонетического оформления в книге Т.Гамкрелидзе – В.Иванова и степени их приемлемости см.: Семереньи, 1980: 158-166; Дьяконов, 1982: 4-9; Майрхофер, 1988.
«Зимняя» терминология сравнительно неплохо представлена в общеиндоевропейском лексическом фонде, что трактовалось многими, как указание на северную атрибуцию прародины индоевропейцев. Т.B.Гамкрелидзе и В.B.Иванов пытались показать, что знакомство с соответствующими явлениями происходило на высокогорьях, в пределах субтропической – тропической зон. Но так ли это? Действительно ли прародина располагалась среди гор? Предлагаю над этим поразмышлять.
Спор о прародине
Со времени «открытия» родства языков Европы, Ирана и Индии и до наших дней продолжаются споры вокруг вопроса о локализации центра складывания первоначального индоевропейского языка («праязыка»), а также центра (центров) его распространения на обширных пространствах Евразийского континента [см. об истории вопроса: Шрадер, 1886; Mallory, 1973; Kilian, 1983; Сафронов, 1989: 12-27; Конча, 1998].
Одним из ключевых моментов дискуссии на протяжении всей истории поисков индоевропейской прародины является вопрос о её южной (субтропической: Средиземноморье, Ближний Восток, Средняя Азия) или же северной (умеренная и субарктическая зоны) привязке. Сторонники первой точки зрения, начиная уже с середины ХIХ в. полагали, что индоевропейцы эпохи общего языка жили в тёплом климате, вблизи от древнейших центров зарождения земледелия, скотоводства, металлургии и других выдающихся достижений древней культуры. При наличии различных вариантов локализации, в целом прародину размещали южнее линии Чёрное море – Кавказ – Аральское море [Pictet, 1859; Шрадер, 1886: 121-129, 146-155; Mallory, 1973: 25-35].
Их оппоненты считали необходимым искать прародину севернее этих географических ориентиров. При этом сторонники северной локализации прародины опирались на данные сравнительного анализа лексики и.-е. языков, позволявшие утверждать, что индоевропейцы эпохи общего языка хорошо знали таких представителей животного и растительного мира как рысь, белка, тетерев, бобр, медведь, лось, берёза, вереск, бук – неизвестных, либо слабо представленных в странах, прилегающих к Средиземному морю, и на Ближнем Востоке, но характерных для умеренной полосы Европы [Mann, 1943; Specht, 1947: 28-72; Thime, 1953: 546-566; Kilian, 1983: 31-46]. Кроме этого, подчёркивалось наличие в и.-е. языках общих названий для льда, снега и мороза, что, как будто, указывало на проживание носителей общеиндоевропейского языка в краях с суровой зимой, тем более, что название именно этого времени года (и.-е. *ĝheim-) оказалось в разных и.-е. языках наиболее устойчивым.
Гипотеза Т. В. Гамкрелидзе и Вяч. Вс. Иванова
Однако современные специалисты по индоевропейскому языкознанию Тамаз Гамкрелидзе и Вячеслав Иванов, вслед за некоторыми авторами конца ХIХ – начала ХХ в., справедливо замечают, что снег, лёд, мороз известны также жителям тёплых стран, живущих в горных местностях, где также зимой выпадает снег, круглогодично сохраняется прохладная температура, благодаря чему снег и лёд могут часто наблюдаться на высокогорьях. Более того, авторы считают, что прародина индоевропейцев должна располагаться как раз именно в краях с высокогорным рельефом. В пользу этого мнения приводится список общеиндоевропейских слов, представляемых как специфические горные термины, которые могли появиться в общем и.-е. языке и хорошо сохраниться в дочерних языках только в случае проживания носителей праязыка непосредственно в горах [Гамкрелидзе, Иванов, 1984, т. 2: 665-670].
Согласно гипотезе Т.Гамкрелидзе и В.Иванова, колыбель древнейших носителей и.-е. языка должна была находиться в Закавказье – на Армянском нагорье. Подавляющее большинство специалистов по индоевропеистике не согласились с этим выводом, противоречащим устоявшимся взглядам, но тезис о горном характере прародины, тем не менее, был принят многими и ныне считается одним из принципиально важных факторов при определении экологического окружения древнейших индоевропейцев [Сафронов, 1989: 46; Леман, 1991; Павленко, 1994: 45-47; Григорьев, 1999].
