За 200 с небольшим лет европейской колонизации на Зеленом Континенте
практически не осталось «чистокровных» аборигенов, то есть тех, у кого в
родословной не было бы ни одного выходца из Европы. Законы биологии
неумолимы, и дефицит женщин среди иммигрантов первой волны (каторжников,
ссыльнопоселенцев и их охраны) компенсировался за счет аборигенок.
В отличие от Сибири или Южной Америки, где метисы, как правило, становились полноправными членами «белого» сообщества или составляли там отдельную социальную группу, в Австралии (а также Северной Америке) большинство из них оставалось в племени матери. Их потомки, в свою очередь, унаследовали от своих европейских предков более высокую толерантность к европейским болезням и алкоголю, что давало им более высокие шансы дожить до репродуктивного возраста и произвести на свет больше детей по сравнению с теми, у кого не было европейских генов. Механизм положительной селекции и продолжавшееся сексуальное рабство привели к тому, что у выходцев из 8-ми племен, живших до прихода поселенцев на территории штата, 70% мужчин являются прямыми потомками европейцев, в основном англичан.
А вот с остальными 30% ситуация очень любопытная. В теме о гаплогруппе А1а я уже приводил сводное дерево «коренных» линий из штата Южная Австралия. Повторю его, для удобства
На врезке слева внизу – фрагмент карты с проекта Ethnologue.com, где перечислены эти 8 племен. Все они говорят (или говорили в недавнем прошлом) на родственных языках, относящихся к семье пама-нюнган, разошедшейся, по оценкам лингвистов (в том числе новозеландцев Р. Грея и К. Аткинсона), около 5000 лет назад. Смотрим теперь на диаграмму и видим, как минимум, 9 далеко отстоящих линий разного возраста, не считая разрозненных гаплотипов из гаплогрупп С1 («костёнковская»), К* («усть-ишимская») и О (восточно-азиатская). Общие предки этих линий уходят на десятки тысячелетий вглубь, тогда как языки и культурные традиции племен указывают на намного более позднее время, когда они составляли одну общность.
Налицо явное противоречие с интуитивным доводом, что общества охотников-собирателей состояли из групп близких родственников, а их общие предки жили сравнительно недавно. На приведенной выше диаграмме под это определение подпадают только 3 ветви гаплогруппы С1 в верхней ее части. Все остальные имеют «возраст», сопоставимый с генеалогическими линиями Европы или Ближнего Востока, и более-менее равномерно распределены среди всех исследованных племен. На этот счет было специальное исследование австралийских популяционных генетиков. То есть в условиях изоляции от остального мира (единичные миграции носителей гаплогруппы О из Азии не в счет) в Австралии ни одна из генеалогических линий не стала доминирующей, как, например, E1b1a в Африке или O2b в Японии и Корее, и один и тот же набор гаплогрупп и ветвей «тасовался» на ее территории в течение десятков тысяч лет, сохраняя примерное равновесие.
Второй пример, еще более «чистый», – это выборка ископаемой ДНК из мезолитической стоянки Мутала в Швеции. Согласно датировкам, все исследованные образцы попадают на одно и то же время, а это подразумевает, что все эти люди принадлежали одному и тому же или родственным племенам охотников-собирателей. Если поместить данные ДНК мужчин из этого племени/племен на фрагмент дерева гаплогруппы I2 (помечено галочками), то мы наблюдаем точно такую же картину, что и у их собратьев из Австралии: Y-хромосомный предок этой группы родственников уходит на десятки тысяч лет вглубь.
