|1| 30. Некоторые из командиров римского войска, завидуя Велизарию, возвели на него перед императором клевету, будто он захватил не принадлежащую ему ни с какой стороны |2| тиранию. Не столько убежденный этой клеветой, сколько потому, что уже надвигалась на него война с мидянами, император спешно вызвал Велизария, чтобы послать его начальником в войне с персами. Охранять же Италию он велел Бессу, Иоанну с остальными вождями, а Константиану |3| велел из Далмации идти в Равенну. Готы, жившие по ту сторону По, на север от Равенны, услыхав, что император вызывает Велизария, сначала считали этот слух бессмыслицей, полагая, что никогда Велизарий во имя своей верности |4| императору не откажется от царства над Италией.
Когда же они узнали, что он делает большие приготовления к отбытию, то все из оставшихся у них из знатных и благородных фамилий, сговорившись между собою, собрались в Тичино |5| к Урайе, племяннику Витигиса, и, пролив вместе с ним много слез, сказали следующее: «Никто другой из племени готов не является столь виновным во всех несчастиях, которые мы переживаем, как ты; мы бы давно сместили с королевского трона твоего дядю, так трусливо и несчастливо правившего [257] нами, как сделали с Теодатом, племянником Теодориха, если бы, уважая твой энергичный образ мыслей, мы не решили оставить за Витигисом одно только имя королевского |6| достоинства, а фактически передать тебе одному власть над готами. В гибель ввергло нас тогдашнее, казавшееся нам |7| хорошим, благодушие, теперь же явное для нас безумие и причина всех наших бед. Как тебе известно, дорогой Урайя, на войне убито очень много готов и самых лучших, а из |8| оставшихся в живых все лучшее с Витигисом и всеми богатствами увозит с собой Велизарий. Что то же самое немного спустя придется испытать также и нам, оставшимся в небольшом числе и в горестном положении, этого отрицать |9| никто не может. Так вот, когда нас окружает такое множество бед, лучше погибнуть со славой, чем видеть, как враги |10| увезут наших детей и жен на край земли. И, конечно, мы совершим нечто достойное нашей славы, если будем иметь тебя во главе нашего дела». Так сказали готы. Урайя им |11| ответил: «Что при теперешних тяжелых обстоятельствах нам следует предпочесть опасность войны состоянию рабства, |12| в этом я с вами согласен. Но то, что вы хотите меня сделать королем готов, я считаю совершенно неполезным. Прежде всего потому, что, будучи племянником Витигиса, преследуемого всегда столькими несчастиями, я считался бы со стороны врагов человеком, вызывающим к себе мало уважения: ведь люди считают, что счастье или несчастье всегда |13| переходит и на родственников. А затем я считал бы свой поступок кощунственным, вступая на престол дяди; и это очень многих из вас, естественно, отстранило бы от меня. |14| Лично я утверждаю, что правителем готов для этой войны надо избрать Ильдибада, человека высшей доблести и удивительно |15| энергичного. Так как Тэвдис, король визиготов, ему приходится дядей, то благодаря родству ему вполне возможно будет привлечь его к этой войне. А вследствие этого и войну с нашими врагами мы поведем с большими надеждами». |16| Эта речь Урайи показалась всем готам очень полезной. И тотчас же вызванный ими из Вероны Ильдибад явился |17| к ним. Там он был облачен в королевскую порфиру и [258] провозглашен королем готов. Они просили его при теперешнем положении дел принять все возможные меры в их интересах. Так вступил на престол Ильдибад. Немного времени спустя, созвав всех готов, он сказал: «Я знаю, что все вы, мои сотоварищи по боям, люди очень опытные в ведении войны, так что, конечно, мы никогда не пойдем на войну очертя голову. Разумная опытность менее всего может толкнуть |19| на бессмысленную храбрость. Вспомнив обо всем, что |20| случилось с нами раньше, следует теперь подумать о настоящем положении дел. Забвение того, что уже успело пройти, многих в ненужный момент побуждало на решительные действия вследствие именно этого незнания и в минуты крайней |21| важности в достаточной мере им повредило. Ведь Витигис не против нашей воли, не действуя самостоятельно против вас, отдал себя в руки врагов, но, отказавшись от энергичного образа действия, утомленные постигшими вас тогда превратностями судьбы, вы решили, что вам самим выгоднее, сидя дома, повиноваться Велизарию, чем без конца подвергать |22| опасности собственную жизнь. Теперь же, услыхав, что он отправляется в Византию, вы решили начать переворот. Но каждый из вас должен бы подумать, что не все делается для людей так, как им кажется нужным, но что часто исход дел, казавшийся верным, сверх всякого ожидания, бывает |23| обратным. Удача и раскаяние, много исправляющие, бывают неожиданными. Что это случится и теперь с Велизарием, |24| нет ничего невозможного. Поэтому сначала нужно спросить его самого, не хочет ли он вернуться к прежде заключенному договору, и затем уже, если это не удастся, приступить |25| к каким-либо действиям». Так сказал Ильдибад. И готам показалось, что его планы хороши, и они спешно отправили послов в Равенну. Явившись к Велизарию, они напомнили ему о договоре и горько упрекали за нарушение, по их мнению, обещаний. Они называли его добровольным рабом, стыдили его, говорили, что ему не стыдно променять царское достоинство на рабство; упрекая его во многом другом |26| подобного же рода, они звали его к власти. Равным образом они твердо обещали, что Ильдибад придет к нему добровольно, чтобы сложить свою порфиру к его ногам и [259] провозгласить |27| Велизария императором готов и италийцев.
Так говорили послы, думая, что Велизарий немедленно без всякого |28| колебания схватится за титул императора. Он же, чего они никак не ожидали, прямо ответил им, что при жизни императора Юстиниана нога его не вступит на императорский |29| трон и он не примет звания императора. Услыхав это, они |30| быстро удалились и передали Ильдибаду весь этот разговор. Велизарий отправился в Византию. Вместе с тем окончилась зима, а с ней окончился и пятый год (539-540) войны, которую описал Прокопий.
Комментарии
4. Иордан, Гетика, 21; Павел, История лангобардов, 1, 5.КНИГА VII
(Книга III войны с готами)
|1| 1. И вот, хотя дела были еще в
неопределенном положении, Велизарий прибыл в
Византию вместе с Витигисом и знатнейшими из
готов, имея при себе сыновей Ильдибада и везя все
сокровища. Его сопровождали только Ильдигер, |2|
Валериан, Мартин и Геродиан. С удовольствием
увидал император Юстиниан Витигиса и его жену
своими пленниками |3| и удивлялся толпе
варваров, их физической красоте и огромному
росту. Приняв замечательные сокровища Теодориха
в Палатин (дворец), он разрешил сенаторам
секретно их осмотреть, завидуя огромности
совершенных Велизарием подвигов. Он не выставил
их на показ народу и не дал Велизарию триумфа,
подобно тому как это сделал он для него, |4|
когда Велизарий вернулся с победой над Гелимером
и вандалами. Однако имя Велизария было на устах у
всех 1: ведь он
одержал две такие победы, какие раньше ни одному
человеку никогда не удавалось одержать, привел в
Византию с боем взятые корабли, двух пленных
царей, отдав в руки римлян в качестве военной
добычи потомство и сокровища Гензериха и
Теодориха, славнее которых среди варваров
никогда никого не было, и вновь вернул римскому
государству богатства, отобранные им от врагов, в
столь короткое время возвратив под власть
империи почти половину земли |5| и моря.
Для византийцев было величайшим удовольствием
видеть каждый день, как Велизарий выходил из
своего дома, [261] идя на
площадь, или возвращался назад, и им никогда не |6|
надоедало смотреть на него. Его выходы были
похожи на блестящие триумфальные шествия
(овации), так как его всегда сопровождала большая
толпа вандалов, готов и маврусиев. |7| Он
был красив и высок ростом и превосходил всех
благородством выражения лица. И со всеми он был
настолько мягок и доступен, что был подобен
человеку очень бедному |8| и незнатному.
Любовь к нему как к начальнику со стороны воинов
и земледельцев была непреодолима. Дело в том, что
по отношению к воинам он больше, чем кто-либо
другой, был щедрым. Если кто из воинов в стычке
подвергался какому-либо несчастию (будучи ранен),
то он прежде всего успокаивал его мучения,
вызванные раной, крупными суммами денежных
подарков, а наиболее отличившимся подвигами он
позволял иметь как почетные отличия браслеты и
ожерелья; если же воин терял в сражении или коня,
или лук, или другое какое оружие, то он тотчас же
получал от Велизария другое. 2
Земледельцы любили его за то, что он настолько
бережно и заботливо относился к ним, что под его
командованием они не испытывали никакого
насилия; напротив, все те, в стране которых он
находился со своим войском, обычно богатели
сверх меры, так как все, что продавалось ими, он у
них брал по той цене, какую они спрашивали. |9|
И когда созревал хлеб, он очень заботливо
принимал меры, чтобы проходящая конница не
причинила кому-нибудь |10| убытка. Когда на
деревьях висели уже зрелые плоды, он |11|
строго запрещал кому бы то ни было касаться их. Ко
всему этому он отличался замечательной
сдержанностью: он не |12| касался никакой
другой женщины, кроме своей жены. Взяв в плен
такое огромное количество женщин из племени
вандалов и готов, столь выдающихся красотой, что
более прекрасных никто на свете не видал, он
никому из них не |13| позволял явиться себе
на глаза или встретиться с ним каким-либо другим
образом. Во всех делах он был исключительно
прозорлив, но особенно в затруднительных
положениях |14| он лучше всех других умел
найти наиболее благоприятный выход. В опасных
условиях военных действий он соединял энергию с
осторожностью, огромную смелость с [262]
благоразумием, и в операциях, предпринятых
против врагов, он был |15| то стремителен то
медлителен в зависимости от того, чего требовали
обстоятельства. Помимо всего этого, в самых
тяжелых случаях он никогда не терял надежды на
удачу и никогда на поддавался панике; при счастье
он не кичился |16| и не распускался; так,
пьяным никто никогда не видел Велизария. Все
время, когда он стоял во главе римского войска в
Ливии и в Италии, он всегда побеждал, захватывая |17|
и овладевая всем, что ему попадалось навстречу.
Когда он прибыл в Византию, вызванный
императором, его заслуги |18| стали понятны
еще больше, чем прежде. Сам он, выдаваясь высокими
духовными качествами и превосходя бывших
когда-либо военачальников как огромными
богатствами, так и силами своей щитоносной
охраны и копьеносных телохранителей, |19|
стал, естественно, страшен для всех — и
властвующих и воинов, Думаю, никто не осмеливался
противоречить его приказаниям и совершенно не
считал недостойным себя со всем рвением
выполнять то, что он приказывал, уважая |20|
его высокие душевные достоинства и боясь его
могущества. Семь тысяч всадников выставлял он из
собственных своих владений; все они были, как на
подбор, и каждый считал |21| себе за честь
стоять в первых рядах и вызывать на бой лучших из
неприятелей. Старейшие из римлян, осаждаемые
готами, видевшие, что происходит в отдельных
столкновениях с врагами, с величайшим удивлением
в один голос говорили, что один дом (Велизария)
уничтожает всю силу |22| Теодориха. Таким
образом, Велизарий, могущественный, как сказано,
и по своему политическому значению и по таланту,
всегда имел в виду то, что может принести пользу
императору, и то, что он решил, он всегда выполнял
самостоятельно.|23| Остальные же предводители, одинаково похожие друг на друга, не желавшие и не думавшие даже делать что-либо, что не приносило им личной пользы, начали грабить римлян |24| и отдавать их на произвол солдат. Поэтому-то много было совершено с их стороны ошибок, и в короткое время все дело римлян рухнуло. Как это произошло, к рассказу об этом я теперь приступаю. [263]
|25| Когда Ильдибад узнал, что Велизарий отбыл из Равенны и направился в Византию, он собрал всех бывших с ним варваров и тех из римских воинов, которым нравились |26| государственные перевороты. Он усиленно заботился об укреплении своей власти и прилагал все старания, чтобы вернуть |27| готскому народу власть над Италией. Вначале за ним следовало не больше тысячи человек, и в его распоряжении был один только город Тичино, но вскоре к нему присоединились |28| все, кто был в Лигурии и в области венетов. Был в Византии некий Александр, заведовавший государственными финансами: римляне, говорящие по-эллински, называют занимающих |29| эту должность логофетами. 3 Он все время обвинял солдат, что они предъявляют к государственному казначейству несправедливо высокие требования. Подвергая их таким несправедливым обвинениям, он снижал им жалованье, и, будучи незнатным, быстро достиг высоких должностей, из человека бедного став страшно богатым; вместе с тем он и для императора больше, чем кто-либо другой, добывал крупные суммы, и из всех людей он был наиболее виновным в том, что солдат осталось мало, что они обнищали и с неохотой |30| подвергались военным опасностям. Византийцы дали ему прозвище «Псалидион» — «Ножницы», потому что он ловко обрезал золотую монету кругом, делая ее меньше, |31| насколько хотел, но сохраняя прежнюю круглую форму. «Псалидион» — «ножницы» называется инструмент, которым при этом орудуют. Этого Александра император послал |32| в Италию, после того как вызвал к себе Велизария. Появившись в Равенне, он произвел подложные раскладки с бессмысленными требованиями. От италийцев, которые даже не касались императорских сокровищ и не имели никакого даже косвенного отношения к казначейству, он требовал отчета, обвиняя их в обмане Теодориха и других готских властителей и заставляя их выплачивать то, что, по его словам, |33| они обманно присвоили себе. На раны и опасности воинов он отвечал мелочными придирками своих расчетов и требовательных ведомостей, обманывавших их надежды. Всем этим он, конечно, отвратил расположение италийцев от императора Юстиниана. Из воинов никто уже не хотел [264] подвергаться военным опасностям, но, сознательно проявляя свою пассивность, они позволяли усиливаться положению |34| врагов. Поэтому другие военачальники держались спокойно, один только Виталий (он находился в области венетов, имея при себе значительное количество войск, в том числе из варваров много эрулов) решился пойти войной на Ильдибада, боясь, как это потом и оказалось, чтобы он с течением времени не получил большой силы, и полагая, что римляне |35| не будут тогда в состоянии подчинить его себе. Около города Тарбесиона произошло ожесточенное сражение, в котором Виталий понес решительное поражение. Он должен был бежать, сохранив лишь немногих из своих воинов, большинство |36| же войска он потерял в бою. В этом сражении пало большинство эрулов, погиб и начальник эрулов Висандр. В этом бою Теодимунд, сын Маврикия и внук Мунды, еще совсем мальчик, подвергся смертельной опасности, но ему удалось бежать вместе с Виталием. Благодаря этому сражению имя Ильдибада дошло до императора и стало известно среди всех людей.
|37| Впоследствии между Урайей и Ильдибадом произошло столкновение по следующей причине. Жена Урайи отличалась и богатством и телесной красотой, занимая безусловно первое место среди всех женщин в кругу тогдашних варваров. |38| Как-то она пошла в баню, одетая в блестящие одеяния с удивительными украшениями, сопровождаемая большой свитой. |39| Увидав там жену Ильдибада, одетую в простые одежды, она не только не приветствовала ее как супругу короля, но даже, взглянув на нее с презрением, нанесла ей оскорбление. Действительно, Ильдибад жил очень бедно, не прикасаясь |40| к государственным деньгам. Очень обиженная бессмысленностью нанесенного оскорбления, жена Ильдибада пришла в слезах к мужу и просила защиты, как потерпевшая со |41| стороны жены Урайи нестерпимое оскорбление. Из-за этого Ильдибад прежде всего оклеветал Урайю перед варварами, будто он хочет стать перебежчиком (на сторону римлян), |42| а немного спустя убил его. Этим поступком он вызвал против себя ненависть готов; они менее всего сочувствовали убийству Урайи без всякого суда и следствия. Многие из них, [265] собравшись между собой, бранили Ильдибада как совершившего беззаконный поступок. Но отомстить ему за этот |43| поступок никто не хотел. В их числе был некто Велас, родом гепид, удостоенный звания царского телохранителя. Он был |44| женихом очень красивой женщины и любил ее безумно. И вот, когда он был послан на врагов с тем, чтобы вместе с другими сделать на них набег, Ильдибад по неведению ли, или руководясь каким-либо другим основанием, выдал замуж |45| его невесту за кого-то другого из варваров. Когда же, вернувшись из похода, об этом услыхал Велас, то, будучи по природе человеком вспыльчивым, он не перенес такого оскорбления и тотчас же решил убить Ильдибада, думая, |46| что этим он сделает приятное всем готам. Дождавшись дня, |47| когда Ильдибад пировал с знатнейшими из готов, он решил выполнить свой замысел. Был обычай, чтобы, когда король пировал, многие лица, а также и телохранители стояли около него. Когда Ильдибад, протянув руку за кушаньем, склонился с ложа над столом, Велас неожиданно ударил его мечом по шее, так что пальцы Ильдибада держали еще пищу, а голова его упала на стол, приведя всех присутствующих |49| в величайший ужас и внеся крайнее смятение. Такое отмщение постигло Ильдибада за убийство Урайи. Кончилась зима, а с нею кончился и шестой год (540—541) войны, которую описал Прокопий.
|1| 2. В войске готов был некто Эрарих, родом из племени ругов, пользовавшийся среди этих варваров огромной властью. Эти руги являются одним из готских племен, но издревле |2| они жили самостоятельно. Когда первоначально Теодорих объединил их с другими племенами, то они стали числиться |3| в среде Готов и вместе с ними во всем действовали против врагов. Они никогда не вступали в браки с чужеземными женщинами и благодаря этому несмешанному потомству |4| они сохраняли в своей среде подлинную чистоту своего рода. 4 Когда после убийства Ильдибада положение дел у готов стало |5| смутным, руги внезапно провозглашают Эрариха королем. Это было вовсе не по душе готам, и большинство их впало в глубокое отчаяние, так как они видели, что погибают их надежды, которые они возымели при Ильдибаде, так как [266] |6| он действительно был способен вернуть готам власть и господство над Италией. Эрарих же вообще ничего не сделал, |7| о чем стоило бы упоминать. Пробыв королем пять месяцев, он умер следующим образом. Был некто Тотила, племянник Ильдибада, человек большого ума, очень энергичный и пользовавшийся большим влиянием среди готов. В то время случилось, что этот Тотила стоял во главе готов, занимавших |8| Тарвизий. Когда он услыхал, что Ильдибад скончался так, как рассказано выше, он отправил послов в Равенну к Константиану и просил его дать ему гарантию в личной его безопасности, обещая, что за это он передаст в руки римлян самого себя и тех готов, которыми он командовал, вместе |9| с городом Тарвизием. С удовольствием выслушал Константиан эти предложения и дал клятву во всем, о чем просил Тотила, и с обеих сторон был установлен для выполнения этого дела день, в который Тотила и готы, стоявшие гарнизоном в Тарвизии, были готовы принять в город некоторых из приближенных Константиана и самих себя вместе с городом отдать в их руки.
|10| Готы уже тяготились властью Эрариха, видя, что этот человек неподходящ для того, чтобы вести войну с римлянами, и очень многие открыто поносили его, говоря, что он после убийства Ильдибада служит препятствием в совершении |11| великих дел. Наконец, сговорившись между собою, все они посылают в Тарвизий к Тотиле, приглашая его вступить на престол. Они сильно тосковали по власти Ильдибада, и всю свою надежду на победу они перенесли на Тотилу, его родственника, вполне надеясь, что и у него те же цели |12| и желания, как и у них. Когда они пришли к нему, он открыл им совершенно откровенно свой договор с римлянами и сказал, что если готы убьют Эрариха в назначенный для |13| их собрания (Другие толкуют: «до условленного им с римлянами дня») день, то он последует за ними и выполнит все, что они хотят. Услыхав это, варвары составили заговор для низвержения Эрариха. Пока все это происходило в лагере |14| готов, римское войско, пользуясь полной безопасностью и видя полную бездеятельность врагов, даже не думало [267] наступать |15| или действовать как-либо против врагов. Эрарих, созвав всех готов, убедил их отправить послов к императору Юстиниану и просить, чтобы он заключил с ними мир на тех условиях, на которых прежде он хотел заключить с Витигисом, а именно так, чтобы всей страной по ту сторону По владели готы, всю же остальную Италию уступили |16| императору. Когда готы одобрили эти предложения, то, выбрав несколько человек, наиболее себе преданных, он отправил |17| их послами к императору; в их числе был и Кабалларий. Считалось, что они будут вести переговоры с императором только о том, о чем я сказал выше, а тайно он поручил им добиваться у императора только одного: чтобы он мог получить от императора крупную сумму денег и быть зачисленным в ряды патрициев; за это Эрарих обещал передать ему |18| власть над всей Италией и сложить с себя знаки королевского достоинства. Прибыв в Византию, послы стали действовать по этим инструкциям. В это время готы убивают по тайному заговору Эрариха. Когда он был убит, то согласно договоренности Тотила принял власть над готами.
|1| 3. Когда император Юстиниан узнал, что случилось с Эрарихом и что готы выбрали себе королем Тотилу, он стал непрестанно бранить и издеваться над военачальниками, |2| находившимися там при войске. Поэтому все они, оставив в своих городах гарнизоны для охраны, собрались в Равенну: и Иоанн, племянник Виталиана, и Бесс, и Виталий, и все остальные; в Равенне же жили Константиан и Александр, |3| о котором я упоминал выше. Когда они все собрались, то они решили, что лучше всего для них сначала двинуться на Верону, которая находится в области венетов, и когда они возьмут ее и захватят в плен готов, находящихся в этом |4| городе, только тогда идти на Тотилу и жителей Тичино. Таким образом собралось римское войско в количестве двенадцати тысяч человек; начальников над ними было одиннадцать, первыми из которых был Константиан и Александр, |5| которые двинулись прямо к городу Вероне. Подойдя близко к нему, приблизительно на расстояние стадий шестидесяти, они стали лагерем на этой равнине. Равнины всей этой страны вполне удобны для конных передвижений вплоть [268] до города Мантуи, которая отстоит от Вероны на день пути. |6| Среди венетов был некто, человек очень уважаемый, по имени Маркиан; он жил в укрепленном местечке, не очень далеко от города Вероны, и, будучи горячим сторонником императора, всячески старался передать город во власть |7| римского войска. Среди сторожей ворот был у него там один знакомый ему с дней детства; он послал к нему некоторых из своих близких, чтобы подкупить деньгами этого человека с тем, чтобы он открыл доступ в город императорскому |8| войску. Когда этот страж ворот дал на это согласие, то Маркиан посылает к нему лиц, действовавших от имени начальников римского войска, с тем, чтобы они договорились об условиях и чтобы затем вместе с ними под покровом ночи войско могло |9| войти в город. Вождям показалось удобным предварительно направить кого-либо из своей среды с небольшим отрядом; если этот страж откроет им ворота,— овладеть ими и тогда |10| безопасно дать войти в город всему войску. Никто из всех начальников не хотел идти на это опасное дело, один только Артабаз, родом из Армении, исключительно храбрый воин, |11| сам совершенно добровольно предложил себя на это дело. Он был начальником персов, которых Велизарий незадолго перед тем прислал из Персии в Византию вместе с Блесхамой, |12| взявши крепость сисавранов (II, гл. 19, § 24). И вот, выбрав |13| из всего войска сто человек, глубокой ночью он подошел к укреплениям. Когда сторож, как было условлено, открыл им ворота, то некоторые из них, стоя в воротах, стали вызывать войско, другие же, взойдя на стену, убили стороживших там, напав на них неожиданно.
|14| Когда все готы заметили, что случилось такое несчастие, они бросились бежать через другие ворота. Перед укреплениями города поднимается очень высокая скала, с которой можно видеть все то, что делается в Вероне, и пересчитать всех находящихся там людей, а особенно далеко можно было |15| видеть равнину. Бежав туда, готы провели спокойно на этой горе ночь. Римское же войско, подойдя к Вероне стадий на сорок, не приближалось к городу, так как вожди спорили |16| друг с другом, как им делить находящиеся в городе богатства. Пока они еще препирались из-за этой добычи, наступил [269] день и стало совершенно светло; тут с вершины горы готы ясно увидали, сколько врагов находится в городе и на каком расстоянии от Вероны находится другое войско. Они бегом бросились в город через те же ворота, через которые они только что ушли, так как те, которые ночью вошли в город, |17| не имели достаточно сил, чтобы занять и эти ворота. Заметив это, римляне отступили к верхним зубцам стен; так как враги наступали на них, вступая в рукопашный бой в значительно превосходном числе, все римляне, а всех больше Артабаз, |18| совершили ряд удивительных подвигов, храбро отражая нападавших врагов. В это время вожди римского войска, договорившись, |19| наконец, друге другом относительно сокровищ Вероны, решили двинуться с остальным войском к городу. Найдя ворота города запертыми и видя, что враги защищаются очень смело, они стали отступать со всей поспешностью, хотя они увидели, что на укреплениях другие из их же войска ведут бои и умоляют не покидать их, но остаться здесь, пока они |20| не сумеют бежать к ним и спастись. Поэтому-то воины из отряда Артабаза, теснимые превосходными силами врагов и потеряв надежду на помощь со стороны своих, стали все |21| прыгать со стен вниз. Те, которым удалось упасть на ровное место, невредимо спаслись среди римского войска,— в числе их был и Артабаз; те же, которые попали на место неровное, |22| с ухабами и камнями, все тут же и погибли. Придя к римскому войску, Артабаз страшно поносил и бранил всех их; но все же ему пришлось идти с ними вместе. Перейдя реку Эридан, они дошли до города Фавенции; это был уже город в Эмилиевой области и отстоит он от Равенны на сто двадцать стадий.
|1| 4. Узнав о том, что произошло в Вероне, и вызвав из Вероны большую часть готов, по их прибытии Тотила со всем войском, числом до пяти тысяч, двинулся против врагов. Когда римские· военачальники узнали об этом; они стали обсуждать на совещании сложившиеся обстоятельства. Тут выступил Артабаз и сказал следующее: «Пусть никто из вас, начальники, не вздумает относиться сейчас к врагам с презрением лишь только потому, что они малочисленнее нас, или потому, что вы боретесь с людьми, которые [270] подчинились |3| Велизарию; не думайте идти против них спустя рукава. Многие, обманутые неверным мнением, сами себя погубили, у многих неуместное презрение к врагам смогло погубить бывшую лично у них силу. С другой стороны, неудачи тех, с кем нам придется сражаться, постигшие их раньше, |4| побуждают надеяться на счастливую перемену в их пользу. Судьба, приведшая людей в отчаяние и лишившая их надежд |5| на что-либо лучшее, часто заставляет их проявлять верх смелости. Я это говорю вам, будучи побуждаем не просто слепой подозрительностью, но как испытавший недавно на себе смелость этих людей и сам подвергшийся опасности |6| в столкновении с ними. И пусть никто не подумает, что я удивляюсь мощи врага потому, что, окруженный маленькой кучкой своих воинов, я был побежден им. Доблесть людей, превосходят ли они числом своих противников, являются ли они малочисленнее их, вполне ясна для тех, |7| которые будут сражаться с ними. Поэтому я считаю более полезным для нас, выждав момент перехода врагов через реку, напасть на варваров, когда их перейдет половина, |8| чем напасть на них всех тогда, когда они все соберутся. Да не покажется никому такая победа бесславной! Обычно исход дела дает ему имя славы или бесславия, и люди привыкли |9| восхвалять победителей, не расследуя, каким образом досталась победа». Так сказал Артабаз. Остальные же начальники, споря между собою о мнениях, не делали ничего, что было нужно, но, оставаясь там, тратили попусту дорогое время.
|10| Уже войско готов было близко, и, когда они собрались переходить реку, Тотила собрал их всех и обратился к ним с таким увещанием:
«Во всех остальных битвах, друзья-соплеменники, одинаковые условия, предъявляемые для войск при вступлении в сражение, вызывают стремление к состязанию, мы же вступаем в эту борьбу совершенно не в одинаковых условиях |11| с врагами, но при совершенно различных. При поражении, если это случится, они очень скоро могут вновь начать борьбу с нами. Во всех укреплениях Италии ими оставлено большое количество воинов, и вполне естественно, что из Византии [271] придет им на помощь другое войско. Для нас же, если мы |12| испытаем ту же судьбу, до основания погибнут и надежда и самое имя племени готов. Из двухсот тысяч человек нас осталось теперь только пять тысяч. Указав на это, я считаю нужным напомнить вам также и то, что, когда вы вместе с Ильдибадом решили поднять оружие против императора, вас, связанных совместной жизнью, было не больше тысячи, а вся область, бывшая под вашей властью, заключалась |13| в городе Тичино. Но когда вы победили в сражении, у вас возросло и войско и область владений. Так что и теперь, если у вас есть желание проявить себя храбрыми людьми, то я |14| надеюсь, что в предстоящей войне мы решительно победим своих врагов. А у победителей обычно бывает, что они становятся и более многочисленными и более сильными. Поэтому пусть каждый из вас постарается решительно всеми силами вместе со всеми двинуться на битву с врагами, твердо помня, что, если мы не одержим победу теперь, потом нам будет |15| невозможно вновь начать войну с нашими врагами. Нужно и нам с доброй надеждой идти в бой с врагами, имея тем большую |16| смелость, чем большую несправедливость проявляют эти люди. Они устроили своим подданным такую жизнь, что италийцам за их измену, которую они осмелились проявить по отношению к готам, уже нечего бояться какого-либо другого наказания: настолько пришлось им, говоря одним словом, испытать всяких бед от тех, кого они дружески приняли. |17| Кто же из врагов может быть легче всего побежден, как не тот, на дела которого нет божьего благоволения! Сверх того, нам следует иметь надежду на благоприятный исход сражения |18| вследствие того страха, который мы внушили им. Ведь мы сейчас идем на тех самых людей, которые недавно, находясь уже в самом центре Вероны, бессмысленно бросив все, что они захватили, хотя никто не преследовал ни одного из них, позорно устремились в бегство».
|19| Обратившись с такой ободряющей речью, он велел тремстам из своей свиты, перейдя реку стадий за двадцать отсюда, оказаться позади неприятельского войска и, когда начнется рукопашный бой, зайти им в тыл и со всей силой ударить |20| на них и, приведя их в беспорядок, заставить забыть о всякой [272] смелости и противодействии. Сам же, перейдя тотчас |21| с остальным войском реку, двинулся прямо на врагов. Римляне немедленно стали двигаться им навстречу. Когда оба войска, двигаясь своим путем, оказались близко одно от другого, один гот, по имени Валарис (Другое чтение: «Валиарис»), огромный ростом и видом, несказанно страшный, смелый и воинственный, одетый в панцирь и со шлемом на голове, выехав на коне перед войском и став посредине между двух войск, начал вызывать всех римлян, не хочет ли кто вступить с ним в единоборство. |22| Все в страхе не двигались с места, один только |23| Артабаз выступил против него на состязание. Оба погнали коней друг на друга и, когда были близко один от другого, столкнулись копьями; но Артабаз предупредил противника |24| и поразил Валариса в правый бок. Получив смертельную рану, варвар готов был уже упасть навзничь на землю, но его копье, упершись сзади его в землю в какой-то камень, |25| не давало ему упасть. Артабаз еще сильнее налег на свое копье, стараясь вонзить его во внутренности врага: он думал, |26| что Валарис получил еще не смертельную рану. Тут случилось, что железный наконечник копья Валариса, стоявшего почти прямо, коснулся панциря Артабаза и, вонзаясь все глубже и глубже, прошел через весь панцирь и, выступив |27| оттуда, коснулся кожи Артабаза около шеи. Случайно этот острый наконечник, вонзаясь глубже, рассек проходившую |28| там артерию, и кровь полилась сильной струей, причем Артабаз не испытывал никакого чувства боли, так что он сам погнал своего коня назад к римскому войску, а Валарис |29| трупом упал на месте. Так как кровь никак не останавливалась, то Артабаз спустя три дня скончался и тем отнял у римлян всякую надежду на успех, так как даже в этом сражении из-за того, что он был уже небоеспособен, немало |30| пострадало все дело римлян. Оставаясь вне линии боя, он |31| лечил свою рану, оба же войска вступили в рукопашный бой. Когда бой уже кипел и был в самом разгаре, триста варварских всадников, двигаясь в тылу римского войска, внезапно появились у самого войска. Увидя их и думая, [273] что в бой с ними вступает большее число врагов, римляне |32| впали в панику и тотчас же бросились бежать изо всех сил, кто как только мог. Варвары произвели страшное избиение римлян, бежавших без всякого порядка, многих взяли в плен живыми и заключили под стражу и, кроме того, захватили все знамена, чего прежде с римлянами не случалось. Каждый из римских начальников, как только мог, бежал, имея при себе небольшое число спутников; они заботились об охране тех городов, куда им удалось укрыться.
|1| 5. Немного времени спустя Тотила отправил войско против Юстина и Флоренции; во главе его он поставил самых воинственных готов — Бледу, Родерика и Улиариса. Подойдя к Флоренции, они стали лагерем вокруг ее стен и начали |2| осаду. Юстин был этим очень обеспокоен, так как ему не удалось запастись никаким провиантом. Поэтому он послал в Равенну к начальникам римского войска, прося |3| возможно скорее придти к нему на помощь. Ночью посланный, пройдя незаметно для врагов, прибыл в Равенну и сообщил |4| о настоящем положении дел. Поэтому тотчас же было послано во Флоренцию значительное войско, которым командовали Бесс, Киприан и Иоанн, племянник Виталиана. |5| Когда через своих лазутчиков об этом узнали готы, то, сняв осаду, они удалились в местечко, называвшееся Муцелла, находившееся от Флоренции на расстоянии двух дней пути. |6| Когда римское войско соединилось с Юстином, то, оставив для охраны города немногих из бывших с ним, римские военачальники, выведя всех остальных, двинулись с ними |7| против врагов. Во время этого пути они пришли к мысли, что было бы очень хорошо, если бы один из начальников, выбрав самых лучших из всего войска, пошел вперед и неожиданно, прямо с пути, напал на неприятеля, остальное же войско, двигаясь медленнее, должно было подойти туда же. Относительно этого они бросили жребий, ожидая решения и |8| указания судьбы. Жребий выпал на Иоанна, хотя остальные военачальники вовсе не желали выполнять условие. 5 Поэтому Иоанн был принужден идти вперед со своим отрядом и с ним |9| напасть на врагов. Варвары, узнав о наступлении врагов, охваченные сильным страхом, решили покинуть равнину, [274] на которой они случайно стояли тогда, и с большим шумом |10| бежали на высокий холм, который там возвышался. Когда здесь появился Иоанн со своим отрядом, они тоже бросились |11| на этот холм и вступили в бой с врагами. Враги упорно отбивались; произошла сильная свалка, и многие с обеих |12| сторон, проявив чудеса храбрости, пали. Когда Иоанн с великим криком и шумом устремился на стоящих против него врагов, случилось, что один из его телохранителей, пораженный копьем, пущенным кем-то из неприятелей, пал мертвым; |13| тут римляне (дрогнули и отбитые) стали отступать. Уже и остальное римское войско успело прибыть на равнину и стояло там, выстроив фалангу. И если бы они приняли в свои ряды бежавший отряд Иоанна и двинулись вместе с ними на неприятелей, они победили бы в этой битве и могли |14| бы всех взять в плен. Но по какому-то случаю в римском войске распространился ложный слух, будто в этом деле Иоанн погиб от руки одного из своих телохранителей. |15| Когда эти речи дошли до начальников, они не сочли для себя возможным дольше оставаться здесь, но все устремились |16| в позорное отступление. И они стали отступать не стройными рядами, не сплоченными отрядами, но каждый устремился в бегство, как только мог скорее. И многие погибли в этом бегстве, те же, которые спаслись, хотя никто их не |17| преследовал, продолжали бежать еще много дней. Позже, укрывшись в первых попавшихся им укреплениях, они ничего |18| другого не могли сообщить жителям этого места кроме того, что Иоанн умер. И тут они уже не стали соединяться друг с другом и уже не собирались в дальнейшем идти на врагов, но каждый оставался внутри своих укреплений и готовился к осаде, боясь одного, как бы варвары не пошли |19| против него. Со стороны же Тотилы к пленным была проявлена большая мягкость и дружеское отношение: он хотел привлечь их на свою сторону, чтобы большинство их добровольно принимало участие в его походах против римлян. Тем временем окончилась зима и с нею седьмой (541—542) год войны, которую описал Прокопий.
|1| 6. [542/3 год н. э.]Затем Тотила взял крепости Цезену и Петру. Немного времени спустя он прибыл в Этрурию и попытался взять [275] там укрепленные места, но так как никто не захотел сдаться ему добровольно, он, перейдя реку Тибр, не пошел в пределы Римской области, но быстро двинулся в Кампанию и в Самниум; там он без труда взял укрепленный город Беневент и сравнял с землею его стены с тем, чтобы войско, если оно прибудет из Византии, опираясь на этот укрепленный пункт, |2| не могло причинять затруднения готам. Затем он решил осаждать Неаполь, так как принять его в свой город граждане решительно не пожелали, хотя он обещал им много хорошего. Начальником гарнизона там был Конон, имевший |3| при себе тысячу римлян и исавров. Сам Тотила с большей частью войска, став лагерем недалеко от укреплений, оставался спокойным, другую же часть войска он послал по окрестностям и с его помощью взял укрепление Кум и другие защищенные городки и смог собрать оттуда много денег. |4| Захватив там жен сенаторов, он не нанес им никакого оскорбления и, проявив большую сдержанность, дал им свободно уехать, за что заслужил у всех римлян великую славу человека умного и благородного. Так как он не встречал никакого противодействия, то, рассылая из своего войска |5| мелкие отряды, он совершил весьма важные дела. Он починил себе бруттиев, луканов, захватил Апулию и Калабрию; государственные налоги он взыскивал в свою пользу, деньги он велел вносить за доходы с земли владельцам этих мест и устанавливал и все остальное, как будто бы являясь владыкой |6| Италии. Поэтому и римскому войску в назначенное время не было доставлено обычное жалованье, и император |7| задолжал им крупные суммы. Из-за этого италийцы, лишенные своих обычных доходов и подвергшиеся столь крупной опасности, находились в глубокой печали. А солдаты стали проявлять себя еще более непослушными по отношению |8| к начальникам и охотно оставались по городам. Таким образом, Константиан держал в своей власти Равенну, Иоанн — Рим, Бесс находился в Сполеции, Юстин — во Флоренции, Киприан — в Перузии, а остальные там, куда с самого начала каждый успел бежать и спастись.
Узнав об этом и считая это великим несчастием, император тотчас же назначил префектом претория для Италии [276] Максимина с тем, чтобы он был главнокомандующим над военными начальниками и доставлял воинам все, что нужно. С ним он послал флот, на корабли которого он посадил войско |10| из фракийцев и армян. Начальником фракийцев был Геродиан, а во главе армян стоял Фаза, родом ибер, племянник |11| Перания. Вместе с ним плыло и немного гуннов. Поднявшись со всем флотом из Византии, Максимин прибыл к Эпиру |12| в Элладе. Там он без всякого основания остановился, теряя дорогое время. Он был совершенно неопытен в военном деле, |13| а поэтому труслив и крайне медлителен. Затем как начальника (пешего) войска император послал Деметрия, который и раньше совершал походы с Велизарием, командуя пешими |14| легионами. Этот Деметрий, пристав к Сицилии, услыхал, что Конон и неаполитанцы терпят очень тяжелую осаду, так как у них полный недостаток продовольствия; он решил возможно скорее двинуться к ним на помощь, но сделать это он был не в силах, так как войско у него было малочисленное |15| и вообще весьма неважное. Тогда он придумал следующее: собрав из Сицилии возможно большее число кораблей и наполнив их хлебом и всяким продовольствием, он заставил неприятелей думать, что на кораблях плывет большое войско. |16| Как оказалось, враги так и подумали. Они считали, что против них идет большое войско, заключая это из того, что, по их сведениям, из Сицилии плывет против них большой |17| флот. И если бы Деметрий решился сразу идти прямо к Неаполю, думаю, он испугал бы врагов и спас город, так как |18| никто не выступил бы против него. Но он сам, испугавшись опасности, решил совсем не приставать к Неаполю, а поплыл |19| в гавань Рима и там спешно стал набирать солдат. Они же, разбитые варварами и чувствовавшие перед ними большой страх, решительно отказывались идти с Деметрием против Тотилы и готов. Поэтому он был принужден идти в Неаполь |20| только с теми, которые прибыли с ним из Византии. Был тут другой Деметрий, родом из Кефалении, старый моряк, очень опытный в морских делах и опасностях. Он участвовал вместе с Велизарием в его походах на Ливию и Италию и настолько прославился своей опытностью, что император |21| назначил его наместником Неаполя. Когда варвары начали [277] осаждать это место, он, будучи человеком несдержанным на язык, очень часто оскорблял Тотилу и позволял себе говорить |22| чересчур много лишнего. Когда стало ухудшаться и без того их плохое положение и быстрыми шагами приближалась к осажденным гибель, он решился с согласия Конона один сесть тайно на маленький челнок и отправиться к начальнику |23| войска Деметрию. Сверх вероятия, прибыв благополучно и встретившись с Деметрием, он очень его ободрил и побудил |24| к данному предприятию. Тотила же, услыхав, что это за флот, держал наготове очень много быстроходных судов («дромонов»). Как только враги пристали к берегу в этом месте, недалеко от Неаполя, Тотила, появившись |25| внезапно, поверг их в ужас и всех обратил в бегство. Многих из них он убил, очень многих взял в плен живыми; бежали только те, которые с самого начала сумели вскочить в корабельные шлюпки; в числе их был и сам военачальник Деметрий. Все корабли со всем их грузом и экипажем варвары захватили |26| в свои руки. Там они нашли и Деметрия-наместника. Отрезав ему язык и обе руки, они не убили его, но, искалечив его таким образом, разрешили ему идти куда он хочет. Такое возмездие понес Деметрий за свое злоречие и распущенность языка по отношению к Тотиле.
|1| 7. Спустя некоторое время пристал к Сицилии и Максимин со всем флотом. Прибыв в Сиракузы, он сидел спокойно, |2| боясь военных действий. Узнав об этом, начальники римского войска со всей поспешностью отправили к нему гонцов, прося возможно скорее идти на помощь. В числе других послал к нему гонцов и Конон из Неаполя, до крайности стесненный осадой со стороны варваров: у него уже совсем не было продовольствия. |3| Но Максимин, потеряв все благоприятное время в своих страхах и нерешительности, испугавшись угроз со стороны императора, подвергаясь упрекам и издевательствам со стороны других, все-таки продолжал оставаться там, все же войско послал в Неаполь под начальством Геродиана, Деметрия и Фазы, когда наступила уже зима. |4| Когда римский флот был уже близко от Неаполя, задул сильный |5| ветер и поднялась ужасная буря. Все покрыл мрак, а волны не давали гребцам поднимать весла или вообще [278] делать что-либо другое. Из-за шума бушующих воли они не могли даже слышать друг друга; все перемешалось, и свирепствовала одна только буря, которая прибила их к берегу, |6| где стояли лагерем враги. Таким образом, варварам можно было входить на любой корабль римлян, и они их избивали и топили без всякого с чьей-либо стороны сопротивления. Очень многие были взяты живыми в плен, в том числе и сам |7| начальник Деметрий. Геродиану и Фазе с очень немногими удалось бежать, так как их корабли подошли не очень |8| близко к неприятельскому лагерю. Вот что случилось с римским флотом. Тотила, велев кинуть на шею Деметрия веревку, потащил его к стенам Неаполя и велел убеждать осажденных не предаваться дальше бессмысленным надеждам и не губить себя, но возможно скорее, сдав город готам, |9| избавить себя от величайших бед. Ведь император в дальнейшем уже не может послать им на выручку другое войско, и с этим флотом для них пропала и вся военная сила и вся надежда на спасение. Все это сказал Деметрий, как велел |10| ему Тотила. Осажденные, уже и без того страшно мучимые голодом и недостатком во всем остальном, когда увидали несчастное положение Деметрия и услыхали все его речи, потеряв всякую надежду, предались воплям и стенаниям, не зная, что им делать, и весь город был полон великого смятения и плача.
|11| После этого Тотила, вызвав их всех на стены, сказал следующее: «Не потому, что мы имели против вас какие-либо обвинения или упреки, граждане неаполитанские, приступили мы к этой осаде, но сделали это с той целью, чтобы избавив вас от самых жестоких деспотов, могли воздать каждому из вас благодарность за то, что он сделал для нас хорошего в течение этой войны, и за это испытал столь много |12| тяжелого от наших врагов. Дело в том, что вы одни из италийцев всегда показывали свое полное расположение к племени готов и меньше всех выражали желание подчиниться |13| нашим врагам. Так что и теперь, хотя мы и принуждены осаждать вас вместе с ними, мы, конечно, уважаем и чтим вашу верность, стараясь вести эту осаду не во вред |14| неаполитанцам. Поэтому, если вы страдаете от тяжести осады, [279] не думайте, что за это вы должны сердиться на готов. Ведь те, которые стремятся сделать хорошее друзьям, не заслуживают с их стороны никакого обвинения, если даже будут принуждены высказать им свое расположение мерами, не |15| всегда для них приятными. Пусть меньше всего будет у вас страха к нашим врагам, и, основываясь на том, что было, не думайте, что они опять победят нас. Все неожиданные и чудесные превращения в жизни, которыми иногда судьба награждает нас сверх ожидания, обычно с течением времени |16| вновь входят в свое русло. И мы настолько чувствуем к вам расположение, что согласны, чтобы Конон и все его воины, не испытав никакой от нас неприятности, ушли, куда хотят, если, сдав нам город, захотят удалиться оттуда, при этом со всем их достоянием. Мы вполне готовы дать им в этом клятву и клятвенно же обещать полную неприкосновенность |17| для неаполитанцев». Эта речь Тотилы вызвала одобрение со стороны неаполитанцев и всех воинов, бывших с Кононом: они страшно мучились от голода ввиду недостатка |18| продовольствия. Но, сохраняя верность императору и все еще надеясь, что к ним на выручку придет какое-либо вспомогательное войско, они согласились на то, что сдадут город |19| через тридцать дней. Тотила же, желая лишить их всякой надежды на помощь от императора, назначил им срок в три месяца, с тем чтобы после этого срока они поступили, как было условлено. И он им твердо обещал, что до этого он не будет делать никаких нападений на стены и не употребит |20| против них никакой хитрости. На этом они и порешили. Но осажденные, не дожидаясь назначенного срока (они уже очень страдали от недостатка предметов первой необходимости), немного времени спустя приняли в город Тотилу и варваров. Тем временем кончился восьмой год той войны (542—543), которую описал Прокопий.
|1| 8. Когда Тотила взял Неаполь, он проявил по отношению к сдавшимся так много человечности, что этого нельзя было ожидать ни со стороны врага, ни со стороны варвара. Застав |2| римлян настолько истощенных голодом, что у них уже и в теле не оставалось никакой силы, боясь, как бы, внезапно накинувшись на еду до крайнего насыщения, они, как это [280] обычно |3| бывает, не задохнулись, он придумал следующее: поставив стражу в гавани и у ворот, он не велел никому |4| выходить оттуда. Сам он стал выдавать всем пищу в меньшем количестве, чем им хотелось, мудро проявляя в этом своего рода скупость, но каждый день он прибавлял столько к этой норме, что не чувствовалось, что происходит эта прибавка. |5| Таким образом, он укрепил их силы, а затем, открыв ворота, он разрешил каждому из них идти куда он хочет. Конону |6| же и его воинам, которые не хотели тут оставаться, он разрешил сесть на корабли и плыть куда угодно. Считая, что возвращение в Византию им принесет позор, они задумали |7| со всей поспешностью плыть в Рим. Так как им мешал встречный ветер и они никак не могли отплыть отсюда, они находились в затруднительном положении, опасаясь, как бы не случилось, что ввиду своей победы Тотила оставит без исполнения что-либо из своих обещаний, и как бы им не |8| пришлось испытать от него чего-либо очень плохого. Когда Тотила заметил их в таком настроении, он, созвав их всех, стал успокаивать и, еще сильнее подтвердив данное слово, велел им быть бодрыми и без всякого страха общаться с войском готов, покупать продовольствие и если им нужно что |9| другое получать от них, как от друзей. Так как все время дул противный ветер и уже прошло много времени, он дал им коней и повозки, одарил их деньгами на дорогу и разрешил им отправиться сухим путем в Рим, послав вместе с ними в качеству проводников некоторых из знатнейших готов. |10| Стены Неаполя он постарался разрушить до основания, чтобы римляне, в случае если вновь захватят его, действуя из этого укрепленного места, не доставили бы затруднений |11| готам. Он предпочитал сражаться с ними в поле, в открытом бою, чем соревноваться с ними в технических и военных хитростях. Разрушив большую часть этих стен, остальную он оставил нетронутой.
|12| Около этого времени один римлянин, родом из Калабрии, явившись к нему, жаловался, что кто-то из его телохранителей |13| изнасиловал его дочь, девушку. Так как этот человек не отрицал этого обвинения, то Тотила, всячески стараясь дать удовлетворение за преступление, заключил его под [281] |14| стражу. Окружающие Тотилу знатнейшие из варваров, боясь за арестованного — это был человек энергичный и знающий военное дело — собравшись вместе, тотчас явились |15| к Тотиле и просили простить этого человека. Он выслушал их речь благосклонно, без всякой нервности и ответил следующее: «То, что я скажу, сотоварищи по оружию, я скажу не под влиянием бесчеловечной жестокости или из-за того, что я радуюсь несчастиям моих соплеменников, но более всего боясь, как бы для готов не произошло чего-либо |16| плохого. Я очень хорошо знаю, что обычно большинство людей переделывает имена поступков и действий и придает им другие значения. Человеколюбием и мягкостью они называют |17| нарушение законов, в результате чего происходит гибель всего честного и хорошего и общая смута; они обычно называют человеком неприятным и тяжелым того, кто хочет точно выполнять закон, чтобы, прикрывшись этими именами, точно щитом, им было бы безопаснее проявлять свою распущенность |18| и предаваться разврату. Убеждаю вас, да не погубите вы все свое спасение, добиваясь прощения вины одного, и сами, будучи непричастными к этому грязному делу, не примите тем на себя части его вины. Ведь совершить |19| преступление и мешать, чтобы совершивший его понес наказание, по моему мнению, одно стоит другого. Поэтому-то я и хочу, чтобы, рассматривая данное дело, вы подошли к нему с этой точки зрения, полагая, что теперь вам предлагается выбор одного из двух: или чтобы этот человек не понес наказания за то, в чем он совершил преступление, или чтобы нам сохранить племя готов и вместе с тем приобрести новые силы |20| для войны. Смотрите сами: в начале этой войны было у нас воинов много, блистали они славой и опытностью в боях и военных опасностях, деньгами, просто говоря, счета не было, выше всякой меры было коней и оружия; в наших руках были все крепости, какие только есть в Италии. Кажется, что все это далеко не бесполезная помощь, крупные |21| исходные средства для начала войны. Но в правление Теодата, человека, который справедливость ставил ни во что сравнительно с жаждой к богатству, мы своими беззакониями в своей жизни сами навлекли на себя гнев божий. Вы сами [282] хорошо знаете, куда привела нас судьба, какими и сколькими |22| людьми были мы побеждены. Ныне же, решив, что достаточно понесенное нами наказание, бог по воле своей вновь привел в порядок нашу жизнь, дела наши идут лучше, чем можно было надеяться, и нам удалось одержать победу над врагами |23| свыше наших сил. Позаботиться о том, чтобы своим справедливым образом действий закрепить за собой возможность и в дальнейшем пользоваться такой же победой, принесет нам больше пользы, чем, действуя обратно, показать, что мы сами, завидуя самим себе, разрушаем свое благополучие. |24| Невозможно, ни в коем случае невозможно, чтобы преступник и насильник в жизни в боях мог проявлять доблесть и удачу, но военное счастье каждого определяется личной |25| жизнью каждого». Так сказал Тотила. Похвалили его слова знатнейшие из готов и не стали уже просить его за его телохранителя, предоставив ему поступить, как он найдет нужным. В скором времени он казнил этого человека, все же его деньги, которые у него оказались, он отдал жертве его насилия.
|1| 9. В то время как Тотила так действовал, начальники римского войска вместе с солдатами грабили достояние подданных императора; не было тех оскорблений и распущенности, которые они не проявили бы; начальники в укреплениях пировали вместе со своими возлюбленными, а солдаты, проявляя крайнее неповиновение начальникам, предавались |2| всяким безобразиям. Таким образом, италийцам пришлось |3| переносить крайние бедствия со стороны обоих войск. Поля их опустошались врагами, а все остальное сплошь забирало войско императора. Сверх того, мучаясь муками голода вследствие недостатка продовольствия, они же подвергались всяким обвинениям и издевательствам и без всякого |4| основания — смерти. Солдаты, не имея сил защищать их от неприятелей, наносивших вред их полям, совершенно не считали нужным краснеть и стыдиться того, что делалось, и своими проступками они сделали варваров желанными для |5| италийцев. Не зная, что делать в таком положении, Константиан написал письмо императору Юстиниану, открыто заявив, что он не в состоянии выдержать войну с готами. [283] |6| Остальные начальники, как бы голосуя за это мнение, в том же письме высказали свое согласие с ним, показывая свой страх перед войной. В таком положении были дела в Италии.
|7| Тотила послал письмо римскому сенату. Оно гласило следующее: «Если кто поступил несправедливо со своими соседями под влиянием неведения или побуждаемые забвением, то обиженные все же могут простить совершивших это, так как самая причина, вызвавшая с их стороны такой поступок, освобождает их в большой степени от обвинений. |8| Если же кто наносит обиду вполне сознательно и заведомо, тому нет возможности когда бы то ни было возражать на |9| обвинения по поводу им совершенного. Ведь по всей справедливости он будет нести обвинение не только за дело, им совершенное, но и за сознательность цели своего поступка. |10| Так вот, если это так, подумайте же, как вам удастся защитить себя за то, что вы сделали по отношению к готам. Или, может быть, вы забыли благодеяния, оказанные вам Теодорихом и Амалазунтой, или с течением времени, преданные забвению, они изгладились из вашей памяти? Но, конечно, |11| не верно ни то, ни другое. Ведь его милости вам пришлось получить не по ничтожному какому-либо поводу, не кому-либо из ваших (предков) и не в стародавние года; нет, вы получили их в самый тяжелый момент вашей жизни, получили их недавно, можно сказать, только что из их рук, |12| любезнейшие римляне. Но может быть вы по слухам узнали или на опыте испытали благородство греков по отношению к своим подданным и поэтому решили, что отдадите в их |13| руки всю судьбу готов и италийцев? Думаю я, прекрасных гостей пригласили вы себе в их лице и хорошо поняли, каких друзей и приятелей получили вы в них, если вы еще помните |14| расчетные листы Александра (гл. 1, § 32). Я не говорю уже о солдатах и их начальниках, от благоразумной сдержанности которых и великодушия вы получили столько приятного; из-за этого у них самих дела пришли в столь плачевное |15| состояние. И пусть из вас никто не думает, что я возвожу на них такие позорные обвинения из-за мальчишеского самолюбия или что я, будучи королем варваров, занимаюсь |16| чересчур большим самохвальством. То, что мы одолели этих [284] людей, я приписываю не своей доблести, но я утверждаю, что их преследует отмщение за те несправедливости, которые |17| они совершили против вас. И кому же не показалось бы в высшей степени странным, что бог наказует их за вас, вы же сами с удовольствием сидите в месте своих мучений и не хотите избавиться от ваших бедствий, происходящих от этих людей? Дайте же хоть какой-нибудь повод, в своих же собственных интересах, иметь право защищаться перед готами, |18| а для нас — основание для снисхождения к вам. Вы дадите его, если не будете ожидать конца войны, пока у вас еще на короткое время осталось немного этой несбыточной надежды ,(на спасение со стороны императора), выберете то, что лучше для вас, и тем поправите то, чего делать против |19| нас вам ни в коем случае было не должно». Так гласило его послание. Вручив его некоторым из пленных, Тотила велел им идти в Рим и отдать сенаторам. Они выполнили его |20| приказание. Тем, которые получили и читали это послание, Иоанн запретил отвечать Тотиле. Поэтому Тотила вторично написал длинное письмо. Там он приносил самые страшные клятвы и давал совершенно точные заверения, что готы |21| никому из римлян не сделают никакого зла. Кто доставил в Рим все эти писания, я не могу сказать. В самую темную ночь они были прибиты в наиболее посещаемых местах города, а когда наступил день, они были прочтены. Римские военачальники сильно подозревали в этом деле арианских священников; поэтому они немедленно выслали их всех. |22| Услыхав об этом, Тотила часть своего войска послал в Калабрию и велел попытаться взять крепость Дриунт (Гидрунт). Так как находившиеся там в гарнизоне решительно не желали сдаваться им, он велел отправленному войску начать осаду, а сам с большей частью войска пошел в Римскую |23| область. Когда император узнал об этом, понимая всю безвыходность положения, он признал необходимым послать против Тотилы Велизария, хотя персы все еще очень сильно теснили. Так кончилась зима, а с ней и девятый год той войны, которую описал Прокопий (543—544).
|1| 10. Таким образом, Велизарий вторично отправился в Италию. Так как он имел с собой очень мало воинов (тех, [285] которые были с ним на войне с мидийцами, он никак не мог снять с фронта), то, пройдя через всю Фракию и вперед |2| уплачивая деньги, он набирал себе новых волонтеров. Прибыл к нему согласно приказу императора и Виталий, начальник иллирийских войск, недавно прибывший из Италии, где |3| он оставил иллирийских воинов. Они оба, собрав около четырех тысяч человек, двинулись в Салону, имея в виду прежде всего двинуться в Равенну и оттуда, насколько будет |4| возможно, вести войну. Двинуться в Римскую область они никак не могли, ни тайно от врагов (так как они слыхали, что готы стоят лагерем в Калабрии и в Кампании), ни как-либо силой прорвавшись и победив их. Ведь они шли на |5| них с силами далеко не равными. В это время ввиду недостатка продовольствия осажденные в Дриунте (Гидрунте) вступили в переговоры с осаждавшими их варварами на условиях, что они добровольно сдадут им укрепление; и с той и с другой стороны пришли к соглашению, и был уже |6| назначен день. Велизарий, погрузив на суда продовольствия на целый год, велел Валентину с его войском плыть к Дриунту (Гидрунту) и возможно скорее вывести оттуда тех, которые до того времени несли гарнизонную службу (он узнал, что они буквально истаяли от голода и болезней); часть приплывших с ним он велел оставить вместо них в гарнизоне: будучи свежими и не нуждаясь ни в чем из продовольствия, они легко сохранят в неприкосновенности |7| укрепление. Пользуясь попутным ветром, Валентин со своим флотом пристал к Дриунту (Гидрунту) за четыре дня до назначенного срока и, найдя гавань неохраняемой, овладел |8| ею и без всякого труда смог войти в укрепление. Полагаясь на договоренность и не предполагая, чтобы за этот срок им могло встретиться какое-либо вражеское нападение, готы |9| спокойно сидели, оставив всякую заботу об осаде города. Увидя совершенно неожиданно подплывающий флот, они испугались и сняли осаду; уйдя далеко от этого местечка и став лагерем, сообщили Тотиле обо всем, что у них произошло. Вот какой опасности избег гарнизон Дриунта (Гидрунта). |10| В это время некоторые из бывших с Валентином, желая пограбить здешние места, сделали набег. Случайно [286] встретившись с некоторыми из врагов у берега моря, они |11| вступили с ними в бой и, позорно побежденные ими в битве, многие из них бежали в самое море, и здесь их было убито сто семьдесят человек, а все остальные отступили в |12| укрепление. Найдя прежний гарнизон, бывший здесь, полумертвым, Валентин вывел его, и вместо него поместил другой, свежий, как ему велел Велизарий, и, оставив ему продовольствия на целый год, ушел со всем остальным войском в Салоны. |13| Отплыв отсюда со всем флотом, Велизарий прибыл в Полу и оставался тут некоторое время, приводя в порядок свое |14| войско. Услыхав, что он прибыл туда и желая узнать ту силу, которую он вел с собой, Тотила сделал следующее. Был некто Бон, племянник Иоанна, начальник гарнизона в Генуе. |15| Воспользовавшись его именем, под видом, что письмо от него, Тотила написал Велизарию как будто бы прося его придти поскорее к ним, находящимся в крайне тяжелом |16| положении. Выбрав пять человек очень ловких, он вручил им письмо и велел самым внимательным образом высмотреть все силы Велизария, причем они должны были говорить, |17| что посланы Боном. Этих людей, когда они явились к нему, Велизарий принял с обычной для него большой |18| приветливостью. Прочитав письма, он велел передать Бону, что в скором времени он к нему придет со всем войском. Они же, высмотрев все, как им велел Тотила, вернулись в лагерь готов и утверждали, что войско Велизария ничего не стоит.
|19| В это время Тотила взял город Тибур, занятый гарнизоном исавров, при помощи измены следующим образом. Некоторые из жителей этого города сторожили ворота вместе |20| с исаврами. Они, поссорившись с исаврами, сторожившими вместе с ними, без всякой вины с их стороны, ночью впустили в город врагов, которые стояли лагерем очень |21| близко от города. Исавры, сообразив, что город взят, почти |22| все сумели бежать. Из жителей же готы не пощадили ни одного, но вместе с городским священнослужителем убили всех таким способом, что хотя я это и знаю, но не буду об этом говорить, чтобы на будущие времена не оставить памяти о людской бесчеловечности. В числе их погиб и Кателл, один |23| из известных среди италийцев людей. Таким образом, [287] варвары заняли Тибур, и теперь уже римляне не могли получать продовольствие из Этрурии по Тибру. Ведь этот город лежал как раз у самой реки, 6 приблизительно в ста двадцати стадиях от Рима, являясь для тех, которые хотели отсюда плыть в Рим, препятствующим им враждебный укреплением.
|1| 11. Вот каким образом произошло взятие Тибура. Велизарий же, придя со всем войском в Равенну, собрав бывших там готов и римских воинов, сказал следующее: «Не в первый раз теперь, воины, дела, совершенные доблестью, уничтожаются |2| трусостью негодных людей. Искони, попросту говоря, это присуще человеческим делам, и развращенность негоднейших людей имела достаточно сил, чтобы низвергнуть и окончательно погубить великие деяния прекрасных мужей. |3| Так и теперь разрушилось дело императора. И он так сильно заботится исправить все эти погрешности, что окончательное одоление персов он поставил ниже, чем здешние дела, и решил вновь послать меня к вам, чтобы исправить и залечить те раны и беды, которые нанесены военачальниками его |4| воинам или готам. Чтобы никто не делал никогда никаких ошибок, это не свойственно человеку, неестественно и противно природе, но ошибки эти поправлять вполне надлежит императору, и это в данном отношении вполне достойное |5| утешение для тех подданных, кого он любит. Этим вам будет возможно не только избавиться от всех наших бедствий, но и уразуметь благоволение к вам императора и им насладиться. |6| А что другое может быть для человека дороже? Что поставит он выше всякого богатства? А так как именно для этого я и прибыл к вам, надо, чтобы и каждый из вас употребил все усилия, чтобы вновь к вам вернулось проистекающее отсюда |7| благополучие. Если есть у кого из вас родственники или друзья, находящиеся у этого узурпатора Тотилы, вызовите |8| их возможно скорее, сообщив им решение императора. Таким образом, вы приобретете себе все блага мира и милости великого императора; ведь я сюда прибыл не для того, чтобы все время воевать, и не очень охотно стал бы я врагом подданных |9| императора. Если же они и теперь, сочтя для себя унизительным выбрать для них же лучшее, пойдут против нас, то и мы, как бы нам этого ни не хотелось, будем обращаться [288] |10| с ними, как с врагами». Так сказал Велизарий. Но к нему |11| не явился никто из врагов, ни гот, ни римлянин. Затем Велизарий посылает своего телохранителя Торимута с некоторыми из тех, кто прибыл с ним, и Виталия с иллирийским отрядом в Эмилиеву область и велит ему попытаться захватить |12| ее укрепленные пункты. С этим войском Виталий подошел к Бононии и, взяв по добровольной сдаче несколько |13| укреплений, спокойно задержался в Бононии. Немного времени спустя, все иллирийцы, которые участвовали с ним в походе, внезапно, не испытав и не услыхав ни о каких неприятностях, тайно ушли оттуда и вернулись домой. |14| Отправив к императору послов, они просили простить их, говоря, что они таким образом вернулись домой не вследствие чего-либо другого, как только потому, что им, прослужившим в Италии долгое время, жалованье выплачивалось очень |15| плохо и казна много им задолжала. Случилось же в это время, что войско гуннов напало на иллирийцев, забрало |16| в плен и обратило в рабство их жен и детей. Узнав об этом, они, мучимые голодом в Италии, и ушли. Вначале император гневался на них, но затем он их простил. Узнав об уходе иллирийцев, Тотила послал войско против Бононии с тем, |17| чтобы захватить там Виталия и бывших с ним. Но Виталий и Торимут, устроив засаду шедшим на них врагам, многих |18| из них убили, остальных же обратили в бегство. В этом деле один из знатных иллирийцев, по имени Назар, начальник иллирийского отряда, проявил против врагов исключительную храбрость и геройство. Таким образом, Торимут вернулся назад к Велизарию в Равенну.
|19| Тогда Велизарий послал трех своих телохранителей, Торимута, Рикилу и Сабиниана, с тысячей воинов к городу |20| Ауксиму на помошь осажденным там Магну и римлянам. Они, обманув Тотилу и все его войско, вошли ночью в Ауксим |21| и решили делать постоянные набеги на неприятелей. На другой день, около полудня, узнав, что какой-то отряд врагов находится поблизости, они вышли из города, чтобы встретиться с ними, но решили послать сначала к ним разведчиков посмотреть, каковы их силы, чтобы не идти на них вслепую. |22| Рикила, телохранитель Велизария (он был в это время пьян), [289] не позволил другим идти на разведки, но сам, погнав коня |23| изо всех сил, поехал на них. Встретившись с тремя готами на крутой дороге, он сначала остановился, готовясь встретить их нападение (был он человеком поразительной храбрости); но видя, что очень многие из готов со всех сторон |24| несутся на него, он обратился в бегство. На неудобном месте его конь поскользнувшись упал. Тут поднялся сильный крик со стороны врагов, и все стали бросать в него свои |25| копья. Заметив это, римляне бегом бросились ему на помощь. Рикила, засыпанный огромным количеством дротиков, испустил дух, римский же отряд под начальством Торимута обратил врагов в бегство; затем воины подняли его тело и отнесли в город Ауксим; конец жизни, выпавший ему на |26| долю, совсем не соответствовал его доблести. Тогда Сабиниан и Торимут, посоветовавшись с Магном, нашли, что нет никакой пользы им оставаться здесь дольше, принимая в соображение, что ввиду многочисленности врагов они не могли бы с надеждой на успех вступить с ними в сражение, а истощая запасы осажденных, они дадут еще скорее для |27| врагов возможность взять город. Когда они пришли к такому решению, они сами и тысяча их воинов стали готовиться к отправлению, чтобы начать обратный поход ночью. Тотчас же один из солдат, перебежав тайно в неприятельский |28| лагерь, сообщил им о готовящемся походе. Поэтому Тотила, отобрав две тысячи воинов, отличающихся доблестью, на следующую ночь в стадиях тридцати от Ауксима стал сторожить дорогу, никому даже вида не показывая, зачем |29| он это делает. Когда в полночь они увидали идущих мимо |30| них врагов, обнажив мечи, они начали с ними бой. Человек двести из римлян они убили, остальные же с Сабинианом и Торимутом, так как дело шло в темноте, имели возможность |31| скрыться и бежать в Аримин; однако готы овладели всеми вьючными животными, которые везли весь скарб воинов, их оружие и платье.
|32| На берегу Ионийского залива, между Ауксимом и Аримином, есть два городка, Пизавр и Фанум. В начале этой войны Витигис разрушил их дома и сломал почти половину их стены, чтобы римляне, захватив их, не доставляли [290] затруднений |33| готам. Одним из них, Пизавром, Велизарий решил овладеть; ему показалось, что около него лежат местности, удобные для пастьбы коней. Ночью послав нескольких близких к себе людей, он велел им тайно вымерить точно |34| ширину и высоту каждых ворот. Сделав такие ворота и обив их железом, он велел погрузить их на несколько судов и направить их в этот городок, а Сабиниану и Торимуту он велел с возможной поспешностью приделать их к стенам, самим оставаться за укреплениями и, находясь в безопасности, ту часть укреплений, которая лежала разрушенной, вновь возвести каким-либо образом, накидав камней, грязи |35| и всего другого. Они так и сделали. Тотила, узнав об этом |36| деле, с большим войском пошел на них. Попытавшись взять его приступом и потеряв тут некоторое время, он, не будучи в состоянии его захватить, ничего не добившись, удалился в лагерь под Ауксимом.
