Публикация 1842 гг.
Текст
Публикация 1991-1992 гг.
Предисловие
Гл. 1-3
Гл. 4
Гл. 5
Не должно думать, чтобы в сем кратком очерке нашли полное изображение
всех дел князя Меншикова: здесь представляется только самое краткое
изложение главных событий его жизни, которыя найдут более блестящим
образом изображенныя в истории
царствования Петра I-го. Сказанное здесь сокращенно представляется
однакож более достоверным, нежели в каком нибудь подробнейшем описании,
хотя мы и упоминаем вообще о жизни Меншикова непосредственно для того
только, чтобы придать более связи событиям и анекдотам об нем со времени
падения его и заточения в Сибирь.
В 1712-м, или 1713 году напечатана была в Амстердаме брошюрка, или книжечка, под названием: Князь Кушимен (le Prince Couchimen), что составляет, читая на изворот, анаграмму: Князь Меншиков. Сия книжечка более роман, нежели биография Меншикова, хотя рассеяны в ней кое где черты действительной жизни его, до того однакож обезображенныя, что в них трудно распознать истину.
Князь Александр Меншиков родился в Москве 2; отец его был крестьянин, получавший пропитание от продажи пирожков при воротах Кремлевских, где завел он маленькую пирожную лавочку 3. [147] Когда сын его Александр достиг возраста 13-ти или 14-ти лет, он посылал его по улицам для продажи с лотком пирожков. Меншиков наиболее однакож вертелся с своим товаром во дворе царского замка, потому что там скорее можно было ему продавать свой товар, нежели по другим местам и площадям города. Говорят, он был мальчик красивый 4 и веселого нрава, или лучше сказать шалун, почему с ним и забавлялись Стрельцы и гвардейские солдаты царя Петра I-го, тогда бывшего отроком одинаких лет с Меншиковым, проказы коего часто забавляли юного Царя, имевшего часто случай видеть их в окошки комнат, выходившие на двор замка, где мальчик-пирожник безпрестанно шалил с Стрельцами и солдатами. Однажды, когда он сильно кричал, потому что какой-то Стрелец выдрал его за уши, уже не шутя, Царь послал сказать солдату, чтобы он перестал обижать бедного мальчика, а с тем вместе велел представить к себе проказника продавца пирожков. Без замешательства явился Меншиков перед Царем, и когда Царь начал его спрашивать, отвечал он остроумными шутками, которыя так понравились юному монарху, что он взял его к себе в службу в званиe пажа и тотчас велел прилично одеть его. Вымытый и одетый, Меншиков еще более понравился Царю, сделался любимцом его, до того не отлучным от своего повелителя, что сопровождал он его повсюду, даже и в государственный совет, где [148] иногда осмеливался говорить свое мнение шутя, что всегда забавляло Царя, а иногда и министров.
Хотя и не грамотный 5, Меншиков от природы одарен был большим умом, способностью к великим делам и разумом государственным, который дается не всякому. Слыша разговоры и суждения о делах разного рода, он так образовался, что совершенно зная нрав и характер своего властителя и легко располагая умом его, он достиг, вышед из возраста, когда не мог уже нравиться как забавный юноша, высочайшей степени Фортуны, неслыханных милостей, величайших почестей и достоинства в Российской империи, возведенный в звание князя, первого сенатора, фельдмаршала и кавалера ордена св. Андрея. Он доказал, что был способен, по примеру своего повелителя, предпринять и исполнить обширныя предприятия. Высокое понятие Царя о способностях Меншикова, соединясь с доверенностью к нему, заставляло сего монарха назначать его регентом империи на все время, когда дела или страсть к путешествиям во всех частях света заставляли самого отлучаться из своего государства — обстоятельство, коим воспользовался Меншиков для приобретения бесчисленных богатств в России и вне оной. Он обладал столь великим и безмерным [149] количеством земель и поместьев в России, что говорили, будто он мог ехать из Риги, что в Лифляндии, до Дербента, что в Персии, каждый день ночуя в каком нибудь своем владении. Полагали, что он обладал более нежели 100 000-ми крестьян, и не только в России приобрел Меншиков имения и почести, но доверенность, которою, как всем было известно, обладал он у Царя, привлекла ему то и другое от всех государей Германии и Севера, имевших связи или дела с Российским Двором. Император Pимский, Карл VI-й, возвел его в звание князя Римской империи и подарил ему княжество Козель в Силезии. Короли Датский, Прусский и Польский сделали его кавалером своих орденов 6, присоединяя к тому значительныя пенсии, которые платили ему деньгами, не считая множества подарков, получаемых им отвсюду в виде золотой и серебряной посуды, галантерейных вещей и драгоценных камней, при разных важных случаях, когда имели надобность в его предстательстве у Царя.
Наконец нашлись люди, которые, когда Царь возвратился в последний раз из чужих краев и хотел знать что происходило во время его отсутствия, указали Е. В. на излишек величия, приданного им Меншикову, и злоупотребление им сего величия. Доказательства на то были ясные и сам Меншиков знал о том так хорошо, что он находился в безпрерывном страхе, причиняемом опасениями, какия [150] может испытывать человек, ведающий, что повсюду ищут на него обвинений и готовят ему верную гибель. Действительно, Царь хотел показать в осуждении любимца своего грозный пример правосудия и строгости, но смерть положила тогда предел его царствованию, так, что он не успел даже распорядиться наследством престола. Меншиков, остававшийся при всех своих почестях и достоинствах, ободрился. Как фельдмаршал, он начальствовал войсками, окружил ими дом, где собрались рассуждать сенаторы о том, кому наследовать престол, и вступив в собрание их, где звание его 7, первого сенатора, давало ему первое место, сколько силою убеждений, столько и принятыми мерами, способствовал он возведению на престол супруги Императора. Находившись некогда в доме Меншикова, прежде нежели сделалась супругою Царя, Императрица, следовала в начале царствования своего советам Меншикова. Меншиков вскоре заметил принуждение в поступках Императрицы, но ловко притворился, и дабы избежать грозивших ему прежде опасностей, заранее заключил тайные договоры с Венским Двором через министра Императорского, бывшего [151] в Poccии 8, о том, что по смерти Императрицы должен царствовать великий князь, внук Петра I-го, племянник по матери Императора Римского, с условием, что он женится на старшей дочери Меншикова. Вскоре скончалась Императрица, и едва сомкнула она глаза на веки, великий князь был провозглашен под именем Петра II-го. Первое, что сделал Меншиков, как искусный политик, было уверение юного Царя в важности заслуги, ему оказанной, и внушение недоверчивости ко всем, так, что Царь не мог уже считать себя безопасным, не передавши Меншикову звания правителя государства и генералиссимуса армии, на что приготовлен уже был им предварительно патент. Царь подписал его. Другое дело Меншикова состояло в немедленном обручении Царя с своею дочерью. Церемония совершилась без всякого явного спора со стороны сенаторов и других знатных людей, к ней приглашенных. Они присутствовали не смея дать ни малейшего внешнего знака скрываемого ими неудовольствия. Для достижения сего успеха без насилия, Меншиков удалил от дел и от Двора многих, не скрывавших отвращения своего от предложенной женитьбы Царя и могших тому воспротивиться; иные [152] даже сосланы были в Сибирь за выдуманные преступления. Но, или не знал Меншиков нерасположения к нему князей Долгоруких и графа Остермана, из робости, и для выигрыша времени казавшихся оправдывавшими все его намерения, или не считал он их опасными, но только он не предпринимал ничего против них и не боялся их, повелевая ими, как властитель, не знавший других законов кроме своей воли. Неприлично обращался он и с самым Царем, который был еще весьма юн. Меншиков стеснил его в самых невинных удовольствиях и не допускал иметь сношений с людьми наиболее им любимыми прежде, когда он был еще великим князем. Словом, Меншиков правил вполне Россиею. Он думал, что меры и предосторожности, взятые им, дабы утвердить свое могущество, позволяли ему никого не опасаться, и он занимался только приготовлениями к свадьбе своей дочери, когда неожиданно сделался болен весьма опасно. Тогда те, кому вверил он попечение о Царе, допустили более свободы юному монарху. Они позволили принцессе Елисавете и молодым Долгоруким приходить иногда для забавы Царя. Бывши одних с Долгорукими лет, Царь находил более удовольствия в разговорах и шутках с ними, нежели в важных занятиях, какия советовал ему Меншиков. В обществе Долгоруких с Царем явилась короткость, так, что Царь не мог уже без них обойдтись, особливо без молодого Долгорукого. Едва оправился Меншиков, как начал снова строгий надзор за всеми окружающими Царя, не одобрил, что допустили принцессу Елисавету часто посещать юного государя, дал разуметь ей, что частыми беседами с [153] племянником отвлекает она его от ученья и что она должна ограничиться свиданиями с ним в праздники. Но Меншиков все еще ничего не подозревал касательно дружбы Царя с молодым Иваном Долгоруким, не считая отца его довольно смелым что либо предпринять, ни сына довольно ловким внушить Царю решимость избавиться от принуждения, в каком его держали. Меншиков обманулся своею проницательностью и своим предубеждением в сем случае, ибо хотя действительно Долгорукие были не важны сами по себе, но обладали всеми свойствами, потребными вести интригу, придуманную людьми, более их хитрыми. Остерман, министр умный и просвещенный, знал их за таких, и ждал только для внушения им желания погубить Меншикова, коим был он недоволен 9, удобного случая. Он выбрал время, когда Царь был в Петергофе 10, куда увезли его под предлогом занятия охотою. Остерман, находя cиe время удобным для исполнения своего плана, переговорил с сенаторами и гвардейскими офицерами, узнавая их наклонность. Видя в каждом отдельно расположение на все решиться, только бы избавиться от тирании Меншикова, он сообщил другим свой проэкт и отдельно каждого вразумил что надобно делать. Начал он внушением князьям Долгоруким, для увлечения их в [154] предположенные уже им с сенаторами и гвардейскими офицерами меры, что еслибы могли они воспрепятствовать супружеству Царя с дочерью Меншикова, все порадовались бы союзу его потом с княжною Долгорукою. Далее говорил он, что надлежало только убедить Царя удалиться тайно от Меншикова и явиться Сенату, который Остерманом будет вполне собран в загородном доме канцлера графа Головкина, в 2-х лье от Петергофа. Молодой Долгорукий, ободренный отцом, взял на себя обязанность привезти Царя. Он всегда спал в комнате Е. В., и едва увидел он, что все заснули, то предложил Царю одеться и выпрыгнуть в окошко, ибо комната была в нижнем этаже и невысоко от земли. Царь согласился и выскочил таким образом из комнаты так, что стража, охранявшая дверь, ничего не заметила. По садам перебежал Царь с Долгоруким на дорогу, где ждали его офицеры и чиновники. С торжеством препроводили они его в Петербург, куда Меншиков, уже поздно узнавший об удалении Царя, поспешил за ним. Найдя по прибытии в Петербург все караулы перемененными и гарнизон под ружьем без его приказа, отправился он в свой дворец, желая сообразить, что надобно было ему делать? При входе арестовал его отряд гренадеров, окружавший дом его. Он просил позволения переговорить с Царем, но ему предъявили приказ царский отправиться на другой день в свое поместье Раненбург, со всем семейством. Офицеры, у коих под стражей находился Меншиков, обходились с ним весьма вежливо, и сказали ему, что он может взять с собою драгоценнейшия вещи и столько служителей, сколько ему угодно. Он так и поступил, хотя и сомневался, что его окружают хитрою [155] сетью, но он выехал однакож из Петербурга днем, в богатых каретах, с обозом и свитою столь великими, что поезд его походил более на шествие министра, нежели отправление преступника, осужденного в ссылку.
Арестованный от имени Царя, Меншиков сказал офицеру, его арестовавшему: «Я виноват, и сознаюсь в том, что я заслужил наказание, но не Царь осудил меня!». Проезжая улицами Петербургскими, он кланялся направо и налево из своей кареты, и видя в сбежавшихся толпах народа своих знакомых, прощался с ними так весело, что никто не заметил в нем ни малейшего смущения. Но едва отъехал он две лье от Петербурга, как встретил его отряд солдат, и офицер, им начальствовавший, потребовал у него именем Царя ленты орденов св. Александра 11, св. Андрея, Слона, Белого Орла и Черного Орла. «Я ожидал, — отвечал Меншиков, — что их у меня потребуют, и положил их для того нарочно в особую коробочку поближе — вот она: тут найдешь ты их все. Если ты, кому препоручили отнять их у меня, будешь со временем облечен ими, научись из моего примера, как мало служат они к нашему счастию». Иногда случалось прежде, что Меншиков в торжественные дни вдруг надевал все свои ордена. Все кресты орденов его были кроме того украшены дорогими брилльянтами. Никогда не видали другого человека, столь великолепно одетого. Взявши у Меншикова коробочку с орденами, офицер сказал, что препоручение его не ограничивалось отобранием орденов, но что [156] ему приказано отослать все экипажи и всех слуг, с Меншиковым бывших, пересадить его самого, жену его и детей, из карет в повозки, для того приготовленные, и на них довезти их в Раненбург. «Исполняй свою должность, я на все готов. — отвечал Меншиков. — Чем больше у меня отнимут, тем меньше останется мне забот. Скажи только тем, кто возмет отнятое у меня, что я нахожу более достойными сожаления их, нежели себя». Потом вышел он спокойно из кареты, и садясь в покрытую повозку, для него изготовленную, шутливо сказал: «Да, здесь еще гораздо удобнее, нежели в карете!». В таком бедном экипаже довезли его до Раненбурга 12, в сопровождении жены и детей, бывших в особенных повозках. Только случайно мог он их видеть дорогою, ибо ему не позволяли с ними говорить, когда ему хотелось. Но находя украдкою к тому случаи, Меншиков ободрял их своими речами, столь же христианскими, сколь и героическими, прося мужественно претерпевать бедствие, тяжесть коего, говорил он, гораздо легче переносить, нежели бремя правления государственного.
Хотя считают около 150 лье расстояния от Москвы, где находился тогда Царь, до замка Раненбургского, где содержался тогда Меншиков, но враги все еще считали его слишком близким к Царю и боялись его хитростей, почему и решились послать его [157] далее, слишком за 1 500 лье, в пустыню, называемую Иконна (Iconna, Кондия?), на краю Сибири. Отправили его туда с женою, детьми и восмью слугами, назначенными для прислуги Меншиковым в ссылке.
Княгиня Меншикова 13 в самых юных летах и среди величайшего блеска знатности всегда отличалась своими добродетелями, кротостью, благочестием и множеством благодеяний бедным. Она умерла на дороге между Раненбургом и Казанью, где ее и похоронили. Заступая место священника при ее смерти, супруг ее показал при сем случае более скорби, нежели при потере почестей и свободы. Но он не упал под бременем горести и спокойно продолжал путь свой от Казани до Тобольска, столицы Сибири, где весь народ, предуведомленный об его прибытии, нетерпеливо ожидал минуты, когда увидит человека, перед которым еще столь недавно трепетали сильные. Два первые предмета, представившиеся зрению Меншикова, были два чиновника, сосланные им в Тобольск. Они осыпали его упреками. Не останавливаясь на пути до тюрьмы, куда везли его, Меншиков обратился к одному из ругателей и сказал: «Если в том состоянии, в каком я нахожусь, ты не находишь другого средства удовлетворить себя, кроме оскорбительных ругательств — продолжай: я выслушаю тебя не порицая твоей досады. Мщение твое справедливо, но оно недостойно человека, которым пожертвовал я только политике, ибо считал тебя чиновником с [158] достоинствами, но видел, что ты не согласишься с моими намерениями. Что касается до тебя, — сказал он, обращаясь к другому, — право, я не знал что ты здесь находишься, и не моя вина что ты сделался несчастлив; припиши бедствие свое какому нибудь тайному врагу твоему, бывшему в моем доме или в моей канцелярии, который именем моим удалил тебя, когда я и не думал о том. Не зная причин твоего отсутствия, и размышляя иногда почему я тебя не вижу, я чувствовал даже тайную досаду против тебя. Впрочем, если удовлетворяя твоему неудовольствию, ты вздумаешь обременять меня еще большими упреками и ругательствами, продолжай, мой друг — я согласен!». Тут один из ссыльных, одушевляемый таким же, как его товарищи негодованием, пробился сквозь народную толпу, схватил ком грязи и бросил в сына Меншикова и сестер его. Меншиков обратился к нему и сказал: «В меня надобно было бросить; если ты требуешь возмездия, требуй его от меня, но оставь в покое бедных, невинных детей моих!».
Во время кратковременного пребывания, какое позволили ему в Тобольске, Меншиков заботился только о средствах смягчить лишения и нужды, которым, как он предвидел, подвергнутся он и семейство его в ужасной пустыне, куда должно было препроводить их. Вице-король Сибирский прислал ему в тюрьму 500 рублей. Царь приказал выдать сию сумму Меншикову на содержание его с семейством. Меншиков отвечал принесшему деньги, что царская милость будет для него бесполезна в такой стороне, где с деньгами делать нечего, если не позволять ему употребить деньги в Тобольске на вещи, необходимые для облегчения жребия его в дикой [159] стране, куда его везут. Просьбу сию удовлетворили, и он купил себе топор и другия орудия для рубки и обработки деревьев и для обработывания земли; запасся также разного рода семянами для посева, сетьми для рыбной ловли и некоторым количеством мяса и соленой рыбы, дабы просуществовать, пока хозяйство, какое хотел он устроить, будет прокармливать его с семьею. Остаток денег, по его приказанию, был раздан бедным в Тобольске.
Из сей Сибирской столицы повезли его и детей, в маленькой открытой повозке, везомой одною лошадью, а в иных местах собаками, до Березова 14. Перед отъездом из Раненбурга сняли с Меншикова его обыкновенное платье, и вместо того дали ему мужицкое, а также одели и детей его в бараньи шубы и шапки, под которыми были скрыты каштаны грубого сукна. Путешествие Меншикова от Тобольска до Березова продолжалось пять месяцов, в течение коих беспрерывно переносили странники ужасы климата, но здоровье Меншикова и детей его от того не расстроилось, хотя дети его были весьма нежного сложения. Однажды, когда остановились в хижине какого-то Сибиряка, бывшей на пути, вошел в ту же хижину офицер, возвращавшийся из Камчатки, куда послан он был в царствование Петра I-го, для исполнения коммиссии, касавшейся путешествия Беринга 15 и открытий, какия препоручено было ему [160] сделать по берегам Охотского моря (mer d'Amours). Офицер этот был некогда адъютантом князя Меншикова и не узнал его, обросшего длинною бородою и в мужицком платье. Меншиков, напротив, тотчас узнал его и назвал по имени. Офицер спросил: по какому случаю знает он его имя и кто он такой? «Да, разве ты не узнаешь меня, Александра?» — сказал Меншиков. «Какого Александра?» — сердито вскричал офицер. «Александра Меншикова», — отвечал ему мнимый мужик. «Уж очень я знаю Его Светлость и должен знать — сказал офицер, — да ведь он не ты». «Нет! Это я сам», — отвечал Меншиков. Офицер, почитая подобную встречу вовсе невероятною, подумал: не с ума ли сошел этот мужик? и не заботился о словах его. Тогда Меншиков взял офицера за руку, отвел к окну, которым проходил в хижину свет, и сказал: «Вглядись в меня хорошенько и припомни черты твоего прежнего генерала!». Офицер, посмотревши внимательно несколько времени, начал узнавать Меншикова и с изумлением воскликнул: «Ах! князь! Каким событием подверглись вы, Ваша Светлость, печальному состоянию, в каком я вас вижу?». «Оставим князя и светлость», — прервал его Меншиков. «Я теперь бедный мужик, каким я родился. Господь, возведший меня на высоту суетного величия человеческого, низвел меня в мое первобытное состояние». Все еще сомневаясь в том, что слышит и видит, и заметив в углу молодого мужика, который подшивал нитками подошвы [161] поношенных сапогов своих, офицер тихонько спросил у него: «Не знаешь ли ты человека, с которым я сей час говорил?». «Да, знаю, — гордо и угрюмо отвечал молодой мужик, — он мой отец Александр; разве и ты также не хочешь узнавать нас в нашем несчастии, ты, который так долго и так часто ел хлеб наш?». Слыша слова сына, отец велел ему замолчать, и попросивши офицера подойдти к себе, сказал ему: «Извини, брат 16, несчастному юноше грустную досаду его. Этот молодец точно сын мой, которого прежде часто качал ты на своих коленях. Вот и дочери мои», — прибавил он, указывая на двух молодых крестьянок, сидевших на полу. Между ними стояла деревянная чашка с молоком, в котором размачивали оне куски сухарей и ели деревянными ложками. «Старшая из них имела честь быть невестою императора Петра II-го», — продолжал Меншиков. При неожиданном имени Царя офицер смешался. Меншиков заметил его смущение и продолжал: «Ты удивляешься и не знаешь что подумать о моих речах, потому что ты не знаешь, что произошло у нас в государстве в эти три года, которые провел ты за 2 500 лье от столицы, но удивление твое прекратится, когда рассказать тебе обо всем». Тут начал он [162] пересказывать печальные приключения, последовавшия одно за другим в России с 1725 по 1728 год. Начавши смертью царя Петра I-го, о чем офицер еще не знал, перешел он к тому, как Екатерина, пережившая своего супруга, воцарилась, объяснил участие, какое принимал в сем событии, пересказал подробности дел после ее кончины и восшествие на престол юного внука Петрова. Он присовокупил рассказ об обручении старшей своей дочери с Царем, не скрывая, что именем будущего зятя своего захватил он верховную власть, употреблял ее насильственно, принужденный по необходимости совершать преступление за преступлением, дабы поддержаться на степени власти, им достигнутой. Когда дошел он до сего места в рассказе, то глубоко вздохнул и сказал: «Я думал, что от людей мне уже нечего опасаться и остается спокойно наслаждаться плодами забот моих, или лучше моих преступлений, когда вероломные Долгорукие, одушевленные и руководимые иноземцом (графом Остерманом), еще более их вероломным, в одно мгновение низвергли меня с высоты величия в то бедственное состояние, в каком ты меня видишь: я заслужил его — признаюсь в том пред Богом и перед людьми! Дивись превратности дел человеческих: я родился мужиком, и вот теперь я более прежнего бедный мужик, после того, когда я восходил на высочайшую степень славы, богатства и могущества. Но лишение всех благ земных и свободы не причиняет мне никакой скорби, а вот (он указал на детей своих со слезами), вот, — продолжал он, и голос его прервали рыдания, — предметы печали моей — видеть их, невинных, несчастными, их, рожденных в изобилии, видеть их всего лишенными, разделяющими со мною наказаниe [163] за мои преступления, когда они не участвовали в них! Если справедливо, что в здешнем мире жизнь представляет беспрерывные перевороты, надеюсь, правосудное небо возвратит их некогда в недра отечества и нынешнее бедствие послужит им только уроком, что должно удерживать свои страсти и желания в пределах чести! (Предчувствие его исполнилось). Ты едешь отдать отчет в своем деле и будешь иметь сношения с Долгорукими. Ты не найдешь в них людей исполненных любви к отечеству 17, имеющих необходимые качества для исполнения славных предположений императора Петра I-го. Скажи им, что на обратном пути своем видел ты меня, и что трудности путешествия, когда беспрерывно подвержен я свирепству здешнего климата, не только не ослабили моего здоровья, но кажется еще укрепили его, так, что никогда не был я так здоров, как ныне, и в неволе моей наслаждаюсь свободою духа, которой не знал я, когда правил делами государства». Офицер, которому события, рассказанные Меншиковым, были неизвестны, слушал их с таким же изумлением, как и жадностью, и все таки почел бы он их бреднями больного воображения, еслибы солдаты, под стражею коих находился Меншиков, не подтвердили ему истины всех его рассказов, по мере того, как офицер спрашивал их. Грустно расстался он с Меншиковым, и прежде отъезда своего видел, как с [164] ясным и смеющимся лицом сел Меншиков в небольшую открытую повозку, в которой совершил большую часть своего пути. Офицер не мог отказать в слезах бедному состоянию, в коем нашел Меншикова и его семейство, не без удивления видя его более великого в крайнем бедствии, нежели прежде в благоденствии. Долго провожал его взорами своими офицер.
Едва прибыл Меншиков в место своей ссылки, как начал помышлять о средствах усладить суровость ее. Он нарубил деревьев, для постройки дома, удобного более Сибирских хижин, из коих одну отвели ему на житье. Не только заставляя работать восмерых своих мужиков, которых позволили ему взять с собою, но и сам работая неутомимо, он трудился беспрерывно с топором в руках наряду с ними. Устройство жилища начал он построением часовни и к ней приделал сени и четыре комнаты; в одной из них поместился он с сыном; дочери его были в другой; мужики служители в третьей, а четвертая служила для складки припасов. Старшая дочь, бывшая невеста Царя, приняла на себя, вместе с одною крестьянкою, заботы о приготовлении для всех кушанья, а вторая дочь (ныне супруга г-на Бирона) починку платья и мытье белья, также с помощью одной крестьянки.