Принятие этого тезиса должно приводить к отказу от поисков центра распространения и.-е. языков в открытых степях и лесостепях Восточной Европы, где прародину индоевропейцев пытались локализовать такие известные исследователи как Отто Шрадер, Гордон Чайлд, Мария Гимбутас и др., а также на равнинах севера Центральной Европы, где её были склонны размещать многие видные лингвисты [Hirt, 1905; Pokorny, 1936, 1949; Specht, 1944, 1947; Thime, 1953; Schmid, 1972].
«Зимняя» и «горная» терминология индоевропейцев
Казалось бы, поскольку положение о горном характере прародины вносит столь важные коррективы в определение направления поисков, оно требует тщательной проверки, но, увы, рядом исследователей данное утверждение было принято практически без попыток критического осмысления. Попробуем разобраться – действительно ли приведенные Т.Гамкрелидзе и В.Ивановым данные позволяют сделать вывод о непременной привязке прародины к горному ландшафту. Для удобства обобщим соответствующий «зимний» и «горный» лексический материал[ii] [Гамкрелидзе, Иванов, 1984, т. 2: 613-616, 665-683; ср. Pokorny, 1958-1959] в виде таблиц.
Таблица 1. Названия снега, мороза, зимы в и.-е. языках
| И.-е. праформа, | Языковая группа (язык) | |||||
| Значение | Герм. | Балт. | Слав. | Кельт. | Лат. | Алб. |
| *sneigh-“снег” | гот. snaiwsд.-в.-н. snēoд.англ.snāw | прус.snaygisлит. sniēga “снежит” | о.-сл.*snĕgъ | д.-ирл. snechtasnigid “идет дождь, снег”вал. nyf “снег” | nix,(р.) niuis,ninguit“снежит” | |
| *eis- / *īs-“лёд”, “холод” | д.-в.-н. īsд.англ. īs“лёд” | |||||
| *(i)eg-“лёд”, “холод” | д.исл. jaki“льдинка” | ирл. аigвал. iāбрет. іen“лёд” | ||||
| *preuso-“иней”, “мороз” | д.исл. frjósaд.англ.frēosan д.-в.-н. frīosan “мёрзнуть” | вал. rhew“мороз” | pruīna“иней”“изморозь” | |||
| *ĝheim- / *ĝhiiōm-“зима” | д. исл. gōi“зимний месяц” | лит. žiemà“зима”, žiemiaî “север”лтш. ziema“зима” | о.-сл.*zima | ирл. ga(i)mвал. gaem“зима”галл. giamon-“зимний месяц” | hiems“холодная пора”,“зима” | dimёr“зима” |
Таблица 1 (продолжение)
| И.-е. праформа, | Языковая группа (язык) | |||||
| Значение | Греч. | Арм. | Иран. | Др.- инд. | Хетт. | Тохар. |
| *sneigh-“снег” | Νιφάς ,νιφέμεννείφει“снежит” | авест. snaēžāţ“снежит” | siņeha“снег”инд. snih- “влажный” | |||
| *eis- / *īs-“лёд”, “холод” | авест. aēxa-“лёд”, “мороз”афган. yaxnί“мороз”памир. aγd“замёрзший” | |||||
| *(i)eg-“лёд”, “холод” | egan“лёд” | |||||
| *preuso-“иней”, “мороз” | pruşvā“иней” | |||||
| ? *krus-t-“лёд”, “холод”,“мороз”* | κρύσταλλος “лёд”гом. κρύος“мороз” | krost-kross-krossune“холод” | ||||
| ĝheim- / *ĝhiiōm-“зима” | Χεϊμα “зима,холодная дождливая пора”,χιών “снег” | jmeṙn “зима”jiun “снег” | авест. zyā(p.) zimō“зима”памир. вахан. zæm “снег” | hēmantá-,hēman “зимой”himá “снег” | gimmant-“зима” | |
Таблица 2. Названия, связываемые с горным ландшафтом в и.-е. языках
| И.-е. праформа, | Языковая группа (язык) | |||||
| Значение | Герм. | Балт. | Слав. | Кельт. | Лат. | Алб. |