Никто из римлян уже не выступал против врагов, но |37| каждый из них оставался внутри своих стен. Но двоих из своих телохранителей, Артасира, родом перса, и фракийца Барботиона Велизарий послал в Рим, чтобы они вместе с Бессом, который в это время там находился, берегли город, |38| приказав ни в коем случае не нападать на врагов. Тотила и войско готов, зная, что силы Велизария не равноценны их силам, настолько, чтобы он осмелился выступить против них, |39| решили беспокоить наиболее укрепленные места. Поэтому они стали лагерем в Пиценской области, в окрестностях Фирма и Аскалона, и принялись их осаждать. Тут кончилась зима, а с ней кончился и десятый год той войны, которую описал Прокопий (544—545).
|1| 12. Не имея сил помочь осажденным, Велизарий послал в Византию Иоанна, племянника Виталиана, взяв с него самые страшные клятвы, что он приложит всякое старание вернуться возможно скорее; он послал его с тем, чтобы он умолял императора послать им сюда большое войско и прислать |2| много денег, а также оружия и лошадей. Он должен был сказать, что солдат у него очень мало, да и те не хотят сражаться, говоря, что казна должна им большие суммы |3| и что у них ничего нет. Так это и было на самом деле. Сверх [291] того Велизарий написал письмо императору, гласившее следующее: «Мы прибыли в Италию, о могущественнейший император, без людей, без коней, без оружия и денег. Не имея всего этого в достаточном количестве, я думаю, никто |4| и никогда не мог бы вести войну. Проехав сплошь всю Фракию и Иллирию, мы набрали солдат страшно мало, жалких, никогда не державших оружия в руках и совершенно не опытных |5| в военном деле. Я не вижу, чтобы те, которые оставались здесь, были всем довольны; они исполнены страха перед врагами, и ум их порабощен мыслью о постоянных поражениях; они не просто бегут от врагов, но бросают |6| коней и кидают оружие. Получить денежные доходы с Италии нам невозможно, так как давно уже она захвачена |7| врагами. Поэтому, не заплатив вовремя жалованья солдатам, мы не можем им приказывать. Наши долги отнимают у нас |8| право резко разговаривать с ними. Знай и то, государь, что из числа тех, которые служили тебе, большая часть теперь |9| оказалась перебежчиками к неприятелю. Если нужно было только послать Велизария в Италию, то все у тебя готово для войны: я ведь опять уже среди италийцев. Если же ты хочешь победить на войне своих врагов, то нужно приготовить |10| и все остальное снаряжение. Я по крайней мере думаю, что, не имея помощников и нужных средств, никто не может считать себя военачальником. Поэтому прежде всего нужно послать ко мне сюда моих телохранителей и щитоносцев, а затем большое количество гуннов и других варваров, которым надо немедленно же дать денег».
|11| Вот что написал Велизарий. Иоанн же, потратив долгое время в Византии, ничего не сделал из того, ради чего он был послан, но зато женился на дочери Германа, племянника |12| императора. 7 За это время Тотила взял Фирм и Аскул, они сдались ему по договору. Прибыв в Этрурию, он стал осаждать Споленций и Азизу. Начальником гарнизона в Споленцие был Геродиан, а в Азизе Сизифрид, родом гот, |13| чрезвычайно преданный римлянам и стоявший на стороне императора. Геродиан вступил в переговоры с неприятелями, |14| чтобы они тридцать дней оставили их в покое, что если за это время к ним не придет никакой помощи, то он сдаст [292] готам и себя и город вместе с солдатами и с его жителями. Заложником этого договора он представил своего сына. |15| Когда наступил назначенный день, а римского войска не пришло ни откуда, то Геродиан и те, которые держали там гарнизон, согласно договору сдались Тотиле и готам, сдали |16| и город Сполеций. Говорят, что Геродиан сдался готам и сдал им Сполеций вследствие ненависти к Велизарию; 8 ибо Велизарий пригрозил ему, что он потребует от него |17| отчет за его прежний образ действий. Вот что случилось с Сполецием. Сизифрид же со своим отрядом, сделав вылазку, |18| потерял очень многих, бывших с ним, и сам погиб. Жители Азизы, смущенные создавшимся положением, тотчас же сдали город неприятелям. Послав тотчас к Киприану, Тотила потребовал, чтобы он сдал ему Перузию, грозя всякими ужасами, если он не послушается, и обещая одарить его крупным |19| денежным подарком, если он это исполнит. Так как от Киприана он ничего не мог добиться, он подкупил одного из его телохранителей, по имени Улифа, чтобы тот убил его тайным образом. Оставшись с Киприаном один на один, Улиф убил |20| его и бежал к Тотиле. Тем не менее воины Киприана продолжали сохранять город для императора. Поэтому готы решили от него отступить.
|1| 13. После этого Тотила пошел на Рим и, ставши близко, начал осаду. Земледельцам по всей Италии он не сделал ничего неприятного, он разрешил им навсегда без страха возделывать землю, где они привыкли, внося ему те подати, которые |2| они прежде вносили в казну и владельцам земли. Когда отряд готов подошел очень близко к стенам Рима, то Артасир и Барбатион, подговорив многих из своих частей, несмотря на то, что Бесс решительно им этого не советовал, сделали |3| на него нападение. При первой схватке они многих убили, остальных обратили в бегство. Увлеченные их преследованием, они зашли слишком далеко и попали в засаду, устроенную |4| врагами. Потеряв тут очень многих, они с очень немногими с трудом бежали и в дальнейшем уже не решались всходить против врагов, хотя последние и наступали на них |5| близко. С этого времени римлян стал мучить подлинный голод, так как они не могли ввозить к себе в город никаких [293] продуктов с полей, а от грузов, идущих морем, были тоже |6| отрезаны. Когда готы взяли Неаполь, они создали там флот из быстроходных судов, а также на так называемых Эоловых островах (Липарских) и островах, лежащих у берега, |7| строго следя за проезжающими. Суда, которые шли из Сицилии открытым морем, направляясь в римскую гавань, все попали с экипажем в их руки. Послав войско в Эмилиеву |8| область, Тотила велел взять город Плаценцию, силой ли, |9| по добровольному ли соглашению. Это первый из городов Эмилиевой области с очень сильными укреплениями. Лежит он на реке Эридане и был единственным из всех городов, находящихся в этой области, оставшимся под властью римлян. |10| Когда посланное войско было очень близко от Плаценции, готы завели переговоры с находившимся там гарнизоном, |11| чтобы он сдал город добровольно Тотиле и готам. Когда им это не удалось, став лагерем, они приступили к осаде, заметив у находящихся в городе недостаток продовольствия.
|12| В это время в Риме у начальников императорского войска явилось подозрение в измене Цетега, патриция и первоприсутствующего (принцепса) римского сената. Поэтому Цетег |13| удалился в Центумцеллы (Чивита-Веккиа). Велизарий, беспокоясь за Рим, как и вообще за общее положение дел, так как он не мог подать помощи из Равенны, имея так мало войска, решил оттуда сняться и захватить местечки около Рима, чтобы, находясь поблизости, оказать помощь находящимся |14| в Риме и страдающим от вражеской осады. Он раскаивался, что, послушавшись Виталия, с самого начала пришел в Равенну; прежде всего это было в ущерб интересам императора, так как, заперев самого себя в Равенне, он предоставил врагам возможность по их личному желанию |15| направлять ход войны. И я думал, 9 что или Велизарий принял неправильное решение, так как суждено было римлянам попасть в тяжелое положение, или что планы его были хороши, но воспрепятствовала ему воля божья, желавшая покровительствовать Тотиле и готам и поэтому уничтожавшая лучшие из планов Велизария и во всем обращавшая их против |16| него же. Кому дует попутный ветер счастья, даже если он замыслит самое неудачное, то все же с ним не случается [294] |17| ничего плохого, так как бог обращает ему все это на пользу; у человека же, ставшего неудачником, нет уже никаких удачных решений, так как предопределенная ему судьбой необходимость испытать несчастие отнимает у него и умение, и |18| правильную точку зрения. Если он и примет решение, какое следует, то действующая против его планов судьба обращает его благоприятные, казалось бы, замыслы против него, давая |19| самые плачевные результаты. Так ли, или иначе это происходит, я не могу сказать. Оставив в Равенне с небольшим отрядом для охраны города Юстина, сам Велизарий двинулся через Далмацию и прилегающие к ней местности в Эпидамн, где, ожидая войска из Византии, он и оставался, не предпринимая ничего. Отсюда он написал императору |20| и сообщил ему настоящее положение дел. Немного спустя, император послал к нему Иоанна, племянника Виталиана и Исаака, родом армянина, брата Аратия и Нарзеса, с войском |21| варваров и римлян. Придя в Эпидамн, он соединился с Велизарием. Нарзеса, евнуха, император послал к начальнику эрулов с тем, чтобы он убедил их в возможно большем числе |22| отправиться походом в Италию. Многие из эрулов выразили желание следовать за ним, в числе прочих и те, которыми командовал Филемут, и вместе с ним направились во Фракию. Перезимовав там, с наступлением весны они собирались |23| отправиться к Велизарию. С ними был и Иоанн, которому дано было прозвище Фага (Обжора). На этом пути им было суждено совершенно неожиданно оказать римлянам великое |24| благодеяние. Случилось, что незадолго перед тем большой отряд славян, перейдя реку Истр, стал грабить тамошние места |25| и забрал в рабство большое количество римлян. Эрулы неожиданно напали на них и, сверх ожидания, победили их, хотя славяне намного превосходили их численностью. Они перебили их, а всех пленных отпустили, дав им возможность |26| возвратиться домой. Захватив тут некоего человека, присвоившего себе имя Хильбудия, человека знатного, некогда бывшего у римлян претором, Нарзес легко уличил его в самозванстве. Как это все было, я сейчас расскажу.
|1| 14. Был некто Хильбудий, близкий к императорскому дому, в военном деле человек исключительно энергичный [295] и настолько чуждый жажды стяжательства, что вместо величайших богатств он не приобрел никакого состояния. |2| На четвертом году своей единодержавной власти император, назначив этого Хильбудия начальником Фракии, поставил его для охраны реки Истра, приказав ему следить за тем, чтобы жившие там варвары не переходили реку. Дело в том, что жившие по Истру варвары, гунны, анты и славяне, часто совершая такие переходы, наносили римлянам непоправимый |3| вред. Хильбудий настолько был страшен варварам, что в течение трех лет, пока он был облечен званием военачальника, не только никто из варваров не осмеливался перейти Истр для войны с римлянами, но сами римляне, неоднократно переходя под начальством Хильбудия в земли по ту сторону реки, избивали и забирали в рабство живших там варваров. |4| Спустя три года после своего прибытия Хильбудий по обычаю перешел реку с небольшим отрядом, славяне же |5| выступили против него все поголовно. Битва была жестокая, пало много римлян, в том числе и их начальник Хильбудий. |6| После этого река навсегда стала доступной для переходов варваров по их желанию и римская область совершенно открытой для их вторжения. Таким образом оказалось, что все могущество Римской империи в этом деле совершенно не может равняться доблести одного человека.
|7| Спустя некоторое время анты и славяне рассорились между собой и вступили в войну. Случилось так, что в этой |8| войне анты были побеждены врагами. В этом столкновении один славянин взял в плен юношу, едва достигшего зрелости, |9| по имени Хильбудия, и отвел его к себе домой. С течением времени этот Хильбудий оказался очень расположенным |10| к своему хозяину и в военном деле очень энергичным. Не раз подвергаясь опасностям из-за своего господина, он совершил много славных подвигов и смог добиться для себя |11| великой славы. Около этого времени анты сделали набег на Фракийскую область и многих из бывших там римлян ограбили и обратили в рабство. Гоня их перед собою, они |12| вернулись с ними на родину. Одного из этих пленников судьба привела к человеколюбивому и мягкому хозяину. Сам же этот пленник был очень коварным и способным [296] |13| обмануть любого встречного. Так как при всем желании он не находил никаких средств вернуться в римскую землю, он придумал следующее. Придя к хозяину, он рассыпался в похвалах его милосердию, утверждая, что за это ему от бога будет много всяких благ, что сам он ни в коем случае не окажется неблагодарным своему добрейшему господину и что если хозяин захочет послушать его добрых советов, которые он очень хорошо обдумал, то в скором времени он |14| сделается обладателем большой суммы денег. У одного славянского племени на положении раба находится Хильбудий, бывший военачальник римлян, скрывающий от всех |15| варваров, кто он такой. Если ему будет угодно выкупить Хильбудия и доставить его в землю римлян, то вполне естественно, что он получит великую славу и очень много денег от императора. Такими речами римлянин тотчас убедил своего |16| хозяина и вместе с ним отправился к славянам. У этих народов был заключен мирный договор, и они без страха общались друг с другом. И вот, предложив хозяину Хильбудия |17| большую сумму, они купили этого человека и с ним быстро вернулись домой. Когда они вернулись к себе, на свое местожительство, купивший стал его спрашивать, |18| правда ли, что он Хильбудий, римский военачальник? Он не отказался рассказать все, как было, и со всей откровенностью изложил по порядку всю свою жизнь, что он сам родом ант, что, сражаясь вместе со своими родичами с славянами, бывшими тогда их врагами, был кем-то из неприятелей взят в плен, теперь же, придя в родные земли, он |19| в дальнейшем согласно закону будет уже свободным. Заплативший за него деньги остолбенел, лишившись даже речи от изумления, и впал в величайший гнев, потеряв столь |20| великую надежду на выгоду. Но римлянин, желая его утешить и скрыть истину, чтобы не сделать своего возвращения домой более затруднительным, продолжал настаивать, что этот человек тот самый (римский) Хильбудий, но что он, находясь в среде варваров, боится открыть все, когда же окажется в римской земле, не только не будет скрывать правды, но, естественно, будет гордиться этим именем, Вначале все это делалось тайно от остальных варваров. [297]
|21| Когда же этот слух, распространяясь в народе, стал достоянием всех, то по этому поводу собрались почти все анты, считая это дело общими полагая, что для них всех будет большим благом то, что они — хозяева римского полководца |22| Хильбудия. Эти племена, славяне и анты, не управляются одним человеком, но издревле живут в народоправстве (демократии), и поэтому у них счастье и несчастье в жизни считается делом общим. И во всем остальном у обоих этих |23| варварских племен вся жизнь и законы одинаковы. Они считают, что один только бог, творец молний, является владыкой над всеми, и ему приносят в жертву быков и совершают другие священные обряды. Судьбы они не знают и вообще не признают, что она по отношению к людям имеет какую-либо силу, и когда им вот-вот грозит смерть, охваченным ли болезнью, или на войне попавшим в опасное положение, то они дают обещание, если спасутся, тотчас же принести богу жертву за свою душу; избегнув смерти, они приносят в жертву то, что обещали, и думают, что спасение |24| ими куплено ценой этой жертвы. Они почитают реки, и нимф, и всякие другие божества, приносят жертвы всем им и при помощи этих жертв производят и гадания. Живут они в жалких хижинах, на большом расстоянии друг от друга, и все |25| они часто меняют места жительства. Вступая в битву, большинство из них идет на врагов со щитами и дротиками в руках, |26| панцирей же они никогда не надевают; иные не носят ни рубашек (хитонов), ни плащей, а одни только штаны, подтянутые широким поясом на бедрах, и в таком виде идут на сражение с врагами. У тех и других один и тот же язык, |27| достаточно варварский. И по внешнему виду они не отличаются друг от друга. Они очень высокого роста и огромной силы. Цвет кожи и волос у них очень белый или золотистый |28| и не совсем черный, но все они тёмно-красные. Образ жизни у них, как у массагетов, грубый, без всяких удобств, вечно они покрыты грязью, но по существу они не плохие и совсем не злобные, но во всей чистоте сохраняют гуннские нравы. |29| И некогда даже имя у славян и антов было одно и то же. В древности оба эти племени называли спорами («рассеянными»), думаю потому, что они жили, занимая страну [298] |30| «спораден», «рассеянно», отдельными поселками. Поэтому-то им и земли надо занимать много. Они живут, занимая большую часть берега Истра, по ту сторону реки. Считаю достаточным сказанное об этом народе.
|31| Собравшись, как сказано выше, анты заставили этого человека признать, как они хотели, что он Хильбудий — римский военачальник. Они грозили, что накажут его, если |32| он будет это отрицать. В то время, когда все это происходило, император Юстиниан, отправив некоторых лиц послами к этим варварам, предлагал им поселиться в древнем городе, по имени Туррис, расположенном у самого берега реки Истра. Этот город построил римский император Траян, но он уже издавна был покинут, так как местные варвары его постоянно |33| грабили. Император Юстиниан соглашался одарить их этим городом и окружающей его областью, так как искони она принадлежала римлянам, обещая, что будет жить с ними, всячески стараясь сохранить мир, и даст им много денег с тем только, чтобы на будущее время они клятвенно обещали соблюдать с ним мир и всегда бы выступали против гуннов, когда те захотят сделать набег на Римскую империю. |34| Варвары все это выслушали, одобрили и обещали сделать все это, если он восстановит начальником римского вождя Хильбудия и даст ему жить вместе с ними, утверждая, как они и задумали, что этот человек и есть Хильбудий. |35| Возымев надежды на столь высокое положение, уже и сам этот человек пожелал быть им и утверждал, что он Хильбудий, римский военачальник. Его, отправленного с этой |36| целью в Византию, Нарзес захватил на своем пути. Встретившись с ним и найдя, что он обманщик (хотя он говорил на латинском языке и искусно притворялся, узнав уже наперед многое из того, чем можно было воспользоваться в качестве примет Хильбудия), он заключил его в тюрьму и принудил рассказать все дело. После этого отступления я возвращаюсь к продолжению своего рассказа.
|1| 15. Император действовал так, как выше было мной сказано. В это время Велизарий послал в гавань Рима Валентина и одного из своих телохранителей, по имени Фоку, человека, исключительно хорошо знавшего военное дело, [299] с войском с тем, чтобы они сторожили укрепление в Порте вместе с тамошним гарнизоном, которым командовал Иннокентий, и, поскольку им будет возможно, делали набеги |2| и беспокоили неприятельский лагерь. Войска, посланные с Валентином и Фокой, тайно дали знать в Рим Бессу, что они собираются двинуться на укрепление врагов для внезапного нападения; следовало бы, чтобы он, выбрав в Риме самых воинственных из воинов, как только заметит их нападение, бегом бросился им на помощь с тем, чтобы они вместе |3| могли совершить против варваров что-либо великое. Но Бессу это было совсем не по душе. Поэтому, когда Валентин и Фока с пятьюстами воинов, сделав неожиданное нападение на неприятельский лагерь, немногих из них убили и когда шум, возникший там, быстро дошел до осажденных, все-таки |4| никто не вышел из города. Вследствие этого нападающие стремительно возвратились в гавань, не испытав никаких |5| неприятностей, совершенно невредимыми. Послав к Бессу, они спрашивали его, что за ненужная боязливость напала на него; заверяя его, что в скором времени они сделают на врагов второй набег, убеждали его, чтобы и он в надлежащее время сделал на варваров нападение всеми своими силами. |6| Но он тем не менее все так же решительно отказывался сражаться с врагами и выходить из укреплений. Тем не менее Валентин и Фока со своими приближенными и с более многочисленным войском собирались напасть на неприятелей |7| и уже готовились к этому. В это время какой-то солдат из бывших под начальством Иннокентия пришел в качестве перебежчика к Тотиле и объявил ему, что на следующий день |8| на них будет сделано нападение из Порта. Поэтому Тотила в местах, которые он нашел для этого подходящими, успел заранее поставить в засаду храбрых и сильных воинов. Когда на следующий день Валентин и Фока со своими войсками наткнулись на них, они потеряли очень многих из своих и погибли сами. Лишь очень немногие с большим трудом бежали и прибыли в Порт.
|9| В это время Вигилий, римский архиерей, имевший пребывание в Сицилии, наполнив очень много кораблей хлебом, послал его к своим, думая, что тем или другим способом [300] |10| перевозящие сумеют доставить его в Рим. И вот эти корабли плыли к римской гавани; заметив это, враги, опередив их на очень короткое время, оказались в гавани; они скрылись там за стенами, чтобы, как только суда пристанут, без всякого |11| труда овладеть ими. Бывшие в гарнизоне Порта, увидев это, поднялись на укрепления и, размахивая одеждами, хотели дать знать бывшим на кораблях не плыть дальше, а повернуть |12| в другое место, куда придется. Но плывущие не понимали, что делают эти воины; они думали, что находящиеся в Порте римляне радуются и зовут их пристать к гавани, и так как ветер был попутный, то они быстро пристали |13| к гавани. На этих кораблях плыло много римлян, в том числе епископ Валентин. Выйдя из засад, варвары овладели всеми |14| кораблями, так как никто им не сопротивлялся. Взяв в плен живым епископа, они привели его к Тотиле, всех же остальных они перебили и, таща (на буксире) корабли с грузом, |15| удалились. Тотила стал допрашивать священника, стараясь узнать, что ему хотелось, но, признав, что он говорит совершенную |16| неправду, отрубил у него обе руки. Такой результат имело все это дело. В это время окончилась зима, и с ней закончился одиннадцатый год войны, которую описал Прокопий.
|1| 16. Римский архиепископ Вигилий, вызванный к императору в Византию, отправился туда из Сицилии; вследствие этого ему пришлось долгое время провести на этом острове. |2| За это время римляне, осажденные в Плаценции, уже давно лишенные всех необходимых запасов, прибегли к безбожному питанию, принуждаемые к этому голодом, а именно — |3| они поедали друг друга. Поэтому они по договору добровольно |4| сдались сами и сдали город готам. Вот что случилось здесь, да и в Риме, уже осажденном Тотилой, был полный недостаток |5| во всем необходимом. Среди римских священнослужителей был некто, по имени Пелагий, по занимаемому положению — дьякон; пробыв долгое время в Византии, он стал очень близким другом императора Юстиниана и незадолго |6| перед тем с большими деньгами прибыл в Рим. Во время этой осады людям, нуждающимся в продовольствии, он роздал много денег; пользуясь и прежде большой славой среди [301] италийцев, он, естественно, приобрел еще большую известность |7| за свое человеколюбие. Так как римляне терпели невероятные мучения от голода, они умоляют Пелагия пойти к Тотиле и добиться от него перемирия на несколько дней с тем, чтобы, если за время этого перемирия к ним не придет никакой помощи из Византии, добровольно по договору |8| сдаться и передать город готам. С таким поручением Пелагий прибыл к Тотиле. Тотила встретил его с большим уважением и почетом и первый обратился к нему с такими |9| словами: «У большинства варваров, я даже скажу — у всех, есть закон уважать личность посла; я же лично людей, ведших достойный образ жизни, каким являешься ты, искони старался |10| особенно чтить. Но уважение и оскорбление по отношению к послу выражается не почтительным выражением лица и не красноречием и важностью речей со стороны тех кто их принимает, но правдивостью по отношению к нему или, наоборот, речами нездоровыми, внутренне извращенными. |11| Исключительное уважение высказывается тому, кому прямо открываются мысли в правдивых словах, и с этим отпускают его; наоборот, наибольшее оскорбление терпит тот посол, который уходит, услыхав притворные и обманчивые |12| речи. Во всем, о чем ты будешь просить нас, Пелагий, ты не получишь от нас отказа, кроме трех пунктов. |13| И тебе нужно всячески остерегаться касаться их и стараться обойти их молчанием, чтобы, оказавшись сам виновным в том, что не получил от нас согласия на свои просьбы, ради которых ты пришел сюда, ты не возложил бы вины за это |14| на нас. Просить о том, что не соответствует настоящему положению дел, по большей части значит не добиться никакого успеха. Я предупреждаю, чтобы ты не ходатайствовал ни за кого из сицилийцев, не говорил ни о римских укреплениях, |15| ни о рабах, перешедших на нашу сторону. Для готов невозможно ни оказать пощаду кому-либо из сицилийцев, ни разрешить остаться этим стенам, ни позволить, чтобы рабы, которые воевали в наших рядах, стали снова рабами своих прежних господ. Чтобы не показалось, что эти моменты мы выставляем совершенно неосновательно, я тотчас же точно перечислю тебе причины такого отношения и тем самым [302] |16| уничтожу всякое подозрение в нашем легкомыслии. Этот остров Сицилия был с древних времен богат и денежными доходами и изобилием плодов, росших там в большом количестве и различных видов, так что их не только хватало для живущих там, но и вы, римляне, ввозили их себе оттуда, |17| и этот ежегодный ввоз был достаточен для вас. Поэтому с самого начала римляне просили Теодориха не ставить там больших гарнизонов, чтобы не причинить этим ущерба их |18| свободе или другому их благополучию. При таком положении дел к Сицилии пристал неприятельский флот и войско, ни по количеству людей, ни в другом каком-либо отношении не |19| равносильные нам в военном отношении. Увидя этот флот, сицилийцы не донесли об этом готам, не заперлись в своих укреплениях, не решились в чем-либо другом оказать сопротивление врагам, но со всей готовностью раскрыли ворота городов и приняли неприятельское войско с распростертыми объятиями, как самые неверные рабы, выжидавшие уже давно удобного случая, чтобы бежать из-под власти хозяев и найти себе каких-либо новых неизвестных |20| господ. Двигаясь оттуда, как из какого-либо укрепления, враги без труда захватили всю остальную Италию и завладели вот этим Римом, ввезя сюда из Сицилии такое количество |21| запасов, что их хватило всем римлянам, чтобы выдержать годовую осаду. Таковы наши отношения к сицилийцам; невозможно поэтому готам чувствовать к ним сожаление, так как тяжесть обвинений уничтожает чувство жалости |22| к совершившим преступление. Что же касается этих стен, то враги, запершись внутри их, решили совершенно не выходить на равнину и не вступать с нами в бой; действуя хитростями и проволочками, они изо дня в день тянут время, обманывая готов, и совершенно против всякого человеческого |23| смысла стали господами наших владений. Чтобы в будущем этого не испытать, нам нужно принять меры. Те, кто один раз ошибся и потом опять впал в то же самое тяжелое положение, не приняв во внимание несчастия, хорошо знакомого им уже по опыту, должны считать, что это не противодействие судьбы, но что это, конечно, глупость тех, которые |24| попали в такое положение. Надо прибавить, что [303] уничтожение стен Рима принесет пользы больше всего вам. Ведь в дальнейшем вы не будете подвергаться осаде то со стороны одних, то со стороны других и не будете лишены возможности пользоваться продовольствием; вы, таким образом, не будете осаждены нападающими, но те и другие будут подвергаться опасностям в открытых боях друг с |25| другом, и вы без всякой опасности для себя будете наградой для победителя. Что же касается рабов, перешедших на нашу сторону, то о них я скажу одно: если бы тех, которые стали в одни ряды с нами против врагов и получили от нас обещание, что они никогда не будут возвращены своим прежним господам, мы решили теперь возвратить вам, то и с вашей |26| стороны мы не будем иметь доверия. Невозможно и недопустимо, чтобы тот, кто нарушил свое слово в отношении лиц самого несчастного положения, мог обнаружить твердость своих убеждений в отношении кого-либо другого, но со стороны всех, с кем ему придется сталкиваться, он будет всегда чувствовать на себе их недоверие (за свое предательство), являющееся характерным признаком его природы».
|27| Так сказал Тотила. Пелагий на это ему ответил: «Сказав вперед, о благороднейший, что ты высоко уважаешь лично меня и звание посла, ты поставил меня в положение |28| самого презренного человека. Решает нанести оскорбление человеку, расположенному к нему и облеченному званием посла, я по крайней мере полагаю, не тот, который хочет бить его по щекам или применить к нему другие насмешки |29| и издевательства, но тот, который вперед уже решает отпустить его от себя без всякого результата. Ведь не для того, чтобы получить какую-либо почесть от тех, кто их принимает, люди обычно берут на себя обязанности посла, но чтобы, |30| добившись чего-либо хорошего для пославших их, с этим вернуться. Так что больше пользы, если, подвергшись сначала поношению, все-таки добиться чего-нибудь из того, ради чего они пришли, чем, наслушавшись весьма лестных слов, вернуться, не выполнив ничего, на что надеялись. |31| Во-первых, я не знаю, о чем из всего того, что ты сказал, могу я просить тебя переменить мнение. Зачем своими просьбами буду я надоедать тому, кто, раньше чем выслушав [304] оправдание, отказал в своем согласии? А затем я не могу замолчать, что ты совершенно ясно показал, какую милость хочешь ты оказать римлянам, поднявшим против тебя оружие, если ты по отношению к сицилийцам, никогда не выступавшим против тебя с оружием в руках, решил проявить |32| такую непримиримую вражду. Поэтому я, оставив намерение умолять тебя, цель своего посольства обращу к богу, который воистину на тех, кто презрел просьбы умоляющих, всегда обращал свое отмщение».
|1| 17. Сказав это, Пелагий удалился. Когда римляне увидали, что он вернулся к ним, не добившись ничего, они почувствовали себя в безвыходном положении. С каждым днем усиливавшийся голод заставлял их делать ужасные |2| поступки. Так как у воинов еще не совсем истощились запасы, то они еще держались. Поэтому все римляне, собравшись вместе, пошли к начальникам императорского войска, Бессу и Конону, и, заливаясь слезами, со стенаниями сказали следующее: «Мы видим, о вожди, что в данный момент мы дошли до такого состояния, что если бы мы решились совершить против вас какое-либо безбожное дело, то никто не |3| бросил бы в нас упрека с обвинением в этом. Непреодолимая сила необходимости уже заключает в себе оправдание. Ныне, не имея возможности защитить себя на деле, мы пришли к вам, чтобы хоть на словах объяснить вам свое несчастие и оплакать его. Выслушайте же нас с кротостью, не возмущаясь дерзостью наших речей, но принимая во внимание силу |4| нашего страдания. Тот, кто принужден потерять надежду |5| на спасение, в дальнейшем не может соблюдать приличия ни в словах своих, ни в действиях. Считайте, о военачальники, что мы не римляне, не родственны вам по племени, но живем и пользуемся одинаковым правлением, что мы сразу не приняли с полной готовностью императорского войска, не считайте, что с самого начала были вашими врагами, что мы подняли против вас оружие, а затем, побежденные в бою, стали в силу закона войны вашими военнопленными рабами. |6| Так дайте же вашим пленникам пищу не в соответствии с нашими потребностями, но в размерах, достаточных, чтобы мы остались живы для того, чтобы, уцелевши, мы в свою [305] очередь могли вам отслужить так, как следует рабам служить |7| своим хозяевам. Но если это для вас трудно, хотя бы вы этого и желали (По другим чтениям: «если это для вас не легко или вы этого не желаете делать»), то сочтите справедливым отпустить нас из-под вашей власти; вы выгадаете в том, что вам не придется трудиться над нашим погребением. Но если и этот выход не предоставляется нам, сочтите нужным убить нас и не лишите нас достойной кончины и не отнимите у нас завидной смерти, сладчайшей из всех, но одним этим деянием освободите |8| римлян от бесчисленных бедствий». Услыхав это, Бесс и его приближенные сказали, что дать им продовольствия они не могут, что убить их было бы противно божеским законам, однако и отпустить их небезопасно. Они утверждали, что Велизарий и войско из Византии вот-вот должно придти. С такими словами ободрения они их отпустили.
|9| При дальнейшей задержке голод еще более усиливался, обращаясь в великое бедствие; он заставил прибегнуть к |10| формам пищи странным и противоестественным. Прежде всего Бесс и Конон, которые стояли во главе римского гарнизона (у них было отложено много хлеба в стенах Рима), и солдаты, урезая от своего обычного пайка, продавали этот хлеб богатым римлянам за большие деньги: цена медимна |11| (около сорока пяти литров) была семь золотых. Но те, которые в своей домашней жизни не были настолько богаты, чтобы иметь средства питаться столь дорогой едой, купив за четвертую часть этой цены полный медимн отрубей, питались этим, так как нужда сделала даже это питание желанным |12| и роскошным. Быка, которого щитоносцы Бесса, выйдя из города, могли захватить, они продавали римлянам по пятьдесят золотых. У кого падал конь или случалось что-либо подобное, того считали самым счастливым человеком, потому что он мог роскошествовать, питаясь мясом павшего животного. |13| Вся же остальная масса народа питалась только крапивой, которой много росло вокруг укреплений повсюду, и в развалинах и пустырях города. А чтобы эта трава не обжигала им губ и глотки, они ели ее, хорошо проваривши. [306] |15| До тех пор пока у римлян были золотые монеты, они, как сказано, покупали хлеб и отруби и спасались от голода; когда же у них не стало золота, они стали выносить на рынок все движимое имущество и весь свой скарб меняли на ежедневное |16| питание. В конце концов, когда и солдаты императора уже не имели хлеба, который бы они могли продавать римлянам (только у Бесса его оставалось еще немного), все |17| обратились к крапиве. Так как такое питание было для них недостаточно, а иные и этим не могли напитаться досыта, то по большей части они худели телом, цвет кожи делался вскоре синим, и они становились совершенно похожими |18| на привидения. Многие из них, еще двигавшиеся и на ходу жевавшие крапиву, внезапно умирали и падали на землю. |19| Они уже поедали друг у друга экскременты. Многие под давлением голода сами на себя накладывали руки, так как не могли уже найти ни собак, ни мыши, ни трупа другого какого-либо |20| животного, которым бы они могли питаться. Был тут некий римлянин, отец пятерых детей. Окружив его и хватая |21| его за платье, дети просили у него пищи. Тогда он, не издавая ни единого стона и не показывая волнения, но твердо, глубоко скрыв свое страдание, велел детям следовать за собой, |22| как будто он собирался дать им есть. Когда он пришел на мост Тибра, то повязав себе на лицо гиматий и закрыв им |23| лицо, он бросился с моста в воды Тибра на глазах у своих детей и тех римлян, которые там были. В дальнейшем императорские военачальники, беря и за это деньги, выпустили из города тех римлян, которые хотели удалиться оттуда. |24| В Риме осталось немного; все остальные бежали кто куда мог. Многие из них, так как силы их были раньше подорваны голодом, во время плавания или двигаясь сухим путем умирали. |25| А многие на пути были захвачены неприятелями и уничтожены. Такова была жестокая судьба, до которой дошел сенат и римский народ.
18. Когда войско под начальством Иоанна и Исаака прибыло в Эпидамн и соединилось с Велизарием, то Иоанн предложил, чтобы все войско, переплыв залив, сухим путем шло к Риму, вместе претерпевая все, что выпадет на долю; но Велизарий признал это невыгодным и указал, что будет [307] больше пользы плыть прямо к местам около Рима. Если идти пешим строем, то потратится больше времени и, конечно, |2| встретятся затруднения. Он велел, чтобы Иоанн, двигаясь через Калабрию и тамошние племена, прогнал оттуда варваров, бывших в очень небольшом количестве, и, подчинив власти императора все местности, прилегающие к Ионийскому заливу, отправился к Римской области и соединился |3| там с ним. В эти же места он имел в виду плыть и сам с остальным войском. Он думал, что при тех тяжелых условиях, в которых находятся осажденные римляне, самое короткое промедление, естественно, может принести делу |4| непоправимый вред. Если же плыть при попутном ветре, то он будет в состоянии пристать к римской гавани уже на пятый день, а если идти пешим строем из Дриунта (Гидрунта), то едва ли на сороковой день можно добраться (до Рима). |5| Дав такие поручения Иоанну, Велизарий двинулся оттуда |6| со всем флотом. Встретив сильный ветер, он пристал к Дриунту (Гидрунту). Заметив это, готы, которые были заняты осадой здешнего гарнизона, сняв ее, тотчас же отправились к городу Брундузию, отстоящему от Дриунта (Гидрунта) на расстоянии двух дней пути; он лежал у моря и не имел укреплений. Они полагали, что Велизарий тотчас перейдет через пролив в этом месте, и дали знать Тотиле о положении |7| дела в данный момент. Он тотчас привел все войско в боевую готовность, как будто собираясь выступить против врагов, а готам в Калабрии он велел, насколько у них будет сил, |8| сторожить проход. Когда же Велизарий, воспользовавшись попутным ветром, отплыл из Дриунта (Гидрунта), готы, успокоившись, стали менее бдительны и не так старательно сторожили, оставаясь в Калабрии, а Тотила, оставшись на месте, еще более тщательно сторожил подходы к Риму, |9| чтобы не удалось ввезти туда продовольствия. Он придумал устроить на Тибре следующее сооружение. Выбрав место, где река течет наиболее узким руслом, приблизительно от города на расстоянии стадий девяносто, он положил через реку очень длинные балки, достающие с одного берега до |10| другого, сделав своего рода мост. Выстроив на том и на другом берегу две деревянные башни, он поместил в них [308] гарнизон из сильных и смелых воинов, чтобы ни на баржах, ни на других судах, идущих снизу, из Порта нельзя было пройти в город.
|11| В это время Велизарий пристал к римской гавани и ожидал прибытия войска с Иоанном. Между тем Иоанн переправился в Калабрию, причем готы, которые, собравшись около Брундузия, как сказано выше, сидели там без дела, совсем |12| не заметили его перехода. Захватив на пути двух неприятелей, шедших для разведки, одного из них он тотчас же убил, другой же, обняв его колени, просил оставить ему |13| жизнь. «Я,— говорил он,— буду небесполезен тебе и римскому войску». На вопрос Иоанна, чем, в случае если он его пощадит, он думает когда-либо быть полезным римлянам и ему, этот человек обещал устроить так, что он нападет на |14| готов тогда, когда они меньше всего этого ожидают. Иоанн сказал ему, что он не отказывает ему в его просьбе, но что прежде всего он должен показать, где у них пасутся кони. |15| Варвар согласился и на это и пошел вместе с ними. Захватив пасущихся коней неприятеля (а этих коней было много и были они хороши), все, бывшие пешими в войске Иоанна, |16| сели на них верхом. Затем они во весь опор бросились на лагерь неприятелей. Варвары, пораженные внезапным нападением, были захвачены невооруженными и совершенно неготовыми; многие, забывшие о всякой доблести, были здесь уничтожены, и лишь немногие, успевшие бежать, |17| добрались до Тотилы. Иоанн, обратившись к калабрийцам с увещаниями и ласковыми речами, всех их снова сделал сторонниками императора, обещая, что много хорошего будет им от императора и от римского войска. Выступив возможно скорее из Брундузия, он захватил город, по имени Канузий, который расположен в центре Апулии и отстоит от Брундузия на пять дней пути к западу по направлению |19| к Риму. На расстоянии двадцати пяти стадий от этого Канузия отстоят Канны, где, говорят, в давние времена Ганнибал, начальник ливийцев, нанес римлянам жестокое поражение.
|20| Тут некий Туллиан, сын Венанция, родом римлянин, имевший большую силу среди бруттиев и луканцев, явившись [309] к Иоанну, обвинял войско императора за совершенные им прежде несправедливости против италийцев; он утверждал, что если в будущем они будут относиться к населению с известным доброжелательством, то бруттии и луканцы отдадут себя в их руки и, вновь подчинившись императору, будут |21| платить подати так же, как они это делали и раньше. Не по доброй воле, говорил он, перешли они на сторону варваров, и тем более ариан, но главным образом под влиянием, с одной стороны, насилия врагов, а с другой — из-за обид от |22| императорского войска. Когда Иоанн дал ему твердое обещание, что в дальнейшем италийцы увидят от них во всем |23| только одно хорошее, Туллиан стал его спутником. Благодаря этому воины уже не проявляли никакого недоверия к италийцам, и большая часть местечек, лежащих по Ионийскому заливу, стала им дружественной и подчинилась власти императора.
|24| Когда об этом услыхал Тотила, то он, отобрав триста готов, послал их в Капую. Он дал приказ, чтобы они, как только увидят, что войско, шедшее с Иоанном, направилось к Риму, следовали за ним, не подавая никакого вида; все |25| остальное будет уже его заботой. Вследствие этого Иоанн, испугавшись, как бы ему не попасть в какое-либо окружение врагов, не пошел к Велизарию, а удалился к бруттиям и луканцам. |26| В числе готов был некто Рецимунд, муж знатный и прославленный, которого Тотила поставил во главе войск, охранявших Бруттий; с ним были готы, несколько римских воинов и мавританских перебежчиков для того, чтобы охранять пролив Сциллы и тамошний берег, так чтобы ни оттуда никто не мог переправиться в Сицилию, ни из Сицилии никто |27| не мог беспрепятственно переправиться сюда. На это войско Иоанн напал между Регием и Вибоном; нападение было неожиданным, раньше чем пришло какое-либо известие о его движении; пораженные внезапностью появления, забыв о всякой храбрости, они тотчас же обратились в бегство. |28| Они бежали на гору, которая высится здесь, трудно доступную и обрывистую. Иоанн преследовал их и, нагнав неприятелей на склоне горы, когда они еще не укрепились в труднопроходимых местах, вступил с ними в бой. Римляне (бывшие [310] с готами) и маврусии отчаянно защищались, но Иоанн почти всех их перебил, а Рецимунд и остальные готы сдались |29| ему добровольно. Добившись такого успеха, Иоанн оставался там; с своей стороны и Велизарий, все время поджидая Иоанна, держался спокойно. Он упрекал его, что он не рискнул вступить в сражение с теми тремястами (готами), которые были на охране Капуи, и не попытался проложить себе дороги, хотя имел при себе отборный по доблести отряд варваров. Но Иоанн, потеряв надежду на возможность пройти, удалился в Апулию и спокойно стал лагерем в местечке, называемом Перварием.
|1| 19. Боясь за осажденных, как бы вследствие недостатка продовольствия они не совершили чего-либо такого, чего уже нельзя будет поправить, Велизарий все время думал, каким бы образом ему доставить продовольствие в Рим. |2| Так как у него совершенно не было сил, которые в боевом отношении он мог бы считать равносильными врагам, он |3| не мог решиться на открытое сражение с ними; поэтому он придумал следующее: соединив между собой и крепко связав два легких и очень широких судна, он воздвиг на них деревянную башню, гораздо более высокую, чем те, которые |4| были выстроены неприятелями на мосту. Ему удалось раньше точно вымерить их, подослав туда некоторых из своих спутников, которые, по его указанию, конечно, переходили |5| к варварам под видом перебежчиков. Затем он собрал на Тибре двести барж, укрепив их деревянными стенами и сделав в них отверстия вроде бойниц, чтобы воинам можно было через них поражать неприятелей. Погрузив на эти баржи хлеб и другое продовольствие, он |6| посадил на них самых воинственных и смелых воинов. Остальное войско он поместил в укрепленных местах с той и с другой стороны устья Тибра; он велел ему оставаться там, и если какие-либо отряды врагов пойдут на Порт, всеми |7| силами отражать их. Велев Исааку принять начальство над Портом, он передал ему город, свою жену и все, что там было. При этом он ему приказал ни в коем случае не уходить оттуда, даже если бы он услыхал, что Велизарий убит врагами, но неизменно сторожить это место для того, чтобы [311] если с ним произойдет что-либо неблагоприятное, он имел |8| бы место куда бежать и где спастись. Ведь другого укрепления в этой местности в них не было, но все и повсюду было |9| враждебно им. Сам Велизарий, взойдя на одну из этих барж, стал во главе этого похода и велел тащить те суда, на которых |10| он выстроил башню. Над башней он поместил маленькую лодочку, наполнив ее смолой, серой, (резиновым) соком и всем другим, что дает наиболее быструю и сильную пищу огню. |11| По другому берегу реки, который ведет из Порта в Рим |12| правой стороной, шел для поддержки отряд пехоты. Кроме того, послав накануне к Бессу, он велел ему с наступлением дня, выйдя с большим войском из города, держать в тревоге |13| лагерь врагов. Не раз уже Велизарий посылал ему и раньше |14| такие приказы. Но Бесс ни раньше, ни в этом сражении не пожелал выполнить данное приказание. У него одного оставалось еще немного хлеба, так как из всего того хлеба, который раньше еще прислали в Рим начальники Сицилии с тем, чтобы его хватило для всего войска и всего народа, Бесс народу дал очень мало, а большую часть его под благовидным предлогом сохранения для войска он спрятал; его-то он и продавал сенаторам за большие деньги и поэтому меньше всего хотел, чтобы была снята осада.
|15| Велизарий и римский флот плыли с великим трудом, так как им препятствовало противное течение. Готы нигде не выходили против них, но спокойно оставались в своих укрепленных |16| лагерях. Когда римляне были уже близко от моста, они встретились с отрядом врагов, которые с того и другого берега были поставлены для охраны железной цепи, которую незадолго перед этим Тотила тут протянул, с одного берега Тибра до другого, чтобы врагам была отрезана всякая возможность |17| легко подойти к мосту. Римляне одних перестреляли, других обратили в бегство и, сняв цепь, быстро двинулись к мосту. Когда они со всей поспешностью подошли к нему, началось настоящее дело, и варвары защищались |18| с башен очень смело и упорно. С другой стороны, из их укрепленных лагерей вышли варвары и бегом бросились к мосту. Тогда Велизарий приказал подвинуть суда, на которых у него была выстроена башня, возможно ближе к одной из [312] неприятельских башен, находившейся у самой дороги, ведшей в Порт и возвышавшейся над водой, поджечь челнок |19| и бросить его сверху на неприятельскую башню. Римляне так и сделали. Упав на башню, челнок тотчас зажег ее, и с ней сгорели и все готы, которых там было приблизительно двести |20| человек. С ними сгорел и их начальник Осдас, самый храбрый и воинственный из готов. Ободрившиеся римляне, поражая все сильнее и сильнее шедших из лагерей на помощь |21| варваров, стали их уже гнать. Варвары, пораженные всем случившимся, повернули тыл и устремились в бегство, кто как мог. Римляне уже стояли у самого моста и собирались его тотчас разрушить, двигаться дальше и доставить в Рим |22| хлеб, так как никто им уже не противостоял. Но так как судьбе не было угодно, чтобы это так совершилось, то по воле какого-то злого демона произошел вот какой несчастный случай (Буквально: «каверза», «штука»), который погубил все дело.
|23| Когда дела в войске находились в том положении, как я описал, некая молва о несчастии римлян дошла до Порта, сообщая, что Велизарий победил, что цепь снята, причем погибли бывшие тут варвары и все прочее, как мной рассказано |24| выше. Услыхав все это, Исаак никак не мог остаться спокойным, но ему страшно захотелось принять участие в этой славе. И презрев приказы Велизария, он со всей |25| поспешностью двинулся на ту сторону реки (Некоторые рукописи прибавляют: «там, где находится Остия»). Из тех воинов, которых там оставил Велизарий, он взял с собой сто всадников и с ними двинулся на укрепленный лагерь, которым |26| командовал Родерих, человек опытный в военном деле. Напав неожиданно на находящихся там варваров, он разбил их и некоторых из них, в том числе и Родериха, выехавшего |27| против него, сделал <небоеспособными>. Готы, тотчас же бросив лагерь, удалились, подозревая, что отряд врагов под начальством Иоанна идет следом за ним, обманывая врагов, чтобы иметь возможность захватить их, как это потом |28| и оказалось. Бывшие с Исааком, войдя в неприятельский лагерь, стали грабить серебро, которое там было, и [313] остальные |29| богатства. Внезапно вернувшиеся готы многих из своих противников убили, немногих оставшихся целыми вместе с Исааком взяли живыми. Всадники, прискакавшие к Велизарию, сообщают ему, что Исаак находится во власти |30| врагов. Пораженный тем, что он услыхал, и не расспросив, каким образом Исаак взят в плен, но полагая, что Порт и жена погибли, что все их дело погибло, зная, что нет другого укрепления, куда бы могли спастись те, которые бежали, он потерял всякую возможность соображать, чего |31| раньше с ним никогда не бывало. Поэтому он со всей стремительностью повел войско назад, чтобы напасть на врагов, находящихся еще, как он думал, в беспорядке, и чтобы всякими способами сохранить себе это место. Так, ничего не |32| сделав, римское войско и удалилось оттуда. Прибыв в Порт, Велизарий узнал о безумном поступке Исаака и понял, что нечего ему было так сильно беспокоиться. Тяжко страдая от такого противодействия судьбы, он сильно захворал. |33| Его охватила горячка и долгое время сильно мучила его, так что жизнь его была в опасности. Два дня спустя Родериху суждено было умереть от полученной раны; Тотила, крайне огорченный этим несчастием, велел казнить Исаака.
|1| 20. Бесс, продавая хлеб, все дороже и дороже, богател; эти цены диктовала ему нужда голодающих. И весь погрузившись в эти заботы о продаже, он больше не обращал внимания ни на охрану стен, ни на другие меры предосторожности; солдатам, при желании, можно было бездельничать, лишь очень немногие несли сторожевую службу по |2| стенам и при этом крайне небрежно. Те, кому приходилось стоять на карауле, имели полную возможность спать, так как над ними не было начальника, который обращал бы на это внимание. Не было людей, которые, обходя кругом все укрепления, как это обыкновенно делается, считали бы нужным наблюдать, что делают сторожа. Кроме того, никто |3| из горожан не мог вместе с ними нести сторожевую службу: их вообще осталось здесь мало, как я сказал раньше (гл. 17, § 23 сл.), да и оставшиеся очень страдали от голода.
|4| И вот четверо исавров, несшие караул у Азинарийских ворот, выбрав тот момент ночи, когда бывшие с ними [314] предались сну, а на них была возложена обязанность сторожить эту часть стены, спустили сверху стены веревку, которая доходила до земли, и, держась за нее обеими руками, оказались на той стороне укреплений и, прибыв к Тотиле, предложили ему принять в город его и войско готов: они |5| утверждали, что могут это сделать без всякого труда. Тотила обещал оказать им великие милости, если они выполнят свои слова, и сделать их владельцами огромных богатств; вместе с ними он послал двоих, чтобы они осмотрели это место, о котором эти люди говорили, что оно даст готам легкий |6| доступ в город. Когда они подошли к стене, то, схватившись за веревки, поднялись на укрепления, причем никто их не окликнул, никто даже не заметил, что они |7| делают. Когда все это так произошло, исавры стали показывать варварам, что при их желании войти в город им ничего не помешает, а если они хотят вернуться назад, то им предоставляется для этого полная возможность, так как никто не стоит им на пути; велев все это передать Тотиле, |8| они отпустили их. Когда Тотила все это услыхал, он обрадовался этому известию, но даже и в этом случае, питая некоторое недоверие к исаврам, он не счел возможным очень |9| положиться на них. Немного дней спустя эти люди опять пришли к нему, приглашая приступить к делу. А с ними послал двух других с тем, чтобы и они все точно высмотрели |10| и донесли ему. Вернувшись к нему, и эти сообщили ему то же, что и первые. В это время большой отряд римских воинов, посланных для разведки, недалеко от города встретил |11| по дороге десятерых готов. Они взяли их в плен и тотчас же привели к Бессу. Он стал допрашивать варваров, что замышляет Тотила? Готы сказали, что он надеется, что какие-то исавры сдадут ему город и что слух об этом распространился |12| среди многих варваров. Услыхав даже такое заявление, Бесс и Конон сочли все это пустяками и не придали ему никакого значения. Наконец, исавры в третий раз явились |13| к Тотиле, побуждая его приступить к делу. Он послал с ними еще раз других лиц и кого-то из близких родственников, которые, вернувшись и доложив ему все, побудили его приступить к делу. [315]
|14| Как только наступила ночь, вооружив тихо все войско, Тотила повел его к Азинарийским воротам. Он велел четырем готам, наиболее выдающимся по храбрости и силе, вместе с исаврами подняться по веревкам на верх стены, конечно, в тот момент ночи, когда на долю этих исавров выпало нести караул на этой части стены, так как остальные в свою очередь |15| отправились спать. Когда готы оказались внутри укреплений, они спустились к Азинарийским воротам, не встречая никакого противодействия, и топорами разрубили деревянный запор, который обыкновенно вкладывался в (углубления) стены с той и другой стороны и этим запирал ворота, а также и все железные запоры, вкладывая куда ключи, сторожа всегда могут запирать ворота и по желанию |16| отпирать. Раскрыв таким образом, ворота, как и желали, они без всякого труда впустили в город Тотилу и все войско готов (17 декабря 546 г.). Тотила, отведя его в одно место, не позволил ему расходиться в разные стороны; он все еще боялся, нет ли какой-нибудь засады со стороны врагов. |17| Когда в городе, как и естественно, поднялись смятение и шум, большинство римских солдат бежало через другие ворота вместе со своими начальниками, кто как только мог, немногие из них с остальными римлянами бежали в храмы. |18| Из патрициев Деций и Василий с некоторыми другими (у них были еще кони) смогли бежать с Бессом. 10 Максим же, Олибрий, Орест и некоторые другие бежали в храм |19| апостола Петра. Из простого народа во всем городе осталось всего пятьсот человек, которые с трудом скрылись по храмам. |20| Из остальных же одни уже раньше ушли из города и разошлись по другим странам, другие, как мною сказано раньше, погибли от голода (гл. 17, § 9). Хотя Тотиле ночью многие сообщали, что Бесс и все неприятели бежали, но он, говоря, что они сообщают ему приятные вещи, все же не позволял |21| преследовать их: «Что,— говорил он,— может для человека быть приятнее, как не то, когда враги бегут?»
|22| Когда наступил день и уже нельзя было подозревать какую-либо засаду, Тотила отправился в храм апостола Петра с тем, чтобы там помолиться, готы же избивали тех, |23| кто попадался им навстречу. Было убито таким образом [316] двадцать шесть солдат и шестьдесят человек из народа. Когда Тотила прибыл в храм, перед ним предстал Пелагий, держа в руках священное для христиан евангелие и всячески |24| умоляя его, сказал: «Пощади своих людей, о владыка!». Он же с насмешкой и высокомерием ответил ему: «Что же, Пелагий, ты теперь пришел, чтобы умолять меня?» «Да,— сказал Пелагий,— когда бог повелел, чтобы я был твоим рабом. Но хотя бы рабов своих, владыка, пощади в дальнейшем». |25| Тотила принял его такое моление и запретил в дальнейшем готам убивать кого бы то ни было из римлян. Из ценностей он велел самое дорогое отобрать для себя, все же остальное позволил грабить, как они хотят. Много богатства нашел он в домах патрициев, но, особенно много, |26| где было логово Бесса; этот проклятый демон бессовестно |27| собрал для Тотилы груды золота за хлеб, эту цену голода. Таким образом пришлось остальным римлянам и римским сенаторам, а наряду с ними также и Рустициане, бывшей жене покойного Боэция и дочери Симмаха, которая всегда раздавала свои богатства нуждающимся, жить одетыми в рубище рабов или крестьян и выпрашивать у врагов хлеба |28| или чего другого, что нужно для человека. Ходя из дома в дом и стучась в двери, они просили подаяния, не считая |29| это для себя позором. Готы настойчиво требовали казни Рустицианы, обвиняя ее в том, что, подкупив деньгами начальников римского войска, она разрушала статуи Теодориха, мстя этим за убийство отца своего Симмаха и своего |30| мужа Боэция. Но Тотила не позволил причинить ей зла; как ее, так и остальных он охранял от оскорблений, хотя |31| готы очень хотели сделать их своими наложницами. Поэтому ни одной из них не пришлось испытать физического насилия, ни мужней жене, ни девушке, ни вдове; за это Тотила получил великую славу выдержанности.