Какой-то добродетельный друг, имени коего ни Меншиков, ни его дети никогда не могли узнать, нашел средство доставить им из Тобольска, через степи, какия лежат далее к северу, быка, четырех коров и птицу всякого рода, так, что из всего образовался хороший скотный дворик. Меншиков устроил кроме того достаточный огород, так, что у семейства его целый год были овощи. Все [165] находившиеся в доме его должны были ежедневно присутствовать при молитве в часовне, отправляемой постоянно четыре раза в день, по утру, в полдень, вечером и в полночь. Таким образом полгода прожил Меншиков в своей ссылке не смущаясь духом, когда вдруг дети его заболели оспою. Она началась с старшей дочери. За неимением лекаря и священника, отец заступал ей место того и другого, и тщетно употреблявши средства, какия считал приличными для исцеления больной, он увещевал ее встретить смерть с верою и мужеством христианки и героини. Дочь отвечала ему, что она не только не боится перехода от сей жизни в другую, но даже желает, чтобы час кончины ее настал скорее: и он не замедлил. Изгнанница скончалась на руках отца своего. Он изъявил тяжкую горесть свою только тем, что когда скончалась дочь его, преклонил он лицо свое на минуту к лицу умершей дочери, а потом обратясь к другой дочери своей и сыну, при том бывшим, твердым голосом сказал им: «Научитесь умирать не скорбя о суете мира сего!». Потом запел он с людьми своими молитвы, которые по обрядам Греческой церкви поются над покойником. По прошествии суток, он перенес тело дочери с одра, на котором скончалась она, в часовню, где и похоронил ее своими руками. Брат и сестра несчастной княжны не замедлили подвергнуться болезни, погубившей ее. Отец был врачем их и беспрестанно сидел подле них. Труды при таком бедствии разрушили его здоровье, так, что он терзался после сего медленною лихорадкою, через месяц доведшею его до гроба. Он все еще ходил, или лучше сказать, влачился, пока силы ему позволяли, но видя себя наконец совершенно истощенным, [166] призвал он детей своих и сказал им спокойно, так, что они думали, что смерть его совсем не столь еще близка, как он воображает себе: «Дети мои! Я приближаюсь к моему последнему часу. Никогда не помышлял я о смерти прежде, пока не был здесь, и ничего не представляла бы она для меня кроме утешения, еслибы являясь пред лицом Господа я должен был отдать ему отчет только о времени, протекшем в моей ссылке. Ум, а паче вера, пренебрегаемая мною во дни моего благоденствия, вразумляют меня, что если правосудие Божие безконечно, то и милосердие его, на которое я уповаю, также беспредельно. Совершенно довольный расстался бы я с миром и с вами, еслибы оставил я здесь только пример добродетелей. Сердца ваши доныне были чужды разврата, пребывают невинны, и вы легче сохранили бы невинность свою среди сих пустынь, нежели там, в мире. Потому не желаю я даже возврата вашего туда, и всегда прошу вас вспоминать о примере, который подавал я вам здесь в заточении. Может быть, не один раз будете вы сожалеть об нем среди сует большого света 18. Силы оставляют меня. Приближьтесь, дети мои, чтобы я мог благословить вас!». Он хотел протянуть руку свою, но сил у него недостало; голова его упала на подушку; легкия судороги сжали его тело и он скончался. Дети похоронили его в часовне подле дочери, по желанию, какое многократно изъявлял он в последние дни жизни. [167]
По смерти Меншикова и старшей дочери его, офицер, под надзором коего находилось cиe несчастное семейство, видя что ему нечего более опасаться интриг от двух остальных сирот, его составлявших, сам начал стараться об устройстве хозяйства, начатого отцом их. Он дал им притом несколько более свободы, нежели имели они прежде, позволяя иногда прогуливаться вне селения и от времени до времени бывать у обедни в городской церкви. Однажды, когда княжна Меншикова шла по дороге, ведущей из домика их в церковь, она заметила, проходя близко мимо одной из хижин, человека, который выставил голову в окошко хижины. Она не обратила большего внимания, считая глядевшего в окно каким нибудь бедным мужиком, ибо он был с длинною бородою и в мужицкой шапке. Она заметила однакож, что мужик, не распознавший ее с начала в ее крестьянской одежде, показал вглядевшись ближе в нее знаки внезапного изумления, которого не постигала она причины. Возвращаясь из церкви домой, принужденная идти прежнею дорогою, она увидела незнакомого мужика в прежнем положении и могла видеть по выражению лица его желание начать с нею разговор. Она отдалилась немного от хижины, избегая каких нибудь шуток, может быть, не совсем благопристойных, которых, как всякой молодой девушке свойственно, она боялась. В желании незнакомца поговорить с нею не ошиблась она: мнимый мужик был князь Долгорукий, узнавший ее, и полагавший, что и она также его узнала. Подумавши, что она нарочно свернула с дороги для избежания разговора с человеком, бывшим виною ее несчастия и заслуживавшим негодование с ее стороны, он назвал ее по [168] имени. Княжна изумилась, слыша свое имя в таком месте, где она почитала себя совершенно незнаемою. Остановясь, дабы разглядеть внимательнее того, кто произнес ее имя, она хотела уже продолжать свой путь, когда незнакомец сказал ей: «Княжна! Для чего вы бежите? Неужели должно сохранять неприязнь в тех местах, где, и в том состоянии, в каком мы теперь находимся?» Слово: неприязнь, возбудило любопытство юной княжны и она подошла разпознать поближе мнимого мужика, с ней говорившего. «Кто ты? — сказала она ему. — И какая причина мне ненавидеть тебя?». «Разве ты не узнаешь меня?» — отвечал ей мужик. «Нет!» — сказала она. «Я князь Долгорукий!». При имени Долгорукого, изумясь, смешавшись, княжна приближается, вглядывается в физиогномию незнакомца, и ей кажется, что она узнает действительно Долгорукого. Невольно восклицает она: «В самом деле, мне кажется, что ты Долгорукий! Давно ли, каким преступлением против Бога и Царя увлечен ты сюда?». «Не говори о Царе, — отвечал Долгорукий, — он скончался через неделю после обручения с моею дочерью, которую видишь ты здесь умирающую, простертую на бедном одре. Ты кажешься удивленною? Разве ты не знаешь всех подробностей последних событий?». «Я вижу, что ты только что приехал сюда, — отвечала Меншикова, — как хочешь ты, чтобы в здешних пустынях, где нет у нас сообщения ни с кем в мире, мы знали, что там далеко делается?». «Да, правда, — сказал Долгорукий, — знай же, что царь Петр скончался. Трон его заняла принцесса, которой мы предложили его, вопреки прав законной наследницы, потому только, что не знали ее характера и из-за нее думали [169] править государством. Как жестоко обманулись мы! Едва приняла она власть, дела наши причтены были нам в преступление и мы посланы умереть в здешней пустыне! Нас везли сюда жестокие гонители и враги наши, как величайших злодеев — лишали нас даже самого необходимаго в жизни. Жена моя умерла дорогою, дочь моя умирает, и конечно, не избегнет смерти. Но не смотря на бедствие, в каком я нахожусь, я надеюсь еще дожить до того, что увижу здесь врагов моих, погубивших по злобе своей меня и мое семейство!».
Видя, что Долгорукий воспламенился яростью, казалось, забыл об ее присутствии и вышел из себя, Меншикова спешила удалиться. Возвратясь домой, в присутствии офицера, у которого были она и брат ее под стражею, рассказала она брату о встрече своей и обо всем что слышала. Всегда одушевляемый духом мщения против Долгоруких, выслушав с величайшим удовольствием рассказ об их бедствиях, брат княжны смеялся тому, что она убежала столь поспешно, не узнала ничего более, не плюнула на своего врага 19, как он того стоил, и в жару гнева своего прибавил он, что не разделается с злодеем своим так легко, если только будет ему случай с ним встретиться. Это ожесточение навлекло на Меншикова выговор офицера, [170] который опасаясь, чтобы юный страдалец, за поступки которого он отвечал, не исполнил на деле угроз своих, объявил, что он не позволит впредь ни ему, ни сестре его свободы, какою пользовались они со времени кончины отца своего; что еслибы отец их был еще жив, то вместо одушевления злобою против Долгоруких, он, конечно, пожалел бы о бедственном состоянии, в каком они ныне находятся. Меншиков, пристыженный выговором и неуместным гневом своим, обещал, если встретится с Долгорукими, быть скромным и стараться даже убегать встречи с ними. Он держал слово свое, до тех пор, пока наконец офицер, посланный от Двора привезти его обратно в Россию, вместе с сестрою, явился к ним известить их, когда они меньше всего о том помышляли, что царица Анна Ивановна возвращает им свою милость и свободу. Первое дело Меншиковых после сего известия было идти в городскую церковь и благодарить Бога. Возвращаясь домой проходили они мимо хижины Долгорукого и увидели старого князя. Выставив из окошка избы своей голову, призывал он их, хотя они не отвечали ему ни слова. «Неужели вы еще сохраняете злобу против меня в нынешнем нашем состоянии?» — сказал он им наконец. «Если ваш пристав дозволяет вам несколько свободы, которой совершенно лишают меня, подойдите ко мне, поговорим, утешим взаимно друг друга сходством жребия нашего и рассказом о наших бедствиях». Меншиков подошел к окну и сказал ему: «Признаюсь, я сохранял еще злобу, но видя тебя в несчастном состоянии твоем, чувствую, что ненависть погасла в душе моей, и я прощаю от всего сердца, тем более, что покойный отец мой простил тебя. [171] Может быть, за пожертвование им Богу всех его горестей одолжены мы теперь нашею свободою, и тем, что нас снова призывают ко Двору». «Да разве вы получили позволение туда возвратиться?» — спросил их Долгорукий, несколько удивленный и с глубоким вздохом. «Да, — отвечал Меншиков, — и чтобы нам не причли в вину, что мы говорили с тобой, не почти неприязнью, если мы принуждены удалиться». «Когда же вы едете?» — спросил Долгорукий. «Завтра, — отвечал Меншиков, — с тем офицером, который привез нам милость Царицы, и для возвращения нашего приготовил телеги немного получше прежних, в каких мы сюда приехали». «Прощайте-же, — сказал им Долгорукий, — желаю вам счастливого пути. Забудьте все причины неприязни, какия можете вы иметь против меня. Вспомните иногда о несчастливце, которого оставляете здесь, бедняка, лишенного всех необходимостей в жизни которого вы никогда более не увидите. Чувствую, что мы погибнем под бременем нашего бедствия! Говорю вам истину, и если вы еще сомневаетесь, подойдите, взгляните в окошко, посмотрите на сына моего, дочь мою, невестку: вот они все лежат на полу, удрученные болезнью, которая лишила их сил держаться на ногах — не откажите им в утешении — проститесь с ними!». Меншиков и сестра его не могли видеть сего печального зрелища не тронувшись им. Они сказали Долгорукому, что не могут, не подвергая себя обвинению, говорить в пользу его там, куда они возвращаются, но что оставляя место ссылки желают доставить ему все что могут для услаждения его бедствий, и потому отдают ему домик, построенный их отцом. «Он довольно удобен для житья, — говорили они, — и при нем есть маленькое хозяйство, [172] скотный дворик, птичник, запасы, присланные от добрых людей, которых и имен мы не ведаем, не зная, кого должны мы благодарить за благодеяние, нам оказанное. Примите подарок наш с таким же добрым расположением сердца, с каким мы вам отдаем его. Завтра вы можете уже перейдти в новый дом ваш, потому что мы едем завтра рано по утру». Действительно, на другой день рано утром Меншиковы пустились в путь на столицу Сибири Тобольск. Ничего не случилось с ними замечательного в дороге, кроме того, что они не переменили своего мужицкого платья во все время путешествия от Березова до Тобольска 20. Когда прибыли они в Москву, их едва могли узнать: так они переменились 21. Царица встретила их изъявлениями удовольствия и милости. Она взяла к себе княжну Меншикову во фрейлины, а потом выдала ее за Бирона, брата великого каммергера Российского Двора и в последствии герцога Курлянского. В описях имения и бумаг Меншикова нашли, что у него находились значительные суммы в банках Амстердамском и Венециянском. Русские министры неоднократно требовали выдачи сих сумм, на том основании, что все имение Меншикова принадлежало правительству Русскому по праву конфискации. Но требования не были исполнены, ибо директоры [173] банков, строго следуя правилам своих заведении, отказывались отдать капиталы кому бы то ни было, кроме того, кто положил их, и отдали их тогда только, когда уверились, что наследники Меншикова были на свободе и могли распоряжать своим достоянием. Полагали, что сии капиталы, простиравшиеся более нежели на пол-милльона рублей, обращены были в приданое княжне Меншиковой, и что сему обстоятельству юный князь Меншиков одолжен был местом штабс-капитана гвардии и получил пятидесятую часть недвижимых имений, коими обладал его отец.
Кто не вполне знает изумительные события, совершившияся в России в царствование Петра I-го, государя во всем необыкновенного, тот почтет все описанное здесь романом, придуманным для удовольствия читателей, а не истинною историею. Но напротив, здесь не приведено ни одного обстоятельства, которое не было бы решительно достоверно. Что касается до разговоров, здесь помещенных, они взяты из того, что молодой Меншиков и сестра его, г-жа Бирон, пересказывали особам, заслужившим их полную и совершенную доверенность, имевших попечение о воспитании их с самого нежного детства и бывших потом наставниками их по возвращении ко Двору. Разговор офицера, встретившего князя Меншикова на дороге из Тобольска в Березов заимствован из рассказа особы, которой передал сей разговор сам офицер, по возвращении своем в Москву.
2. Никто, даже и сам он, достоверно не знал года и дня его рождения, как и многие в старину из простолюдинов в России, потому что в то время не было метрических книг. Лет 25 тому царь Петр приказал священникам держать записки о рождении и похоронах прихожан, а до сего указа дни рождений самых почетных особ можно было знать разве по частным отметкам отцов семейств. Прим. Соч.
3. Кремль, обширная площадь перед царскими палатами, в ограде своей заключающая не только дворец царский, но и множество строений, где находятся коллегии, или главные присутственные места Русской Империи. Прим. Соч.
4. В совершенном возрасте и потом в старости не осталось никаких следов, по коим можно было заключать о красоте Меншикова в юности, и никто не мог бы подумать, смотря на него, что красота была началом его Фортуны. Прим. Соч.
5. Он не умел ни читать, ни писать, и выучился только плохо подписывать свое имя. Но в присутствии людей, не знавших о том, скрывал он свою безграмотность и показывал вид, будто читает бумаги. Здесь нашел он потом большое пособие при затруднительных обстоятельствах, ибо когда уличали его собственными его приказами в похищении огромных сумм и притеснениях за то, он утверждал, что не умея ни читать, ни писать, не знает содержания подписанных им бумаг. Прим. Соч.
6. Честолюбие и тщеславие его простирались даже до требования ордена св. Духа, о чем и начинал он переговоры при Французском Дворе. Но ему отвечали, не упоминая о том, что сей орден дается только людям знатного рода, будто для сего надобно быть Католической веры. Пр. Соч.
7. Канцлер и другие сенаторы не соглашались с Меншиковым и желали возвести на престол внука Петра I-го; видя себя стесненными, угрожаемыми Меншиковым, они хотели требовать мнения сената, даже некоторые предлагали отворить окно и спросить у народа, толпами собравшегося около дворца, но Меншиков ввел в залу вооруженных офицеров, бывших в передней, и не допустил открыть окно, говоря хладнокровно, что на дворе не лето, и что лучше всего передать власть Екатерине, и немедленно отправить к ней депутацию с известием о том, что и было исполнено, так, что никто не осмелился более противоречить. Пр. Соч.
8. Министром был граф Рабутин (de Rabutin), сын генерала, природного Француза, умершего в службе Императорской, родня покойного епископа Люсонского (évêque de Luçon), и полномочный посол Императора при Русском Дворе. Он был весьма умен. Я видел многия из писем его на Французском языке, и еслибы напечатать их, как напечатаны письма родственника его, г-на Бюсси-Рабутена, и г-жи Севинье, то увидели бы, что он не ниже их был в даровании писать письма. Он любил наслаждения жизни и не отказывал себе в них, что и сократило дни его. Пр. Соч.
9. В следствие противоречия при одном из совещаний, когда Меншиков погрозил ему, что при другом подобном случае, он велит казнить его. Прим. Соч.
10. Петергоф увеселительный дворец царский, в 6-ти лье от Петербурга. Сады его великолепны; они устроены по образцу Версальских, но превзошли бы их, еслибы Петр I-й прожил долее, ибо положение места и вода давали к тому все средства. Прим. Соч.
11. Орден св. Александра, второй в России; лента его огненного цвета и ее носят с лева на право. Прим. Соч.
12. Раненбург, поместье, с великолепным замком, между царством Казанским и Украинскою областью. Меншиков правильно укрепил сей замок и учредил там ярмарку, на которую всякий год езжал он в Июне месяце. Татары из всех орд, Персияне, казаки и Руские съезжались тогда сюда торговать товарами своих земель. Прим. Соч.
13. Она была из почетного в Poccии рода Арсеньевых и прекрасна, но сестра ее, напротив, была весьма некрасива, хотя так же умна, как безобразна собою. Прим. Соч.
14. Здесь и в других местах в подлиннике сказано: Якутск (Iakoutsk), вместо: Березов. Ошибка явная. Прим. Пер.
15. Беринг был Датчанин, капитан в морской службе у Петра I-го, который послал его в Камчатку, учредить на Охотском море судоходство и построить корабли, на коих можно б было осмотреть тамошние места и узнать: соединяется ли земля за Камчаткою с Америкою и есть ли там, как утверждали многие, проезд из Ледовитого в Северное море? Прим. Соч.
16. В Русском языке есть разные ласковые выражения. Говоря с человеком старее летами, обыкновенно называют его: батюшка, а старуху: матушка, то есть: mon père и ma mère; человеку одинаких лет говорят: брат, т. е. frère. Taкия выражения употребляются даже между незнакомыми. Учтивое употребление множественного числа говоря одному лицу, ввелось при Русском Дворе со времен императрицы Анны Ивановны, а до того времени и низший говоря с высшим употреблял простое: ты. Прим. Соч.
17. Всегда надобно уменьшать несколько смысл того, что говорит недруг о своем недруге. Долгорукие не были такими бездарными людьми, какими представлял их Меншиков, и легко видеть, что пристрастие входило в речь его. Прим. Соч.
18. Возвратясь ко двору, княжна Меншикова (ныне г-жа Бирон) признавалась одной из своих подруг, что часто бывали ей случаи вспоминать о сих словах отца ее. Пр. Соч.
19. Плевать на кого, по Французски не имет того смысла какой придают ему в Русском языке. Русские, даже почетные люди, употребляют сии слова, выражая ими презрение к кому нибудь. Оно происходит (как говорили мне) от того, что в старину, разсердясь, Руские плевали друг на друга, но потом сменили это слишком выразительное изъявление гнева более скромным образом, и плюют на землю, сопровождая такой знак презрения бранью. Прим. Соч.
20. Княжна Меншикова (ныне г-жа Бирон) хранила, как драгоценность, сию одежду в богатом сундуке и каждую неделю раскрывала сундук и смотрела на нее. Прим. Соч.
21. И брата и сестру нельзя было узнать; они выросла почти на пол-фута и черты лица их изменились сообразно тому; не менее перемены было и в их характере; прежде были они горды, тщеславны, но сомневаюсь, чтобы теперь нашли кого нибудь скромнее и любезнее их. Прим. Соч.
Публикация 1991-1992 гг.
В 1699 г. он дважды был с Петром I в Воронеже, оттуда ездил с ним в Азов и на закладку Таганрога, ходил на русском корабле (при посольстве думного дьяка Е. И. Украинцева в Турцию) до Керчи. Петр I ценил его и доверял ему важные дела. О царском расположении свидетельствует и тот факт, что царь женил его на старшей дочери пастора Глюка, в семье которого воспитывалась Марта Скавронская (будущая Екатерина I).
Вильбуа участвовал в событиях Северной войны: первом походе под Нарву в 1700 г., поездке 1701 г. в Соловецкий монастырь, взятии Нотебурга (Шлиссельбурга) в 1702 г., Канцев (Ниеншанца) в 1703 г., Нарвы в 1704 г., был с царем в 1710 г. под Выборгом и в 1711 г. в Прутском походе, а в 1712-1713 гг. находился в составе русской армии, действовавшей в Померании, затем в 1716 г. участвовал в походе под Гданьск и побывал у Копенгагена, где сосредоточивались русские силы для организации десанта против Швеции, в 1717-1718 гг. возглавил эскадру для наблюдения за тем, чтобы Гданьск, осуществляя морскую блокаду, не торговал со Швецией, в 1719 г. участвовал в походе к Аландским островам.
После заключения Ништадтского мира 1721 г. Вильбуа, ставший к тому времени капитаном первого ранга 2, принимал участие в Персидском походе. Он пережил Петра I, Екатерину I, Петра II и Анну Ивановну, дослужился до чина контр-адмирала и в 1747 г. по собственному прошению был уволен в отставку с чином вице-адмирала, пробыв на русской службе около 50 лет. Умер он в 1760 году 3.
С именем этого француза на русской службе связаны «Записки Вильбуа» (иначе «Анекдоты 4 о российском дворе»). Наиболее полные рукописи этих мемуаров находятся: одна — в Парижской Национальной библиотеке, другая — в Центральном государственном архиве древних актов (ЦГАДА) 5. Они идентичны и состоят из введения, где говорится об авторе, и пяти частей, в которых повествуется о причине смерти Петра I, «всешутейшем, всепьянейшем Соборе», стрельцах, жизни Е. Ф. Лопухиной, Екатерины I и А. Д. Меншикова. Подлинник до сих пор не найден. На обложке рукописи, хранящейся в Париже, написано неизвестным лицом: «Анекдоты о России, Вильбуа не является их автором». [193]
Судьба списка из ЦГАДА такова. Когда в прошлом веке был впервые в России напечатан отрывок из записок Вильбуа, публикатор указал, что подлинник записок находится «в Парижской Королевской библиотеке, где списаны они были одним из почтенных любителей отечественной истории, который позволил нам пользоваться своим списком» 6. Именно этот список из Парижа хранится в ЦГАДА. Потом записки Вильбуа были опубликованы в Париже 7, несколько позднее — в Брюсселе и Лондоне. Публикатор обращался с ними вольно: менял порядок разделов, разбивал крупные главы на меньшие, делал свои вставки в текст, составлял развернутые заголовки и пр.
Сочинение Вильбуа не привлекало внимания отечественных историков и не использовано ими. Курский купец XVIII в. Голиков, посвятивший себя изучению времени Петра I, даже не называет записок француза, хотя в его главной многотомной работе Вильбуа упоминается около 30 раз 8. В ходе работы над рукописью выяснилось, что сочинение, похожее по названию, находится в «Библиотеке Вольтера» 9, чьи труды по истории 10 имеют непосредственное отношение к данной публикации.
Личность Петра I привлекла внимание Вольтера задолго до того, как по просьбе Елизаветы Петровны он взялся за написание «Истории Российской империи при Петре Великом». Еще в 1737 г. через прусского посланника в Петербурге философ попросил прислать ему необходимые материалы, да и сам собирал все, что относилось к истории России при Петре I 11. Еще не получив ничего из России, Вольтер в 1748 г. издал краткие «Рассказы о Петре Великом». Наконец, в 1757 г. он принялся при посредстве И. И. Шувалова за написание более полной истории. По указу Елизаветы Петровны Российская Академия наук и лично М. В. Ломоносов, Г. Ф. Миллер и И. И. Шувалов должны были снабдить Вольтера необходимыми документами, картами, бумагами дипломатического, военного и хозяйственного свойства.
Вольтеру направили пять томов рукописных, переведенных на французский материалов разнообразного характера. В т. 2 находились записки Вильбуа. Т. 1 своего труда Вольтер издал в 1759 г., то есть до получения этих материалов, которые, между прочим, показались ему не очень важными 12. А в России т. 1 был встречен Ломоносовым и Миллером весьма критически. В 1763 г. Вольтер выпустил тома 2 и 3. После смерти Вольтера его библиотека, включая названные пять томов рукописных материалов, была куплена в 1778 г. Екатериной II. Так самая ранняя копия мемуаров Вильбуа вернулась в Россию.
Вначале библиотека Вольтера располагалась в Эрмитаже, куда почти никого не пускали, а после смерти Екатерины II вообще запретили взирать на эти книги. Во введении к своей «Истории царствования Петра Великого» (тт. 1-6.СПб. 1858-1863) Н. Г. Устрялов писал:
«Не жаль потери золотых медалей и дорогих мехов (присланных из России в подарок Вольтеру. —А. Н.), но жаль материалов, которые частию посланы были в подлиннике и утратились невозвратно» 13. К счастью, это было неправдой. Человеком, который был допущен в библиотеку Вольтера в 1832 г. по особому разрешению Николая I. оказался А. С. Пушкин. Работая в то время над «Историей Петра I», он ознакомился и с рукописными материалами, подготовленными для Вольтера. Некоторые авторы доказывали даже, что Пушкин использовал эти материалы 14.
В 1861 г. библиотека Вольтера была передана в Императорскую публичную библиотеку (Петербург). Ныне рукопись Вильбуа и вся библиотека Вольтера находятся там же, то есть в фондах Отдела редкой книги Государственной Публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина 15, сотрудники которой оказали нам существенную помощь в ознакомлении с этими материалами. Передача в Публичную библиотеку не привела, однако, к быстрому введению в научный оборот всех материалов вольтеровского собрания. К сожалению, записки Вильбуа сохранились не в полном объеме и здесь. Это стало нам ясно при сличении списка ЦГАДА с рукописями т. 2 материалов, посланных Вольтеру. Например, ч. 3 рукописи о Меншикове начинается с середины (конец второй части — с. 22, начало третьей части — с. 59); повествующая о Екатерине ч. 5 не имеет конца. Обрывы совершенно явные, буквально на середине предложений. По свидетельству работников библиотеки, пять томов рукописных материалов, посланных Вольтеру, были переплетены по их возвращении в Россию. Значит, какие-то листы могли остаться во Франции. Кроме того, в этом томе нет частично рассказов о Лопухиной, которые имеются во французском списке. Возникает также ряд вопросов в связи с пометами неизвестных лиц на титульных листах каждой части. Судя по текстам, список из Национальной библиотеки был переписан именно с материалов т. 2, о чем свидетельствуют детали, использовавшиеся, вероятно, переписчиком, чтобы сократить текст рукописи, а иногда исправить его на французский манер. Ведь все пять томов готовились сначала на русском языке, а затем в большой спешке переводились на французский. С чего же переписывали (или с чьих слов записывали) материалы для Вольтера, пока неясно. Однако [194] упомянем, что Я. Я. Штелин, профессор элоквенции и поэзии Петербургской Академии наук, с 1735 г. живший в России и близкий к императорскому двору, регулярно записывал все рассказы о Петре I, услышанные им от очевидцев событий, преимущественно царедворцев или других лиц, близких к Петру I и хорошо знавших его. Штелин, ничего не добавляя от себя, честно воспроизводил услышанное на бумаге. Он среди других таких сообщений и лиц, на которых ссылается, приводит и рассказ о том, как в 1715 г. царь заложил в Петербурге госпиталь «для больных и престарелых матросов и солдат», и указывает источник сообщения: «От Вице-Адмирала Вильбоа». А в составленном им алфавитном «Реестре свидетелей, от которых издатель слышал сии анекдоты, и которых имена в конце каждого анекдота означены», пишет: «Вильбоа, родом Француз, в молодых летах был пажем при Петре Великом. Должен будучи следовать всюду за Государем, учился он мореплаванию и наконец был Офицером во флоте. В сей службе дослужился при Петре Великом до Капитан-Коммодорского чина, а Императрица Елисавет Петровна пожаловала его Виц-Адмиралом. В сем чине умер он в 1758 году». Штелин добавляет также, что он по распоряжению И. И. Шувалова участвовал в составлении тех материалов, которые были посланы Вольтеру 16. Следовательно, Вильбуа признавался достаточно надежным очевидцем.
Судьба мемуаров Вильбуа напоминает детективную историю. Отрывки из них уже издавались в XVIII в., частично под заглавием «Anecdotes du regne de Pierre I contenants l'histoire d'Eudochia Fedorovna et de la disgrace de Menchikov», а частично под заглавием «Anecdotes secretes de la cour du czar Pierre le Grand et de Catherine son epouse» 17. Имеются сведения и о некоторых других подобных изданиях.