| *khel-/ *khol-“холм”,“возвышенность” | д.исл. holmr“остров”д.англ. hyll“холм” | лит. kálnasлтш. kaĺns“гора” | о.-сл. *čelo “чело”, “лоб” | др.-ирл. coll“голова” | columen“вершина” collis “холм” | |
| *bhergh-“гора”, “висота” | д.-в.-н. bergд.исл. bjargд.англ.beorg “гора” | о.-сл.*ber(e)g-“берег” | др.-ирл. briгалл. briga“гора” | burg“гора”, “высота” | ||
| *ment-“гора”“возвышенность”“выступ” | брет. menezвалл. mynydd“гора” | mōns«гора”(р.) montis,mentum“выступ” | ||||
| *Heguor-“вершина” | лтш. agrs“ранний” | |||||
| *ond-“гора”, “скала” | ирл. ond, onn“гора”, “скала” | |||||
| *guer-/ *gurі-“гора”, “горный лес” | прус. garian“дерево”лит. gíreлтш. dzira“лес” | о.-сл. *gora“гора”болг., с.-хв.гора “лес” | gur “скала” | |||
| *perkuu-/ *peru-“дуб”, “горный лес”, “божество грома, связанное с культом дуба” | д.-в.-н. Fergunna“лесистые горы”, “горный лес”гот. fairguni “горная местность” | лит. Perkunas“бог грома”прус. рerkunіs“гром” | о.-сл. *Perunъ“бог грома”укр. перун“гром”рус. перуны“молнии” | гал. Hercynia silva,Άρκυνια ορη,Ερκοζ “дубовый лес” | quercus “дуб” |
Peren-di“небо”,“бог” Κεραυνον ορεων (Страбон в Иллирии) |
Таблица 2 (продолжение)
| И.-е. праформа, | Языковая группа (язык) | ||||||||
| Значение | Греч. | Арм. | Иран. | Др.- инд. | Хетт. | Тохар. | |||
| *khel-/ *khol-“холм”,“возвышенность” | κολώνη“холм”κολοφών“вершина” | kalmara“гора” | |||||||
| *bhergh-“гора”, “висота” | -berj“высота” | ав. bæræzant- “высокий”осет. bærzond-“высота, гора” | brhant-“высокий”,“огромный” | ||||||
| *ment-“гора”,“возвышенность”“выступ” | авест. mati“предгорье” |
|
|||||||
| *ond-“гора”, “скала” | adri-“большая скала” | ||||||||
| *Heguor-“вершина” | авест. Aγra-“вершина”, “начало” | ágra-“вершина”“верх” |
Hekur“вершина горы” |
||||||
| *guer-/ *gurі-“гора”, “горный лес” | δειρός “холм”гом. βορέης“северный (горный) ветер” | авест. gairi- “гора” | giri- “гора” | ||||||
| *perkuu-/ *peru-“дуб”, “горный лес”, “божество грома, связанное с культом дуба” | кафир.Pärun“бог войны” | parkati “священное дерево”
Parjànya“бог грозы”пандж. pargāi “каменный дуб” |
peru peruna“скала” | ||||||
Сокращения: авест., ав. – авестийский, алб. – албанский, арм. – армянский, афган. – афганский, балт. – балтский, болг. – болгарский, брет. – бретонский, вал. – валлийский, галл. – галльский, герм. – германский, гом. – гомеровский, гот. – готский, греч. – (древне)греческий, д.англ. – древнеанглийский, д.-в.-н. – древневерхненемецкий, др.-инд. – древнеиндийский, др.-ирл. – древнеирландский, д.исл. – древнеисландский, и.-е. – индоевропейский, иран. – иранский, ирл. – ирландский, кафир. – кафирский, кельт. – кельтский, лат. – латинский, лит. – литовский, лтш. – латышский, о.-сл. – общеславянский, осет. – осетинский, памир. – памирский, пандж. – панджаби, прус. – (древне)прусский, рус. – русский, с.-хв. – сербско-хорватский, слав. – славянский, тохар. – тохарский, укр. – украинский, хетт. – хеттский, (р.) – родительный падеж.