Комментарии
1. Кедрен, 1, 649, 21.2. Захария, 109.
3. Тайная История, 24.
4. Такое же отсутствие эпигамии существовало и у других готских племен. Так, остготы и вестготы не брали жен для себя из среды других народов.
5. Т. е. подчиниться ему и отдать в его распоряжение и свои войска.
6. Тибур расположен на реке, которая называется теперь Тевероне, или Анио.
7. Ср. Тайная История, 5.
8. Там же, 5.
9. Там же, начало пятой главы.
10. Lib. Pont., 1, 153, 14.
КНИГА VII
|1| 21. На следующий день, созвав всех готов на собрание, Тотила сказал следующее: «Я пригласил вас сюда, мои сотоварищи по оружию, не для того, чтобы произнести перед вами речь с какими-либо новыми увещаниями и советами, неизвестными вам, но чтобы сказать вам то, что я лично не раз говорил вам, что вы охотно выслушивали и что [317] принесло |2| нам великие блага. Не отнеситесь же поэтому к настоящему |3| моему увещанию, как к ничего не стоящему. Не может получиться пресыщения от слов, ведущих к благополучию, если даже кому покажется, что он тяготится многословием: ведь не стоит отказываться от блага, проистекающего из |4| них. Я утверждаю, что еще недавно, когда у нас было двести тысяч собранных вместе воинственных бойцов, когда были у нас огромные богатства, было такое изобилие оружия и коней, какого только можно было пожелать, было большое количество разумнейших старейшин (а это для воюющих является вещью крайне полезной), имея все это, мы были побеждены семью тысячами греков, потеряли власть и все |5| остальное позорнейшим образом. Теперь же нам, доведенным до ничтожного числа, голым и жалким и неопытным во всем, удалось победить врагов, которых было больше |6| двадцати тысяч. Говоря кратко, вот все, что было. А причину всего, что случилось, я вам, хоть вы это и сами знаете, сейчас укажу: дело в том, что прежде готы, меньше всех других людей обращавшие внимание на справедливость, и по отношению друг к другу и по отношению к своим подданным, римлянам, совершали много безбожного; вполне естественно, что бог, разгневанный этим, вместе с нашими врагами пошел |7| на них войною. И поэтому-то мы, и числом, и доблестью, и всем остальным военным снаряжением намного превосходившие своих противников, все же были побеждены некоей таинственной и менее всего постижимой силой. Итак, сохранить добытые блага зависит от вас от самих, если, конечно, |8| вы сохраните свою справедливость. Если же вы этому измените и станете другими, то и со стороны бога тотчас все |9| станет вам враждебным. Ведь на войне он помогает не какому-либо определенному роду людей, не природным качествам того или другого племени, но тем, кто больше других чтит слово справедливости. Для него нет никакого труда полученные |10| вами блага перенести на других. Для человека в мыслях должно быть только одно: «да не совершит он неправды»; |11| для бога же все является возможным и совершимым. Поэтому я утверждаю, что вам следует всячески придерживаться справедливости и по отношению друг к другу и по [318] отношению к своим подданным. А это значит то же, что сказать — сохранять навсегда счастливую жизнь».
|12| Вот что сказал Тотила готам. Затем, созвав римских сенаторов, он много упрекал их и наговорил им много обидных слов за то, что они, несмотря на то, что действительно видели много хорошего от Теодориха и Аталариха, всегда привлекались ими к исполнению всех важнейших должностей и к участию в государственном управлении, награждались великими богатствами, все же враждебно относились по своему неразумию к своим благодетелям, готам, на собственное несчастие решились на отпадение, чего они никогда не должны были делать, и призвали греков на свою родину, |13| внезапно став своими же собственными предателями. Он стал их спрашивать, какое зло они когда-либо испытали |14| от готов? Затем он заставлял их сказать, что хорошего видели они от императора Юстиниана? Он сам перечислял по порядку все: право занимать почти все высшие должности он у них отнял, так называемым логофетам дал над ними право телесного наказания, требуя у них отчетов за все то управление, которое им было поручено при готах; наконец, всеми правдами и неправдами их заставляли платить грекам государственные налоги во время войны, ничуть не меньшие, чем во время мира. В своей речи он упомянул еще о многом другом, в чем свойственно раздраженному владыке упрекать |15| своих порабощенных слуг. Наконец, показав им Геродиана и предавших ему город исавров, он сказал: «Вы, выросшие и воспитавшиеся вместе с готами, до этого дня не хотели нам дать даже самого пустого места, эти же впустили |16| нас в самый Рим и Сполецию. Поэтому вы будете на положении рабов, эти же, будучи друзьями готов, естественно, став им близкими, будут в дальнейшем нести те должности, |17| которые вы несли прежде». Слушая это, патриции хранили молчание. Только Пелагий не переставал умолять Тотилу за людей, павших с высоты и находящихся в бедствиях, пока он, обещав оказать им милосердие, не отпустил их.
|18| Затем он послал Пелагия и одного из римских риторов, по имени Феодора, послами к императору Юстиниану, связав их самыми страшными клятвами, что они будут [319] действовать в его пользу и будут стараться возможно скорее |19| вернуться в Италию. Он поручил им всеми силами добиваться мира у императора, чтобы он не был принужден, уничтожив до основания весь Рим и погубив всех сенаторов, перенести |20| войну в Иллирию. Он написал и письмо императору Юстиниану. Ведь император уже слыхал о том, что произошло в Италии. Когда пришли к нему послы от Тотилы, они сообщили |21| ему, что поручил им Тотила, и вручили ему письмо. Оно гласило следующее: «Что произошло в городе Риме, |22| так как, я думаю, ты все знаешь, я решил обойти молчанием. А чего ради я отправил к тебе этих послов, ты сейчас узнаешь. Мы просим тебя извлечь из этого мира для себя все самое |23| лучшее и нам дать то же. Памятником и примером этого мы имеем договор между Анастасием и Теодорихом, которые царствовали не так уж давно и все время своего царствования |24| наполнили миром и благополучием. Если бы ты пожелал сделать то же самое, то, конечно, ты был бы для меня отцом и имел бы в нас на все остальное время союзников, против |25| кого бы ни пожелал». Когда император Юстиниан ознакомился с доставленными ему письмами и выслушал все речи послов, он тотчас же отослал их назад, ответив им только одно, а равно написав и Тотиле, что полномочным предводителем в этой войне является Велизарий, поэтому он имеет право обо всем этом договариваться с Тотилой, как он найдет нужным.
|1| 22. В то время как эти послы отправляются в Византию и потом назад в Италию, вот что произошло в области луканов. |2| Собрав местных крестьян, Туллиан сторожил дорогу в эту страну, бывшую очень узкой, с тем чтобы враги не |3| могли войти в Луканскую область и причинить ей разорение. Вместе с ним сторожили триста антов, которых еще раньше оставил тут Иоанн по просьбе Туллиана; эти варвары лучше всех других умели сражаться в гористых и трудных местах. |4| Когда об этом узнал Тотила, он решил, что посылать готов на это дело бесполезно, но, собрав толпу крестьян и прислав к ним нескольких, очень немногих готов, он велел им всеми |5| силами попытаться взять теснины. Когда они столкнулись друг с другом, между ними произошел сильный бой; анты [320] благодаря своей доблести, так как к тому же им благоприятствовала гористость места, вместе с крестьянами Туллиана обратили врагов в бегство, произведя большое избиение. |6| Узнав об этом, Тотила решил разрушить Рим до основания и, оставив тут большую часть войска, с остальной идти |7| против Иоанна и луканцев. Во многих местах он разрушил стены укреплений, так что эти разрушения составляли почти третью часть. Он собирался сжечь самые красивые и самые знаменитые здания и сделать Рим пастбищем для овец. Но узнав об этом, Велизарий отправил к нему послов с письмами. |8| Явившись к Тотиле, они сказали, ради чего они пришли к нему, и вручили ему письмо. Содержание его было таково: «Насколько создавать новые украшения города есть дело и особенность людей разумных и понимающих общественную жизнь, настолько уничтожать существующее свойственно людям глупым и не стыдящимся на позднейшее |9| время оставить эти приметные знаки своей <дикой> природы. Из всех городов, которые находятся под солнцем, Рим по единогласному признанию всех является самым большим |10| и самым замечательным. Он создался не доблестными силами одного человека, и не мощь короткого времени довела его до такой величины и красоты: целый ряд царей и императоров, целые большие союзы и совместный труд выдающихся людей, долгий ряд лет и наличие неисчислимых богатств, все, что есть только замечательного на земле,— все это собрали они сюда и особенно людей опытных в искусстве |11| и строительстве. Таким образом, создавая мало-помалу этот чудесный город, который ты видишь, они оставили |12| потомкам памятники доблести всех поколений. Так что всякое насилие, совершенное против них, будет считаться великим преступлением против людей всех веков, и правильно: это ведь лишит прежние поколения памяти об их доблести, а тех, кто будет после них, радости созерцания |13| этих творений. При таком положении дел твердо знай следующее. Неизбежно должно произойти одно из двух: или ты будешь побежден императором в этой войне, или, если это случится, ты одолеешь. Так вот, если ты победишь, то, разрушив Рим, ты уничтожишь, любезнейший, не чье-либо [321] чужое, а свое собственное достояние; сохранив его, ты обогатишься богатством, естественно, из всех самым прекраснейшим. Если же для тебя суждено исполниться более тяжкой судьбе, то, сохранив невредимым Рим, ты сохранишь себе со стороны победителя великую признательность; если же ты его погубишь, не будет уже смысла говорить о милосердии. Прибавь, что от этого дела тебе не будет никакой |15| пользы. А затем среди всех людей сохранится за тобой слава, достойная твоего дела: она готова произнести свое решение |16| над тобой и в ту и в другую сторону. Каковы бывают дела |17| правителей, такое по необходимости им присваивается и имя». Вот что написал Велизарий. Тотила не раз прочитал это письмо и с вниманием изучил все его наставление. Он понял его справедливость и уже больше ничего не делал во вред Риму. Сообщив Велизарию свое решение, он тотчас отпустил |18| послов. Оставив большую часть войска недалеко от Рима, он поместил его в лагерь, стадиях в ста двадцати к западу, в местечке Алгедоне, и велел ему спокойно там оставаться; это он сделал для того, чтобы не дать возможности Велизарию и его войскам двинуться куда-либо из Порта. Сам же он |19| с остальным войском двинулся против Иоанна и луканцев. Из римлян он держал при себе сенаторов, всех же остальных с женами и детьми он отослал в кампанские местности, в Риме же он не оставил ни одного человека, сделав его совершенно безлюдным.
|20| Узнав, что Тотила идет на него, Иоанн не счел возможным оставаться в Апулии, он быстро двинулся к Дриунту (Гидрунту). Из патрициев те, которые были отправлены в Кампанию, послав в Луканию некоторых доверенных людей, согласно желанию Тотилы, велели своим крестьянам не принимать участия в том, что там делается, и возделывать поля, как они привыкли. Они объявили, что за это им будут всякие |21| блага от хозяев (Другое чтение (у Диндорфа): «что они снова станут их хозяевами»). Тогда они ушли из римского войска и спокойно сидели на своих полях. Туллиан бежал, а триста |22| антов решили удалиться к Иоанну. Таким образом, все места по Ионийскому заливу, кроме Дриунта (Гидрунта), [322] опять оказались во власти готов и Тотилы. Варвары осмелели и, разбившись на маленькие отряды, кругом обходили |23| все эти места. Узнав об этом, Иоанн послал на них многих из своих воинов. Напав неожиданно на врагов, они многих |24| из них убили. Испугавшись этого, Тотила собрал всех бывших с ним вместе и оставался спокойным, став лагерем у горы Гарганы, находящейся посредине Апулии, в бывшем укрепленном лагере Ганнибала, вождя ливийцев.
|1| 23. В это время один из тех, которые вместе с Кононом бежали из Рима, когда город был взят, по имени Мартиниан, родом из Византии, придя к Велизарию, пробил у него разрешения отправиться, разумеется фиктивно, под видом перебежчика, к врагам, обещая, что он сделает много хорошего для римлян. Когда Велизарий дал ему на это согласие, он ушел туда. Увидав его, Тотила очень обрадовался. |2| Он и слыхал, и сам часто видел, что молодой человек отличается удивительным искусством в единоборстве. В числе пленных была его жена и двое детей. Жену и одного ребенка Тотила тотчас отдал ему, второго же оставил в качестве заложника и вместе с несколькими другими отправил его |3| в Сполеций. Когда Геродиан сдался и готы взяли Сполеций, то все укрепления города они снесли до самого основания; здание для травли зверей, которое обычно называют амфитеатром, находящееся перед городом, тщательно заложив все входы, они заняли гарнизоном из готов и римских перебежчиков |4| с тем, чтобы они охраняли здешние места. <Придя в Сполеций и привлекши на свою сторону человек пятнадцать воинов>, Мартиниан стал убеждать их совершить какой-нибудь славный подвиг против варваров и таким |5| образом вернуться в римский лагерь. Послав нескольких <из своих доверенных> также и к начальнику гарнизона в Перузии, он велел ему возможно скорее послать свое войско |6| к Сполецию, открыв ему весь свой замысел. Начальником в Перузии был в это время гунн Одолган, так как Киприан, как мною рассказано выше (гл. 12, § 20), одним из своих телохранителей |7| был предательски убит. Он сейчас же двинулся с войском к Сполецию. Когда Мартиниан заметил, что это войско находится близко, то вместе с пятнадцатью воинами [323] [столько их он смог привлечь на свою сторону] он внезапно убивает начальника гарнизона и, раскрыв ворота, принимает всех римлян в укрепленное место. Они избивают большинство врагов, а некоторых, взятых живыми, отводят к Велизарию.
|8| Немного времени спустя у Велизария явилась мысль отправиться в Рим и самому посмотреть, до какого разрушения он дошел. Отобрав тысячу воинов, он пошел туда. Тогда какой-то римлянин, бросившись бегом к врагам, которые стояли лагерем в Алгедоне, объявил им, что явилось |10| войско Велизария. Варвары устроили засаду недалеко от Рима и, когда увидали близко от себя Велизария и его воинов, |11| выскочили из засады и набросились на них. Произошел упорный бой, но со своей обычной доблестью римляне обратили в бегство неприятеля и, убив очень многих, тотчас ушли в Порт. Вот что там происходило тогда.
|12| В Калабрии есть приморский город, по имени Тарент, отстоящий от Дриунта (Гидрунта) приблизительно на два |13| дня пути по дороге, которая ведет к Фуриям и к Регию. По приглашению тарентинцев туда прибыл Иоанн с небольшим отрядом, оставив остальных в Дриунте (Гидрунте) |14| в качестве сторожевого отряда. Увидя, что город очень велик, но совершенно не укреплен, он решил, что охранять его весь он никоим образом не может. Но он заметил, что в северной части города вокруг очень узкого места с двух сторон море образует залив, который для тарентинцев является гаванью, и что перешеек, занимающий середину между заливами, |15| в ширину имеет не меньше двадцати стадий. Тогда Иоанн придумал следующее. Отрезав от остального города часть, образующую этот перешеек, он укрепил его стеной, идущей от одного берега моря до другого, и перед укреплением |16| вырыл глубокий ров. Сюда он собрал не только одних тарентинцев, но и всех тех, которые жили в этой местности, |17| и оставил им, таким образом, значительный гарнизон. Благодаря этому все калабрийцы, оказавшись в безопасности, |18| решились отпасть от готов. Вот как шли дела здесь. Тотила, взяв в области луканов очень сильное укрепление, находящееся недалеко от границ Калабрии, которое римляне [324] называют Ахеронтидою, и, поставив там гарнизон не менее чем из четырехсот человек, сам с другим войском двинулся на Равенну, оставив несколько (небольших отрядов) варваров в местностях Кампании, на которых было возложено поручение — сторожить римлян, бывших там из числа римских сенаторов.
|1| 24. Тут у Велизария явился смелый план, акт прозорливой мудрости, который сначала показался безумным для тех, которые в первый раз услыхали о нем и увидали приготовления к его осуществлению; в результате это оказалось делом высокой доблести и имело чрезвычайно важное значение. |2| Оставив несколько немногочисленных отрядов воинов для охраны Порта, сам он с остальным войском двинулся |3| в Рим, всеми силами стремясь опять завладеть им. Так как он в короткое время не был в состоянии вновь выстроить то, что из укреплений разрушил Тотила, то он сделал следующее. |4| Камни, которые были поблизости, он свез вместе и навалил одни на другие в беспорядке, без всякой внутренней связи; ведь у него не было под рукой ни извести, ни чего-либо подобного; но для того, чтобы придать всему этому только вид крепкого сооружения, он с внешней стороны набил |5| большое количество кольев. Там оставались еще и глубокие рвы вокруг всех стен, которые он вырыл раньше, как это |6| мною было рассказано в предшествующих книгах. После того как все войско с большим рвением проработало над этим в продолжение двадцати пяти дней, оно таким образом |7| заделало все места в стенах, которые были разрушены. Из римлян, которые жили по окружным местам, многие собрались сюда, как руководимые желанием жить в Риме, так и потому, что, страдая до сих пор от недостатка в продовольствии, они нашли там большие запасы, которые сумел сделать Велизарий, доставив в город по реке очень много судов, наполненных всем необходимым.
|8| Когда Тотила услыхал об этом, то, тотчас же поднявшись всем войском, он пошел на Велизария и на Рим. Велизарий к этому времени еще не сумел приделать ворот к укреплениям; |9| их все уничтожил Тотила, и Велизарий в виду недостатка |10| в мастерах не успел их сделать. Когда войско [325] варваров подошло близко, то они провели ночь, став лагерем на берегу реки Тибра, а на следующий день, с восходом солнца, охваченные воодушевлением, с большим шумом |11| двинулись к стене. Выбрав самых храбрых и воинственных, Велизарий поставил их вместо ворот, а остальным велел |12| отражать наступление врагов сверху, со стен, из всех сил. Таким образом, произошел упорный бой. Вначале варвары надеялись, что возьмут город при первом же натиске, одним, можно сказать, криком; когда же дело показало им обратное и римляне защищались мужественно, то, охваченные гневом, готы стали напирать на неприятелей: самый гнев толкал их |13| на смелые действия, превышавшие их силы. Римляне, вопреки всякому ожиданию, твердо выдерживали их нападение, так как самая опасность естественно внушала им |14| решимость. В конце концов произошло огромное избиение варваров, поражаемых сверху; и та и другая сторона были охвачены утомлением от продолжительной и тяжкой битвы, |15| которая, начавшись рано утром, закончилась только к ночи. После этого варвары, уйдя в свой лагерь, провели там ночь, залечивая полученные раны, из римлян же одни несли караул на укреплениях, другие же, наиболее выдающиеся по своей храбрости, посменно сторожили ворота, положив перед собой много триболов (капканов), чтобы враги не |16| могли напасть на них неожиданно. Эти триболы были следующего вида. Соединив края четырех остроконечных кольев, по возможности одинаковой длины, их со всех сторон делают в виде прямоугольного треугольника и разбрасывают повсюду |17| по земле. Таким образом, три кола очень крепко лежат на земле, а один, поднимаясь кверху, является всегда помехой |18| и для людей, и для коней. Если кто-либо покатит такой трибол, то кол, торчащий кверху, ложится на землю, а другой, вместо него поднявшись кверху, мешает двигаться. Такого-то вида эти триболы. Так каждая сторона проводила ночь после битвы.
|19| На следующий день Тотила вновь со всем войском решил сделать нападение на стены Рима, римляне же защищались так же, как было указано раньше. Оказавшись победителями в этом столкновении, они осмелились выйти против врагов [326] |20| за стены. Варвары стали уступать; некоторые из римлян в пылу преследования оказались далеко от стен. Варвары собирались окружить их, чтобы не дать им возможности вернуться в город. Но Велизарий — он уже заметил, что делается — послав большой отряд из числа окружавших |21| его, смог спасти этих людей. Так отбитые и на этот раз от стен Рима, варвары удалились, потеряв многих храбрейших |22| убитыми, а многих уведя к себе в лагерь ранеными. Там они оставались (несколько дней) спокойно, залечивая свои раны, приводя в порядок оружие (у них уже много было попорчено) и заготовляя другое. Через много дней |23| они опять двинулись, собираясь штурмовать стены. Римляне вышли им навстречу и вступили в рукопашный бой. Знаменосец Тотилы, получив смертельную рану, упал с коня |24| и уронил знамя. Те римляне, которые сражались в первых рядах, бросились, чтобы унести знамя и труп знаменосца. Но наиболее храбрые из варваров успели схватить знамя |25| и, отрубив у убитого левую руку, унесли с собой. Дело в том, что убитый носил на этой руке очень ценный золотой браслет, и варвары совсем не хотели, чтобы их враги хвалились им; |26| конечно, для варваров было бы позором такое дело. Таким образом, войско варваров беспорядочно стало отступать, римляне же сняли доспехи с тела (знаменосца) и, преследуя усиленно врагов, многих убили, сами же возвратились в город, не понеся ни малейшего урона.
|27| Наиболее влиятельные из готов, придя к Тотиле, поносили его и резко упрекали его за непредусмотрительность и за то, что, взяв Рим, он не разрушил его до основания так, чтобы врагам нельзя было уже никогда его захватить. Они обвиняли его в том, что он не удержал Рим в своей власти, и сделанное ими с большим трудом и потерей времени погублено |28| им ни за что. Ведь людям уже так свойственно свои суждения ставить в зависимость от результатов поступков и дел и мысли свои пускать по течению счастья, с изменением |29| его делая внезапные перемены и в своих оценках. Поэтому-то готы, пока счастье покровительствовало предприятиям Тотилы, благоговели перед ним, как перед богом, называя его непобедимым и неодолимым, когда он [327] <приказывал> частично разрушать стены взятых городов; когда же его постигла неудача, как сейчас сказано, они не считали недостойным для себя поносить его, забыв то, что недавно еще говорили о нем, и без всякого колебания говоря |30| противоположное. Но при всех подобных обстоятельствах невозможно, чтобы всегда были в них виновны люди, так как |31| в силу своей природы им свойственно ошибаться и грешить. Сняв осаду, Тотила и варвары отправились к городу Тибуру, разрушив почти все мосты на Тибре, чтобы римляне не могли |32| легко на них нападать. Один только мост, называвшийся Мульвийским, они никак не могли разрушить, так как он был очень близко от города. Они решили из всех сил стараться восстановить укрепление Тибура, так как прежде они его |33| разрушили. Сложив сюда все свои богатства, они держались |34| спокойно. Теперь Велизарий с гораздо большей безопасностью мог приделать со всех сторон ворота к укреплению Рима и, сделав на них железные запоры, вновь послал от них ключи императору. Между тем кончилась зима, а с ней окончился и двенадцатый год войны (546—547), которую описал Прокопий.
|1| 25. Много раньше Тотила послал войско против Перузии, с тем, чтобы готы, став лагерем вокруг укреплений города, бдительно и со всей тщательностью осаждали находящихся |2| там римлян. Так как стало заметно, что у осажденных уже не хватает продовольствия, то отправленные туда люди стали просить Тотилу явиться к ним со всем войском, думая, что таким образом им будет легче и безопаснее взять Перузию |3| и находящихся там римлян. Видя, что варвары не очень охотно выполняют приказания, Тотила пожелал произнести |4| перед ними речь с увещанием. Поэтому, созвав их всех, он сказал следующее: «Видя, что вы, мои сотоварищи по оружию, неправильно сердитесь на меня, негодуя на случившийся несчастный поворот судьбы, я решил теперь созвать вас, чтобы, заставив вас отказаться от совершенно неправильного мнения, я мог дать вашим мыслям лучшее направление, чтобы вы поняли, что вам не следует совершенно неподобающим для вас образом быть мною недовольными и по глупости |5| выражать свое недовольство богом. Что человеческие [328] дела иногда терпят неудачу, это вполне естественно; но всякий, кто, будучи человеком, проявляет по отношению к выпадающим на его долю несчастиям нетерпение, сам, без сомнения, прослывет глупцом, но не устранит этим ничего, |6| что должно совершиться из назначенного ему судьбой. Я хочу вам напомнить некоторые из предшествующих событий не столько для того, чтобы оправдаться в том, что случилось теперь, сколько для того, чтобы показать, что вину |7| за это справедливее возложить на вас самих (По Haury; по другому чтению: «на других»). В самом начале этой войны, еще только приступая к ней, Витигис разрушил стены Фана и Пизавра, двух приморских городов, Рим же и все другие города Италии он пощадил, не сделав |8| им никакого вреда. От Фана и Пизавра ничего плохого готам не произошло, от стен же Рима и других укреплений, как вы сами знаете, для готов и Витигиса произошли все |9| тогдашние их несчастия. И я лично, когда принял данную вами мне власть, решил следовать в своих поступках тому, что казалось мне лучшим, а не подражать тому, что причинило нам позор (Критически сомнительное место; другие разночтения дают перевод: «которые легко выполнимы»; «чем в зависимости от возможного» и т. д.), и действовать во вред нашему делу. |10| Ведь по своей природе люди, по-видимому, ничем сильно не отличаются друг от друга, но опыт, став учителем, делает научившегося более сильным во всем, чем те, кто не соприкоснулся |11| с этим учением. Поэтому, когда мы взяли Беневент и разрушили его стены, то тотчас же мы овладели и другими городами, стены которых мы точно так же разрушили, чтобы неприятельское войско, двигаясь от какого-либо укрепленного пункта, не могло всякими хитростями затягивать войну, но было бы принуждено тотчас же, выйдя на равнину, |12| вступить с нами в открытый бой. Но они убегали от нас, |13| я же приказывал разрушать стены взятых городов. И вы, удивляясь предусмотрительности, охотно склонялись к этой мысли, считая, что и естественно, это дело своим делом. Ведь тот, кто воздал хвалу сделавшему, тем самым становится |14| соучастником этого дела. Теперь же вы сами на себя [329] стали непохожи, милейшие готы, когда случилось, что Велизарий одержал победу сверх всякого вероятия, решившись на поступок, превышающий своей безумной дерзостью все, что он когда-либо решался сделать, и поэтому вы пришли в остолбенение, пораженные этим и считая храбростью |15| поступки этого человека. Конечно, тех, кто проявляет безумную дерзость, скорее называют благородно храбрым, чем проявляющих предусмотрительную осторожность — разумно медлительными. Дерзнувший совершить выходящее вон из обычных понятий деяние почтен славой кажущейся энергии; а тот, кто при опасности предусмотрительно медлит, если он потерпит неудачу, то на него возлагается вина за случившееся, а если он сделает согласно своему плану, то неискушенным в таких делах кажется, что он ничего |16| не сделал. И кроме того, сердясь на меня, вы не отдаете себе отчета в том, из-за чего вы стали негодовать на меня. Или вы думаете, что Велизарий так уж прославился благодаря своему успеху над вами, которые, быв его военнопленными и беглыми рабами, под моим лишь водительством сами подняли против него оружие и смогли на войне не раз |17| нанести ему поражение? А ведь если вам удалось все это совершить благодаря моей доблести, то вам бы следовало молчать, стыдясь говорить о последней неудаче, на человеческих несчастиях научившись понимать, что в жизни ничего не остается неизменным. Если же некая счастливая судьба позволила вам на поле брани обрести эту силу, то для вас будет полезнее с почтением относиться к ней, чем отзываться с неуважением и резкостью, чтобы, лишившись ее милостей, вам не пришлось переучиваться и в другой раз |18| более почтительно к ней относиться. Разве не кажется несовместимым с каким бы то ни было благоразумием, получив не так давно много великих благодеяний, а сейчас, потерпев столь незначительную неудачу, стать рабами своего |19| нетерпения и сомнения. Ведь это не что иное, как отрицать и не признавать себя за людей. Ведь никогда не терпеть неудач свойственно одному только богу. Поэтому я полагаю, что вам следует, откинув такие мысли, со всем рвением идти против врагов в Перузии. Если вы сможете их захватить, [330] |20| вновь вернется к вам счастье в ваших предприятиях. Ведь то, что уже, произошло, сама вечность не может сделать, чтобы оно не было сделанным; но если для потерпевших неудачу вновь появляется возможность счастливого выполнения дела, то сглаживается память о понесенных несчастиях. |21| Завоевание же Перузии для вас не представит никаких трудностей. Киприан, который был начальником находящихся там римлян, волей судьбы и благодаря нашей предусмотрительности устранен (и уже не существует); вся их толпа, безначальная и нуждающаяся в самом необходимом, менее |22| всего может проявить доблесть. И с тыла нам никто не может причинить вреда: ведь из-за этого я решил уничтожить все мосты, чтобы нам не потерпеть от неожиданного нападения. Велизарий и Иоанн относятся друг к другу с подозрением и недоброжелательством, что можно видеть из всего, |23| что произошло. Их мысли, друг другу враждебные, уличаются их же собственными действиями. Ведь до этого времени они не могли объединить свои силы. У каждого висит на шее и поднимает его на дыбы друг против друга взаимное |24| недоверие. Раз оно закралось в их души, то необходимо будут жить там и зависть и вражда. А раз между ними установились такие отношения, то им невозможно что-либо сделать, что по ходу дел они сделать должны бы». Сказав это, Тотила повел войско к Перузии. Прибыв туда, они стали лагерем около самых укреплений, окружили их и приступили к осаде.
|1| 26. В то время как это происходило здесь, у Иоанна безрезультатно осаждавшего крепость Ахеронтиду, явилась дерзкая мысль, которая принесла спасение римскому сенату, а ему самому среди всех людей смогла создать великую, можно сказать, сверхъестественную славу. Услыхав, что Тотила и войско готов ушло осаждать стены Рима, он, отобрав, цвет конницы, самых прославленных храбростью всадников, никому не сказав ни слова, двинулся в Кампанию, не останавливаясь ни днем, ни ночью. Здесь Тотила, уходя, оставил римских сенаторов. У Иоанна была цель — внезапным нападением похитить и спасти из рук врагов членов римского |3| сената, так как тамошние города были все без укреплений. В это же время случилось, что Тотила, боясь, как это и [331] произошло на самом деле, как бы кто-либо из неприятелей, сделав нападение, не захватил пленников, отправил в Кампанию |4| конное войско. Когда они дошли до города Минтурны, им показалось лучшим остаться там и спокойно дать отдохнуть и выправиться коням (во время этого пути им пришлось встретиться с большими трудностями и утомлением), нескольких же человек послать в Капую, чтобы осмотреть места, находящиеся вокруг нее. Да и расстояние, |5| думали они, между ними не больше трехсот стадий. Они послали для этой разведки четыреста человек, у которых лошади были еще крепкими, и сами они не были очень утомлены. |6| Случайно произошло, что в тот же день, в одно и то же время в Капую вошли и войско, бывшее с Иоанном, и эти четыреста всадников варваров, хотя ни те, ни другие раньше |7| не слыхали друг о друге. Внезапно завязалась ожесточенная битва: они сразу вступили в рукопашный бой. Победа осталась за римлянами, и они тотчас же убили большинство |8| неприятелей. Немногие из варваров смогли бежать и примчались во весь опор в Минтурну. Увидя их покрытыми кровью (у некоторых в теле еще торчали стрелы и копья, а иные не могли сказать ни слова, ни рассказать о постигшей их неудаче, но были лишь охвачены стремлением бежать и всем своим видом обличали страх), остальные всадники |9| готов, тотчас вскочив на своих коней, бежали вместе с ними. Прибыв к Тотиле, они объявили, что врагов пришло несметное число; ясно, что этим сообщением они стремились прикрыть стыд |10| своего бегства. Были тут и римские солдаты, не меньше семидесяти, из числа тех, которые прежде перешли на сторону готов; они уже раньше были в Кампании и теперь |11| решили примкнуть к Иоанну. Сенаторов Иоанн нашел здесь |12| мало, но жен их почти всех. По взятии Рима большинство мужчин бежало вместе с солдатами и прибыло в Порт, а |13| женщинам всем пришлось попасть в плен. Однако Клементин, патриций, бежал в какой-то из находящихся там храмов, ни в коем случае не желая следовать за римским войском, так как, сдав Тотиле и готам укрепление, которое находилось рядом с Неаполем, естественно боялся гнева императора; Орест же, римский консул, находясь близко от этих [332] мест, вследствие недостатка коней против своей воли остался |14| здесь. Таким образом, римских сенаторов вместе с присоединившимися семьюдесятью воинами Иоанн тотчас отправил в Сицилию.
|15| Услыхав об этом, Тотила был в большой печали и решил отомстить Иоанну за это дело. Он двинулся против него с большею частью войска, оставив лишь часть под Перузией |16| ради несения сторожевой службы. Иоанн с бывшими при нем войсками в числе тысячи человек стоял лагерем в Лукании; послав предварительно вперед разведчиков, которые, исследуя все пути, сторожили, как бы не явилось против них |17| неприятельское войско с враждебными целями. Имея это в виду, уверенный что войско Иоанна не может сидеть в лагере, не имея своих разведчиков, Тотила, оставив в стороне обычные дороги, двинулся на них через высокие и обрывистые горы, которых там много; этого никто не мог бы даже предположить, так как эти горы считаются неприступными. |18| Поставленные здесь на страже воины, посланные Иоанном, заметив, что войско неприятелей находится около этих мест, ничего не разузнав об этом как следует, но, как |19| всегда бывает, испугавшись, бросились в римский лагерь. Случилось, что варваров захватила тут ночь. Тотила, охваченный сильным гневом, а не руководясь предусмотрительным |20| планом, пожал здесь плоды своего неразумия. Он имел с собой войско, в десять раз превосходившее численностью врагов. Ясно, что для войска более сильного выгоднее сражаться открыто днем. Поэтому он должен был бы идти против врагов на рассвете, чтобы в темноте они не могли скрыться, чего он должен был больше всего остерегаться: ведь он мог, как на охоте, обложив облавой всех врагов, тотчас же взять их живыми. Но он, уступая порыву своего гнева, в непроглядную ночь двинулся на войско |21| врагов. Никто из войска Иоанна и не думал о сильном сопротивлении; так как многие еще спали, но тем не менее готы не могли захватить многих; большинство из римлян, |22| вскочив, так как было еще темно, смогло скрыться. Оказавшись за лагерем, они бегом бросились на горы, которых много |23| было поблизости. В их числе был сам Иоанн и Аруф, [333] предводитель |24| эрулов. Из римлян погибло приблизительно сто человек. С Иоанном был некто, по имени Гилакий, родом |25| армянин, начальник небольшого отряда армян. Этот Гилакий не говорил по-гречески, не знал никакого другого языка, ни латинского, ни готского, а умел говорить только по-армянски. Несколько готов, встретившись с ним, стали спрашивать, кто он такой? Они не хотели убивать каждого попадающегося им на пути, боясь, как бы в такой ночной схватке, что и естественно, им не пришлось бы губить друг |26| друга. Он ничего другого им ответить не мог, кроме того, что он — военачальник Гилакий. Он смог запомнить название высокой должности, которую он получил от императора, |27| вследствие частого ее повторения. Поняв из этого, что он является врагом, варвары в данный момент взяли его в плен |28| живым, но немного позднее убили (По-гречески буквально стоит: «вывели в расход») его. Иоанн же и Аруф со всем своим войском бежали без оглядки и, таким образом, достигли Дриунта (Гидрунта). Готы, разграбив римский лагерь, удалились.
|1| 27. Таково было положение дел в Италии. Император Юстиниан решил послать другое войско против готов и Тотилы, побуждаемый к этому письмами Велизария: в них |2| Велизарий постоянно настаивал на этом, указывая на положение дел. Прежде всего он послал Пакурия, сына Перания, и Сергия, племянника Соломона 11, с небольшим отрядом. Прибыв в Италию, они сейчас же соединились с другим |3| войском. Затем он посылает Вера с тремястами эрулов и Варазу, родом армянина, с восемьюстами (армянами); затем он велел идти в Италию Валериану, начальнику войск в Армении, сняв его оттуда с бывшими при нем копьеносцами |4| и щитоносцами, больше тысячи человек. Вер первым пристал к Дриунту (Гидрунту) и, оставив там корабли, не захотел оставаться там, где был лагерь Иоанна, но с теми |5| всадниками, которые были у него, двинулся вперед. Это был человек легкомысленный, постоянно страдающий запоем, и поэтому проявлявший всегда в пьяном виде необдуманную |6| храбрость. Когда он подошел со своими войсками [334] близко к Брундузию, став лагерем, остановился там. Узнав об этом Тотила сказал: «Что-нибудь одно из двух: или Вер располагает большими силами, или охвачен большим безумием. |7| Двинемся же сейчас возможно скорее на него, чтобы или испытать и разузнать его силы, или дать ему почувствовать |8| результат его безумия». С этими словами Тотила, взяв большое войско, двинулся против него. Эрулы, увидя приближавшихся уже неприятелей, бежали в находящийся |9| поблизости лес. Враги, окружив их, убили из них более двухсот человек; они собирались захватить и самого Вера и оставшихся римских воинов, скрывавшихся в зарослях аканта, но по воле какой-то судьбы им, сверх ожидания, |10| удалось спастись. Дело в том, что неожиданно к этому берегу пристали корабли, на которых плыл Вараза со своими армянами. Когда это увидал Тотила, то, предполагая, что прибыло войско врагов большее, чем оно было на самом деле, снялся с места тотчас же и удалился отсюда; уцелевшие |11| же войска Вера радостно бегом бросились к кораблям. Вараза решил не плыть уже дальше, но пристал с ними у Тарента, куда немного позже прибыли Иоанн, сын Виталиана, со всем своим войском. Так устроились здесь все.
|12| Велизарию император написал, что он посылает ему большое войско, с которым ему нужно соединиться в Калабрии |13| и вместе идти на врагов. И Валериан, уже подойдя очень близко к берегам Ионийского залива, полагал, что |14| данный момент является неблагоприятным для переправы. Так как время было около зимнего солнцеповорота, то заготовить продовольствие для воинов и корм для лошадей |15| он не считал возможным. Послав Иоанну триста человек из тех, кто шел с ним, он определенно обещал, что, перезимовав |16| тут, он с наступлением весны явится и сам. Что касается Велизария, то, получив письма императора, он отобрал себе девятьсот человек, выдающихся храбростью, семьсот всадников и двести пехотинцев, всех остальных оставил охранять эту область, поставив над ними начальником |17| Конона; сам же тотчас отплыл в Сицилию. Оттуда он вышел в открытое море, намереваясь пристать к Тарентинской гавани, имея слева местечко, так называемое Сцилей; [335] это название ему дано потому, что, как говорят поэты, тут родился Сцилла; но это название дано не потому, что тут обитало, как они говорят, звероподобное женское существо, но потому, что в этом проливе и прежде и в мое время водилось много «скилаков» (дельфинов), которых и теперь еще |18| называют «морскими собаками». Название предметов вначале всегда дается по сходству, молва же, перенося их к другим людям, создает вследствие неведения истинного смысла другие, неправильные представления. И в дальнейшем время становится могучим творцом таких сказаний, а свидетелями тех событий, которые никогда не происходили, берет себе поэтов, в силу, конечно, права свободного творчества |19| в их искусстве. Так издревле местные жители называли один из мысов острова Керкиры, который обращен к востоку, «Кинос-Кефале» («собачья голова»), а другие на этом основании пожелали (создать легенду), что тут были |20| люди с собачьими головами. Еще и у писидов иные называют некоторые племена «ликокранитами» («волчьими головами») не потому, чтобы они имели волчьи головы, но потому, что гора, находящаяся у них, называется «Ликокрана» («Голова волка»). Но пусть все это каждый представляет себе, как ему хочется, пусть соответственно с этим он и рассказывает. Я возвращаюсь к тому, от чего я отошел в этом экскурсе.
|1| 28. Велизарий всячески спешил идти прямо в Тарент. Морской берег в этих местах имеет вид серпа луны; там, где берег уходит вглубь, море глубоко вливается в материк, |2| как в какой-либо большой залив. Все расстояние по этому берегу равняется тысяче стадий. С той и с другой стороны, у того места, где воды моря вливаются в этот залив, лежат два города: один, обращенный к западу, Кротон, другой — |3| к востоку, Тарент. По середине береговой линии лежит город Фурии. Так как бушевал ужасный ураган и сильные порывы ветра вызывали большое волнение, которое никак не давало кораблям плыть дальше, то Велизарий пристал к |4| кротонской гавани. Так как он не нашел там ни укреплений, ни мест, откуда бы он мог достать воинам продовольствие, то сам он с женой и пехотинцами остался тут, чтобы [336] |5| иметь возможность отсюда послать за войском Иоанна и привести все в порядок; всадникам же он велел идти вперед и стать лагерем у входов в эту область, поставив над ними начальниками иберийца Фазу и своего телохранителя — |6| копьеносца Барбатиона. Он думал, что им будет легче всего в этом случае достать продовольствие себе и своим коням, а в узком проходе естественно они будут в состоянии отразить |7| неприятелей. Луканские горы тянутся до пределе в Бруттиев и, сходясь друг с другом в узком месте, образуют два очень узких прохода, из которых один называется на латинском языке «Камнем крови», а второй местные жители |8| решили назвать Лабулой. Там у берега есть Русциана, гавань Фуриев. Немного выше (к северу), стадиях приблизительно в шестидесяти, древние римляне воздвигли очень сильное укрепление. Захватив его много раньше, Иоанн поставил в нем значительный гарнизон.
|9| Воины Велизария, идя туда, встретились с войском врагов, которых послал Тотила с тем, чтобы они попытались |10| взять укрепление. Вступив с ними тотчас в рукопашный бой, они, благодаря своей доблести, без всякого труда обратили их в бегство, хотя по численности они были много |11| слабее их, и убили из них более двухсот. Остальные бежали и, прибыв к Тотиле, передали ему все, что случилось. Римляне же, оставшись там, стали лагерем; но так как они были без своего главного начальника и к тому же одержали победу, |12| то они не принимали никаких мер предосторожности. Отдыхая ночью, они не собирались вместе и не стерегли узкие проходы, сидя около теснин; проявляя небрежность, они предавались сну, рассеявшись возможно дальше друг от друга; днем же, разыскивая продовольствие, они расходились в разные стороны, не послав никого вперед на разведки |13| и не позаботившись ни о чем другом ради своей безопасности. Когда Тотила узнал обо всем этом, то, выбрав из всего войска |14| около трех тысяч всадников, двинулся на неприятелей. Внезапно напав на них, не выстроенных в боевой порядок, а просто блуждающих всюду, как сказано выше, он поразил |15| их ужасом и привел всех в беспорядок. Тут Фазас (он находился в своей палатке поблизости), бросившись навстречу [337] неприятелям, проявил подвиги, достойные своей доблести, и помог некоторым из своих бежать, сам же со всеми, которые |16| его окружали, погиб. Это причинило римлянам великую печаль, так как на них, как на людей исключительной |17| доблести, все возлагали большие надежды. Те, которые сумели бежать, спаслись, кто как мог. Барбацион, копьеносец Велизария, с двумя другими, поспешно убегая, явился в Кротон и сообщил о понесенном несчастии, сказав, что |18| он думает, что варвары немедленно явятся сюда. Услыхав об этом, Велизарий был в большой печали. Он решил сесть на корабли; пользуясь благоприятным ветром, он со всем своим войском в тот же день пристал к Месене в Сицилии, которая от Кротона отстоит на семьсот стадий и лежит как раз напротив Региума.
|1| 29. Приблизительно в это время войско славян, перейдя реку Истр, произвело ужасающее опустошение всей Иллирии вплоть до Эпидамна, убивая и обращая в рабство всех попадавшихся навстречу, не разбирая пола и возраста и |2| грабя ценности. Даже многие укрепления, бывшие тут и в прежнее время казавшиеся сильными, так как их никто не защищал, славянам удалось взять; они разбрелись по всем окрестным местам, совершенно свободно производя |3| опустошения. Начальники Иллирии с пятнадцатитысячным войском следовали за ними, но подойти к неприятелям |4| близко они нигде не решались. Тогда в Византии и в других местах происходили частые и очень сильные и необычные землетрясения в зимнюю пору, преимущественно ночью. |5| Живущие в этих местах были в великом страхе, предполагая, что они будут засыпаны, однако им не пришлось испытать |6| ничего дурного. В то же время и река Нил, поднявшись свыше восемнадцати локтей, наводнила и оросила весь Египет. Когда в верхней Фиваиде вода стала спадать и уходить в свои берега в установленное время, она позволила живущим там сеять и заниматься другими сельскохозяйственными |7| работами, как обычно. В нижних же частях страны, вода как покрыла поверхность земли, так и не уходила, причиняя крайние бедствия, и держалась все время посева, чего прежде не случалось никогда. Немного времени [338] спустя местами вода, вошедшая было в свое русло, вновь |8| разлилась. Поэтому погнили все семена, которые за это время были посеяны. Люди в виду необычности такого несчастия были в большом затруднении, а из животных многие вследствие недостатка корма погибли.
|9| Тогда же было поймано и то морское чудовище (кит), которое византийцы называли Порфирием. Это чудовище больше пятидесяти лет мучило Византию и прилегающие к ней местности; правда, оно делало это с большими иной |10| раз перерывами. Оно потопило много судов, моряков со многих кораблей оно своим стремительным нападением заставляло теряться и разгоняло их очень далеко. Император Юстиниан очень заботился поймать это чудовище, но никак |11| не мог сделать это. Как удалось поймать его теперь, сейчас расскажу. Случилось, что море было совершенно гладкое и спокойное и у устья Эвксинского Понта плавала очень |12| большая стая дельфинов. Внезапно увидя чудовище, они рассыпались, кто куда мог; большинству кинулось к устью |13| реки Сагарис. Захватив некоторых из них, чудовище тотчас же их проглотило. Но затем под влиянием ли голода, или жажды борьбы оно продолжало их преследовать, пока незаметно |14| не подплыло близко к берегу. Попав здесь на глубокий ил, оно стало биться и всячески двигаться, чтобы возможно скорее уйти отсюда, но никак не могло уйти с отмели, |15| а еще сильнее засасывалось илом и грязью. Когда слух об этом прошел по всем окрестностям, все бегом бросились сюда и, поражая его непрерывно всякого рода топорами, не только |16| его убили, но и вытащили крепкими веревками на берег. Положив его на телеги, они нашли, что длиной оно приблизительно локтей тридцать, шириной десять. Разрезав и разделив его на части, некоторые сейчас же съели свою долю, |17| другие же решили доставшуюся им часть засолить. Когда византийцы приняли в соображение бывшие землетрясения и то, что случилось на Ниле, и узнали о поимке морского чудовища, тотчас стали предсказывать, что произойдет |18| нечто, именно то, чего каждому хотелось. Не находя выхода из настоящих трудностей, люди любят говорить о чудесах, относящихся к будущему, и в тягостях текущих бедствий [339] |19| находить указания без всякого основания на будущее. Я предоставляю заниматься этими гаданиями и толкованиями чудес другим, а сам я только вот что знаю: задержка воды в Ниле на этой земле была в данный момент причиной больших несчастий, и с гибелью морского чудища получилось |20| освобождение от многих бедствий. Иные говорят, что то чудище, которое было поймано, не то, о котором я упоминал, но другое. Я же возвращаюсь к тому, от чего я сделал отступление в своем рассказе.
|21| Совершив все то, что мною было указано выше, и узнав, что римляне, стоящие гарнизоном в Русциане, начинают чувствовать недостаток в съестных припасах, Тотила думал, что он сможет взять их очень скоро, если они не будут в состоянии откуда бы ни было ввозить себе продовольствие; он стал лагерем от них возможно ближе и держался здесь, упорно ведя осаду. Так пришла к концу зима и с ней кончился тринадцатый год (547—548) войны, которую описал Прокопий.
|1| 30. [548/9 год н. э.] Имератор Юстиниан послал в Сицилию на кораблях не менее двух тысяч пехоты и велел Валериану без всякого |2| промедления идти к Велизарию. Отплыв, он пристал к Дриунту |3| (Гидрунту), где нашел и Велизария с женой. К этому времени Антонина, жена Велизария, отправилась в Византию, чтобы просить императрицу дать для этой войны больше |4| сил и снабжения. Но императрица Феодора, захворав, скончалась (28 июня), прожив как императрица двадцать один |5| год и три месяца. 12 В это время римляне, осажденные в крепости Русцианы, страдавшие от недостатка питания, вступили в переговоры с врагами и согласились сдать им укрепление приблизительно в середине лета, если за это время никто не придет к ним на помощь, с тем чтобы лично воспользоваться |6| безопасностью. В гарнизне было много знатных италийцев, в том числе Деоферон, брат Туллиана, из римского войска триста иллирийских всадников, которых Иоанну удалось здесь поместить, поставив начальниками над ними Халазара — копьеносца, родом массагета, исключительно хорошо знающего военное дело, и фракийца Гудилу; были здесь и сто человек пехоты, посланных Велизарием [340] |7| для охраны этого гарнизона. В то же время те солдаты, которые Велизарием были оставлены в Риме для охраны, убили своего начальника Конона, возведя на него обвинение в торговле хлебом и другими продуктами в ущерб войску. |8| Затем они отправили к императору послами некоторых священников, твердо заявив, что если император не простит им этой вины и к определенному сроку не заплатит по ведомостям денег, которые им задолжало, казначейство, то они без всякого промедления перейдут на сторону Тотилы и готов. Император исполнил их просьбу.
|9| Между тем Велизарий вызвал к себе в Дриунт (Гидрунт) Иоанна и вместе с Валерианом и другими предводителями собрал большой флот и тотчас же с поспешностью поплыл |10| к Русциане, стараясь всячески помочь осажденным. Когда с высоты осажденные в крепости увидали этот флот, у них вновь воскресли надежды, и они решили не сдаваться неприятелям, |11| хотя уже подходил назначенный ими день. Но во время этого похода поднялась ужасная буря, и, кроме того, весь этот берег не имел никаких гаваней; поэтому все корабли были разбросаны далеко друг от друга, так что им |12| пришлось здесь бесполезно потратить много времени. Собравшись в гавани Кротона, они вновь отплывают к Русциане. Когда варвары увидали флот, они вскочили на коней и вытянулись вдоль всего берега, имея намерение помешать |13| неприятелям организовать высадку. Тотила поставил их в большом числе на берегу против корабельных носов, причем одни из них были вооружены копьями, другие |14| стояли с натянутыми луками. Увидя это, римляне испугались и никак не решались подойти близко к берегу, но, поставив недалеко корабли на якорь, они ничего не предпринимали; потом, отказавшись от высадки, они повернули назад и, отплыв в открытое море, вновь пристали к кротонской |15| гавани. На общем совете им показалось наилучшим, чтобы Велизарий отправился в Рим и там все устроил возможно лучше и ввез туда продовольствие, а Иоанн и Валериан, высадив людей с кораблей и посадив их на коней, отправились сухим путем в Пиценскую область с тем, чтобы внести замешательство в ряды тех врагов, которые осаждали [341] |16| там городки. Они надеялись, что таким образом они заставят |17| Тотилу снять осаду и двинуться против них, Иоанн так и сделал со своей тысячей всадников. Валериан же, испугавшись опасности, переплыл на кораблях по Ионийскому заливу и поплыл прямо в Анкону. Он думал, что таким путем он с полной безопасностью прибудет в Пиценскую область |18| и соединится с Иоанном. Но Тотила не захотел даже при этих условиях снять осаду, он остался и сам продолжал ее, а из всего войска выбрал две тысячи всадников и послал их в Пиценскую область, для того, чтобы они соединились с бывшими там варварами и отражали Иоанна и Валериана.
|19| Осажденные в русцианской крепости в виду полного отсутствия продовольствия и не имея никакой надежды на помощь со стороны римлян, отправили к Тотиле послами копьеносца Гудилу и италийца Деоферонта относительно сохранения |20| им жизни, прося, чтобы он им простил содеянное. Тотила заявил им, что он не накажет никого, кроме Халазара, нарушившего прежний договор, на всех же других он не распространит этого обвинения. На этих условиях он принял |21| сдачу крепости. У Халазара же он отрубил обе руки и его половые органы, а затем казнил его. Из воинов тем, которые пожелали остаться, он разрешил сохранить свое имущество с тем, чтобы и в будущем они несли военную службу на одинаковых и равных правах с готами; это он обыкновенно делал и с другими пленными, взятыми им в других |22| укреплениях. Тем же, которые совершенно не хотели оставаться, он разрешил удалиться куда они хотят, но с совершенно голыми руками, не желая, чтобы кто-либо из них |23| служил у него против своей воли. И вот восемьдесят человек из римского войска, оставив все свое достояние, ушли в Кротон, другие же, сохранив свое имущество, остались |24| у Тотилы. Имущество у всех италийцев он отобрал, но жизнь |25| их оставил неприкосновенной. Тем временем жена Велизария, Антонина, прибыв в Византию после смерти императрицы, просила императора, чтобы он отозвал сюда ее мужа. Она очень легко добилась этого. К этому побуждала императора Юстиниана и война с персами, тяжелым гнетом лежавшая на нем. [342]
|1| 31. В это время некоторые лица составили заговор на императора Юстиниана. Как они дошли до такого замысла и как он у них провалился, так что они не могли выполнить |2| своего намерения, я сейчас расскажу. Когда Артабан низложил тирана Гонтариса, как я об этом уже рассказал в предыдущих книгах (IV [II], 28, § 29), у него вспыхнула необычайная страсть к племяннице императора, Прейекте, которая была уже помолвлена с ним; он во что бы то ни стало |3| хотел взять ее себе в жены. Этого очень желала и она сама, руководимая в этом не любовью к этому человеку, а тем, что она была ему обязана большой благодарностью: он отомстил за убийство ее мужа Ареобинда, спас, похитив, ее, когда она была пленницей и вот-вот должна была против |4| воли разделить ложе с тираном Гонтарисом. Так как оба они пришли к такому решению, то Артабан послал к императору Прейекту, а сам, хотя был назначен начальником всей Ливии, надоедал императору с просьбами, придумывая всякие неосновательные мотивы, чтобы быть вызванным |5| в Византию. К этому побуждала его надежда на брак, рисовались ему и многие другие блага, проистекающие отсюда, между прочим возможность в дальнейшем быть в |6| близком кругу императрицы. Люди, добившиеся нежданно-негаданно благополучия, не могут на этом успокоить свои мысли, но стремятся все дальше и в своих надеждах заходят так далеко, что в конце концов лишаются не по |7| заслугам полученного ими благополучия. Однако император исполнил его просьбу. Он вызвал Артабана в Византию, назначив другого правителем Ливии, как мной это и рассказано |8| (IV [II], 28, § 45). Когда Артабан появился в Византии, то народ, восхищенный его подвигами, всячески высказывал |9| ему свое расположение. Он был высок ростом и красив, |10| по характеру приветливый и немногословен. Император оказал ему исключительные почести. Он назначил его начальником войск, стоящих в Византии, и командиром федератов (союзных отрядов), и в знак почета записал его в число |11| консулов. Но женить его на Прейекте он никак не мог, так как у Артабана раньше была жена, единоплеменная с ним |12| и бывшая за ним замужем еще с детских лет. Давно уже он [343] отверг ее на основании одной из тех причин, которые выставляются |13| обычно, когда жена становится чужой мужу. Пока положение Артабана было не блестящим, она сидела дома, ничего не предпринимая, но молча перенося свое положение. Когда же Артабан прославился своими подвигами и был возвеличен судьбой, женщина не могла уже переносить своего униженного положения и отправилась |14| в Византию. Она явилась молящей к императрице и просила вновь вернуть ей мужа. Привыкшая протягивать руку помощи женщинам, находящимся в несчастном положении, императрица решила, что Артабан должен обязательно жить с ней, против всякого его желания, а на Прейекте |15| женился Иоанн, сын Помпея и внук Гипания. Такого несчастия Артабан не мог спокойно перенести, но рассвирепел и стал говорить, что уже приходится пожалеть о его подвигах, если ему, оказавшему столько услуг римлянам, не позволяют жениться с обоюдного согласия на той, которая была уже ему просватана, а заставляют жить с той, которая для него является самой неприятной из всех; а ведь это |16| обычно особенно мучит душу человека. Поэтому вполне естественно, что тотчас же после смерти императрицы он |17| вновь с большим удовольствием отослал от себя эту жену. Был у императора племянник Герман; у него был брат Боранд. Этот Боранд недавно умер, оставив большую часть |18| состояния брату и его детям. Так как у него была жена и единственная дочь, император приказал девушке столько получить из его состояния, сколько велит закон. Этим император хотел защитить интересы девушки, но это больше всего уязвило Германа.
|1| 32. Таковы были отношения у императора с Артабаном и Германом. Был в Византии некто, именем Арсак, родом армянин, потомок Арсакидов, близкий по родству с Артабаном. |2| Незадолго до этого он был уличен в том, что замышлял предательство и государственный переворот, т. е. был уличен в измене, так как в интересах персидского царя Хозроя |3| хотел у римлян произвести восстание. Император не причинил ему ничего плохого; он только велел его слегка высечь и провезти по всему городу на верблюде, но не изувечил [344] его тела, не отнял у него богатств и даже не наказал изгнанием. |4| Но обиженный даже таким наказанием, Арсак стал |5| строить козни против Юстиниана и политического строя. Когда он увидал, что одинаково с ним считает себя обиженным и Артабан, он стал его еще сильнее подстрекать, как своего родственника, и, опутывая этого человека хитрыми словами, делал его все более и более враждебным императору; он, не переставая, говорил ему это и днем и ночью и упрекал в несвоевременной храбрости и благородстве. |6| Он постоянно повторял ему, что при чужих тяжелых обстоятельствах, не касавшихся лично его, он высказал себя решительным, что он был тем самым, кто низложил тирана, и без возражений взялся убить своею собственной |7| рукой Гонтираса, бывшего его другом и сотрапезником. А теперь он присмирел и так робко сидит здесь, в то время как его родина замучена непрерывными наборами и военными постоями, истощена чрезвычайными поборами, отец его казнен под предлогом невыполнения договоров и соглашения, вся его родня порабощена и рассеяна по всей Римской империи. |8| И при таких-то обстоятельствах Артабан довольствуется тем, что он — начальник римских войск и носит пустой титул римского консула: «И ты,— сказал он,— будучи мне родственником, ни в чем не сочувствуешь мне, претерпевшему ужасное унижение; я же, дорогой мой, очень сожалею о твоей судьбе с этими двумя женами, из которых одной ты не по заслугам лишен, а с другой по принуждению |9| должен жить. Поэтому никто, конечно, у кого есть хоть капля разума, не должен отказываться от участия в убийстве Юстиниана под предлогом трусости или какого-либо страха: ведь он постоянно без всякой охраны сидит до поздней ночи, толкуя с допотопными старцами из духовенства, |10| переворачивая со всем рвением книги христианского учения. А кроме того,— продолжал он,— никто из родственников Юстиниана не пойдет против тебя. Самый могущественный из них — Герман, как я думаю, очень охотно примет участие в этом деле вместе с тобою, а равно и его дети; они еще юноши, и телом и душою готовы напасть на него и пылают против |11| него гневом. Я питаю надежду, что они и сами схватятся [345] за это дело. Они чувствуют себя обиженными им настолько, как никто ни из нас, ни из других армян». Такими словами Арсак околдовывал Артабана. Когда он увидал, что Артабан сдается, он повел дело против другого персо-армянина, по |12| имени Ханарагна. Этот Ханаранг был юноша красивый с виду, но легкомысленный, с чисто детским умом.