Но никто ранее не сообщал о Вильбуа как об их авторе. Впоследствии авторство приписывалось ему потому, что первая часть рукописи, подготовленной для Вольтера, называлась так: «Вильбуа. Рассказы о российском дворе в царствование Петра I и его второй жены Екатерины». Ни одна следующая часть не содержит в названии имени Вильбуа. Однако первая часть имеет к нему прямое отношение, так как является рассказом именно о Вильбуа, причем в таком тоне и с такой издевкой, что невозможно представить себе, чтобы человек сам писал о себе нечто подобное!
Незаурядность Петра I и «птенцов» его гнезда, их деятельность, не чуждая экстравагантности, порождали массу легенд, которые имели хождение по всей Европе. В связи с этим и была написана кем-то первая часть рукописи. Она не представляет особого интереса и не включена в данную публикацию, как не имеющая отношения к тексту Вильбуа. Конечно, остается под вопросом его авторство и в отношении остальных частей рукописи. В историографии оно было поставлено под сомнение. Но главное заключается в том, что рукопись составлена очевидцем событий, имевшим возможность наблюдать за жизнью царского двора и находившимся в курсе всех придворных интриг того времени.
Первый русский публикатор отрывков рукописи не знал, что она родилась в России, а отправилась во Францию, откуда и вернулась снова в Россию. По иронии судьбы русскому любителю российских древностей пришлось ехать в Париж за тем, что лежало неподалеку от него — сначала в Эрмитаже, затем в Публичной библиотеке. Наконец, добавим, что исследователь, специально изучавший записки Вильбуа, считает их весьма достоверными 18.
В заключение несколько слов о человеке, который долгие годы готовил эту публикацию и искал ответы на вопросы, частично не выясненные по сей день. Речь идет о Леониде Алексеевиче Никифорове (1911-1987), докторе исторических наук, профессоре, авторе монографий «Русско-английские отношения при Петре I», «Внешняя политика России в последние годы Северной войны. Ништадтский мир», других работ. Всю жизнь он отдал изучению эпохи Петра I. За его плечами остались завод, Истфак Московского университета, Великая Отечественная война, тяжелые ранения, дипломатическая служба, работа в Московском государственном институте международных отношений и Московском государственном историко-архивном институте. Его личный архив передан на хранение в Архив внешней политики России. Донести до широких кругов читателей «Записки Вильбуа» было заветной его мечтой. Этот замысел осуществляет его внук.
2. Военный энциклопедический лексикон. Ч. 3. СПб. 1839.
3. Общий Морской список. Ч. I. СПб. 1885, с. 79.
4. Слово «анекдот» (по-гречески: неопубликованное) означало в ту пору устный рассказик.
5. ЦГАДА, ф. 1292 (Русское историческое общество), оп. 1, д. 124; Bibliotheque Nationale, Departement des manuscrits, Fr. 14637.
6. Русский вестник, 1842, № 2, с. 139.
7. Memoires secretes pour servir a l'histoire de la cour de Russie sous les regnes de Pierre le Grand et de Catherine I-re. P. 1853.
8. ГОЛИКОВ И. И. Деяния Петра Великого, мудрого преобразователя России. Тт. 1-9. М. 1837-1838.
9. ЛЮБЛИНСКИЙ В. С. Библиотека Вольтера. — Исторический журнал, 1945, № 1-2, с. 84-88; Библиотека Вольтера. Каталог книг. М.-Л. 1961.
10. МИНЦЛОФ Р. И. Прогулка по С.-Петербургской императорской библиотеке. СПб. 1872; его же. Петр Великий в иностранной литературе. СПб. 1873; ЛЮБЛИНСКИЙ В. С. Вольтер в советских фондах. В кн.: Вольтер. Статьи и материалы. М.-Л. 1948.
11. ШМУРЛО Е. Ф. Петр Великий в оценке современников и потомства. Вып. 1. СПб. 1912, с. 54-60, 69-89; его же. Вольтер и его книга о Петре Великом. Прага. 1929; Литературное наследство. М. 1939, № 33-34.
12. АЛЬБИНА Л. Л. Источники «Истории Российской империи при Петре Великом» Вольтера в его библиотеке. В кн.: Проблемы источниковедческого изучения рукописных и старопечатных фондов. Вып. 2. Л. 1980.
13. Пит. по: ФЕЙНБЕРГ И. Л. Незавершенные работы Пушкина. М. 1979, с. 109.
14. ЯКУБОВИЧ Д. П. Пушкин в библиотеке Вольтера. М. 1934; ФЕЙНБЕРГ И. Л. Ук. соч., с. 108 сл.
15. Memoires pour L'histoire de Russie. Voltaire. Vol. 2: Bibliotheque de Voltaire. Отдел рукописей Государственной Публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина, 5-242.
16. Подлинные анекдоты о Петре Великом, собранные через профессора Якова Штелина. Л. 1990, с. 5, 7,124-125,192-193, 200.
17. CAUSSY P. Inventaire des manuscrits de la bibliotheque de Voltaire, conserves a la bibliotheque imperiale publique de Saint Petersbourg. P. 1913, f. 71.
18. НИКИФОРОВ Л. А. Ук. соч., с. 223-225.
В течение трех или четырех последних лет, которые предшествовали его смерти, он страдал гонореей, которой, как он открыто заявлял об этом 1, его наградила генеральша Чернышева. Эта последняя защищалась лишь путем ответных обвинений 2. Отношения царя с этой дамой были исполнены злобы и упреков 3.
Все средства, к которым прибегал государь, так и не смогли излечить его от этой болезни, потому что его несдержанность, будучи сильнее его рассудка и предостережений врачей, сделала все их усилия и все их искусство бесполезными.
Достоверность этого факта опровергает все, что было высказано предположительно и ложно некоторыми современными, плохо осведомленными авторами. Одни из них утверждали, что государь был отравлен, а другие — что он умер от сильного насморка или катара, вызванного чрезмерным охлаждением во время церемонии освящения вод или Крещения. В действительности его смерть была вызвана застаревшей язвой на шейке мочевого пузыря, где произошло воспаление, вызванное несколькими стаканами водки, которые он выпил несмотря на [196] увещевания его врачей и его фаворита Ягужинского, не столько для своего удовольствия, сколько для того, чтобы воодушевить своим примером всех присутствующих на шутовском празднике, который он давал в конце января месяца. Этот праздник давался как для того, чтобы рассеять домашние неприятности, которые его снедали 4, так и для того, чтобы скрыть эти неприятности от окружающих, которых он не считал так хорошо осведомленными, как он сам.
Этот комический праздник назывался Собором. Царь учредил его несколько лет тому назад по различным политическим соображениям и находил удовольствие в том, чтобы время от времени отмечать этот праздник. На празднике в виде гротеска изображалось то, что происходит в Риме в конклаве при провозглашении папы римского. Цели этого праздника сводились к одному. Первая и главная состояла в том, чтобы представить в смешном свете патриарха и вызвать презрение у народа к сану патриарха, уничтожить который в своей стране этот государь имел веские причины. Другая состояла в том, чтобы внушить своим подданным неблагоприятное впечатление о папизме и об основных положениях римского духовенства и тем самым подорвать авторитет папы с тем, чтобы высмеять тем самым и патриарха московского. Это вытекало из стремления этого умного и смелого государя подорвать влияние старого русского духовенства, уменьшить это влияние до разумных пределов и самому стать во главе русской церкви 5, а затем устранить многие прежние обычаи, которые он заменил новыми, более соответствующими его политике.
Этих нововведений не смог бы оценить народ невежественный, суеверный и дикий, поэтому ему нужно было постепенно внушить отвращение к старым привычкам народа. И наилучший способ для достижения этой цели состоял в том, чтобы ловко представить народу в ложном свете некоторые стороны католической религии, так, чтобы она показалась ему смешной, и показать сходство ее с той религией, которой так скрупулезно поклонялись их отцы и они сами. Вот почему царь отмечал как можно чаще этот праздник, называвшийся Собором. Ниже будет дано описание этого праздника после небольшого введения, необходимого для того, чтобы показать читателю, чем могло быть вызвано учреждение праздника и его комической церемонии.
Царь Петр I имел обычай держать при дворе несколько дураков или шутов, которые часто сопровождали его не столько для удовольствия, которое он получал от их выходок, сколько для того, чтобы с их помощью сказать придворным вельможам, а иногда и иностранным министрам, ту горькую правду, которую монарху не подобает произносить самому. Среди этих многочисленных шутов был один старый русский, которого звали Зотов. Все достоинства его сводились к умению хорошенько выпить, а царю он услужил тем, что научил его в детстве грамоте. Его глупость, которую царь в нем поддерживал, состояла в том, что он считал эту услугу столь значительной, что полагал, что за нее ему должны были давать титулы, звания и власть. Он уже устал этого ждать и все время жаловался царю, который имел привычку одобрительно с серьезным видом выслушивать все разглагольствования своих шутов и часто обнадеживал его, обещая сделать для него больше, чем для других своих подданных.
Однажды, когда Зотов после обильного обеда настаивал, чтобы царь сдержал свое слово, тот ответил ему: «Твоя жалоба справедлива, но несмотря на такое долгое ожидание ты ничего не потеряешь. Я делаю тебя князь-папой». Этот пьяница не был настолько лишен разума, чтобы не понять, кто такой папа. Он сообщал всем окружающим все, что он мог узнать о звании папы из множества пасквилей и брошюр, напечатанных в Голландии, откуда они попадали к русскому двору, где имели обычай делать из них выдержки, чтобы выпускать их в форме приложений к газетам каждую неделю. О впечатлении, которое подобные чтения произвели в помутившемся разуме этого шута, можно судить по вопросам, которые он задал царю. Он сказал ему: «Значит, ты меня делаешь Римским патриархом и князем князей? Но ведь все иностранцы и даже русские будут смеяться надо мной! Они будут называть меня извергом, тираном и обманщиком». «Что за важность, — ответил царь, — лишь бы у тебя был хороший дворец, много денег и подвалы, всегда полные вина и водки, пива и меда. Ты будешь назначать кардиналов, которые будут князьями, обязанными восхищаться всем, что ты скажешь, и подчиняться этому».
Поразмыслив, что совсем не свойственно шуту, Зотов спросил, кто ему даст [197] этот дворец, эти деньги, и этот погреб полный вина. «Я, — ответил царь, — ив исполнение этих слов я даю тебе отныне такой дворец». Этот дворец находился на Сенном острове, который делит Неву на два рукава и является частью города Санкт-Петербурга. Дворец был расположен в квартале, называемом Татарским. «К этому я добавляю пансион в две тысячи рублей (10 тыс. франков) и за первые шесть месяцев заплачу тебе вперед, утверждая тебя в твоей новой должности». Одновременно государь приказал, чтобы Зотов был провозглашен и признан в качестве князь-папы. Это провозглашение и признание произошло со стаканом в руке. Царь подал пример и заставил всех, кто присутствовал, выпить за здоровье нового князя. Каждый должен был подходить по очереди и приветствовать его. По мере того как все подходили, он благодарил каждого стаканом вина. Естественно, что так называемый патриарх лег спать, основательно напившись, и это было для него обычным делом. На другой день царь в сопровождении всего двора, великолепно одетый, с помпой и триумфом отвел этого шута в новый дворец, который он ему накануне пожаловал.
Есть основания полагать, что все эти комические церемонии содержали намек на какую-то из церемоний, которую хотели высмеять, соблюдавшихся при возведении в сан русского патриарха.
Новый князь-папа был встречен у входа в первый вестибюль полудюжиной шутов, смешно одетых, которые ему преподнесли на пороге стакан водки и провели его в большой зал, где находились бочки, полные пива, меда, вина и водки, поставленные рядом так, что могли служить сидениями. При входе в этот зал он был с шумом встречен другой группой шутов, которые вручили ему 1000 рублей медными деньгами (больше, чем такая же сумма во французских грошах). Это составляло его жалованье за первые шесть месяцев. Затем его провели в третий зал, где был приготовлен большой обед за длинными столами со стоящими около них скамьями для приглашенных.
Князь-папа сидел один на возвышении, устроенном в виде кресла, которое было очень похоже на палатку перекупщика, какие можно увидеть в Париже на углах улиц. Обед был очень обильным. В конце обеда князь-папе предложили приступить к назначению своих кардиналов. Царь помог ему выбрать соответствующих лиц, которые смогли бы занять эту должность. Вернее сказать, он сам сделал это назначение от имени князь-папы. Он заполнил этот список именами людей, самых различных по своему положению. Большинство из них были известны или какой-либо выходкой, или чертами. В этот список были с умыслом включены некоторые лица не столько из-за их склонности к дебошам, сколько потому, что они казались подозрительными царю либо которых он ненавидел. Он надеялся, что благодаря чрезмерно выпитому вину у одних развяжется язык и они скажут то 6, что ему нужно знать, а других он таким образом отправит в лучший мир 7.
Поскольку я не ставил себе целью входить здесь в детали политических принципов царя Петра, а лишь хотел подробно рассказать о том, что происходило во время шутовских церемоний Собора, я вновь возвращаюсь к уже назначенным кардиналам. Им сообщили, что, поскольку князь-папа пожаловал им кардинальский сан, они должны прийти к нему в папский дворец на другой день, чтобы поблагодарить за это назначение. А чтобы они не уклонились от этого визита; были выбраны для этого приглашения 4 человека, сильно заикающиеся, которых сопровождал слуга царя. И в то время как они с трудом бормотали, выражая свою благодарность, он умело видоизменял их речи, когда в них нельзя было ничего разобрать. Все они направились в папский дворец в назначенный час. Никто не посмел отказаться, потому что они знали, что это приглашение исходит от царя и, по существу, является приказом, которому нельзя противиться.
По мере того как кардиналы прибывали, шуты, приставленные для их встречи у входа во дворец, проводили их в первую приемную, где им подавали от имени князь-папы колпак из толстого темно-красного сукна, сделанный в форме скуфьи, и широкое платье из той же материи. Все это их заставляли надеть и затем отводили в зал, называемый консисторией. Здесь находились два ряда винных бочек вдоль стен, служивших сидениями. Тут же находилось что-то вроде трона из винных бочек, на котором восседал князь-папа. Трон этот был со всех сторон окружен бутылками и стаканами. Вошедшего кардинала подводили к подножью трона, чтобы он отвесил низкий поклон, на который князь-папа отвечал величественным [198] кивком головы, а рукой делал знак кардиналу приблизиться. Подавая кардиналу кубок с водкой, он говорил: «Преподобнейший, открой рот и проглоти, и это развяжет тебе язык». Наверное, это был намек на церемонию, которая проводилась в Риме, чтобы заставить кардиналов говорить. Как только кардинал выпивал свой кубок, его проводили на правую или левую сторону и заставляли занять место на одной из бочек.
Когда церемония заканчивалась, подавали сигнал идти в Собор. Хотя Собор и дворец находились на одном и том же острове, нужно было пересечь несколько улиц, чтобы попасть из одного в другой. Кардиналы проделывали этот путь пешком в виде процессии. Шествие открывали несколько человек, бьющих в барабаны. Их сопровождала большая вереница саней, нагруженных пивом, вином, водкой и всевозможными съестными припасами. Затем следовало множество поваров и поваренков, каждый из которых имел какую-нибудь кухонную утварь. Все это производило страшный шум. За ними следовало много труб, гобоев, охотничьих рожков, скрипок и других музыкальных инструментов. Наконец шли кардиналы попарно, в одеждах, о которых уже говорилось. Каждый из них имел справа и слева двух смешно одетых прислужников.
Князь-папа сидел верхом на винной бочке, поставленной на сани, которые тащили четыре быка. Он был окружен со всех сторон группой людей, одетых францисканскими 8 монахами и державших в руках стаканы и бутылки. Эта группа замыкала шествие.
Царь, обряженный шкипером или голландским матросом, появлялся с большой группой придворных в маскарадных костюмах и масках 9 то сбоку, то во главе, то в хвосте процессии.
Когда весь этот кортеж в таком порядке прибывал во дворец, где должен был происходить Собор, каждому подносили стакан водки и вводили в просторный зал, построенный в виде галереи. Здесь было несколько кушеток по числу кардиналов. Эти кушетки были отделены друг от друга проходами, где стояли распиленные пополам бочки. Одна половина бочки назначалась для съестных припасов, а другая — для облегчения тела каждого члена Собора.
После того как каждому кардиналу было указано его место, всем им было приказано никуда не отлучаться в течение всего Собора, который должен был продолжаться до тех пор, пока все они не придут к единому мнению по вопросам, предложенным им князем-папой или когда Его Преосвященству будет угодно прервать Собор. Обязанность конклавистов, приставленных к каждому кардиналу, состояла в том, чтобы не давать ему уходить со своего места, заставлять его много есть и, особенно, пить и носить послания от одного кардинала к другому. Те, кто выполнял эти обязанности, были в большинстве своем молодыми повесами, путешественниками и скитальцами. Они так хорошо делали свое дело во всех отношениях, что многие кардиналы еще долго продолжали страдать от этого, а некоторые даже умерли к концу Собора.
Есть подозрение, что они были доведены до такого состояния по прямому указанию царя, приходившего время от времени наблюдать и слушать, что происходило и говорилось в зале.
Я только что сказал, что эти конклависты прекрасно выполняли свои обязанности. Это относится и к тем посланиям, которые они передавали от одного кардинала другому. Они возбуждали этими шутовскими донесениям людей, разгоряченных вином, и заставляли их говорить друг другу самые грубые непристойности. В своих посланиях кардиналы высказывали самое оскорбительное не только в отношении друг друга, но и в отношении их семей. Если в этой перепалке у кого-нибудь вырывалось что-то особенно интересное, факт, на который надо было обратить внимание, царь записывал это на дощечки, которыми он постоянно пользовался. В результате не было такой непристойности, какая бы не совершалась в этой ассамблее. Чтобы покончить с этим описанием, достаточно сказать, что эта вакхическая церемония длилась три дня и три ночи подряд. Затем открывали двери Собора и уже с меньшей помпой отводили папу в его дворец. Папу и кардиналов доставляли домой в бессознательном состоянии на извозчиках, на которых их загружали, как туши животных. Извозчики — это очень плохие наемные экипажи, повозки и сани, которые можно найти на площадях Москвы и Санкт-Петербурга и которыми простые люди пользуются примерно так же, как фиакрами в Париже. [199]
Из всех вопросов, которые разбирались на этой ассамблее, пока там был какой-то порядок и видимость здравого смысла, я приведу лишь один, которого будет достаточно, чтобы судить о других подобных. Один из кардиналов пожаловался, что вино, которое ему подали, было плохим. Об этом доложили князь-папе, и он, посоветовавшись с кардиналами, приказал, чтобы эта бочка вина была изъята и чтобы навели справки, каким иностранным купцом она была продана. Затем он сказал, что этого человека нужно привести в Собор, запереть его там и во искупление его вины заставить его пить только то вино, которое он продал, до тех пор пока он не поставит две бочки лучшего. Один из конклавистов, заметив в числе любопытных, которые приблизились к дверям Собора, чтобы посмотреть, что там происходит, одного английского купца, на которого он был зол, выдал его, заявив, что это он продал упомянутую бочку вина. Этого человека привели в Собор, и все кардиналы осыпали его оскорблениями. В наказание за его «преступление» его заставили выпить несколько полных стаканов этого плохого вина. Он понял, что эта травля не прекратится до тех пор, пока он не даст им две бочки лучшего вина. Он быстро послал за двумя бочками портвейна и таким образом скоро освободился.
В заключение описания этого праздника, учрежденного царем Петром I, нелишне будет заметить, что, когда он праздновал его в третий раз, его настигла смерть, до которой он прежде довел столько других людей. С тех пор об этом празднике при русском дворе больше уже не было речи.
Можно написать целую книгу о волнениях стрельцов в России в разное время. Здесь не идет речь о том, чтобы описывать эти бунты. Автор намерен лишь рассказать о трагическом конце стрельцов. Мы ограничимся тем, что скажем следующее:
во времена Петра I, который мог избавиться от их опеки только путем полного их истребления, стрельцы принимали участие во всех заговорах, направленных против этого государя. Они пять раз поднимали восстания, учиняли беспорядки и многочисленные убийства в Москве, а однажды дошли до того, что убили во дворце у ног юного царя его первого министра Артамона Матвеева. Ни слезы, ни просьбы малолетнего Петра не смогли вырвать Матвеева у разъяренных мятежников.
Нетрудно понять, какое впечатление произвело это преступление на царя. И хотя ему было тогда всего 10 лет, у него хватило здравого смысла, чтобы скрывать свои чувства до подходящего случая, чтобы затем вынести свой приговор и отомстить. В этих тайных намерениях его осторожно направляли советы умных людей. Благодаря своей рано проявившейся способности распознавать людей он целиком положился на этих своих приближенных. Среди них был один иностранный офицер по имени Лефорт, который под предлогом развлечения царя невинными играми собрал вокруг молодого государя иностранных офицеров в количестве, достаточном, чтобы создать роту. Эта рота казалась не столь сильной, чтобы стоять на страже безопасности царя, а служила якобы лишь для его развлечения. Она ни кого не вызывала опасений.
Господин Лефорт, основная цель которого в поисках развлечений для царя состояла в том, чтобы научить его искусству управлять и вести войну, часто [200] проводил учения этой роты в присутствии царя. Петру это так понравилось, что он сам захотел вступить в эту роту и начать с самых низших чинов, таких как барабанщик, солдат, капрал и т. д., чтобы узнать на собственном опыте, как проходит службу военный человек во всех этих рангах. Для московских вельмож и простых горожан это было интересное зрелище: царь в иностранном мундире на строевых занятиях на иностранный манер. Любопытство привлекало на этот спектакль даже стрельцов, которые выражали такое же удовольствие, как и другие зрители, не подозревая, что они наблюдают за рождением орудия их собственной гибели. У них не открылись глаза даже тогда, когда царь, пройдя через все низшие ранги, достиг звания капитана этой роты, независимой от их корпуса. Через некоторое время рота эта выросла до батальона, потом до двух, трех и четырех. В эти батальоны вступили многие русские дворяне, семьи которых подверглись грубому обращению со стороны стрельцов, и поэтому они питали естественное отвращение и неприязнь к стрельцам. Вслед за ними последовали многие их соотечественники, так что в течение семи или восьми лет эти войска, созданные по иностранному образцу, выросли до 12 тысяч человек. Они находились в Москве для охраны этого города. А в это время стрельцы, занятые войной, которую Россия вела против турок, были рассеяны и удерживались на границах.
По мере того как численность войск, созданных по иностранному образцу, возрастала, численность стрельцов уменьшалась. Это происходило потому, что их намеренно безжалостно использовали в самых опасных операциях, а также потому, что закрывали глаза на жадность их командиров и офицеров, которых не заставляли заменять умерших, и жалованье последних поступало в их пользу. Это войско, с 35—40 тысяч вначале, сократилось за несколько лет до 17 тысяч человек. Благодаря этому царь сразу же по достижении совершеннолетия мог противопоставить стрельцам новое войско, способное усмирить их, если бы они вновь начали восстание.
Как только царь почувствовал себя в безопасности с этой стороны, он осуществил свое давнее намерение отправиться в заграничное путешествие, чтобы убедиться в том, что он знал из рассказов о других странах, их нравах, политике, торговле, богатствах. Довольный теми наблюдениями, которые он сделал в различных государствах, он предполагал поехать в Италию и был уже в дороге, когда узнал, что стрельцы, возбуждаемые тайными агентами царевны Софьи, его сестры, которая хотела воспользоваться его отсутствием и овладеть короной, покинули без приказа зимние квартиры на Украине и шли к Москве, чтобы захватить ее.
Это известие заставило царя прервать свое путешествие, чтобы спешно вернуться домой. Он прибыл с небольшой свитой в Москву, где его не ждали, и нашел все в спокойствии благодаря предусмотрительности генерала Гордона, командовавшего войсками иноземного строя. Этот последний узнал, что стрельцы, желая ускорить свое продвижение и не мешать друг другу, разделились на два отряда и пошли по разным дорогам. Тогда Гордон во главе 12-тысячного войска иноземного строя направился навстречу первому из этих отрядов, состоявшему из 10 тысяч человек, и наголову разбил его. Семь тысяч человек остались на поле брани, а три тысячи были рассеяны и спаслись бегством.
Гордон не успокоился, одержав эту первую победу. Не теряя времени, он направился навстречу отряду стрельцов, состоявшему из 7 тысяч человек. Этот отряд уже знал о разгроме своих товарищей и поэтому окопался на острове, окруженном болотами. Гордон блокировал их лагерь и принудил к сдаче. Как только их разоружили, был казнен каждый десятый. Те, на которых пал жребий, были расстреляны тотчас, а остальные приведены пленниками в Москву. Когда они входили в город через одни ворота, царь, возвращавшийся из-за границы, въезжал в другие.
Царь нашел, что военная казнь, проведенная генералом Гордоном, была слишком почетным наказанием и не соответствовала нынешним и прежним преступлениям стрельцов. Он приказал, чтобы их судили, как воров и убийц, и чтобы они были наказаны как таковые. Так и было сделано. Их вывели из различных тюрем, куда их посадили по прибытии в Москву, собрали в количестве 7 тысяч человек в одном месте, окруженном частоколом, и прочитали приговор. Две тысячи из них были приговорены к повешению, а другие 5 тысяч к отсечению головы. Это было выполнено в один день следующим образом.
Их выводили по 10 человек из огороженного места, о котором только что [201] говорилось, на площадь, где были установлены виселицы, чтобы повесить там 2 тысячи человек. Они были связаны по 10 человек в присутствии царя, который их считал, и в присутствии всех придворных, которым он приказал быть свидетелями этой казни. Царь хотел, чтобы во время казни солдаты его гвардии показали, как они несут свою службу.
После казни этих 2 тысяч стрельцов приступили к расправе с теми 5-ю тысячами, которым следовало отрубить головы. Их выводили так же по 10 человек из огороженного места и приводили на площадь. Здесь между виселицами положили большое количество брусьев, которые служили плахой для 5 тысяч осужденных. По мере того как они прибывали, их заставляли ложиться в ряд во всю длину и класть шею на плаху, сразу по 50 человек. Затем отрубали головы сразу всему ряду.
Царь не удовлетворился лишь услугами солдат своей гвардии для выполнения этой экзекуции. Взяв топор, он начал собственной рукой рубить головы. Он зарубил около 100 этих несчастных, после чего роздал топоры всем своим вельможам и офицерам своей свиты и приказал последовать его примеру.
Никто из этих вельмож, а среди них были такие, как известный адмирал Апраксин, великий канцлер, князь Меншиков, Долгорукий и другие, не осмелился ослушаться, слишком хорошо зная характер царя и понимая, что малейшее непослушание поставит под угрозу их собственную жизнь и что они сами могут оказаться на месте мятежников.
Головы всех казненных были перевезены на двухколесных телегах в город, насажены на железные колья, вделанные в бойницы кремлевских стен, где они оставались выставленными, пока был жив царь.
Что касается главарей стрельцов, то они были повешены на городских стенах напротив и на высоте окна с решеткой, за которым сидела в тюрьме царевна Софья. И это зрелище она всегда имела перед своими глазами в течение тех пяти или шести лет, на которые она пережила этих несчастных.