Горы и высоты
Как видим, «горная терминология» представлена словами со значениями: ‘вершина’, ‘возвышенность’, ‘гора’, ‘холм’, ‘горный лес’, ‘горный дуб’. Уже с первого взгляда половина из этих названий вызывает сомнения относительно трактовки их как терминов, указывающих на (высоко)горный характер древнейших мест обитания. Действительно, слова обозначающие высоту, верхушку чего-либо, нечто возвышающееся, выпуклое, в части тех языков и диалектов, носители которых поселились в горном ландшафте, естественно связаны с горами. Но это только указывает на то, что в праязыке были понятия высоты, выпуклости (неровности местности) или верхушки чего-либо (ср. вариации значений *bhergh- и *Heguor-) – дерева, например. Мнение, будто лексемы *bhergh-, *Heguor- изначально обозначали именно горы, возвышающиеся до небес, и их привычный для глаза каждого индоевропейца образ породил абстрактные понятия высоты и вершины [ср. Гамкрелидзе, Иванов, 1984, т. 2: 667-669], является не более чем умозрительным предположением. Совсем не обязательно эти понятия изначально были связаны непременно с горами, или, вообще, с особенностями рельефа земной поверхности.
Если мы и примем, вслед за Т.Гамкрелидзе и В.Ивановым, значение ‘холм’ в качестве основного для лексемы *khel-, (которая в ряде языков имеет значение ‘лоб’, ‘голова’, ‘остров’, ‘верхушка’), следует учесть, что холмы и возвышенности известны не только в горных местностях. Следовательно, лексема *khel- в качестве доказательства горного ландшафта прародины никоим образом привлечена быть не может.
Хотя для ряда слов: *guer- / *guri-, *ment-, м. б. *bhergh-, *ond-восстановление первоначального значения ‘гора’ выглядит убедительным, но и они не могут послужить однозначным доказательством горного характера прародины. Ведь далеко не факт, что эти слова обозначали именно горы в нашем нынешнем понимании.
Понятие «гора» может применяться жителями равнинных ландшафтов для обозначения возвышений рельефа, которые не являются горами в современном научно-географическом смысле этого слова [ср. Шафарик, 1848, I, 1: 216]. Например, можно вспомнить место из летописи, где рассказывается об основании Киева: “И сhдяше Кии на горh, кдh нынh увоз Боричевъ, а Щекъ сhдяше на горh, где нынh зовется Щековица…” и т. д. Или: “Бh бо тогда вода текуще возлh горы Киевьския и на Подолh не сhдяхуть людье, но на горh” (Ипат. л.) и т. п. Хотя славянское гора (*gora) продолжает и.-е. *guer-/ *guri-, как известно, «горы», на которых возник и стоит Киев, являются лишь участком возвышенного берега равнинной реки.
Поскольку невозможно установить – перенесли ли жители горных стран названия гор как таковых на равнинные всхолмления или наоборот, сколь бы ни был обширен набор слов со значением ‘гора’ или ‘холм’, они не могут считаться доказательством горного характера прародины. То же самое можно сказать и о семе ‘горный лес’: неизвестно чтó скрывалось под этим названием – действительно лес в горах или покрытый древесной растительностью высокий берег (*bhergh-) водоёма.
Горный дуб и повелитель грозы
Сказанное может вызвать впечатление, будто на основе лексики в принципе невозможно обнаружить доказательств размещения индоевропейцев в каком-то определенном виде ландшафта. Но это не совсем так. Доказательством расположения носителей и.-е. «праязыка» в горах могли бы быть термины для каких-то очень специфических реалий горного рельефа и горного климата, особенно названия животных и растений, не встречающихся на равнинах. Поскольку значительная часть носителей индоевропейских языков (греки, армяне, албанцы, хетты, иранцы, отчасти кельты, германцы, индоарии и др.) исторически тесно связана с горными странами и местностями со специфическим горным биотопом, теоретически такая возможность не исключена.