|13| Когда таким образом Арсак сделал его и Артабана участниками своих планов и получил их согласие, он оставил их, говоря, что он хочет сделать в этом деле Германа и его сыновей |14| своими единомышленниками. Старшим из сыновей Германа был Юстин, юноша с первым пушком бороды, очень энергичный и быстрый на всякое дело; незадолго перед тем |15| он получил консульское кресло. Придя к нему, Арсак стал говорить, что хочет по секрету побеседовать с ним, встретившись |16| в каком-нибудь храме. Когда они оба оказались в храме, Арсак прежде всего потребовал от Юстина, чтобы тот клятвенно ему обещал никому, кроме отца, не открывать |17| тех речей, которые он услышит. Когда тот дал требуемую клятву, он стал упрекать юношу, что он, будучи ближайшим родственником императора, спокойно смотрит, как главные должности по управлению государством не по заслугам и не по положению занимают люди низкого звания, из рыночной толпы, а он, будучи таким, что ему следовало бы вершить делами, не обращает внимания на то, что всего этого лишен не только он сам, но и его отец, человек высочайших достоинств и при этом брат Юстиниана, и что они являются лишь |18| частными людьми. Ведь вышло же, что и состояние его дяди не перешло к нему; насколько это зависело от воли Боранда, он был назначен наследником этого богатства, а затем неправильно |19| был его лишен (императором). И естественно, что ими еще больше будут пренебрегать, когда из Италии вернется |20| Велизарий. Говорят, что он уже находится посредине Иллирии. Такими словами Арсак побуждал юношу к заговору на жизнь императора, открыв ему, что у него было уже договорено относительно этого дела с Артабаном и |21| Ханарангом. Услыхав это, Юстин пришел в страшное замешательство, голова у него пошла кругом, и он заявил Арсаку, что ни он, ни отец его Герман этого делать никак не могут. [346]
|22| Арсак сообщил о своей неудаче Артабану, а Юстин передал весь свой разговор своему отцу. Поделившись в свою очередь этими сведениями с Марцеллом, начальником дворцовой стражи, он спрашивал у него по этому делу совета, |23| будет ли полезно, если они донесут об этом императору? Этот Марцелл был человеком суровым по характеру, крайне молчаливым; он ничего не делал из-за денег, не любил ни смешных слов, ни смешных представлений; не чувствовал расположения к распущенному времяпрепровождению; вел он всегда жизнь суровую и чуждую удовольствий; до мелочности был предан справедливости и страстно любил |24| правду. Он не позволил тогда говорить с императором. «Неудобно,— сказал он,— чтобы ты был доносчиком. Если бы ты пожелал о чем-либо тайно беседовать с императором, то сторонники Артабана сейчас же будут думать, что ты сделал донос об этом деле, а если Арсак сумеет бежать и скрыться, |25| то обвинение останется недоказанным. Я лично, не проверив дела совершенно точно, не привык ни сам верить ему, ни |26| докладывать о нем императору. Поэтому я хочу об этом деле или услыхать своими собственными ушами, или чтобы кто-либо из моих близких по уговору с вами совершенно ясно слышал от кого-либо, кто будет говорить об этих делах». |27| Услыхав это, Герман велел своему сыну Юстину сделать так, |28| чтобы поручение Марцелла было выполнено. Но с Арсаком по этому делу Юстин говорить никак не мог, так как он |29| наотрез, как сказано, ему отказал. Тогда он спросил Ханаранга, приходил ли недавно к нему Арсак с известным предложением, будто бы, по согласованию с Артабаном? «Лично я,— сказал он,— никогда не решился бы доверить какую-нибудь |30| тайну подобному человеку. Но если бы ты сам захотел поговорить со мной по этому делу, то, посоветовавшись вместе, может быть, мы могли бы сделать какое-либо прекрасное |31| дело». Посоветовавшись об этом с Артабаном, Ханаранг все рассказал Юстину, что раньше ему сказал Арсак.
|32| Когда Юстин обещал, что и сам он это выполнит и постарается привлечь отца к согласию с ним, то Герман решил пригласить Ханаранга на беседу к себе; они и установили [347] |33| определенный день для разговора. Дав знать об этом Марцеллу, Герман просил прислать к ним кого-либо из его близких, чтобы он своими ушами слышал речи Ханаранга. |34| Он прислал Леонтия, зятя Афанасия, человека, ставящего выше всего правдивость и известного как человек, исключительно |35| справедливый. Введя его к себе в дом, Герман поместил его в комнате, где висела плотная шелковая занавеска, являвшаяся занавесом того ложа, за которым они всегда |36| ели. За этим занавесом он спрятал Леонтия, а сам с сыном Юстином оставался по другую сторону занавески. И тут, |37| когда Ханаранг пришел, Леонтий совершенно ясно слыхал все его речи, о чем они договорились между собой,— он, |38| Артабан и Арсак. В этих разговорах им было заявлено следующее: если они убьют императора, когда Велизарий будет еще на пути в Византию, то ничего у них не выйдет из намеченного плана. Так как им хотелось бы провозгласить императором Германа, то Велизарий, конечно, соберет большое войско во Фракии, и, если он двинется на них таким образом, они ни в коем случае не будут в состоянии отразить его. Итак, в страхе перед прибытием Велизария они откладывают |39| это дело. Но как только Велизарий прибудет в Византию и будет у императора во дворце, тогда поздним вечером они явятся туда, захватив кинжалы, и убьют Марцелла и Велизария |40| вместе с императором. Таким образом, им будет безопаснее тогда устроить все то, что они хотят. Узнав обо всем этом от Леонтия, Марцелл даже и тогда решил не докладывать императору; он еще долго медлил, чтобы большой |41| поспешностью опрометчиво не упустить из рук Артабана. Герман же сообщил об этом деле Бузе и Константиану, боясь, как это и случилось, чтобы от этого промедления не возникло какого-либо подозрения.
|42| Спустя много дней, когда было дано знать, что Велизарий уже близко, Марцелл доложил императору все это дело. Император велел тотчас же арестовать и заключить в тюрьму Артабана и его соумышленников и приказал некоторым из |43| начальников произвести допрос под пыткой. Когда стал ясен весь этот заговор и уже был точно записан в протоколах, император назначил заседание полного сената во дворце, [348] где обыкновенно бывают разбирательства по спорным пунктам. |44| Сенаторы, прочтя все, что удалось выяснить следственной комиссии, тем не менее хотели привлечь к ответу Германа и его сына Юстина, пока наконец Герман, представив в качестве свидетелей Марцелла и Леонтия, не смыл с себя |45| этого подозрения. Они, а вместе с ним и Буза и Константиан, под клятвой подтвердили, что ничего Герман не скрыл от них по этому делу, но передал им все так, как я только |46| что рассказал. Тотчас все сенаторы освободили от обвинения его и его сына, как не совершивших никакого преступления |47| против государственного строя. Когда все явились во внутренние покои императора, то сам император был очень разгневан; он негодовал и особенно был раздражен против Германа, ставя ему в вину задержку осведомления. Какие-то двое начальников, подслуживаясь к нему, подтвердили его мысли и вместе с ним делали вид негодующих. Этим они еще больше усилили гнев императора, стараясь на чужих несчастиях |48| заслужить у него себе милость. Все остальные молчали, подавленные страхом и своим сопротивлением предоставляя свободу проявлению его воли. Один только Марцелл своей прямой и открытой речью мог спасти этого |49| человека. Беря вину на себя, он настойчиво заявлял, что Герман давно и усиленно предлагал сообщить императору об этом факте, но он, Марцелл, очень тщательно разбирался |50| во всех мелочах и поэтому так медлил сообщением. Этим он утишил гнев императора. За это Марцелл получил великую славу среди всего народа, так как он в минуту, самую трудную для Германа, проявил всю свою душевную доблесть. |51| Император Юстиниан отрешил Артабана от занимаемой им должности, не сделав ему, помимо этого, ничего дурного, а равно и всем остальным, если не считать того, что всех их он держал под арестом, но без бесчестия, во дворце, а не в обычной тюрьме.
|1| 33. За это время войны варвары стали определенно владыками всего запада. Для римлян эта война с готами, хотя вначале они одержали ряд блестящих побед, как я об этом уже сказал раньше, принесла тот результат, что они не только без всякой пользы для себя погубили много и людей [349] и денег, но сверх того потеряли и всю Италию и должны были видеть, как Иллирия и Фракия подвергаются грабежу и уничтожению без всякого сожаления со стороны варваров, поскольку они были соседями этих стран. Произошло это |2| следующим образом. В начале этой войны все те части Галлии, которые были им подвластны, готы отдали германцам, полагая, что у них не будет сил одновременно бороться на два фронта — и с римлянами, и с германцами. Обо всем этом я уже рассказывал в предыдущих книгах. (V [I], гл. 13, |3| § 24, 28). Этому факту римляне не только не могли помешать, но император Юстиниан сам подтвердил, закрепив его в их пользу для того, чтобы не встретить со стороны этих воинственных варваров какого-либо враждебного противодействия, в случае если и они будут вовлечены в эту войну. |4| Ведь франки не считали свое обладание Галлией надежным, если к этому делу не приложит своей печати самодержавный император. С этого времени короли франков получили в свои руки Массилию, бывшую фокейскую колонию, и все |5| приморские местности и владели морем в этих местах. Они стали председателями на конных состязаниях в Арелате, они стали чеканить золотую монету 13 из металлов, бывших в Галлии, выбивая на этом статере образ не римского самодержца, как это было в обычае, но собственно свое, франкских |6| королей, изображение. Правда, серебряную монету уже давно стал чеканить персидский царь, как он хотел, но на золотых статерах ставить свой образ не считал себя в праве ни он, ни какой-либо другой из всех варварских государей, хотя бы при этом он был владельцем большого количества золота, так как такую монету они не могли ввести в обращение с ведущими с ними торговые дела, хотя бы торговцами были даже сами варвары. Таково было положение у франков.
|7| Когда дела готов и Тотилы оказались лучше, чем у римлян, то франки без всякого труда присвоили себе большую часть Венетской области, так как ни римляне не могли им сопротивляться, ни готы не были в состоянии вести войну против них обоих. С своей стороны и гепиды захватили и держали в своей власти город Сирмий и большую часть [350] Дакии, после того как император Юстиниан отнял эти места у готов. Они обратили в рабство живших там римлян и, идя все дальше и дальше, грабили и совершали насилия над |9| Римской империей. Поэтому-то император перестал давать жалованье, которое они издавна привыкли получать от |10| римлян. Что касается лангобардов, то император Юстиниан одарил их городом Норикой, крепостями в Паннонии и многими другими местностями, сверх того дал им огромные |11| суммы денег. Поэтому лангобарды переселились из наследственных владений и осели на этом берегу Истра, недалеко |12| от гепидов. Они в свою очередь грабили Далмацию и Иллирию вплоть до пределов Эпидамна и обратили в рабство жителей. Когда же некоторые из их пленных сумели бежать и вернуться на родину, то варвары, проходя по всей Римской империи как союзники римлян, если опознавали здесь кого-нибудь из бежавших, захватывали их как своих личных беглых рабов и, оторвав от груди родителей, уводили к себе домой, так как никто им в этом не препятствовал. Затем |13| с соизволения императора другие места Дакии, около города Сингидона, заняли эрулы — они и ныне живут там; и они также делали набеги на Иллирию и местности, прилегающие к Фракии, и на широкое пространство опустошали их. Некоторые из них стали римскими солдатами и были зачислены |14| в войска под именем «федератов» (союзников). И всякий раз, когда отправляются послы эрулов в Византию, они без большого труда получают от императора жалованье для тех людей, которые грабят римских подданных и затем спокойна удаляются.
|1| 34. Так поделили между собой варвары Римскую империю. Позднее гепиды и лангобарды, как живущие по соседству друг с другом, воспылали друг к другу жестокой враждой. |2| Желая всеми силами души войны друг с другом, они страстно хотели вступить с врагами в открытый бой и уже |3| назначили определенный срок для столкновения. Но лангобарды, полагая, что в войне один на один они не будут равносильны гепидам (они были по численности слабее своих противников), решили привлечь к союзу с собой римлян. |4| Отправив к императору Юстиниану послов, они просили его [351] прислать к ним войско. Когда об этом узнали гепиды (В некоторых рукописях читаем: «гепиды же, будучи союзниками римлян, решили, что им надо просить римлян или вместе с ними поднять оружие для этой войны и требовать, чтобы они совместно с ними вели эту войну, или не мешали ни тем, ни другим и не оказывать помощи ни одному из этих племен»), то и они в свою очередь с тою же просьбой отправляют послов в Византию. Во главе гепидов в это время стоял Торизин, |5| а во главе лангобардов Авдуин. Император решил выслушать речи и тех и другие, но не вместе, а допустив каждого |6| из них к себе отдельно. Первыми из них предстали перед императором лангобарды и сказали следующее: «Нам, государь, приходится поражаться наглости гепидов, которые, столько раз и столь ужасно нарушив права вашей империи, теперь явились сюда к вам с тем, чтобы нанести вам величайшее |7| оскорбление. Они единственные, которые в сношениях со своими соседями позволяют себе крайне оскорбительное отношение; считая их крайне глупыми, так что их можно всегда обманывать, они, думая воспользоваться добротой |8| и легковерием ими же обиженных, приходят к ним. Мы просим вас посмотреть только на то, каково отношение гепидов к дружбе. Этим путем вы можете совершенно точно вывести заключение, которое послужит на пользу Римской империи, если вообще люди могут с полным вероятием предугадывать |9| будущее, основываясь на примерах прошлого. Если бы случилось, что племя гепидов проявило свою наглую неблагодарность только в сношении с кем-либо другим, то нам потребовалось бы и много слов, и много времени, и посторонние свидетельства, если бы мы захотели уличить образ действия и характер этих людей. Но теперь пример того, |10| как они поступают, вы можете найти тут же, на себе самих. Смотрите: когда готы в прежнее время держали в своей власти Дакию, которая им платила подати, то все гепиды, как и искони, жили на том берегу Истра и настолько трепетали перед силою готов, что никогда не решались даже пытаться когда-либо перейти через реку. Тогда они считали себя союзниками и крепкими друзьями римлян и под предлогом этой дружбы каждый год получали большие дары от [352] бывших раньше императоров и не в меньшей степени и от |11| тебя. Я охотно спросил бы этих лиц, что хорошего сделали они римлянам за все это? Ведь они не могли бы сказать на это |12| ни слова. До тех пор пока они не могли наносить вам обиды, не по какому-либо сознательному решению, но принужденные к этому в силу своего безвыходного положения, они |13| оставались спокойными. Вы уже не считали для себя нужным предъявлять претензии на земли по ту сторону Истра, а явиться на эту сторону Истра им мешал страх к готам. |14| Кто же назовет сознательным добрым отношением просто невозможность для них насилия. Разве можно назвать твердой дружбой ту, нарушить которую не представляется возможным? Не так это, государь, совсем не так! Природный характер человека выясняется только при наличии для него возможности свободно действовать, а эта свобода выявляет его характер тем, что позволяет ему действовать, как он |15| найдет нужным. Смотри же: как только гепиды увидали, что готы изгнаны из всей Дакии, а вы очень заняты другими войнами, эти преступные люди тоnчас же решились повсюду |16| перейти в ваши земли. Кто мог бы словами выразить недопустимость |17| поступка! Разве этим они не выразили своего презрения к Римской империи? Разве не нарушили святости установления клятв и союзных договоров? Разве не проявили наглого поведения против тех, против кого они менее всего могли его проявлять? Разве они не проявили насилия над вашей империей, именем рабов которой они так хвалились, в то время когда у вас была свобода действий, чтобы двинуться против них? Гепиды, государь, владеют Сирмием и обращают в рабство римлян и хвалятся, что овладели |18| всей Дакией. Какую же войну они выиграли когда-либо за вас, или вместе с вами, или против вас самих? Или за какое состязание они присвоили себе эту страну в качестве награды? И при этом они действовали так не раз, будучи вами оплачиваемыми людьми, вашими наемниками, и, как говорят, не знаю с какого времени получая с вас деньги. |19| Но никогда еще не было поступка более позорного, чем вот это посольство. Когда они увидали, что мы горим желанием вступить с ними в войну, они дерзнули явиться в Византию [353] и предстать перед лицом императора, столько раз оскорбляемого |20| ими. Может быть, в безграничности своего бесстыдства они будут приглашать вас к союзу против нас, с такой |21| серьезностью и заботливостью относящихся к вам. Даже если они явились сюда, чтобы вернуть то, во владение чем они вступили, не имея на это никакого права, то римляне должны считать, что именно лангобарды являются главными виновниками полученной вами от этого пользы: принужденные страхом к нам гепиды хоть и так поздно надевают |22| на себя против воли личину доброго расположения к вам. Обычно бывает, что тот, кто получил услугу, будет чувствовать расположение к тому, кто создал, для его врага, такую необходимость (быть уступчивым). Если же они и теперь не хотят отказаться от того, чем незаконно владеют, то что же |23| может быть выше подобного злонравия? Вот что да будет сказано с варварской простотой нами, не умеющими говорить длинных речей и вовсе не соответствующих важности данных |24| обстоятельств. Ты же, государь, рассмотри то, что недостаточно, чем это нужно было бы, нами сказано, и сделай то, что будет полезно и для римлян и для твоих лангобардов, приняв сверх всего остального в соображение еще и то, что по всей справедливости римляне будут стоять в одних рядах с нами, исповедующими с самого начала одну с ними религию, и уже тем самым пойдут против тех, которые являются арианами».
|25| Так сказали лангобарды. На другой день допущенные к императору в свою очередь послы гепидов сказали следующее: «Справедливо, государь, тех, которые приходят к своим соседям с просьбой о союзе, прежде всего спросить, справедливо ли то, о чем они собираются просить и полезно ли для обоих будущих союзников и так выступать со своими речами по вопросу, ради которого они присланы послами. |26| Что лангобарды несправедливо поступают с нами, ясно уже из того, что мы прилагаем старания прекратить наши |27| распри третейским судом; а для тех, которые <будто бы> стремятся действовать насильственно, предлагать судебное |28| разбирательство совсем не подходит. О том, что гепиды и численностью населения, и доблестью намного превосходят [354] лангобардов, зачем разводить длинные речи перед теми, |29| которые и без того это знают? А чтобы идти на борьбу в союзе с более слабыми и тем ввергнуть себя в неизбежную беду, хотя можно было бы, став в один ряд с более сильными, без всякой опасности добиться победы, этого, мы думаем, |30| не захотят себе люди даже и мало разумные. Так что и в дальнейшем, если вы пойдете на кого-либо войною, гепиды будут вместе с вами, во-первых, обязанные вам благодарностью за содеянное, а во-вторых, избытком своих сил доставляя вам, что и естественно, возможность одоления врагов. |31| К тому же вам следует обратить внимание еще вот на что. Лангобарды только что стали друзьями римлян, гепидам же с незапамятных времен пришлось быть вашими союзниками |32| и знакомцами. А дружбу, закрепленную долгим временем, не так-то легко разорвать. Так что вы приобретете союзников не только могущественных, но и постоянных. |33| Таковы те законные основания, которые должны привести вас к союзу с нами. Посмотрите же теперь, каковы лангобарды |34| по своему характеру: они ни в коем случае не желают разрешить наши споры судебным разбирательством, хотя мы много раз приглашали их к этому, но они одержимы бессмысленной дерзостью. Теперь же, когда война, можно сказать, у них на носу, они пятятся назад перед нею в сознании собственной своей слабости и обращаются к вам, требуя чтобы римляне приняли на себя совершенно незаконно |35| борьбу за них. Конечно, эти воры выставляют, что основанием для вас к этой войне с нами является Сирмий |36| и другие места Дакии. Но ведь в твоей империи остается еще столько городов и столько стран, что надо искать людей, которым бы ты мог дать некоторую их часть для поселения. |37| Ведь, в самом деле, и франков, и эрулов, и этих самых лангобардов ты одарил столькими городами и странами, государь, |38| сколько и не сочтешь. Поэтому и мы в твердой уверенности на твою дружбу все делали, что ты хотел. Желающий развязаться с частью своего имущества считает, что гораздо выше того, кто добивается его милостей, стоит тот, кто предупредил его и сам по собственному выбору взял себе подарок, если это, конечно, было сделано без обиды для владельца и если [355] такая решимость, по-видимому, руководилась сознанием и смелостью очень близкой дружбы, как это имело место |39| у гепидов по отношению к римлянам. Подумайте же об этом: вот почему мы больше всего просим вас в союзе с нами идти войной всеми нашими силами на лангобардов; если же вы на это не согласны, то не вмешивайтесь ни с той, ни с другой стороны. Если вы так решите, то поступите справедливо и очень полезно для Римской империи.
|40| Так сказали послы гепидов. После многих совещаний император Юстиниан решил отослать их с пустыми руками и, заключив военный союз с лангобардами и обменявшись клятвами, он послал им больше десяти тысяч всадников под |41| начальством Константиана, Бузы и Аратия. Вместе с ними соединился и Иоанн, племянник Виталиана, причем от императора ему был дан приказ, как только произойдет сражение с гепидами, прямо оттуда спешно со своим войском |42| идти в Италию. Ведь он и сам прибыл из Италии. В качестве союзников за ними следовало тысяча пятьсот эрулов, над |43| которыми среди прочих начальников был Филемут. Все же остальные эрулы в числе трех тысяч стали на сторону гепидов, так как недавно они отпали от римлян по причине, |44| которая мною рассказана раньше (VI [II], гл. 15, конец).
Часть римлян, шедшая на помощь лангобардам, неожиданно наткнулась на отряд эрулов, бывших под начальством |45| Аорда, брата их вождя. Произошел горячий бой; победителями остались римляне, которые убили Аорда и многих из эрулов. Узнав, что римское войско очень близко, гепиды прекратили свои распри с лангобардами, и против воли |46| римлян эти варвары заключили между собой мир. Когда римское войско узнало об этом, оно оказалось в большом затруднении. Оно не могло уже идти дальше, но и повернуть назад предводители не считали возможным, боясь, как бы гепиды и эрулы не сделали набега на Иллирию и не разграбили |47| страну. Оставшись там, они донесли императору о сложившихся обстоятельствах. Так шли дела там. Я же возвращаюсь к тому месту моего рассказа, откуда я сделал это отступление. [356]
|1| 35. Велизарий возвращался теперь в Византию без всякой славы; за пять лет он нигде не стоял твердой ногой на земле Италии и нигде не прошел по ней сухим путем, но все это время скрывался в бегстве, постоянно переплывая от одного приморского укрепления к другому вдоль берега. |2| И поэтому враги могли более безбоязненно поработить Рим и, можно сказать, все другие города. Тогда он покинул и город Перузию, который был первым из городов Этрурии; он подвергался жестокой осаде, и когда Велизарий был еще |3| в пути, он был взят силой. Вернувшись в Византию Велизарий остальное время жизни проводил тут, пользуясь большим богатством, почитаемый за прежние свои успехи. Прежде чем он отправился в Ливию, божество предсказало |4| ему эти успехи совершенно явным знамением. Это знамение было следующего рода. В предместье Византии у Велизария было имение, которое называлось Пантейхион: лежит оно на противоположном материке. Незадолго перед тем как Велизарий собирался вести римское войско против Гелимера и Ливии, его виноградники принесли невероятный |5| урожай. Его слуги наполнили вином, которое получается из этого винограда, огромное количество бочек и поставили их в винный погреб, низ бочек закопав в землю, а верх |6| аккуратно заделав глиной. Месяцев восемь спустя в некоторых бочках вино забродило, сорвало ту глину, которой каждая из этих бочек была запечатана, и в таком количестве вытекло и разлилось по земле, что образовало в этом подвале |7| огромное озеро. Когда это увидали слуги, они пришли в изумление; они наполнили этим вином много амфор и, вновь |8| заделав глиной эти бочки, хранили о случившемся молчание. Но когда они увидали что это явление повторяется часто, в одно и то же время, они рассказала хозяину; он же, собрав многих из близких себе сведущих людей, показал им, что тут делалось; они, признав это за знамение, предсказывали, что все это указывает на большое счастье для этого дома.
|9| На этом окончилась карьера Велизария. Римский архиерей Вигилий с теми италийцами, которые до тех пор были (в Византии), очень многочисленными и очень знатными, не переставал настойчиво умолять императора, чтобы [357] |10| он приложил все силы овладеть Италией. Больше всех настаивал на этом Цетег, 14 патриций, много раньше получивший консульское кресло; из-за этого он сам недавно |11| прибыл в Византию. Сказав, что он сам подумает об Италии, император большую часть времени проводил, занимаясь христианскими догматами, стараясь примирить встречающиеся там противоречия и весь отдавшись этим вопросам. Вот что делалось в Византии. В это время случилось, что один лангобард |12| бежал к гепидам по следующей причине. Когда |13| королем лангобардов был Вацес, был у него племянник, по имени Ризнульф, который в случае смерти Вацеса по закону |14| должен был занять престол. Желая, чтобы власть перешла к его сыну, Вацес, возведя на Ризнульфа ложное обвинение, |15| присудил его к изгнанию. Поднявшись из наследственных владений, он с немногими спутниками тотчас же ушел |16| в изгнание в область варнов, оставив здесь двух сыновей. Вацес подкупил деньгами варнов, чтобы они убили Ризнульфа. Из сыновей Ризнульфа один умер от болезни, другой |17| же, по имени Ильдигес, бежал к славянам. Немного времени спустя сам Вацес умер, и королевская власть у лангобардов перешла к Вальдару, сыну Вацеса. Так как он был совсем мальчик, то ему был назначен опекун |18| Аудуин; он распоряжался королевством. Обладая, кроме того, и сам большим могуществом, он вскоре стал королем, |19| так как этот мальчик погиб от болезни. Когда же между гепидами и лангобардами, как я уже рассказывал, возникла война, то Ильдигес с теми из лангобардов, которые последовали за ним, приведя с собой большой отряд славян, тотчас же прибыл на помощь к гепидам, и гепиды надеялись, |20| что они вернут ему королевский трон. Вследствие заключенного в данный момент мира между гепидами и лангобардами Аудин тотчас же стал просить гепидов, как ставших друзьями, выдать ему Ильдигеса. Но гепиды решили ни в коем случае не выдавать этого человека; поэтому они предложили |21| ему уйти отсюда и спасаться, куда он хочет. Ни минуты не колеблясь, он со своими спутниками и несколькими |22| добровольцами из гепидов вновь ушел к славянам. Поднявшись оттуда, он отправился к Тотиле и готам, имея [358] при себе войско не меньше чем в шесть тысяч; прибыв в Венетскую область, он встретился с несколькими отрядами римлян, которыми командовал Лазарь, вступил с ними в бой, обратил их в бегство и многих убил. Но он не соединился с готами, а, перейдя реку Истр, удалился в область славян.
|23| В то время как это происходило в тех местах, о которых я рассказывал, один из копьеносцев, телохранителей Велизария, по имени Индульф, родом варвар, храбрый и энергичный, который случайно был им оставлен в Италии, |24| без всякого основания перешел на сторону Тотилы и готов. Тотчас же Тотила послал его с большим войском и с кораблями |25| к побережью Далмации. Прибыв к местечку, называемому Муикуро, которое очень близко по берегу расположено от Салон, он сначала вошел в сношения со здешним населением, выдавая себя за римлянина и близкого Велизарию человека, а затем сам, обнажив меч и приказав сделать |26| то же своим спутникам, внезапно перебил всех жителей. Разграбив все ценности, он ушел отсюда и внезапно напал на другое укрепленное место по побережью, которое римляне |27| называют Лавреатой. Высадившись здесь, он уничтожил всех попавшихся ему навстречу. Когда об этом узнал Клавдиан, который был начальником Салон, он послал против него войско, посадив его на так называемые дромоны (быстроходные |28| суда). Прибыв в Лавреату, римляне вступили с ними в сражение, но понесли в битве решительное поражение и бежали, кто куда мог, покинув в гавани свои дромоны. Там находилось много и других судов, груженых хлебом |29| и продовольствием. Все это захватили Индульф и готы, перебили всех попавшихся им навстречу и, разграбив ценности, вернулись к Тотиле. Кончилась зима, а с ней окончился и четырнадцатый год (548—549) войны, которую описал Прокопий.
|1| 36. После этого Тотила повел все свое войско против Рима и, подвергнув его осаде, стал там лагерем. Велизарий оставил там три тысячи воинов, отборных по доблести; их он оставил в качестве гарнизона для Рима и дал им в начальники Диогена, одного из своих телохранителей, человека исключительно |2| умного и опытного в военных делах. Поэтому он [359] продержался в этой осаде долгое время. Осажденные, благодаря выдающейся доблести, оказались равносильными при сражениях всему войску врагов; Диоген очень внимательно следил за стражей, чтобы никто не мог подойти к стенам с враждебными целями, и, посеяв везде внутри укреплений хлеб, боролся этим способом с недостатком продовольствия. |3| Много раз варвары пытались брать стены приступом, но при их попытках взойти на них римляне благодаря своей доблести их отражали. Однако, овладев Портом, варвары |4| всеми силами стали осаждать Рим. Таково было положение дел здесь. Когда император Юстиниан увидал, что Велизарий вернулся в Византию, он решил послать другого главнокомандующего с войском против готов и Тотилы. |5| Если бы он выполнил это намерение, то, я думаю, что пока Рим был еще в его руках и воины, находившиеся там, были целы и могли соединиться с пришедшими на помощь |6| из Византии, он мог бы победить своих врагов в этой войне. Теперь же, приказав готовиться к отправлению Либерию, одному из римских патрициев, он потом, конечно, в виду занятости другими делами, отложил свое намерение.
|7| Осада Рима продолжалась уже долгое время, и вот некоторые из исавров, которые сторожили ворота, называемые воротами Павла, тайно вошли в переговоры с Тотилой и договорились предать ему город. Они жаловались, что в течение многих лет им ничего не было дано императором, а одновременно они видели, что исавры, которые в первый раз предали готам Рим, живут роскошно и тонут в избытке |8| богатств. Был назначен день для выполнения этого плана. Когда наступил назначенный срок, Тотила прибег к следующей |9| хитрости. В первую ночную стражу он спустил на реку Тибр два больших (Другое чтение: «маленьких») судна, посадив на них людей, умеющих играть на трубах. Он приказал им переплыть на веслах на противоположный берег Тибра и изо всех сил затрубить |10| в трубы, когда они будут очень близко от укреплений. Сам он незаметно от врагов держал наготове войско готов около вышеупомянутых ворот, называвшихся воротами апостола [360] |11| Павла. Сообразив, что если бы некоторые из римского войска, стараясь скрыться, как это бывает в темноте, захотели бежать из города, то они направились бы в Центумцеллы, так как другого укрепления у них в этих краях не было, он решил занять ведущую туда дорогу и посадил в засаду отряд храбрых воинов с приказанием убивать всех бегущих. |12| Те, которые были на судах, когда оказались около города, |13| затрубили, как им было приказано, в трубы. Пораженные большим страхом и в крайнем волнении римляне, внезапно покинув без всякого основания свои сторожевые посты, бросились туда бегом на помощь, полагая, что на это место |14| укреплений сделано нападение. Одни только исавры, собиравшиеся совершить предательство, остались на месте своей стражи и, получив полную возможность, открыли ворота |15| и приняли врагов в город. Тут произошло ужасное избиение всех попадавшихся им навстречу; многие, стараясь убежать, устремились к другим воротам; но все, кто шли к Центумцеллам, попали в руки находящихся в засаде и погибли. Лишь очень немногие из них с трудом могли убежать; среди них, говорят, спасся и раненый Диоген.
|16| Был в римском войске некто, по имени Павел, по происхождению киликиец; он прежде стоял во главе дома Велизария, а затем, командуя конным отрядом, отправился в Италию и вместе с Диогеном был поставлен во главе гарнизона |17| в Риме. По взятии города этот Павел с четырьмястами всадников бежал в гробницу Адриана и занял мост, который |18| вел в храм апостола Петра. На рассвете войско готов вступило с этим отрядом в бой; но они очень упорно сопротивлялись неприятелям и одержали победу, убив многих варваров, так как в этом им помогало и большое число столпившихся |19| здесь неприятелей и узость прохода. Как только это заметил Тотила, он тоnчас же прекратил битву и велел готам занять позиции против засевших в гробнице Адриана и оставаться |20| спокойными, полагая, что он возьмет этих людей голодом. Этот день Павел и бывшие с ним четыреста человек провели без пищи, так провели они и ночь. На другой день они задумали убить себе в пищу нескольких лошадей, но до глубокого вечера они колебались приступить к такой еде, [361] удерживаемые необычайностью для себя такой пищи, хотя |21| голод их очень сильно мучил. Тогда, посоветовавшись между собой и призвав друг друга к благородной смелости, они пришли к выводу, что лучше для них уже сейчас окончить |22| жизнь славной смертью. Они решили внезапно броситься на неприятелей, убить из них, кто сколько сможет, и в этом |23| смелом подвиге найти свою кончину. Немедленно обнявшись друг с другом и поцеловавшись, они радостно стали готовиться к смертному пути, намереваясь погибнуть все до |24| одного. Но об этом подумал и Тотила; он испугался, как бы люди, обрекшие себя смерти и не имеющие уже в дальнейшем никакой надежды на спасение, не причинили готам |25| непоправимого ущерба. Поэтому, послав к ним двоих, он предложил им выбор: хотят ли они, оставив тут коней и сложив оружие, дав клятву, что никогда не пойдут войной на готов, возвратиться в Византию, и за это получить обещание полной личной неприкосновенности, или, сохранив при себе все свое достояние, служить в дальнейшем у него на |26| одинаковых и равных правах с готами. Римляне с удовольствием услыхали это предложение. И в первый момент все выбрали возвращение в Византию, но потом, подумав, что стыдно им возвращаться назад пешими и невооруженными, боясь погибнуть, попав в какую-нибудь засаду при возвращении, а вместе с тем и сердясь, что римская казна за столь долгое время задолжала им жалованье, все добровольно захотели остаться вместе с войском варваров, кроме Павла и некоего исавра Минды; они явились к Тотиле и просили |27| отправить их в Византию. Они говорили, что у них на родине |28| остались жены и дети, без которых они не могут жить. Так как они, по мнению Тотилы, говорили правду, то он принял их просьбу и, одарив деньгами на дорогу, отпустил их, дав им конвой. И все другие из римского войска, которые в бегстве скрылись по храмам города, числом до трехсот, получив |29| от Тотилы обещание безопасности, перешли на его сторону. В дальнейшем Тотила не пожелал ни разрушать, ни покидать Рима, но решил поселить здесь готов и римлян, принадлежащих к сенатскому званию, равно и всех других по следующей причине. [362]
|1| 37. Незадолго перед тем, послав к королю франков, Тотила |2| просил дать ему в жены свою дочь. Но франк отказал ему в его просьбе, говоря, что он не является, да и не будет никогда владыкою Италии, так как, взяв Рим, он не смог его удержать в своей власти, но, разрушив часть его, он |3| вновь уступил его врагам. Поэтому Тотила стал спешно свозить в него в данный момент продовольствие и велел возможно скорее ремонтировать то, что он сам раньше разрушил или сжег. Он послал за римлянами, за римскими сенаторами |4| и за всеми другими, которых он держал в Кампании. Затем, после того как он присутствовал на конном состязании, он стал готовить все войско, как бы собираясь идти походом |5| на Сицилию. Вместе с тем он снарядил четыреста военных судов, как бы приготовляясь к морской битве. Кроме того, у него был целый флот, очень многочисленный, из тех больших судов, которые были посланы с востока сюда императором |6| и со всем экипажем и грузом попали в его руки. Одного римлянина, Стефана, он отправил послом к императору, прося его прекратить эту войну, заключить с готами клятвенный договор, с тем чтобы они были в будущем его союзниками, |7| если он пойдет на других врагов. Но император Юстиниан не разрешил его послу явиться к нему, а на его предложения вообще |8| не обратил никакого внимания. Когда об этом услыхал Тотила, он тотчас же опять стал готовиться к войне. Ему показалось более соответствующим обстоятельством сначала попытаться |9| взять Центумцеллы, а уже потом идти в Сицилию. Начальствовал тогда над гарнизоном в этой крепости Диоген, |10| телохранитель Велизария, имея при себе значительную силу. Когда войско готов пришло к Центумцеллам, оно стало лагерем |11| под самыми стенами и приступило к осаде. Отправив послов к Диогену, Тотила предлагал ему и воинам, что если они хотят решить исход их спора битвой, то пусть приступят |12| к этому делу немедленно. Он убеждал их, чтобы они не ласкали себя никакими надеждами, будто от императора придет к ним на выручку какое-либо другое сильное войско, что император Юстиниан уже не в силах в дальнейшем вести |13| войну с готами; достаточным для этого доказательством |14| служит все то, что за это время случилось в Риме. Он [363] предложил им на выбор, чего они желают: или соединиться с войсками готов на равных и одинаковых правах, или быть доставленными в Византию, выйдя отсюда с полной личной |15| неприкосновенностью. Диоген и римляне заявили, что они вовсе не желают ни решать этого дела одной битвой, ни объединяться с войском готов, так как они не могли бы жить без |16| своих детей и жен. Но и сдать в данный момент без всякого приличного основания ту крепость, охранять которую им поручено, им никак невозможно, так как в этом у них пока не будет никакого оправдания, а ведь они хотят быть отправленными |17| к императору. Они просили отложить этот вопрос на некоторое время, чтобы за этот срок они могли известить императора, в каком они находятся положении; если же за это время от императора не придет никакой помощи, они сдадут город готам и сами уйдут, но тогда их |18| удаление не будет необоснованным. Когда Тотила выразил на это согласие, то был установлен день и с каждой стороны в подтверждение договора в качестве заложников было дано по тридцать человек. Готы, сняв осаду, направились против |19| Сицилии. Когда они прибыли в Регий, то, прежде чем перейти находящийся здесь пролив, они попытались взять силой |20| крепость, находящуюся в Регии. Начальниками находящегося здесь гарнизона были Торимут и Гимерий, которых поставил |21| во главе воинов в бытность свою здесь Велизарий. Так как они имели с собой много отборных воинов, то они отразили пытавшихся штурмовать стены неприятелей и, сделав вылазку |22| из крепости, одержали победу. Но потом, намного уступая по численности неприятелям, они заперлись в стенах |23| и тихо сидели. Тотила оставил часть войска готов для того, чтобы их сторожить, ожидая, что этих римлян он может спустя некоторое время захватить вследствие недостатка у них продовольствия, а остальное войско он послал на тарентинцев, и крепость, бывшую в этом городе, взял без всякого труда. Те же готы, которых он оставил в Пиценской области, взяли благодаря измене находящийся там город Аримин.
|24| Услыхав об этом, император Юстиниан решил назначить своего племянника Германа полномочным военачальником [364] против готов и Тотилы и приказал ему приступить к приготовлениям. Когда слух об этом дошел до Италии, он очень |25| обеспокоил готов. У них Герман пользовался славой счастливого полководца. Все римляне тотчас же исполнились счастливых надежд, и воины императорского войска еще |26| с большим воодушевлением выносили все опасности и невзгоды. Но император, не знаю почему, передумали, вместо Германа, назначил на это дело римлянина Либерия, о котором я |27| упоминал раньше. Он быстро все сорганизовал и готовился немедленно отплыть с войском; за это он также заслужил добрую славу и возбудил лучшие надежды. Но когда император |28| опять раздумал, то и он остался ожидать в бездействии. В то же время и Вер, собрав вокруг себя очень воинственных и храбрых солдат, вступил в открытый бой с готами, бывшими в Пиценской области недалеко от города Равенны; но в этом сражении он потерял многих из следовавшего за ним войска и погиб сам, проявив себя в эту трудную минуту как храбрый воин.
|1| 38. Около этого же времени войско славян, собравшись не больше чем в три тысячи человек, перешло через реку Истр, не встретив ни с чьей стороны противодействия, и затем без большого труда, перейдя реку Гевр, 15 разделилось |2| на две части. В одной части было тысяча восемьсот человек, |3| вторая включала всех остальных. Начальник римского войска в Иллирии и Фракии вступили с этими войсками в открытое сражение, но хотя эти части и были разъединены, однако римляне были разбиты благодаря их внезапному нападению, одни из них были убиты, другие в беспорядке бежали. |4| После того как начальники римлян были таким образом разбиты обоими отрядами варваров, хотя варвары по численности были намного слабее римлян, один из неприятельских |5| отрядов вступил в сражение с Асбадом. Это был воин из отряда телохранителей императора Юстиниана, зачисленный в состав так называемых кандидатов; он командовал регулярной конницей, которая издавна имела пребывание во фракийской крепости Тзуруле, и состояла из многочисленных |6| отличных всадников. И их без большого труда славяне обратили в бегство и во время этого позорного [365] бегства очень многих убили, Асбада же в данный момент взяли живым в плен, а потом убили, бросив в горящий костер, предварительно вырезав из кожи на спине этого человека |7| ремни. После этого они стали безбоязненно грабить и все эти местности и во Фракии и в Иллирии, и много крепостей и тот и другой отряд славян взял осадой; прежде же славяне никогда не дерзали подходить к стенам или спускаться на равнину (для открытого боя), так как эти варвары никогда |8| прежде даже не пробовали проходить по земле римлян. Даже через реку Истр, по-видимому, за все время они перешли только один раз, как я выше об этом рассказывал.
Эти славяне, победители Асбада, опустошив подряд всю страну вплоть до моря, взяли также приступом и приморский город, по имени Топер, хотя в нем стоял военный гарнизон. Это город был первым на фракийском побережье |10| и от Византии отстоял на двенадцать дней пути. Взяли же они его следующим образом. Большая часть врагов спряталась перед укреплением в труднопроходимых местах, а немногие, появившись около ворот, которые обращены на |11| восток, беспокоили римлян, бывших на стене. Римские воины, находившиеся в гарнизоне, вообразив, что врагов не больше, чем сколько они видят, взявшись за оружие, |12| тотчас же вышли против них все. Варвары стали отступать, делая вид, что, испуганные их нападением, они обратились в бегство; римляне же, увлеченные преследованием, оказались |13| далеко впереди укреплений. Тогда поднялись находившиеся в засаде и, оказавшись в тылу у преследующих, |14| отрезали им возможность возвратиться назад в город. Да и те, которые делали вид, что отступают, повернувшись лицом к римлянам, поставили их между двух огней. Варвары всех |15| их уничтожили и тогда бросились к стенам. Городские жители, лишенные поддержки воинов, были в полной беспомощности, но все же стали отражать, насколько они могли |16| в данный момент, нападающих. Прежде всего они лили на штурмующих кипящее масло и смолу и всем народом кидали в них камни; но они, правда, не очень долго отражали грозящую |17| им опасность. Варвары, пустив в них тучу стрел, принудили их покинуть стены и, приставив к укреплениям [366] |18| лестницы, силой взяли город. До пятнадцати тысяч мужчин они тотчас же убили и ценности разграбили, детей же и женщин |19| обратили в рабство. Вначале они не щадили ни возраста, ни пола; оба эти отряда с того самого момента, как ворвались в область римлян, убивали всех, не разбирая лет, так что вся земля Иллирии и Фракии была покрыта непогребенными |20| телами. Они убивали попадавшихся им навстречу не мечами и не копьями или какими-нибудь обычными способами, но, вбив крепко в землю колья и сделав их возможно острыми, они с великой силой насаживали на них этих несчастных, делая так, что острие этого кола входило между ягодицами, а затем под давлением (тела) проникало во внутренности |21| человека. Вот как они считали нужным обращаться с ними. Иногда эти варвары, вбив глубоко в землю четыре толстых кола, привязывали к ним руки и ноги пленных и затем непрерывно били их палками по голове, убивая их таким образом, как собак или как змей или других каких-либо |22| диких животных. Остальных же вместе с быками или мелким скотом, который они не могли гнать в отеческие пределы, они запирали в помещениях и сжигали без всякого сожаления. Так сначала славяне уничтожали всех встречающихся им |23| жителей. Теперь же они и варвары из другого отряда, как бы упившись морем крови, стали некоторых из попадавшихся им брать в плен, и поэтому все уходили домой, уводя с собой бесчисленные десятки тысяч пленных.
|1| 39. Позднее готы напали на укрепление в Регии, осажденные же, очень решительно защищаюсь, отразили их наступление, причем Торимут всегда проявлял против них |2| подвиги, достойные его доблести. Зная, что у осажденных не хватает продовольствия, Тотила часть войска оставил здесь для того, чтобы сторожить их, чтобы неприятели ничего не могли в дальнейшем получать из продовольствия и чтобы вследствие недостатка в предметах первой необходимости они сдались бы сами и сдали крепость. Сам же, с остальным войском переправившись в Сицилию, напал |3| на стены Мессены. Командовал находящимися здесь римлянами Домнециол, племянник Бузы. Он встретил варваров под укреплениями стен, вступил с ними в бой и оказался [367] не хуже их. Но вновь войдя в город, он, заботясь об его охране, сидел там и не предпринимал ничего. Так как готам никто не препятствовал, они опустошили почти всю Сицилию. Осажденные же в Регии римляне, которыми командовали Торимут и Гимерий, как я говорил выше, так как у них совершенно не осталось продовольствия, договорившись с врагами, сдались сами и сдали крепость.
Когда об этом услыхал император, он собрал многочисленный флот, и, посадив на него большое количество пехоты из регулярного войска, поставил над ним начальником Либерия и велел ему возможно быстрее плыть в Сицилию |7| и всеми силами стараться спасти (для римлян) остров. Но когда он назначил Либерия начальником этого флота, он тотчас опять стал раздумывать. Либерий был человеком уже в очень преклонных годах и совершено неопытным |8| в военном деле. Отпустив Артабану все его вины и все обвинения против него и назначив его начальником всех фракийских войск, он тотчас же послал его в Сицилию, дав небольшое войско и поручив принять от Либерия отправленный |9| вместе с ним флот, а Либерия отозвал в Византию. Своего племянника Германа он назначил полномочным вождем для того, чтобы вести войну против Тотилы и готов. Войско ему он дал небольшое, но денег дал значительную сумму и поручил ему собрать возможно более крупные силы во Фракии |10| и Иллирии и со всей поспешностью двигаться в Италию. Он приказал вместе с ним двинуться в Италию и эрулу Филемуту со своими отрядами, и Иоанну, бывшему зятем Германа и племянником Виталиана (назначенный начальником иллирийских войск, он имел там свое пребывание).
|11| Тогда Германа охватило великое честолюбие, он захотел увенчать себя победой над готами, чтобы за ним в будущем осталась слава, что для Римской империи он сохранил Ливию |12| и Италию. Когда в прежнее время Стоза стал узурпатором власти в Ливии и очень сильно упрочил за собой власть над нею, то Герман, посланный императором, победив сверх ожидания в открытом бою восставших, прекратил этот незаконный захват власти и вновь возвратил Ливию под владычество римлян, как мной рассказано в прежних книгах [368] |13| (IV [II], гл. 16). И теперь, когда дела в Италии пришли в такое критическое положение, как я только что рассказал, он хотел приобрести себе и здесь великую славу за то, что, |14| покорив Италию, он вернул ее под власть императора. Прежде всего (так как у него давно уже умерла жена, по имени Пассара) он взял себе в законные жены Матазунту, дочь |15| Амалазунты и внучку Теодориха, так как Витигис уже умер. Он надеялся, что если вместе с ним при войске будет она в качестве его жены, то готы, естественно, постыдятся поднять оружие против нее в память владычества Теодориха и |16| Аталариха. Затем, тратя большие деньги, полученные от императора и не щадя никаких личных средств, он неожиданно для всех собрал в самое короткое время большое войско |17| из очень воинственных людей. Дело в том, что римляне, как люди опытные в военном деле, покинув без внимания многих начальников, у которых они были их личными копьеносцами и щитоносцами, последовали за Германом как из самой Византии, так и из Фракии и Иллирии. Большую энергию в этой вербовке проявляли сыновья Германа, Юстин и Юстиниан, |18| которых, уходя на войну, он взял с собой. С разрешения императора он набрал себе некоторые отряды и из регулярной |19| конницы, находившейся во Фракии. Также многие из варваров, которые жили около реки Истра, привлеченные славой имени Германа, явились сюда и, получив крупные |20| суммы денег, соединились с римским войском. Стекались сюда и другие варвары, собираясь со всех концов земли. И король лангобардов, имея готовыми тысячу тяжело вооруженных, обещал немедленно их прислать.
|21| Когда слухи об этом, даже превосходя действительность, стали достигать Италии (а в человеческих делах всегда так бывает, что молва, чем дальше, тем больше растет), готы отчасти испугались, отчасти почувствовали себя в безвыходном положении, если им придется воевать с потомством |22| Теодориха. И римские воины, которые принуждены были против воли быть в рядах готов, отправив к Герману посла велели ему дать знать, что как только они увидят, что он явился в Италию и что его войско стало там лагерем, они без промедления всеми средствами постараются соединиться [369] |23| с ними. Ободренные всем этим, войны императора в Равенне, а также и в других городах, которые еще удалось им удержать в своей власти, воспрянули надеждами, почувствовали новую силу и решили со всей тщательностью охранять эти |24| места для императора. Также и те, которые раньше с Вером или с другими вождями, вступая с врагами в открытый бой, были побеждены при столкновении с неприятелями и бежали и теперь поодиночке скитались, кто где мог, когда они услыхали, что этим путем идет Герман, собрались все в Истрии |25| и, поджидая его войска, не предпринимали ничего. В это время, так как наступил срок, условленный между ним и Диогеном относительно Центумцелл, Тотила послал к нему |26| и велел согласно договору сдать город. Но Диоген ему ответил, что он уже не уполномочен это сделать, так как он слыхал, что полномочным военачальником в этой войне |27| назначен Герман и что он со своим войском находится недалеко; что касается заложников, то он желает получить обратно |28| своих, возвратив тех, которых он получил от готов. Отпустив тех, которые были ему присланы, он усиленно наблюдал за охраной города, с нетерпением ожидая Германа |29| с его войском. Вот в каком положении были здесь дела. Окончилась зима, и с ней кончился и пятнадцатый год (549—550) войны, которую описал Прокопий.
|1| 40. Пока Герман собирал свое войско в Сардике, городе Иллирии, и приводил его в порядок, заготовляя усиленно все, что нужно было для войны, огромная толпа славян, какой |2| никогда раньше не бывало, явилась на римскую территорию. Перейдя реку Истр, они подошли к городу Наису. Когда немногие из них, отделившись от войска стали блуждать в одиночку по этим местам, некоторые из римлян захватили их и, связав, стали допытываться, чего ради это войско |3| перешло через Истр и что они собирались сделать. Славяне твердо заявили, что явились сюда, чтобы осадить и взять Фессалонику и города вокруг нее. Когда об этом услыхал император, он пришел в большое беспокойство и тотчас приказал Герману отложить поход на Италию и защищать Фессалонику и другие города и отразить, поскольку он |4| может, нашествие славян. Из-за этого Герман задержался. [370] |5| Славяне же, узнав точно от пленных, что Герман находится в Сардине, почувствовали страх. Среди этих варваров Герман пользовался большой известностью по следующей причине. Когда Юстиниан, дядя Германа, вступил на престол, анты, ближайшие соседи славян, перейдя Истр, с большим |6| войском вторглись в пределы римлян. Незадолго перед тем император назначил Германа начальником войск всей Фракии. Герман вступил в бой с войском неприятелей и, нанеся им сильное поражение, почти всех их перебил. За это дело Герман получил великую славу среди всех, а особенно среди |7| этих варваров. Боясь его, как я сказал, и полагая, что он ведет с собою весьма значительную силу, как посланный императором против Тотилы и готов, они тотчас прервали свой поход на Фессалонику и не дерзали больше спускаться на равнину, но, повернув назад и пройдя по горам через всю |8| Иллирию, оказались в Далмации. Избавившись от этой заботы, Герман велел всему войску готовиться, чтобы через |9| два дня начать поход на Италию. Но какая-то злая судьба поразив его внезапной болезнью, заставила его окончить свой жизненный путь. Так внезапно умер Герман, человек исключительной храбрости и энергии, во время войны прекрасный и искусный военачальник, все делавший самостоятельно, хороший организатор, во время мира и при счастливых обстоятельствах умевший очень твердо охранять законы и порядок государственной жизни; он был самый справедливый судья, ссужавший всем нуждающимся большие суммы и за них не бравший никогда никаких процентов, во дворце и при народе наиболее строгий и гордо державшийся, дома же радушный, приятный в обращении, откровенный и приветливый. Насколько у него было сил, он не позволял, чтобы во дворце происходили какие-либо правонарушения против установленных порядков; он никогда не принимал участия в заговорах византийских партий и не имел с ними общения, хотя многие из власть имущих доходили до такой глупости. Но будет об этом.
|10| Император был очень огорчен произошедшим несчастием. Он приказал Иоанну, племяннику Виталиана и зятю Германа, вместе с Юстинианом, вторым сыном Германа, вести [371] |11| это войско в Италию. Они пошли по направлению к Далмации, чтобы перезимовать в Салоне, так как им показалось невозможным в такое время года пройти вокруг залива и явиться в Италию. Переправиться же морем, не имея кораблей, |12| для них было невозможно. Что же касается Либерия, который еще не знал, что император передумал относительно командования флотом, то он пристал к Сиракузам, осажденным |13| врагами. Прорвавшись через ряды стоявших тут варваров, он вошел в гавань и со всем флотом оказался внутри |14| укреплений. Немного позже прибыл к Кефалении Артабан и, когда он узнал, что флот и войско с Либерием уже отплыли отсюда и направились к Сицилии, тотчас поднял паруса |15| и сам переплыл здесь так называемое Адриатическое море. Когда он был близ Калабрии, поднялся страшный ураган, ветер был очень силен и дул им в лицо; все корабли были раскиданы, так что можно было думать, что многие из них |16| занесены в Калабрию и оказались во власти врагов. Но оказалось не так: гонимые страшной силой ветра, они повернули назад в открытое море и, терпя сильные бедствия, вновь оказались в Пелопонезе. Из других — кому как посчастливилось, |17| одни погибли, другие спаслись. У одного корабля, на котором плыл сам Артабан, сломалась в открытом море при волнении мачта; корабль попал в опасное положение, но, несясь по воле сильного ветра и следуя за течением, он пристал к острову Мелите. Так совершенно неожиданно удалось Артабану выйти невредимым из этого опасного положения.
|18| У Либерия не было достаточно сил, чтобы сделать вылазку против осаждающих или сразиться с ними в открытом бою. Да и продовольственных запасов у осажденных на долгое время было недостаточно, так как осажденных было много. |19| Поэтому он со своим флотом отплыл оттуда и незамеченный врагами удалился в Панорм. Тотила же и готы ограбили почти все местности Сицилии, увели огромное количество коней и других животных и увезли с острова хлеб, все другие плоды и все ценности (а их было много); нагрузив все это на суда, внезапно покинули остров и вернулись в Италию. Сделали |20| они это по следующему поводу. Был некий римлянин, [372] по имени Спин, родом из Сполеция, которого не так |21| давно Тотила сделал своим квестором (казначеем). Он жил в |22| городе Катане, бывшем не укрепленным. Как-то случилось, что он был взят в плен врагами. Стараясь спасти его, Тотила предлагал вместо него римлянам одну из знатных женщин, |23| бывших у него в плену. Но римляне ни в коем случае не считали справедливым сменять человека, носящего звание |24| квестора, на (какую-то) женщину. Тогда этот человек, испугавшись, как бы враги его не убили, обещал римлянам, что он тотчас убедит Тотилу удалиться из Сицилии, и со всем |25| войском готов переправиться в Италию. Римляне, на основании |26| этого обещания связав его всякими клятвами, отдали готам, получив за него женщину. Явившись к Тотиле, он стал говорить ему, что готы, ограбив почти всю Сицилию, вопреки своим интересам из-за каких-то маленьких крепостей |27| все еще теряют здесь время. Он утверждал, что не так давно, когда он был у врагов, он слыхал, что Герман, племянник императора, окончил свои дни, что Иоанн, его зять, и Юстиниан, второй из его сыновей, со всем собранным Германом войском находится уже в Далмации и, тотчас снарядившись, прямо отправятся оттуда в Лигурию с тем, чтобы сделать набег, забрать в рабство жен и детей готов и ограбить все ценности: «Лучше было бы,— говорил он,— нам самим встречным ударом пойти против них и в безопасности |28| вместе с нашими близкими провести зиму. Если мы их победим, то с наступлением весны нам можно будет опять без всякого страха двинуться против Сицилии, не думая уже ни о каких врагах». Тотила был убежден этими доводами. |29| Он оставил гарнизоны в четырех крепостях, а сам со всем остальным войском, забрав с собою всю добычу, переправился в Италию. Таковы-то были дела здесь.
|30| Иоанн с императорским войском, прибыв в Далмацию, решил провести зиму в Салонах, имея в виду с окончанием |31| зимы двинуться прямо в Равенну. В это время славяне, которые перед тем оказались в пределах владений императора, как я только что рассказывал, и другие, немного позднее перешедшие через Истр и соединившиеся с прежними, получили полную возможность беспрепятственно вторгаться [373] |32| в пределы империи. Многие подозревали, что Тотила, подкупив этих варваров крупными денежными суммами, направил их на римлян с тем, чтобы императору было невозможно хорошо организовать войну против готов, будучи связанным |33| борьбой с этими варварами. Я не могу сказать, явились ли эти славяне, делая угодное Тотиле, или пришли сами, никем не призванные. Разделившись на три части, эти варвары причинили всей Европе неслыханные бедствия, грабя эти местности не просто случайными набегами, но зимуя здесь, как |34| бы в собственной земле, не боясь неприятеля. Позднее император послал против них отборное войско, во главе которого между прочим стояли Константиан, Аратий, Назерес, Юстин, другой сын Германа, и Иоанн, по прозвищу «Фага» («обжора-расточитель»). |35| Главным начальником над ними он поставил |36| Схоластика, одного из дворцовых евнухов. Это войско захватило часть варваров около Андрианополя, города, который лежит посреди Фракии, на расстоянии пяти дней пути |37| от Византии. Дальше уже варвары двинуться не могли; ведь они имели с собой бесчисленную добычу из людей, |38| всякого скота и ценностей. Оставаясь там, они решили вступить с врагами в открытый бой, но собирались сделать это так, чтобы те даже и не предчувствовали, что они этого хотят. Славяне стояли лагерем на горе, которая тут возвышалась, |39| римляне — на равнине, немного поодаль. Так как уже прошло много времени, как они сидели так друг против друга, то римские воины стали выражать нетерпение и позволять себе недопустимые поступки, упрекая вождей, что вот они, как начальники римского войска, имеют для себя продовольствие в изобилии, а не обращают внимания на солдат, мучимых недостатком в предметах первой необходимости, |40| и не хотят вступить с врагами в бой. Под их давлением военачальники начали сражение. Произошел сильный бой, |41| и римляне были разбиты наголову. Здесь погибло много прекрасных воинов; военачальники, которым грозила близкая опасность попасть в руки врагов с остатками армии, |42| с трудом спаслись бегством, кто куда мог. Варвары захватили знамя Константиана и, не обращая внимания на римское |43| войско, двинулись дальше. Они получили возможность [374] ограбить местность, так называемую Астику, с древнейших времен не подвергавшуюся разграблению, и поэтому им удалось получить отсюда большую добычу. Таким образом, опустошив большую область, варвары подошли к «Длинным стенам», которые отстоят от Византии не много больше одного |44| дня пути. Немного позже римское войско, идя следом за этими варварами, захватило одну часть их и, неожиданно |45| напав на них, обратило их в бегство. Из врагов они многих убили, спасли огромное количество римских пленников и, найдя в числе добычи знамя Константиана, вновь его вернули себе. Остальные варвары со всей другой добычей возвратились домой.
Комментарии
11. Пакурий был племянником иберийского царька Гургена (1, 12, 4 сл.). О Сергие, см. IV [II] война с вандалами, 21.12. Малама, 484, 4; Феофан, 1, 226, 8; Крамер, 113; Зонар, 3, 282; Кенрен, 1, 658, 9; Виктор Тонненский под 549 годом; 1, 334, под 548 годом. Императрицей Феодора была коронована 1 апреля 527 г.
13. Впервые на востоке такую золотую монету стал чеканить халиф Абель-Малек в 691 году н. э.
14. Имя Цетега восстанавливает Хаури (Haury), на основании VII [Ш], 13, 12 и Lib. Pont., 1, 153, 14. Рукописи дают «Готиг».
15. Река Гевр совершенно неизвестна. Может быть это Морава?