Видимо, объяснение этой «первичной» полигаплогруппности мезолитических обществ следует искать в их эгалитарном характере и низком уровне рождаемости и детской смертности, в сравнении с неолитом. Если у земледельческих обществ процветал культ плодовитости, где идеалом для женщины считалось забеременеть сразу после рождения ребенка, а для мужчины – зачать как можно больше детей от как можно большего числа женщин, то у бродячих племен, живших в гармонии с природой, отношение к продолжению рода было более взвешенным, похожим на то, что сейчас принято в постиндустриальном обществе. Чтобы ребенок стал полноправным членом племени, надо брать не количеством, в надежде, что выживут лучшие, а качеством воспитания и заботой всех членов рода, а не одних лишь родителей. Помимо мировоззренческих, были и физиологические причины – часто рожавшая женщина рано теряла силы и становилась обузой для соплеменников, а ее муж, лишенный регулярных половых контактов на время беременности, невольно становился источником конфликтов в своем племени.
В производящих обществах, где уже существовали излишки пищи и была строгая социальная иерархия, появились механизмы подавления и компенсации конфликтов, в том числе через систему брачных отношений, дававших преимущество в продолжении рода тем, кто находился на более высокой социальной ступеньке. При такой асимметрии менее удачные генеалогические линии постепенно «вымывались», чему способствовала высокая детская смертность от болезней и недоедания, более сильно поражавших бедные семьи. В эгалитарных обществах эпохи мезолита и раннего неолита такого явного преимущества никто не имел, и у всех членов племени были примерно равные шансы произвести на свет и довести до репродуктивного возраста своих детей. Появление новых и угасание старых генеалогических линий в таких сообществах подчинялось в значительной степени законам статистики и не коррелировало столь явно с процессами этногенеза и миграциями. Далеко разошедшиеся линии как Y-, так и мито-ДНК накапливались с течением времени в пределах небольших групп, что мы и наблюдаем в этих двух примерах.
Таким образом, появление в той или иной этнической группе доминирующих генеалогических линий с относительно недавним общим предком можно считать своего рода индикатором их социального переустройства. В силу естественных причин, такая асимметрия более выражена для Y-хромосомных линий. В мито-ДНК она проявляется в меньшей степени или вообще почти незаметна.
Предвижу, что предложенную здесь модель могут назвать слишком умозрительной и не поддающейся проверке. В ее защиту могу привести наблюдения этнографов, изучавших племена охотников и собирателей. Как правило, у них в семьях редко бывает много детей, потому что забота о них ложится слишком большим грузом на все сообщество. Соответственно, и внимания они получали больше, чем в многодетных и постоянно голодных семьях первых земледельцев. В качестве естественного противозачаточного средства практикуется долгое, вплоть до 4-5 лет, кормление грудью. Многоженство у таких народов почти не встречается, а вот несколько мужей или партнеров у одной женщины – совсем не экзотика. Ныне устаревшая концепция матриархата отнюдь не на пустом месте возникла. О том, как относились люди палеолита и мезолита к своим детям, можно судить по детским захоронениям той эпохи, которые по убранству не уступают взрослым, а то и превосходят их. Дети и даже младенцы были полноправными членами племени, а не сырьем для воспроизводства себе подобных, как порой случалось в последующие времена. Отсутствие доминирующего ДНК-рода при таких условиях – это, скорее, правило, чем исключение.
Наконец, обе выборки можно считать эталонными для сообществ, живших исключительно присваивающим укладом хозяйства и никогда не имевших контактов с теми, где уже практиковался производящий уклад. Последнее обстоятельство важно, потому что почти все племена охотников-собирателей по состоянию на начало Нового Времени такие контакты имели. Они активно использовали разнообразную продукцию ремесленников, земледельцев и скотоводов для своих нужд, обменивались с ними товарами, а также перенимали часть их социальных институтов. При внешних материальных атрибутах людей эпохи мезолита эти сообщества (например, бушмены Африки или ведды Шри Ланки) сильно от них отличались в социальном плане, будучи не самодостаточными группами, а частью сложной структуры местного многоукладного общества. Такое положение не могло не сказаться на ДНК-генеалогии этих племен, структура линий мало чем отличается от живущих поблизости земледельцев и скотоводов. Свой вклад вносила и метисация, о которой речь шла в начале заметки, а также войны и болезни – неизбежные спутники столкновения разных миров.