В списке Т.Гамкрелидзе и В.Иванова мы находим лишь одно название, якобы касающееся специфически горной флоры – это лексема *perkuu-, для которой авторы реконструируют значение ‘горный дуб’ [Гамкрелидзе, Иванов, 1984, т. 2: 614]. Сюда же отнесена форма *peru-, которую авторы считают бессуфиксальным вариантом этой же лексемы с тождественной семантикой.
Значение ‘горный дуб’, точнее – ‘каменный дуб’ или ‘скальный дуб’ подтверждает для этой лексемы только язык панджаби, относящийся к индоарийской языковой группе и распространённый в бассейне среднего Инда и в западных отрогах Гималаев. В латинском и других языках соответствующие рефлексы лексемы имеют значение просто ‘дуб’, в германской и кельтской языковых группах представлено значение ‘горный лес’, ‘лесистые горы’, реже – ‘дубовый лес’. У балтских народов этот же корень воплотился в имени Perkun(a)s – божества грома и неба, культ которого связан с дубом. Родственным Perkunas’у считается славянский Перун – белор. Пярун, польск. Piorun и т. д. (имеющий, однако, основу *peru-), культ которого также связан с дубом и громом [Pokorny, 1958, II: 822]. Ярко выраженный сакральный характер, связанный с небом и грозой, имеют рефлексы основы и в ряде других и.-е. языков [Иванов, Топоров, 1974: 4-30; Гамкрелидзе, Иванов, 1984, т. 2: 614-615].
Сложную и запутанную связь понятий ‘небо’ – ‘гроза’ – ‘дуб’ – ‘дубовый лес’ – ‘бог неба, воплотившийся в дубе (или связанный с ним)’ Т.Гамкрелидзе и В.Иванов объясняют следующим образом: “Связь … имени бога грома с названием ‘горного дуба’, ‘дубового леса на горе’, ‘горы’, ‘скалы’ легко объясняется древнейшими представлениями о молнии, поражающей мощные дубы на вершинах гор. Такие представления должны были отражать постоянно наблюдаемые явления в высокогорных районах обитания древних индоевропейских племён” [Гамкрелидзе, Иванов, 1984, т. 2: 615].
Вполне вероятно, конечно, что эффект попадания молнии в дерево должен был вызывать у наших далёких предков религиозные чувства. Но убедительность предложенного объяснения наталкивается на существенные препятствия: во-первых, молнии попадали не только в дубы, во-вторых, подобное явление могли наблюдать не только жители высокогорных местностей. В пользу последнего свидетельствует, в частности, то, что представления о связи между грозовым небом и дубом наиболее ярко сохранились у балтов и славян – равнинных жителей [Иванов, Топоров, 1974: 6, 12-17].
Как видим, объяснение Т.Гамкрелидзе и В.Иванова выглядит довольно натянутым. Но следует учесть, что вопрос о соотношении основ *peru- / *perkuu- и первичности их значений в целом недостаточно разработан в научной литературе. Некоторые исследователи отделяют этимологию имени Перуна, т. е. персонифицированной грозы (основа *peru-) от названия дуба — основа *perkuu- [Фасмер, т. III: 246-247]. Но даже, если это так, отрицать определенную историческую связь между этими двумя основами трудно, особенно учитывая идейно и функционально почти совпадающих балтского и славянского мифологических персонажей, чьи имена восходят к *perkuu- и *peru- [ср. Иванов, Топоров, 1974: 4-30].
Возможно, здесь следует видеть контаминацию, переосмысление и дальнейшее перераспределение первично разных основ с разными значениями, что произошло вследствие осмысления дуба (*perkuu-), на определенном этапе мифологических представлений, как священного дерева могущественного божества (бога грозы (?) *Рeru-), и атрибутирования дубового леса, как места чествования божества[1].