КНИГА VIII
(Книга IV войны с готами)
|1| 1. Все то, о чем я до сих пор
рассказывал, я написал, насколько это было
возможно, с таким расчетом, чтобы разделить
содержание и распределить его по книгам в
соответствии со странами, где приходилось вести
военные действия. Эти книги уже вышли в свет и
распространены повсеместно |2| в Римской
империи. Но отныне в своем рассказе я не буду
придерживаться этого порядка. К изданным мною
произведениям, уже совершенно законченным, я не
могу присоединить описание новейших событий, но
обо всем том, чему суждено было совершиться в
течение этих войн, равно и о войне против
мидийского племени, о войнах с которым я уже
писал раньше в прежних книгах, я напишу и в этой
книге обо всем (что случилось нового). Таким
образом, рассказ мой о событиях по необходимости
будет «пестрой» всеобщей историей.|3| В моих прежних книгах изложено уже все то, что произошло до четвертого года того пятилетнего перемирия, которое было заключено между римлянами и персами. В следующем |4| затем году большое полчище персидского войска вторглось в землю Колхиды. Во главе их стоял некто, по имени Хориан, родом перс, человек очень опытный во всех военных делах; за ним в качестве союзников следовало много варваров из племени аланов. Когда это войско прибыло [376] в область Лазики, которая называется Мохересис, оно остановилось, |6| став лагерей на удобном месте. Протекает там также река Гиппис, небольшая и несудоходная, но доступная для перехода, и для всадников и для пехотинцев. На правом берегу ее они поставили укрепленный лагерь, но не |7| у самого берега, а довольно далеко в стороне. Чтобы читающие эти строки могли вполне ясно представить себе все места в области лазов и то, какие племена живут в этой стране, и чтобы читатели не были принуждены слушать все эти рассказы, как будто сражаясь с какими-то тенями, мне показалось вполне современным описать в этой части своей книги, как и какие люди живут по так называемому Эвксинскому Понту. Я хорошо знаю, что и более древними писателями все это было описано, но я думаю, что все то, что ими |8| сказано, не вполне точно (Ксенофонт, Анабасис, IV, 8, 22; Арриан, Перипл, гл. XI). Некоторые из них называли соседей трапезунтцев или санами (Коньектура Haury) (мы их теперь называем тзанами), или колхами, назвав лазами других, к которым |9| еще и теперь применяется это имя. На самом деле не верно ни то, ни другое. Тзаны, находясь очень далеко от берега моря, живут рядом с армянами в середине материка. Между ними и морем вздымаются цепи высоких гор, трудно проходимых и совершенно отвесных, большая область, искони бывшая пустынной и безлюдной, русла горных рек, из которых трудно выбраться, непроходимые пропасти и холмы, покрытые густыми лесами. Все это отделяет тзанов от берега, |10| не давая им права считаться приморским народом. Что же касается лазов, то невозможно, чтобы они не были колхами, так как они живут по берегу реки Фазиса: как это бывает |11| и у многих других племен, они только имя колхов переменили на имя лазов. Но помимо этого, многие века, которые протекли со времени тех, кто раньше писал об этих вопросах, внеся новое в положение дел, могли изменить то, что было прежде, в силу ли переселения племен, в силу ли следовавшей |12| одна за другой перемены властей и названий; поэтому я счел крайне важным все это точно расследовать изложить, [377] а не те всем известные мифические легенды или древние сказания, не заниматься расследованием, в каком месте Эвксинского Понта, по словам поэтов, был прикован Прометей; я ведь полагаю, что между историей и мифологией большая разница. Но я хочу точно изложить и историю названий и описать материальную культуру и отношения, какие доныне присущи каждой из этих местностей.
|1| 2. Этот Понт начинается от Византии и Калхедона (Халкедона) и кончается в земле колхов. Если плыть по нему, держась |2| правого берега, то здесь по его берегам живут вифинцы и соседние с ними гонориаты и пафлагоняне, у которых, кроме других приморских местечек, есть города Гераклея и Амастрис. За этими племенами идет Понтийская область до города Трапезунта и его границ. Затем идет ряд небольших приморских городков, в том числе Синоп и Амис, а поблизости от Амиса так называемый Темискур и река Термодонт, где, говорят, был военный лагерь амазонок. Об амазонках |3| я буду писать немного ниже. Границы Трапезунта простираются до поселка Сусурмен и до местечка, носящего название Ризей, которое отстоит от Трапезунта на расстоянии |4| двух дней пути вдоль берега по направлению к Лазике. Раз я упомянул о Трапезунте, то не следует пропустить возможности указать на то, что там встречается особенность, совершенно противоречащая общераспространенным представлениям, а именно: мед во всех этих местностях около Трапезунта бывает горьким, опровергая, таким образом, |5| только в этом месте общее мнение о сладости меда. Направо от этих мест сплошь высятся горы страны тзанов, по другую |6| сторону которых живут армяне, подданные римлян. Из этих гор тзанов вытекает река, называемая Боас, которая, протекая по густым и обширным зарослям и по холмистой (Другое чтение: «лесистой») местности, проходит очень близко от страны лазов и впадает |7| в Эвксинский Понт, но уже не носит имени Боаса. Дело в том, что, когда он подходит к морю, он теряет свое имя, приобретая в этих местах другое название, которое он получает |8| в силу следующих физических свойств. Местные жители [378] в остальном его течении называют его «Акампсис» («Несклоняющимся») по той причине, что там, где он смешивает свои воды с водами моря, он не меняет своего течения: со столь огромной силой и быстротой он впадает в море, вызывая сильное волнение и бурное течение; вливаясь очень далеко в море, он делает недоступным плавание в этих местах. Те, которые плавают в этих местах Понта, направляясь ли прямо в страну лазов, или, снявшись оттуда и направляясь |9| в открытое море, не могут плыть ближайшим путем; они не в состоянии пересечь течения реки, но, свернув в этом месте очень далеко в открытое море, они плывут почти посредине Понта и только таким образом могут избавиться от силы этого течения. Вот что я хотел сказать о реке Боас.
|10| За Ризеем начинаются пределы независимых племен, которые живут между римлянами и лазами. Тут расположен некий поселок, по названию Афины, не потому, чтобы здесь осели выселившиеся афиняне, как некоторые думают, в качестве колонии, но потому, что в стародавние времена властительницей этой страны была некая женщина, по имени Афинея, гробница которой существовала еще до моего времени. |11| За Афинами лежит Архабис и старинный город Апсарус, |12| который отстоит от Ризея приблизительно на три дня пути. В древности он назывался Апсиртом (Arriani. Peripl, гл. 6), получив название, одинаковое с именем человека, которого тут постигла кончина. Местные жители рассказывают, что по злому умыслу Медеи и Ясона погиб здесь Апсирт и что вследствие этого данное |13| место получило такое название. Он в этом месте скончался, оно же в память о нем стало так называться. Но слишком много времени протекло от этого события до наших времен, бесчисленны были тут смены народов; время дало возможность явиться новому названию, ему укрепиться и стереть память о тех событиях, из-за которых получилось это имя, благодаря |14| чему имя этого места могло начать звучать по-новому. И могила этого Апсирта была в восточной части этого города. В древности этот город был многолюдным, его окружала могучая стена, украшен он был театром и гипподромом и [379] всем остальным, что обычно указывает на обширность и значение города. Теперь же от всего этого не осталось ничего, если не считать фундаментов зданий.
|15| Так что, конечно, можно было бы удивляться тем, которые говорят, что колхи — соседи жителей Трапезунта. Ведь ясно, что, похитив вместе с Медеей <золотое> руно, Ясон 1 этой дорогой мог бы бежать не в Элладу и не в родные |16| места, но назад к реке Фазису и к живущим в глубине страны варварам. Говорят, что во времена римского императора Траяна здесь стояли лагерем римские легионы вплоть |17| до страны лазов и сагин. Живущие ныне здесь люди не являются подданными ни римского императора, ни царя лазов; только в силу того, что они являются христианами, |18| епископы лазов назначают им священников. Эти племена по доброй своей воле являются в силу договора друзьями и той и другой стороны, причем они согласились все время безотказно служить проводниками тем, кого обе стороны взаимно посылали друг к другу. По-видимому, они так поступали |19| и до моего времени. Тех, которых оба властителя посылают друг к другу в качестве вестников, они перевозят |20| на своих легких судах. Но до сего времени они еще никому не платили дани. Направо от этих мест поднимаются очень отвесные горы и на огромное пространство простирается пустынная страна. За ней живут так называемые персо-армяне и армяне, подданные римлян, занимающие пространство вплоть до самых пределов Иберии.
|21| От города Апсарунта до города Петры и границ лазов, где кончается Эвксинский Понт, пути один день. Упираясь |22| в эти места, Понт образует береговую линию в виде полумесяца. Длина пути при переезде по этому заливу-полумесяцу составляет приблизительно пятьсот пятьдесят стадий, а все, что лежит за этой береговой линией, является |23| уже страной лазов и носит название Лазики. За этими местами внутри страны лежат области Скимния и Суания. Живущие здесь племена являются подчиненными лазам. Они управляются начальниками из числа местных жителей; и когда для того или другого из начальников наступает роковой час его жизни — его смертный час, то по обычаю, [380] раз навсегда установленному, царь лазов ставит над ними |24| другого, взамен умершего. В областях, граничащих с этой страной, главным образом вдоль самой Иберии, живут месхи, издревле являющиеся подданными иберов. Живут |25| они в горах, но горы месхов не кремнисты, не страдают от бесплодия; напротив, они изобилуют всякими благами, |26| а сверх того и сами месхи — искусные земледельцы и хорошие для этих мест виноградари. В этой стране поднимаются очень высокие горы, покрытые лесом и трудно доступные. Они тянутся до самых Кавказских гор, позади же них по |27| направлению к востоку лежит Иберия, простирающаяся до пределов персоармян. Через эти горы, уходящие высоко в небо, течет река Фазис, начинаясь с гор Кавказа и впадая |28| в середину этого «полумесячного» залива Понта. Некоторые считают, что в этом месте река Фазис служит границей двух материков. Места, которые идут налево, если смотреть вниз по течению, являются Азией, а направо лежащие называются |29| Европой. В той части, которая принадлежит Европе, находятся все населенные места лазов, на другой же стороне лазы не имеют ни городов, ни укреплений, ни заслуживающего какого-либо внимания поселка, если не считать, |30| что раньше римляне выстроили здесь крепость Петру. По преданиям местных жителей, в этой части Лазики находилось и то золотое руно, из-за которого в своих мифах поэты |31| заставили эллинов строить Арго. Но это, по моему мнению, совсем неверно. Думаю, что Ясон с Медеей, захватив руно, не мог бы уйти отсюда тайно от Эта, если бы река Фазис не отделяла царский дворец и другие жилища колхов от того места, где считали, что находилось это руно, на что ведь |32| действительно мимоходом указывают и поэты, писавшие на эти темы. Так вот река Фазис, протекая той дорогой, как я описал раньше, впадает в конечную часть Эвксинского Понта, на краях залива-полумесяца; на одной его стороне, принадлежащей Азии, находился город Петра, а на противоположной стороне берега, принадлежащего уже Европе, |33| находится область апсилиев: они подданные лазов и с давних уже времен христиане, как и все остальные племена, о которых я упоминал в этом рассказе. [381]
|1| 3. Над этой страной лежит горный хребет Кавказа (Ср. Иордан. Гетика, 52 сл.). Эти Кавказские горы вздымаются так высоко, что их вершин не касаются ни дожди, ни снегопады: они выше всяких туч. |2| Начиная от середины и до самой вершины они сплошь покрыты снегом; предгорья же их и у подошвы очень высоки, их |3| пики ничуть не ниже, чем у других гор. Отроги Кавказских гор, обращенные к северо-западу, доходят до Иллирии и Фракии, а обращенные к юго-востоку достигают до тех самых проходов, которыми живущие там племена гуннов |4| проходят в землю персов и римлян; один из этих проходов называется Тзур, а другой носит старинное название Каспийских ворот. Всю эту страну, которая простирается от пределов Кавказа до Каспийских ворот, занимают аланы; это — племя независимое, по большей части оно было союзным с персами и ходило походом на римлян и на других врагов персов. Этим свой рассказ о Кавказском хребте я считаю оконченным.
|5| Тут живут гунны и так называемые сабиры, и некоторые другие гуннские племена. Говорят, что отсюда же вышли и амазонки и разбили свой лагерь около Темискура на реке |6| Термодонте, как я говорил немного выше, там, где теперь находится город Амис. Теперь в окрестностях Кавказского хребта нигде не осталось ни воспоминания, ни имени амазонок, хотя и Страбон (Ср. Страбон, X, 5; XII, 3, 21) и другие писатели много рассказывают |7| о них. Мне кажется наиболее верным относительно амазонок мнение тех, которые утверждали, что никогда не существовало такого <отдельного> племени храбрых женщин и что законы человеческой природы не могли быть нарушены только в области Кавказского хребта; они говорили, что огромное войско варваров двинулось из этих мест на Азию со своими женами; став лагерем у реки Термодонта, варвары мужчины, оставив здесь своих жен, стали бродить, грабя и опустошая большую часть земель Азии. Когда против них поднялись жившие здесь народы, они были все перебиты, и никто из них, ни один человек, не вернулся в лагерь [382] к своим женам. Эти женщины в дальнейшем под влиянием страха перед окружающими их жителями и вынужденные к этому недостатком продовольствия приняли волей-неволей мужской облик, надев на себя оружие и воинские доспехи, оставленные мужчинами в лагере; вооружившись таким образом, они доблестно совершили много славных подвигов, |8| так как их толкала на это необходимость. Это продолжалось до тех пор, пока они все не погибли. Я и сам думаю, что это было так, что амазонки шли походом вместе со своими мужьями, |9| основываясь на том, что происходило фактически и в мое время: обычаи, дошедшие до позднейших потомков, |10| являются отражением природных свойств и привычек предков. Так ведь гунны не раз делали набеги на Римскую империю и вступали в рукопашный бой с теми, кто выходил против них; конечно, некоторым из них приходилось здесь пасть убитыми. После удаления варваров, подбирая и осматривая |11| тела убитых, римляне находили среди них и тела женщин (Ср. Плутарх и Помпей, гл. 35). Ведь другого женского войска нигде, насколько известно, не было найдено ни в одном месте, ни в Азии ни в Европе. Да и поскольку нам известно по слухам, и горы Кавказа никогда не были лишены мужского населения. Вот что хотел я рассказать относительно мужского населения. Вот что я хотел рассказать относительно амазонок.
|12| За Апсилиями и за вторым краем этого «полумесячного» залива по берегу живут абасги, границы которых простираются до гор Кавказского хребта. Эти абасги издревле были подданными лазов, начальниками же искони веков |13| они имели двух из своих соплеменников; из них один властвовал |14| над западной частью их страны, другой занимал восточную. Эти варвары еще в мое время почитали рощи и деревья. По своей варварской простоте они полагали, |15| что деревья являются богами. Со стороны своих властителей из-за их корыстолюбия эти племена испытывали неслыханные вещи. Дело в том, что оба эти царя замеченных ими красивых и лицом и фигурой мальчиков без малейших угрызений совести отнимали у родителей и, делая евнухами, [383] продавали в римские земли тем, кто хотел купить их за большие |16| деньги. Родителей же этих мальчиков тотчас же убивали для того, чтобы кто-нибудь из них не попытался в будущем отомстить царю за несправедливость по отношению к их детям и чтобы царь не имел в числе своих подданных людей, |17| для него подозрительных. Таким образом, красота их сыновей осуждала их на гибель; эти несчастные погибали, имея несчастие родить детей, обладавших роковой для них и смертоносной красотой. Поэтому-то большинство евнухов у римлян |18| и главным образом в царском дворце были родом абасги. При ныне царствующем императоре Юстиниане все отношения |19| у абасгов облеклись в более мягкие формы. Они приняли христианскую веру, и император Юстиниан, послав к ним одного из императорских евнухов, родом абасга, Евфрата именем, решительно запретил их царям на будущее время лишать кого-нибудь из этого племени признаков мужского пола, железом насилуя природу.|20| С удовольствием абасги услыхали этот приказ императора. Получив смелость в силу такого приказания императора, они уже решительно воспротивились таким действиям своих властителей. А до этого времени каждый из |21| них боялся, как бы ему не стать отцом красивого сына. Тогда же император Юстиниан воздвиг у абасгов храм богородицы и, назначив к ним священников, добился того, чтобы они приняли весь христианский образ жизни. В скором времени абасги, низложив своих царей, решили жить на свободе. Так шли дела здесь.
|1| 4. За пределами абасгов до Кавказского хребта живут брухи, находясь между абасгов и аланов. По берегу же Понта |2| Эвксинского утвердились зехи. В древности этим зехам римский император назначил царя; теперь же эти варвары |3| ни в чем уже не повинуются римлянам. За ними живут |4| сагины; приморской же частью их страны издревле владели римляне. Для их устрашения они выстроили два приморских укрепления, Севастополь и Питуинт, находящиеся друг от друга на расстоянии двух дней пути, и с самого начала |5| держали здесь военный гарнизон. В прежнее время, как я сказал (гл. II, § 16), легионы римских войск занимали все [384] местечки по побережью от Трапезунта до страны сагинов; теперь же у них оставались только эти два укрепления, в которых еще в мое время стояли гарнизоны. Но когда персидский царь Хозрой был призван лазами в Петру, он очень хотел послать сюда персидское войско, с тем, чтобы оно |6| захватило эти укрепления и само заняло их своим гарнизоном. Когда об этом заблаговременно узнали римские солдаты, то, предупреждая врагов, они сожгли дома и до самого основания разрушили стены и, без малейшего промедления сев на суда и переправившись на противолежащий материк, ушли в город Трапезунт. Правда, они причинили ущерб Римской империи разрушением этих крепостей, но этим же они доставили ей и большую пользу, потому что враги не смогли завладеть этой страной; не достигнув никакого результата вследствие разрушения крепостей, враги вернулись в Петру. Вот какие дела были здесь.
|7| За сагинами осели многие племена гуннов. Простирающаяся отсюда страна называется Эвлисия; прибрежную ее часть, как и внутреннюю, занимают варвары вплоть до так называемого «Меотийского Болота» и до реки Танаиса |8| (Дона), который впадает в «Болото». Само это «Болото» вливается в Эвкинский Понт. Народы, которые тут живут, в древности назывались киммерийцами, теперь же зовутся |9| утигурами. Дальше, на север от них, занимают земли бесчисленные племена антов. Рядом с теми местами, откуда начинается устье «Болота», живут так называемые готы тетракситы; они немногочисленны и тем не менее не хуже многих других с благоговением соблюдают христианский |10| закон. [Танаисом местные жители называют и то устье, которым начинается от Меотийского Болота Танаис и, простираясь, как говорят, на двадцать дней пути, впадает в |11| Понт Эвксинский, и даже тот ветер, который дует тут, они называют Танаитой]. 2 Принадлежали ли эти готы когда-нибудь к арианскому исповеданию, как и все другие готские племена, или в вопросах исповедания веры они следовали другому какому-нибудь учению, этого я сказать не могу, так как и сами они этого не знают, да и не задумывались |12| над этим; но доныне с душевной простотой и великой [385] безропотностью чтут свою веру. Незадолго перед этим (а именно когда исполнился двадцать один год единодержавного правления императора Юстиниана) они прислали в Византию четырех послов, прося дать им кого-либо в епископы, потому что тот, который у них был священнослужителем, незадолго перед тем умер; они узнали, по их словам, что и абасгам император прислал священника. Император Юстиниан, очень охотно исполнив их просьбу, отпустил их. |13| Эти послы вследствие страха перед гуннами-утигурами открыто, в присутствии многочисленных слушателей, говорили довольно туманно, из-за чего они пришли, и ничего другого не объявили императору, кроме просьбы о назначении священнослужителя, но в беседе совершенно тайной, встретившись с глазу на глаз, они изложили все, насколько Римской империи будет полезно, если соседние с ними варвары будут находиться в вечных распрях друг с другом. Каким образом и поднявшись откуда осели здесь тетракситы, я сейчас расскажу.
|1| 5. В древности великое множество гуннов, которых тогда называли киммерийцами, занимало те места, о которых |2| я недавно упоминал, и один царь стоял во главе их всех. Как-то над ними властвовал царь, у которого было двое |3| сыновей, один по имени Утигур, другому было имя Кутригур. Когда их отец окончил дни своей жизни, оба они поделили между собою власть и своих подданных каждый назвал |4| своим именем. Так и в мое еще время они наименовались одни утигурами, другие кутригурами. Они все жили в одном месте, имея одни и те же нравы и образ жизни, не имея общения с людьми, которые обитали по ту сторону «Болота» и его устья (Керченского пролива), так как они никогда не переправлялись через эти воды, да и не подозревали, что через них можно переправиться; они имели такой страх перед этим столь легким делом, что даже никогда не пытались |5| его выполнить, совершенно не пробуя даже совершить этот переезд. [По ту сторону Меотийского Болота и его впадения в Эвксинский Понт, как раз на этом берегу и живут с древних времен так называемые готы-тетракситы, о которых я только что упоминал; значительно в стороне от них осели [386] готы-визиготы, вандалы и все остальные племена готов. |6| В прежние времена они назывались также скифами, так как все те племена, которые занимали эти местности, назывались общим именем скифов; некоторые из них назывались |7| савроматами, меланхленами («чернонакидочниками» или каким-либо другим именем]. По их рассказам, если только это предание правильно (Никифор Каликл. XI; 48; Иордан. Гетика, 123), однажды несколько юношей киммерийцев, предаваясь охоте с охотничьими собаками, гнали |8| лань; она, убегая от них, бросилась в эти воды. Юноши из-за честолюбия ли, или охваченные азартом, или их побудила к этому какая-либо таинственная воля божества, последовали за этой ланью и не отставали от нее, пока вместе |9| с ней они не достигли противоположного берега. Тут преследуемое ими животное (кто может сказать, что это была такое?) тотчас же исчезло (мне кажется, это оно явилось только с той целью, чтобы причинить несчастие живущим там варварам); но юноши, потерпев неудачу в охоте, нашли |10| для себя неожиданную возможность для новых битв и добычи. Вернувшись возможно скорее в отеческие пределы, они тотчас же поставили всех киммерийцев в известность, что для них эти воды вполне проходимы. И вот, взявшись тотчас же всем народом за оружие, они перешли без замедления «Болото» и оказались на противоположном материке. В это время вандалы уже поднялись с этих мест и утвердились |11| в Ливии, а визиготы поселились в Испании. 3 И вот киммерийцы, внезапно напав на живших на этих равнинах |12| готов, многих из них перебили, остальных же обратили в бегство. Те, которые могли бежать от них, снявшись с этих мест с детьми и женами, покинули отеческие пределы |13| и, перейдя через реку Истр, оказались в землях римлян. Сначала они причинили много зла живущему здесь населению, но затем с соизволения императора они поселились во Фракии. С одной стороны, они сражались вместе с римлянами, являясь их союзниками и получая от императора, как и другие воины, ежегодное жалованье и нося звание «федератов»: так называли их тогда римляне этим латинским [387] словом, желая, думаю, тем показать, что готы не были ими побеждены на войне, но заключили с ними договор на основании |14| известных условий. Условия, касающиеся военных дел, по-латыни называются «федера» (foedera), как я это указывал раньше в прежних книгах (III, гл. 11, § 4). С другой стороны, часть этих же готов вела с римлянами и войны без всякого основания со стороны римлян, до тех пор пока не ушла в Италию под начальством Теодориха. Таков ход событий в истории готов.
|15| Перебив одних, заставив других, как я сказал выше, выселиться из страны, гунны заняли эти земли. Из них кутригуры, вызвав своих жен и детей, осели здесь и до моего еще |16| времени жили на этих местах. И хотя они ежегодно получали от императора большие дары, но тем не менее, переходя через реку Истр, они вечно делали набеги на земли императора, |17| являясь то союзниками, то врагами римлян. Утигуры со своим вождем решили вернуться домой, с тем чтобы |18| в дальнейшем владеть этой страной одним. Недалеко от Меотийского |19| Болота они встретили так называемых готов-тетракситов. И сначала готы, устроив преграду из своих щитов против наступавших на них готов, решились отражать их нападение, полагаясь на свою силу и на крепость своих позиций (Перекопский перешеек); они ведь были самыми |20| сильными из всех тамошних варваров. Кроме того, начало устья Меотийского Болота, где в то время обосновались готы-тетракситы, образует залив в виде полумесяца, окружая их почти со всех сторон и поэтому дает для наступающих |21| против них один, и при этом не очень широкий, путь. Но потом (так как ни гунны не хотели тратить здесь на них время, ни готы никак не могли надеяться с достаточным успехом сопротивляться такой массе врагов) они вступили друг с другом в переговоры, с тем чтобы, соединив свои силы вместе, совершить переход; они решили, что готы поселятся на противоположном материке у самого берега пролива, там, где они живут и теперь, и, став на дальнейшее время друзьями и союзниками утигуров, будут жить там все время, пользуясь |22| с ними равными и одинаковыми правами. Вот каким образом основались здесь готы; так как кутригуры, как я уже сказал, [388] остались в землях по ту сторону Болота (на запад), то утигуры одни завладели страной, не доставляя римлянам никаких затруднений, так как по месту жительства они совершенно не соприкасались с ними: между ними жило много племен, так что волей-неволей им не приходилось проявлять против них никаких враждебных действий.
|23| За Меотийским Болотом и рекой Танаисом большую часть лежащих тут полей, как мною было сказано, заселили кутригуры-гунны. За ними всю страну занимают скифы и тавры, часть которой еще и ныне называется Таврикой; |24| там, говорят, был храм Артемиды, главной жрицей которого некогда была Ифигения, дочь Агамемнона. Говорят, однако, что и армяне в своей так называемой Келесенской области имели такой храм, а скифами в то время назывались все тамошние народы; доказывают они это тем, о чем я в ходе своего исторического изложения рассказывал относительно |25| Ореста и города Команы (I, гл. 17, § 13 сл.). Но пусть относительно этого каждый придерживается своего собственного мнения; ведь многое, что случилось в другом месте, а иногда и вовсе нигде не случалось, люди любят присваивать себе, |26| выдавая за исконные родные обычаи, негодуя, если не все следуют их точке зрения. За этими племенами расположен приморский город по имени Боспор, не так давно ставший |27| подчиненным римлянам. Если идти из города Боспора в город Херсон, который лежит в приморской области и с давних пор тоже подчинен римлянам, то всю область между |28| ними занимают варвары из племени гуннов. Два других небольших городка поблизости Херсона, называемый Кепы и Фанагурис, издревле были подчинены римлянам и такими были и в мое время. Но недавно некоторые из варварских |29| племен, живших в соседних областях, взяли и разрушили их до основания. От города Херсона до устьев реки Истра, |30| которую называют также Дунаем, пути дней десять; все эти места занимают варвары. Река Истр течет с гор страны кельтов и, обойдя (северные) пределы Италии, протекает по области даков, иллирийцев, фракийцев и впадает в Эвксинский Понт. Все же места отсюда, вплоть до Византии, |31| находятся под властью римского императора. Такова [389] окружность |32| Понта Эвксинского от Калхедона (Халкедона) до Византии. Но какова величина этой окружности в целом, этого я точно сказать не могу, так как там живет такое количество, как я сказал, варварских племен, общения с которыми у римлян, конечно, нет никакого, если не считать отправления посольств. Да и те, которые раньше пытались произвести |33| подобное измерение, ничего не могли сказать нам в точности. Одно только ясно, что правая сторона Понта Эвксинского, т. е. от Калхедона (Халкедона) до реки Фазиса, имеет в длину пятьдесят два дня пути для человека налегке. Делая вполне возможное заключение, можно было бы сказать, что и другая, левая, часть Понта немногим меньше.
|1| 6. Так как в своем рассказе я дошел до этих мест, мне показалось совершенно уместным рассказать о границах Азии и Европы, т. е. о том, о чем спорят друг с другом люди, |2| занимающиеся этим вопросом. Некоторые из них говорят, что оба эти материка разделяет река Танаис; они при этом настойчиво утверждают, что нужно придерживаться природных физических разделов, опираясь на то, что будто <Средиземное> море продвигается с запада на восток, а река Танаис вытекает с севера и, двигаясь к югу, протекает между двумя материками. Так в свою очередь египетский |3| Нил, вытекая с юга, течет на север и служит границей между Азией и Ливией. Другие же, возражая им, утверждают, что их положение не верно. Они говорят, будто эти материки искони разделяет пролив в Гадейрах (Гибралтар) образуемый океаном, а равно и море, которое, вливаясь через него, продвигается вперед, и что места, находящиеся вправо от пролива и моря, называются Ливией и Азией, а налево все |4| пространство получило имя Европы, вплоть до крайних пределов так называемого Понта Эвксинского. В таком случае река Танаис берет свое начало в Европе (Иордан. Гетика, 32, 45) и впадает в Меотийское Болото, а Болото изливается в Эвксинский Цонт; при этом, конечно, это не конец Понта и конечно, не |5| его середина, но море двигается и разливается дальше. Левая часть этого моря относится уже к Азии. Кроме этого, [390] река Танаис вытекает из так называемых Рипейских гор, которые находятся на территории Европы, как утверждают и те, которые еще в древности касались этих вопросов. Установлено, |6| что от этих Рипейских гор океан находится очень далеко. Поэтому все местности, находящиеся позади этих гор и реки Танаиса, необходимо должны быть и с той и с |7| другой стороны причислены к европейским. С какого же места в этом случае Танаис начинает разделять оба эти материка, сказать нелегко. Если же нужно сказать, что какая-то |8| река отделяет оба эти материка, то это может быть только река Фазис. Она течет как раз напротив пролива в Гадейрах и разделяет между собою оба эти материка, так как пролив, идущий из океана, образует это море и по обеим его сторонам располагает оба материка; скатываясь к этому морю (Фазис), впадает в Эвксинский Понт, в самую середину полукруглого залива и таким образом совершенно явно продолжает деление |9| земли, произведенное морем. Выдвигая такие положения, спорят между собою ученые и с той и с другой стороны. Что касается лично меня, то я докажу, что не только приведенное мною первым положение, но и эта последняя точка зрения, только что приведенная мною, может похвалиться и давностью своего происхождения и славою очень древних, выставивших ее, писателей. При этом я знаю, что по большей части все люди, проникшись каким-либо учением, восходящим к древним временам, упорно придерживаются его, не желая уже работать над дальнейшим исследованием истины и переучиваться в этом вопросе и принимать во внимание новые точки зрения: для них всегда все более древнее кажется правильным и заслуживающим уважения, |10| а то, что является в их время, они считают достойным презрения и смехотворным. К тому же, вопрос сейчас идет не о каких-либо вещах отвлеченных и умозрительных, исследовать которые иначе никак не возможно, но о самой реальной реке и стране, чего, конечно, время не могло ни изменить, |11| ни скрыть. Исследование этого вопроса совершенно просто и не может представить затруднения ни для кого, кто серьезно |12| захочет найти истину, так как для доказательства вполне достаточно зрения. Таким образом, Геродот Галикарнасский [391] в четвертой книге своих «Историй» говорит, что вся земля |13| едина, но что установлено делить ее на три части, и давать ей три названия — Ливии, Азии и Европы. Из них Ливию и Азию разделяет египетская река Нил, протекающая между ними, а Азию от Европы отделяет река Фазис в стране колхов. Он знал, что некоторые думают это и относительно |14| реки Танаиса, и в конце он об этом упоминает. Я считаю совершенно своевременным привести здесь подлинные слова Геродота (IV, 45). Они таковы: «Я не могу понять, почему земле, раз она едина, дано тройное название, заимствовавшее свои имена от трех женщин, и почему их границами назначен египетский Нил и Фазис, река Колхиды. Другие же такой |15| границей считают реку Танаис, Меотийское (болото) и Киммерийский пролив». С другой стороны, автор трагедии Эсхил (Прокопий заимствует дальнейшую цитату из «Перипла» Арриана, гл. 19) в самом начале своей трагедии «Прометей освобожденный» называет реку Фазис гранью земель Азии и стран Европы.
|16| Пользуясь данным случаем, я хочу указать еще вот на что. Из ученых, занимающихся этими вопросами, одни считают, что Меотийское Болото образует Эвксинский Понт, который и растекается частью налево, частью направо от |17| этого Болота; потому-то оно и называется «матерью Понта». Утверждают они это, основываясь на том, что из так называемого Гиерона (Местечко в Вифинии, на берегу Босфора, с храмом Зевса, откуда название: «Священное») проток этого Понта идет как некая река до Византии, и поэтому думают, что именно здесь-то и есть |18| конец Понта. Те же, которые опровергают эту точку зрения, указывают, что это море является единым с Средиземным, которое все целиком наполняется океаном, и, не прерываясь нигде, простирается до земли лазов, если, говорят они, кто-либо, исходя из различия названий, не будет настаивать на |19| двоякости (этих морей), потому что и в самом деле море отсюда называется уже Понтом. Если же течение идет от так называемого Гиерона до Византии, то тут нет ничего особенного. Это происходит во всех проливах и не поддается [392] никакому логическому пониманию; никто никогда этого |20| объяснить не мог. Так, сам Аристотель из Стагиры, один из самых ученых людей, прибыв именно с этой целью в Эвбейскую Халкиду и наблюдая находящийся здесь пролив, который называют Эврипом, хотел точно выяснить физические основания этого явления, как и почему в этом проливе течение иногда бывает с запада, а иногда с востока и поэтому всем кораблям приходится плыть в эту сторону; когда возникает течение с востока и корабли обычно начинают плыть отсюда вслед за бурным течением, то очень часто возникает здесь обратное течение, и оно поворачивает корабли, заставляя их направляться туда, откуда они только что отплыли, другие же корабли от этого западного течения уносятся в другую сторону, хотя никакой ветер тут совершенно не дул, а было совершенно гладкое море и глубокое безветрие. Когда Стагиритский философ стал думать об этом и долгое время вращал свои мысли в разные стороны, он, смертельно огорченный неудачей при объяснении этого явления, так |21| и кончил дни своей жизни. И не только здесь, но особенно в проливе, который отделяет Италию от Сицилии, происходит много необычного. По видимому, сюда направляется течение |22| из так называемого Адриатического моря; с другой стороны, тут образуется поступательное движение морской воды из океана через Гайдеры (Гибралтар). Кроме того, внезапно образовывающиеся водовороты без всякой видимой для нас |23| причины поглощают корабли. Поэтому-то поэты и говорят, что корабли, попадающие в такой момент в этот пролив, |24| поглощаются Харибдой. Те (мнение которых я излагаю) полагают, что все эти явления, столь необычайные, наблюдаемые во всех проливах, происходят в виду близости с той и другой стороны материка. Они говорят, что стремительное течение, стесненное узким пространством, должно проявляться |25| в таких странных и необъяснимых явлениях. Так что, если течение идет от так называемого Гиерона к Византии, то, конечно, не следует настаивать, что здесь кончается |26| и море, и Эвксинский Понт; ведь такое утверждение не имеет под собой твердого основания, но должно допустить, что и здесь главной причиной является узость прохода. На [393] |27| самом же деле подобное явление объясняется совсем другой причиной. Рыбаки в здешних местах говорят, что не весь поток доходит прямо по Византии, но его верхнее течение, которое видимо нашим глазам, обычно идет в этом направлении, а низовое течение, где пучина (она так и называется — «Абисс»), идет как раз в противоположном направлении |28| и всегда стремится против видимого нами течения. Это доказывается тем, что когда рыбаки выезжают на рыбную ловлю и закидывают здесь свои сети, то, подхваченные нижним |29| течением, сети несутся к Гиерону. Но в Лазике берег по всей линии удерживает дальнейшее продвижение моря и заставляет море как бы вздыбиться на натянутых вожжах, впервые только здесь ставя ему преграду. Явно, что творец |30| мира здесь поставил ему пределы. Коснувшись берега в этих местах, море уже не двигается дальше и не поднимается больше вверх, хотя отовсюду в него вливается бесчисленное количество очень больших рек, но уходит назад и вновь туда же возвращается; сохраняя свою собственную, ему свойственную высоту, оно держится в своих границах, как бы свято соблюдая какой-то закон, как будто связанное точными |31| его предписаниями и как бы остерегаясь нарушить каким-либо образом эти предписания. Все остальные берега этого моря лежат не против него, но по окружности. Но обо всем этом пусть рассуждает каждый, как он хочет.
|1| 7. Из-за чего Хозрой усиленно стремился подчинить себе Лазику, мною сказано раньше (II, гл. 28, § 16 сл.); что же особенно теперь побудило его и персов на это завоевание, я сейчас объясню, так как, дав описание всей этой |2| страны, я сделал яснее свой рассказ об этом предприятии. Часто эти варвары под руководством Хозроя вторгались с большими силами во владения римлян, причиняли своим врагам неописуемые бедствия, как это мною изложено в книгах, посвященных описанию войны с ними, сами же не извлекали отсюда никакой выгоды; напротив, им приходилось терпеть ущерб деньгами и живой человеческой силой. Дело в том, что из римских земель им приходилось уходить, |3| потеряв многих из своих воинов. Поэтому, вернувшись в родные пределы, они, правда очень скрытно, бранили [394] Хозроя и называли его губителем народа персидского. И как-то раз, возвращаясь из страны лазов, где они испытали ужасные страдания, они собирались открыто восстать против него и покончить с ним, предав его жестокой смерти. Они это исполнили бы, если бы он, предупрежденный об этом, не принял мер предосторожности, обойдя самых влиятельных |5| из них льстивыми речами (См. «Тайная история», гл. 2, § 26 до конца). Желая тогда оправдаться в брошенном ему обвинении, он усиленно старался принести персидской державе какую-нибудь великую пользу. И вот он тотчас делает попытку овладеть Дарой, но, как у меня рассказано раньше (II, гл. 28 § 35 сл.), был отражен и навсегда |6| отказался от мысли завоевать эту крепость. И в дальнейшем для него было ясно, что он не захватит ее внезапным набегом, настолько внимательно охранял ее находящийся там гарнизон; тем более он не надеялся, что, осадив ее, |7| сможет захватить какой-либо хитростью. Дело в том, что в городе Даре продовольствия всякого рода было предусмотрительно собрано в достаточном количестве на веки вечные, так чтобы в этом отношении он мог выдержать осаду очень долгое время, а кроме того, источник, пробивающийся очень близко на кремнистом и крутом месте, образует там большую реку, которая течет рядом с городом, причем те, которые хотели бы в эту сторону направить свои враждебные замыслы, не могли бы никуда отвести ее в другое место или помешать |8| ею воспользоваться вследствие неудобства местности. После же того, как эта река войдет во внутрь укреплений, протечет весь город и, наполнив все его бассейны, вновь затем выйдет из города, она очень близко от укреплений низвергается в расщелину земли и исчезает. И где она вновь появляется на поверхности земли, никому еще до этого времени |9| не удалось узнать. Эта расщелина в земле образовалась не с давних времен, но много времени спустя после того, как император Анастасий основал этот город; природа сама в этом месте по своему произволу создала эту трещину, и поэтому те, которые задумали бы осаждать город Дару, принуждены были бы страдать от полного недостатка воды. [395]
|10| Потерпев неудачу, как я сказал, в этой попытке, Хозрой пришел к убеждению, что если бы даже ему удалось взять другой какой-либо город римлян, он все-таки не мог бы утвердиться в середине римских земель, так как в тылу |11| у него осталось бы много неприятельских укреплений. Поэтому, разрушив до основания Антиохию, когда ему удалось взять ее, он ушел из римских пределов. Теперь мыслями он уже вознесся до небес, и надежды заносили его очень |12| далеко; он задумывал уже необычайные вещи. Услыхав, как варвары, жившие по левому берегу Понта Эвксинского и осевшие вокруг Меотийского Болота, бесстрашно нападают на землю римлян, он говорил, что и персам, если они завладеют Лазикой, возможно будет без , большого труда, всякий раз как они этого пожелают, идти прямо на Византию, нигде не переправляясь через море, как это постоянно |13| делают и другие варварские племена, которые живут там. Из-за этого персы стремились подчинить себе Лазику. Теперь я возвращаюсь к началу своего рассказа.
|1| 8. Так вот Хориан вместе с персидским войском стал лагерем около реки Гипписа. Когда об этом узнал царь колхов Губаз и начальник римского войска Дагисфей, то, |2| посоветовавшись, они совместно повели против врагов войско римлян и лазов. Оказавшись на другом берегу реки и став там лагерем, они стали совещаться о положении в данный момент, выгоднее ли им оставаться здесь и ожидать наступления неприятелей или же самим идти против врагов, чтобы этим показать свою храбрость и воочию поставить перед врагами факт своего презрения к ним; тем, что они сами начали наступление, можно было бы, по их мнению, |3| заставить поколебаться самомнение стоящих против них врагов. Когда одержало верх предложение тех, которые предлагали наступление, все тотчас двинулись против персов. И тут лазы не пожелали стоять с римлянами в одних рядах, выставляя на вид, что римляне вступают в сражение и подвергаются такой опасности не во имя спасения своей родины или своих близких; для них же, лазов, этот бой — |4| защита от опасности их детей, жен и отчих земель. Поэтому им было стыдно своих жен, если бы случилось им быть [396] побежденными в этом сражении. Они считали, что со всей необходимостью сама собой явится доблесть и смелость у тех, |5| которые ее даже не имеют. Поэтому они все воспылали желанием идти первыми один на один против врагов, чтобы римляне в этом деле не внесли смущения в их ряды, не будучи охвачены одинаковым с ними рвением и жаждой подвергаться |6| опасности.
Обрадованный таким воодушевлением лазов Губаз, созвав их недалеко от римлян, обратился к ним с такой |7| речью: «Я не знаю, воины, нужно ли мне обращаться к вам с речами, возбуждающими смелость. Я думаю, что ни в каком поощрении не нуждаются те, которых, как это случилось с нами теперь, возбуждает и воспламеняет к проявлению |8| храбрости тяжелое положение наших дел. Мы подвергаемся опасности во имя наших жен и детей, во имя земли наших отцов, одним словом, во имя всего того, из-за чего |9| подняли на нас оружие персы. Ведь ни один человек в мире добровольно не уступает тем, которые силою хотят отнять |10| что-либо из его достояния, так как сама природа заставляет его бороться за свое. Вы хорошо знаете, что жадность персов не имеет пределов, если они будут в состоянии добиться власти; если они победят нас в этой войне, они не только будут властвовать над нами, но наложат на нас дани и в других отношениях будут поступать с нами как с подданными, находящимися под их игом; ведь мы не забыли, как |11| недавно еще поступил с нами Хозрой. Пусть же не на словах только будет ваша решимость напасть на персов и имя лазов не будет равнозначно с трусостью. Да и не трудно нам, воины, сражаться с этими мидянами, с которыми мы не раз |12| сходились в бою и побеждали их. Людям уже привычным нет ничего трудного, так как уже раньше трудность дела была уничтожена упражнением и привычкой. Поэтому вам нужно презирать врагов, так как они были не раз побеждены в битвах нами и обнаруживают не одинаковую с нами |13| храбрость. А уже раз порабощенный дух обычно менее всего способен найти себе путь к бодрости. Так вот, подумав обо всем этом, исполненные добрых надежд, идите в рукопашный бой с врагами». [397]
|14| Сказав так, Губаз повел войско лазов и выстроил их следующим образом. Первыми шли всадники лазов, выстроенные фронтом, а позади, довольно далеко, за ними следовала |15| римская конница; ею командовал Филегаг, родом гепид, человек очень энергичный, и Иоанн, родом из Армении, исключительно хорошо знающий военное дело, сын Фомы, по прозванию Гудзы, о котором я упоминал раньше |16| в предшествующих книгах (II, гл. 30, § 4). В авангарде шли Губаз, царь лазов, и римский полководец Дагисфей с пехотой того и другого народа с тем расчетом, что если случится |17| всадникам бежать, то они очень легко могут спасти их. Таков был боевой строй римлян и лазов; а Хориан, выбрав из своих приближенных войск примерно тысячу человек, вооружив их панцирями и другим оружием, как только мог лучше, послал их немного вперед в качестве сторожевого отряда, а сам со всем остальным войском шел сзади их, |18| оставив в лагере небольшое количество воинов для охраны. Шедшая передовым отрядом конница лазов своими действиями покрыла позором сделанные ею заявления и обманула |19| своим поведением возлагавшиеся на нее надежды. Наткнувшись внезапно на передовые отряды врагов, она не вынесла даже вида их и, повернув тотчас коней, без всякого порядка стала отступать и стремительно, гонимая врагами, смешалась с римлянами, не отказавшись укрыться под защиту тех, |20| с которыми раньше не выражала желания даже стоять в одних рядах. Когда неприятельские войска оказались близко друг от друга, то вначале ни те, ни другие не начинали рукопашного боя и не сталкивались друг с другом. Если какой-либо отряд неприятелей с той или другой стороны делал набег, они отступали, а когда враги отступали, они их преследовали. В таких нападениях и отступлениях, в таких быстрых чередованиях они потратили много времени.
|21| В этом римском войске был некто Артабан, родом из персо-армян, который много раньше перебежал к армянам, подданным римлян, не просто, но убийством ста двадцати |22| воинственных и крепких персов дав римлянам ручательство в своей преданности. В то время Валериан был начальником римских войск в Армении. Придя к нему, Артабан [398] просил дать ему пятьдесят римлян. Получив просимое, он |23| пошел на укрепление, лежавшее в пределах персо-армян. Это укрепление занималось ста двадцатью персами. Они приняли его с его спутниками, так как еще не было ясно, что он, перейдя на сторону врагов, замыслил государственный |24| переворот. Он же, убив этих сто двадцать персов и разграбив все те богатства, которые были в этом укреплении (а их было очень много), вернулся к Велизарию и к римскому войску. Этим он доказал римлянам свою верность |25| и в дальнейшем входил в состав их войска. Во время этой битвы Артабан, взяв с собой двух римских воинов, вышел |26| на середину между двух войск, куда явились и некоторые из врагов. Устремившись на них, он тотчас же поразил копьем одного из персов, выдающегося и доблестью духа |27| и силою тела, и, сбросив с коня, поверг его на землю. Один из варваров, стоявший рядом с павшим, нанес мечом Артабану рану, но не смертельную, в голову, в области уха, но другой из спутников Артабана, родом гот, поразил этого самого человека, рука которого еще лежала на голове |28| Артабана, в левую сторону под ребра и отправил на тот свет. Тогда тысяча отборных персов, испуганные их гибелью, стали отступать и поджидать Хориана с другим войском персов и аланов и в скором времени соединились с ними.
|29| Тем временем под начальством Губаза и Дагисфея подошла к своим всадникам пехота, и с обеих сторон начался рукопашный |30| бой. Тут Филегаг и Иоанн, полагая, что у них не хватит сил, чтобы выдержать наступление варварской конницы, особенно потеряв надежду на силы лазов, соскочили |31| с коней и заставили всех римлян и лазов сделать то же самое. Образовав возможно более глубокую фалангу, они, все пешие, единым фронтом стояли против врагов, выставив |32| против них копья. Варвары, не зная, как им быть (они не могли ни делать отдельных налетов, так как их противники были пехотинцами, ни привести в беспорядок их фалангу), так как их кони, испуганные остриями копий и шумом щитов, поднимались на дыбы, обратились к метанию стрел, подбодряя себя надеждой, что благодаря массе стрел они |33| очень легко обратят врагов в бегство. То же самое стали [399] делать и римляне вместе с лазами. Так как с обеих сторон |34| пускалось очень много стрел, то и с той и с другой стороны пали многие. Персы и аланы пускали стрелы в гораздо меньшем числе, чем их противники. Но большинство их |35| попадало в щиты и отскакивало от них. В этом сражении суждено было погибнуть начальнику персов Хориану. Кем был поражен этот вождь, никому не было известно. По вола некоей судьбы одна из стрел, выделившись из целой тучи, вонзилась в нижнюю часть шеи и тотчас же окончила дни его жизни. Благодаря смерти одного этого человека |36| исход сражения был предрешен, и победа склонилась на сторону римлян. Как только Хориан упал с коня на землю лицом вниз, варвары быстро бежали в укрепление, а римляне вместе с лазами, идя следом за ними, убили многих, надеясь |37| взять неприятельский лагерь прямо с налета. Но тут один из аланов, выдающийся смелостью духа и силою тела и исключительно искусно умеющий посылать стрелы той и другой рукой, стал в самом узком месте прохода в лагерь и оказался, |38| сверх ожидания, непреоборимой преградой для наступающих. Но Иоанн, сын Фомы, подойдя к нему очень близко, внезапно поразил его копьем, и таким образом римляне и лазы овладели лагерем. Из варваров очень многие были убиты тут же, остальные же удалились в отечественные |39| пределы, как кто мог уйти. Так закончилось вторжение персов в пределы Колхиды; другое же их войско, подкрепив гарнизон в Петре большим количеством продовольствия и всеми остальными запасами, тоже удалилось.
|1| 9. Вот что произошло в это время. Лазы, прибывшие в Византию стали клеветать перед императором на Дагисфея, возводя на него обвинение в предательстве и в сговоренности |2| с мидянами. Они утверждали, что по уговору с персами он не захотел напасть на Петру, когда рухнули ее укрепления, и дал время врагам исправить эти укрепления при помощи мешков, наполненных песком, кладя их вместо |3| камней в той части укреплений, которая рассыпалась. Они говорили, что Дагисфей, побужденный к этому или деньгами, или небрежностью, отложил нападение на другое время и упустил столь благоприятный момент в данное время, [400] встретить который в дальнейшем он уже никогда не мог. Поэтому император велел заключить его в тюрьму и сторожить, а Бесса, который незадолго перед тем вернулся из Италии, назначив начальником войск в Армении, послал в Лазику, приказав ему стать во главе находящихся римских |5| отрядов. Там уже находился посланный с войском Бенил, брат Будзы, Одонах и Баба из Фракии, и Улигаг, |6| родом эрул. Набед, вторгнувшись в Лазику с войском, не сделал ничего достойного упоминания, но, находясь со своим войском в области абасгов, отпавших от римлян, и лазов, взял себе от них в качестве заложников шестьдесят |7| мальчиков из числа самых знатных. В числе того, что было сделано им мимоходом, надо отметить следующее: встретив в Апсилиях Феодору, жену Опсита (который был дядей |8| Губаза и царем лазов), он взял ее в плен и увел в пределы персов. Эта женщина была родом римлянка, так как издавна цари лазов посылались в Византию и, с согласия императора |9| вступая в родство с некоторыми из сенаторов, брали в их семьях себе законных жен. И Губаз, во всяком случае, был родом от такой римской женщины. Почему абасги решились на отпадение, я сейчас расскажу.
|10| Когда они низложили своих царей, как я об этом недавно говорил (гл. 4, конец), римские воины, посылаемые императором и уже давно расселившиеся среди них во многих пунктах, сочли возможным присоединить эту страну к владениям |11| Римской империи; вместе с тем они ввели у них некоторые новые порядки. В виду более насильственного проявления власти абасги, не вдумавшись в этот факт, пришли в негодование. Боясь, как бы в дальнейшем им не стать рабами римлян, они снова выбрали себе царьков — по |12| имени Опситу для восточной стороны и Скецарну для западной. Впав в отчаяние, что они лишились прежних благ, они естественно восстановили то, что раньше им казалось тяжким, так как то, что последовало затем, им показалось еще более плохим; боясь силы римлян, они в полной тайне перешли на сторону персов. Когда об этом услыхал император Юстиниан, он велел Бессу послать против них значительное |13| войско. Отобрав из римского войска очень многих и поставив [401] над ними начальниками Улигага и Иоанна, сына Фомы, Бесс тотчас отправил их на кораблях в область абасгов. |14| Случилось, что один из царьков абасгов, по имени Скепарна, находился у персов. Недавно вызванный Хозроем, он отправился к нему. Другой же, узнав о походе римлян, собрал всех абасгов и со всем рвением стал готовиться к войне с ними.
|15| За пределами апсилиев, при входе в пределы абасгов, есть место следующего рода: высокая гора, начинающаяся от Кавказского хребта и все понижающаяся, заканчиваясь |16| как бы лестницей, тянется вплоть до самого Эвксинского Понта. У подножия этой горы еще в древности абасги выстроили |17| очень сильное укрепление, по величине наиболее значительное. Здесь им всегда удавалось отражать нападение врагов, которые ни в коем случае не могут преодолеть неприступность этого места. Есть один только проход, ведущий в это укрепление и в остальную страну абасгов, по которому |18| нельзя идти людям даже по двое в ряд. Так что нет ничего удивительного, что приходилось идти туда один за одним, друг за другом, пешими и то с трудом. Над этой узкой тропой тянется очень отвесная и грозная в своей суровости |19| скала, идущая от лагеря до самого моря. Это место и носит название, достойное этого отвесного обрыва: люди, |20| говорящие здесь по-гречески, называют его «Трахеей» — сурово-кремнистым. И вот римское войско пристало к берегу между пределами абасгов и апсилиев; высадив воинов на сушу, Иоанн и Улигаг двинулись пешим строем, а моряки |21| на легких судах всем флотом следовали за войском вдоль берега. Когда же они подошли очень близко к Трахее и увидали над собой вооруженных и в боевом порядке абасгов, стоявших над этой тропой, о которой я только что говорил, вдоль всего обрыва, они остановились в большом недоумении, не зная, как им выйти из настоящего положения. Наконец Иоанн, глубоко поразмыслив, нашел средство выйти |22| из этого бедственного положения следующим образом. Оставив тут Улигага с половиною войска, он сам с остальными вновь сел на корабли. На веслах они обогнули место, где |23| Трахея подходит к берегу, и тем самым оказались в тылу у неприятелей. Подняв знамена, они пошли на врагов. Абасги, [402] увидя врагов, наседающих на них с двух сторон, уже не стали смотреть на возможность защищаться и не сохраняли своего боевого строя, но в полном беспорядке обратились в бегство и стали отступать с этого места все дальше и дальше. Страх, а поэтому и растерянность так сковали их, что они не могли сообразить ни о выгоде для них их родных |24| гористых местностей, ни того, что они легко могли здесь пройти. Преследуя их с двух сторон, римляне захватили и убили очень многих из них. Вместе с бегущими они бегом дошли до их укрепления и нашли ворота еще открытыми. |25| Сторожа не решались заложить ворота, принимая еще своих, убегавших сюда. И вот, преследующие, смешавшись с бегущими, ворвались в ворота, одни, гонимые жаждой |26| спасения, другие — стремлением захватить укрепление. Найдя ворота еще открытыми, они все вместе устремились в них. Сторожа у ворот не могли ни отделить абасгов от неприятелей, |27| ни закрыть ворота, так толпа давила на них. Таким образом, абасги, с радостью почувствовавшие себя внутри своих стен, оказались взятыми в плен вместе со своим укреплением. Но и римляне, полагавшие, что они победили врагов, |28| оказались здесь перед еще большей трудностью. Так как дома абасгов были многочисленны, отстояли друг от друга на близком расстоянии и, кроме того, были окружены со всех сторон своего рода стеною, то абасги, взойдя на них, защищались изо всех сил, поражая врагов в голову, охваченные, с одной стороны, опасением и страхом (перед римлянами), а с другой — жалостью к своим женам и детям |29| и чувством безвыходности своего положения, пока римляне не додумались поджечь дома. И вот, подложив огонь со всех сторон, они наконец одержали победу. Правитель абасгов Опсит с небольшим отрядом сумел бежать и удалился к |30| жившим поблизости гуннам, в пределы Кавказского хребта. Остальным досталось на долю или вместе с горевшими |31| домами обратиться в пепел, или попасть в руки неприятелей. Римляне взяли в плен жен начальников со всем их потомством; стены укрепления они разрушили до основания и всю страну опустошили жестоко. Так окончилась попытка абасгов отпасть. А у апсилиев произошло вот что. [403]
|1| 10. Апсилии издревле были подданными лазов. В этой стране есть крепость в высшей степени укрепленная; местные |2| жители называют ее Тзибилой. Один из знатных людей у лазов, по имени Тердет, который носил у этого народа название так называемого «магистра», 4 поссорившись с царем лазов Губазой и став его врагом, тайно вошел в соглашение с персами, что передаст им укрепление. Приведя |3| с этой целью войско персов, он отправился в Апсилию для выполнения этого замысла. Когда они были близко от крепости, Тердет с сопровождавшими его лазами, поехав вперед, оказался в укреплении, так как те, которые сторожили эту крепость, не имели никакого основания не доверять начальнику |4| лазов и поэтому не проявили к нему никакой подозрительности. Таким образом, подошедшее персидское войско Тердет принял в укреплении. Вследствие этого мидяне стали думать о захвате под свою власть не только Лазики, но и Апсилии. Ни римляне, ни лазы, занятые войной |5| вокруг Петры и теснимые войском мидян, не могли послать помощи апсилийцам. У начальника этой крепости была жена, родом из Апсидии, очень красивая лицом. В эту женщину внезапно безумно влюбился начальник персидского войска. Сначала он старался соблазнить ее; когда же |6| он увидал, что не имеет успеха, то без всякого колебания он применил насилие. Приведенный этим в яростный гнев, муж этой женщины ночью убил его самого и всех тех, которые вошли с ним в это укрепление, оказавшихся невинной жертвой страсти их начальника, и сам завладел укреплением. Вследствие этого апсилии отпали от колхов, упрекая их в том, что они не захотели оказать им помощи, когда |7| они подвергались насилию со стороны персов. Но Губаз послал к ним тысячу римлян под начальством Иоанна, сына Фомы, о котором я упоминал недавно; многими дружескими речами и обещаниями ему удалось привлечь их на свою сторону без всякого сражения и вновь сделать подданными лазов. Вот чем кончилось дело у апсилиев по поводу крепости Тзибилы.
|8| Приблизительно в это же время случилось, что жестокость Хозроя не оставила неприкосновенным даже его потомство. [404] Старший из его сыновей, по имени Анасозад (по-персидски это слово обозначает «Дарующий бессмертие»), поссорился с ним, так как позволил себе совершить ряд нарушений в образе жизни, а главным образом потому, что без всякого колебания делил ложе с женами своего отца. Сначала Хозрой наказал этого сына изгнанием. Есть в персидском государстве |9| страна Вазаина, в высшей степени цветущая, в которой находится город, называемый Белапатон, отстоящий |10| от Ктесифонта на расстоянии семи дней пути. Там должен был по воле отца жить этот Анасозад. В это время Хозроя поразила очень тяжелая болезнь, так что уже разнесся слух, |11| будто бы он умер: Хозрой по своей природе был болезненным. И действительно, он часто собирал около себя отовсюду врачей; в числе их был врач Трибун, родом из Палестины. |12| Это был человек ученый, во врачебном искусстве не уступающий никому, человек скромный, богобоязненный и в |13| высшей степени порядочный. Как-то вылечив Хозроя, когда |14| он был болен, он уехал из Персии, получив от Хозроя много ценных даров. Когда было установлено перед этим перемирие, Хозрой просил императора Юстиниана, чтобы он разрешил этому врачу остаться при нем целый год. Когда просьба его была удовлетворена, как я говорил об этом раньше (II, гл. 28, § 10), Хозрой велел Трибуну просить |15| у него, чего он только хочет. Он попросил у Хозроя не какие-либо сокровища, а отпустить ради него некоторых римских |16| пленников. Хозрой отпустил не только тех пленников, за которых он просил, назвав их поименно, людей знатных и известных, но и еще три тысячи других. За этот поступок Трибун получил великую славу среди всех людей. Вот что произошло тогда.
|17| Когда Анасозад узнал, что Хозрой сильно захворал, он, стремясь вступить на престол, решил произвести государственный |18| переворот. Даже когда его отец поправился, он тем не менее, склонив город к отпадению и подняв оружие |19| против отца, в юношеском задоре пошел на него войной. Услыхав об этом, Хозрой послал против него войско под начальством Фабриза. Победив его в сражении, Фабриз, захватив в свои руки Анасозада, немного спустя [405] отправил |20| его к Хозрою. Отец изуродовал глаза своего сына; он не отнял у него зрения, но снизу и cверху ужасным образом |21| вывернул ему веки. Закрыв глаза сыну и проведя по наружной стороне их раскаленной железной иглою он |22| таким образом изувечил всю красоту век. Хозрой сделал это единственно с той целью, чтобы у сына пропала всякая надежда на царскую власть: человеку, имеющему какое-либо физическое уродство, закон персов не позволяет делаться царем, как я об этом говорил в прежних книгах (I, гл. 11, § 4).
|1| 11. [558 год н. э.]Такова судьба всех попыток Анасозада. Так как |2| оканчивался пятый год перемирия, то император Юстиниан послал к Хозрою патриция Петра, носившего звание магистра с тем, чтобы они окончательно договорились и заключили |3| соглашение относительно Востока. Хозрой отослал его назад, пообещав, что в скором времени вслед за ним пошлет |4| человека, который все это устроит к обоюдной выгоде. Немного спустя он в свою очередь послал Исдигусну, страшно задиравшего нос и исполненного необычайного |5| хвастовства; для всех римлян было прямо невыносимой его спесь. Он вез с собой жену, детей и брата, за ним следовало и большое количество слуг. Можно было подумать, что эти люди идут в бой. Вместе с ними были и двое из знатнейших |7| персов, носивших на голове золотые диадемы (повязки). Обижало византийцев и то обстоятельство, что император Юстиниан обращался с ним не как с простым послом, но удостаивал его гораздо большей милости и принимал с гораздо |8| большей пышностью. Брадукий же не пришел вместе с ним в Византию, так как, говорят, Хозрой казнил его, |9| обвинив его только в том, что он был приглашен за стол императора: «Невероятно,— говорил он,— чтобы он, простой посредник, мог получить от императора столь великую честь, если бы он не предал интересов персов». Некоторые говорят, что сам Исдигусна оклеветал его, будто он вел |10| тайные переговоры с римлянами. И вот, когда этот посол впервые встретился с императором, он ни слова не сказал о мире, но жаловался, что римляне являются нарушителями перемирия, что во время этого перемирия Арефа и [406] сарацины, бывшие подданными римлян, наносили вред Аламундару; он приводил и другие ничтожные обвинения, о которых казалось бы не следовало совсем упоминать.