Мне остается лишь рассказать о судьбе тех стрельцов, которым удалось разбежаться после поражения, нанесенного им генералом Гордоном. Во всей Российской империи было запрещено под страхом смерти не только давать им убежище в домах, но даже снабжать их пищей или водой. Жены и дети этих стрельцов были вывезены в пустые и бесплодные места, где им было выделено некоторое количество земли и приказано им и их потомкам никогда не покидать этих мест.
На всех больших дорогах были поставлены каменные столбы, на которых были выгравированы описания их преступлений и их смертный приговор, для того чтобы это осталось в памяти и чтобы само воспоминание о них было ненавистно для будущих поколений.
Пояснения
Барон Левиссон, который под вымышленным именем барона Ивана Нестезураноя опубликовал книгу, озаглавленную «Мемуары об истории Петра Великого», так бегло коснулся там темы стрельцов, что его нужно отнести к историкам недостоверным и находящимся на содержании. Он действительно находился на содержании у царя и описывал его деятельность. Этот автор сделал все, что он мог, чтобы доказать, что Петра несправедливо называют варваром после этой казни. Я соглашусь с ним в том, что всякий человек, хорошо знакомый с теми преступлениями, которые совершили стрельцы, будет видеть лишь справедливое возмездие в том, как царь поступил с ними. Но нельзя оправдать то, что он утолял свою ненависть с топором в руках и в крови этих преступников. Поэтому барон Левиссон счел нужным высказаться очень сдержанно по этому поводу. Так же он поступал в ряде других случаев. Этим он справедливо заслужил славу пристрастного и недостоверного историка, так как он не мог не знать всех обстоятельств.
Когда однажды я вступил с ним в объяснение по поводу труда, который он опубликовал, он сам мне признался, что знал эти обстоятельства. Мне было сделать это очень просто, потому что у меня были два свидетеля, которые могли подтвердить те упреки, которые я ему адресовал.
Эти свидетели находились в свите царя в день казни, и они ему подтвердили, что их заставили обезглавить нескольких из этих стрельцов. Опираясь на рассказ этих двух свидетелей, я и написал все, что было изложено выше об этой казни. Один из них был беглый француз, его звали Авэ. Он сопровождал царя в качестве [202] хирурга в его поездках. Другой был офицером гвардейского Преображенского полка и денщиком царя во время казни. В обязанности человека на должности денщика входят те же функции, что у первого камердинера при других дворах. Эти обязанности имеют нечто общее с обязанностями простых дворян.
К тому, что я уже сказал, дабы ввести читателя в тему о мемуарах Левиссона, опубликованных под вымышленным именем барона Ивана Нестезураноя, нелишним будет добавить, что господин барон, немец по происхождению, не владел достаточно хорошим французским языком, чтобы писать по-французски, не придавая своим выражениям и фразам древнегерманские или немецкие обороты. Голландский издатель, который взялся за второе издание этих мемуаров, решил изложить их на более правильном французском языке. Этим занялся один писатель, француз по национальности, нашедший убежище в Голландии. Он превзошел по своему изложению автора, язык которого он решил улучшить. Но, к несчастью, желая улучшить оригинал, он не потрудился проверить, были ли факты, приводимые автором, справедливыми и точными. Вместо того, чтобы добавить к этому значительное количество деталей, которые там отсутствовали и которые намеренно замалчивались в оригинале, он удовольствовался тем, что передал нам, далеко не совершенно, мысли барона Левиссона в более цветистом стиле, с еще большей лестью, чем та, которой уже был наполнен оригинал. Но хуже всего то, что, желая улучшить порядок изложения и установить связи между фактами, приведенными в мемуарах, издатель так их запутал, что почти невозможно установить их хронологическую последовательность. Что касается добавлений, которые он якобы сделал к этим мемуарам, то они не стоили ему большого труда. Он лишь включил несколько довольно плохо переведенных кусков сообщений, которые были опубликованы во многих немецких газетах и в «Mercure de France». Таковы сведения, касающиеся процесса над царевичем. Было бы лучше, если бы он раскрыл нам действия царевича, дав представление о тех интригах, которые имели место в это время при дворе царя Петра I. Несмотря на то, что мемуары, которые он нам дает, очень подробны и написаны хорошим французским языком, они стоят не больше первого их издания, которое само по себе не заслуживает того, чтобы люди, знакомые с историей России, верили им.
Ее жизнь со времени замужества была сплошной цепью событий, одно трагичнее другого.
Родилась она в Москве 8 июня 1670 года. Ее отец, Федор Абрамович Лопухин, очень богатый человек, происходил из одной из самых старинных фамилий Новгородского княжества. Евдокия Лопухина была очень красива и поэтому была выбрана в жены Петру I из многих сотен девушек дворянских семей, представленных царю, когда совет этого государя решил, что ему можно жениться 12. Поскольку выбор царя, павший на Евдокию Федоровну Лопухину, не встретил никаких препятствий, брачная церемония проходила со всей торжественностью, принятой в России 13.
Меньше чем за два года у нее родилось двое мальчиков. Одного звали Александром. Он умер естественной смертью в раннем возрасте. Но некоторые злонамеренные личности, не забывшие историю царевича Димитрия, хотели воскресить его во время правления царицы Екатерины. Однако она сумела ловко предотвратить все неприятные последствия, которые этот обман мог иметь, если бы она проявила меньше твердости 14.
Другого сына звали Алексеем Петровичем. Он был женат на принцессе из Вольфенбюттельского дома. От нее у него было двое детей: сын и дочь. Впоследствии он был приговорен к смертной казни за мятеж против отца и погиб в тюрьме на 29-м году жизни, через несколько часов после того как ему объявилии помиловании 15. [203]
Доброе согласие между царем и его женой не было длительным. Царица была ревнивой, властолюбивой интриганкой. Царь был непостоянен, влюбчив, подозрителен, резок в своих решениях и непримирим, когда он питал к кому-нибудь неприязнь.
На третьем году своей женитьбы он без памяти влюбился в молодую, красивую девицу Анну Монс, родившуюся в Москве 16. Отец и мать ее были немцами. Царица Евдокия, после бесполезных преследований этой соперницы, устроила сцену ревности своему мужу, запретив ему являться к ней в спальню и поссорившись со вдовствующей царицей, своей свекровью. Царю только этого и было нужно. Поощряемый как господином Лефортом, так и прекрасной иностранкой, в которую он был влюблен, он решил выполнить то, что уже давно замышлял: развестись с женой и заключить ее в женский монастырь, где эта несчастная государыня была вынуждена постричься в монахини. Всеми забытая, она провела там много лет. А в это время ее муж предавался своим страстям, беспрестанно меняя любовниц.
Так продолжалось до тех пор, пока он не был пленен чарами одной ливонской пленницы, которую ему уступил князь Меншиков. Он не только женился на ней, но даже, в ущерб правам царевича Алексея Петровича, передал наследование российской короны детям, которых он имел от этой пленницы, ставшей царицею и известной с тех пор под именем Екатерины. С нею он отправился путешествовать по различным европейским дворам 17. Все это восстановило против него многих членов его семьи, а также семьи царицы Евдокии 18.
Эта последняя, будучи насильно постриженной в монахини и заточенной в монастырь, не была настолько мертва для дел мирских, чтобы не завести тайной любовной интрижки с дворянином из Ростовской губернии Глебовым. Его брат, архиепископ той же губернии, поощрял эту страсть и подстрекал, как только мог, заговор царевича, направленный на то, чтобы в отсутствие отца свергнуть его с престола. Но этот заговор был раскрыт, прежде чем заговорщики приняли необходимые меры его осуществления. Петр I вернулся в свое государство при первых же подозрениях, которые у него возникли, и наказал, невзирая на лица, всех, кто участвовал в заговоре, в том числе царицу Евдокию.
Ее уличили письма, написанные ее рукой, свидетели и ее собственное признание не только в государственной измене, но также в супружеской неверности, в ее связи с боярином 19 Глебовым.
Она была заключена в четырех стенах Шлиссельбургской крепости, после того как ей пришлось пережить осуждение и гибель в тюрьме ее единственного сына Алексея Петровича, смерть своего брата Абрама Лопухина, которому отрубили голову на большой московской площади, а также смерть своего любовника Глебова, который был посажен на кол на той же площади по обвинению в измене.
Глебов вынес эту пытку с героическим мужеством, отстаивая до последнего вздоха невиновность царицы Евдокии и защищая ее честь. Между тем он знал, что она сама признала себя виновной вследствие естественной слабости, свойственной ее полу, и под угрозой тех пыток, которые ей готовили, чтобы заставить ее признать себя виновной 20.
Она пробыла в этой тюрьме с 1719 до мая 1727 года. И единственным ее обществом и единственной помощницей была старая карлица, которую посадили в тюрьму вместе с ней, чтобы она готовила пищу и стирала белье. Это была слишком слабая помощь и часто бесполезная. Иногда она была даже в тягость, так как несколько раз царица была вынуждена в свою очередь сама ухаживать за карлицей, когда недуги этого несчастного создания не позволяли ей ничего делать.
Облегчение ее страданиям наступило лишь после смерти Екатерины — второй жены Петра I, которой она наследовала и которую пережила на два года с небольшим.
Когда Петр II, сын несчастного царевича Алексея, был возведен на русский престол, благодаря интригам Меншикова и Венского двора, Евдокия Федоровна, бабушка этого молодого монарха, была освобождена из тюрьмы, где она сохранила свой властолюбивый дух и стремление к интригам. Едва она вышла оттуда, как тотчас начала проделывать всякие махинации, чтобы снять с себя постриг и освободиться от обета в надежде быть провозглашенной регентшею или, по крайней мере, надеясь принимать самое активное участие в управлении делами в пору правления малолетнего внука. [204]
Однако министры этого юного государя, зная честолюбие и беспокойный характер этой женщины, сумели так повернуть дело, что заставили ее продолжать вести прежний образ жизни и оставаться монахиней в одном из московских монастырей, откуда она могла выходить лишь время от времени, чтобы нанести церемониальный визит своему внуку. Для расходов ей назначили пенсию в 60 тысяч рублей, которая тщательно выплачивалась вплоть до ее смерти. Она недолго пользовалась этими деньгами, так как Петр II, ее внук, заболел оспой и умер в начале третьего года своего царствования 21. Прожила она после этого мало вследствие той огромной боли, которую причинила ей потеря внука. Она, казалось, переживала это горе сильнее, чем все прежние свои несчастья, и умерла от тоски 10 сентября 1731 года 22.
2. Эта дама, признавая, что она была больна, приписывала возникновение этой болезни постоянным похождениям царя с разными особами. Этот довод не был лишен оснований и мог бы вполне послужить к ее оправданию. Доктор Арскинс, англичанин по происхождению, являвшийся лейб-медиком царя, которому были известны его любовные приключения, говорил, имея в виду темперамент царя и то как он им злоупотреблял, что в его теле сидел, видимо, целый легион демонов сладострастья.
3. Имелось обстоятельство, которое могло дать повод предположению, что Петр Первый был отравлен своей второй женой Екатериной, чтобы избежать его гнева и мести, которую, как были уверены, он замышлял против нее из-за ее скандальных и постыдных отношений с господином Монсом де ла Круа. Обстоятельство это состоит в том, что этот государь умер вскоре после того, как эта интрига была открыта, а царица Екатерина слыла женщиной достаточно ловкой и смелой для того, чтобы попытаться быстро и любым способом отделаться от оскорбленного и беспощадного мужа, гнев которого был особенно страшен, когда он его скрывал.
4. Он только что уличил свою жену Екатерину в измене с камергером Монсом де ла Круа, которого он приказал обезглавить публично за преступления, в которых этот человек признался, хотя и не был в них виновен, чтобы скрыть тем самым истинную причину, по которой его решили погубить. Мало найдется мужчин таких красивых и так хорошо сложенных, каким был этот человек. Все его движения отличались естественной грацией, которая не покинула его даже в момент казни. Хотя он был уверен, что его казнят, он поднялся на эшафот и держался там с уверенностью человека, который ожидает милости или который не боится смерти. Он выслушал приговор с уверенным и спокойным видом, что вызвало восхищение всех присутствующих. Поблагодарив того, кто должен был его убить, он отвел в сторону лютеранского священника, которого ему дали, чтобы подготовить его к смерти, и подарил ему золотые часы, на которых на эмали был изображен портрет императрицы. Затем он подошел к тому месту, где находилась плвха, и поклонился народу направо и налево. Он сам разделся, стал на колени, помолился, положил голову на плаху и мгновение спустя поднял руку, чтобы сделать знак палачу выполнять свой долг. В подкладке его брюк нашли портрет царицы, украшенный алмазами, который он, по-видимому спрятал, когда находился в тюрьме. Он считал себя французом по происхождению. Его фамилия и имя, казалось, подтверждали это предположение, хотя он родился в Москве, а его отец и мать считались немцами.
5. После смерти Адриана царь ликвидировал в своих владениях сан патриарха, авторитет которого был равен, если не стоял выше авторитета русского императора. Петр I рассматривал этот акт как самый важный, самый умный и самый смелый акт своего царствования. И в этом он не был совсем не прав. Известно то влияние, которое имеют плохо понятая религия и предрассудки на народы в тех государствах, где большую роль играет полиция, как опасно там затрагивать монахов и священников. Однажды царю указали сравнение, сделанное английским наблюдателем господином Steele, между его царским величеством и покойным французским королем Людовиком XIV, где автор отдает предпочтение Петру I, российскому императору, но ничего не говорит о тех переменах, которые он произвел в своем духовенстве и его религии. Царь на это ответил: «Эта параллель неточна. Людовик был более великим, чем я, во многих отношениях, но в чем я его превосхожу, так это в том, что я привел свое духовенство к миру и послушанию, в то время как он покорился своему духовенству».
6. На всех праздниках, которые давал государь, он имел привычку, когда все присутствующие уже были разгорячены вином, прохаживаться между столами и слушать все, что говорилось. Если кто-нибудь произносил слова, которые ему нужно было взвесить хладнокровно, то он записывал их на дощечки, чтобы в свое время при случае использовать их.
7. Когда человек, который не нравился царю, напивался на этих праздниках и падал на пол, царь приказывал, чтобы его оттащили в сторону, а чтобы он лучше заснул, его заставляли проглотить еще несколько глотков водки, что делалось с помощью воронки. Пробуждаясь, такой человек видел, что он не единственный, кому царь приказывал давать подобное снотворное.
8. Проживающий в Петербурге монах по имени сир Кайо, который вел беспутную жизнь, послужил образцом, чтобы одевать всех на его манер. Царь был доволен тем впечатлением, которое поведение этого монаха-католика могло вызывать у католиков. Он решил ввести этого монаха в состав шутовских кардиналов, но тот отказался от этого вследствие настойчивых просьб Кампредона, являвшегося полномочным министром Франции при русском дворе.
9. Не нужно придавать этому термину то широкое значение, которое он имеет во французском языке. Хотя всем, участвующим в этом празднике, было приказано приходить переодетыми, это, однако, не означало, что им было позволено носить маски. Как раз наоборот, это им недвусмысленно запрещалось. Царь, зная натуру своих подданных, никогда не разрешал им носить маску на лице. Исключение составляли лишь полномочные министры иностранных дворов, которых отличали благодаря этому.
10. Царь Петр I имел двух жен, которые жили в одно и то же время. Евдокия Федоровна была его первой женой. Под предлогом недовольства ее поведением царь решил развестись с ней и заставить ее уйти в монастырь, с тем, чтобы он мог при ее жизни жениться на Екатерине, столь известной в истории России.
11. Он побывал во Франции во времена правления герцога Орлеанского, то есть в начале царствования Людовика XV. У него было намерение посетить Францию еще при Людовике XIV, но тот не прислушивался к намекам, которые ему делались по этому поводу. Причину своего отказа он мотивировал тем, что поездка царя во Францию будет неприятна шведскому королю Карлу XII, находившемуся в то время далеко от своих владений, в Бендерах. Людовик XIV не хотел причинять ему в его несчастном положении неприятностей.
12. В эти времена в России существовал следующий обычай. Когда царя нужно было женить, в большом зале Московского дворца собирали самых красивых девушек страны. Они съезжались со всех концов страны в Москву, чтобы царь, посмотрев на них, мог выбрать ту, которая была ему по вкусу. В таком собрании царь Петр I, обойдя все многочисленные ряды русских девушек, выбрал Евдокию Федоровну Лопухину. Он часто говорил после этого, что если бы он хорошо знал ее характер, то никогда не отдал бы ей предпочтение.
13. Когда царю стала надоедать жена, он тайно посоветовался с духовенством и опытными людьми, желая узнать, нельзя ли найти какую-то зацепку, чтобы получить право на развод. Не получив благоприятного ответа, он заявил, что все они невежды и что, если бы он посоветовался по этому вопросу в Риме, там бы нашлись более ловкие люди.
14. В 1726 г. на площади, находящейся напротив Петропавловской крепости, казнили двух самозванцев, каждый из которых выдавал себя за царевича Александра, якобы укрытого в раннем возрасте от тирании своего отца матерью-царицей Евдокией Федоровной. Оба они были очень похожи на покойного царя Петра I. Один был солдатом гарнизонного полка в Казанской стороне, другой — сержантом армейского полка, стоявшего в Астрахани. Рассказы этого сержанта о своем происхождении вызывали доверие среди солдат и, может быть, привели бы к большим беспорядкам, если бы командующий русскими войсками в Персии не арестовал этого самозванца вовремя и не отправил его быстро в Петербург, где он и был казнен вместе с другим самозванцем.
15. Всеобщее мнение гласит, что царевич умер вследствие сильного потрясения, вызванного тем, что ему объявили почти одновременно о смертном приговоре и о помиловании. Но те, кто прекрасно осведомлен о том, что происходило в это время при русском дворе, знают, что царь Петр, на словах помиловав своего сына, послал к нему хирурга, которому приказал сделать царевичу сильное кровопускание. Он сказал: «Я приказываю тебе открыть ему четыре вены». Эта операция была выполнена в присутствии царя в Петропавловской крепости. Так утверждают многие люди.
16. Ревность государыни была тем более обоснованной, что Петр I непременно женился бы на Анне Монс, если бы эта иностранка искренне ответила на ту сильную любовь, которую питал к ней царь. Но она, хотя и оказывала ему свою благосклонность, не проявляла нежности к этому государю. Более того, есть тайные сведения, что она питала к нему отвращение, которое не в силах была скрыть. Государь несколько раз это замечал и поэтому ее оставил, хотя и с очень большим сожалением. Но его любовница, вследствие особенностей своего характера, казалась, очень легко утешилась.
17. Он побывал с ней в Копенгагене, Берлине, Дрездене и Амстердаме, откуда хотел отвезти ее во Францию. Однако эта поездка не состоялась из-за вопросов церемониала, которые были нарочно придуманы герцогом Орлеанским, знавшим всю историю ливонской пленницы. Проблема заключалась в представлении Екатерины герцогине де Берри, первой принцессе крови и внучке короля Франции.
18. Кроме царевича Алексея Петровича, сестра царя тоже вступила в этот заговор и была приговорена как соучастница к 100 ударам батогами. Ее били по обнаженным плечам и пояснице в присутствии многих придворных дам и мужчин.
19. Титул «боярин» можно перевести на французский язык термином «дворянин самого старинного рода».
20. Несомненно, Глебов имел любовную связь с царицей Евдокией. Ему это доказали показаниями свидетелей и перехваченными письмами государыни к нему. Но, несмотря на эти доказательства, он неизменно продолжал отрицать обвинения. Он оставался твердым в своих показаниях и ни разу не выдвинул ни малейшего обвинения против чести государыни, которую он защищал даже во время самых различных пыток, которым его подвергали по приказу и в присутствии царя. Эти пытки длились в течение шести недель и были самыми жестокими, которым подвергают преступников, желая вырвать у них признание. Но вся жестокость царя, доходившая до того, что заключенного заставляли ходить по доскам, усеянным железными остриями, была напрасной. Во время казни на московской площади царь подошел к жертве и заклинал его всем самым святым, что есть в религии, признаться в своем преступлении и подумать о том, что он вскоре должен будет предстать перед Богом. Приговоренный повернул небрежно голову к царю и ответил презрительным тоном: «Ты, должно быть, такой же дурак, как и тиран, если думаешь, что теперь, после того как я ни в чем не признался даже под самыми неслыханными пытками, которые ты мне учинил, я буду бесчестить порядочную женщину, и это в тот час, когда у меня нет больше надежды остаться живым. Ступай, чудовище, —добавил он, плюнув ему в лицо, — убирайся и дай спокойно умереть тем, кому ты не дал возможности спокойно жить».
21. За границей ходили слухи будто этот юный государь был отравлен. Это совершеннейшая ложь. В течение двух недель после его смерти он был выставлен лежащим на парадном ложе с открытым лицом. Всем позволяли смотреть на него. И весь московский народ убедился, что он умер от оспы, так как руки и лицо его были покрыты оспинами.
22. Она была похоронена без больших церемоний в том же монастыре, где она и умерла, а не в обычном месте погребения царей и цариц.
Доказательство этого читатели найдут в этих мемуарах, написанных не для того, чтобы быть опубликованными, а только для личного удовлетворения человеком, длительное время находившимся в свите российского двора. Его обязанности требовали, чтобы он точно знал все то, что там происходило, даже самое важное и самое тайное. Обо всем этом он вел нечто вроде дневника, из которого взяты нижеследующие рассказы, на правдивость которых можно положиться, хотя они должны показаться невероятными всякому человеку, который не имеет точного представления о том, что происходило на Севере во время царствования Петра I — государя, единственного в своем роде и необыкновенного как в своих добродетелях, так и в своих недостатках.
Все так необычно, так ново, все так удивительно с самого начала и до самого конца дней Екатерины, что я не удивлюсь, если многие не поверят в точность этих рассказов. Я это им охотно прощаю. И хотя имеются еще тысячи свидетелей тех фактов, которые здесь изложены, я понимаю, что нужно было самому быть очевидцем, чтобы поверить всем этим фактам, как они того заслуживают. Я думаю, что не будет преувеличения сказать, что своими деяниями Екатерина равна (если не превосходит ее) Семирамиде и Тамаре, а в отношении любовных приключений она превосходит невесту короля Гарба, которая, однако, является лишь плодом фантазии, в то время как Екатерина осуществила все это в действительности.
Столь смелые сравнения обещают неслыханный пример капризов и милостей судьбы. Едва ли во всей истории как древней, так и современной, можно было бы найти такой пример, который позволил бы лучше почувствовать, как то непостижимое, которое одни называют судьбой, а другие — провидением, потешается по своей прихоти над правилами людского благоразумия, чтобы из ничего сделать нечто самое великое среди людей и чтобы поднять из ничтожества до вершин славы тех, кого оно захочет облагодетельствовать. Мы увидим здесь бедного [140] подкидыша, извлеченного из бездны ничтожества и поднятого до вершин почестей такими средствами, которые другим принесли бы лишь презрение.
Будет показано, как вопреки всякому здравому смыслу, вопреки законам страны, законам естественного права она вступит на трон в ущерб правам законных наследников, которым он принадлежал, и будет править чрезвычайно отважными народами, которые до этого никогда не управлялись женщинами. Эти народы были, естественно, обеспокоены, так как они испытывали сильную привязанность к роду своих господ и подлинных государей, потомки которых по прямой линии еще существовали. Наконец, мы увидим как она спокойно умрет неограниченной самодержицей 3 огромной империи, грозной для всех государств Севера и Азии.
Но так как эти рассказы являются лишь секретным добавлением к общеизвестным историческим фактам, то, в соответствии с названием этого сочинения, следует ожидать найти не полную историю жизни Екатерины, а лишь отдельные неизвестные факты, опущенные по незнанию или преднамеренно тем, кто опубликовал упомянутые мемуары. К ним могут обратиться все те, кто захочет быть лучше осведомленными. Что касается меня, то я ограничусь тем, что лишь бегло коснусь всех различных этапов жизни, через которые прошла эта государыня, и проследую за ней по скрытым путям, которые привели ее к тому высокому положению, которое она заняла.
Начнем с ее происхождения и ее рождения, которые были абсолютно неизвестными для всех и (если этому захотят поверить) даже для нее самой в течение всей ее жизни и жизни ее мужа. Несмотря на поиски и расследования, которые этот государь проводил в течение свыше 20-ти лет, он не смог получить никаких сведений по этому поводу. И до сих пор это оставалось бы непроницаемой тайной для всех, если бы за три месяца до смерти Петра I и за два года до смерти государыни необычайное приключение, о котором будет рассказано в конце этих анекдотов, не раскрыло бы с полной несомненностью, что ее звали Скавронская, что родилась она в Дерпте в 1686 году 4 и что крестили ее в том же году в католическом костеле.
К этой религии принадлежали ее отец и мать (крестьяне-беженцы из Польши), которые, несомненно, были крепостными, или рабами, как и все крестьяне в Польше. Оттуда они переехали в Дерпт, маленький городок в Ливонии. Здесь нужда заставила их поступить в услужение, чтобы зарабатывать на жизнь. Они жили поденной работой до того времени, когда из-за чумы, охватившей Ливонию, решили уехать, чтобы избежать этой страшной напасти. Они переселились в окрестности Мариенбурга, где вскоре оба умерли от чумы, несмотря на все предосторожности.
После них осталось на воле божьей двое малолетних детей: мальчик, которому едва исполнилось пять лет, и трехлетняя девочка. Другая их дочь осталась в Дерпте. Мальчик был отдан на воспитание одному крестьянину, а девочка — на попечение кюре, местному священнику. Вскоре этот священник и все члены его семьи умерли, бросив это несчастное создание и не успев оставить никаких сведений ни и ее рождении, ни о том, как они взяли ее к себе.
Когда Его Высокопреосвященство господин Глюк, суперинтендант, 5 или архипастырь этой провинции, узнал о том бедствии, которое постигло город Мариенбург, он отправился туда, чтобы оказать пастве, оставшейся без пастыря, всяческую помощь и духовное утешение, которые ей были так необходимы в этом бедственном положении. Этот архипастырь начал свою поездку с дома покойного кюре и нашел там несчастную девочку, которая, увидев его, побежала ему навстречу, называя его отцом и прося есть. Она теребила его за платье до тех пор, пока ее не накормили. Тронутый состраданием, он спросил, чей это ребенок, но никто ем) не мог сказать это. Он навел справки во всей округе, спрашивал всех, не знает ли кто ее родителей, чтобы отдать ее им. Но, поскольку никто ничего о ней не знал и никто ее не требовал, он был вынужден взять на себя заботу о ребенке. Она сопровождала его в течение всей его поездки, и в конце концов они прибыли в Ригу основную его резиденцию. Правда, во время чумы и войны, которые наносил) большие опустошения, эта резиденция не была столь постоянной, так как он был вынужден часто переезжать из одного места в своем округе в другое, гонимый страхом или по велению своего долга.