Мифологическое осмысление дуба как дерева бога грозы могло произойти, на мой взгляд, из-за близости их «мифологического статуса»: дуб у многих народов считался самым мощным и важным деревом, своего рода «царём» мира деревьев и растений[2], так же бог грома (Зевс, Юпитер, Перкунас, Индра) почитался у индоевропейских народов, как самый сильный среди богов, нередко выступая небесным воплощением патриарха, главы рода и вождя.
То обстоятельство, что в ряде германских и кельтских языков основа *perkuu- ‘дуб’, ‘дубовый лес’ стала обозначать лес в горах, легко объясняется тем, что именно возвышенности, в частности покрытые лесом, у многих древних народов становились местами поклонения и отправления культов [Рыбаков, 1983: 285-303]. Поэтому естественно, что в некоторых диалектных группах обозначение священной обители наиболее грозного бога распространилось на покрытые лесом возвышенности и горные массивы. В их ряду наиболее знаменит известный в эпоху поздней античности Герцинский лес – череда средневысоких горных хребтов к северу от Дуная, название которого восходит к пракельтскому *рerkuni- [3].
Как бы ни было, вполне очевидно, что убедительных доказательств употребления основы *perkuu- в качестве обозначения специфически горного растения мы не имеем. Перенос в отдельных языках названия дуба на горные разновидности вполне естественен. Для основы *peru- значение ‘дуб’ или ‘горный дуб’ вообще не засвидетельствовано.
Зима и снег
Таким образом, вся совокупность приведенных Т.Гамкрелидзе и В.Ивановым аргументов не даёт оснований для привязки индоевропейской прародины к горному ландшафту.
Конечно само по себе обстоятельство отсутствия в и.-е. словаре специфической горной терминологии не может быть использовано как доказательство расположения и.-е. прародины в равнинных местностях, ведь существенная часть древней ландшафтно-экологической лексики несомненно была утрачена в процессе многочисленных миграций потомков носителей общеиндоевропейского языка.
Но если строгих доказательств пребывания индоевропейцев эпохи «праязыка» в горном ландшафте нет, то как быть с терминами, отображающими холодное время года, указывающими на знакомство со снегом, морозом, льдом? Являются ли они свидетельством в пользу отнесения прародины к умеренной (или субарктической) природной зоне?
Следует, видимо, согласиться с теми авторами, которые считают, что само по себе наличие в и.-е. словаре имен для зимы, снега, мороза и льда не позволяет делать однозначных и прямых выводов о северной атрибуции прародины. Однако наблюдения над семантической вариативностью соответствующих лексем в отдельных языках, как кажется, могут дать более определённые результаты.
В ряде южных и.-е. языков — индоиранских, греческом и армянском общеиндоевропейское слово для зимы (*ĝhiiem-) обозначает также снег: др.-инд. himá, др.-греч. χιών, арм. jiun ‘снег’ [Pokorny, 1958, I: 425-426], памир. вахан. zəm ‘снег’ [Гамкрелидзе, Иванов, 1984, т. 2: 681]. В то же время в части этих языков выступает и общеиндоевропейское *sneigh-: греческое νιφας, др.-инд. siņeha, т. е. для обозначения снега используются синонимические дублеты.
В чём может быть причина такого перераспределения значений в южных языках? Первичной (общеиндоевропейской) эта ситуация не могла быть — ведь невероятно чтобы во всех северных и.-е. языках, где основы *ĝheim-/*ĝhiiem- и *sneigh — семантически чётко разграничены, одно из древних названий снега стало обозначать холодное время года и только его, а за другим повсеместно закрепилось исключительно первичное значение, т. е. ‘снег’ (ср. таблицу 1). Скорее, как собственно и считается многими исследователями, совпадение значений в южных языках является вторичным и относительно поздним. Т. е. древние греки, армяне и часть ариев стали обозначать снег словом, ранее обозначавшим холодное время года – зиму.
Причина этого семантического сдвига нечасто обсуждается в литературе, но представляется достаточно прозрачной.