|11| Вот что происходило в Византии. В это время Бесс со всем римским войском осаждал Петру. Римляне вели подкоп под стены города, там, где и раньше Дагисфей, устроив |12| подкоп, разрушил стены. Почему они рыли в том же самом месте, я сейчас расскажу. Те, которые в древности построили этот город, по большей части фундамент стен положили на скале, в некоторых же местах они клали его на насыпи. |13| Такой была часть городской стены, обращенной на восток, не очень широкая; и с той и с другой стороны этого пространства фундамент стены был выстроен на скале, очень |14| крепкой и не поддающейся железу. Эту часть стены <на насыпи> старался подрыть в прежние времена Дагисфей, а теперь Бесс. Сама природа места не позволяла им идти дальше и естественно определяла и устанавливала ширину |15| подкопа. Когда же после ухода Дагисфея персы решили вновь строить развалившуюся часть укреплений, они эту |16| стройку стали производить не по прежнему образцу, а следующим образом. Заполнив пустое пространство гравием, они положили на него толстые бревна, остругав и сделав их все совершенно ровными; они связали их друг с другом так, чтобы зазоры были возможно шире; сделав их основанием вместо фундамента, они искусно над ними возвели всю стройку укреплений. Римляне этого не знали и думали |17| сделать подкоп под фундаментом. Вытащив из-под этих бревен, о которых я только что говорил, большое количество земли, они смогли раскачать на большое пространство укрепление, и часть его внезапно опустилась, однако стена не наклонилась ни на ту, ни на другую сторону, и ряды положенных камней не пришли в беспорядок, но целыми и невредимыми быстро опустились, как будто на какой машине, в пустое место, и стали, продолжая охранять старое свое |18| место, только высота стены укрепления стала меньше. Так произошло, что эти бревна, после того как из-под них была |19| вынута земля, опустились здесь книзу со всей стройкой над ними. Даже в таком виде эта стена не давала римлянам [407] возможности подняться на нее. Так как персов с Мермероем пришла сюда большая толпа, они сделали большую надстройку к прежнему сооружению и вывели таким образом очень |20| высокое укрепление. Когда римляне увидали, что покачнувшаяся |21| стена вновь стоит, они пришли в полное недоумение и не знали, что им делать. Вести дальше подкоп они уже не могли, так как их ров наткнулся на это препятствие (По другому чтению: «засыпан землею»), а тараном они никак не могли пользоваться, так как им приходилось сражаться у стен на крутом склоне, а эту машину можно было подтащить к стенам по месту ровному и совершенно гладкому.
|22| Случайно в этом войске римлян было несколько варваров |23| из племени сабиров; находились они здесь по следующей причине. Сабиры являются гуннским племенем; живут они около Кавказских гор. Племя это очень многочисленное, |24| разделенное, как полагается, на много самостоятельных колен. Их начальники издревле вели дружбу одни с римским императором, другие с персидским царем. Из этих властителей каждый обычно посылал своим союзникам известную |25| сумму золота, но не каждый год, а по мере надобности. Так вот и тогда император Юстиниан, призывая своих сторонников из сабиров на войну и прося прислать союзные |26| отряды, отправил к ним некоего человека с деньгами. В виду того, что враждебные им племена занимали все пространство между ними и римлянами и идти в Кавказские горы особенно с деньгами представлялось далеко не безопасным, этот человек, прибыв к Бессу в римский лагерь, где они находились, осаждая Петру, послал к сабирам людей с извещением, чтобы они возможно скорее прибыли к нему за получкой денег, Варвары, выбрав троих из своих начальников, с небольшим отрядом отправили их в область лазов. Прибыв туда, они вместе с римлянами приняли участие |27| в этом нападении на стены Петры. Когда они увидали, что римляне при сложившихся обстоятельствах не знают, что делать, и попали в безвыходное положение, они придумали такое приспособление (машину), какое ни римлянам, [408] ни персам, никому от сотворения мира не приходило в голову, хотя и в том и в другом государстве было всегда, да |28| и теперь есть, большое количество инженеров. Часто в течение всего времени и те и другие пользовались таким сооружением для разрушения стен в местностях, неровных и трудно доступных, но никому из них не пришла такая мысль, которая явилась тогда у этих варваров. С ходом |29| времени у людей появляются новые мысли и новые изобретения для их предприятий. И в данное время сабиры придумали соорудить таран, но не так, как он обычно сооружается, |30| а введя в него новшества следующего рода. На эту машину они не положили ни прямых, ни поперечных бревен, но, сплетя толстые ветки, всюду приделали их вместо, бревен; прикрыв машину шкурами, они сохранили форму тарана, подвесив на свободно двигающихся веревках посередине, как обыкновенно, одно только бревно, заостренное |31| и покрытое железом, как острие стрелы, чтобы часто бить им в стены укрепления. И настолько легким сделали они это сооружение, что не было никакой нужды в людях, находящихся внутри его, чтобы тащить или толкать его, но человек сорок, которые должны были, поднимая кверху, раскачивать бревно и бить им в стену, находясь внутри этой |32| машины, прикрытые кожами, могли без всякого труда нести этот таран на плечах. Варвары сделали три таких машины, взяв бревна с железом из тех таранов, которые римляне приготовили и не могли придвинуть к стене. Теперь же, человек сорок римских воинов, выбранных из самых храбрых, войдя во внутрь каждой из этих машин, без труда |33| поставили эти орудия рядом со стеной. По ту и другую сторону каждой машины стояли другие воины, в панцирях, прикрыв головы со всей тщательностью шлемами, держа в руках шесты, концы которых были снабжены железными крючьями. Это было сделано с той целью, чтобы, когда удары тарана в стену расшатают ряды камней, можно |34| было растаскивать этими шестами рассыпающиеся камни и откидывать их. Римляне принялись за дело, и стена уже стала качаться от частых ударов. Те, которые стояли по обеим сторонам машины, своими шестами с крючьями [409] вытаскивали из кладки сооружения те камни, которые уже |35| расрасседались, и откидывали их. Казалось, что город вот-вот будет взят. Но персы придумали следующее. Деревянную башню, которая давно у них была сделана, они поставили над стенами и наполнили ее самыми воинственными из своих воинов, одев их в панцири и покрыв голову и остальное тело <кожаным оружием с> набитыми железными |36| гвоздями. Наполнив сосуды серой, асфальтом и другим снадобьем, которое мидяне называют «навфа» — нефть, а эллины — «маслом Медеи», поджегши их, они стали бросать |37| на эти машины с таранами. Они чуть было все не сгорели. Но те, которые, как я сказал, стояли рядом с этими машинами, своими шестами (о них я только что упоминал), непрерывно подхватывая сосуды, бросаемые со всех сторон, и очищая от них крышу машин, тотчас же сбрасывали их |38| на землю. Они начинали уже думать, что не смогут долго выдержать такую работу, так как огонь, чего только ни касался, тотчас же все сжигал, если его немедленно не сбрасывали.
|39| Бесс, одетый в панцирь, вооружив так же все остальное войско и велев захватить много лестниц, повел его к той |40| части стены, которая развалилась. И обратившись к своим войскам только со столькими словами поощрения, сколько было нужно, чтобы не потерять такого благоприятного момента, он в дальнейшем своими подвигами заменил слова поощрения. Будучи человеком более семидесяти лет от роду, расцвет сил которого давно остался позади, он первый взошел |41| на лестницу. Тут произошла такая битва и такое проявление доблести со стороны римлян и персов, какого за |42| это время, думаю, нигде не было проявлено. Число варваров |43| равнялось двум тысячам тремстам воинов, а у римлян было до шести тысяч. Из них все и с той и с другой стороны, кто не был убит, были ранены; лишь очень немногим удалось |44| остаться невредимыми. Римляне всеми силами рвались на приступ, персы отражали их с большим трудом. С обеих сторон было много убитых, и была уже близка надежда, что персы отобьются от этого нападения. Самое сильное столкновение шло наверху лестниц; так как враги сражались здесь, нанося удары сверху, то тут погибало больше римлян, [410] |45| в том числе и сам начальник Бесс упал с лестницы на землю. Тогда поднялся ужасный крик с обеих сторон: варвары, сбегаясь со всех сторон, бросали в него свои копья, но его телохранители тотчас же стали вокруг него, с шлемами на головах, все одетые в панцири, сверху защищаясь еще поднятыми щитами; стоя друг с другом бок о бок, они устроили над ним как бы крышу, совершенно скрыв от опасности |46| своего вождя и всемерно отражая оружие, которым поражали враги. Огромный шум стоял от копий, непрерывно бросаемых врагами и ломавшихся о щиты и о другое оружие, все кричали и тяжко дышали; каждый чувствовал тяжесть |47| положения. Римляне, стараясь защитить своего вождя бросились на стену, не упуская ни одного благоприятного |48| момента, и этим заставили врагов податься назад. Тогда Бесс, не будучи в состоянии подняться (этому мешало и его вооружение, да и телом он был тяжел: он был человек полный и, как я сказал, уже в очень преклонном возрасте), не растерялся, хотя и находился в большой опасности, но тотчас же придумал то, чем мог спасти и себя, и все положение |49| римлян. Он велел своим телохранителям тотчас же |50| оттащить себя и унести возможно дальше от стены. Они так и сделали. Одни его тащили, другие отступали вместе с ним, держа щиты друг над другом, ровняя свой шаг по тому, как его тащили, боясь, чтобы он, оставшись без прикрытия, |51| не был поражен врагами. Когда Бесс оказался в безопасном месте, он поднялся и, обратившись к воинам со словами ободрения, пошел к стене и, взойдя на лестницу, вновь устремился |52| на штурм. Увлеченные им, римляне проявили по отношению к врагам подвиги, исполненные необычайней доблести. Испуганные этим, персы просили у своих неприятелей дать им какой-либо срок, чтобы, собрав свои вещи, |53| они смогли выйти из города и сдать его. Но Бесс, подозревая, что они готовят какое-либо коварство, чтобы тем временем укрепить стены, сказал, что натиска удержать он не может; тем же, которые хотят с ним встретиться по вопросу о соглашении, он сказал, что хотя и кипит битва и с той и с другой стороны, но тем не менее они могут пойти с ним к другой части стены, и при этом указал им одно место. Так [411] |54| как они не приняли его предложения, загорелась еще более сильная битва с большим шумом и напряжением. Когда, казалось, сражение становится нерешительным, случилось, что стена, которую раньше подрыли римляне, в другом еще |55| месте внезапно рухнула. Сюда бросились многие из воинов с обеих сторон. Так как римляне намного превосходили численностью врагов, они, хотя и разделились на две части, |56| все больше и больше поражали их копьями и, очень сильно тесня, наседали на врагов. Персы, теснимые с двух сторон, уже не могли в равной степени отражать римлян, но так как и они разделились на две части, то их малолюдство стало |57| совершенно ясно. Когда оба войска находились еще в таком затруднительном положении, что ни персы не могли заставить отступить наседавших на них римлян, ни римляне не были в состоянии силою проложить себе путь в крепость, один юноша, родом армянин, по имени Иоанн, сын Фомы, прозвище которого было «Гудза», оставил то место, где свалилась стена, и, покинув бой, который там кипел, взял с собой нескольких, очень немногих, из следовавших за ним армян, поднялся по отвесной крутизне, преодолев ее там, |58| где все считали эту крепость неприступной и оттеснил бывших там стражей. Оказавшись на верху стены, он ударом копья убивает одного из персов, охранявших здесь стены, который считался самым воинственным. Таким образом римлянам удалось подняться здесь на стены.
|59| Между тем персы, когда стояли на деревянной башне, зажгли большое количество огненосных сосудов, чтобы этим большим количеством снарядов сжечь стенобитные машины вместе с находящимися при них людьми, потому что защищающие их воины не смогут, думали они, своими шестами |60| своевременно отбросить все эти сосуды. Вдруг поднялся с большим шумом сильный южный ветер, |61| дувший им в лицо, и каким-то образом зажег у них одно из перекрытий башни. Персы, находящиеся здесь, сразу этого не заметили (все были заняты работой, и в то же время среди ужасного шума охвачены смятением и страхом; поэтому в виду такой крайности у них притупилось чувство внимания), и пламя, понемногу усилившееся, благодаря так называемому «маслу [412] Медей» и всем другим горючим составам, охватило всю |62| башню и сожгло всех находящихся там персов. Все они упали на землю обуглившиеся, одни с внутренней стороны стен, другие — с наружной, туда, где стояли стенобитные машины и окружавшие их римляне. Равным образом и остальные римляне, которые сражались у места разрушившихся стен, так как враги стали отступать и впали в малодушие, |63| оказались внутри укрепления и, таким образом, Петра была окончательно взята. Пятьсот персов бежали в акрополь и, захватив это укрепление, не предпринимали: никаких военных действий, всех же остальных, кроме убитых во время сражения, римляне взяли живыми; их всего |64| было приблизительно семьсот тридцать. Из них только восемнадцать нашли невредимыми, все же остальные были ранены. И из числа римлян пало много храбрых воинов, в том числе Иоанн, сын Фомы, пораженный кем-то из варваров камнем в голову во время вторжения в город. Этот человек проявил удивительные подвиги храбрости в битве с врагами.
|1| 12. На следующий день римляне, осаждая тех из варваров, которые заняли акрополь, стали предлагать им вступить в переговоры, обещая им неприкосновенность и соглашаясь дать в этом слово верности; они ожидали, что таким |2| образом персы сами отдадут себя в их руки. Но персы не шли на их предложения мира, и скорее готовились к отпору. Хотя они не надеялись, что смогут долго противиться в таком тяжелом положении, но собирались погибнуть с доблестью. |3| Желая отвратить их от такого намерения и направить их мысли к жажде спасения, Бесс велел одному из римских воинов подойти возможно ближе к осажденным и обратиться к этим людям с словами увещания. При этом |4| он указал, что бы он хотел сказать им. Этот воин, подойдя очень близко к акрополю, обратился к ним с такими словами: «Что случилось с вами, славные персы, что вы решились на эту гибель, упорно настаивая на своем неразумном стремлении к смерти и столь явно презирая стремление к доблести? Нет храбрости в том, чтобы противиться непреодолимому, нет разумности не хотеть подчиниться победителям. [413] Нет бесславия в том, чтобы жить, подчинившись постигшей |5| вас в данный момент судьбе. Необходимость, раз нет надежды на счастливый конец, справедливо не накладывает бесчестия, если заставляет делать то, что в другое время является |6| позором. Если зло непреодолимо, то оно тем самым ведет к признанию невиновности тех, кто ему подчинился. Поэтому не стремитесь с безумной настойчивостью бороться против явной опасности и свое спасение не сменяйте на пустое хвастовство; подумайте о том, что умершим уже невозможно воскреснуть опять, а оставшись живыми теперь, с течением |7| времени, если это для вас покажется лучше, вы можете наложить на себя руки. Обдумайте еще раз ваше последнее решение и примите во внимание то, что полезно для вас, зная, что из решений должны лучшими считаться те, которые в |8| оставляют возможность в них раскаяться и их изменить. Как своих сотоварищей по оружию мы жалеем вас, стремящихся к смерти, мы щадим вас; в том, что на жизнь вы смотрите как на что-то преходящее и относитесь к ней с равнодушием, |9| мы должны сочувствовать вам, так как таков закон и у нас, римлян и христиан. Для вас не будет никакой другой неприятности, кроме того, что вы перемените свой государственный строй на много лучший, получив своим владыкой |10| Юстиниана вместо Хозроя. В этом мы готовы дать вам любое слово верности. Не убивайте же сами себя, если есть для вас возможность спастись! Нет славы и счастья в том, что вы упорно стоите на том, чтобы подвергнуться, совершенно без пользы, самому страшному, так как это вовсе не значит проявлять доблесть, но просто стремиться |11| к смерти. Храбр тот, который твердо выносит всякие ужасы, если он думает, что это сулит ему какую-либо пользу. Люди не одобряют добровольной смерти, если какая-либо надежда на спасение является большей, чем опасность, которая грозит смертью; такое бесполезное лишение себя жизни является явным безумием. Если кто с неразумной дерзостью |12| стремится к смерти, это в глазах разумных является лишь не очень пристойным проявлением энергии. Кроме того, следует подумать и о том, как бы не показалось, что вы проявляете неблагодарность к божеству. Если бы оно хотело вас [414] погубить, оно, думаю, не отдало бы вас в руки тех, которые |13| стремятся вас спасти. Таково наше к вам отношение и теперь, конечно, вы сами подумайте о том, чего вы заслуживаете и какую судьбу себе изберете».
|14| Таково было к ним обращение. Но персы даже краем уха не хотели слушать этих речей: сознательно став глухими, |15| они делали вид, что ничего не слышат. Тогда римляне по приказу начальника бросили огонь в акрополь, думая, что таким |16| способом они заставят врага сдаться. Когда огонь широко распространился по крепости, варвары, хотя смерть была уже перед их глазами, зная что им предстоит очень скоро сгореть и обратиться в прах, не имея никакой надежды, не зная, как, защищаясь, они могли бы спастись, даже и в этом случае не захотели подчиниться, но вместе с акрополем в огне погибли все, вызвав тем величайшее удивление в римском |17| войске. Насколько Хозрой считал для себя Лазику важным местом, можно заключить из того, что, отобрав самых славных воинов, он поместил их в гарнизоне Петры и, заготовил такое количество оружия, что когда римляне разграбили его, то каждому из солдат досталось снаряжение |18| пяти человек, хотя и в акрополе сгорело его большое количество. Было найдено тут огромное количество хлеба и соленого мяса и всяких других запасов; всего этого осажденным |19| хватило бы лет на пять. Но вина персы тут не заготовили, |20| если не считать уксуса и большого количества бобов. Когда же римляне нашли тут и воду, текущую по водопроводу, они пришли в глубокое удивление, пока они не поняли всего устройства тайных водопроводов. Что это такое, я сейчас расскажу.
|21| Когда Хозрой, взяв Петру, поместил тут гарнизон, он хорошо знал, что римляне будут действовать против нее всякими способами и немедленно же попытаются разрушить |22| водопровод; поэтому он придумал следующее: ту воду, которая идет в город, он разделил на три части и, сделав очень глубокий ров, соорудил три водопровода, один в самом низу рва, заложив его камнями и навозом до середины рва; тут он скрыл второй водопровод, а сверху выстроил третий, так что он шел поверх земли и был видим всеми; сделано это [415] |23| было с целью скрыть, что этот водопровод трехэтажный. Римляне не догадались об этом в начале осады, поэтому, разрушив этот видимый водопровод, они не продолжали работы в глубь этого рва, но, прекратив работу по уничтожению первого, они думали, что у осажденных не будет воды. Но их небрежность в выполнении поставленной ими |24| задачи привела их к ложному выводу. Во время продолжения осады, когда римляне взяли некоторых из неприятелей |25| в плен, они узнали от них, что осажденные получают воду из водопровода. И вот, разрыв это место, они нашли заложенный там второй водопровод. Разрушив его они тотчас решили, что этим они окончательно сокрушили силу врагов. Но при этом втором выполнении первый случай их ничему |26| не научил. Когда же по взятии города они увидали, как я рассказывал выше, воду, текущую из водопровода, они |27| удивились и были в великом недоумении. Но услыхав от пленных то, что было сделано, они задним числом признали |28| тщательность врагов в выполнении поставленной задачи и собственную небрежность. Всех пленных Бесс тотчас же отослал к императору, а укрепления Петры разрушил до основания, чтобы враги не могли вновь доставить им |29| неприятностей. Император воздал ему великую хвалу за проявленную доблесть и особенно за предусмотрительность, за то, |30| что он дотла разрушил стены крепости. Таким образом, Бесс как своими военными успехами, так и личной доблестью, |31| проявленной им, заслужил удивление среди всех людей. Ведь когда он был поставлен во главе римского гарнизона, |32| то у римлян явилось большое доверие к нему как к человеку, в прежнее время очень храброму; но после того как он потерпел неудачу и Рим был взят готами так, как мной рассказано в предыдущих книгах (VII, [III], гл. 20, § 16 сл.), после того как погибло так много народа и почти истреблено было племя римлян, по возвращении его в Византию император |33| Юстиниан назначил его главнокомандующим в войне с персами. Все издевались над этим назначением и смеялись над решением императора, удивляясь, что он этому Бессу, столь решительно пораженному готами, этому старику, стоящему уже одной ногой в могиле, на закате жизни поручил вести [416] |34| войну с персами. Таково было мнение всех, и вдруг ему, как вождю, удалось показать всем и свое военное счастье и личную доблесть. Так в делах человеческих господствует не то, что кажется людям несомненным, а что намечает божья воля; люди привыкли называть это судьбой, не зная чего ради то, что совершается, движется тем путем и к той цели, которая представляется им ясной лишь в конце |35| концов. К тому, что кажется идущим против вероятия, любят прилагать имя судьбы. Но в этом случае пусть каждый думает так, как ему угодно.
|1| 13. Мермероес, боясь как бы за этот промежуток времени не случилось чего плохого с Петрой и оставленными там персами, поднялся всем войском и двинулся туда; самое |2| время года, следовавшее за зимою, побуждало его к этому. Узнав в пути о случившемся, он отказался от этого намерения, зная, что по сю сторону Фазиса, нет никакого другого |3| местечка, кроме Петры, где бы жили лазы. Повернув назад и захватив проходы из Иберии в Колхиду, там где Фазис представляет возможность переправы, он перешел его вброд, равно как и реку по имени Рион, которая тоже в этом месте была несудоходной; оказавшись, таким образом, на правом берегу Фазиса, он двинулся со своим войском на Археополь, |4| который был первым и самым значительным городом у лазов. Его воины за небольшим исключением были все всадниками, и за ними следовало восемь слонов. Стоя на них, персы |5| собирались, как с башен, поражать врагов в головы. И вполне законно всякий может удивиться выносливости персов в военном деле и их инженерному искусству, так как они ведущую из Иберии в Колхиду дорогу, бывшую вследствие покрытых лесом обрывов и непроходимой чащи зарослей в ужасном состоянии, покрытую лесами столь густыми, что раньше, казалось, по ней нельзя пройти даже пешему налегке,— сделали настолько ровной, что не только вся их конница прошла по ней без всякого труда, но они могли вести с собой в походе по этой дороге и слонов в любом |6| количестве. Пришли к ним сюда и их союзники гунны из числа |7| так называемых сабиров в количестве двенадцати тысяч. Но Мермероес, боясь, чтобы при такой численности эти [417] варвары не только не перестали по доброй воле повиноваться его приказаниям, но не совершили бы какого-либо насилия над самим персидским войском, позволил четырем тысячам из них идти вместе с ним походом, остальных же, богато |8| одарив деньгами, отпустил на родину. Римское войско состояло из двенадцати тысяч, но оно не было собрано в одном месте: в Археополе в качестве гарнизона было оставлено |9| три тысячи под начальством Одонаха и Бабы; оба они были люди опытные в военном деле. Остальное же войско стояло лагерем по сю сторону устья реки Фазиса с тем намерением, чтобы, снявшись отсюда, всеми силами идти на помощь туда, где появилось бы неприятельское войско. Во главе этого |10| войска стоял Бенил и Улигаг. Вместе с ними был и Вараз, |11| из Персоармении, недавно прибывший из Италии. За ним следовало восемьсот тзанов. Бесс же, как только взял Петру, больше уже не хотел подвергаться трудам, но, удалившись в область Понта и Армении, всячески заботился собрать доходы с своей провинции и такой своей мелочностью он |12| вновь погубил дело римлян. Если бы он тотчас же после победы, как я говорил, и по взятии Петры пошел в пределы лазов и иберов и, захватив находящиеся там теснины, укрепил их, то, по моему мнению, персидское войско не могло |13| бы пройти в область лазов. Теперь же этот военачальник, не захотев взять на себя этого труда, чуть ли не своими руками отдал врагам Лазику, мало обращая внимания на |14| гнев императора. Император Юстиниан обычно прощал все ошибки своим погрешившим начальникам, и поэтому не раз они были уличаемы в беззаконных деяниях как в своей личной жизни, так и в государственных преступлениях.
|15| У лазов возле самых границ Иберии были два укрепления (I, гл. 12, § 15), Сканда и Сарапанис. Расположенные |16| в труднопроходимых местах на отвесных скалах, они были недоступны. В прежнее время лазы с большим трудом охраняли их, потому что в этих местах не растет никаких злаков, |17| и люди доставляли сюда продовольствие, неся его на плечах. В начале этой войны император Юстиниан удалил |18| отсюда лазов и поставил гарнизон из римских воинов. [418] Немного спустя, из-за недостатка продовольствия, они покинули эти крепости, так как питаться, подобно, колхам, долгое время местным пшеном, к которому они не привыкли, они совершенно не могли, того же продовольствия, которое |19| приносили им лазы, совершая длинный путь, им совершенно не хватало. Персы захватили эти укрепления и владели ими; во время перемирия римляне вновь получили их в обмен на крепость Бол и Фарангий, как я сообщал об этом в прежних |20| книгах (I, гл. 22, § 18). Лазы уничтожили эти крепости до основания, чтобы персы не могли воспользоваться этими укреплениями против них. Но из этих двух укреплений персы вновь отстроили и заняли гарнизоном то, которое называется Скандой. После этого Мермероес повел войско мидийцев дальше.
|21| Был на равнине город, по имени Родополис; для тех, кто идет из Иберии в Колхиду, он первым попадается на пути. Доступ к этому городу был легкий, и его очень не трудно |22| было взять приступом. Поэтому за много времени до этого, боясь вторжения персов, лазы разрушили этот город до основания. |23| Когда узнали об этом персы, они прямо двинулись к Археополю. Но Мермероес, узнав, что враги стоят лагерем |24| около устья реки Фазиса, решил двинуться против них. Он думал, что для него будет лучше сначала покончить с ними, а потом приступить к осаде Археополиса с тем, |25| чтобы они не могли зайти в тыл персидскому войску и тем причинить ему неприятности. Пройдя очень близко под стенами Археополя, он, издеваясь, приветствовал находящихся |26| там римлян и задорно, по-мальчишески заявил им, что он скоро к ним вернется. Он сказал, что ему хочется сначала потолковать с другими римлянами, которые стоят лагерем |27| около реки Фазиса. Римляне в ответ сказали ему, чтобы он шел, куда хочет, но заявили, что если он встретится с находящимися |28| там римлянами, то к ним он уже не вернется. Когда начальники римского войска узнали, что персы идут на них, они испугались и, решив, что они не настолько сильны, чтобы выдержать натиск их сил, сели на приготовленные корабли и переправились через реку Фазис, погрузив на суда все, что могли увезти из заготовленного провианта, все же [419] |29| остальное бросив в реку, чтобы враги не могли им воспользоваться. Немного спустя туда со всем войском явился Мермероес, и, увидав пустым неприятельский лагерь, он пришел |30| в сильный гнев и сердился, не зная, что ему делать. Он сжег римский лагерь и его укрепления и, пылая гневом, тотчас же повернул назад и повел свое войско на Археополь.
|1| 14. Археополь лежит на очень обрывистом холме; мимо этого города течет река, сбегающая с гор, которые нависают |2| над городом. Нижние ворота его, дорога из которых ведет вниз по склону к подножию холма, не являются вполне недоступными, но дорога, ведущая к ним с равнины, на подъеме является неровной. Верхние же ворота, выходящие на обрыв, являются совершенно недоступными. Местность перед этими |3| воротами покрыта густой зарослью, которая простирается на большое пространство. Так как живущим в этом городе неоткуда получать воду, кроме как из реки, то те, которые основали здесь город, провели две стены до самой реки, чтобы им было возможно безопасно отсюда черпать воду. Мермероес именно тут и решил всеми силами штурмовать стену и упорно проводил следующим образом намеченный |4| им план. Прежде всего он велел сабирам делать много стенобитных машин, которые можно было бы людям носить на плечах; обычные машины он никоим образом не мог пододвинуть к укреплениям Археополя, так как они были расположены на подъеме горы. Он слыхал, какие машины были сделаны союзными с римлянами сабирами около стены Петры немного |5| раньше, и, подражая тому, что ими было там изобретено, он из этого опыта хотел извлечь для себя пользу. Они стали делать то, что он им приказал, и скоро сделали много стенобитных орудий, таких же, какие сделали для римлян недавно, как я рассказывал, союзные с ними сабиры. Затем к той части города, которая стоит на отвесных скалах, он послал так называемых доломитов, 5 поручив им всеми силами стараться |6| беспокоить находящихся на этой стороне неприятелей. Эти доломиты — варвары, живущие среди персов, никогда не |7| были подданными персидского царя. Поселившись на горах, отвесных и совершенно недоступных, с древних времен вплоть до наших дней они оставались независимыми; и только, [420] соблазненные платой, они пошли с персами, когда те отправились |8| в поход против своих врагов. Все они пехотинцы, у каждого |9| меч и щит, и в руках три дротика. Они умеют очень хорошо и быстро лазить по стремнинам и по вершинам гор, |10| как будто они бегают по гладкой равнине. Поэтому Мермероес поручил им штурмовать стены в этом месте, сам же он со всем остальным войском, со стенобитными орудиями и |11| со слонами двинулся к нижним воротам города. И вот персы и сабиры, пуская в стоящих на стенах тучу стрел и копий, которыми они, можно сказать, закрыли здесь небо, почти |12| добились того, что под их напором римляне готовы были оставить верх укреплений. Со своей стороны и доломиты, бросая свои дротики со скал, находившихся вне укреплений, еще в большей степени, чем первые, причиняли врагам |13| затруднения. Со всех сторон дела римлян были плохи, везде грозили им опасности и они испытывали самые тяжелые бедствия.
|14| Тогда Одонах и Баба, желая или показать личную храбрость, или испытать воинов, или под влиянием какого-то божественного наития, оставили наверху укреплений только очень немногих воинов, которым они велели отражать от стен штурмующих, всю остальную массу созвали к себе и обратились к ним с кратким поощрительным словом, сказав так: «Товарищи воины! Вы видите наше теперешнее опасное |15| положение, в какой нужде мы находимся. Но нам менее всего следует поддаваться малодушию перед этими бедами. Людям, которые отчаялись в спасении, есть одна только возможность спастись — не надеяться ни на какое спасение; |16| ведь тех, кто чересчур любит жизнь, по большей части неизменно постигает гибель. В наших трудных обстоятельствах нам нужно принять во внимание следующее: пока мы защищаемся от врагов здесь, за укреплениями сих стен, как бы мы смело ни сражались, дело нашего спасения не на очень |17| твердом основании. Битва, в которую мы вступаем издалека, ни у кого не оставляет возможности проявить свою личную |18| храбрость и по большей части находится во власти случая. Всякий же раз, когда происходит рукопашный бой, результат |19| его зависит от воодушевления, а вместе с храбростью является [421] и победа. Помимо этого, воины, достигшие успеха в столкновении, когда им приходилось сражаться за укреплениями, можно считать достигали не очень большого успеха, так как в данный момент, правда, им удавалось отразить от себя врагов, но на другой день опасность появлялась снова с той же силой, и через короткое время, потерпев поражение, они |20| погибают, что и естественно, со всеми своими укреплениями. Те же, кто победил врагов в рукопашном бою, на все остальное время избавившись от опасности, будут пользоваться полной безопасностью. Подумав об этом, пойдемте же на врагов со всей решимостью, полагаясь на вышнюю помощь, питая |21| благоприятные надежды именно вследствие выпавшего нам теперь отчаянного положения. Бог по большей части спасает тех, которые уже совсем не имеют надежды на спасение своими собственными силами».
|22| С такими словами увещания Одонах и Баба обратились к своим воинам. Затем они открыли ворота и бегом вывели |23| свое войско, оставив внутри города немногих по следующей причине. Накануне один из лазов, очень знатный в этом племени и обитавший в Археополе, завел переговоры с Мермероесом |24| относительно предательства своей родины. Мермероес сказал ему, что ничем другим он не доставит персам большего удовольствия, как если во время штурма стен он тайно подожжет помещения, где был сложен хлеб и другой провиант. |25| Он поручил ему это, считая, что произойдет одно из двух: или римляне, обратив все свое внимание на тушение пожара и, занятые им, дадут персам возможность перейти стены, или же, сражаясь на стенах, желая отразить персов, они оставят |26| без внимания эти горящие здания; и если таким образом сгорит хлеб и другие запасы, то они, персы, без большого труда |27| в короткое время возьмут Археополь осадой. С этой-то целью и поручил Мермероес данное дело этому лазу; он согласился и обещал, что точно выполнит поручение, когда увидит, |28| что штурм достиг полной силы, и, как только сможет, незаметно подложит огонь под эти здания. Когда римляне внезапно увидали, что поднимается пламя, то небольшое число их бросилось туда на помощь и с великим трудом потушили огонь, уже причинивший сильный вред, все же [422] |29| остальные, как сказано, двинулись на врагов. Напав на них внезапно, сверх всякого ожидания, они привели их в ужас и |30| многих убили: персы не осмеливались ни защищаться, ни сами напасть на них. Зная, что врагов очень мало, персы совершенно не думали, что они могут напасть на них, и шли |31| на приступ разрозненными отрядами и без всякого порядка. Одни из них, неся на плечах тараны, не были вооружены и не были готовы к бою, что и естественно, другие же, держа в руках натянутые луки, не имели никакой возможности |32| отразить неприятелей, наступающих густыми рядами. Таким образом, римляне и направо и налево сеяли между ними смерть. К тому же один из слонов, раненый, как говорят одни, или сам по себе пришедший в беспокойство, повернул назад, не слушая приказов, стал строптивым, сбросил с себя |33| тех, кто на нем сидел, и ворвался в строй других слонов. Варвары бросились от него бежать, а римляне с тем большим |34| бесстрашием преследовали их по пятам и избивали. И тут по справедливости можно удивляться, что римляне, зная, как можно отразить нападение врагов, пользующихся слонами, ничего не сделали из того, что должны были сделать, охваченные вполне понятным волнением при таких обстоятельствах, но в данном случае это само собой послужило им на пользу. Что это такое, я сейчас расскажу.
|35| Когда Хозрой и войско персов штурмовали стены Эдессы, то один слон, на которого сел большой отряд самых воинственных персов, представляя собой своего рода военную машину — «градорушительницу», был подведен к стене. Казалось вполне вероятным, что, одолев при его помощи |36| тех, которые защищались с башни, и поражая их частыми ударами в голову, персы скоро возьмут город. Но римляне |37| избегли этой опасности, повесив на башне поросенка. Повешенный за ногу (Коньектура kalwn Скалигер: «на веревке») поросенок естественно стал неистово визжать; приведенный этим в ярость слон перестал слушаться |38| и вскоре стал отступать и ушел назад. Вот что случилось там. А здесь сама судьба выполнила то, что было упущено вследствие небрежности римлян. Раз я уже упоминал об [423] Эдессе, не могу не рассказать о чуде, случившемся там перед |39| этой войной. Когда Хозрой решил нарушить так называемый вечный мир, одна женщина родила в этом городе ребенка |40| с двумя головами; во всем же остальном он был вполне нормальным. Значение этого стало ясно из последующего: как сам город Эдесса, так и почти все восточные страны и северные части Римской империи стали ареной борьбы двух властителей. Вот что случилось там. Теперь я возвращусь к своему рассказу.
|41| Когда таким образом на мидийское войско напала паника, то стоявшие у них в тылу, видя нестройное бегство находящихся впереди, не зная в чем дело, испугались и сами обратились |42| в беспорядочное бегство. Такой же страх напал и на доломитов: сражаясь с возвышенностей, они все это видели |43| и позорно бежали. Обратив всех в бегство, римляне одержали здесь блестящую победу. Варваров было убито до четырех тысяч, в том числе трое начальников: римляне захватили четыре персидских знамени, которые они тотчас же отправили |44| в Византию к императору. Говорят, что у персов погибло здесь не меньше двадцати тысяч лошадей; они не были убиты или ранены врагами, но им пришлось пройти длинный путь, вследствие которого они очень устали, а когда они оказались в Лазике, то из-за недостатка корма, получали его очень мало; таким образом, страдая от голода, они ослабели и в большом количестве погибали.
|45| Потерпев неудачу в этой попытке, Мермероес со всем войском удалился в Мохерезис, так как, даже понеся неудачу |46| под Археополем, персы все же владели большей частью остальной Лазики. Мохерезис отстоит от Археополя на один день пути. В этой области много многолюдных поселков. Из всех земель Колхиды это самая лучшая. Тут выделывается |47| вино и растет много хороших плодов, чего нет нигде в остальной Лазике. По этой стране протекает река по имени Рион; в древности колхи построили здесь укрепление, большую часть которого впоследствии они сами разрушили до основания, так как оно было расположено на равнине и, по |48| их мнению, давало легкий доступ и возможность его завоевать. На греческом языке в то время это укрепление [424] называлось Котиаион, теперь же лазы называют его Кутаисом, изменяя произношение букв в этом имени вследствие незнания |49| (греческого) языка. Так передал это Аргиан в своей истории. 6 Другие же говорят, что в древности в этих местах был городок и назывался он Койтайос. Отсюда происходил и двинулся походом Ээт, и вследствие этого поэты называют |50| его самого Койтайеем, а колхидскую землю Койтаидой. Мермероес со всей энергией решил тогда вновь построить это укрепление, а так как у него для этого ничего не было приготовлено, а кроме того, приближалась уже зима, то он возможно поспешнее заменил деревянными сооружениями |51| обвалившиеся части укрепления и остался там. Очень близко от Кутаиса находится весьма сильное укрепление, называвшееся Уфимерей; его охраняли своим гарнизоном лазы со |52| всей тщательностью. В этой охране вместе с ними принимали |53| участие и римские воины, правда очень немногочисленные. Итак, здесь сидел <в лагере> со всем своим войском Мермероес, занимая лучшие места Колхиды и мешая неприятелям доставлять провиант в укрепление Уфимерей или пойти в область, |54| так называемую Сванетию или Скимнию, хотя она была им подчиненной. Обычно если враги занимают Мохересис, то для римлян и лазов отрезан путь в этой местности. Таковы были тогда военные дела в стране лазов.
|1| 15. В Византии после Хозроя Исдигусн, ведя переговоры |2| с императором Юстинианом о мире, потратил на это много времени. После долгих споров в конце концов они договорились о том, чтобы во владениях того и другого властителя было установлено пятилетнее перемирие, и чтобы за это время, взаимно обмениваясь посольствами и безбоязненно передавая |3| друг другу сообщения, они устранили наконец разногласия относительно Лазики и Сарацин. Они договорились, что за это пятилетнее перемирие персы получат от римлян двадцать центенарий золота (две тысячи фунтов) и еще других шесть центенарий за те восемнадцать месяцев, которые протекли после первого перемирия до того времени, когда оба |4| они взаимно отправили друг к другу послов. На этих условиях, |5| говорили персы, будет возможно вести переговоры о перемирии. Эти двадцать центенарий Исдигусн хотел получить [425] и увезти с собой тут же, но император сначала хотел давать каждый год по четыре центенария с той целью, чтобы иметь |6| залог в том, что Хозрой не нарушит договора. Но в конце концов римляне выплатили немедленно всю условленную |7| сумму, чтобы не показалось, что они каждый год платят дань персам. Обычно люди больше стыдятся позорных слов, чем |8| поступков. Был у персов некий Берсабус, как его называли, |9| человек очень знатный и очень большой друг царя Хозроя. Некогда он потерпел поражение в Армении от Валериана и был им взят в плен; Валериан тотчас же отправил его в Византию |10| к императору. Долгое время он находился здесь под |11| стражей. Хозрой был готов заплатить за него большие деньги, чтобы видеть Берсабуса вернувшимся в пределы Персии. И вот теперь, когда Исдигусна попросил за него, император Юстиниан отпустил этого человека. Этот посол говорил императору, что за это он убедит Хозроя увести из Лазики |12| персидское войско. Так было заключено между римлянами и персами это пятилетнее перемирие, на двадцать пятом году |13| единодержавного правления императора Юстиниана. Многие римляне были очень недовольны этим миром. Справедливы ли были эти упреки, или неосновательны, как это бывает у подданных, я этого сказать не могу.
|14| Говорили, что этот договор был заключен, когда власть персов над Лазикой была особенно крепка. Сделано это было с той целью, чтобы в течение этих пяти лет никто не мог их тревожить, и чтобы они могли все это время, ничего не |15| боясь и не неся никаких трудов, занимать лучшие земли Колхиды. Поэтому, как говорили, в дальнейшем римляне не смогут во веки веков никакими силами выгнать их отсюда, а для персов оттуда будет легкий доступ к самой Византии. Обращая на это внимание, многие сердились и, полные |16| негодования, недоумевали, почему все это сделано. И то, что для персов, по мнению многих, издавна было предметом особых вожделений, но чего, казалось, им не удастся добиться ни войной, ни другим каким-либо способом (я имею в виду то, чтобы заставить римлян платить ежегодно налоги и сделать их своими данниками), теперь под видом перемирия |17| они весьма прочно закрепили за собой такое положение. [426] Ведь Хозрой, в сущности, наложил на римлян ежегодную дань в четыре центенария, чего явно он искони домогался; теперь под благовидным предлогом за одиннадцать лет и шесть месяцев он получил сорок шесть центенариев под видом перемирия, заменив слово «дань» словами «мирное условие». А тем временем он продолжал производить насилия и вести |18| войну в Лазике, как было сказано. Римляне уже не надеялись на то, что в дальнейшем они каким-либо способом смогут |19| скинуть с себя это бремя, и чувствовали себя уже в неприкрытом виде данниками персов. Таково было тут настроение. Исдигусна же, нагруженный деньгами, как никогда еще ни один посол, и став одним из богатейших людей среди персов, отправился домой; император Юстиниан, оказав ему величайшие |20| почести, отпустил его, одарив огромными дарами. Из всех послов один этот не находился под надзором; и сам он и те варвары, которые следовали за ним в очень большом числе, имели полное право встречаться и беседовать с кем угодно и ходить повсюду по городу, покупать и продавать, что заблагорассудится, составлять контракты и заниматься торговыми сделками вполне безопасно, как будто в своем собственном городе, причем никто из римлян не сопровождал их и не считал нужным, как бывало прежде, наблюдать на ними.
|21| В это время случилось нечто такое, чего никогда, насколько мы знаем, раньше не бывало. Была уже осень, жара же и духота на удивление всем стояла такая, как будто была середина лета, так что всюду распустилось, как будто действительно весною, огромное количество роз, ничем не отличающихся от |22| обычных. Деревья почти все принесли второй урожай плодов, и на виноградных лозах вновь появились гроздья, хотя |23| немного дней назад был уже закончен сбор винограда. На основании этого люди, опытные в толковании таких явлений, предсказывали, что произойдет нечто неожиданное |24| и важное; одни из них говорили — хорошее, другие же наоборот — плохое. Я лично считаю, что это произошло по той причине, что в большей степени, чем обыкновенно, дули южные ветры, и поэтому в стране получилась в нарушение |25| обычной погоды большая жара, неестественная для этого [427] времени года. Если же это, как говорят такие предсказатели, и знаменует что-либо, чему суждено совершиться сверх всякого ожидания, то лучше всего мы это узнаем из последующего.
|1| 16. В то время как у римлян и у персов шли в Византии |2| переговоры, вот что случилось в стране лазов. Царь лазов Губаз был на стороне римлян, так как он знал, что ему за то, что он принял участие в заговоре на жизнь Хозроя, грозила |3| смерть, как я об этом рассказывал в предыдущих книгах (II, гл. 29, § 2). Но из других лазов большинство относилось плохо к римлянам, терпя большие насилия от римских воинов; особенно они были раздражены против начальников войска. Поэтому большинство их склонялось на сторону мидян, не потому, чтобы они были восхищены персами, но потому, что они стремились при их содействии избавиться |4| от власти римлян, предпочитая из бед те, которых еще не было. Был в числе лазов человек не последний по известности, по имени Феофобий. Он самым тайным образом вступил |5| в переговоры с Мермероесом и соглашался сдать ему Уфимерей. Меремероес, воспламеняя его великими надеждами, побуждал его на это дело, твердо пообещав, что он будет одним из самых близких друзей царя Хозроя, а у персов на памятниках на вечные времена будет записан за это благодеяние, а затем, прибавил он, «за это ты будешь велик и славой и богатством, и могуществом». Окрыленный всем этим, |6| Феофобий еще горячее принялся за дело. В это время у римлян и у лазов не было никакой свободы сношений; напротив, персы с полной свободой ходили по всем этим местам, а из римлян и лазов одни скрывались у реки Фазиса, а другие прятались, захватив Археополь или какое-либо другое укрепление в этой местности. Сам Губаз, царь лазов, мог |7| быть покойным, только держась на вершинах гор. Поэтому Феофобий без большого труда смог исполнить данное Мермероесу обещание. Придя в укрепление, он стал говорить лазам и римлянам, находившимся здесь в гарнизоне, что все войско римлян погибло, что все дело царя Губаза и окружающих его лазов проиграно, что вся Колхида стоит на стороне персов |8| и что ни у римлян, ни у Губаза нет ни малейшей надежды [428] вернуть себе власть над этой страной. До сих пор, говорил он, все военные действия вел один только Меремероес, приведя с собой семьдесят тысяч отборных персидских воинов и имея большое количество варваров сабиров; теперь же пришел сюда и сам царь Хозрой с несказанным войском, только что соединился с ними, так что в дальнейшем не хватит |9| для такого войска всей земли колхов. Такими чудесными рассказами Феофобий поверг в великий страх тех, кто занимал эту крепость в качестве гарнизона, и они не знали, что |10| им делать. Они стали умолять его, во имя бога его отцов, заклиная его, чтобы он, насколько у него есть силы, помог |11| им в их теперешнем положении. Он им обещал, что согласен принести от Хозроя твердые обещания личной безопасности, но с тем, что они сдадут персам крепость. Когда люди согласились |12| на это, он тотчас ушел и, вновь явившись к Мермероесу, все передал ему. Мермероес, отобрав из персов людей самых известных и выдающихся по храбрости, отправился вместе с ними в Уфимерей с тем, чтобы, дав твердые обещания находящимся там в гарнизоне относительно их имущества |13| и личной безопасности, занять эту крепость. Так персы овладели укреплением Уфимереем и вполне закрепили за |14| собой власть над страной лазов. И не только одну страну лазов подчинили себе персы, но и Скимнию и Сванию, и таким образом для римлян и для царя лазов все эти места от |15| Мохерезиса вплоть до Иберии в силу этого стали недоступны. Отражать врагов и удерживать их наступление уже не могли ни римляне, ни лазы, так как они не решались ни спуститься с гор, ни выйти из укреплений и сделать на врагов нападение.
|16| При наступлении зимы Мермероес возвел в Кутаисе деревянные стены и оставил там гарнизон из персов, особенна воинственных, не менее трех тысяч; равно и в Уфимерее он |17| оставил достаточное количество воинов. Отстроив и другое укрепление лазов, которое они называют Сарапанис, |18| лежащее у самых крайних пределов земли лазов, он оставался там. Но затем, узнав, что римляне и лазы собираются |19| и устраивают лагерь у устья реки Фазиса, он со всем войском пошел на них. Когда об этом узнал Губаз и начальники римского войска, они, не ожидая прибытия неприятелей, ушли [429] |20| и спаслис, кто где мог. Губаз бежал в горы и там на вершинах зимовал со своими детьми, женой и с наиболее близкими родственниками, твердо борясь против бедствий, поставивших его в безвыходное положение; в довершение всего ему пришлось переносить суровое время года; бодрость у него поддерживалась надеждой на будущую помощь из Византии; |21| этим он подбодрял себя, как это свойственно людям, в постигшей его судьбе, мечтая о лучшем. И остальные лазы из почтения к царю Губазу переносили эту зимнюю пору на вершинах гор столь же стойко, как и он, не опасаясь здесь со стороны врагов ничего для себя плохого, так как, если бы враги задумали против них какое-либо враждебное выступление, то им помешали бы, особенно зимой, эти горы, являющиеся неприступными и непроходимыми; но от голода, |22| холода и других бедствий они почти умирали. Мермероес же по возможности выстроил много домов в селениях Мохересиса и собрал в эти места отовсюду провиант; рассылая некоторых перебежчиков по вершинам гор, он сумел многих привлечь к себе, давая им твердые и верные обещания безопасности.
Так как они не знали, как добыть себе продовольствия, он им доставил его в достаточном количестве и заботился о них, как о своих. Он организовал и все остальное, |23| не боясь ничего, как будто бы он был хозяином страны. Губазу он написал следующее: «Два качества регулируют у людей ход их жизни, это — сила и благоразумие. Те, которые своей силой превосходят своих соседей, сами живут, как им угодно, и тех, которые слабее их, всегда ведут за собой, куда хотят; тех же, которые вследствие своей слабости должны служить более сильным, врачуя свое бессилие разумностью действий, поступают так, как угодно сильнейшим, покорно следуя за ними и благодаря этому тем не менее могут жить в своей родной стране; и благодаря своей покорности они могут наслаждаться всем для себя желательным, |24| чего им пришлось лишиться из-за своей слабости. Не бывает так, чтобы все это встречалось у одних народов, а у других бы этого не было, но это — обычное явление у всех людей; повсюду, где бы они на земле ни жили, такой образ действия [430] |25| неразрывно вошел в их природу, как и всякая другая особенность их характера. Так вот и ты, любезнейший Губаз, если ты думаешь, что сможешь победить персов на войне, не медли, |26| и да не будет у тебя никаких колебаний. Ты найдешь нас готовыми встретить твое нападение в любом месте страны лазов и противиться тебе, борясь за эту страну, которая в нашей |27| власти. Так что тебе дана будет полная возможность сражаться с нами и проявить свою доблесть. Но если ты и сам знаешь, что ты не в состоянии сопротивляться силе персов, то, милейший, воспользуйся второй возможностью, припомнив знаменитое «Познай самого себя» и преклонись перед |28| своим владыкой Хозроем, как царем, победителем и господином. Проси у него прощения за содеянное тобою, проси его милости, чтобы в дальнейшем ты мог избавиться от удручающих |29| сейчас бедствий. Что касается меня, я берусь сделать царя Хозроя милостивым к тебе; он по моей просьбе даст тебе залог верности своего слова, прислав в качестве заложников детей знатнейших у персов лиц, так что ты безопасно будешь пользоваться до скончания дней твоих всем, |30| и личной безопасностью, и своим царским званием. Если же тебе не по душе ни то, ни другое предложение, то уйти в другую страну и дай наконец отдых лазам, ставшим несчастными из-за твоего неразумия, дай им придти в себя от поразивших их бедствий и, руководимый несбыточной надеждой, не пожелай навлечь на них окончательную гибель. Я имею в виду |31| твою надежду на помощь римлян. Они никогда не смогут отомстить за тебя, как не могли это сделать до сих пор». |32| Вот что написал Мермероес. Но Губаз не послушался и этих его увещаний, но оставался на вершинах гор, мечтая о помощи римлян и вследствие своей ненависти к Хозрою меньше |33| всего желая дать себя убедить и потерять надежду на римлян. Ведь люди по большей части свои мысли приноравливают к тому, что им желательно, и этим руководятся, отдавая себя во власть тех речей, которые им нравятся; они охотно принимают все те выводы, которые из них следуют, не продумывая, не являются ли они ложными. Наоборот, на те речи, которые их огорчают, они сердятся и не верят им, не исследовав, не являются ли они справедливыми. [431]
|1| 17. Около этого времени пришли из Индии какие-то монахи. 7 Узнав, что император Юстиниан очень озабочен тем, чтобы римлянам не приходилось покупать шелка при посредничестве персов, они, явившись к императору, обещали ему, что так устроят дело с шелком, что никогда уже не нужно будет римлянам делать этих покупок ни у персов, своих |2| врагов, ни у какого-либо другого народа; они говорили, что провели много времени в стране, которая называется Сериндой, находящейся севернее многих племен (Таков перевод при чтении (Haury) uper.. при чтении (Dindorf) hper перевод таков: «где много племен индийцев») индийцев; там они точно изучили, как возможно производить шелк |3| в земле римлян. Когда император все дальше и дальше расспрашивал их, допытываясь, правилен ли их рассказ, монахи стали рассказывать, что творцами шелка-сырца являются червяки, что природа является их учительницей, заставляющей |4| их непрерывно работать. Доставить червяков оттуда живыми невозможно, но их зародыши (яички) — вполне возможно и легко. Зародышами этих червей являются яички, которых каждый червяк кладет бесчисленное |5| множество. Эти-то яички много времени спустя, после того как они положены, люди, закопав их в навозе и здесь в достаточной |6| степени долго их согревая, делают живыми. Когда они это рассказали, император, обещав одарить их великими |7| благами, убедил их подтвердить свой рассказ делом. Тогда они вновь отправились в Серинду и принесли в Византию яички шелковичного червя и сделали так, как рассказано, т. е. чтобы обратить яички в червей, они выкармливали их листьями тутового дерева; этим они достигли того, что в дальнейшем |8| в земле римлян стал добываться шелк-сырец. Так вот как шли тогда военные дела у римлян и персов, и что произошло относительно шелка.
|9| 18. По истечении зимы (552/3 год) прибыл к Хозрою Исдигусна со всеми деньгами и доложил ему, о чем он договорился. Получив деньги, Хозрой без промедления утвердил перемирие, но ни в коем случае не пожелал отказаться |10| от Лазики. На эти деньги, раздав их в качестве подарка [432] гуннам-сабирам, он набрал их большое число и с несколькими персами тотчас отправил к Мермероесу. Ему он приказал вести дело со всей энергией и для этого послал ему много |11| слонов. Выступив со всем персидским и гуннским войском из Мохересиса, Мермероес двинулся на крепости лазов, |12| ведя с собой слонов. Римляне нигде не выступали против него в открытом сражении, но спокойно держались у устья реки Фазиса, под начальством Мартина, чувствуя себя в полной |13| безопасности, хорошо защищенные крепкой позицией. К ним пришел и царь лазов Губаз. По воле судьбы это мидийское |14| войско не сделало ничего плохого ни римлянам, ни лазам. Прежде всего, узнав, что в одной из крепостей находится сестра Губаза, Мермероес повел туда войско с тем, чтобы |15| каким бы то ни было способом взять ее. Так как находящиеся там в гарнизоне защищались очень решительно, и так как сама природа помогала им неприступностью положения, то |16| варвары должны были удалиться, ничего не сделав. После этого персы со всем своим рвением устремились на абасгов. Но римляне, занимавшие гарнизоном Тсибилу, захватили проход, бывший очень узким и окруженный отвесными горами, как я говорил об этом раньше (гл. 10), и при таких обстоятельствах совершенно непроходимый, и остановили |17| дальнейшее продвижение персов. Поэтому, не имея возможности заставить уйти стоящих против него врагов, Мермероес повел назад войско и тотчас же направился к Археополю с целью его осадить. Но напрасно попытавшись взять его укрепления штурмом, потерпев в этом неудачу, он и |18| здесь повернул назад. Римляне преследовали отступающих врагов и в неудобном для персов месте многих убили; в их |19| числе пал и начальник сабиров. Около его трупа закипел сильный бой к сумеркам персы одолели противников и обратили их в бегство, а сами удалились в Кутаис и в Мохересис. Вот что было сделано здесь римлянами и персами.
|20| В это время дела римлян в Ливии шли очень хорошо. Иоанн, которого император Юстиниан назначил начальником всех этих мест, достиг здесь успехов неслыханных и невероятных. |21| Привлекши на свою сторону одного из маврусийских вождей, по имени Кутзину, он прежде всего победил в [433] сражении всех остальных, а немного спустя подчинил себе Анталу и Иавду, которые имели власть над маврусиями, жившими в Бизакии и Нумидии, и они следовали за ним, как |22| будто они были его рабами. В результате этого у римлян в течение ближайшего времени не было никакой войны в Ливии. За это время страна, сильно обезлюдевшая от предшествующих войн и восстаний, окрепла.
Комментарии
1. По данным греческих мифографов Ясон и Медея бежали не прямо в Грецию, а сначала на север к Тавриде.2. Поставленное в скобках, по мнению Хаури, было написано на полях рукописи и потом попало в текст Прокопия.
3. Это событие падает на 428 год. Ошибку данного указания можно легко установить по Аммиану Марцеллину, XXXI, 3. Переход гуннов через Дон был в 376 году, прежде чем вестготы перешли через Дунай. Ср. Иордан, 24.
4. Т. е. magister officiorum (своего рода гофмаршал). Византийский двор был вообще образцом для других «христианских» дворов маленьких царьков.
5. Некоторые рукописи дают чтение DolomhtaV — «хитрые-коварные». Древние Коссеи?
6. Этого нет в книгах Страбона.
7. Ср. Зонара, 3, 283.
КНИГА VIII
|1| 18. Пока здесь происходили эти
события, вот что произошло в Европе. Как я
рассказал в предыдущих книгах (VII [III] гл. 34, § 45 сл.),
гепиды заключили мир с |2| лангобардами,
бывшими им врагами. Но так как они не были в
состоянии совершенно устранить все разногласия,
бывшие между ними, то они стали думать, что
немного времени спустя |3| им все же
предстоит воевать друг с другом. И вот,
собравшись со всеми силами, они всем народом
пошли друг на друга. |4| Во главе гепидов
стоял Торисин, а во главе лангобардов — Аудуин.
За тем и за другим следовало много десятков тысяч
бойцов. Они уже были близко один от другого, но
еще не |5| видали войск друг друга.