Вернувшись в свою главную резиденцию, он отдал своей жене (лютерански священники могли жениться) эту несчастную девочку, чтобы она о ней позаботилась. [141] И эта добродетельная дама охотно приняла ее и воспитала вместе со своими двумя дочерьми примерно того же возраста. Она оставила ее у себя в качестве служанки, пока той не исполнилось 16 лет. Когда та достигла этого возраста, хозяйка решила, судя по поведению девушки, что ей скоро наскучит ее положение 6. Вот почему ее хозяева, боясь, что, несмотря на хорошее воспитание, которое они ей дали, природа может в самый неожиданный момент взять верх над рассудком, решили, что пришла пора быстро выдать ее замуж за одного молодого брабанта 7 — солдата, который находился в Мариенбургском гарнизоне. Девушка показалась ему приятной, и он попросил ее руки. Не существовало никаких препятствий для выполнения церемониальных формальностей совершения брака, и если они не были выполнены с большой пышностью, то, тем не менее, было большое стечение народа, любопытствующего увидеть новобрачных.
Можно найти не одного свидетеля, заслуживающего доверия, который помнит эту свадьбу. Следовательно, напрасны попытки некоторых людей убедить публику, что все, сказанное об этой свадьбе, является чистой фикцией 8. Тем, кто отрицает эту свадьбу, остается единственное средство против стольких свидетелей — предположить (без всяких к тому оснований), что, поскольку союз этих двух людей был очень непродолжителен, а официального акта скрепления этого союза не имелось, следовательно, брак этот следует рассматривать как недействительный. Говорят, будто молодые люди якобы не успели найти за три дня момент, необходимый для того, чтобы поставить последнюю печать на своем союзе. Это тем менее вероятно (пусть не прогневаются те, кто не верит), что хозяева дома, где и благодаря кому проходила свадьба, казалось, имели причины, чтобы новобрачные придерживались не только простых формальностей церкви.
Довольно об этом предмете. Чем дальше идешь вперед, тем труднее углубляться в него, так как время, которое хранит воспоминания даже о самых известных вещах, должно, естественно, скрыть этот факт в глубоком забвении. Принимая во внимание, что уважение к людям, которых он особенно интересует (Елизавету — теперешнюю русскую императрицу и герцога Гольштейнского, который должен был стать шведским королем и русским императором, оба они считают эту женитьбу чистой фикцией), положит предел любопытству тех, кто хотел бы провести расследование надлежащим образом. Такой важный факт вполне заслуживает этого отступления.
Вернемся теперь к Екатерине, героине этих рассказов, и посмотрим, что стало с ней после этой свадьбы с вышеназванным брабантом. Этот человек, поступив на службу к шведскому королю Карлу XII в качестве простого кавалериста, был вынужден через два дня после свадьбы покинуть свою жену, чтобы уйти со своим отрядом догонять войска шведского короля. Он прибыл в Польшу, где этот король вел войну с польским королем Августом. Екатерина в ожидании мужа осталась у Глюков, где продолжала находиться на положении служанки до того момента, когда превратности войны, которую русские вели в Ливонии, открыли ей путь, вначале тернистый, который однако привел ее к блестящей судьбе.
Выше было сказано, что суперинтендант, у которого она жила, переезжал с места на место, в зависимости от своих дел. Он находился в Мариенбурге, когда этот город был неожиданно осажден главноначальствующим русских войск фельдмаршалом Шереметевым. Хотя город был довольно хорошо укреплен, гарнизон его был настолько слаб, что не смог оказать достойное сопротивление и сдался на милость победителя. Жители города, чтобы снискать милосердие Шереметева, решили послать к нему пастора своей церкви. Монсеньор Глюк в сопровождении своей семьи и в роли скорее просителя, чем парламентера, отправился к этому генералу в его лагерь. Под словами «со своей семьей» нужно понимать: со своей женой, детьми и слугами. Он был очень хорошо принят русским генералом, который нарисовал великолепную картину счастья народов, живущих под властью такого великого монарха, каким был Петр I, а затем похвалил жителей Мариенбурга за их решение покориться. Он многое им обещал и выполнил из этого то, что пожелал.
Я не буду подробно описывать, что он сделал, когда овладел городом. Эта тема не относится к моему рассказу. Скажу только, что он поступил, как тиран, воспользовавшись своим правом победителя, и взял Екатерину в качестве военнопленной, чтобы включить ее в число своей челяди. Она выделялась своей красотой и своей [142] пышной фигурой, поэтому он и выделил ее среди других членов семьи священника во время своей торжественной речи. Неудивительно, что, узнав, что она была служанкой, он решил взять ее себе против ее воли и невзирая на укоры монсеньора. Таким образом, она перешла из дома господина Глюка в дом фельдмаршала Шереметева. Позднее она признавалась, что это расставание, являвшееся первой ступенькой ее возвышения, причинило ей в тот момент много огорчений. Она не только переходила из положения свободной служанки в положение крепостной у того народа, которого она не знала, что было вполне естественно, но и, кроме того, испытывала привязанность к семье, в которой она выросла, и ей было тяжело расстаться с нею навсегда.
В дальнейшем она недвусмысленно доказала свою чрезвычайную привязанность к этой семье, и можно сказать, что в этом отношении ее нельзя упрекнуть в том, в чем слишком часто упрекают сильных мира сего, которым оказали услугу в трудную минуту; имею в виду упрек в неблагодарности. Ее первой заботой было, как только она смогла выразить свою признательность суперинтенданту, призвать его детей к русскому двору, где она их щедро одарила всякими благами и почестями. Хотя задачей моего изложения является доказательство благородства чувств Екатерины, дальше распространяться на эту тему не следует.
Последуем за Екатериной в ее новом положении. Всем известна власть господ над их рабами. В России эта власть была столь сильна в то время, что они имела право распоряжаться жизнью и смертью своих рабов 9 безо всякого. Легко догадаться, что фельдмаршал взял к себе Екатерину не для того, чтобы ее убивать. Она это заметила в первые же дни своего пребывания в его доме. Прекрасные чувства почти неизвестны в тех странах, где имеются рабы. Любовь там говорит языком хозяина, который хочет, чтобы ему подчинялись. И раб вынужден делать из страха и в силу своего подчиненного положения то, что в свободной стране он делал бы под воздействием сильной страсти. Екатерина примирилась со своей участью. Будучи женщиной ловкой и далекой от того, чтобы выражать отвращение к своему положению, она охотно была готова пойти на это.
Прошло шесть или семь месяцев с тех пор, как она появилась в том доме, когда в Ливонию приехал князь Меншиков, чтобы принять командование русской армией вместо Шереметева, который получил приказ срочно прибыть к царю в Польшу. В спешке он вынужден был оставить в Ливонии всех тех своих слуг, без которых мог обойтись. В их числе была и Екатерина. Меншиков видел ее несколько раз в доме Шереметева и нашел ее полностью отвечающей его вкусу. Меншиков предложил Шереметеву уступить ему ее. Фельдмаршал согласился, и таким образом она перешла в распоряжение князя Меншикова, который в течение всего времени, проведенного ею в его доме, использовал ее так же, как тот, от кого он ее получил, то есть для своих удовольствий. Но с этим последним ей было приятнее, чем с первым. Меншиков был моложе и не такой серьезный. Она находила даже некоторое удовольствие от подчинения, в котором она пребывала.
В этом плену она сумела так завладеть своим хозяином, что через несколько дней после ее появления в доме уже нельзя было сказать, кто из них двоих был рабом. Так обстояли дела, когда царь, проезжая на почтовых из Петербурга, который назывался тогда Ниеншанцем, или Нотебургом 10, в Ливонию, чтобы ехать дальше, остановился у своего фаворита Меншикова, где и заметил Екатерину в числе слуг, которые прислуживали за столом. Он спросил, откуда она и как тот ее приобрел. И, поговорив тихо на ухо с этим фаворитом, который ответил ему лишь кивком головы, он долго смотрел на Екатерину и, поддразнивая ее, сказал, что она умная, а закончил свою шутливую речь тем, что велел ей, когда она пойдет спать, отнести свечу в его комнату. Это был приказ, сказанный в шутливом тоне, но не терпящий никаких возражений. Меншиков принял это как должное, и красавица, преданная своему хозяину, провела ночь в комнате царя.
Нет необходимости говорить, что это трио не страдало деликатностью. На следующий день царь уезжал утром, чтобы продолжить свой путь. Он возвратил своему фавориту то, что тот ему одолжил. Об удовлетворении царя, которое он получил от своей ночной беседы с Екатериной, нельзя судить по той щедрости, которую он проявил. Она ограничилась лишь одним дукатом, что равно по стоимости половине одного луидора (10 франков), который он сунул по-военному ей в руку при расставании. Однако он не проявил по отношению к ней меньше [143] обходительности, чем ко всем персонам ее пола, которых он встречал на своем пути 11, так как известно (и он сам об этом говорил), что, хотя он установил эту таксу как плату за свои любовные наслаждения, данная статья его расходов к концу года становилась значительной.
Надеюсь, что мне простят это маленькое отступление во имя истины и необычности этого рассказа, который одним этим штрихом дает нам представление о характере и темпераменте этого государя. Я не боюсь быть заподозренным в чрезмерном снисхождении к Екатерине, говоря, что нельзя рассматривать проявление минутной нежности с ее стороны по отношению к царю как ее неверность по отношению к Меншикову. Ее благосклонность в этом случае была результатом благосклонности ее господина или, скорее, результатом его приказа, которому она не могла не подчиниться, будучи человеком зависимым. Но, как только царь уехал, она обрушила на Меншикова град упреков за то, что он так с нею поступил. Хочу верить, что она не играла комедию, если же она ее играла, то вполне очевидно, что Меншиков ей поверил, так как его любовь после этого события не только не стала меньше, а, наоборот, усилилась до такой степени, что он ничего не делал не только в своем доме, но и во всей армии без одобрения Екатерины.
Так обстояли дела, когда царь вернулся из Польши в Ливонию. Причем, он вернулся быстрее, чем предполагал. Он бы этого не сделал, если бы ему не намекнули, что его присутствие было там совершенно необходимо, потому что жители этой области покидали свои земли целыми группами, чтобы укрыться в соседних странах не столько от чумы, сколько из-за тяжелых поборов Меншикова. Последний, хотя его часто хвалят, был по своей сущности ненасытным скифом в своем стремлении к богатству. В докладах, присланных царю, было слишком много правды. Прибыв в Ливонию, царь холодно обошелся со своим фаворитом. Мотивы этого он ему объяснил в грубых выражениях 12. Фаворит оправдывался путем всяких измышлений и нелепых доводов, и все это было признано приемлемым именно потому, что он был фаворитом.
Так как царь намеревался остаться на некоторое время в Ливонии, то не стал жить у Меншикова, а поселился в отдельном доме, который был для него приготовлен. Но это не мешало тому, что он постоянно находился в обществе Меншикова, у которого он обедал несколько раз, вовсе не думая о Екатерине, которая делала вид, что она не хочет появляться, когда он приходил.
Однажды вечером, когда он там ужинал, он спросил, что с нею сталось и почему он ее не видит. Ее позвали. Она появилась со своей естественной грациозностью. Это было ей свойственно во всех ее поступках, каковы бы они ни были, но замешательство было так явно написано на ее лице, что Меншиков был смущен, а царь, так сказать, озадачен, что было редким явлением для человека его характера. Это продолжалось лишь одно мгновение, однако это было замечено теми, кто присутствовал при этой сцене. Царь пришел в себя, стал шутить с Екатериной, задал ей несколько вопросов, но, заметив в ее ответах больше почтительности, чем игривости, был задет этим и заговорил с другими присутствующими. Он оставался задумчивым в течение всего остального времени, пока длился ужин.
Русские обычно начинают и кончают свои трапезы стаканом ликера, который им подносят на тарелке перед едою и после нее. Екатерина подошла с блюдом, на котором стояло несколько маленьких стаканов. Царь, посмотрев на нее, сказал:
«Екатерина, мне кажется, что мы оба смутились, но я рассчитываю, что мы разберемся этой ночью». И, повернувшись к Меншикову, он ему сказал: «Я ее забираю с собой». Сказано — сделано. И без всяких формальностей он взял ее под руку и увел в свой дворец. На другой день и на третий он видел Меншикова, но не говорил с ним о том, чтобы прислать ему ее обратно. Однако на четвертый день, поговорив со своим фаворитом о разных делах, которые не имели никакого отношения к любовным делам, когда тот уже уходил, он его вернул и сказал ему, как бы размышляя: «Послушай, я тебе не возвращу Екатерину, она мне нравится и останется у меня. Ты должен мне ее уступить». Меншиков дал свое согласие кивком головы с поклоном и удалился, но царь позвал его во второй раз и сказал: «Ты, конечно, и не подумал о том, что эта несчастная совсем раздета. Немедленно пришли ей что-нибудь из одежды. Она должна быть хорошо экипирована». Фаворит понял, что это значило, и даже больше. Он знал лучше кого бы то ни было характер своего господина и каким способом ему угодить. [144]
Когда он вернулся к себе, первой его заботой было собрать все пожитки этой женщины, в которые он вложил ларчик с бриллиантами, так как никогда ни один человек не имел столько драгоценных камней, как Меншиков. В описи, которая была сделана во время его опалы и ссылки в Сибирь, значилось одних лишь бриллиантовых пуговиц для одежды три полных комплекта. Уже по этому можно судить об остальном. Меншиков отослал одежду с двумя служанками, которые обычно прислуживали Екатерине в его доме и которым он приказал оставаться подле нее до тех пор пока она сочтет это нужным. Ее не было в комнате, когда этот багаж прибыл, она находилась в комнате у царя, который преднамеренно или случайно ничего не сообщил ей о своем разговоре с Меншиковым. Вернувшись в свою комнату, она была удивлена, увидев там все свои пожитки, которых она не просила. Она возвратилась в комнату царя и сказала в шутливом тоне, который очень ей шел: «Я была довольно долго в Ваших аппартаментах, и теперь Ваша очередь совершить прогулку в мои. У меня есть нечто весьма любопытное, чтобы показать Вам». И, взяв его за руку, она его повела туда.
Показав вещи, присланные Меншиковым, она сказала ему более серьезным тоном: «То, что я вижу, говорит о том, что я буду здесь до тех пор, как Вы этого пожелаете, а поэтому будет неплохо, если Вы посмотрите на все эти богатства, которые я принесла». Тотчас она распаковала свои свертки и сказала: «Вот вещи служанки Меншикова», но, заметив ларец, который она приняла за футляр для зубочисток, воскликнула: «Здесь произошла ошибка, вот вещь, которая мне не принадлежит и которой я совсем не знаю». Она его открыла и, увидав там очень красивое кольцо и другие драгоценности стоимостью в 20 тысяч рублей, или 100 тысяч франков, она посмотрела в упор на царя и сказала ему: «Это от моего прежнего хозяина или от нового? Если от прежнего, то он щедро вознаграждает своих слуг». Она немного поплакала и некоторое время молчала. Затем, подняв глаза на царя, который внимательно смотрел на нее, сказала: «Вы мне ничего не говорите? Я жду Вашего ответа».
Царь продолжал смотреть на нее, ничего не говоря. Она еще раз взглянула на бриллианты и продолжала: «Если это от моего прежнего господина, то я, не колеблясь, отошлю их ему обратно». И затем добавила, показав маленькое кольцо, не очень дорогое: «Я сохраню лишь это, которого более чем достаточно, чтобы оставить воспоминание о том добре, что он сделал для меня. Но если это мне дарит мой новый хозяин, я их ему возвращаю, мне не нужны его богатые подарки. Я хочу от него нечто более ценное». И в этот момент, залившись слезами, она упала в обморок, так что пришлось давать ей воду «Королева Венгрии». Когда она пришла в себя, царь сказал ей, что эти драгоценности были не от него, а от Меншикова, который сделал ей прощальный подарок. Он же признателен ему за это и хочет, чтобы она приняла этот подарок. Благодарить за подарок он станет сам.
Эта сцена происходила в присутствии двух слуг, которых прислал Меншиков, и одного капитана Преображенского полка, которого царь, не предвидя, что могло произойти, позвал, чтобы дать ему приказания. Она наделала много шуму в обществе, и вскоре только и говорили, что о знаках внимания и уважения со стороны царя к этой женщине. Все были удивлены его утонченной галантностью обхождения с ней. И это было тем более необычно, что до тех пор все его манеры обхождения с прекрасным полом были крайне бесцеремонны, даже с дамами самого высокого положения. По одному этому уже можно было судить, что он питал к ней настоящую страсть, и в том не было ошибки.
Меншиков первый это заметил и почувствовал, насколько эта женщина, которая позднее была ему очень полезна, будет иметь влияние на царя. Можно предположить, что в прекрасном подарке, который он сделал Екатерине, было больше политики, чем щедрости. Любовь, когда она завладевает серьезно сердцем мужчины, меняет весь его характер.
Никогда еще смертный не был столь мало щепетилен в области скромности и постоянства, как Петр I. Его страсть к Екатерине была первой и, может быть, единственной, и он старался ее скрыть от посторонних глаз. В течение его недолгого пребывания в Ливонии все заметили, что, хотя эта женщина находилась в его дворце, в маленькой смежной комнате (и об этом знали все), он никогда никому не проговаривался о ней, даже своим ближайшим доверенным лицам. Когда Петр I покинул эту область и отправился в Москву, он поручил одному гвардейскому капитану [145] отвезти ее туда самым секретнейшим образом. Он приказал оказывать ей в дороге всяческое внимание и поселить ее у одной женщины, к которой он дал ему письмо. Он приказал капитану непременно в течение всей дороги посылать ему регулярно известия о ней. Это последнее обстоятельство приоткрыло капитану, насколько серьезной и сильной была любовь царя к этой женщине: он достаточно хорошо знал царя и его способность забывать, чуть ли не на другой день, обо всех тех, которым он оказывал внимание.
Екатерина, приехав в Москву, жила там очень скромно, если не сказать замкнуто, в течение двух или трех лет. Она жила в малонаселенном районе, вдали от света, у одной небогатой женщины из хорошей семьи. Дом был невзрачным снаружи, но очень комфортабельным внутри. Именно от этой женщины я получил большую часть тех сведений, которыми поделюсь с читателями. Поселив Екатерину в этом доме, царь преследовал единственную цель: сохранить свой роман в глубокой тайне. Он не хотел, чтобы она принимала у себя людей и сама наносила визиты. Этот приказ Петра, по-видимому, отвечал желаниям Екатерины. Ее ум был направлен на более высокие цели, чем обычная женская болтовня.
Первое время царь, превратившийся сразу из несдержанного в скрытного, видел ее лишь украдкой, хотя не пропускал ни одного дня или, точнее, ночи, не повидав ее. Он выбирал именно ночное время для своих тайных визитов и действовал с такой осторожностью, что, опасаясь быть узнанным по пути к ней, брал с собою только одного гренадера, который вез его на санях.
О силе его любви можно судить по чрезмерной стеснительности его поведения. Этот государь был очень трудолюбив, и у него было много дел. Необходимость прерывать их не только днем, но и ночью, заставила его снять немного покрывало таинственности со своих ночных отлучек. Он назначал аудиенции своим министрам и обсуждал с ними в присутствии Екатерины самые важные и самые секретные дела. Но вот во что трудно поверить: этот государь, отношение которого к женщинам было хорошо известно (он считал их пригодными лишь для той роли, которую он им отводил до тех пор), не только признал эту женщину способной участвовать в качестве третьего лица в беседах с его министрами, но даже хотел, чтобы она высказывала при этом свое мнение, которое часто оказывалось решающим или компромиссным между мнением царя и мнением тех, с кем он работал.
Это установленный факт. И хотя я лично в этом нисколько не сомневаюсь, я бы никогда не осмелился включить его сюда, если бы он не подтверждался свидетельствами многих уважаемых людей, которые принимали участие в совещаниях у Петра I. Они утверждали, что эта женщина, благодаря своей проницательности и природному здравому смыслу, подсказывала им, когда они обсуждали с государем самые сложные и самые важные дела, такие методы и решения, до которых они сами никогда бы не додумались и которые позволяли им выйти из многих больших затруднений и решить срочные дела. Следовательно, неудивительно, что наслаждение, которое называют алтарем любви, послужило лишь тому, что изо дня в день любовь царя усиливалась, так как в ласках и удовольствиях он находил чудесный источник, благотворный для его дел. Это было так благотворно, что, видя в ней все более и более ангела-хранителя, он ничего не скрывал от нее и ей первой сообщал свои самые великие и тайные намерения.
Именно в этот период, когда она жила в полном уединении, общаясь лишь с царем и его министрами в его присутствии, у нее родились две дочери: цесаревна Анна, ставшая затем герцогинею Гольштейн-Готторпской, и цесаревна Елизавета, теперешняя русская императрица. Именно тогда, слушая рассуждения царя и его министров, она вошла в курс различных интересов виднейших семей России, а также интересов соседних монархов. Здесь она познакомилась с главными принципами государственной власти и правительства, которые в дальнейшем она так успешно осуществляла на практике. Здесь же начал развиваться зародыш тех хороших качеств, которыми ее наградила природа и которые в дальнейшем проявились во всем своем блеске.
Однако, отдавая справедливость ее большим талантам, в которых нельзя ей отказать, я не пытаюсь оправдать те злоупотребления, которые она, возможно, допустила. Меня можно было бы заподозрить в пристрастности по отношению к ней, если бы я не упомянул, что именно в тот период жизни в уединении она, чувствуя ту власть, которую имеет над разумом и сердцем своего господина, задумала [146] стать его женой. Чтобы осуществить свое намерение, она сумела воспользоваться тем разладом, который почувствовала в царской семье. Под видом человека, который стремится лишь потушить огонь противоречий между мужем и женой, между отцом и сыном, она в значительной мере способствовала раздуванию этого огня до такой степени, что все это увидели. Всем было известно недостойное обращение царя с первой женой Евдокией, с которой он развелся, заставив ее постричься в монахини, и заточил в ужасную тюрьму, а также его отношение к ее сыну Алексею Петровичу, которого он предал суду и который умер в тюрьме.
Я не буду вдаваться в детали этих двух трагических историй, которые наделали столько шума в обществе, но я должен сказать, что роль Екатерины в этих интригах, которые привели к гибели матери и сына, была немалой. Она ловко сумела стать главной пружиною этих интриг, делая вид, что в этом не участвует. И она извлекла из всего такую выгоду, на которую могла только надеяться. Публично заняв в кровати Петра место несчастной государыни, она заменила сына этой. последней при таких обстоятельствах, которым не хочется давать определение, так как боюсь оскорбить лиц 13, которых все должны уважать и которым сегодня способствует фортуна, умножая их заслуги и добродетели, после того как фортуна заставила их, так сказать, искупить путем невзгод ошибки их родителей.
Я посчитал бы себя виновным в умолчании, если бы, рассказывая о времени, когда родились цесаревны Анна и Елизавета, не упомянул о событии, косвенно касающемся их рождения. В частности, о судьбе брабанта, за которого их мать вышла замуж в Ливонии. Как мы уже видели, что этот человек был в свите шведского короля Карла XII. Он участвовал в Полтавской битве и имел несчастье попасть там в плен, как и 14 тысяч его соотечественников, вместе с которыми он был привезен в Москву, чтобы служить там украшением при триумфальном вступлении 1 января 1710 года 14 Петра I — победителя шведов — в главный город своей империи. Эта церемония, столь же блестящая, сколь и таинственная, была широко описана в мемуарах барона Ивана Нестезураной. Я отсылаю к ней тех, кому будет любопытно узнать подробности, потому что я совсем не ставлю себе главной целью излагать то, что всем известно. Хочу лишь сказать об этом мимоходом, добавив только то, что окажется неизвестным.
Теперь мне хочется проследить судьбу брабанта, который после падения Ливонии последовал за шведским королем в походе на Россию и в конечном счете попал под Полтаву, где, как я уже сказал, этот брабант был взят в плен и затем отправлен в Москву. Посмотрим, что с ним стало. Этот несчастный воин узнал там, по-видимому, что происходило между его женой Екатериной и царем. Но он, не ведая разницы между рогоносцем — простым смертным 15 и венценосным рогоносцем, решил, что его положение может принести ему какое-то облегчение в его трудностях. И он попросту сообщил обо всем русскому военному комиссару, ведавшему делами пленных. Точно не известно, доложил ли комиссар царю об этом обстоятельстве. Одни это подтверждают, другие отрицают. Как бы то ни было, откровенность бедного брабанта нисколько не облегчила его участи, как он того ожидал.
Безжалостный комиссар, то ли по своей воле, то ли по высшему приказу, немедленно отправил его, как и других пленников, в Сибирь. Если и было какое-либо различие в обхождении с ним, так оно состояло лишь в том, что он был послан в самое отдаленное место Сибири. Как говорят некоторые из его соотечественников, которые там его видели, он прожил несколько лет и умер за три года до заключения мира между Ливонией и Россией, в конце 1721 года 16. Согласно этому расчету невозможно не прийти к выводу, что упрек сторонников царевича Петра II в адрес герцога Гольштейнского был в их споре вполне обоснован: все дети Петра I от Екатерины родились еще при жизни этого брабанта, о котором более в этих мемуарах не будет упоминаться.
Вскоре после своего триумфального вступления в Москву жадный до трофеев Петр стал замышлять большой поход против турок, которые, казалось, хотели действовать вместе с Карлом XII. Петр I считал их, несмотря на их большую численность, не очень опасными врагами в сравнении с теми, которых он только что победил под Полтавой.
Именно тогда, окрыленный славою, он захотел увенчать свою любовь тайным браком с Екатериной. Вероятно, ей было нужно переменить религию. Ведь она родилась в семье римско-католической веры, но не знала этого, а воспитывалась в [147] лютеранской вере, которую исповедовал архипастырь, в доме которого она оказалась с малых лет. Считая себя достаточно образованной, чтобы отдать предпочтение греко-русской (православной) церкви перед всеми другими, она отреклась от двух прежних, от первой — бессознательно, по неведению, а от второй — по доброй воле. После этого ее снова крестили, как будто бы она никогда не была крещена, потому что православная церковь считает недействительными все крещения, совершенные в других христианских религиях 17.
Когда эта церемония была закончена, тот же поп приступил сразу, без всякого шума, к церемонии благословления ее брака с Петром I. Я слышал, как некоторые люди, любители двусмысленных намеков и каламбуров, говорили по поводу различных религий, которые исповедовала Екатерина, что эта государыня поимела много религий. Что касается меня, то я никогда не питал вкуса к подобным каламбурам. Я сказал бы скорее, что частое изменение веры является почти верным признаком того, что у данного лица нет вообще никакой веры.