Как известно, снег в субтропической зоне, куда входят центральная и южная части Балканского полуострова, Анатолия, Закавказье, Месопотамия и тем более в тропиках, куда относится Северная Индия, выпадает почти исключительно в горах, а на высокогорьях держится круглый год – и зимой, и летом. В низинах же, где зимой становится лишь немного прохладнее, чем летом, но крайне редко температура опускается ниже нуля, осадки обычно бывают в виде дождей. Т. е. оппозиция ‘холодная снежная зима’ – ‘тёплое дождливое лето’ в субтропических странах не столько обусловлено сезонно, сколько зависит от уровня поднятия рельефа в каждой конкретной области. Представляется очевидным, что если носители греческого, армянского и индоиранских языков были автохтонами юга, понятие ‘зимы’, как прохладной и дождливой, но мало связанной со снегом, поры года, не могло быть перенесено на снег, выпадающий и долго лежащий в высокогорных районах, постоянно украшающий вершины высоких гор.
Таким образом, следует, очевидно, полагать, что семантическое смещение ‘зима’ → ‘снег’ было обусловлено тем, что холодный снег в горах явился своего рода олицетворением свойств морозной северной зимы, как бы напоминая о ней тем, кто был с ней ранее знаком. Это обстоятельство служит достаточно убедительным указанием на перемещение предков греков, армян,[4] индоариев а также части иранцев из краёв, где зимнее время сопряжено с морозами и где повсюду выпадает снег, в южные страны, где снег встречается только в горах[5].
Карта
климатических поясов и размещение основных индоевропейских языков в
раннеисторическое время. А — армянский, Б — балтский, Г — германский, Гр
— греческий, Инд — индоарийский, Ир — иранский, К — кельтский, Л
-латинский, Пам — памирский ваханский (язык иранской группы), С —
славянский, Х — хеттский.
Вывод
Итак, мы приходим к заключению, что языковые предки греков, армян, индоариев приходят на свои исторические места обитания с территорий с ярко выраженной и снежной зимней порой, т. е. из областей умеренной зоны. Видимо там же, к северу от субтропической зоны, мы должны искать общий центр распространения носителей индоевропейских языков. Находиться он мог как в областях прилегающих к горным массивам, так и вдали от них.
Литература:
Гамкрелидзе Т. В., Иванов Вяч. Вс. Индоевропейский язык и индоевропейцы. — Тбилиси: Изд. Тбил. университета, 1984. Тт. 1-2.
Григорьев С. А. Древние индоевропейцы. Опыт исторической реконструкции. Челябинск, 1999.
Дьяконов И. М. О прародине носителей индоевропейских диалектов // Вестник Древней Истории. 1982. № 3. С. 3 — 30.
Иванов Вяч. Вс., Топоров В.Н. Исследования в области славянских древностей. — М.: Наука, 1974.
Конча С. В. Проблема прабатьківщини індоєвропейців в історіографії // Археологія. – 1998. — № 3. – С. 77 – 90.
Леман В. П. Новое в индоевропеистических исследованиях. Пер. с англ. // Вопросы языкознания. 1991. № 4. С. 18 — 27.
Майрхофер М. Индоевропейская грамматика. Фонетика // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 21. — М.: Прогресс, 1988. С. 122 — 159
Мейе А. Введение в сравнительное изучение индоевропейских языков. (Пер. с франц.) М. — Л.: Гос. Соц. Эконом. изд., 1938.
Павленко Ю. В. Передісторія давніх русів у світовому контексті. — К.: Фенікс, 1994.
Порциг В. Членение индоевропейской языковой области. Пер. с нем. (Heidelberg, 1954). — М.: Прогресс, 1964.
Рыбаков Б. Язычество древних славян. – М.: Наука, 1983.
Савченко А. Н. Сравнительная грамматика индоевропейских языков. — М.: Высшая школа, 1974.
Сафронов В. А. Индоевропейские прародины. — Горький: Волго-вятское книжн. изд-во, 1989.
Семереньи О. Введение в сравнительное языкознание. (Пер. с нем.) — М.: Прогресс, 1980.
Шафарик П.І. Славянскія древности. (Пер. с чешского). — М.: Изд-во Моск. Университета, 1848. Т.1 — 3.
Шрадер О. Сравнительное языкознание и первобытная история (Пер. с нем.). — СПб.: Изд-во А.Бенке., 1886.