Внезапно на тех и на других напал страх, который
называют паническим, и заставил всех их и без
всякой причины бежать назад на месте остались |6|
лишь одни предводители с очень немногими
воинами. Они пытались вернуть своих воинов,
задержать их бегство, но им этого не удалось
сделать ни лестью, ни жалобными |7|
мольбами, ни страшными угрозами. Придя в великий
страх при виде своего войска, так беспорядочно
разбегающегося во все стороны (он не знал, что та
же судьба постигла и неприятелей), Аудуин тотчас
же послал некоторых из своих приближенных |8| к
врагам с тем, чтобы просить мира. Когда его послы
пришли к начальнику гепидов Торисину и увидали
то, что происходит у них, то на основании того, что
произошло у них самих, они поняли, что случилось и
у неприятелей. Тогда, явившись к Торисину, они
стали спрашивать его, |9| где же вся масса
воинов из земли, им управляемой. Он не стал
отрицать ничего из случившегося и сказал им:
«Бежали, никем не гонимые». Тогда и они, прервав
его, заявили: «То же самое случилось и с
лангобардами. Раз ты, король, сказал нам правду,
то и мы не скроем от тебя нашего [434] |10|
положения. Поэтому раз богу не угодно, чтобы оба
эти племени губили друг друга, и он разрушил их
враждебный друг другу строй, внушив им обоим
спасительный страх, то последуем и мы за божьим
промыслом и прекратим войну». «Согласен,— |11|
сказал Торисин,— да будет так». Таким образом,
они заключили перемирие на два года, с тем, чтобы
за это время, взаимно посылая друг к другу
уполномоченных и послов, они могли окончательно
и точно разобраться в разногласиях и их
ликвидировать. Таким образом, разошлись тогда
оба эти народа. 8|12| Не имея возможности за время этого перемирия придти к разрешению противоречий, возникших между ними, они |13| вновь собирались начать военные действия. Так как гепиды боялись Римской империи (они были уверены, что римляне будут помогать лангобардам), они решили привлечь к себе |14| на помощь некоторых из гуннов. Поэтому они послали к властителям кутригуров, которые жили тогда у Меотийского Болота, и просили их помочь им провести совместно с ними |15| войну против лангобардов. Кутригуры тотчас же послали гепидам двенадцать тысяч человек, во главе которых среди других стоял Хиниалон, человек, исключительно хорошо |16| знавший военное дело. Так как гепиды в данный момент были очень стеснены присутствием этих варваров — срок нужный для войны еще не наступил — оставался еще целый год перемирия,— то они убедили их за это время сделать набег на земли императора, устроив таким образом мимоходом из-за своей неготовности к войне коварное и враждебное нападение |17| против римлян. Так как римляне внимательно охраняли переправу через Истр в Иллирии и во Фракии, то гепиды, переправив этих гуннов через Истр на противоположный берег в своей области, направили их на римские владения. |18| Они опустошили здесь почти все местности, император же Юстиниан придумал сделать следующее. Отправив послов к правителям гуннов-утигуров, которые жили по ту сторону Меотийского Болота, он упрекал их и называл несправедливым их бездействие по отношению к кутригурам: бездеятельность, когда хотят погубить друзей, нужно считать в числе |19| самых несправедливых поступков. Ведь, говорил он, [435] кутригуры, являющиеся вашими ближайшими соседями, отнеслись к вам с полным пренебрежением, несмотря на то, что сами они ежегодно получают от Византии крупные суммы денег и некоим образом не хотят отказаться от нанесения обид римлянам, но ежедневно делают набеги и грабят их без |20| всякого стеснения. А они, утигуры, не участвуя в этом, не получают никакой выгоды и не делят добычи с кутригурами, а в то же время они игнорируют, что римлянам наносится вред, хотя издревле они являются самыми близкими друзьями |21| римлян. Указав все это утигурам и богато одарив их деньгами, кроме того, напомнив, сколь много даров и раньше часто они получали от него, император Юстиниан убедил их немедленно двинуться походом на оставшихся кутригуров. |22| Пригласив себе на помощь из живших рядом с ними готов, которых называли тетракситами, две тысячи воинов, они всем |23| народом перешли реку Танаис. Начальствовал над ними Сандил, человек очень разумный и опытный в военных делах, |24| достаточно известный своей силой и храбростью. Перейдя через реку, они вступили в рукопашный бой с многочисленным войском кутригуров, вышедшим против них. Так как они очень храбро отбивались от нападения, то битва затянулась надолго; наконец утигуры, обратив в бегство врагов, |25| многих убили. Лишь немногие бежали и спаслись, кто как мог. Забрав в качестве рабов их детей и жен, враги вернулись домой.
|1| 19. Так эти варвары сражались тогда друг с другом, как я рассказал. Когда опасность войны у них достигала уже критического момента, римлянам удалось воспользоваться удивительно |2| счастливым обстоятельством. Те римляне, которые находились под властью кутригуров на положении рабов, говорят, в числе многих десятков тысяч, скрывшись во время этого сражения с возможной поспешностью, ушли оттуда, никем не преследуемые, и вернулись в родную землю, получив от чужой победы для себя выгоду в том, что является |3| самым дорогим. А император Юстиниан, послав военачальника Аратия к Хиниалону и к другим гуннам, велел объявить им, что произошло в их земле, и, предложив им деньги, уговорить их возможно скорее уйти из земли римлян. [436] |4| Узнав о нападении утигуров и получив от Аратия большие деньги, варвары согласились не производить больше убийств, не обращать никого из римлян в рабство и не делать ничего другого неприятного римлянам и так удалиться отсюда, как если бы они шли здесь через страну, занятую друзьями. |5| Они договорились и о том, что если эти варвары будут в состоянии, вернувшись в свою страну, там основаться, то и в дальнейшем они сохранят верность римлянам; если же им остаться там будет невозможно, то они снова вернутся в землю римлян, и император одарит их какими-либо местами во Фракии, с тем чтобы они, поселившись здесь, в дальнейшем были подручными римлянам (федератами) и со всей тщательностью оберегали страну от всех других варваров.
|6| Но и из тех гуннов, которые были побеждены в сражении и успели бежать от утигуров, две тысячи пришли в землю |7| римлян вместе со своими детьми и женами. Во главе их, кроме других, стоял Синний, который много лет назад воевал под начальством Велизария против Гелимера и вандалов. Они обратились с просьбой о защите к императору Юстиниану. Он принял их с полной охотой и велел поселиться в местечках |8| Фракии. Когда узнал об этом Сандил, царь утигуров, он пришел в сильное раздражение и гнев: ведь этих кутригуров, родственных ему по крови, мстя им за обиду, нанесенную ими римлянам, он выгнал из их родных пределов, а теперь они, принятые самим императором, поселились на землях римлян и будут жить еще лучше, чем прежде. Поэтому он отправил к императору послов с упреками за такой поступок, не вручив им никакого письма, так как и до сих пор гунны совершенно безграмотны, не слышат ничего о науках и не занимаются ими, нет у них даже и простых учителей (По другим рукописям: «азбуки»), и дети растут у них, не изучая грамоты. Эти послы, как это бывает у самых варварских народов, должны были устно передать императору то, что их царь поручил им |9| сообщить императору. И представ перед лицом императора Юстиниана, они заявили, что вместо письма их устами говорит их царь Сандил следующее: «В детстве одну слыхал я [437] поговорку и помню ее, и если я что-либо из нее не забыл, то |10| эта поговорка такова. Говорят, что дикий волк мог бы, как это ни трудно допустить, переменить свою волчью шкуру, но характера своего он никогда изменить не может, так как |11| природа его ему этого не позволяет. Вот что,— говорит Сандил, пользуясь поговорками,— слыхал я еще от стариков, таким иносказательным словом намекавших на человеческие отношения. Знаю это и я сам, научившись на опыте, насколько |12| можно было научиться варвару, живущему в полях: пастухи берут себе собак еще щенками и заботливо воспитывают их дома; собака — животное очень ценное и преданное тем, кто его кормит, и самое памятливое на оказанное ему добро. Делается это пастухами с тою целью, чтобы в случае, если волки кинутся на стадо, эти собаки отразили их нападение, являясь хранителями и спасителями стад. И я думаю, что так |13| все это делается повсюду на земле. Никто из всех людей не видал, чтобы собаки злоумышляли против стада или чтобы волки когда-либо его защищали, но природа как бы дала |14| определенный характер собакам, овцам и волкам. Думаю я, что и в твоей империи, где может происходить очень много различных вещей, может быть даже самых удивительных, такая |15| перемена нигде произойти не может. Или покажите моим послам нечто подобное, чтобы я на пороге старости узнал что-либо из необычного; если же везде неизменно бывает одно и то же, то тебе не следует оказывать гостеприимство племени кутригуров, создавая себе такое, думаю я, подозрительное соседство; ведь тех, которых ты не мог выносить, когда они были далеко от твоих границ, ты теперь |16| хочешь поселить на одной земле. Немного пройдет времени, и они покажут римлянам свой истинный, свойственный им характер. Дай кроме того, не будучи врагами, они не перестанут злоумышлять против Римской империи в надежде, что даже побежденные они получат от тебя лучшее положение, чем имели раньше; ни тем более, будучи друзьями, не будут стоять за римлян, отражая тех, кто захочет совершать набеги на вашу землю, из страха, что, проведя дело блестяще по воле судьбы, они увидят побежденных ими, находящимися у вас в лучшем положении, чем они сами. Так и мы: [438] живем мы в хижинах в стране пустынной и во всех отношениях бесплодной, а этим кутригурам дается возможность наедаться хлебом, они имеют полную возможность напиваться |17| допьяна вином и выбирать себе всякие приправы. Конечно, они могут и в банях мыться, золотом сияют эти бродяги, есть у них и тонкие одеяния, разноцветные и разукрашенные |18| золотом. А ведь эти же кутригуры в прежние времена обращали в рабство бесчисленное количество римлян и уводили |19| их в свои земли. Этим преступникам не казалось, между прочим, недопустимым делом требовать от них рабских услуг: они считали вполне естественным бить их бичами, даже если бы они ни в чем и не провинились, и даже подвергать смерти, одним словом, применять к ним все, на что дает право господину-варвару |20| его характер и полная его воля. Мы же своими трудами и опасностями, где мы рисковали нашей жизнью, избавили этих пленных соотечественников ваших от властвующей над ними судьбы, мы вернули их родителям, они были |21| теми, за кого мы взяли на себя всю тяжесть войны. И вот, в ответ на поступки как со стороны нас, так и со стороны <этих разбойников> по отношению к вам вы поступили как раз обратно тому, чего мы заслужили: мы продолжаем жить среди нашей прежней наследственной бедности, а эти кутригуры поделили пополам владение страной с теми, которые избегли рабства |22| у них, спасенные нашей доблестью». Вот что сказали послы утигуров. Император, всячески обласкав их и утешив массой даров, в скором времени отправил назад. Вот что было тогда.
|1| 20. В это время между племенем варнов 9 и теми воинами, которые живут на острове, называемом Бриттия, произошла |2| война и битва по следующей причине. Варны осели на севере от реки Истра и заняли земли, простирающиеся до северного Океана и до реки Рейна, отделяющего их от франков и других |3| племен, которые здесь основались. Все те племена, которые в древности жили по ту и другую сторону реки Рейна, имели каждое свое собственное название, а все их племя вместе называлось германцами, получив одно общее наименование (По Haury; многие эту фразу выкидывают). |4| Остров же Бриттия лежит на этом Океане, [439] недалеко от берега, приблизительно стадий в двухстах против устья Рейна; этот остров находится между Британией (Ирландией) |5| и островом Фулой (Исландией). В то время как Британия лежит по отношению к крайним пределам Испании на запад, отстоя от материка не меньше чем на четыре тысячи стадий, Бриттия лежит позади Галлии, той, которая обращена к Океану, т. е. к северу по отношению к Испании и Британии. Фула же, насколько это знают люди, лежит в крайних |6| пределах Океана, обращенного к северу. Но относительно Британии и Фулы мною все уже рассказано в предшествующих книгах (VI [II], гл. 15, § 4 сл.). Остров Бриттию занимают три очень многочисленных племени, и у каждого из них |7| есть свой король. Имена этих племен следующие: ангилы, фриссоны |8| и одноименное с названием острова бриттоны. И таково многолюдство, как можно думать, этих племен, что каждый год большое количество их с женами и детьми выселяется |9| и переходит в пределы франков. Эти последние поселяют их в тех частях своей земли, которые считаются более малолюдными, и поэтому франки заявляют, что остров (Бриттия) |10| принадлежит им. И действительно, немного раньше король франков, отправив к императору Юстиниану в качестве послов в Византию своих близких и доверенных, послал вместе с ними нескольких человек из ангилов, с гордостью заявляя, что и этот остров находится под его властью. Но достаточно говорить об этом острове, называемом Бриттией.
|11| Немного раньше некий муж, по имени Гермегискл, правил варнами. Стараясь всячески укрепить свою царскую власть, он взял себе в законные жены сестру франкского короля |12| Теодеберта, так как недавно у него умерла его прежняя жена, бывшая матерью одного только сына, которого она и оставила отцу. Имя ему было Радигис. Отец сосватал за него девушку из рода бриттиев, брат которой был тогда царем племени |13| ангилов; в приданое дал за нее большую сумму денег. Этот Гермегискл, проезжая верхом по какой-то местности с знатнейшим из варнов, увидал на дереве птицу, громко каркавшую. |14| Понял ли он, что говорила птица, или он почувствовал это как-либо иначе, как бы там ни было, он, сделав вид, что |15| чудесным образом понял предсказание птицы, сказал [440] присутствующим, что через сорок дней он умрет и что это ему предсказала птица. «И вот я,— сказал он,— заботясь уже вперед, чтобы мы могли жить совершенно спокойно в полной безопасности, заключил родство с франками, взяв оттуда теперешнюю мою жену, а сыну своему нашел невесту в стране |16| бриттиев. Теперь же, так как я предполагаю, что очень скоро умру, не имея от этой жены потомства ни мужского, ни женского пола, да и сын мой еще не достиг брачного возраста и еще не женат, слушайте, я сообщу вам мое мнение, и если оно покажется вам небесполезным, как только наступит конец моей жизни, держитесь его и исполните в добрый час. |17| Так вот я думаю, что варнам будет более полезным близкий |18| союз и родство с франками, чем с островитянами. Вступить в столкновение с вами бриттии могут только с большим промедлением и трудом, а варнов от франков отделяют только воды реки Рейна. Поэтому, являясь для вас самыми близкими соседями и обладая очень большой силой, они очень легко могут приносить вам и пользу и вред, когда только захотят. |19| И конечно, они будут вредить, если им в этом не помешает родство с вами. Так уж ведется в жизни человеческой, что могущество, превосходящее силу соседей, становится тяжким и наиболее склонным к насилию, так как могущественному соседу легко найти причины для войны с живущими рядом |20| с ним, даже ни в чем не виновными. При таком положении дел пусть невеста-островитянка моего сына, вызванная для этого сюда, уедет от вас, взяв с собой все деньги, которые она получила от нас, унося их с собою в качестве платы за обиду, как этого требует общий для всех людей закон. А мой сын Радигис пусть в дальнейшем станет мужем своей мачехи, как это разрешает закон наших отцов».
|21| Так он сказал; на сороковой день после этого предсказания он захворал и в назначенный судьбою срок окончил дни своей жизни. Сын Гермегискла получил у варнов царскую власть, и, согласно с мнением знатнейших лиц из числа этих варваров, он выполнил совет покойного и, отказавшись от |22| брака с невестой, женился на мачехе. Когда об этом узнала невеста Радигиса, то, не вынеся такого оскорбления, она возгорела |23| желанием отомстить ему. Насколько местные варвары [441] ценят нравственность, можно заключить из того, что если у них только зашел разговор о браке, хотя бы самый акт и не совершился, то они считают, что женщина уже потеряла |24| свою честь. Прежде всего, отправив к нему с посольством некоторых из своих близких, она старалась узнать, чего ради он так оскорбил ее, хотя она не совершила прелюбодеяния и не сделала ничего плохого по отношению к нему. |25| Так как этим путем она не могла ничего добиться, то душа ее обрела мужскую силу и смелость, и она приступила к военным |26| действиям. Тотчас собрав четыреста кораблей и посадив на них бойцов не меньше ста тысяч, она сама стала во главе |27| этого войска против варнов. С ней шел и один из ее братьев, с тем чтобы устраивать ее дела, не тот, который был королем, |28| но тот, который жил на положении частного человека. Эти островитяне являются самыми сильными из всех нам известных |29| варваров и на бой идут пешими. Они не только никогда не занимались верховой ездой, но и не имели даже понятия, что такое за животное лошадь, так как на этом острове никогда не видали даже изображения лошади. По-видимому такого животного никогда не бывало на острове Бриттии. |30| Если же кому-либо из них приходится бывать или с посольствами, или по другой какой-либо причине у римлян или у франков, или у других народов, имеющих коней, и им там по необходимости приходилось ездить на лошадях, то они не могли даже сесть на них, и другие люди, подняв, сажают их на лошадей, а когда они хотят сойти с лошади, вновь подняв |31| их, ставят на землю. Равно и варны не являются всадниками, и они все тоже пехотинцы. Таковы эти варвары. На кораблях во время этого похода у них не было специальных гребцов, но все они были сами гребцами. У этих островитян не было и парусов, они всегда плавали на веслах.
|32| Когда они переплыли на материк, то девушка, которая стояла во главе их, устроив крепкий лагерь у самого устья реки Рейна, осталась там с небольшим отрядом, а своему брату |33| со всем остальным войском велела идти на врагов. И варны стали тогда лагерем недалеко от берега океана и устья Рейна. Когда ангилы прибыли сюда со всей поспешностью, то и те и другие вступили друг с другом в рукопашный бой, [442] |34| и варны были жестоко разбиты. Из них многие были убиты в этом сражении, остальные же вместе с царем обратились в бегство; ангилы недолгое время преследовали их, как это |35| бывает у пехотинцев, а затем возвратились в лагерь. Девушка сурово приняла вернувшихся к ней и горько упрекала брата, утверждая, что он с войском не сделал ничего порядочного, |36| так как они не привели к ней живым Радигиса. Выбрав из них самых воинственных, она тотчас послала их, приказав им привести к себе живым этого человека, взяв его в плен |37| каким угодно способом. Они, исполняя ее приказ, обошли все места этой страны, тщательно все обыскивая, пока |38| не нашли скрывающимся в густом лесу Радигиса. Связав его, они доставили его к девушке, И вот он предстал пред ее лицом, трепеща от страха и полагая, что ему тотчас же предстоит умереть самой позорной смертью. Но она, сверх ожидания, не велела его убить и не сделала ему никакого зла, но, упрекая за нанесенное ей оскорбление, спросила его, чего ради, презрев договор, он взял себе на ложе другую жену, хотя его невеста не совершила против него никакого нарушения |39| верности. Он, оправдываясь в своей вине, привел ей в доказательство завещание отца и настояние своих подданных. Он обратил к ней умоляющие речи, присоединив к ним в свое оправдание многие просьбы, обвиняя во всем |40| необходимость. Он обещал, что, если ей будет угодно, он станет ее мужем и то, что сделано им раньше несправедливого, он |41| исправит своими дальнейшими поступками. Так как девушка согласилась на это, то она освободила Радигиса от оков и дружески отнеслась к нему и во всем другом. Тогда он тотчас отпустил от себя сестру Теодеберта и женился на бриттийке. Таков был исход этого дела.
|42| На этом острове Бриттии древние люди воздвигли длинную стену, разделявшую его на две неравные части; и по обеим сторонам этой стены и климат, и земля, и все остальное не |43| одинаковы. Область на восток от этой стены имеет здоровый климат соответственно с каждым временем года, умеренно |44| теплый летом, прохладный зимой; живет здесь многочисленное население, ведущее такой же образ жизни, как и остальные люди; деревья в установленные сроки года, как везде, [443] приносят обильные плоды, и нивы у них покрыты посевами не хуже, чем в других местах. И водами эта страна достаточно |45| богата. Часть же страны, обращенная на запад, совершенно другая, так что вообще человеку прожить там даже полчаса невозможно. Там бесчисленное количество ехидн и змей; на долю этой страны досталось много диких животных всякого |46| рода. И самое удивительное, местные жители говорят, будто если кто, перейдя через стену, попадает на ту сторону, он тотчас же умирает, не имея сил вынести заразного воздуха этой страны. Говорят, что и животные, попавшие туда, тотчас же |47| поражаются смертью. Раз я уже дошел в своем повествовании до этого места, мне показалось необходимым привести следующий рассказ, совершенно подобный сказке. Я лично целиком ему не верю, хотя это не раз рассказывалось бесчисленным числом людей, которые утверждали, что они сами лично были свидетелями этих фактов, а другие, что они своими ушами слышали рассказы об этом. Поэтому я решил, что мне не следует совершенно обойти молчанием эти сообщения, чтобы не подумали, будто я, описывая дела, касающиеся острова Бриттии, чего-нибудь не знаю из происходящего здесь.
|48| Говорят, что в это место собираются души умерших. 10 Каким образом это происходит, я сейчас расскажу, так как я не раз слыхал, как люди серьезно об этом рассказывали, хотя все это скорее можно отнести к фантазиям сновидений. |49| На берегу океана, обращенному к острову Бриттии, находится много деревень. В них живут люди, занимающиеся рыбной ловлей, обработкой земли и плавающие на этот остров по торговым делам. Они все подчинены франкам, но никогда не платили им никакой дани, издревле освобожденные от этой тяготы, как говорят, за некую услугу, о которой я сейчас |50| расскажу. Местные жители говорят, что на них возложена обязанность по очереди перевозить души умерших. Те, кому обычно в наступающую ночь по порядку предстоит идти в наряд, как только начнет смеркаться, уйдя к себе домой, |51| ложатся спать, ожидая того, кто позовет их на работу. Глубокой ночью они слышат стук в двери, и чей-то глухой голос |52| зовет их на эту работу. Они без всякого промедления [444] поднимаются с ложа и идут на берег, не соображая, какая сила толкает их так действовать, но тем не менее ощущая необходимость |53| так делать. Там они видят уже готовые корабли, но совершенно без людей, при этом корабли не их, а совершенно |54| другие. Взойдя на них, они берутся за весла и чувствуют, как эти корабли перегружены массой взошедших на них, так что они осели в воду до края палубы и до самых уключин, поднимаясь над водой на какой-нибудь палец; видеть же они никого не видят. Таким образом они гребут целый час и |55| пристают к Бриттии. Когда же они плывут на своих кораблях тоже без парусов, на одних веслах, они с трудом за сутки совершают этот переезд. Когда они пристанут к острову, тотчас же происходит высадка, и тотчас эти корабли (Точнее: «эти египетские корабли мертвых») у них становятся легкими и, поднявшись над волнами, сидят в воде |56| только до киля. Из людей они не видят никого, ни тогда, когда плывут с ними, ни тогда, когда они высаживаются с корабля, но они говорят, что слышат какой-то голос, который, как кажется, называет принимающим эти души по имени каждого из тех, которые плыли вместе с ними, прибавляя указание на прежние их должности, которые они имели, |57| и называя также их отчество. Если случится, что с ними плывут и женщины, то произносятся и имена мужей, с которыми они жили. Вот что местные жители говорят происходит здесь. Я же возвращаюсь к своему прежнему рассказу.
|1| 21. Так шли военные дела в каждой отдельной области. Война же с готами была вот в каком положении. Когда император вызвал Велизария в Византию, как мною рассказано в предшествующих книгах (VII [III], гл. 35), он держал его в большом почете и даже после смерти Германа он не захотел послать его в Италию, но, считая его начальником восточных сил, он держал его при себе, поставив во главе |2| своих императорских телохранителей. По служебному положению Велизарий был первым среди всех римлян, хотя некоторые из них были раньше его записаны в списки патрициев |3| и возвысились до консульского кресла; но даже и в этом случае все уступали ему первое место, стыдясь [445] ввиду его доблести пользоваться своим законным правом |4| и на основании его выставлять свои права. Это очень нравилось императору. Иоанн, сын Виталиана, зимовал в Салонах (см. VII [III], гл. 40, § И). Поджидая его, отдельные начальники римского войска в Италии в течение этого времени оставались в бездействии. Так окончилась зима, а с ней пришел к концу шестнадцатый год войны с готами, которую описал Прокопий.
|5| С наступлением нового (551/2) года Иоанн имел в виду покинуть Салоны и со всем войском двинуться возможно |6| скорее против Тотилы и готов. Но император запретил ему это делать и приказал ждать на месте, пока не прибудет к нему евнух Нарзес. Он решил его назначить начальником |7| в этой войне с диктаторскими полномочиями. Почему императору было угодно так сделать, определенно никто этого не знал: ведь мысли императора узнать невозможно, если нет на то его воли. То же, что в народе говорили в качестве |8| догадок, я расскажу. У императора Юстиниана явилась мысль, что другие начальники римского войска меньше всего захотят слушаться Иоанна, заявляя, что они ничуть |9| не ниже его по служебному достоинству. Поэтому император боялся, как бы они, высказывая несогласие с его мнением, или даже по зависти сознательно вредя, не привели |10| в расстройство весь план. Но я слыхал от одного римлянина (это был один из римских сенаторов) вот еще какой рассказ, |11| когда я был в Риме. Так вот он говорил, что во время правления Аталариха, внука Теодориха, стадо быков как-то уже к ночи шло в Риме через площадь, которую римляне |12| называют Форумом Мира. Здесь находится храм Мира, еще |13| в древние времена пораженный молнией. Перед этой площадью есть древний водоем, и около него стоит медный бык, |14| думаю, работы афинянина Фидия или Лисиппа. В этом месте стоит много статуй, созданных этими двумя ваятелями. Тут стоит и другое произведение Фидия; на это указывает надпись, находящаяся на статуе. Тут же стоит и «Телка» Мирона. Древние римляне охотно украшали Рим лучшими |15| произведениями Эллады. И вот этот римский сенатор говорил, что один из быков этого стада, кастрированный, отстав от [446] |16| других, вошел в этот водоем и стал над медным быком. Случайно проходил здесь один человек, родом этруск, в общем казавшийся простым; сообразив то, что здесь произошло, он сказал (этруски и до моего времени отличаются даром предсказаний и толкований), что будет время, когда евнух |17| победит владыку Рима. Тогда этот этруск и его речи вызвали смех. Люди любят смеяться над предсказаниями раньше их выполнения; не опровергнутые никаким другим доказательством, на основании только того, что они еще не совершились и что нет полной уверенности в том, что они сбудутся, они |18| считают их похожими на какую-то смешную сказку. А теперь, прилагая это знамение к тому, что совершилось, они |19| удивляются. Может быть поэтому Нарзес был назначен военачальником против Тотилы или потому, что мысль императора провидела будущее, или потому, что судьба повелела |20| совершиться этому. И вот Нарзес был послан, получив от |21| императора значительное войско и большие деньги. Когда он со своими спутниками достиг середины Фракии, то, прервав на некоторое время путь, он задержался в Филиппополе, так как войско гуннов, напав на Римскую империю все грабило и опустошало, ни у кого не встречая сопротивления. |22| Когда же одни из них двинулись к Фессалонике, а другие к Византии, он, с трудом освободившись отсюда, двинулся дальше.
|1| 22. В то время как Иоанн в Салонах ожидал Нарзеса, а Нарзес, связанный нашествием гуннов, двигался с крайней медлительностью, Тотила, узнав о назначении Нарзеса и |2| ожидая его войска, делал вот что. Всех оставшихся в живых римлян и некоторых из римских сенаторов он поселил в Риме, |3| оставив других в Кампании. Он велел им как можно лучше заботиться о городе, дав им понять, что он будто бы раскаивается в том, что он сделал до этого во вред Риму; ведь он сжег большую часть его, особенно находящуюся на северном |4| берегу Тибра. Но они, находясь в положении почти рабов и лишенные всяких средств, не были в состоянии сделать не только что-либо в интересах общественной жизни, |5| но даже и того, что необходимо лично для них самих. Но будучи из всех, кого мы только знаем, людьми, наиболее любящими [447] свой город, они прилагали все старания поправить древние памятники отцов и сохранить их, дабы ничего не исчезло из |6| древнего великолепия Рима. И хотя они долгие века испытывали на себе господство варваров, они все-таки сохранили сооружения города и большинство из его украшений, какие только было возможно: такую длительность дало этим произведениям искусство их творцов, что ни столь продолжительное время, ни их заброшенность не могли их разрушить. |7| Среди них и памятники начала римского рода; так, корабль Энея, основателя города, сохранился до этого времени, представляя зрелище, можно сказать, совершенно необычайное. |8| Те, которые выстроили гавань и верфь посередине города, у берега Тибра, туда поставили этот корабль и там его сохраняют. Какого он вида, я, сам видевший его своими |9| глазами, сейчас расскажу. Этот корабль с одним рядом весел и очень длинный: в длину имеет сто двадцать футов, в ширину двадцать пять, а в высоту он имеет столько, сколько нужно |10| для того, чтобы грести веслами. Что касается дерева, из которого он сделан, то бревна его совершенно ничем не скреплены между собою, но как и отдельные деревья, из которых сделан корабль, они не связаны между собою никакими железными скрепами: все они сделаны цельными, из одного материала, что удивительно и видеть, и слышать, и что, насколько |11| известно, существует только в одном судне. Киль, сделанный из одного ствола, идет от кормы до носа, образуя удивительным образом небольшой изгиб, какой нужен для трюма корабля, а затем вновь чудесным образом поднимается |12| прямо кверху до палубы. Все толстые дуги, приделанные к килю, (одни поэты называют их «дриохами», «дубовыми державами», а другие — «номеями», «водилами»), каждая в отдельности цельными доходят от одной стенки корабля |13| до другой. Загибаясь и с той и с другой стороны, они образуют очень красивый изгиб, так, чтобы можно было по ним выгнуть трюм корабля. Может быть природа на случай такой необходимости согнула эти деревья и приспособила уже раньше их искривление к этой цели, или выпуклость этих балок была приведена к нужной форме искусством рук человеческих |14| или каким-либо другим способом. Сверх этого, [448] доски, идя от кормы корабля до другого его края, каждая будучи цельной, прибиваются железными гвоздями к балкам — только для этой цели и употребляются гвозди — |15| для того, чтобы образовать стену. Выстроенный таким образом корабль представляет необыкновенное зрелище. Обычнее явление, что люди не могут в ясных словах изложить большей части тех творений, которые являются странными с общей точки зрения, и лишь только тогда, когда подобные вещи они усвоят себе и сделают общепонятными, они находят |16| и слова для их выражения. И из этого дерева ничего не сгнило, не имеет вида трухлявого, но во всех своих частях корабль является свежим, как будто он только что вышел из рук мастера, который его сделал, кто бы он ни был, и стоит крепким, даже на мой взгляд вызывая удивление таким чудом. Но достаточно о корабле Энея.
|17| Посадив готов на триста военных кораблей, Тотила велел им плыть в Элладу и грабить елико возможно все, что им |18| попадется навстречу. Этот флот вплоть до страны феаков, 11 которая теперь называется Керкирой, не нанес никому никакого |19| вреда. На этом пути, начиная от пролива Харибды вплоть до Керкиры, не встречается ни одного населенного острова, так что я, не раз бывая тут, недоумевал, где же здесь |20| мог бы находиться остров Калипсо. В этом море я нигде не видал ни одного острова, кроме трех, находящихся недалеко от земли феаков, так приблизительно на расстоянии трехсот стадий, близко один от другого, очень небольших; на них нет ни поселений людей, нет животных и вообще ничего другого. |21| Эти острова называются теперь Отонами. И можно было бы сказать, что тут была Калипсо? и потому-то Одиссей мог достигнуть феакийской земли, как находящейся не очень далеко, или на плоту, как говорит Гомер (Одисс. V, 33), или каким-либо другим способом без всякого корабля. Но да будет мне дозволено сказать об этом так, как мне представляется. |22| Говоря о древнейших событиях, нелегко все передать с такой точностью, чтобы она соответствовала истине, так как долгое время не только обычно меняет имена местностей, но по большей части и предания, связанные с этими |23| местами. Естественно, что и корабль, сделанный из белого [449] камня, который в земле феаков стоит у их берега, как некоторые думают, и есть тот самый корабль, который доставил Одиссея в Итаку, после того как феаки гостеприимно приняли |24| Одиссея. Но этот корабль не монолитный, но составлен из |25| многих камней и на нем высечена надпись, которая совершенно точно заявляет, что он поставлен одним из купцов |26| в давние времена как посвящение Зевсу-Касию (Гора в Сирии). Некогда жители этой страны почитали Зевса-Касия; поэтому и город, в котором стоит этот корабль, до этого времени называется |27| Касопа. Таким же образом из многих камней сделан тот корабль, который Агамемнон, сын Атрея, посвятил в Герайсте на Эвбее Артемиде, желая этим загладить нанесенное ей оскорбление; это было тогда, когда Артемида, благодаря принесению в жертву Ифигении, разрешила эллинам дальнейшее |28| плавание. Надпись же на этом корабле, вырезанная или тогда или позднее, написана гекзаметром. Большая часть ее стерлась от времени, но два первых стиха еще видны, и они гласят:
|29| А наверху стоят слова: «Тинних создал в честь Артемиды Болосии». Этим именем в древние времена называли Илитию, так как предродовые мучения называли «болами», «божьими ударами». Но мне опять нужно вернуться к тому, от чего я отклонился.Мраморный (Другое чтение: «черный») этот корабль, воздвиг меня здесь Агамемнон.
Памятник эллинов я, плывших всем войском в поход.
|30| Когда этот флот готов прибыл в Керику, готы стремительным набегом разграбили и опустошили как этот, так и все прилегающие к нему острова, которые называются Сиботы. |31| Затем, перейдя на материк, они внезапно опустошили все местности вокруг Додоны, особенно Никополь и Анхаил, где, по преданию местных жителей, Анхиз, отец Энея, плывший по взятии Илиона со своим сыном, окончил дни своей земной жизни, дав этому месту название по своему имени. |32| Идя вдоль берега и встретив здесь много римских судов с грузом, они взяли всех их в плен. В числе их было несколько [450] судов из тех, которые везли из Эллады продовольствие для войска Нарзеса. Вот что случилось тогда.
|1| 23. Много раньше Тотила послал войско готов в Пиценскую область с тем, чтобы они взяли Анкону. Начальниками этого войска он поставил знатнейших из готов, а именно Скипуара, Гибала и Гундульфа, который был некогда личным телохранителем Велизария. Некоторые называют |2| его Индульфом. Он дал сорок семь военных кораблей, чтобы они, осадив эту крепость с суши и с моря, могли легче и |3| с меньшим трудом овладеть ею. Так как осада затянулась, то осажденные стали страдать от недостатка продовольствия. |4| Когда об этом узнал Валериан, который находился в Равенне, то он, не имея силы один оказать помощь находящимся в Анконе римлянам, отправил вестника к Иоанну, внуку Виталиана, находившемуся в Салонах, написав ему следующее: «Как ты сам знаешь, в Ионийском заливе у нас во власти остается |5| одна только Анкона, если она еще остается. Для римлян, которые несут там всю тяжесть суровой осады, дела сложились так, что я боюсь, как бы, двинувшись им на помощь, мы уже не опоздали, и момент их крайней нужды не предупредил нашего стремления и наше рвение не стало для них |6| ненужным завтрашним днем. Но я кончаю свое письмо: крайнее положение осажденных не позволяет писать более длинно; каждая минута дорога, для промедления нет времени, их опасность требует скорейшей, чем разговоры, помощи». |7| Прочтя это письмо, Иоанн, хотя ему это было запрещено императором, на свой страх решился идти вперед, считая, что большее значение имеет то тяжелое положение, в которое они поставлены судьбой, чем веления самодержавного императора. |8| Отобрав людей, которых он считал особенно хорошими в военном деле, и посадив их на тридцать восемь военных судов, очень быстроходных и наиболее приспособленных для сражения на море, нагрузив на них несколько продовольствия, он двинулся из Салон и велел пристать к Скардону. В скором времени сюда прибыл и Валериан с двенадцатью кораблями.
|9| Когда он соединил свои силы, то, посоветовавшись друг с другом, они приняли решение, которое показалось им [451] наиболее выгодным. Они отплыли отсюда и, переправившись на противоположный берег, пристали к местечку, которое римляне нызывают Сеногаллией, не очень далеко от Анконы. |10| Когда вожди готов узнали об этом, они с своей стороны посадили отборный отряд готов на военные суда, бывшие |11| у них в числе сорока семи. Оставив остальное войско для осады |12| гарнизона, они быстро двинулись против врагов. Теми, кто остался для осады, командовал Скипуар, а теми, кто |13| шел на кораблях,— Гибал и Гундульф. Когда враги были очень близко друг от друга, то и те и другие, остановив корабли и поставив их в боевом порядке, обратились к воинам |14| с коротким увещанием. Первыми Иоанн и Валериан сказали следующее: «Пусть никто из вас, сотоварищи по оружию, не думает, что сейчас мы будем сражаться только за Анкону и за осажденных в ней римлян и что исход этого сражения имеет отношение только к ним. Нет, в нем заключается критический момент всей войны, и в какую сторону склонится исход этого боя, с той совпадет и конечная судьба всей кампании. Вот как должны мы смотреть на настоящее положение. |15| Большое значение для войны имеют средства, которые мы тратим, и те, кто нуждается в самом необходимом, неизбежно |16| уступают врагам. Голод и доблесть несовместимы, так как природа не допускает одновременно страдать от голода |17| и проявлять личное мужество. Если это так, то знайте, что от Дриунта до Равенны у нас уже нет ни одного укрепленного места, где можно было бы заготовить продовольствие для нас и для наших лошадей. Враги так держат под своей властью всю эту страну, что у нас не осталось ни одного дружественного для нас местечка, откуда мы могли бы хоть немного |18| добыть себе продовольствия. У нас теперь вся надежда на Анкону, где мы, переправившись с противоположного материка, можем держаться и чувствовать себя в безопасности. |19| Итак, одержав успех в сегодняшнем сражении и закрепив, конечно, за императором Анкону, мы будем иметь добрые надежды на победу и во всем остальном в войне с готами. |20| Но если мы будем разбиты в этом сражении — да не будет слово мое знамением горя — дай бог, чтобы римляне дальше смогли сохранить власть над Италией. Вам надо принять [452] в соображение и то, что если мы проявим трусость в этом |21| деле, нам уже некуда будет и бежать. По суше нам нет пути, так как враги ее занимают, и морем мы не можем свободно плыть, так как враги господствуют и на море. Для нас вся надежда на спасение заключается в наших руках. Она меняется в зависимости от того, как сложатся обстоятельства |22| в результате данного сражения. Итак, насколько хватит у вас сил, проявляйте каждый личную доблесть и принимайте в расчет, что если вы будете разбиты в настоящее время, то это будет, конечно, роковое поражение; если же вы одержите победу, вы достигнете великого счастья и славы».
|23| Так говорили римские вожди — Иоанн и Валериан. В свою очередь вожди готов обратились к своим с таким увещанием: «Выгнанные из всей Италии и долгое время неизвестно в каких только закоулках земли и моря скрывавшиеся, ныне эти проклятые решились вновь вступить с нами в бой и идут на нас, как бы вновь начиная с нами войну. Нам необходимо во что бы то ни стало умерить их неразумную дерзость, чтобы, в случае если мы окажемся слабыми, их отчаянная |24| дерзость не выросла до больших размеров. Ведь безумие, не получившее сразу отпора, поднимается до бесконечной дерзости и кончается неисцелимыми несчастиями для |25| тех, на кого обрушивается. Покажите же им, наконец, возможно скорее, что они — греки и по природе женственны, что, побеждаемые, они проявляют только наглость, и не |26| позволяйте дальше развиваться их попыткам. Трусость, если на нее по небрежности не обращают внимания, обращается в большую дерзость и тем, что она продвигается вперед и не находит противодействия, она становится |27| бесстрашной. Не думайте, что они будут в состоянии долго сопротивляться вам, если вы проявите храбрость. Их настроение, не соответствующее силе тех, которые его проявляют, возбужденное перед началом дела, дает вид настоящей силы, |28| но когда начинается бой, оно обычно падает. При таком положении дел помните, как часто враги, испытав вашу храбрость, должны были отступать, и сообразите, что они устремились на нас вовсе не став внезапно лучше; их дерзкая [453] попытка теперь похожа на те, которые они делали раньше, и ей и ныне суждена та же самая судьба».
|29| Так побуждали готов начальники. Затем, без малейшего промедления, они двинулись на врагов и вступили в бой. Этот морской бой был очень ожесточенным и подобен |30| сухопутному. Выстроив корабли в одну линию к носу с неприятельскими, они посылали друг в друга стрелы и копья; те же из них, которые стремились к славе доблести, оказавшись близко один от другого, когда корабли касались друг друга, бок о бок палубами, вступали в рукопашный бой, сражаясь мечами и копьями, как в пешем бою на суше. |31| Таково было начало этого боя. Но затем варвары, вследствие неумения вести морской бой, продолжали это сражение в полном беспорядке. Одни из них стояли на таком далеком расстоянии одни от других, что давали врагам возможность нападать на них поодиночке, другие же, сбившись в густую |32| кучу, в такой тесноте кораблей мешали друг другу. Можно было бы подумать, что на корабли накинута какая-то сетка из снастей. Варвары не могли ни стрел пускать в своих врагов, находящихся на известном расстоянии — а если и пускали, то с опозданием и с большим трудом, ни действовать мечами и копьями, когда они были близко. Среди них был ужасный крик и толкотня, они все время сталкивались друг с другом и вновь шестами отталкивались один от другого в полном беспорядке. Они то стягивали фронт, поставив крайне плотно корабли, то расходились на далекое расстояние друг от друга, |33| и в том и в другом случае с вредом для себя. Каждый из них обращался с словами побуждения к близ стоящим, с криком и воплями, не с тем, чтобы побудить их идти на врагов, но для того, чтобы заставить их самих держать правильные |34| дистанции друг от друга. Сами себе создав затруднения вследствие такого бестолкового образа действий, они были главнейшей причиной той победы, которую враги одержали над ними. Наоборот, римляне храбро вели бой и искусно руководили морским сражением. Они расположили корабли носами против врагов; они не отходили далеко друг от друга и, конечно, не сходились ближе, чем это было нужно; у них были неизменные, правильно размеренные дистанции между [454] кораблями. Если они видели, что неприятельский корабль отделяется от других, они нападали на него и топили без труда; если они видели, что некоторые из врагов где-либо столпились, то они посылали туда тучи стрел; нападая на находящихся в таком беспорядке и в смущении от собственного столь им вредящего беспорядка, они избивали их в рукопашном |35| бою. У варваров опустились руки благодаря такому несчастному повороту судьбы и совершаемым ими одна за другой ошибкам в сражении; они не знали, как им вести сражение; они не могли ни продолжать морской бой, ни тем более сражаться, стоя на палубах, как в пешей битве на суше; бросив сражение, они стояли в бездействии перед лицом |36| опасности, предоставив все на произвол судьбы. Поэтому готы обратились в позорное бегство в полном беспорядке и уже не вспоминали ни о доблести, ни о приличном отступлений, ни о чем-либо другом, что могло бы принести им спасение, но по большей части поодиночке в полной беспомощности |37| попали в середину врагов. Немногие из них бежали на одиннадцати кораблях и, скрывшись от преследования, спаслись, |38| все же остальные остались в руках врагов. Многих из них римляне тут же убили, многих других уничтожили, потопив вместе с кораблями. Из начальников готов Гундульф бежал, ускользнув с одиннадцатью кораблями, другого римляне |39| взяли живым в плен. Затем воины готов, высадившись на берег с этих кораблей, тотчас их сожгли, чтобы они не попали в руки врагов, а сами пешком отправились в лагерь к войску, |40| которое осаждало Анкону. Передав там все, что произошло, они прямым путем вместе с остальными отступили, оставив лагерь врагам, и сломя голову с великим шумом и смятением |41| бежали в город Ауксим, находившийся поблизости. Немного спустя римляне пришли в Анкону и нашли лагерь врагов пустым. Доставив гарнизону продовольствие, они отплыли оттуда. Валериан вернулся в Равенну, а Иоанн возвратился в Салоны. Эта битва сильно подорвала и самомнение и силу Тотилы и готов.
|1| 24. В то же самое время дела у римлян в Сицилии были вот в каком положении. Отозванный отсюда императором, Либерий вернулся в Византию, а Артабан — такова была [455] воля императора — стал начальником всего римского войска. |2| Тех готов, которые были там оставлены в качестве гарнизона (их было очень немного), он осадил, победив в сражении тех, которые решились выйти против него, и, доведя до крайнего истощения их продовольствие, он заставил их |3| всех сдаться. Всем этим готы были напуганы и, глубоко опечаленные тем, что случилось в морском бою, они уже были готовы отказаться от войны. Они потеряли всякую надежду, понимая, что в данный момент они позорно разбиты врагами и совершенно уничтожены, а если вскоре к римлянам прибудет какая-либо помощь, то они ни в коем случае не будут в состоянии хоть бы самое короткое время им сопротивляться или оставаться в Италии господами. Конечно, они не могли надеяться добиться чего-либо от императора путем переговоров. |4| Тотила многократно отправлял к нему послов. Явившись к Юстиниану, они указали ему, что большая часть Италии захвачена франками, что остальная вследствие войны совершенно обезлюдела, что Сицилию и Далмацию, которые одни только остались не опустошенными войной, готы уступают римлянам, за остальную, опустошенную, они соглашаются ежегодно вносить дани и подати, воевать в союзе с ними против кого бы император ни пожелал и во всем остальном быть |5| его подданными. Но император не принимал во внимание их слов и отсылал назад всех их послов: ему было ненавистно самое имя готов, и он хотел совершенно изгнать их из Римской империи. Вот каковы были тогда дела.
|6| Незадолго перед тем умер от болезни франкский король Теодеберт, без всякого труда подчинив себе и наложив дань на некоторые области Лигурии, на область Коттийских Альп |7| и на большую часть области венетов. Использовав то обстоятельство, что римляне и готы были заняты войной, для личного своего благополучия франки без всякой для себя опасности завладели сами теми местами, из-за которых шла война. |8| Во власти готов осталось в Венетской области только немного маленьких городков, а у римлян — прибрежная |9| область; все же остальное подчинили себе франки. Так как между готами и римлянами, как было сказано, шла ожесточенная война и никто из них не хотел наживать себе еще [456] новых врагов, то готы и франки вступили в переговоры и условились, что, пока у готов идет война с римлянами, они будут владеть каждый тем, чем владеют сейчас, и оставаться спокойными, не начиная друг против друга никаких враждебных |10| действий. Если же случится, что Тотила на войне одержит верх над императором Юстинианом, то тогда готы и франки договорятся между собой так, чтобы это было выгодно для |11| обеих сторон. На этом они и порешили. Власть Теодеберта теперь перешла к его сыну Теодебальду. Послом к нему император Юстиниан отправил сенатора Леонтия, зятя Афанасия, приглашая его заключить с ним союз для борьбы против Тотилы и готов и требуя, чтобы они удалились из тех мест Италии, которыми постарался завладеть Теодеберт незаконно.
|12| Когда Леонтий прибыл к Теодебальду, он сказал следующее: «Конечно, и другим приходилось испытывать многое сверх их ожидания; но то, что видят теперь римляне от вас, |13| этого, думаю, не происходило никогда ни с кем. Император Юстиниан не раньше решился на эту войну и не прежде явно начал с готами военные действия, чем франки обещали ему помощь в этой борьбе, во имя дружбы и союза получив |14| от него большие деньги. И вот, вместо того, чтобы счесть себя обязанным сделать что-либо из обещанного, вы нанесли римлянам такие обиды, какие нелегко себе даже представить. |15| Ибо отец твой Теодеберт, не имея на это никакого права, решил вторгнуться в ту страну, которой император овладел по праву войны с великим трудом и опасностями, причем |16| франки в этом деле совершенно не участвовали. Из-за этого я и пришел к вам теперь не для того, чтобы упрекать или жаловаться, но чтобы потребовать и предложить вам то, |17| что должно принести пользу вам самим. Я предлагаю, чтобы вы крепко хранили нынешнее благополучие ваше и дали возможность римлянам пользоваться тем, что принадлежит |18| им. Нечестивый захват даже чего-либо ничтожного издревле был причиной того, что люди и народы, обладавшие великой силой, часто лишались великих благ, которые у них были. Ведь счастье никак не может быть соединено с несправедливостью. А затем, конечно, я претендую на то, чтобы вы [457] вместе с нами пошли войной на Тотилу, выполняя тем договор, |19| заключенный твоим отцом. Законным наследниками сыновьям подобает больше всего исправлять то, в чем случайно погрешили их родители, настойчиво действовать и |20| укреплять то, что ими сделано хорошо. И для людей, наиболее разумных, было бы весьма желательным, чтобы их дети шли по следам их лучших привычек и деяний, а то, что ими сделано неправильно, лучше всего будет исправлено не кем-либо |21| другим, а только их же детьми. Ведь, собственно говоря, вам следовало бы начать эту войну даже без приглашения со стороны римлян. У нас идет теперь борьба против готов, которые искони были вашими врагами и были совершенно неверны франкам, целый век воюя с ними без соблюдения |22| договоров и без объявления войны. Действительно, теперь под влиянием страха, который мы внушаем им, они не перестают униженно льстить вам; но если они как-нибудь от нас избавятся, то они сейчас же покажут франкам свое истинное |23| настроение. Люди негодные не могут изменить своего характера как при счастливых для них обстоятельствах, так и находясь в несчастии, но в последнем случае им в высшей степени привычно скрывать его в своих льстиво униженных словах, особенно если они нуждаются в какой-либо помощи своих соседей; сама нужда заставляет их скрывать свою негодность. |24| Обдумав все это, возобновите дружбу с императором и со всей силой двиньтесь на людей, издавна вам враждебных».
|25| Вот что сказал Леонтий. Теодебальд ему ответил: «Приглашая нас в союзники против готов, вы поступаете и не хорошо, и не справедливо. В данный момент готы — наши друзья. Если бы франки по отношению к готам оказались не верными в своем слове, то и в ваших глазах они никогда не заслужат |26| доверия. Мысль, хотя бы один раз показавшая себя преступной по отношению к друзьям, отныне всегда стремится сойти с пути правды. Относительно же того, что вы говорите о занятых нами местностях, я вот что скажу. Отец мой Теодеберт никогда не хотел проявить насилия против кого-либо |27| из соседей и не стремился к чужим богатствам. Доказательством этого служит то, что я не богат. Эти местности [458] он и не отнимал у римлян, но получил их от Тотилы, который владел ими и отдал их ему без всякий условий. И в этом случае император Юстиниан должен радоваться вместе с франками. |28| Ведь тот, кто видит, как те, которые отняли у него что-либо из его собственного имения, сами принуждены отдать его, боясь насилия со стороны других, конечно, должен радоваться, полагая, что правильно и справедливо понесли возмездие те, которые его обидели, если только он сам не охвачен завистью к тем мстителям, которые проявили такую силу; ведь недаром люди считают, что взять на себя обязанность выполнить справедливое наказание по отношению к врагам — это, по большей части, значит вызвать к себе зависть. |29| Но разбирательство этого вопроса мы можем поручить судьям, с тем, чтобы если окажется, что мой отец явно что-либо отнял у римлян, то восстановить это без всякого промедления будет первым моим долгом. С этой целью я вскоре |30| отправлю послов в Византию». Сказав это, он отослал Леонтия, а к императору Юстиниану отправил послом Леударда, франка родом, с тремя другими. Прибыв в Византию, они стали вести дела, из-за которых прибыли.
|31| Тотила прилагал старания захватить острова, прилегающие к Ливии. Поэтому, собрав большой флот из кораблей и посадив на них значительное войско, он послал его на Корсику |32| и Сардо (Сардинию). Они прежде всего пристали к Корсике; так как никто ее не защищал, они захватили остров, а затем и Сардо. Оба эти острова Тотила подчинил себе и наложил |33| на них дань. Когда об этом узнал Иоанн, командовавший римским войском в Ливии, он направил флот и некоторое |34| количество войска в Сардо. Когда римляне оказались поблизости от города Караналея, они стали лагерем и собирались приступить к осаде, так как не считали себя в силах приступить к штурму: готы имели здесь достаточно сильный |35| гарнизон. Когда варвары это заметили, они, выйдя из города и внезапно напав на неприятелей, без большого труда обратили |36| их в бегство и многих убили. Остальные бежали и, сев на корабли, спаслись, а немного спустя, отплыв отсюда, |37| они со всем флотом прибыли в Карфаген. Там они остались зимовать с тем, чтобы с наступлением весны, сделав более [459] крупные приготовления, отправиться походом на Корсику |38| и на Сардо. Этот остров Сардо называют Сардинией. На этом острове по воле судьбы растет трава; у людей, которые испробуют ее, тотчас начинаются смертельные спазмы, немного спустя они умирают, причем кажется, что они смеются — это результат спазм — тем смехом, который по имени этой |39| страны называют «сардоническим». Корсику древние люди называли Кирном. На этом острове, подобно тому как люди — ростом карлики (Haury: «ростом с обезьян»), так и табуны некоторых пород лошадей немного больше овец. Но достаточно об этом.
|1| 25. В это время огромная толпа славян нахлынула на Иллирию и произвела там неописуемые ужасы. Против них император Юстиниан послал войско, во главе которого наряду |2| с другими стояли сыновья Германа. Так как это войско по численности было много слабее неприятелей, то предводители нигде не решались вступить с ними в открытое сражение, но, держась у них в тылу, наносили им значительные потери. |3| Многих из них они убили, других взяли живыми в плен и отправили к императору. Тем не менее эти варвары совершали |4| ужасные опустошения. Во время этого грабительского вторжения, оставаясь в пределах империи долгое время, они заполнили все дороги грудами трупов; они взяли в плен и обратили в рабство бесчисленное количество людей и ограбили все, что возможно; так как никто не выступал против |5| них, они со всей добычей ушли домой. Даже при переправе через Истр римляне не могли устроить против них засады или каким-либо другим способом нанести им удар, так как их приняли к себе гепиды, продавшись им за деньги, и переправили их, взяв за это крупную плату: плата была — золотой |6| статер с головы. Поэтому император был очень огорчен и обеспокоен, не зная, каким образом он сможет в дальнейшем отражать их, когда они будут переходить Истр с тем, чтобы грабить Римскую империю, или когда они будут уходить отсюда с добычей (Другое чтение: «внезапно»). Из-за этого он хотел заключить какой-либо договор с племенем гепидов. [460]
|7| В это время гепиды и лангобарды вновь двинулись войной друг против друга. Гепиды, боясь силы римлян (им ведь не осталось неизвестным, что император Юстиниан заключил клятвенный договор с лангобардами о помощи и военный союз), всячески старались стать их друзьями и союзниками. |8| Поэтому они тотчас отправили послов в Византию, предлагая императору заключить с ними такой же союз. Он немедленно дал согласие на такой союз и подтвердил это клятвой. |9| По просьбе послов скрепить этот договор клятвами, двенадцать человек из числа сенаторов по воле императора |10| подтвердили этот договор. Немного спустя, когда лангобарды на основании союзного договора просили прислать им помощь против гепидов, император Юстиниан отправил войско, обвиняя гепидов в том, что после заключения договора они переправили через Истр некоторое количество славян во |11| вред римлянам. Во главе этого войска были поставлены сыновья Германа Юстин и Юстиниан, Аратий и Свартус, который прежде был назначен Юстинианом правителем эрулов, но, как я передавал раньше (VI [II], гл. 15, § 35), вследствие восстания тех, которые прибыли с острова Фулы, должен был бежать к императору и тотчас же был поставлен начальником набранных из римлян легионов, находящихся в Византии. Был начальником и Амалафрид, родом гот, внук Амалафриды, сестры короля готов Теодориха, равным |12| образом и сын Герменефрида, короля турингов. Этого Амалафрида Велизарий привез с собою вместе с Витигисом в Византию, а император сделал его начальником римских войск и его сестру выдал замуж за короля лангобардов |13| Аудуина. Из этого войска к лангобардам не прибыл никто, кроме вот этого Амалафрида со своими спутниками. Все остальные задержались по приказу императора в Иллирии около города Ульпианы вследствие восстания жителей из-за тех разногласий, которые заставляют христиан сражаться друг с другом, о чем я буду рассказывать в дальнейших своих работах. 12 |14| Лангобарды, двинувшись всем народом вместе с Амалафридом, вступили в пределы гепидов; гепиды выступили против них. В произошедшей жестокой битве гепиды были побеждены, и говорят, что в этом бою у них погибло очень много [461] |15| народу. Король лангобардов Аудуин, отправив в Византию некоторых из своих приближенных, сообщил императору Юстиниану эту добрую весть о том, что враги потерпели поражение, и упрекал его в том, что, вопреки договору, к нему не явилось на помощь войско императора, хотя еще недавно лангобарды послали такое большое количество воинов, чтобы они вместе с Нарзесом отправились на войну против Тотилы и готов. Таковы были там дела.
|16| В это время по всей Элладе прошли ужасные землетрясения, 13 которые захватили Беотию, Ахайю и все города, |17| расположенные по Крисейскому заливу. Это землетрясение разрушило до основания бесчисленное количество поселков и восемь городов, в том числе Херонею, Коронею и весь |18| Навпакт, где погибло много народу. Во многих местах земля расселась, образуя трещины и обвалы. Некоторые, трещины сошлись, и земля приняла прежнюю форму и вид, но были места, где эти трещины так и остались, так что людям, живущим в этих местах, нельзя уже было прямо сообщаться друг |19| с другом и приходилось делать большие обходы. Из того залива, который находился между Фессалией и Беотией, внезапно вода хлынула во внутрь материка и разлилась вокруг |20| города Эхиней и беотийских Скарфей. Очень высоко поднявшись над землею, она залила все эти места, тотчас же уничтожив их до основания. На долгое время материк обратился в море, тогда как острова, которые были среди этого залива, стали доступны для людей даже пеших. Явным образом волны моря покинули привычную им область и, сверх всякого вероятия, залили землю вплоть до гор, поднимавшихся |21| в этом месте. Когда же море отступило на прежнее свое место, то на земле осталось много рыб. Совершенно необычный их вид вызвал у местных жителей представление |22| о каком-то чуде. Считая их съедобными, они подобрали их, чтобы зажарить, но как только огонь коснулся их, все их тело распустилось, как какая-то жидкость (вроде испорченной |23| крови), с невыносимым гнилостным запахом. Около того места, которое называется Схизмой («Трещина»), было наиболее сильное землетрясение и погубило больше народа, чем во всей остальной Элладе, тем более что как раз в это время тут [462] собралось из всей Эллады особенно много народу, так как тут справлялся какой-то праздник.
|24| А в Италии в это время произошло вот что. Кротонцы и воины, которые стояли гарнизоном в этом городе (их начальником был Палладий), жестоко теснимые готами, мучимые недостатком продовольствия, часто тайно от врагов отправляли вестников в Сицилию, заявляя находящимся там начальникам римского войска и особенно Артабану, что если они в ближайшее время не придут им на помощь, то против своей воли они должны будут вскоре сдаться врагам сами и |25| сдать город. Но никто оттуда не пришел к ним, чтобы подать помощь. Так окончилась зима, а с ней закончился и семнадцатый год (551—552) той войны, которую описал Прокопий.
|1| 26. Узнав, что происходит в Кротоне, император послал приказ в Элладу тем, которые сторожили Фермопильский проход, и приказал им со всей поспешностью плыть к Кротону |2| и всеми силами оказать помощь осажденным. Они так и сделали. Отплыв с возможной поспешностью, пользуясь попутным ветром, они неожиданно для врагов появились в заливе Кротоны. Увидя этот внезапно появившийся флот, варвары, охваченные большим страхом, в величайшем смятении |3| тотчас же сняли осаду. Одни из них на кораблях бежали в Тарентинский залив, другие же пешим путем удалились |4| на гору Скилейон. Это событие еще больше повергло в уныние дух и мысли готов. Вследствие этого очень знатный муж из числа готов — Рагнарис, который был начальником гарнизона в Таренте, и Морас, командовавший гарнизоном в Ахеронтии, в согласии с своими сотоварищами вступили в переговоры с Пакурием, сыном Перания, начальником римлян, находившихся в Дриунте (Гидрунте), с предложением, что если они от императора Юстиниана получат твердое обещание личной безопасности, то они и сами сдадутся римлянам с своими сотоварищами и сдадут крепости, для охраны которых они были поставлены. Для заключения такого соглашения Пакурий отправился в Византию.
|5| Нарзес, снявшись лагерем из Салон, двинулся против Тотилы со всем римским войском, бывшим очень большим. |6| Он вез с собою очень много денег, полученных им от [463] императора. На эти деньги он намеревался собрать значительное войско и снабдить его всем необходимым для войны, а также заплатить всем воинам, бывшим в Италии, все прежние долги; император задолжал им за долгое время, не доставляя им из казначейства, как принято, установленного жалованья. Этим способом он думал оказать воздействие на мысли и настроение тех, которые перебежали на сторону Тотилы, так чтобы они, привлеченные этими деньгами, изменили свой выбор и передумали, на чьей стороне им быть. И в прежнее время император Юстиниан относился к этой войне с большим вниманием, но в последний момент он приготовился к ней с удивительной тщательностью. Когда Нарзес увидал, что ему суждено быть начальником этой войны в Италии, он проявил чувство гордости и честолюбия, приличествующее хорошему полководцу: он сказал, что будет служить императору, раз он это ему приказывает, только в том случае, если ему не будет отказано взять с собой хорошие боевые силы. И действительно, он получил от императора Римской империи достойные такого высокого имени деньги, отборных воинов и оружие для ведения этой войны; и сам он, проявляя неутомимую энергию, собрал значительное войско. Он вывел из Византии большое количество римских воинов, кроме того, собрал многих из жителей Фракии и Иллирии. Вместе с ним шел и Иоанн со своим собственным войском и с войском, оставленным его тестем Германом. Затем король лангобардов Аудуин, побужденный к этому со стороны императора Юстиниана большими денежными подарками, и во исполнение договора о союзе, послал ему в качестве союзного отряда лучших воинов, отобрав из своих приближенных две тысячи пятьсот человек, за которыми в качестве служителей следовало больше трех тысяч воинственных бойцов. Следовало за Нарзесом и из племени эрулов больше трех тысяч, все всадники; начальником их, наряду с другими, был Филемут. Было очень много и гуннов, и Дагисфей со своими приближенными, по этой причине освобожденный из заключения; также и Кабад, имевший при себе многих персов-перебежчиков, сын Зама и внук персидского царя Кабада, о котором я рассказывал в предыдущих книгах (I, гл. 23), что он [464] благодаря старанию Ханаранга (Адергудунбада) бежал от своего дяди Хозроя и много лет тому назад прибыл в пределы римлян. Был с ним и Асбад, юноша по возрасту, родом из гепидов, исключительно энергичный, имевший при себе четыреста своих соплеменников, выдающихся в военном деле воинов. Был в его войске и Аруф, родом эрул, но с детских лет полюбивший образ жизни римлян и взявший замуж дочь Маврикия, сына Мунда. Он сам был очень воинственен и среди своей дружины и своих приближенных имел многих из племени эрулов, людей очень прославленных в опасностях войны. Иоанн, по прозвищу «Фагас» («Обжора»), о котором я не раз упоминал в предыдущих книгах, стоял во главе отряда |14| римлян, людей храбрых и воинственных. Нарзес был человеком в высшей степени щедрым и всегда готовым оказать помощь нуждающимся; снабженный императором большими средствами, он тем более смело выполнял то, что по его мнению |15| казалось важным. И в прежнее время многие начальники |16| и простые воины видели в нем своего благодетеля. Поэтому, когда он был объявлен главнокомандующим в войне против Тотилы и готов, каждый с полной готовностью стремился идти с ним в поход; одни из них хотели отплатить за прежние милости, другие мечтали, что и естественно, получить от него |17| великие блага. Особенно к нему были расположены эрулы и другие варвары, видавшие с его стороны по отношению к себе исключительные милости.