Утверждают, что цесаревна Марта (иные называют ее Марией; у нее было два имени), любимая сестра царя, немало способствовала этой женитьбе. И в этом нет ничего невероятного. Она не только страстно любила своего брата, но и знала все достоинства иностранки, к которой он питал такую привязанность. Она никогда не симпатизировала Евдокии, несчастной первой жене царя. Она боялась ее возвращения ко двору и старалась найти этому непреодолимое препятствие и отомстить за все неприятности, которые причинила ей та высокомерная женщина. Известно, каким сильным может быть желание одной женщины отомстить другой. Одно лишь это соображение оказалось более чем достаточным, чтобы она охотно одобрила женитьбу своего брата на Екатерине.
Я вынужден в дальнейшем, вследствие ее нового положения, называть Екатерину не иначе, как высокими титулами: государыня, царица, императрица, тем более что тайна ее брака, как только он был осуществлен, существовала лишь в воображении ее мужа. Через три-четыре месяца даже он не придавал этому браку былой таинственности.
Я уже говорил выше, что этот государь строил большие планы по организации кампании против турок. Способ, который он избрал для осуществления этих планов, показывает, что большие успехи часто вредят победителям. Гордый своею победой, которую он только что одержал над Карлом XII, во главе своих отборных войск он выступил против турок, проявляя более самоуверенности, чем осторожности. Желая опередить турок, он устремился вперед, по теснине, опасность которой понял лишь тогда, когда ему было уже невозможно оттуда выбраться.
В тот момент, когда он меньше всего об этом думал, он оказался окруженным турецкой армией со всех сторон на маленьком пространстве. Турецкая армия состояла из 150 тысяч человек, у него же было лишь 30 тысяч человек, безмерно уставших от длинных переходов, которые он заставил их совершить по безводным и пустынным местам, где они испытывали во всем недостаток. В течение трех дней у его солдат не было ни хлеба, ни других продуктов. Усталость солдат была такова, что, лежа на своих ружьях, они не могли пошевелиться. Сам царь, видя, что оказался без всяких источников снабжения, и не надеясь получить их откуда-либо, в отчаяньи удалился в свою палатку, где, подавленный горем и упавший духом, растянулся на кровати и предавался своему унынию, не желая никого видеть и ни с кем разговаривать.
В то время Екатерина, которая его сопровождала в этом походе, нарушив его запрет никого не впускать к нему в палатку, пришла туда и внушила ему, что необходимо проявить больше твердости. Она доказала ему, что еще есть выход и нужно постараться что-то сделать, а не предаваться отчаянию.
Этот выход состоял в том, чтобы попытаться заключить наименее выгодный мир путем подкупа Каймакама и Великого везира. Она с большой долей уверенности отвечала за успех этой операции, так как у нее имелись сведения о характере этих двух оттоманских министров благодаря описаниям графа Толстого, сделанным в его многочисленных депешах, которые она слышала, когда их читали. В то же время она указала ему на человека, находящегося при армии, которого она достаточно знала, чтобы быть уверенной, что он справится с этим делом. Она сказала, что нужно, не теряя ни минуты, направить его к Каймакаму, чтобы прощупать его. После чего она вышла из палатки, не дав царю времени ни вздохнуть, ни ответить, [148] и вернулась туда через мгновение с человеком, о котором шла речь. Она сама дала ему инструкции в присутствии царя, который, благодаря предложению о мирном урегулировании, сделанному этой женщиной, уже начал приходить в себя и, одобрив все, что она сказала, срочно отправил этого человека.
Когда тот вышел из палатки, царь, оставшись с глазу на глаз со своей женой, посмотрел на нее пристально и сказал с восхищением: «Екатерина, этот выход чудесен, но где найдем мы все то золото, которое нужно бросить к ногам этих двух людей? Ведь они не удовлетворятся только обещаниями». «У меня есть драгоценности, — ответила она, — и до возвращения нашего посланника я соберу в нашем лагере все деньги, вплоть до последнего гроша. А Вас я прошу не предаваться унынию и поднять Вашим присутствием дух бедных солдат. Пойдемте, покажитесь им. Впрочем, позвольте мне действовать, и я Вам ручаюсь, что до возвращения Вашего посланца я буду в состоянии выполнить обещания, которые он даст министрам, будь они даже еще более жадными, чем есть на самом деле!»
Царь ее обнял и последовал ее совету, вышел из палатки, показался солдатам и направился в штаб фельдмаршала Шереметева. За это время она верхом на лошади объехала все палатки офицеров, говоря им: «Друзья мои, мы находимся здесь в таких обстоятельствах, что можем либо спасти свою свободу, либо пожертвовать жизнью, либо сделать нашему врагу мост из золота. Если мы примем первое! решение, то есть погибнем, защищаясь, то все наше золото и наши драгоценности, будут нам не нужны. Давайте же используем их для того, чтобы ослепить наших, врагов и заставить их выпустить нас. Мы уже собрали кое-какие средства: я отдала часть своих драгоценностей и денег и готова отдать все остальное, как только вернется наш посланный, если, как я надеюсь, он преуспеет в своей миссии. Но этого не хватит, чтобы удовлетворить жадность людей, с которыми мы имеем дело. Нужно, чтобы каждый из вас внес свою лепту». И так она говорила каждому офицеру в отдельности: «Что ты можешь мне дать, дай мне это теперь же. Если мы выйдем отсюда, ты будешь иметь в 100 раз больше, и я похлопочу о тебе перед царем, вашим отцом».
Все были очарованы ее обходительностью, твердостью и здравомыслием, и, каждый, вплоть до самого простого солдата, принес ей все, что мог. И в тот же момент в лагере воцарилось спокойствие, все воспрянули духом. Их уверенность возросла еще больше, когда вернулся человек, которого она тайно посылала к Каймакаму. Он принес ответ, что можно посылать к Великому везиру русского комиссара, имеющего полномочия вести мирные переговоры. Дело было вскоре завершено, несмотря на угрозы и интриги шведского короля, который, узнав о положении русских войск, самолично приехал в турецкий лагерь. Он говорил везиру во всеуслышание: «Противника нужно лишь бить камнями. Я требую от тебя только этого. Чтобы тебе выдали царя со всем войском, вплоть до последнего солдата, живыми или мертвыми».
С этого дня в русский лагерь стало поступать достаточное количество продовольствия. На следующий день хорошо снабженная армия отправилась в путь к русской границе, куда она прибыла в достаточно хорошем состоянии, чтобы окончательно выбить шведов с Балтийского моря. Тот, кто захочет быть более осведомленным об условиях договора, заключенного между царем и Портой, могут обратиться к барону Нестезураной, который излагает все происшедшее при Пруте скорее как газетчик, которому за это заплатили, чем как объективный историк.
Можно представить, какое впечатление произвело поведение Екатерины на умы и сердца солдат! Вся русская империя воздавала должное ее достоинствам и заслугам. Царь, бывший все более и более очарованным ее качествами, не мог их замалчивать и всенародно воздавал ей должное. Когда он вернулся в свои владения, то вознаградил ее, объявив о своей женитьбе на ней, несмотря на ее усилия, искренние или притворные, удержать его от этого намерения. И, чтобы оставить будущим поколениям память о той славе, которую она завоевала на берегах Прута, он учредил в ее честь орден святой Екатерины, сделав ее покровительницей этого ордена.
Начиная с этого времени он хотел, чтобы она сопровождала его повсюду, как во время военных походов, так и во время различных путешествий за пределы его владений. Вернувшись из поездки в Германию, где они вместе посетили несколько дворов, царь начал войну с Персией, и Екатерина следовала за ним повсюду. Она оказала ему столько значительных услуг, что, не зная, как ее отблагодарить за это, [149] он не нашел иного способа, кроме как разделить с ней свою империю и свою власть, заставив весь мир признать ее императрицей всея Руси.
Он заставил всех своих подданных присягнуть ей в верности как своей государыне и неограниченной властительнице, которая будет править ими в случае его смерти. И в этой присяге было сказано, что она, равно как Петр Великий, ее муж, имеет право назначать наследника, какого ей заблагорассудится. В мемуарах так называемого барона Нестезураной, можно найти довольно точное описание этой великолепной церемонии. Она была совершена 26 мая 1724 года в Москве, столице Российской империи. После чего император и новая императрица отправились в Петербург, где по существу возобновилась церемония коронования. Это выражалось в празднествах по поводу их приезда. Все провозглашали славу Екатерине. Ее мужу воздавали хвалу за то, что он поднял ее на вершину человеческого величия и могущества.
Именно в это время, через три месяца после коронования, один непредвиденный случай открыл и установил происхождение этой государыни. Вот как это произошло. Некий крестьянин, конюх на одном из постоялых дворов в Курляндии, будучи пьяным, поссорился с другими подобными ему людьми, такими же пьяными. На этом постоялом дворе находился в то время чрезвычайный польский посланник, который ехал из Москвы в Дрезден и оказался свидетелем этой ссоры. Он слышал, как один из этих пьяниц, переругиваясь с другими, бормотал сквозь зубы, что, если бы он захотел сказать лишь одно слово, у него были бы достаточно могущественные родственники, чтобы заставить их раскаяться в своей дерзости. Посланник, удивленный речами этого пьяницы, справился о его имени и о том, кем он мог быть. Ему ответили, что это польский крестьянин, конюх, и что зовут его Карл Скавронский. Он посмотрел внимательно на этого мужлана, и по мере того, как его рассматривал, находил в его грубых чертах сходство с чертами императрицы Екатерины, хотя ее черты были такими изящными, что ни один художник не мог бы их схватить.
Пораженный таким сходством, а также речами этого крестьянина, он написал о нем письмо не то в шутливой, не то насмешливой форме тут же, на месте, и отправил это письмо одному из своих друзей при русском дворе. Не знаю каким путем, но это письмо попало в руки царя. Он нашел необходимые сведения о царице на своих записных дощечках, послал их губернатору Риги князю Репнину и приказал ему, не говоря, с какою целью, разыскать человека по имени Карл Скавронский, придумать какой-нибудь предлог, чтобы заставить его приехать в Ригу, схватить его, не причиняя, однако, ему никакого зла, и послать его с надежной охраной в полицейское отделение при суде в качестве ответчика по судебному делу, начатому против него в Риге. Князь Репнин в точности исполнил приказание царя. К нему привели Карла Скавронского. Он сделал вид, что составляет против него судебный акт по обвинению его в том, что он затеял спор, и послал его в суд под хорошей охраной, якобы имея обвиняющие его сведения.
Прибыв в суд, этот человек предстал перед полицейским генерал-лейтенантом, который, согласно указанию царя, затягивал его дело, откладывая со дня на день, чтобы иметь время получше рассмотреть этого человека и дать точный отчет о тех наблюдениях, которые сделает. Этот несчастный приходил в отчаяние, не видя конца своему делу. Он не подозревал о том, что около него находились специально подготовленные люди, которые старались заставить его побольше рассказать о себе, чтобы потом на основании этих сведений провести тайное расследование в Курляндии.
Благодаря этому было установлено совершенно точно, что этот человек являлся братом императрицы Екатерины. Когда царь в этом совершенно убедился, то Карлу Скавронскому внушили, что, поскольку он не смог добиться справедливости от генерал-лейтенанта, то должен подать ходатайство самому царю. Ему обещали для этой цели заручиться протекцией таких людей, которые не только найдут для него способ поговорить с царем, но подтвердят также справедливость его дела.
Те, кто осуществлял эту маленькую интригу, спросили у царя, когда и где хочет он увидеть этого человека. Он ответил, что в такой-то день он будет обедать инкогнито у одного из своих дворецких по имени Шепелев, и приказал, чтобы Карл Скавронский оказался там к концу обеда. Это было исполнено. Когда наступило время, этот человек украдкой был введен в комнату, где находился царь. Царь принял [150] его просьбу, и у него было достаточно времени, чтобы рассмотреть просителя, пока ему как будто бы объясняли суть дела. Государь воспользовался этим случаем, чтобы задать Скавронскому ряд вопросов. Его ответы, хотя и несколько запутанные, показали царю довольно ясно, что этот человек был, несомненно, братом Екатерины. Когда его любопытство на этот счет было полностью удовлетворено, царь внезапно покинул этого крестьянина, сказав ему, что посмотрит, что можно для него сделать, и чтобы он явился на другой день в тот же час.
Царь, убедившись в этом факте, захотел устроить сцену в своем экстравагантном вкусе. Ужиная вечером с Екатериной, он сказал ей: «Я обедал сегодня у Шепелева! 8, нашего дворецкого. Там был очень вкусный обед. Этот кум хорошо угощает. Я поведу тебя туда как-нибудь. Сходим туда завтра?» Екатерина ответила, что она согласна. «Но, — сказал царь, — нужно сделать так, как я это сделал сегодня: застать его в тот момент, когда он будет садиться за стол. Мы должны пойти туда одни». Так было решено вечером и исполнено на другой день. Они отправились к Шепелеву и там обедали. После обеда, как и в предыдущий раз, в комнату, где находились царь и Екатерина, впустили Карла Скавронского. Он подошел, дрожа и заикаясь, к царю, который сделал вид, будто забыл все то, что тот ему уже говорил, и задал ему прежние вопросы.
Эта беседа происходила у амбразуры окна, где царица, сидя в кресле, слышала все, что говорилось. Царь, по мере того как бедный Скавронский отвечал, старался привлечь внимание государыни, говоря ей с видом притворной доброты: «Екатерина, послушай-ка это! Ну как, тебе это ни о чем не говорит?» Она ответила, изменившись в лице и заикаясь: «Но...». Царь перебил ее: «Но если ты этого не понимаешь, то я хорошо понял, что этот человек — твой брат». «Ну, — сказал он Карлу, — целуй сейчас же подол ее платья и руку как императрице, а затем обними ее как сестру».
При этих словах Екатерина, глубоко пораженная, вся белее полотна, упала в обморок. Принесли соль и одеколон, чтобы привести ее в чувство; и царь был предупредителен более всех, стараясь принести ей облегчение. Он сделал все, что мог, чтобы успокоить ее. Когда он увидел, что она постепенно приходит в себя, то сказал ей: «Что может быть плохого в этом событии? Итак, это — мой шурин. Если он порядочный человек и если у него есть какой-нибудь талант, мы сделаем из него что-нибудь значительное. Успокойся, я не вижу во всем этом ничего такого, от чего нужно было бы огорчаться. Теперь мы осведомлены по вопросу, который стоил нам многих поисков». Царица, вставая, попросила разрешения обнять брата и, обращаясь к царю, добавила, что надеется и на дальнейшую его милость по отношению к ней и брату.
Скавронскому 19 приказали оставаться в том же доме, где он жил. Его заверили, что у него не будет ни в чем недостатка, и кроме того попросили не слишком показываться на людях и поступать во всем так, как ему скажет хозяин, у которого он находился. Утверждают, что все прежнее царское величие Екатерины было уязвлено и оскорблено этим опознаванием и что, конечно, она избрала бы себе другое происхождение, если бы только была на то ее воля.
Вот так, благодаря неожиданному приключению, о котором я рассказал, была раскрыта тайна рождения Екатерины в момент, когда все были менее всего готовы к этому. Так судьба беспрестанно играет бессильными противостоять ей смертными, то возвышая, то унижая их по своей прихоти. Кажется, что она укоряет в своих благодеяниях тех, кого она возвышает более всего, и что ей доставляет удовольствие нарушать их благополучие, внушая им мысль об их ничтожестве, несмотря на все их богатство. Таким образом она утешает людей, которым она уготовила посредственные условия жизни, показывая им, что если почести и высокие звания освобождают тех, кому она их посылает, от некоторых жизненных испытаний, то она не избавляет их ни от многих унижений, ни от слабостей, свойственных человеческой природе. Пример тому — жизнь Екатерины. Как только она оказалась на троне, ее сердце, не имея уже никаких других честолюбивых желаний, подчинилось любви. И вопреки священным законам брака, да еще с таким грозным государем, увлеченным ею до того, что он женился на ней, она ему изменила.
Эта интрига протекала так неосторожно 20, что в какой-то момент царица могла бы быть низвергнута с вершины величия в пропасть самого трагического бесчестия. Она отделалась лишь страхом и этим обязана в первую очередь графу [151] Толстому и графу Остерману, министрам двора 21, которые успокоили первое движение, как я бы сказал, государева гнева 22, удержав его от мести, которую он замышлял против своей неверной жены, с которой он хотел поступить так, как поступил английский король Генрих VIII с Анной Болейн. Но, к счастью для Екатерины, два министра, во-первых, отразили этот удар и, во-вторых, некоторое время спустя после этого ее счастливая звезда освободила ее полностью от последствий, быть может, тайных, но все же ужасных, которые по всеобщему мнению должны были рано или поздно иметь место, если бы тем временем естественная смерть не унесла ее мстительного мужа. Такое мнение высказывали все те, кто прекрасно знал характер Петра I и кто постоянно был приближен к его персоне. Однако он не отправился в другой мир, не осуществив, хотя бы частично, своей мести. Весь свой гнев он выместил на любовнике, которому публично отрубили голову, осудив за вымышленные преступления, а не за те настоящие, за которые он был казнен 23.
Что касается любовницы, то царь получил удовлетворение от того, что через 10 или 12 дней после казни, о которой только что говорилось, ей показали тело ее любовника и его голову, посаженную на кол посреди площади. Он заставил ее пересечь эту площадь по диагонали, чтобы перед ней предстало все это ужасное зрелище с эшафотом. Царь совсем не подготовил ее к такому зрелищу. Он ей предложил, выезжая из дворца на открытых санях, направиться в отдаленный квартал, куда они часто ездили вместе. Все время, пока они пересекали площадь, он пристально и злобно следил за ней. Но у нее хватило твердости сдержать слезы и не проявить никакого волнения. Я знаю, что это приключение дало повод как в России, так и в дальних странах, подозревать Екатерину в том, что она, как ловкая женщина, предупредила намерения своего мужа, отравив его. Никогда не было более ошибочного предположения, хотя оно и казалось правдоподобным. Этот государь умер от задержания мочи, вызванного воспалением язвы, которая с давних пор была у него на шейке мочевого пузыря. Он постоянно лечился от этой болезни, но все средства были безуспешными.
Короче говоря, после его естественной смерти его жена Екатерина наследовала ему, несмотря на все то, что произошло между ними. Главным документом, в силу которого она завладела троном, было завещание, оставленное ее мужем еще до их ссоры в архиве Сената. Однако в момент его смерти в Сенате не нашли завещания, потому что незадолго до смерти он забрал его и разорвал в приступе ярости. Когда же встал вопрос о провозглашении Екатерины царицей, удовлетворились лишь неопределенным упоминанием об этом акте, не дав себе труда поискать его, чтобы сделать подлинные копии. Это дело встретило бы, несомненно, со стороны народа больше сопротивления, чем это было на самом деле, если бы Меншиков, который в качестве фельдмаршала империи командовал всеми войсками, не дал бы соответствующих распоряжений и не уладил бы все таким образом, что призвал к уважению и заставил молчать всех тех, кто хотел отстаивать права Великого князя Московского, естественного и законного наследника трона (внука Петра I по прямой мужской линии). Но ни расположение народа в его пользу, ни законность его прав не помешали тому, что корона была возложена на голову Екатерины. Ее первой заботой было стремление не пренебрегать никакими внешними проявлениями чувств, чтобы показать ту боль, какую ей должна была причинить смерть ее мужа.
В течение 40 дней, пока его тело, согласно обычаю страны, было выставлено для обозрения публики, на парадном ложе, она приходила регулярно утром и вечером, чтобы провести полчаса около него. Она его обнимала, целовала руки, вздыхала, причитала и проливала всякий раз поток искренних или притворных слез. В этом выражении нет никакого преувеличения. Она проливала слезы в таком количестве, что все были этим удивлены и не могли понять, как в голове одной женщины мог поместиться такой резервуар воды. Она была одной из самых усердных плакальщиц, каких только можно видеть, и многие люди ходили специально в императорский дворец в те часы, когда она была там у тела своего мужа, чтобы посмотреть, как она плачет и причитает. Я знал двух англичан, которые не пропустили ни одного из 40 дней. И я сам, хотя и знал, чего стоят эти слезы, всегда бывал так взволнован, как будто бы находился на представлении с Андромахой.
Она не только устроила ему пышные похороны, каких никогда не видели прежде, но и пожелала сопровождать кортеж пешком, несмотря на ужасный холод. [152]
Она прошла пол-лье всего того пути от императорского дворца до церкви, где государь был похоронен. После того как она постоянно присутствовала на всех службах, которые длились очень долго, она почувствовала себя очень плохо. Одни говорят, что это в результате большого горя, другие считают, что от большой усталости.
Пусть те, кто прочтет эти мемуары, думают, что хотят. Я скажу только, что если ее царствование и не было долгим, то оно было чрезвычайно спокойным; что она управляла своим народом с большей мягкостью, чем ее муж, следуя, однако, правилам и максимам этого государя; что она имела такое мужество и силу, какие мало присущи лицам ее пола; что ей нравился звон оружия и походы армий, в которых она всегда сопровождала своего мужа. Немногие умели пришпорить лошадь с такой грациозностью, как она. Имея необыкновенную склонность к навигации и флоту, она устраивала почти каждое воскресенье и по праздникам летом представление с морским боем. Она часто посещала арсеналы и верфи своего адмиралтейства. В 1726 г. она намеревалась (если бы ей не помешал ее советник) отправиться во главе своего флота сражаться с английским и датским флотами, которые нахально подошли к ревельскому рейду под предлогом умиротворения северных дел. В правление Екатерины Российская империя нисколько не потеряла в своем величии. Именно ей обязан русский двор обычаями, приобщающими к цивилизации, и великолепием, которое там теперь можно увидеть. Не умея ни читать, ни писать ни на одном языке, она говорила свободно на четырех, а именно на русском, немецком, шведском, польском и к этому можно добавить еще, что она понимала немного по-французски.
Ей не чуждо было чувство любви, и, казалось, она была создана для нее. Из-за своей красоты она пострадала от грубости морского офицера Вильбуа, анекдот о котором я уже рассказывал отдельно. Это был пьяный бретонец, забывший, кем она была. Он нанес большой ущерб ее чести через несколько месяцев после объявления о ее браке с царем. Последний, решив, что офицер в этот момент был так же неподвластен самому себе, как и оскорбленная им, выразил больше сострадания, чем гнева. У нее не было такого недостатка, чтобы похвалиться своим постоянством и обходиться плохо с теми, к кому она проявила свою нежность. Она делала своих любовников своими друзьями, и доказательством этого является Меншиков, граф Лёвенвольд и Сапега. Она любила одного, а потом другого из этих двух последних в короткий двухлетний период ее царствования. Она умела владеть своим сердцем и чувствами или, лучше сказать, своими поступками 24. Что касается суеверий, то она нисколько не уступала в этом своему мужу и верила в сны 25. Она была убеждена, что они нам посылаются, чтобы объявить о счастливых или ужасных событиях. Она рассказывала свои сны фрейлинам и требовала у них объяснений. Если они давали непонятные объяснения, то она говорила об этом за столом, чтобы все могли высказать свое мнение по этому вопросу 26.
Она умерла спокойно в своей кровати 5 мая 1727 года от слабости, которая длилась два месяца, и причин которой не знали и не искали. Говорили о ней, как и о ее муже, что она была отравлена. Подозрение, справедливо ли оно было или ложно, пало на князя Меншикова, потому что он тайно поддерживал сторону Великого князя Московского, которого решил сделать своим зятем. После смерти Екатерины он захватил бразды правления от имени этого цесаревича. Этот человек, великий и редкий в своем роде, вел себя как настоящий скиф и заставил всех очень сожалеть о царствовании Екатерины.
Конец рассказа о жизни Екатерины, русской императрицы, второй жены царя Петра I, или Великого.
2. Она была матерью правящей ныне цесаревны Елизаветы и бабушкой герцога Гольштейн-Готторпского, ныне великого князя русского.
3. Это слово, используемое для обозначения суверенов России, греческого происхождения (времен рабовладения) и обозначает оно: держать власть в своих руках.
4. Барон Иван Нестезураной в своих мемуарах, будучи ловким и законченным царедворцем, дал как в отношении этой императрицы, так и в отношении двух ее дочерей, Анны и Елизаветы, на три года более ранние даты рождения.
5. Суперинтендант — так называют среди лютеран в тех провинциях, где нет епископов, некоторых священников, которые имеют старшинство и надзор над всеми другими пасторами или кюре. Функции этого сана примерно те же, что и функции архипастыря в Римской церкви.
6. Предполагают, что суперинтендант заметил, что, с одной стороны, его старший сын смотрел на эту служанку слишком благосклонно, чему не подобало быть в доме священника, а с другой стороны, девушка была не безразлична к тем взглядам, которые бросал на нее молодой человек, если эта игра уже не зашла дальше.
7. Брабанты во время правления шведского короля Карла XII набирались из отборной кавалерии. Их набирали во всех армиях этого государя, который создал из них специальные отряды для охраны его персоны. Эти всадники выполняли в Швеции такую же функцию, как телохранители во Франции или, лучше сказать конные гренадеры.
8. Екатерина и герцог Гольштейнский, ее зять, имели на севере как друзей, так и врагов. Последние, которых было больше, повсюду публиковали все, что они знали об этой свадьбе с брабантом. Сторонники Екатерины отрицали и продолжают отрицать этот факт. Но он был так хорошо освещен их врагами, что тот, кто был беспристрастен в этих спорах, прекрасно понимал, что правда была на стороне последних.
9. Чтобы показать, до какой степени простиралась в России власть господ над рабами, приведу решение Синода в отношении одного монаха, на которого пожаловался его маленький слуга. Он заявил, что этот монах заставлял его делать то, к чему его пол не был приспособлен. Синод вызвал монаха, который на очной ставке с мальчиком признал правильность обвинения. Синод спросил, являлся ли мальчик крепостным либо наемным слугой, и, поскольку было доказано, что тот был крепостным, объявил, что монах имел право делать с ним все, что хотел. Но монаху посоветовали избавиться от этого крепостного внесудебным путем.
10. Нотебургом назывался у шведов Орешек (Шлиссельбург). — Ред.
11. Этот государь ставил ухаживание, если можно употребить такое деликатное слово, чтобы выразить то, что он хотел сказать, в число таких же необходимых потребностей, как еда и питье. Он говорил, что так же, как назначается цена на продукты питания, нужно установить цену за любовь, и в этом духе он установил таксу не только на свои любовные утехи, но и на удовольствия для других сословий. Согласно его тарифу, девица не могла требовать за это более одной копейки, или одного су, от солдата, который может истратить за день только три. И в такой же пропорции был установлен тариф для других.
12. Говорят, что он бил его палкой, и в этом нет ничего удивительного; это было не в первый и не в последний раз. Хотя это покажется невероятным, тем не менее, это правда. Тем, кто знал этого государя, известна его манера обращаться с подчиненными, если он был ими недоволен и если не хотел предавать их законному правосудию, чтобы не быть вынужденным отдать их под суд. Они знают также, что те, которым он устраивал свой суд, могли быть очень хорошо приняты им четверть часа спустя. В каждой стране — свои обычаи, свой государь, свой характер.