Hirt H. Die Indogermanen, ihre Verbreitung, ihre Urheimat und ihre Kultur. Bd. 1-2. Strassburg: Karl J. Trübner, 1905 — 1907.
Kilian L. Zum Ursprung der Indogermanen. Forschungen aus Linguistik, Pràhistorie und Anthropologie. — Bonn: Habelt, 1983.
Mallory J. P. A History of the Indo-European problem // The Journal of Indo-European Studies . Vol. 1., 1973. № 1. P. 21 – 66.
Mann S. E. Die Urheimat der “Indoeuropäer”. Sprachwissenschaftliche Zeugnisse // Die Urheimat der Indogermanen. Hrsg. von Anton Scherer. – Darmstadt: Wisseschaftliche Buchgeselschaft, 1968. S. 224 – 255.
Pictet A. Les origines Indo-Europeennes ou les Aryas primitifs, essae de paleontologie linguistique. Р. I – II. Paris: Joël Cherbuliez, 1859-1863.
Pokorny J. Substratteorie und Urheimat der Indogermanen // Mitteilungen der Anthropologischen Gesellschaft. Bd. 66. Wien, 1936. S. 69 – 91.
Pokorny J. Die Träger der Kultur der Jungsteinzeit und die Indogermanenfrage // Urgeschichte der Schweiz. Hrsg. von Otto Tschumi; Huber & Co., Frauenfeld 1949. S. 689 – 693
Pokorny J. Indogermanisches Etymologisches Wörterbuch. Bd. I-II. Bern- München: Francke Verlag, 1958-1959.
Schmid W.P. Baltische Gewassernamen und das vorgeschichtliche Europa // Indogermanische Forschungen. Bd. 77. H.1. 1972. S. 1-18.
Specht F. Die Ausbreitung der Indogermanen. Berlin: Walter de Gruyter & Co, 1944.
Specht F. Die Ursprung der indogermanischen Declination. – Gottingen: Vandenhoeck & Ruprecht, 1947.
Thime P. Die Heimat der indogermanischen Gemeinsprache // Abhandlung der Akademie der Wissenschaften und Literatur. – Mainz; Wiesbaden, 1953. S. 539 – 613.
[1] Но возможно также предположение, требующее специального лингвистического обоснования, что *perkuu- является основой прилагательного, производной от основы *peru- “гроза”, “бог грозы”, которое изначально применялось для обозначения места поклонения божеству грома и молнии и других его атрибутов.
[2] Видимо не случайно у славян древнее название дуба заменено табуистичным *dębъ, буквально означающим “дуплистый”, подобно тому, как изменено названиие медведя – наиболее могучего зверя из известных славянам – о.- сл. *medъědъ “медоед” вместо и.-е. *arkto-.
[3] Весьма интересно сохранившееся название нескольких возвышенностей в Литве — Perkunija, где по народным поверьям когда-то жил Перкунас. Название в фонетическом отношении полностью соответствует древнекельтскому названию Hercynia silva (= Άρκυνια ορη) «Герцинский лес».
[4] По мнению В.Порцига [1964: 233] у языковых предков греков и армян это семантическое смещение произошло во времена, когда они пребывали в тесном контакте на севере Балканского полуострова.
[5] В индоарийских языках глагол snih- утратил первоначальное значение «снежить» и приобрел содержание «быть влажным, мягким», что является вполне закономерным учитывая экологические особенности Индии. О том, откуда исторические индоарии вообще имели представление о снеге и морозе красноречиво свидетельствует название гор Гималаи — «снежные», «холодные» (от др.-инд. himá- «снег»).
[i] Конча С. Екологія індоєвропейської прабатьківщини: сніг узимку, чи сніг у горах? // Вісник Київського університету. Серія: українознавство. – Вип. 6. — 2002. – С. 24 – 29
[ii] Индоевропейские праформы поданы в “традиционной” фонетической реконструкции. Относительно особенностей фонетического оформления в книге Т.Гамкрелидзе – В.Иванова и степени их приемлемости см.: Семереньи, 1980: 158-166; Дьяконов, 1982: 4-9; Майрхофер, 1988.