Игорь Рожанский,
кандидат химических наук
В отличие от Сибири или Южной Америки, где метисы, как правило, становились полноправными членами «белого» сообщества или составляли там отдельную социальную группу, в Австралии (а также Северной Америке) большинство из них оставалось в племени матери. Их потомки, в свою очередь, унаследовали от своих европейских предков более высокую толерантность к европейским болезням и алкоголю, что давало им более высокие шансы дожить до репродуктивного возраста и произвести на свет больше детей по сравнению с теми, у кого не было европейских генов. Механизм положительной селекции и продолжавшееся сексуальное рабство привели к тому, что у выходцев из 8-ми племен, живших до прихода поселенцев на территории штата, 70% мужчин являются прямыми потомками европейцев, в основном англичан.
А вот с остальными 30% ситуация очень любопытная. В теме о гаплогруппе А1а я уже приводил сводное дерево «коренных» линий из штата Южная Австралия. Повторю его, для удобства
На врезке слева внизу – фрагмент карты с проекта Ethnologue.com, где перечислены эти 8 племен. Все они говорят (или говорили в недавнем прошлом) на родственных языках, относящихся к семье пама-нюнган, разошедшейся, по оценкам лингвистов (в том числе новозеландцев Р. Грея и К. Аткинсона), около 5000 лет назад. Смотрим теперь на диаграмму и видим, как минимум, 9 далеко отстоящих линий разного возраста, не считая разрозненных гаплотипов из гаплогрупп С1 («костёнковская»), К* («усть-ишимская») и О (восточно-азиатская). Общие предки этих линий уходят на десятки тысячелетий вглубь, тогда как языки и культурные традиции племен указывают на намного более позднее время, когда они составляли одну общность.
Налицо явное противоречие с интуитивным доводом, что общества охотников-собирателей состояли из групп близких родственников, а их общие предки жили сравнительно недавно. На приведенной выше диаграмме под это определение подпадают только 3 ветви гаплогруппы С1 в верхней ее части. Все остальные имеют «возраст», сопоставимый с генеалогическими линиями Европы или Ближнего Востока, и более-менее равномерно распределены среди всех исследованных племен. На этот счет было специальное исследование австралийских популяционных генетиков. То есть в условиях изоляции от остального мира (единичные миграции носителей гаплогруппы О из Азии не в счет) в Австралии ни одна из генеалогических линий не стала доминирующей, как, например, E1b1a в Африке или O2b в Японии и Корее, и один и тот же набор гаплогрупп и ветвей «тасовался» на ее территории в течение десятков тысяч лет, сохраняя примерное равновесие.
Второй пример, еще более «чистый», – это выборка ископаемой ДНК из мезолитической стоянки Мутала в Швеции. Согласно датировкам, все исследованные образцы попадают на одно и то же время, а это подразумевает, что все эти люди принадлежали одному и тому же или родственным племенам охотников-собирателей. Если поместить данные ДНК мужчин из этого племени/племен на фрагмент дерева гаплогруппы I2 (помечено галочками), то мы наблюдаем точно такую же картину, что и у их собратьев из Австралии: Y-хромосомный предок этой группы родственников уходит на десятки тысяч лет вглубь.
Видимо, объяснение этой «первичной» полигаплогруппности мезолитических обществ следует искать в их эгалитарном характере и низком уровне рождаемости и детской смертности, в сравнении с неолитом. Если у земледельческих обществ процветал культ плодовитости, где идеалом для женщины считалось забеременеть сразу после рождения ребенка, а для мужчины – зачать как можно больше детей от как можно большего числа женщин, то у бродячих племен, живших в гармонии с природой, отношение к продолжению рода было более взвешенным, похожим на то, что сейчас принято в постиндустриальном обществе. Чтобы ребенок стал полноправным членом племени, надо брать не количеством, в надежде, что выживут лучшие, а качеством воспитания и заботой всех членов рода, а не одних лишь родителей. Помимо мировоззренческих, были и физиологические причины – часто рожавшая женщина рано теряла силы и становилась обузой для соплеменников, а ее муж, лишенный регулярных половых контактов на время беременности, невольно становился источником конфликтов в своем племени.