13. Елизавета, императрица всея Руси, которая так благополучно царствует в настоящий момент, и герцог Гольштейн-Готторпский, ее племянник.
14. Я использую более охотно слово «триумфальный», чем слова «торжественный, победоносный», потому что первое, как мне кажется, выражает лучше то настроение, в котором проходила эта церемония. Ее особенности, а также истинные мотивы и цели того, почему царь устроил это шествие 14 тысяч шведских пленных, вполне заслуживают описания со стороны более знающего писателя, чем упомянутый барон. Я мог бы этим заняться когда-нибудь, если бы у меня было достаточно здоровья и свободы духа.
15. Антуан Перес, бывший министр испанского короля Филиппа II, говорит в одном месте своих мемуаров, что фавориты королей подвержены внезапной смерти. В другом месте он говорит, что существует большая разница между рогоносцами, ставшими таковыми по вине коронованных особ, и рогоносцами, извлекающими денежную выгоду из своего положения. Первые, по его мнению, вынуждены жить вдали от света, в каком-нибудь безвестном месте, скрываясь от преследований монархов, которые их бесчестят. А вторые пользуются благами и удобствами людей, которым судьба подарила все и которые прикрывают красивым словом «дружба» наносимое им бесчестие.
16. В последние дни жизни Екатерины русский двор пребывал в великом волнении в связи с вопросом о ее наследнике. Эта проблема вызвала даже спор, доходивший до грубости, между князем Меншиковым и министром герцога Гольштейнского Бассевичем. Князь Меншиков поддерживал права Великого князя Московского, внука Петра I и его первой жены, а Бассевич поддерживал претензии княгини Анны Гольштейнской и цесаревны Елизаветы — дочерей второй жены Петра I. Именно в этом споре Меншиков отмечал и доказывал порочность рождения дочерей Екатерины, которых он считал вдвойне незаконнорожденными, так как родились они в то время, когда брабант (муж Екатерины) и Евдокия (жена царя) были еще живы. Если князь Меншиков и был неправ в этом случае, так лишь в том, что выражал свое мнение в столь неосмотрительных и непристойных терминах, что мне стыдно их вспоминать.
17. Согласно греко-русской, православной, церкви крещение не имеет неизгладимого характера. Здесь крестят второй раз не только тех, кто уже был окрещен в другой христианской религии, но даже и тех, кто, родившись православным, хочет вернуться в лоно русской церкви снова после того, как по разным причинам от нее отрекался. Я могу привести в пример молодого русского дворянина, который, проведя несколько лет во Франции, бьы вынужден, чтобы жениться, принять католическую веру. Вернувшись в свою страну, он заявил об этом своим попам на исповеди во время тяжелой болезни в Москве. Попы отказывались причастить его в предсмертный час и совершить миропомазание до тех пор, пока он снова не будет окрещен в прежнюю веру. Это было сделано за 24 часа до его смерти, которой эта церемония немало способствовала. У них манера причащать отличается от католического причастия тем, что лица, которых крестят, погружаются три раза, совершенно голые, в реку или в большие чаны с холодной водою. Священник, проводящий эту церемонию, держит их под мышками в течение трех погружений. Это осуществляется одинаково с людьми любого возраста и пола, и попы не хотят ни в малейшей степени отступать от этого обряда при крещении взрослых людей, даже хотя бы ради приличия или щадя зрителей.
18. Никогда еще не было государя, столь доступного и столь добродушного в частной жизни, каким бьш Петр I. Часто случалось так, что он желая свободно побеседовать с кем-нибудь — офицером, купцом или артистом, — отправлялся неожиданно к ним домой без свиты, и, если это было в час обеда, садился безо всяких церемоний за стол со всею семьей. Он хотел, чтобы хозяин дома и все, находившиеся за столом, забыли, кем он являлся, и обращались с ним, как с равным. Чтобы ему понравиться в таких случаях, нужно было не оказывать ему никаких особых знаков почтения. Таким добрым он становился, когда бывал с простыми людьми. Когда же он обращался с монархами, то имел чрезвычайно надменный вид и был очень строг в вопросах церемониала.
19. Можно предположить, что этот крестьянин по каким-то смутным не определенным признакам подозревал, что Екатерина могла быть его сестрой. Но он не был уверен в этом и не осмеливался высказать, что думал об этом. Свое подозрение он решился высказать скорее под воздействием вина, чем в результате каких-то размышлений. Можно также предположить, что воспоминания о первых детских годах Екатерины не стерлись и сохранились в его памяти.
20. Я вспоминаю, что в начале этой интриги, будучи при дворе, но совершенно ничего не зная о том, что происходило между царицей и ее камергером Монсом де ла Круа, я не только подозревал об этом, видя их вместе, но даже и не сомневался в этом. Хотя я их видел лишь публично, но однажды, когда при дворе было большое скопление народа, я, как никогда ранее, понял, насколько слепа любовь и что ее труднее скрыть, чем что-либо иное.
21. Царь при первых же бесспорных доказательствах неверности его жены хотел учинить над нею суд в Сенате, чтобы устроить ей публичную казнь. Когда же он сказал о своем намерении графам Толстому и Остерману, оба они кинулись к его ногам, чтобы заставить его отказаться от этого. И если это им удалось, то не потому, что они ему доказали, что самое мудрое решение состояло в том, чтобы замять это дело как можно быстрее, иначе оно станет в глазах всего мира первым знаком его бесчестия: это им удалось лишь потому, что они затронули вопрос о его двух дочерях от этой женщины, к которым он питал большую нежность. В то время шли переговоры об их замужестве с европейскими государями, которые, конечно, не захотели бы на них жениться после такого скандала.
22. Приступ его гнева против Екатерины был таков, что он едва не убил детей, которых имел от нее. Мне известно от одной французской девушки (фрейлины, которая прислуживала цесаревнам Анне и Елизавете), что царь, вернувшись однажды вечером из крепости в Петербурге, где шел процесс над господином Монсом де ла Круа, внезапно вошел в комнату молодых цесаревен, которые занимались какой-то свойственной их положению работой вместе с несколькими девушками, находившимися при них для их воспитания и развлечения. По словам фрейлины, он имел такой ужасный, такой угрожающий вид, был настолько вне себя, что все, увидев его, были охвачены страхом. Он был бледен, как смерть. Блуждающие глаза его сверкали. Его лицо и все тело, казалось пребывали в конвульсиях. Он ходил несколько минут, не говоря никому ни слова и бросая страшные взгляды на своих дочерей, которые, дрожа от испуга, тихонько проскользнули вместе с девушками в другую комнату и укрылись там. Раз двадцать он вынимал и прятал свой охотничий нож, который носил обычно у пояса, и ударил им несколько раз по стенам и по столу. Лицо его искривлялось такими страшными гримасами и судорогами, что фрейлина-француженка, которая не смогла еще убежать, не зная, куда деваться, спряталась под стол, где она оставалась, пока он не вышел. Эта немая сцена длилась около получаса, и все это время он лишь тяжело дышал, стучал ногами и кулаками, бросал на пол свою шляпу и все, что попадалось под руку. Наконец, уходя, он стукнул дверью с такой силой, что разбил ее.
23. Этого любовника звали Монс де ла Круа. Он родился в Москве. Родители его были немцы, считавшие себя выходцами из Франции, что подтверждает его фамилия. Это был один из самых красивых людей, каких только можно встретить. Страсть Екатерины к нему была такой сильной, что все это замечали. И, конечно, она стала известна царю. Жертвой этой любви оказался любовник. Петр I назначил комиссаров, которых сам же и возглавил, чтобы допросить преступника конфиденциально, секретно. Этому человеку были известны истинные мотивы процесса, который организовали против него. Он сам помог выдвинуть такое обвинение, которое бы никого не обесчестило, объявив себя, по собственному почину, виновным в многочисленных взятках, за которые его и судили, и он был обезглавлен в Петербурге. Кроме своей природной красоты он обладал грациозностью во всех своих поступках, которую он сохранил и на эшафоте. Даже в тот момент, когда удар топора отсек ему голову, он продолжал оставаться все тем же человеком, скорее желая, а не боясь смерти. Под предлогом, что ему необходимо побеседовать с лютеранским священником, который его сопровождал, за несколько минут до казни он передал ему золотые часы, внутри которых находился портрет царицы. Он отвел также в сторону палача, чтобы предупредить его, что в подкладке его брюк находится портрет, обрамленный бриллиантами, и велел ему взять этот портрет и бросить в огонь. Это тоже был портрет Екатерины. У него имелся еще и третий, который он ловко передал одному скромному человеку в то время, когда его перевозили из дома в крепостную тюрьму.
24. В течение двух лет и нескольких месяцев, пока она правила, у нее были только эти два любовника. Она любила графа Лёвенвольда в течение 8—9 месяцев, а затем сделала его своим другом, отдав всю свою нежность графу Сапеге. Это был молодой польский вельможа, красивый и хорошо сложенный, которого она женила на своей племяннице Скавронской, чтобы иметь предлог, как об этом говорили, держать постоянно при себе этого молодого человека. Эта племянница была дочерью крестьянина, о котором говорилось в этих рассказах и семья которого находится теперь в родстве с самыми блестящими домами Европы. Граф Сапега был кузеном короля Станислава со стороны Лещиньских и польской королевы Опалиньской по линии Опалиньских.
25. Петр I всегда имел рядом со своей кроватью карандаш, привязанный к грифельной доске, на которой он записывал свои сны, чтобы утром, проснувшись, вспомнить о них.
26. Я считал бы вполне извинительным это ее суеверие, если бы все сны, которые она обычно видела, были бы такими же многозначительными, как те два, которые стали мне известны от ее фрейлин. Эти сны она видела прежде тех событий, которые они якобы объясняли. Первый сон она увидела за 15 дней до раскрытия ее интриги со своим камергером Монсом де ла Круа. Ей снилось, что она видит на своей кровати множество маленьких змей, которые приближались к ней, подняв головы и шипя. Среди них была одна огромной величины, которая обвила все ее тело с головы до ног. Сделав большие усилия, чтобы избавиться от нее, она сумела наконец задушить ее именно в тот момент, когда та собиралась ужалить ее в грудь. И тогда она увидела, как в один миг уползли и исчезли все остальные змеи. Те, кто читал в этих записках, в каком затруднительном положении она находилась во время истории с Монсом, могут вполне справедливо сопоставить этот сон с данными событиями. Она сама его объясняла так, что он предсказывал ей большие неприятности, из которых она благополучно выпутается; что маленькие змеи означали большое количество мелких тайных врагов, которых она имела при дворе и над которыми она вскоре восторжествует, когда избавится от некоторых могущественных лиц, которые хотят посягнуть на ее жизнь и о которых она не могла догадываться.
Второй сон был за три месяца до ее смерти. Она была еще совсем здорова. Ей снилось, что когда она была за столом со всеми министрами своего совета, вдруг появился Петр I, окруженный ярким светом и одетый римлянином. Он подошел к ней с величественным и удовлетворенным видом, обнял ее и унес в огромное воздушное пространство. Посмотрев оттуда вниз, она увидела своих дочерей Анну и Елизавету в окружении толпы людей из самых разных народов и обличий, которые дрались друг с другом. Объяснение, которое она дала этому сну, было следующее: сон ей предсказывал, что она скоро умрет и что в России будут беспорядки после ее смерти. Ее предсказание сбылось.
(Окончание. См. Вопросы истории, 1991, № 12; 1992, № 1)
Не следует рассчитывать на то, что читатель найдет здесь полный рассказ о всей деятельности князя Меншикова: это лишь очень краткое изложение главных событий его жизни, которые более подробно описаны в истории царствования Петра I. Те события, которые изложены здесь кратко, но более правдоподобно, чем они изложены в истории, о которой только что упоминалось, были туда включены лишь случайно, чтобы связать факты из рассказов о жизни этого князя во время его опалы.
Князь Александр Данилович Меншиков родился в Москве 1. Его отец был крестьянин, который зарабатывал на жизнь тем, что продавал пироги на Кремлевской площади 2, где он поставил ларек. Когда его сыну Александру исполнилось 13 или 14 лет, он стал посылать его по улицам с лотком и пирожками, чтобы продавать их. Большую часть времени тот проводил во дворцовом дворе, потому что там ему удавалось продавать больше своего товара, чем на других площадях и перекрестках города. Он был, как говорят, довольно красивым молодым человеком веселого нрава или, лучше сказать, был проказником и поэтому веселил стрельцов из охраны Петра I, который был еще только ребенком того же возраста, что и Меншиков 3. Его шутки часто веселили молодого государя. Он видел его из" окон своей комнаты, которые выходили на царский двор, где молодой продавец пирожков постоянно шутил с солдатами охраны.
Однажды, когда он закричал от того, что один стрелец его слишком сильно потянул за ухо, царь велел сказать солдату, чтобы тот прекратил это, и приказал привести к себе торговца пирожками. Он появился перед царем без всякого смущения, и, когда тот задал ему несколько вопросов, отвечал остроумными шутками, [138] которые так понравились царю, что тот взял его к себе на службу в качестве пажа. Царь приказал сейчас же выдать ему одежду. Меншиков, переодетый в чистое платье, показался царю достаточно приятным, чтобы сделать его камердинером и своим фаворитом в италийском вкусе 4.
Этот фаворит становится столь неразлучным со своим господином, что сопровождает его повсюду, даже в государственную Боярскую думу, где он иногда осмеливался высказать свое суждение в комической форме, которая всегда нравилась царю. Часто его министры, зная, какое влияние имеет паж на их государя, пользовались этим, чтобы внушить этому от природы недоверчивому и упрямому человеку все, что они хотели, но так, чтобы он считал, что решения, принимаемые в думе, принадлежат ему самому.
Хотя Меншиков был неграмотен 5, от природы он был наделен большим умом, вкусом к великим делам и особенно способностью к управлению, которое не всем дается. По мере того как он слышал разговоры и рассуждения о самых различных делах, прекрасно зная нрав и характер своего государя, которыми можно было легко пользоваться, Меншиков сумел, пройдя через тот период, когда он привлекал царя такими чертами, которые способствовали его первому успеху и милостям, достичь самых высоких почестей и титулов Российской империи. Он стал князем, первым сенатором, фельдмаршалом и кавалером ордена святого Андрея. Он показал, что умел по примеру своего господина замышлять и выполнять самые грандиозные планы.
Высокое мнение царя о способностях Меншикова, соединенное с тем доверием, которое он ему оказывал, привели к тому, что государь назначил его регентом империи на тот случай, когда он сам уезжал по делам или путешествовать в различные страны.
Меншиков воспользовался этим назначением, чтобы собрать огромные богатства как в пределах своей страны, так и за рубежом. Он владел таким огромным количеством земель и поместий в Российской империи, что там обычно говорили, что он мог ехать от Риги в Ливонии до Дербента в Персии и всякий раз останавливаться на ночлег в каком-нибудь из своих владений. В них насчитывалось более 150 тысяч семей крестьян, или крепостных. Эти слова — синонимы в русском языке. Всякий крестьянин является там крепостным.
Меншиков приобрел богатства и почести не только в России. Благодаря влиянию, которое, как известно, он имел на своего господина, он получал подарки и почести от всех государей Германии и Севера, которые имели отношения или вели переговоры с русским двором. Император Карл VI сделал его князем Священной Римской империи и подарил ему герцогство в Силезии. Короли датский, прусский и польский сделали его кавалером их орденов 6, прибавив к этому значительные пенсии, которые они ему платили деньгами, не считая огромных подарков, полученных им от тех и других в виде золотых и серебряных сервизов, драгоценных камней в различных важных случаях, когда эти короли нуждались в его посредничестве для переговоров с царем.
Когда царь вернулся однажды из-за границы и захотел узнать, что же происходило в его государстве за время его отсутствия, то нашлось немало людей, которые постарались открыть глаза его величеству на то, до какой степени могущества он поднял Меншикова и как последний этим злоупотреблял. Всем было известно, что доказательства этому можно было найти повсюду, и сам Меншиков, понимая это, жил в постоянном страхе, свойственном всякому человеку, который знает, что по его делу ведется следствие и что его ждет скорая гибель. Действительно, царь намеревался на примере своего фаворита дать блестящий пример справедливости и строгости. Но неожиданно неслыханный дебош, к счастью для Меншикова, свел монарха в могилу, не дав последнему времени ни в малейшей степени урегулировать вопрос о своем преемнике.
Меншиков, еще не будучи лишенным всех званий и почестей, воспрянул духом после смерти царя. Он имел звание фельдмаршала и возглавлял войска. Дом, где собирались сенаторы для обсуждения вопроса о том, кому отдать корону 7, был окружен солдатами. Войдя затем в эту ассамблею, где ранг первого министра давал ему значительные преимущества, он способствовал тому (скорее силой, чем разумными и справедливыми доводами), чтобы посадить на трон Екатерину, вторую жену царя (Евдокия Федоровна Лопухина, первая жена Петра I, была еще жива и [139] находилась в монастыре), ту самую Екатерину, которая, прежде чем выйти замуж за царя, была наложницей Меншикова. Вначале она правила согласно советам Меншикова, не столько из благодарности, сколько в силу необходимости. Меншиков сразу заметил это, но сумел скрыть. Однако, опасаясь попасть в затруднительное положение, в котором он находился в конце царствования Петра I, он сразу же начал тайные переговоры с венским двором при посредничестве венского посла в России 8, чтобы после смерти царицы Екатерины возложить корону на голову Великого князя Московского, племянника римского императора, при условии, что тот женится на старшей дочери князя Меншикова.
Царица Екатерина вскоре умерла. Если верить гласу народному и некоторым свидетельствам, ее отравил 9 князь Меншиков, который раньше всех, предвидя эту смерть, позаботился о средствах, которые возвели бы на трон Великого князя Московского. Его происки имели такой успех, на какой он только мог надеяться. Едва Екатерина закрыла глаза, как внук Петра I, о котором до этого и не вспоминали, был провозглашен императором под именем Петра II. Первое, что сделал Меншиков как ловкий политик, было то, что он напомнил молодому царю о тех услугах, которые он ему оказал, и внушил недоверие ко всем, дав понять, что Его Величество может быть в безопасности в том случае, если предоставит ему полную власть в качестве главного управителя империи и генералиссимуса своих армий, о чем уже был составлен документ, который и был тотчас оформлен.
Вторая задача Меншикова состояла в том, чтобы немедленно приступить к бракосочетанию своей дочери с царем. Эта церемония была проведена без всякого открытого сопротивления со стороны сенаторов и других видных придворных чинов, которые были на нее приглашены. Они присутствовали там, не осмеливаясь показать ни малейшего внешнего признака своего внутреннего недовольства. Чтобы беспрепятственно достичь этой цели, он устранил от управления делами и двором многих русских вельмож, которые не очень старались скрыть все отвращение, какое у них вызывало это бракосочетание. Меншиков знал, что они в состоянии воспротивиться этому плану, когда речь зайдет о его реализации. Некоторых он заслал в Сибирь за предполагаемые преступления.
Но он ничего не предпринял против князей Долгоруких и графа Остермана, то ли потому, что плохо знал их намерения, то ли потому, что не считал их опасными противниками. Они из страха или чтобы выиграть время делали вид, что одобряют его замыслы. Можно предположить, что он их не боялся, так как разговаривал с ними только как господин, который не знает других законов, кроме своей воли. Он имел такой повелительный вид в обращении с царем, что тот, будучи еще очень молод, дрожал в его присутствии. Меншиков мешал ему в его невинных развлечениях и не позволял общаться с людьми, к которым тот питал наибольшее расположение, когда был Великим князем Московским.
Одним словом, Меншиков правил Российской империей, как настоящий скиф, то есть с истинным деспотизмом и таким тираническим, какого никогда не было ни у одного правителя в этих странах. Он полагал, что благодаря принятым им мерам и предосторожностям для укрепления своей власти ему нечего больше бояться со стороны людей. Он был занят лишь подготовкой свадьбы своей дочери с царем, когда вдруг опасно заболел, и было даже сомнительно, сумеет ли он выкарабкаться.
В течение этого времени те, кому он доверил следить за поведением своего подопечного, будущего зятя, дали немного больше свободы молодому цесаревичу. Они позволили цесаревне Елизавете и молодым князьям Долгоруким приходить иногда к нему, чтобы развлекать его. Поскольку все они были примерно одинакового возраста, ему было интереснее беседовать и шутить с ними, чем развлекаться более серьезным образом, как заставлял его делать это Меншиков, когда был здоров. Они настолько сблизились, что молодой царь не мог больше обходиться без их компании, а особенно без молодого Долгорукого.
Как только Меншиков оправился от своей болезни, он начал снова строго следить за поведением своего будущего зятя. Ему не понравилось, что цесаревне Елизавете разрешали часто навещать этого молодого монарха. Он положил этому конец, дав понять любезной тетушке, что ее слишком усердные посещения заставляли ее племянника терять попусту время и что она должна ограничить свои визиты лишь днями церемоний. Но у него не вызвали никаких опасений чувства дружбы, [140] которые питал царь к молодому Ивану Долгорукому, потому что он не предполагал, что отец последнего окажется достаточно смелым, чтобы предпринять что-либо, а сын — достаточно бойким, чтобы внушить царю, робкому от природы, решение избавиться от утеснения, в котором его держали.
Меншиков обманулся в своей проницательности и своих предположениях по этому поводу. Хотя действительно отец и сын сами по себе не были сильными личностями, но они имели все качества, требующиеся для того, чтобы удачно осуществить интригу, задуманную более ловкими людьми. Граф Остерман, министр, столь же смелый, сколь и просвещенный, считал их способными на это. Он ждал лишь удобного случая, чтобы внушить им мысль погубить Меншикова, которым он имел основания быть недовольным 10.
Граф выбрал время, когда князь находился в Петергофе", куда он привез царя под предлогом развлечь его на охоте. Остерман решил, что это как раз подходящий случай для выполнения его замысла. Он направился ко всем сенаторам и главным гвардейским офицерам, чтобы прозондировать почву, и, встретив в каждом из них готовность попытаться сделать все, чтобы избавиться от тирании Меншикова, познакомил их со своим планом и проинструктировал каждого в отдельности о том, что тот должен делать. Свои инструкции князьям Долгоруким, отцу и сыну, он начал с того, что намекнул им: если удастся расстроить брак молодого царя с дочерью Меншикова, то народ будет в восторге, если тот женится на одной из княжен Долгоруких. Этим самым он хотел вовлечь их во все те мероприятия, которые он замыслил с сенаторами и гвардейскими офицерами.
Речь шла лишь о том, чтобы заставить молодого царя тайно покинуть Петергоф без ведома Меншикова и присоединиться к сенату, который, благодаря интригам Остермана, должен был, хотя ни один из его членов не был об этом предупрежден, собраться на даче великого канцлера Головкина в двух лье от Петергофа. Молодой князь Долгорукий, побуждаемый своим отцом, взялся привезти к ним царя. Он спал всегда в комнате его величества и как только увидел, что все уснули, предложил царю одеться и прыгнуть в окно, которое находилось не очень высоко, на первом этаже. Царь, не колеблясь, согласился и убежал, так что гвардейцы, стоявшие у его двери, ничего не заметили. Он пробежал через сад и достиг дороги, где его ждали все сенаторы и офицеры, которые проводили его с триумфом в Петербург.
Меншиков, предупрежденный слишком поздно о бегстве своего подопечного, посчитал своим долгом последовать за ним. Но, когда он прибыл туда, вся стража сменилась, а гарнизон был под ружьем, хотя он этого не приказывал. Он отправился прямо в свой дворец, чтобы подумать, какое принять решение. У входа он был остановлен отрядом гренадеров, которые окружили его дом. Он попросил разрешения войти и переговорить с царем, но ему объявили о приказе, согласно которому он должен был на следующий же день отправиться в свои владения в Раненбурге со всею семьей.
Офицеры, под охраной которых он находился, обращались с ним в этот день очень мягко. Они ему сказали, что он может взять с собой наиболее ценные вещи и увезти столько слуг, сколько пожелает. Он это сделал, хотя и подозревал, что это лишь ловушка, которую ему приготовили. Он выехал средь бела дня из Петербурга на своих самых роскошных колясках, с таким огромным багажом и такою свитой, что этот выезд был похож скорее на кортеж посла, чем на выезд пленника, которого отправляли в ссылку. Когда его арестовали от имени царя, он сказал офицеру, выполнявшему это поручение: «Я очень виноват, и признаюсь в этом 12, и такое обращение я заслужил, но не со стороны царя». Проезжая по улицам Петербурга, он приветствовал всех направо и налево. Среди этой толпы народа, сбежавшейся со всех сторон, он обращался к тем, кого знал особенно близко, и прощался с ними таким образом, что было очевидно, что его дух не был сломлен.
Едва он отъехал на два лье от Петербурга, как появился другой отряд солдат. Офицер, который ими командовал, потребовал у него от имени царя вернуть ленты орденов святого Александра 13 и святого Андрея, Белого слона и Черного орла. «Я ожидал, — ответил он с большим хладнокровием этому офицеру, — что у меня их потребуют. Поэтому я их положил в маленькую шкатулку. Вот она. Вы там найдете эти внешние знаки ложного тщеславия, которое заставило меня их желать. Если вы, которому было поручено лишить меня их, когда-нибудь будете ими [141] награждены, знайте на моем примере, как мало значения нужно им придавать». Ранее случалось, что в торжественные дни он носил сразу все эти ордена. Он был похож благодаря пестроте своих орденских лент, которые перекрещивались, на настоящую икону. Все кресты его лент были отделаны драгоценными бриллиантами. Трудно было найти человека, столь смешного в своем великолепии.
Офицер, взяв шкатулку, сказал, что его поручение не ограничивается только тем, чтобы потребовать у него ордена. Его миссия состояла еще и в том, чтобы отослать обратно весь его багаж и слуг, которые его сопровождали, и что он должен вместе с женою и детьми выйти из коляски и пересесть в маленькие повозки, на которых они поедут до Раненбурга. Он ответил офицеру: «Выполняйте ваши обязанности. Я готов ко всему. Чем больше вы заберете у меня, тем больше останется другим. Позаботьтесь только сказать от моего имени тем, в пользу кого пойдут эти богатства, что я их считаю гораздо больше достойными жалости, чем себя». Затем он вышел из своей коляски с непринужденным видом и, сев в крытую повозку, которую ему приготовили, сказал: «Я чувствую себя здесь гораздо лучше, чем в коляске».
Его отвезли в этом экипаже в Раненбург 14 вместе с женою и детьми, которые находились в отдельных повозках. Он их видел только изредка, и ему не позволяли свободно беседовать с ними всякий раз, когда он того хотел. Но, когда он находил нечаянный случай, он старался ободрить их речами, сколь христианскими, столь и героическими, говоря им, что нужно терпеливо, как христиане, переносить свои несчастья, тяжесть которых, повторял он часто, вынести легче, чем бремя правления государством.