|18| Когда Нарзес был очень близко от области венетов, он отправил вестников к начальникам франкских гарнизонов с просьбой дать ему свободный проход, так как ведь они — |19| друзья. Начальники же ответили Нарзесу, что они не могут никак ему этого разрешить. Открыто они не сказали о причине отказа, и, насколько возможно, скрыли, что эти затруднения они делают или в интересах франков, или вследствие своего расположения к готам; они выставили такой довод, явно не очень благовидный, будто Нарзес имеет при себе |20| лангобардов, их злейших врагов. Этим ответом Нарзес был поставлен в затруднительное положение; не зная, что ему делать, он спрашивал бывших при нем италийцев, как ему быть; некоторые из них сказали, что, если бы даже франки [465] и предоставили им свободный проход, они все равно отсюда не будут в состоянии добраться до Равенны и что этим путем |21| они могут дойти только до Вероны. Они говорили, что, отобрав все, что только было лучшего и славного в войске готов, и поставив над ними начальником гота Теию, человека выдающегося по своей исключительной военной доблести и знаниям, Тотила отправил его в Верону, которая была подвластна готам, с тем чтобы он всеми силами препятствовал |22| проходу римского войска. Так оно и было. Когда Тейя прибыл в город Верону, он заградил для врагов проход по этим местам и при помощи хитро устроенных искусственных сооружений сделал все эти местности по реке По непроходимыми и совершенно недоступными. Он устроил заграждения из деревьев, провел рвы и вырыл ямы, сделал очень глубокие заводи и заболоченные места. Со своим готским войском он старательно сторожил этот путь, чтобы тотчас же вступить с римлянами в бой, если они попытаются пойти этой дорогой.
|23| Это придумал Тотила, полагая, что римлянам не будет никакой возможности совершить свой путь вдоль берега Ионийского залива, так как многие судоходные реки, впадая здесь, делают эти места непроходимыми; такого же количества кораблей, чтобы сразу всем войском переправиться через Ионийский залив, у него нет, если же он будет переправляться по частям, то он, Тотила, с остальным войском готов без большого труда будет в состоянии всякий раз их |24| уничтожать, когда они будут высаживаться. Таковы были планы Тотилы, и Тейя выполнял его приказания. Когда Нарзес увидал себя в таком безвыходном положении, то Иоанн, <племянник> Виталиана, хорошо знавший эти места, предложил ему со всем войском идти по прибрежной дороге, где, как раньше указано, жители были подчинены римлянам (гл. 24, § 8), и велел следовать за собой нескольким судам |25| и большому числу легких барок. Всякий раз, когда войско подойдет к устьям рек, то, говорил он, сделав из этих барок через реку мост, оно очень легко и без затруднений совершит переход. Вот что предложил Иоанн; Нарзес послушался его и таким образом со всем войском прибыл в Равенну. [465]
|1| 27. В то время как происходило все это, имел место следующий случай. Был некий Ильдигисал (VI [III], гл. 35, §19), родом лангобард; о нем я упоминал в прежних своих книгах: он был врагом Аудуина, короля этих варваров, так как Аудуин силой завладел королевским достоинством, принадлежавшим ему, Ильдигисалу, по происхождению. Поэтому Ильдигисал бежал из родных пределов и прибыл |2| в Византию. Когда он прибыл сюда, император Юстиниан принял его очень благосклонно и поставил его начальником одного из отрядов дворцовой (палатинской) стражи, которые |3| называются «схолами». За ним следовало из племени лангобардов |4| не меньше трехсот отличных бойцов. Они прежде жили все вместе во Фракии. Этого Ильдигисала Аудуин просил императора Юстиниана выдать ему как другу и союзнику римлян, желая, чтобы он заплатил ему за его дружбу |5| предательством по отношению к просящему защиты. Император никоим образом не хотел его выдавать. Впоследствии этот Ильдигисал стал жаловаться, что ему оказывают меньше почета и дают на содержание меньше, чем это соответствует его достоинству и блеску римского имени. И по всему было видно, что он очень этим обижен. Это заметил Гоар, видный человек из готов; это был давнишний пленник римлян в этой войне, пришедший сюда из Далмации, когда еще король |6| готов Витигис вел войну с римлянами. Это был человек гордый и очень энергичный, не желавший подчиняться ярму, наложенному на него судьбою. Когда после поражения Витигиса готы решили отпасть, подняв оружие против императора, то и он, явно уличенный в том, что участвует в государственном перевороте, был арестован и наказан изгнанием в Антиною, в Египет, и долгое время нес это наказание. |7| Впоследствии император, сжалившись над ним, вернул его в Византию. Этот Гоар, увидя Ильдигисала охваченным гневом по причине, о которой я сказал, непрерывно подстрекал его и убеждал воспользоваться возможностью бежать. |8| Они договорились, что уйдут из Византии. Когда этот план пришелся им по душе, они внезапно скрываются в сопровождении немногих и, прибыв в фракийский город Апрон, соединяются с бывшими здесь лангобардами. [467] Воспользовавшись императорскими конюшнями, они взяли отсюда |9| большое количество лошадей и двинулись дальше. Когда император узнал обо всем этом, он разослал извещение об этом по всей Фракии и Иллирии и приказал всем начальникам и воинам, сколько у них есть силы, выступить против |10| этих беглецов. Прежде всего небольшой отряд гуннов, так называемых кутригуров (они, как я рассказывал немного выше (гл. 19, § 7), выселились из своих пределов и, получив от императора разрешение, поселились во Фракии), вступил |11| в бой с беглецами. Побежденные в сражении, некоторые из них пали, другие же, обращенные в бегство, не стали дальше преследовать беглецов, но остались тут. Таким образом, Илдигисал и Гоар со своими спутниками прошли всю Фракию без помех с чьей бы то ни было стороны. Оказавшись в Иллирии, они нашли там римское войско, собранное с большой |13| тщательностью, чтобы их уничтожить. Над этим войском |14| в числе других начальников были Аратий, Рекифанг, Леониан |15| и Аримуф. Они целый день ехали верхом. Прибыв в сумерках в какое-то лесистое место, они остановились тут, чтобы поужинать и провести здесь ночь; простым воинам эти начальники приказали устроить все остальное и позаботиться об их конях и освежиться в протекающей мимо этого места реке, |16| чтобы стряхнуть с себя усталость от дороги. Сами же они, взяв каждый с собой по три и по четыре телохранителя, пошли в сторону, в укромное место к реке, чтобы напиться воды: |17| их, как и следовало ожидать, мучила сильная жажда. Гоар и Ильдигисал со своим отрядом были неподалеку и, выслав разведчиков, узнали об этом. Внезапно напав на них, когда они пили воду, они всех их убили и тем обеспечили для себя в дальнейшем весь последующий путь, получив возможность |18| ехать, куда они хотели, более безопасно. Ведь солдаты, оставшись без начальников, не знали, что им делать, и, приведенные в полное замешательство, ушли назад. Так Гоару и Ильдигисалу удалось бежать и придти в пределы гепидов.
|19| Но и в числе гепидов был один человек, по имени Устригот, который бежал к лангобардам при следующих обстоятельствах. Король гепидов Элемунд незадолго перед тем скончался от болезни. У него остался единственный сын Устригот. [468] Отстранив его силой (он был еще совсем юный), власть |20| захватил Торисин. Поэтому юноша, не имея возможности отомстить обидчику, удалился из родных пределов и ушел |21| к лангобардам, которые были их врагами. Немного позже у гепидов начались переговоры, с одной стороны, с императором Юстинианом, с другой — с лангобардами, и они дали друг другу самые торжественные клятвы в том, что в дальнейшем они на веки вечные будут сохранять между собою |22| дружбу. Когда у них этот союз был оформлен и закреплен, то император Юстиниан и король лангобардов Аудуин через послов обратились к королю гепидов Торисину с требованием, чтобы он выдал им их общего врага Ильдигисала. Они просили его дать им первое доказательство своей дружбы к ним тем, что он откажет в покровительстве просящему |23| у него защиты. Он, собрав совет знатнейших из гепидов, серьезно обсуждал с ними вопрос, надо ли выполнять то, |24| чего требуют от него император и король. Они же решительно восстали против этого и запретили ему так делать, с твердостью заявив, что лучше всему племени гепидов, женам и всем детям их окончательно погибнуть тотчас же, чем оказаться |25| виновными в таком безбожном деянии. Услыхав это, Торисин увидал себя в безвыходном положении. Он не мог поступить против воли своих подданных, но он не хотел втянуть гепидов опять в войну с римлянами и лангобардами, законченную с таким трудом после долгих переговоров. |26| В конце концов он придумал следующее: отправив послов к Аудуину, он просил выдать ему Элемунда, сына Устригота, основываясь на такой же его провинности и предлагая ему |27| взаимно обменяться, выдав просящих у них защиты. Он знал, что он свалит с своих плеч их притязания вследствие страха и у лангобардов перед подобного рода стыдом, а самого Аудуина тотчас же свяжет ввиду невозможности для него дать согласие на такой беззаконный и бесчестный поступок. |28| Они оба хорошо понимали, что ни лангобарды, ни гепиды не пожелают быть запятнанными таким позором, и явно ничего уже не стали делать, но в порядке взаимного одолжения и тот и другой убили этих враждебных им лиц коварством |29| и хитростью. Каким образом они это сделали, я не буду [469] передавать: рассказы об этом не согласуются друг с другом, но сильно различаются, как это и понятно в деле, столь скрытном. Так окончилось дело с Ильдигисалом и Устриготом.
|1| 28. Когда Нарзес прибыл в Равенну со своими войсками, с ним соединились вожди Валериан и Юстин и то римское |2| войско, которое еще тут оставалось. Прошло девять дней, как они были в Равенне; в это время Усдрила, гот, человек выдающийся в военном деле, бывший начальником гарнизона в Аримунуме, написал Валериану следующее письмо: «Вы, слухами о себе наполнившие все места, призраками своей власти уже охватившие всю Италию, преисполненные сверхчеловеческой гордости и тем, как вы думаете, повергшие в ужас готов, вы теперь сидите в Равенне, и тем, что вы скрылись там, вы ясно показываете врагам, что нет у вас совсем прежней самоуверенности, а своей сбродной толпой варваров вы истощаете страну, вам ни с какой стороны |3| не принадлежащую. Ну же, двиньтесь возможно скорее и примитесь в ближайшее время за войну, покажите себя готам, не заставьте нас слишком долго ждать и надеяться |4| на это, нас, издревле жаждавших этого зрелища». Вот что гласило письмо. Когда это письмо было доставлено и Нарзес познакомился с ним, он посмеялся над пустозвонством готов и велел всему войску двигаться в поход, оставив в Равенне |5| гарнизон под начальством Иоанна. Когда Нарзес со своим войском был очень близко от города Ариминума, он нашел, что переправа на ту сторону для них является не легкой, так как готы незадолго перед тем разрушили с той и с другой |6| стороны края моста, бывшего здесь. Река, которая протекает мимо Ариминума, даже для одного человека, идущего пешком и без вооружения, является едва переходимой по этому мосту, и то с большим трудом и напряжением и при условии, если никто не препятствует переходу и не теснит; для массы же людей и особенно вооруженных, кроме того на глазах |7| врагов, переправиться здесь нет никакой возможности. Поэтому, приехав в район этого моста в сопровождении небольшого отряда, Нарзес пришел в большое недоумение и обдумывал, какой найти выход при данных обстоятельствах. |8| Сюда прибыл и Усдрила с несколькими всадниками для того, [470] чтобы от него не скрылось ничего, что хотят предпринять враги. Один из спутников Нарзеса, натянув лук, пустил в них стрелу и, попав в одного из неприятельских всадников, |9| положил его на месте. Тогда окружающие Усдрилу спешно удалились в укрепление и, тотчас выведя самых воинственных из своей среды через другие ворота, кинулись на римлян |10| с тем, чтобы тут же убить Нарзеса. Он уже был на той стороне реки, отыскивая место перехода для войска. Но по воле судьбы с врагами встретился отряд эрулов, и они убивают Усдрилу; узнав по указанию одного из римлян, кто это такой, они отрубают ему голову и с ней возвращаются в римский лагерь, чтобы показать ее Нарзесу. Это преисполнило всех бодростью, так как из данного случая римляне заключили, что бог против готов: устроив засаду против вождя неприятелей, готы сами внезапно лишились своего предводителя без всякого предварительного умысла и козней со стороны |11| римлян. Хотя начальник гарнизона в Ариминуме, Усдрила, пал, но Нарзес повел свое войско дальше. Он не хотел задерживаться и терять время на осаду Ариминума, ни другого какого-либо укрепления, занятого врагами, чтобы из-за этих мелочей не упустить выполнения самого главного |12| дела. Так как враги после гибели своего вождя сидели спокойно и не мешали ему, Нарзес, соединив оба берега реки |13| мостом, без всякого труда перевел все войско. Покинув тогда Фламиниеву дорогу, он пошел налево. Так как Петра, называвшаяся «Петрузой» (пробитой), о природных сильных укреплениях которой я рассказывал в прежних книгах (VI [II], 11, 10 сл.), была давно уже захвачена неприятелями, то Фламиниева дорога и все прилегающие к ней места были недоступны и совершенно непроходимы для римлян. Поэтому Нарзес, оставив эту дорогу, хотя она была и короче, пошел по доступной для него.
|1| 29. В таком положении были дела римского войска во время этого перехода. Узнав о том, что было в области венетов, поджидая Теию с его войском, Тотила спокойно держался |2| в окрестностях Рима. Когда они прибыли и не хватало только двух тысяч всадников, то Тотила, не дожидаясь их, поднялся со всем войском и двинулся на врагов, чтобы [471] встретиться |3| с ними в удобном месте. Узнав во время похода о том, что случилось с Усдрилой и что враги перешли реку Аримин, Тотила проехал через всю Этрурию и, достигнув Апеннинского хребта, стал там лагерем; он держался вблизи того поселка, |4| который местные жители называют Тагиной. Немного спустя пришло сюда и римское войско под начальством Нарзеса. И оно тоже остановилось, разбив лагерь на Апеннинских горах, приблизительно в ста стадиях от неприятелей. Это место было ровное, но поблизости было много холмов; здесь, как говорят, некогда Камилл, начальствуя над римлянами, победил в сражении и уничтожил орду галлов. |5| И до моего времени это место носит свидетельство этой битвы в своем названии и сохраняет в памяти людей гибель галлов, называясь «Буста Галлорум» («Гальские погребальные костры»). 14 Словом «Буста» римляне называют остатки сожженного |6| на костре трупа. Тут очень много могильных холмов из насыпной земли, где погребены эти трупы. Нарзес немедленно послал к Тотиле некоторых из близких ему лиц с тем, чтобы убедить его прекратить военные действия и обратить свои мысли к мирному соглашению, приняв в соображение, что он, властвуя над небольшой кучкой людей, собравшихся около него столь недавно без всяких оснований, не в состоянии бороться со всеми силами Римской империи. |7| Он велел передать Тотиле следующее: если они увидят, что он находится в воинственном настроении, чтобы он, Тотила, по их предложению, без промедления назначил определенный |8| день для сражения. Когда эти послы явились к Тотиле, они передали, что им было поручено. С юношеским задором и надменностью Тотила им ответил, что все равно им надо будет сражаться; тогда они, прервав его, сказали: «Ну так, о высокородный, назначь какой-либо определенный срок для этой битвы». Тотила немедленно ответил: «Мы вступим в бой |9| в течение ближайших восьми дней». Возвратившись к Нарзесу, послы сообщили ему о результатах переговоров. Нарзес же, предполагая, что Тотила задумывает хитрость, стал готовиться, как будто бы ему предстояло сражаться завтра. |10| И оказалось, он угадал мысли неприятелей. На следующий день появился со всем своим войском Тотила, своим приходом [472] предупреждая слух о своем движении. И вот оба войска стояли друг против друга не более чем на расстоянии двойного полета стрелы.
|11| Был там небольшой холм, захватить который старались и те и другие (считая, что он расположен для них на удобном месте) с тем, чтобы поражать врагов с более высокого места; так как эти места были холмисты, как я указал выше, то окружить римское войско, зайдя ему в тыл, возможно по одной только тропинке, которая шла мимо этого холма. |12| Поэтому и тем и другим было крайне необходимо захватить его, для готов — |13| чтобы во время боя, окружив неприятелей, поставить их между двух нападающих отрядов, а для римлян — чтобы этого избежать. Предупредив врагов, Нарзес выбрал из римских легионов пятьсот пехотинцев и темной |14| ночью послал их, чтобы они захватили этот холм и там остались. Так как никто из неприятелей им в этом не мешал, они |15| пришли туда и там остались. Перед этим холмом был овраг, вдоль которого шла та тропинка, о которой я только что упоминал, лагерь готов был расположен по ту сторону оврага, напротив того места, где стояли эти пятьсот, тесно сомкнув свои ряды и выстроенные глубокой фалангой, как бывает в узком |16| месте. С наступлением дня Тотила увидал, что сделано врагами, и решил во что бы то ни стало прогнать их оттуда. Он тотчас же послал против них отряд конницы, поручив им возможно |17| скорее сбросить их оттуда. Всадники устремились на них, с великим шумом и криком, собираясь прогнать их одним криком. Римляне, выстроившись тесно на узком пространстве, стояли, загородившись щитами и выставив вперед |18| копья. Тут готы, наступавшие с большой стремительностью, сами себя этим наступлением привели в беспорядок; пятьсот римлян, тесно сомкнув щиты и выставив вперед непрерывными рядами целый лес копий, со всей силой отражали наступление. Они нарочно производили шум щитами, пугая этим лошадей, а всадников — выставленными вперед остриями |19| копий. Кони подымались на дыбы как вследствие крайнего неудобства местности, так и испуганные шумом щитов, не имея при этом никакого выхода; а люди не знали, что делать: им приходилось сражаться с людьми, которые стояли [473] так плотно и ни на шаг не отступали, и в то же время кричать и править лошадьми, которые бесились и не слушались их. |20| Они должны были отступить; так была отбита первая атака. Вновь попытавшиеся наступать, испытывая опять тоже самое, они опять принуждены были отступить. Много раз совершая эти напрасные попытки, они, наконец, прекратили свои наступления. |21| Тогда Тотила послал на это дело другой отряд. Когда и он, подобно первым, должен был отступить, были посланы в дело новые отряды. Так много отрядов посылал Тотила один за другим, но, так как все они терпели неудачу, |22| он, наконец, отказался от своего намерения. А эти пятьсот получили великую славу храбрости; из них двое в этом бою проявили особенную доблесть, Павел и Ансила; они, выбежав из |23| рядов фаланги, показали высочайший образец храбрости. Положив перед собой на землю обнаженные мечи, они, натянув луки, стали пускать стрелы, точно попадая в тех врагов, |24| в которых целились. Они убили много воинов и много коней, пока в колчанах у них были стрелы. Истратив все стрелы, они взяли свои мечи и, защищаясь щитами, один на один |25| пошли на нападающих. Когда же некоторые из неприятельских всадников верхом, вытянув копья, двинулись на них, они ударами мечей тотчас отрубили у них наконечники с острием. |26| После того как они выдержали неоднократные нападения врагов, меч одного из них (это был Павел) от постоянной рубки по дереву загнулся и стал совершенно негодным. |27| Тогда он бросил его на землю и, хватая обеими руками копья наступающих, отнимал их у врагов. Так, на глазах у всех отнял он четыре копья и был главным виновником |28| того, что они отказались от своего предприятия. За это дело в дальнейшем Нарзес взял его в число своих личных телохранителей.
|1| 30. Вот как шли тут дела. И та и другая сторона стала готовиться к столкновению. Нарзес, собрав около себя войско на небольшом пространстве, обратился к нему со следующими словами, возбуждая их к сражению: «Для тех, кто идет на борьбу с врагом, равным по силам, нужны были бы, конечно, и увещевания и поощрения, побуждающие к решимости, чтобы в этом по крайней мере отношении, превосходя врагов, [474] они вполне сознательно и по своему желанию покончили с войной. Вам же, воины, которым предстоит бой с людьми, много слабейшими, сильно отличающимися от вас и по доблести, и по численности, и по всему остальному своему снаряжению, думаю, не нужно ничего другого, как при божьем |2| покровительстве вступить в бой. Многими молитвами добившись его помощи, с полным презрением к врагу вы одержали победу над этими разбойниками; будучи издавна рабами великого государя, они оказались беглыми его рабами; выбрав себе из этой кучи мусора самого заурядного тирана, они позволили себе долгое время беспокоить своими грабежами |3| Римскую империю. Если только у них есть разум, у них даже мысли не могло бы явиться, чтобы решиться теперь |4| выступить против нас. Сами себя приговорив к смерти своей неразумной смелостью и обнаруживая сумасшедшую дерзость, они решаются навлечь на себя явную смерть. Они не могут надеяться на лучшее или ждать, что, может быть, с ними произойдет нечто неожиданно благоприятное сверх всякого чаяния, но сам бог определенно ведет их к наказанию за все содеянное ими прежде. Если свыше кому-нибудь назначено какое-либо испытание, те сами своей волей |5| идут к этому наказанию. Помимо этого, вы идете на этот бой, подвергаясь опасности ради государства, хорошо организованного, они же, стараясь стряхнуть с себя узду законов, стремятся к государственным переворотам, и, не думая, что они могут что-либо из того, чем владеют, передать своим наследникам, но хорошо зная, что все погибнет вместе с ними, |6| живут надеждами только на сегодняшний день. Так что они достойны полного презрения. Тех, кто не связан ни законом, ни хорошим государственным управлением, покидает и всякая доблесть. И победа над ними естественно предрешена: |7| она ведь обычно сопутствует доблести». Таковы были слова Нарзеса. Тотила же, видя своих готов с изумлением смотрящих на стройное и решительное римское войско, в свою очередь, созвав их, сказал им:
|8| «Я созвал вас, сотоварищи по оружию, чтобы в последний раз обратиться к вам со словами увещания. Я думаю, что после этой битвы не нужно уже будет никаких речей [475] поощрения: |9| в этот день целиком решится исход войны. Действительно, и нас и императора Юстиниана измучили и истощили все наши силы те труды, битвы и несчастия, в которых нам пришлось жить очень долгое время. Мы устали от этих тяжких условий войны, так что, если мы победим врагов в сегодняшнем сражении, готам уже не придется больше вновь начинать войны, но обе стороны будут в достаточной мере иметь в понесенном в данном случае поражении вполне приличный предлог для того, чтобы ничего больше не делать. |10| Потерпев в чем-либо тяжкие удары, люди никогда не решаются вторично идти на это дело. Если же необходимость усиленно толкает их на это, то в мыслях своих они протестуют, как бы «поднимаясь на дыбы», так как души их приведены |11| в ужас памятью о понесенных несчастиях. Слыша такие слова, воины, проявите всю свою доблесть и силу; не откладывайте на другое время всю вашу решимость, с болью в сердце почувствуйте всю необходимость данного момента, не берегите |12| своего тела для другой опасности. Не щадите ни оружия, ни коней; ведь в будущем они вам не понадобятся. Уничтожив все остальное, судьба сохранила нам на этот день самую |13| высшую надежду. Закаляйте же свою храбрость и проявляйте неустрашимость. У кого надежда, как теперь у нас, висит на волоске, она не позволяет себе покачнуться ни на малейший |14| момент времени. Если упустить благоприятную минуту представившегося случая, то, конечно, бессмысленно будет все последующее старание, как бы исключительно велико оно ни было: по самой сущности своей не нужна запоздалая доблесть, так как по миновании необходимости, она, конечно, |15| становится несвоевременной и бесполезной. Итак, я думаю, вы должны приложить все усилия, чтобы возможно лучше использовать представляющийся вам бой, а затем получить возможность пользоваться благами, проистекающими отсюда. И прежде всего помните, что в настоящее время самое гибельное |16| для вас — это бегство. Бегут люди, покидающие свой строй не по какой-либо другой причине, а только для того, чтобы сохранить себе жизнь. Но если следствием бегства является очевидная смерть, то тот, кто смело бьется, находится в гораздо большей безопасности, чем устремившийся [476] |17| в бегство. Что же касается этой толпы неприятелей, собранной из людей самых разных народов, мы ее по справедливости должны презирать. Этот союз людей, собравшихся отовсюду из-за жажды жалованья, не отличается ни верностью, ни спокойной силой, но, состоя из людей разных |18| племен, он, конечно, и в мыслях своих не единодушен. Не думайте, что эти гунны, лангобарды, эрулы, нанятые за, бог знает, какие огромные деньги, будут сражаться за них до |19| последнего издыхания. Не настолько уж для них дешева жизнь, чтобы считать ее на втором месте после денег. Я хорошо знаю, что они сознательно уже хотят быть достаточными трусами, только делая вид, что сражаются, или потому что они получили плату, или выполняя тайные приказы своих |20| вождей. Ведь люди не только то, что имеет отношение к войне, но даже и то, что вообще считается самым приятным, если все это приходится делать не по доброй воле, но насильно, или за плату, или по другой какой-нибудь необходимости, обыкновенно считают для себя не очень желательным и благодаря принуждению относятся к этому с отвращением. Так вот, исполненные такими мыслями, со всем воодушевлением двинемся на врагов в решительный бой».
|1| 31. Вот что сказал Тотила. Войска готовы были вступить в бой и были выстроены следующим образом. И с той и с другой стороны они стояли друг против друга непрерывным фронтом, образуя очень глубокую и по возможности длинную |2| фалангу. Левый фланг римского войска занимали Нарзес и Иоанн, опираясь на холм; с ними был цвет римского |3| войска. За тем и другим, помимо остальных воинов, следовало большое количество телохранителей и щитоносцев, а из варваров |4| — гунны, отобранные по своей доблести. На правом крыле стояли Валериан и Иоанн Фагас («Обжора») вместе с Дагисфеем; здесь были поставлены остальные римские |5| войска. Пешие стрелки из легионов, набранных в империи, приблизительно в числе восьми тысяч, были поставлены на обоих флангах. В центре фаланги Нарзес поставил лангобардов и племя эрулов и всех остальных варваров, велев им сойти с коней и поставив их пешими для того, чтобы, в случае если они проявят трусость в битве или сознательно устроят [477] предательство, |6| они не могли сразу обратиться в бегство. Край левого крыла римского фронта Нарзес построил в виде угла, поставив |7| ставив там тысячу пятьсот всадников. Пятистам он приказал, в случае, если римляне станут отступать, тотчас же идти им на помощь, а тысяче он велел, как только неприятельская пехота вступит в дело, тотчас же зайти ей в тыл и поставить |8| ее в опасное положение. Таким же образом расположил против врагов все свое войско и Тотила. И обходя свои ряды, он подбодрял их и призывал к смелости выражением лица и |9| словами. То же делал и Нарзес, показывая поднятые на шестах браслеты, ожерелья и отделанные золотом уздечки и многое |10| другое, что подстрекает смелость во время опасности. Некоторое время ни те, ни другие не начинали сражения, но спокойно стояли одни против других, ожидая наступления врагов.
|11| Затем один из готских воинов, по имени Кокка, имевший большую известность за свою энергию, погнав коня, очень близко подъехал к римскому войску и стал вызывать, не хочет |12| ли кто вступить с ним в единоборство. Этот Кокка был одним из римских воинов, перебежавших в прежнее время |13| к Тотиле. Навстречу ему тоже верхом тотчас же выступил один из телохранителей Нарзеса, родом римлянин по имени |14| Анзала. Первым устремился на него Кокка, с тем чтобы поразить |15| врага копьем, метя ему в живот. Но Анзала, внезапно повернув коня в сторону, сделал тщетной всю его стремительность; оказавшись тем самым слева от своего врага, |16| он вонзил ему копье в левый бок. Кокка упал с коня и, как труп, бездыханный распростерся на земле. Со стороны римского войска поднялся большой крик, но даже и теперь ни |17| те ни другие не начинали битвы. Один только Тотила держался между двумя войсками, не с тем, чтобы вызвать кого-либо на единоборство, но чтобы затянуть время, отняв у неприятелей благоприятный момент. Получив известие, что отсутствовавшие две тысячи готских всадников находятся очень близко, он откладывал нападение до их прибытия |18| (гл. 29, § 2). Он делал следующее: прежде всего он счел нужным ясно показать неприятелям, кто он такой. На нем было надето оружие, богато разукрашенное золотом; украшения [478] его перевязей на шлеме и на копье были пурпурные; развеваясь, они производили удивительное впечатление истинна царского наряда. Сам он, сидя на великолепном коне, между двумя войсками искусно проводил «игру с оружием» (джигитовку). |19| Он пускал коня скакать по кругу, затем, поворотив |20| его в другую сторону, вновь заставлял делать круги. Во время этой скачки он пускал в воздух копье, и, схватив это еще дрожащее в воздухе копье, он с большим искусством часто перекидывал из одной руки в другую; он с гордостью показывал свое искусство, то откидываясь назад, то раскачиваясь и склоняясь на ту и на другую сторону, как будто с детства |21| он был вполне обучен для такого рода представлений. Всем этим он затянул время до позднего утра. Желая еще больше затянуть начало наступления, он отправил вестников к римскому войску, говоря, что хочет вступить в переговоры. Нарзес ответил, что он уверен в том, что он обманывает: ведь раньше, когда была еще возможность вести эти переговоры, он желал обязательно вступить в бой, а теперь вдруг, находясь между двумя армиями, он хочет прибегнуть к переговорам!
|1| 32. За это время к готам прибыли эти две тысячи. Получив известие, что они уже в лагере, так как было уже время завтрака, Тотила сам удалился в свою палатку, и готы, выйдя |2| из рядов своего боевого строя, отступили назад. Прибыв в свою стоянку, Тотила нашел там уже на месте две тысячи. Приказав всем завтракать и переменив свое вооружение, а также приняв меры, чтобы все были вооружены как полагается воинам, он быстро повел свое войско на врагов, думая, что он неожиданно нападет на них и захватит их врасплох. |3| Но и здесь он застал римлян вполне готовыми. Боясь, как это и оказалось на самом деле, что враги неожиданно нападут на его войско, Нарзес запретил уходить завтракать или отдыхать, а тем более снимать с себя оружие или с коней |4| узду. Но он не оставил их и совсем не евшими; он велел им закусить и выпить крепкого вина, стоя в своих рядах и в полном вооружении, продолжая внимательно наблюдать врагов |5| и ожидать их наступления. Боевой порядок их был теперь уже не такой, но у римлян фланги, на которых стояло [479] по четыре тысячи пеших стрелков, по мысли Нарзеса, загнулись |6| в виде месяца. Вся пехота готов стояла позади своих всадников с тем, чтобы если всадникам придется обратиться в бегство, то, повернув назад, они могли бы спастись к ним, и тотчас же вновь вместе с ними двинуться на врагов. Всем готам был дан приказ не пользоваться в этом столкновении ни стрелами, ни каким-либо другим оружием, кроме копий. |7| Это привело к тому, что Тотила по своему неразумию дал сам себя перемудрить в военной хитрости: не знаю, послушавшись кого, он пустил в этот бой свои войска сравнительно с противниками ни по оружию неравноценными, ни по построению неравно движущимися, ни во всем остальном неравносильными, тогда как римляне могли, как было им наиболее удобно, пользоваться в деле каждым из этих средств: они могли и стрелы пускать, и копьями поражать, и мечами пользоваться или пускать в дело все, что было у них под руками, что было удобно и соответствовало данному моменту, сражаясь то верхом, то стоя пешими во фронте, что было полезнее в данный момент; они могли производить и окружение врагов, могли и сами нападать на наступающих и своими |8| щитами отражать удары. Всадники же готов, оставив позади себя всю пехоту, полагаясь только на свои копья, устремились в слепом порыве храбрости, но, попав в битву, жестоко |9| заплатили за свое неразумие. Устремившись на центр врагов, они не заметили, что оказались в середине восьми тысяч пехоты; они быстро пали духом, поражаемые стрелами и справа и слева, так как стрелки, как я только что сказал, стоявшие по флангам фронта, сильно загнули края боевой |10| линии, как крутой серп луны. В этой схватке готы потеряли много людей и коней, еще не успев вступить в бой с неприятелем, и, понеся много непоправимых потерь, они с запозданием и большим трудом подошли к неприятельской линии. |11| И я не знаю, кому тут было удивляться, некоторым ли из римлян, или из их союзников-варваров. У всех одинакова была бодрость, доблесть и готовность к бою, каждый из них, с поразительной смелостью встречая наступление врагов, |13| отражал их натиск. Было уже под вечер, когда заколебались и двинулись оба строя, строй готов отступая, а строй римлян [480] |14| преследуя. Когда римляне двинулись на готов, последние не выдержали натиска врагов; они стали отступать перед натиском римлян и обратились в неудержимое бегство, пораженные |15| массой римского войска и его дисциплиной. Они уже не думали о храбрости, испугавшись, как будто на них напали привидения или как будто враги поражали их с неба. |16| Вскоре, когда они достигли линии своих пехотинцев, их неудачное сражение еще более расширилось, и поражение |17| их стало еще большим. Они достигли их, совершая это отступление не в порядке, не с тем, чтобы передохнуть и вместе с ними вновь наступать, как обычно бывает, или чтобы оттеснить наступление преследующих, или отважиться на новый натиск, или, наконец, применить какой-нибудь новый военный прием, но отступали они в таком беспорядке, что многим из них пришлось вместо этого погибнуть от напавшей |18| на них римской конницы. Поэтому пехотинцы не приняли их, разомкнув свои ряды, и не остались стоять перед ними твердой стеной, чтобы спасти их, но все вместе с ними обратились в бегство без оглядки и, как бывает в ночной битве, |19| губили друг друга. Воспользовавшись этим страхом, войско беспощадно избивало всех попадавшихся им под руку, не осмеливавшихся ни защищаться, ни даже прямо смотреть на них, но отдававших себя врагам на полный их произвол; |20| такой страх напал на них, такой ужас овладел ими. В этом бою погибло шесть тысяч, многие сами себя отдали в руки врагов. В данный момент римляне взяли их в плен живыми, но немного спустя их казнили. Были убиты не только готы, но очень многие из прежних римских солдат, которые раньше были в рядах римского войска, но перешли, как я рассказывал в предыдущих книгах (VII [III], гл. 12, § 15; гл. 21, |21| § 15, 16; гл. 39, § 5), к Тотиле и готам. Те же из войска готов, которым удалось спастись и не попасть в руки врагов, смогли скрыться и бежать, как кто мог, кто верхом, кто пешком, смотря по тому, что представляла его судьба или благоприятный случай или удобства местности.
|22| Так окончилась эта битва; уже наступила полная темнота. Тотила бежал в темноте в сопровождении не больше чем пяти человек, из которых один был Скипуар. Некоторые из римлян [481] преследовали их, не зная, что это Тотила; в числе этих преследовавших |23| был гепид Асбад. Когда он был близко от Тотилы, он кинулся на него, чтобы поразить его копьем в спину. |24| Тут один готский юноша, из дома Тотилы, следовавший за своим убегающим господином, считая недостойной Тотилы грозящую ему судьбу, громко крикнул: «Что ты, собака, так стремишься убить своего господина!» Но в это время Асбад, уже изо всех сил вонзил копье в Тотилу, но сам, пораженный |25| в ногу Скипуаром, тут и остался. Остался убитым и Скипуар, пораженный кем-то из преследовавших. Те четверо, которые вместе с Асбадом вели преследование, чтобы спасти его, прекратили это преследование и, захватив |26| Асбада, вместе с ним повернули назад. Спутники же Тотилы, полагая, что враги не прекратили их преследовать, все продолжали скакать дальше, хотя Тотила получил смертельную рану, и душа уже покидала его тело; они упорно увлекали его за собой: сама необходимость предписывала им этот безумный |27| бег. Проскакав приблизительно восемьдесят четыре стадии, они прибыли в местечко по имени Капри. Они в дальнейшем остались здесь и старались лечить рану Тотилы, который немного позже тут же испустил дух, окончив дни своей жизни. |28| Его спутники предали здесь его земле, а сами удалились. Таков был трагический конец правления и жизни Тотилы, бывшего королем готов одиннадцать лет, конец, достойный прежних его подвигов, так как раньше удача сопутствовала этому человеку, и смерть, постигшая его, не соответствовала |29| его военным деяниям. Но и в этом случае судьба явно со всей очевидностью показала свою силу, насколько может она смеяться над человеческой участью, проявив обычное для нее свойство без всякого основания менять счастье человека и без всякого повода нарушать человеческие расчеты. Так и теперь: долгое время без всякой видимой причины, только по своему капризу даруя Тотиле счастье и удачу, она вдруг, хотя для этого в данный момент не было никаких оснований, безжалостно назначила этому человеку такую позорную и |30| трагическую смерть. По моему крайнему разумению это то, чего никогда нельзя было и никогда нельзя будет постигнуть человеку. Всегда и везде об этом можно толковать и [482] строить догадки, какие кому угодно, шушукаясь между собою, прикрывая свое незнание предположением, лишь только кажущимся вероятным. Но я возвращаюсь к прерванному рассказу.
|31| Так вот, о том, что Тотила так скончался, римляне не знали, пока какая-то женщина из племени готов не рассказала |32| им об этом и не показала его могилы. Но они, услыхав об этом и считая этот рассказ, может быть, выдуманным, прибыли на это место и без малейшего колебания разрыли могилу и вытащили оттуда труп Тотилы. Признав его, как говорят, и удовлетворив этим зрелищем свое любопытство (точного знания), они его вновь похоронили и тотчас обо всем |33| донесли Нарзесу.
Другие о кончине Тотилы и об этой битве рассказывают |34| иначе. Я считаю не лишним передать об этом. Говорят, что бегство войска готов произошло не без основания и не так бессмысленно, но что когда некоторые из римлян метали свои стрелы, то одна из них внезапно поразила Тотилу, без заранее обдуманного намерения со стороны пославшего эту стрелу, так как Тотила был одет, как простой воин, и находился в строю не на специально выбранном месте, а среди всех, не желая привлекать к себе внимания врагов или подвергать себя опасности специально их злоумышления. Но некая судьба так решила это и направила в тело человека роковую стрелу. Получив смертельную рану, очень сильно страдая, он вышел из строя и понемногу в сопровождении |35| нескольких человек ушел в тыл. Вплоть до Капри борясь с болью и мучением от раны, он гнал коня, но здесь, теряя сознание, он остановился, чтобы полечить рану, и немного спустя тут же наступил и последний день его жизни. Войско готов, и в других уже отношениях не равносильное римлянам, после того как так нелепо вышел из строя его вождь, впало в ужас, хотя один только Тотила получил смертельную рану и римляне не специально против него направляли свои удары; вследствие этого их охватил ужасный и безграничный страх, они пали духом и обратились в столь позорное бегство. Но об этом пусть каждый судит, как он хочет. [482]
|1| 33. В высшей степени обрадованный всем этим, непрестанно за все это воздавая благодарность богу, как это действительно и следовало, Нарзес стал все приводить в порядок. 15 |2| Прежде всего, желая избавиться от сопровождавших его лангобардов, производивших недостойные насилия (кроме прочих беззаконий в своей жизни, они поджигали дома, которые встречали на своем пути, и насиловали женщин, убегавших и скрывавшихся под защиту храмов), он наградил их богатыми денежными подарками и позволил вернуться домой, а Валериану и своему племяннику Дамиану велел идти с ними вплоть до границ Римской империи, чтобы во время обратного похода они не причинили кому-нибудь зла. |3| Когда лангобарды ушли из пределов Римской империи, Валериан стал лагерем около Вероны, чтобы осаждать ее |4| и вернуть ее под власть императора. Те, которые были здесь в гарнизоне, охваченные страхом, вступили с Валерианом в переговоры, обещая, что они добровольно сдадутся и сдадут |5| город. Получив это известие, франки, которые были на охране Венетской области, со всей решимостью воспротивились этому намерению, заявляя, что вся эта страна принадлежит им. Поэтому Валериан, ничего не сделав, удалился |6| отсюда со всем войском. Готы, которые смогли бежать из сражения и спаслись, перейдя через реку По, заняли город Тичино и прилегающие к нему местности и избрали королем |7| Теию. Он, найдя все деньги, которые Тотила оставил, спрятал их в Тичино, думая этим способом привлечь на свою сторону в качестве союзников франков, и, насколько позволяли данные обстоятельства, он оповещал и организовывал готов, |8| старательно собирая их вокруг себя. Услыхав об этом, Нарзес велел Валериану со всеми следовавшими за ним войсками держать караул вдоль реки По, чтобы готам было не так легко собираться; сам же Нарзес со всем остальным войском двинулся |9| к Риму. Находясь в Этрурии, он принял добровольную сдачу Нарнии, а в Сполеции, стоявшем без стен, он оставил гарнизон, поручив всем им вновь восстановить возможно |10| скорее то, что из укреплений готы разрушили. Он послал также некоторую часть войска с тем, чтобы попытаться захватить гарнизон в Перузии. Во главе этого гарнизона стояли два [484] римских перебежчика, Мелигедий и Улиф; последний, бывший прежде телохранителем Киприана, убежденный Тотилой, обещавшим ему большую награду, коварно убил Киприана, бывшего начальником стоявшего там гарнизона |11| (VII [III], гл. 12, § 19). Мелигедий, соглашаясь на предложения Нарзеса, хотел вместе с бывшими под его начальством римлянами сдать ему город, но Улиф и окружающие его, заметив, что подготовляется, открыто восстали против их |12| намерения. Улиф и его сторонники были тут убиты, а Мелигедий тотчас же передал Перузию римлянам. И тут явно над Улифом сказалась божья кара, так как он был убит на том самом месте, где от него самого погиб Киприан.
|13| Готы, которые занимали в качестве гарнизона Рим, узнав, что Нарзес и все римское войско идут на них и находятся уже поблизости, стали готовиться, чтобы всеми силами и |14| средствами отразить их. Случилось, что когда Тотила в первый раз взял Рим, многие здания города он сжег (он постарался их восстановить, когда взял Рим во второй раз); в конце концов придя к убеждению, что готы, доведенные до небольшого числа, не в состоянии в дальнейшем защищать весь круг укреплений Рима, он охватил короткой линией укреплений маленькую часть города вокруг гробницы Адриана, так чтобы они примыкали к прежним стенам, и устроил таким |15| образом род крепости. Сложив сюда все то, что в их глазах было самым ценным, готы со всем старанием стерегли это укрепление, всю же остальную линию укреплений оставили |16| совсем без внимания. Оставив тогда в этом месте небольшой отряд своих для охраны, все остальные, поднявшись на верх городской стены, со всей энергией пытались отразить |17| врагов, шедших на штурм. Всей линии римских укреплений вследствие ее величины не могли ни римляне штурмовать, |18| ни готы охранять. Разбившись на отряды, первые штурмовали, где придется, а вторые — отражали в зависимости от обстоятельств. И вот Нарзес, собрав большой отряд стрелков, со всей силой штурмовал один участок укреплений; в это же время Иоанн, сын Виталиана, со своими |19| войсками вел штурм в другом месте. Филемут и эрулы наседали еще в третьем месте, а очень далеко от них шли [485] остальные. Все они вели штурм стен, держась друг от друга |20| на большом расстоянии. Стоя соответственно с ними, варвары выдерживали их нападение. Вся же остальная часть укреплений, где не было штурма со стороны римлян, была совершенно свободна от людей, так как готы собирались все там, |21| как я сказал выше, где со всей силой наседали враги. Приняв это во внимание, Нарзес приказал, чтобы Дагисфей, взяв с собой большой отряд и знамя Нарзеса и Иоанна, заготовив большое количество лестниц, неожиданно со всей силой бросился на ту часть укреплений, которая совершенно не имела |22| защитников. И действительно, приставив немедленно все лестницы к стене без противодействия с чьей бы то ни было стороны, он без всякого труда оказался со всеми бывшими |23| при нем войсками внутри укрепления и, таким образом, мог открыть любые ворота. Как только это заметили готы, они уже не стали больше думать о храбрости, но бросились бежать, кто куда мог. Одни из них устремились в укрепление, |24| другие же бегом понеслись в Порт. И тут пришло мне на ум размышление, как судьба издевается над человеческими делами: не всегда одинаковой подходит она к людям, не всегда взирает она на них одинаковым взором, но вечно меняется она, и по времени и по месту, и смеется над ними, играя ими, меняя их достоинство и положение, повергая в несчастие и спасая их сообразно со временем, местом и образом действия. Так Бесс, в прежнее время погубивший Рим, немного времени спустя вернул римлянам в Лазике Петру; в свою очередь Дагисфей, отдавший Петру врагам, быстро вернул во власть |25| императора Рим. Но так было искони и будет всегда, пока одна и та же судьба властвует над людьми. Тогда Нарзес со |26| всем войском двинулся, чтобы взять укрепление. Испуганные варвары, получив твердое обещание в личной неприкосновенности, тотчас сдались сами и сдали укрепление. Это был двадцать шестой год единодержавного правления императора |27| Юстиниана. Так Рим в пятый раз был взят в правление этого государя, и Нарзес тотчас послал императору ключи от ворот Рима.
|1| 34. Тогда люди воочию убедились, что всем, кому суждено испытать несчастие, даже то, что, казалось, является [486] счастьем, несет гибель, и в тот момент, когда дела повернутся так, как им хотелось бы, они гибнут одновременно с наступлением |2| этих счастливых дней. Как для сената, так и для римского народа эта победа была причиной еще большей гибели |3| по следующему поводу. Когда готы стали отступать и поняли, что власть их над Италией кончилась, то во время пути они, между прочим, беспощадно избивали всех встречающихся им |4| римлян. С своей стороны, и варвары, служившие в римском войске, обращались как с врагами со всеми, с кем они встречались |5| при своем вступлении в город. А кроме этого, случилось еще следующее. Много лиц из сенатского сословия, по мысли Тотилы, в прежнее время осталось в Кампанской |6| области. Некоторые из них, узнав, что Рим взят войсками императора, ушли из Кампании и двинулись в Рим. Узнав об этом, готы, которые еще занимали укрепленные пункты в этой области, тщательно обследуя всю эту местность, убили всех бывших здесь патрициев. В числе убитых был и тот Максим, о котором я упоминал в прежних своих книгах |7| (V [I], гл. 25, § 15; VII [III], гл. 20, § 19). С своей стороны и Тотила, двигаясь из этих мест навстречу Нарзесу, собрал из каждого города детей знатных римлян и, отобрав из них триста человек, которых он считал наиболее красивыми, сказал их родителям, что они будут членами его дома и сотрапезниками, на самом же деле хотел держать их в качестве |8| заложников. Им Тотила велел тогда отправиться на ту сторону реки По, а теперь Тейя, найдя их там, велел всех их убить.
|9| Рагнарис, из числа важных готов, командовавший гарнизоном в Таренте, хотя с соизволения императора получил от Пакурия твердые обещания безопасности и согласился, как я раньше указал (гл. 26, § 4), сдаться римлянам и передал им в подтверждение этого соглашения шесть человек из готов, когда услыхал, что готы избрали себе королем Теию, что он зовет себе на помощь франков и хочет вместе е ними всем войском идти на врагов, изменил свои намерения и |10| решительно не хотел выполнять соглашение. Во что бы то ни стало стараясь получить назад своих заложников, он придумал следующее. Отправив послов к Пакурию, он просил его прислать к нему небольшой отряд римских воинов, [487] чтобы с тем большей безопасностью он и его готы могли идти в Дриунт (Гидрунт), а оттуда, переправившись через |11| Ионийский залив, отправиться в Византию. Пакурий, очень далекий от того, чтобы подозревать, что задумал этот человек, послал к нему из бывших у него войск пятьдесят человек. |12| Приняв их в свое укрепление, Рагнарис тотчас же заключил их в тюрьму и дал знать Пакурию, что если ему желательно спасти своих солдат, то пусть он отдаст заложников-готов. |13| Услыхав это, Пакурий оставил маленький отряд для охраны Дриунта, а со всем остальным войском |14| двинулся против врагов. Тогда Рагнарис без малейшего промедления убил этих пятьдесят человек и вывел из Тарента своих готов, чтобы вступить в бой с врагами. Когда они |15| сошлись, готы были побеждены. Оставив на месте очень многих убитыми, Рагнарис с остальными бросился бежать. Войти в Тарент он уже никак не мог, так как его со всех сторон окружали римляне, но, вступив в Ахеронтиду, он там остался. Так шли там дела.
|16| Немного позднее римляне, осадив Порт, по взаимному соглашению, взяли его; взяли и укрепление в Этрурии, которое называется Непа, равно как и крепость Петры, так называемой Петрузы («Пробитая скала»).
|17| Считая, что войско готов не равносильно римлянам, чтобы сражаться с ними один на один, Тейя отправил послов к королю франков Теодебальду, приглашая его заключить с ним |18| союз и обещая великие сокровища. Но франки, думаю, имея в виду собственную выгоду, не хотели умирать ни в интересах готов, ни для пользы римлян, но они имели цель подчинить самим себе Италию и ради этого они хотели самостоятельно, без всяких союзов, подвергнуться опасности войны. |19| Раньше еще Тотила часть сокровищ оставил в Тичино, о чем я указывал выше (гл. 33, § 7), большая же часть их была спрятана в очень сильном укреплении, которое находилось в Кумах, Кампанской области. Он там оставил гарнизон, а начальником над ним поставил своего брата, 16 дав ему |20| в помощь Геродиана. Желая овладеть этими сокровищами, Нарзес отправил в Кумы небольшое войско, чтобы оно осадило укрепление, сам же остался в Риме для устройства [488] некоторых дел. Послав другой отряд, он велел им осаждать |21| Центумцеллы. Тейя, беспокоясь о гарнизоне в Кумах и о сокровищах, находящихся там, потерял надежду на помощь франков и настроил следовавших за ним готов идти |22| всем на неприятелей. Заметив это, Нарзес велел Иоанну, племяннику Виталиана, и Филемуту с находящимся в их распоряжении войском идти в пределы Этрурии, с тем чтобы они держались здесь и закрыли дорогу врагам в Кампанию; а тем временем осаждающие Кумы смогут их взять, не подвергаясь опасности, или силой, или по добровольной сдаче. |23| Но Тейя, оставив далеко в стороне правые дороги, которые были самыми короткими, прошел длинными и далекими окольными путями, вдоль по берегу Ионийского залива, и, |24| не замеченный никем из врагов, прибыл в Кампанию. Когда об этом узнал Нарзес, он вызвал войска, бывшие с Иоанном и Филемутом и охранявшие проходы в Этрурии, вызвал и Валериана, только что взявшего Петру («Петрузу») с его войсками. Он, таким образом, собрал все силы и сам со своим войском, выстроив его в боевом порядке, пошел в Кампанию.
|1| 35. Есть в Кампании гора Везувий, о которой я говорил в прежних своих рассказах (VI [II], гл. 4, § 10 сл.), что она часто испускает звук, как бы мычание. И когда с ней это случается, она извергает из себя массу горящей золы. Об этом |2| рассказал я в своем прежнем рассказе. Как у этой горы, так и у сицилийской Этны примерно вся середина, от самого дна до вершины, пустая, а внизу, в самой глубине, всегда горит |3| огонь. И это пустое пространство входит в такую глубину, что если человек, стоящий на краю (отверстия), решится перегнуться |4| и заглянуть туда, то огонь едва заметен. Когда случается, как я сказал, этой горе извергать пепел, то вырывающийся из недр Везувия огонь выбрасывает в разные стороны кверху над вершиной горы камни, иногда маленькие, а иногда и очень большие. Течет оттуда также и поток огня, с самой вершины доходя до подошвы горы и еще дальше; это все бывает также и у Этны. Этот поток огня образует с обеих сторон высокие берега, прокладывая себе глубокое |6| ложе. Пламя, несущееся этим потоком, вначале похоже на горящую воду. Когда же пламя начинает у него потухать, [489] то стремительность этого потока тотчас же задерживается, и он в своем течении уже не двигается вперед, а осевшая грязь от этого потока совершенно похожа на пепел.
|7| У подножия этого Везувия текут источники питьевой воды. Из них образуется река, называемая Драконом, которая протекает очень близко от города Нуцерии. На противоположных берегах этой реки остановились тогда оба вражеских |8| войска. Течение реки Дракона узкое, однако оно совершенно непроходимо ни для всадников, ни для пехотинцев; стесненный узким ложем, этот поток очень глубоко прорывает |9| землю, образуя с обеих сторон отвесные берега. Происходит ли это вследствие природных свойств земли, или воды, я этого сказать не могу. Захватив мост через реку, так как они стояли лагерем очень близко от него, готы соорудили здесь деревянную башню, поставили на нее всякие машины, сделав между прочим так называемые баллистры, чтобы отсюда иметь возможность бить по наступающим врагам сверху. |10| Вступить в рукопашный бой было невозможно, так как между ними, как я сказал, была река. И те и другие, став возможно ближе к краю берега, действовали, главным образом поражая |11| друг друга стрелами. Происходили и единоборства, если тот или другой гот, вызванный римлянами, переходил мост. Так, месяца два провели эти войска, стоя друг против друга. |12| Продолжалось это до тех пор, пока готы господствовали здесь на море и могли держаться, ввозя продовольствие на кораблях, так как их лагерь был расположен недалеко от моря. |13| Но спустя некоторое время римляне захватили флот неприятелей вследствие измены одного гота, который стоял во главе всего флота, да и к ним самим пришло бесчисленное количество |14| судов из Сицилии и других частей империи. Вместе с тем, воздвигнув по берегу реки ряд деревянных башен, Нарзес смог окончательно поработить страхом прежнюю самоуверенность |15| врагов. Очень испуганные всем этим и стесненные недостатком продовольствия, готы бежали на расположенную поблизости гору, которую римляне на латинском языке называют «Молочной горой». Римлянам никак нельзя было следовать за ними туда, ввиду трудности прохода и неудобной |16| местности. Но и варварам, которые поднялись туда, [490] вскоре уже пришлось раскаяться в этом, так как у них еще в большей степени стал ощущаться недостаток в продовольствии; добывать его для себя и для лошадей они никак не |17| могли. Поэтому считая, что предпочтительнее окончить свои дни жизни в бою, чем погибнуть от голода, они сверх всякого ожидания, двинулись на неприятелей и нежданно-негаданно |18| напали на них. Римляне, насколько позволяли им данные обстоятельства, твердо стояли против них, расположив свой боевой строй не по отдельным начальникам, не по отрядам или легионам, не отделенные друг от друга каким-либо иным способом, не с тем, чтобы слышать даваемые им в битве приказания, но с тем, чтобы биться с врагами со всей силой, |19| где кому придется. Удалив коней, все готы первыми стали пешим строем по всему фронту, устроив глубокую фалангу; видя это, римляне тоже спешились, и все выстроились точно так же.
|20| Я хочу рассказать здесь об этой знаменитой битве, и о той доблести, не уступающей, думаю, доблести ни одного из прославленных героев, которую в данном случае проявил Тейя. |21| К смелости готов побуждало безвыходное их положение, римляне же, хотя и видели их в состоянии отчаяния, считали нужным противиться всеми силами, стыдясь уступить более слабым. И те и другие, полные воодушевления, устремлялись на близстоящих; одни, готовые погибнуть, другие, стремясь |22| получить славу доблести. Битва началась рано утром. Тейя был на глазах у всех, держа перед собою щит; с грозно поднятым копьем он с небольшой кучкой своих близких стоял |23| впереди фаланги. Видя его и считая, что если бы он пал, то битва быстро бы окончилась, римляне направили против него все свои усилия, нападая на него в большом числе, кто только стремился к славе. Одни издали бросали в него дротики, |24| другие старались поразить его копьем. Тейя, закрывшись щитом, принимал на него все удары копий и, внезапно нападая |25| на врагов, многих из них убил. Всякий раз как он видел, что его щит весь утыкан брошенными в него копьями, он, передав его кому-нибудь из своих щитоносцев, брал себе |26| другой. Сражаясь так, он провел целую треть дня. К этому времени в его щит вонзилось двенадцать копий, и он уже не [491] мог им двигать, как он хотел, и отражать нападающих. |27| Тогда он стал звать настойчиво одного из своих щитоносцев, не покидая строя, ни на единый вершок не отступая назад и не позволяя неприятелям продвигаться вперед; он не поворачивался назад, прикрыв щитом спину, не сгибался набок; он как бы прирос к земле со своим щитом, убивая правой рукой, отбиваясь левой и громко выкрикивая имя своего |28| щитоносца. Он явился к нему, неся щит, и Тейя быстро сменил |29| на него свой отягченный копьями. И тут на один момент, очень короткий, у него открылась грудь, и судьба назначила, чтобы именно в этот момент он был поражен |30| ударом дротика и в ту же минуту умер. Воткнув его голову на шест и высоко подняв ее, некоторые из римлян стали ходить вдоль того и другого войска, показывая его римлянам, чтобы придать им еще большую храбрость, готам — чтобы |31| те, придя в отчаяние, прекратили войну. Но даже и теперь готы не приостановили сражения до самой ночи, хотя точно |32| знали, что король их умер. Когда мрак спустился на землю, обе стороны, разойдясь и не снимая оружия, заночевали тут же. На следующий день с рассветом они опять выстроились по-прежнему и сражались до самой ночи; они не уступали друг другу, не обращались в бегство и не наступали; хотя и с той и с другой стороны было много убитых, но, озверев, с непреклонным духом они продолжали бой друг с другом: готы знали, что они сражаются в последний раз, римляне |33| считали для себя недостойным оказаться слабее их. Но наконец варвары, послав к Нарзесу некоторых из знатнейших лиц в своем войске, сказали, что они поняли, что они борются с богом: они чувствуют противоборствующую им силу. Из происходящего они уразумевают истину дел и хотят поэтому изменить свое решение и оставить это упорное сопротивление. Но они не хотят в будущем жить под властью императора, но проводить свою жизнь самостоятельно вместе с какими-либо другими варварами. Поэтому они просят римлян дать им возможность мирно уйти, не отказывать им в этом разумном предложении и подарить в качестве «денег на дорогу» те средства, которые каждый отложил для себя |34| за время прежней службы своей в Италии. Этот вопрос [492] Нарзес поставил на обсуждение на военном совете. И вот Иоанн, племянник Виталиана, предложил удовлетворить эту просьбу и не вести уже дальше боя с людьми, обрекшими себя смерти, и не пытаться на себе испытать смелость людей, уже отчаявшихся в жизни, которая тяжка и для тех, кто ее |35| проявляет, и для тех, кто им противится. «Достаточно,— сказал он,— для разумного человека одержать победу, а желание чрезмерного может иной раз обратиться для кое-кого |36| и в несчастье». Нарзес дал убедить себя этим предложением. Они договорились на том, чтобы варвары, оставшиеся в живых, взяли свои собственные деньги, тотчас же ушли из всей Италии и больше уже никогда не вели войны с |37| римлянами. И вот около тысячи готов, выйдя из лагеря, удалились в город Тичино и в места по ту сторону реки По. Их начальником в числе других был Индульф, о котором раньше я не раз упоминал. Все остальные, дав взаимные клятвы, утвердили все установленное соглашение. Так захватили римляне и Кумы, и все остальные места, и на восемнадцатом году закончилась эта война с готами, которую описал Прокопий.
Комментарии
8. О взаимоотношениях между гепидами, лангобардами и франками и о политике Юстиниана, предупредившей образование блока этих варварских государств, см. очень интересную статью Hauptmann, Les rapports des Byzentins avec les slaves et les avares pendant la seconde moitiee de VI siecle [«Byzantion» (1928), т. IV, стр. 137-170].9. Иногда Прокопий называет их варинами. Если считать, что англы жили в Шлезвиге (Тацит, гл. 40), то варны жили в Гольштейне и, вероятно, были нынешними саксами (саксонцами). Отряд варнов участвовал в походе Нарзеса на Италию (Агафий, 1, 21). Что касается имен островов, то Прокопий говорит о них понаслышке, и поэтому у него нет обычной точности. Именем «Бриттия» он называет современную Британию (Англию); имя «Британия» у него равнозначно с Ирландией, а Фула — это Исландия, хотя некоторые считают это место Скандинавией.
10. Ср. Цецес (Tzetzes) к Ликофронту ст. 1204. Может быть этот таинственный остров является островом «Сена» (Isle des Saints), где жили кельтские пророчицы и заклинательницы ветров.
11. См. Jung, Geograp-histor. bei Procop v. Caesarea. Wien. Stud. (1883), стр. 85-115.
12. Прокопий нигде об этом ничего не пишет.
13. Эвгарий, 4, 23.
14. Ливий, 5, 48, 3; 12, 14, 11; Варрон, О латинском языке, 5, 15.
15. Кедрен, 659, 16.
16. По Агафию, стр. 31, имя этого брата было Алигер.
(пер. С. П. Кондратьева)
Текст воспроизведен по изданию: Прокопий из Кесарии. Война с готами. М. АН СССР. 1950
© текст - Кондратьев С. П. 1950
© сетевая версия - Thietmar. 2013
© OCR - Андреев-Попович И. 2013
© дизайн - Войтехович А. 2001
© АН СССР. 1950
Текст воспроизведен по изданию: Прокопий из Кесарии. Война с готами. М. АН СССР. 1950
© текст - Кондратьев С. П. 1950
© сетевая версия - Thietmar. 2013
© OCR - Андреев-Попович И. 2013
© дизайн - Войтехович А. 2001
© АН СССР. 1950
http://www.vostlit.info/Texts/rus/Prokop_4/text42.phtml?id=13019