В производящих обществах, где уже существовали излишки пищи и была строгая социальная иерархия, появились механизмы подавления и компенсации конфликтов, в том числе через систему брачных отношений, дававших преимущество в продолжении рода тем, кто находился на более высокой социальной ступеньке. При такой асимметрии менее удачные генеалогические линии постепенно «вымывались», чему способствовала высокая детская смертность от болезней и недоедания, более сильно поражавших бедные семьи. В эгалитарных обществах эпохи мезолита и раннего неолита такого явного преимущества никто не имел, и у всех членов племени были примерно равные шансы произвести на свет и довести до репродуктивного возраста своих детей. Появление новых и угасание старых генеалогических линий в таких сообществах подчинялось в значительной степени законам статистики и не коррелировало столь явно с процессами этногенеза и миграциями. Далеко разошедшиеся линии как Y-, так и мито-ДНК накапливались с течением времени в пределах небольших групп, что мы и наблюдаем в этих двух примерах.
Таким образом, появление в той или иной этнической группе доминирующих генеалогических линий с относительно недавним общим предком можно считать своего рода индикатором их социального переустройства. В силу естественных причин, такая асимметрия более выражена для Y-хромосомных линий. В мито-ДНК она проявляется в меньшей степени или вообще почти незаметна.
Предвижу, что предложенную здесь модель могут назвать слишком умозрительной и не поддающейся проверке. В ее защиту могу привести наблюдения этнографов, изучавших племена охотников и собирателей. Как правило, у них в семьях редко бывает много детей, потому что забота о них ложится слишком большим грузом на все сообщество. Соответственно, и внимания они получали больше, чем в многодетных и постоянно голодных семьях первых земледельцев. В качестве естественного противозачаточного средства практикуется долгое, вплоть до 4-5 лет, кормление грудью. Многоженство у таких народов почти не встречается, а вот несколько мужей или партнеров у одной женщины – совсем не экзотика. Ныне устаревшая концепция матриархата отнюдь не на пустом месте возникла. О том, как относились люди палеолита и мезолита к своим детям, можно судить по детским захоронениям той эпохи, которые по убранству не уступают взрослым, а то и превосходят их. Дети и даже младенцы были полноправными членами племени, а не сырьем для воспроизводства себе подобных, как порой случалось в последующие времена. Отсутствие доминирующего ДНК-рода при таких условиях – это, скорее, правило, чем исключение.
Наконец, обе выборки можно считать эталонными для сообществ, живших исключительно присваивающим укладом хозяйства и никогда не имевших контактов с теми, где уже практиковался производящий уклад. Последнее обстоятельство важно, потому что почти все племена охотников-собирателей по состоянию на начало Нового Времени такие контакты имели. Они активно использовали разнообразную продукцию ремесленников, земледельцев и скотоводов для своих нужд, обменивались с ними товарами, а также перенимали часть их социальных институтов. При внешних материальных атрибутах людей эпохи мезолита эти сообщества (например, бушмены Африки или ведды Шри Ланки) сильно от них отличались в социальном плане, будучи не самодостаточными группами, а частью сложной структуры местного многоукладного общества. Такое положение не могло не сказаться на ДНК-генеалогии этих племен, структура линий мало чем отличается от живущих поблизости земледельцев и скотоводов. Свой вклад вносила и метисация, о которой речь шла в начале заметки, а также войны и болезни – неизбежные спутники столкновения разных миров.
Игорь Рожанский,
кандидат химических наук