Хотя расстояние между Москвой, где находился в то время царь, и замком в Раненбурге, где находился в ссылке Меншиков, равно 150 милям, его враги считали, что он находится все еще слишком близко от царя, чтобы не опасаться его интриг. Поэтому они решили отправить его дальше, чем за 150 миль, в одно пустынное место, называемое Якутск (в действительности Меншиков-был сослан в Березов. — Ред.), на краю Сибири. Он был туда перевезен с женою, детьми и восемью слугами, которых ему оставили, чтобы прислуживать им в ссылке.
Княгиня Меншикова 15 в расцвете своей молодости и своей фортуны всегда заслуживала уважение благодаря своим добродетелям, кротости, набожности и своему огромному милосердию к бедным. Она умерла по дороге между Раненбургом и Ряжском, где и была похоронена. Во время ее агонии муж выполнял функции священника. Об этой потере он сожалел гораздо больше, чем о потере всего имущества, почестей и свободы. Однако он не пал духом и продолжал свой путь по воде до Тобольска, столицы Сибири, где все были предупреждены о его скором приезде и ждали с нетерпением момента, когда увидят человека, который заставлял дрожать всю Российскую империю.
Первое, что предстало его взору, когда он высадился на берег, были два господина, которых он сослал когда-то в Тобольск. Они осыпали его проклятиями. Он сказал одному по пути в тюрьму, куда его везли: «Поскольку у тебя нет другого способа, учитывая то положение, в котором я нахожусь, получить от меня удовлетворение, как лишь осыпая меня оскорбительными упреками, удовлетворись этим. Я их выслушаю, не порицая твою злобу. Она справедлива, но недостойна человека, которого я принес в жертву своей политике лишь потому, что считал, что у тебя слишком много достоинства и слишком мало снисходительности, чтобы ты мог не противиться моим намерениям». «Что касается тебя, — сказал он, поворачиваясь к другому, — я не знал, что ты здесь. Это не моя вина, что ты несчастен. Ты должен это приписать какому-то тайному врагу, которого ты мог иметь в моем доме или в канцелярии коллегии и который под видом моего приказа сослал тебя в то время, когда я меньше всего об этом думал. Не зная причин твоего отсутствия и размышляя иногда над тем, почему я тебя не вижу, я испытывал тайное огорчение. Но если, для облегчения твоего неудовольствия, ты хочешь меня осыпать еще большим количеством проклятий, то продолжай. Я согласен на это».
Другой ссыльный, движимый таким же чувством мести, пробившись сквозь толпу и подняв ком грязи, бросил его в лицо молодого князя Меншикова и в его двух сестер. Отец сказал резко тому: «Этой грязью нужно бросать в меня, и если у тебя есть какая-нибудь жалоба, выскажи ее и оставь в покое этих бедных невинных детей». [142]
В течение того недолгого времени, пока он пробыл в Тобольске, он был озабочен лишь тем, чтобы как-то обеспечить свою семью всем необходимым и смягчить нищету, в которой, как он знал, окажется семья в том ужасном крае, куда их должны были отправить. Вице-губернатор Сибири прислал ему в тюрьму 150 рублей. Эту сумму приказал выплачивать ему с семьею на пропитание царь. Меншиков заявил тому, кто принес эти деньги, что эта щедрость ему бесполезна в той местности, где он не мог ими воспользоваться. Он мог их истратить, если это ему позволят, лишь в Тобольске, купив необходимые вещи, которые облегчат его существование в том пустынном месте, куда он ехал. Его просьба была удовлетворена. Он купил топор и другие инструменты, необходимые для того, чтобы рубить и обрабатывать лес, а также орудия для обработки земли. Он запасся всякими семенами, чтобы сеять, рыболовными сетями и, наконец, большим количеством соленого мяса и рыбы для пропитания в течение того времени, пока он создаст хозяйство для поддержания существования его семьи. Деньги, которые у него остались, были розданы по его распоряжению беднякам Тобольска.
Из столицы Сибири он был перевезен вместе с детьми в Якутск в маленькой открытой повозке, в которую была впряжена одна лошадь, а в некоторых местах ее везли собаки. Перед отъездом из Раненбурга его и его детей заставили переодеться в крестьянское платье. Они были одеты в меховые шубы и шапки из бараньей шкуры, а под ними была грубая шерстяная ткань. Поездка от Тобольска до Якутска продолжалась пять месяцев, в течение которых они постоянно переносили все тягости непогоды. Однако ни его здоровье, ни здоровье его детей от этого не пострадало, хотя они были деликатного телосложения.
Однажды, когда ему приказали остановиться в избе одного сибиряка, которая находилась на дороге, туда вошел офицер, возвращавшийся с Камчатки, куда он был послан в правление Петра I, чтобы выполнить одно поручение, касающееся экспедиции капитана Беринга и открытий, которые тому было поручено сделать на Амурском побережье 16. Этот офицер был ранее адъютантом князя Меншикова, которого он не узнал из-за его длинной бороды и крестьянских одежд. Но Меншиков узнал его и назвал по имени. Офицер спросил его, откуда он его знает и кто он такой? Князь ему возразил: «Разве ты не знаешь Александра?» «Какого Александра?» — резко ответил офицер. «Александра Меншикова», — сказал ему мнимый крестьянин. «Да, — сказал офицер, — я его знаю и должен его знать прекрасно, но это не ты». «Это я самый», — сказал ему Меншиков.
Офицер решил, что это слишком невероятно, и принял его за крестьянина, который тронулся умом. Он не придавал никакого значения его словам до тех пор, пока Меншиков не взял его за руку и не отвел его к слуховому окну, откуда проникал свет в лачугу, сказав при этом: «Посмотри на меня хорошенько и вспомни черты твоего бывшего генерала». Офицер, глядя на него внимательно в течение некоторого времени и узнав его, воскликнул голосом, полным удивления: «Мой князь, какими судьбами Ваша милость оказалась в таком плачевном состоянии, в каком я ее вижу?» «Отбросим эти слова «князь», «милость», — сказал Меншиков, прерывая его. — Я лишь жалкий крестьянин, каким я и родился. Бог, подняв меня на вершину человеческого тщеславия, заставил меня вернуться в мое прежнее естественное состояние».
Офицер, сомневаясь еще в том, что он видел и слышал, заметив в углу той же лачуги молодого крестьянина, который привязывал веревками подошвы своих изношенных сапог, обратился к нему тихим голосом и спросил, знает ли он человека, с которым он только что говорил. «Да, — ответил ему молодой человек громко и сердито, — это Александр, мой отец. Что, и ты тоже не хочешь узнавать нас в нашем несчастье, ты, который так долго и так часто ел наш хлеб?»
Отец, услышав такие слова своего сына, велел ему замолчать и попросил офицера приблизиться. Он ему сказал: «Брат 17, прости несчастному молодому человеку его мрачное настроение. Это действительно мой сын, которого ты так часто нянчил на своих коленях. А вот и мои дочери», — добавил он, показав ему на двух молодых крестьянок, лежащих на полу. Между ними находился деревянный жбан, полный молока, в которое они макали куски пеклеванного хлеба и ели его деревянными ложками. «Старшая, которую ты видишь, имела честь быть помолвленной с государем Петром II». Офицер при слове «Петр II» выразил удивление. Меншиков, заметив это, сказал ему: «Ты удивлен и не знаешь, что и думать о моих словах, [143] потому что ты не ведаешь, что произошло в нашей империи в течение тех трех лет, как ты находился от нее примерно на расстоянии 2500 лье. Но твое удивление пройдет, как только ты будешь об этом осведомлен».
Воспользовавшись этим случаем, он рассказал ему обо всех трагических событиях, которые произошли, одно за другим, в России с 1725 по 1728 год. Он начал со смерти царя Петра I, о чем не знал его собеседник. Затем перешел к тому, как Екатерина, вторая жена этого императора, была возведена на трон после смерти ее мужа. Он доверительно сообщил ему о своем участии в этом деле, подробно изложил также все обстоятельства смерти этой государыни и рассказал о возведении на трон Великого князя Московского. К этому он добавил рассказ о помолвке своей старшей дочери с царем Петром II и не скрыл того, что он, Меншиков, от имени этого будущего зятя завладел всею высшею властью, которой он воспользовался как тиран из-за необходимости совершать одно преступление за другим, чтобы оставаться таким же сильным и дальше. Это могущество было таким, что по всей империи его имя стало более грозным, чем имя Петра I.
Когда он дошел до этого места в своем рассказе, он испустил глубокий вздох и сказал офицеру: «Я думал, что мне нечего бояться со стороны людей и что можно спокойно наслаждаться плодом моих трудов, или, если хочешь, моих преступлений. И вот тогда более вероломные Долгорукие, вдохновляемые и руководимые иностранцем графом Остерманом, еще более вероломным, чем они, в один момент сбросили меня с вершины величия в то ужасное состояние, в котором ты меня видишь. Я это действительно вполне заслужил. Я в этом признаюсь перед Богом и перед людьми. Вот, полюбуйся на превратности человеческой жизни. Я родился крестьянином, и вот теперь я еще более бедный крестьянин, после того как поднялся на самую высокую ступень славы, могущества и богатства. Потеря всех этих благ и свободы не причинила мне никакого страдания».
Затем, показав на своих детей и со слезами на глазах, он сказал голосом, прерывающимся от рыданий: «Вот что является предметом моих страданий: видеть, как эти невинные, родившиеся в роскоши, теперь, как и я, лишены всего и разделяют со мной наказание за мои преступления, в которых они не участвовали. Поскольку известно, что в мире совершается беспрерывная перемена, я надеюсь, что справедливая судьба вернет их в лоно их родины и что их настоящее бедственное положение послужит им уроком и научит их управлять своими желаниями и страстями в условиях, более благоприятных 18. Ты должен будешь отдать отчет о выполнении твоего поручения. Ты будешь иметь дело с Долгорукими. Ты не встретишь в них людей, исполненных любви к родине 19, у них ты не найдешь качеств, необходимых для выполнения славных планов Петра I. Скажи им, что ты меня встретил по дороге случайно, что трудности поездки, во время которой я постоянно страдал'от суровой погоды, не только не подорвали моего здоровья, но даже, кажется, закалили его так, что теперь я себя чувствую так хорошо, как никогда прежде, и что в моем заточении я пользуюсь такой свободой духа, какой я не знал тогда, когда стоял во главе всех дел».
Офицер, которому все факты, рассказанные Меншиковым, были неизвестны, слушал его с удивлением и жадностью. Он принял бы их за вымысел больного воображения, если бы солдаты, под охраной которых находился этот несчастный князь, не подтвердили бы подлинность всех этих событий по мере того, как тот их излагал. Он с сожалением расстался с князем и, прежде чем уйти, увидел, как тот сел со спокойным и веселым видом на маленькую открытую повозку, на которой он проделал большую часть своего путешествия. Он не мог сдержать слез при виде плачевного состояния, в котором находились князь и его семья. Провожая его глазами до тех пор, пока мог, он восхищался тем, что нашел его гораздо более величественным в его чрезвычайном несчастье, чем во время его возвышения.
Как только Меншиков прибыл к месту своей ссылки, он стал думать о том, как бы смягчить ее тяжелые условия. Он велел нарубить леса для постройки дома, более удобного, чем сибирская изба, которую ему предоставили для жилья. Эту работу выполняли не только те восемь крестьян, которых ему позволили взять с [144] собой, но он сам тоже работал топором наравне с другими. Он начал строить это здание с того, что построил часовню 20, к которой пристроил сени и четыре комнаты. В одной жил он с сыном, во второй — дочери, в третьей — крестьяне. Четвертая служила кладовой для продуктов. Старшая дочь, которая была помолвлена с царем Петром II, занималась вместе с крепостною женщиной приготовлением пищи для всех. Младшая, которая теперь замужем за господином Бироном, чинила одежду, стирала и отбеливала белье, а ей помогала в этой работе крестьянка.
Один сострадательный друг, имя которого никогда не узнали ни Меншиков, ни его дети, нашел способ прислать им из Тобольска через безлюдные места, которые нужно было пересечь, быка, четырех коров и птицу всех видов. Так у него появился птичий двор. В огороде он выращивал достаточное количество овощей для пропитания своей семьи в течение всего года. Он требовал ото всех, живущих в его доме, чтобы они присутствовали каждый день на службе, которая проходила регулярно по утрам, в полдень, вечером и в полночь в его часовне.
Он провел шесть месяцев в этой ссылке, не проявляя никакого беспокойства духа, когда вдруг его дети заболели оспой. Первой заболела старшая дочь. Поскольку не было ни врача, ни священника, он заменял и того, и другого. После бесполезного лечения лекарствами, которое он сам назначал, считая их необходимыми для ее выздоровления, он подготовил ее к смерти с героическим мужеством христианина. Она ему отвечала как человек, которого нисколько не страшит переход из этой жизни в другой мир. Наоборот, она, казалось, желала, чтобы этот момент наступил, и он не замедлил наступить. Она умерла на руках у своего отца, который выразил свое горе лишь тем, что прижался лицом к лицу своей дочери на одну минуту. Затем, повернувшись к другой своей дочери и сыну, которые находились здесь же, он сказал им: «Научитесь умирать без сожаления о делах мира сего». Потом он запел вместе со всеми домочадцами молитвы, которые, согласно православному обряду, обычно читают по мертвым. Когда прошло 24 часа, ее перенесли с убогого ложа, на котором она умерла, в часовню, где и похоронили в его присутствии.
Брат и сестра этой несчастной княжны не замедлили заболеть той же болезнью. Они заболели одновременно, но выкарабкались более благополучно, чем она. Отец служил им и врачом, и сиделкой в течение всей болезни. Усталость от этого тяжелого занятия разрушила его здоровье до такой степени, что он заболел горячкой, которая через месяц свела его в могилу. Он едва волочил ноги, пока силы ему позволяли. Наконец, почувствовав себя совсем изнуренным, он позвал своих детей и сказал им так спокойно, что они не поверили в близость его конца:
«Дети мои, я приближаюсь к моему последнему часу. Смерть, о которой я никогда столько не размышлял, как здесь, была бы лишь утешением для меня, если бы, представ перед Богом, я должен был бы дать ему отчет лишь о том времени, что я провел в этой ссылке. Здравый смысл и религия, которыми я пренебрегал во время моего процветания, научили меня, что если суд Божий безграничен, то его милосердие, на которое я уповаю, тоже безгранично. Я расстался бы с миром и с вами совершенно довольным, если бы мои поступки были примером добродетели. Ваши сердца, которых до сих пор не коснулась испорченность, находятся еще в состоянии невиновности, которую вы сохраните лучше среди этой пустыни, чем при дворе. Я не хочу, чтобы вы туда возвращались, и вспоминайте лишь о тех примерах, которые я вам дал во время пребывания здесь. Вы пожалеете об этом не раз среди большого света 21. Силы меня покидают. Приблизьтесь, дети мои, чтобы я мог вас благословить». Он хотел протянуть руку, но у него не было сил, и в этот момент его голова упала на плечо, по телу пробежала легкая конвульсия, и он умер. Дети похоронили его в часовне рядом с его дочерью, согласно желанию, которое он неоднократно выражал в последние дни своей жизни.
После смерти князя Меншикова и его дочери офицер, под охраной которого находилась эта несчастная семья, видя, что ему уже нечего бояться интриг со стороны этих двух сирот, из сострадания, помог им вести хозяйство, основанное их отцом. Он дал им немного больше свободы, чем прежде: позволил им ходить, гулять за пределами их поселения, а также иногда отправляться слушать богослужение в Якутск.
Однажды, когда княжна Меншикова была на дороге, ведущей от их дома в эту церковь, она заметила, проходя поблизости от одной избы, человека, высовывавшего [145] голову из окна этой избы. Она не придала этому значения, приняв его за Бедного русского крестьянина из-за его длинной бороды и формы его шапки. Она заметила однако, что этот человек, который сначала не узнал ее, так как она была одета крестьянкой, увидев ее ближе, выразил вдруг удивление, причина которого была ей непонятна.
Возвращаясь из церкви домой, она шла по той же дороге и увидела того же человека в том же положении и заметила на его лице желание вступить с нею в разговор. Она отошла от этой избы, чтобы избежать его назойливости; Застенчивость, свойственная девушке, заставила ее удалиться, но то, что она предполагала, случилось. Мнимый крестьянин был князем Долгоруким, который ее узнал. Он думал, что она его тоже узнала. Предполагая, что она прошла мимо, желая избежать беседы с человеком, который был причиною ее несчастья и который заслуживает с ее стороны лишь самого сильного отвращения, он назвал ее по имени.
Она удивилась, услышав свое имя в таком месте, где, как она считала, ее никто не знает. Остановившись, чтобы посмотреть внимательно на того, кто ее позвал, она хотела продолжить свой путь. Тогда этот человек крикнул ей: «Княжна, почему вы убегаете? Следует ли нам сохранять враждебность в тех местах и в том положении, в которых мы находимся?» Слово «враждебность» возбудило любопытство молодой княжны. Она подошла, чтобы рассмотреть поближе говорившего. «Кто ты?» — сказала она ему, — и какие могут быть у меня причины, чтобы тебя ненавидеть?» «Разве ты меня не узнаешь?» — возразил крестьянин. «Нет», — ответила она. «Я князь Долгорукий». Удивленная и озадаченная, она подошла поближе и, посмотрев на лицо незнакомца, казалось, узнала черты князя Долгорукого. «Действительно, я думаю, что это ты. С каких пор и за какие грехи перед Богом и царем ты находишься здесь?»
«О царе не может идти речи, — ответил Долгорукий. — Он умер через восемь дней после обручения с моей дочерью, которая здесь лежит на скамье и умирает. Ты, кажется, удивлена. Разве ты не знаешь обо всех этих событиях?» Княжна Меншикова ответила ему: «Я вижу, что ты недавно приехал сюда, если не знаешь, что в этих безлюдных местах, где нам не позволяют общаться с кем бы то ни было, мы не можем знать, что происходит там». «Да, Петр II умер, — сказал Долгорукий, — и его трон занят сейчас женщиной, которую мы туда посадили вопреки законам государства только потому, что считали, что у нее совсем другой характер. Мы предполагали, что будем жить при ее правлении более счастливо, чем при ее предшественниках и настоящих наследниках трона. Но как же мы ошиблись! Как только ее короновали, мы поняли, что она чудовище по своей жестокости, которое, чтобы утвердиться на троне, который мы ей уступили, узурпировала его и стала подозревать нас в преступлениях, чтобы потом выслать и погубить в этих краях. С нами во время поездки обращались, как с самыми закоренелыми преступниками. Нас лишили всего необходимого, и до сих пор мы лишены всего. В дороге я потерял свою жену; моя дочь сейчас умирает и, наверное, умрет. Но я надеюсь, несмотря на несчастное положение, в котором оказался, прожить еще достаточно долго, чтобы увидеть, быть может, в этих краях эту несправедливую женщину, которая принесла в жертву честолюбию и жадности трех или четырех иностранных негодяев, которые удовлетворяют ее страсти, самые блестящие роды России».
Княжна Меншикова, видя, что Долгорукий, забываясь, входил в такую ярость, что, казалось, уже не владел собой, поспешила удалиться и вернулась домой, где рассказала брату в присутствии офицера, который их охранял, о встрече с Долгоруким и о тех новостях, которые она узнала. Все еще движимый чувством мести против Долгоруких, ее брат выслушал с удовольствием рассказ об их несчастии и упрекнул сестру за то, что она убежала так поспешно вместо того, чтобы узнать побольше и затем плюнуть Долгорукому в лицо 22, как он того заслужил. Затем он добавил в пылу гнева, что Долгорукий не отделался бы так легко, если бы Меншиков имел случай поговорить с ним.
Эта вспышка вызвала замечание со стороны офицера, опасавшегося, как бы этот молодой человек, за поступки которого он отвечал, не осуществил свою угрозу. Он заявил им, что больше не будет им предоставлять, ни той, ни другому, такую свободу, которую он предоставлял им после смерти их отца. И что если бы отец был еще жив, он не питал бы такой ненависти к Долгоруким, а наоборот, пожалел бы их в том положении, в котором они находились. [146]
Молодой Меншиков был смущен этим замечанием, как и своей вспышкой, и обещал, что если он увидит Долгоруких, то будет вести себя сдержанно и станет их избегать. И он держал свое слово до тех пор, пока не прибыл офицер от двора, чтобы возвратить его туда вместе с сестрою. Он объявил им, когда они меньше всего об этом думали, что царица Анна Иоанновна объявляет им свою милость и предоставляет свободу.
Первое, что они сделали, — отправились в церковь в Якутск, чтобы поблагодарить Бога. Возвращаясь и проходя мимо избы Долгоруких, они увидали их отца, выглядывавшего в окно. Долгорукий окликнул их, но они ничего ему не ответили. Тогда он крикнул: «Неужели вы все еще сохраняете злопамятство в таком месте? Поскольку ваша охрана предоставляет вам свободу, в которой мне отказано, подойдите и давайте утешим друг друга, рассказав взаимно о наших несчастьях, так как наши судьбы сходны».
Молодой князь подошел и сказал Долгорукому: «Признаюсь, что все еще сохранял против тебя злобу, но, видя тебя в таком состоянии, я чувствую, что мой гнев затухает во мне. И я тебя прощаю с таким же добрым сердцем, как тебя простил мой покойный отец. И, возможно, его мольбам, обращенным к Богу, мы обязаны своею свободой. Нас снова призывают ко двору». «Значит, вы получили разрешение туда вернуться?» — сказал ему Долгорукий, немного удивленный и глубоко вздыхая. «Да, — ответил Меншиков, — и чтобы нам не приписали еще одно преступление за то, что мы разговариваем с тобой, мы должны удалиться, и не сочти это за дурное». «Когда вы уезжаете?» — продолжал Долгорукий. «Завтра, — ответил Меншиков, — в сопровождении офицера, который привез наше помилование, а также доставил более удобные повозки, чтобы мы могли вернуться».
«Тогда прощайте, — сказал Долгорукий, — я вам желаю счастливого пути. Забудьте всю вражду, которую вы могли иметь против меня. Думайте иногда о несчастных, которые остаются здесь, лишенные всех жизненных удобств, и которых вы больше не увидите. Мы начинаем изнемогать под гнетом своей несчастной ' жизни. Я говорю вам совершенную правду, и если вы в этом сомневаетесь, загляните в окно и посмотрите на моего сына, дочь и невестку, тяжело больных, лежащих на полу. У них нет сил, чтобы встать. Не откажите попрощаться с ними, чтобы утешить их».
Меншиков и его сестра не могли смотреть без волнения на это зрелище. Они сказали Долгорукому, что они не могут, не совершая преступления, говорить в его пользу там, куда они поедут, но что в этих краях они постараются доставить им облегчение, которое могут, передав им дом и хозяйство, которое их отец и они сами создали здесь. «Это жилище очень удобное, — сказали они. — Там есть домашние животные, птица, продукты, которые были присланы незнакомыми друзьями по Божьему велению. Но мы не знаем, кому мы этим обязаны. Прими это от чистого сердца, как мы тебе все это отдаем. С завтрашнего же дня ты можешь вступить во владение, так как мы уезжаем рано утром».
И действительно, на другой день рано утром они отправились в столицу Сибири Тобольск. В дороге с ними не случилось ничего такого, что заслуживало бы особого упоминания. Если не говорить о том, что всю дорогу от Якутска до Тобольска они сохраняли свою крестьянскую одежду 23.
Они приехали в Москву, там их с трудом узнали, настолько нашли их изменившимися во всех отношениях 24. Царица приняла их с выражением удовольствия и доброты. Она взяла к себе княжну Меншикову в качестве фрейлины и затем выдала ее замуж за господина Бирона — брата Бирона, камергера русского двора и впоследствии герцога Курляндского. В описи имущества и бумаг покойного князя Меншикова нашли, что он имел значительные суммы в банках Амстердама и Венеции. Русский министр сделал несколько попыток завладеть этими деньгами на том основании, что все имущество Меншикова принадлежит царице по праву конфискации, но это осталось без результата, так как директора этих банков, в соответствии с обычаями своих стран, решительно отказались отдать деньги, принадлежащие князю Меншикову, до тех пор, пока они не будут уверены, что этот князь или его наследники будут освобождены и смогут располагать этими средствами. Предполагают, что эти деньги, которые составляют более 500 тысяч рублей, стали приданым госпожи Бирон и что именно этому обстоятельству молодой князь Меншиков [147] обязан тем, что получил место капитан-лейтенанта гвардии царицы и что ему возвратили пятидесятую часть тех земель, которыми владел его отец.
Тот, кто плохо знает те удивительные события, которые происходили в России Петра I, государя, необыкновенного во всем, примет этот рассказ за роман, написанный для развлечения, а не за подлинную историю. Однако в этой истории не упомянуто ни одного факта, который не был бы хорошо проверен. А что касается тех бесед, которые здесь изложены, то они все переданы на основе бесед, которые вели молодой князь Меншиков и его сестра госпожа Бирон с теми наиболее доверенными людьми, которые когда-то заботились об их воспитании и которые служили их наставниками, когда они вернулись ко двору. О беседе офицера, которого встретил князь Меншиков по дороге из Тобольска на Камчатку, он рассказывал многим людям, когда вернулся в Москву.
2. Кремль — это большая крепость напротив царского дворца. Она включает в себя не только императорский дворец, но также большое количество зданий, где находятся главные учреждения Российской империи.
3. В зрелом возрасте у него не сохранилось никаких черт, по которым можно было бы судить, что он был красив в юности или отрочестве. Поэтому трудно себе представить, что его красота была первопричиной его фортуны.
4. Содомия считается на Руси столь незначительным преступлением, что законы не предусматривают никакого наказания виновных в этом. За это наказывают только в войсках, где виновных, застигнутых на месте преступления, прогоняют три раза сквозь палочный строй. Это наказание было установлено военным уставом, изданным Петром I, который, как и другие, не был лишен этого порока. Он был трудолюбив, но вместе с тем являлся настоящим чудовищем сладострастия. Он был подвержен, если можно так выразиться, приступам любовной ярости, во время которых он не разбирал пола.
5. Он не умел ни читать, ни писать, но тем не менее научился, правда, довольно плохо, подписываться. Он скрывал, насколько мог, свое невежество в этой области и делал вид, когда был среди людей, которые его не знали, что держит и читает бумаги. Однако это невежество сослужило ему определенную службу. Когда его обвинили и уличили его же собственными приказами в том, что он взял себе огромные суммы и нанес своими поступками множество огромных потерь, он выдвинул основным аргументом защиты, что, не умея ни читать, ни писать, он не знал содержания этих приказов.
6. Его честолюбие доходило до того, что он мечтал об ордене Святого духа. Он даже велел прозондировать почву при французском дворе по этому поводу. Но ему ответили (не говоря, что этот орден давался только лицам знатного происхождения), что это невозможно, так как, чтобы быть награжденным этим орденом, необходимо исповедовать католицизм.
7. Великий канцлер и другие сенаторы не были согласны с Меншиковым. Они хотели возвести на трон внука Петра I. Но, так как они были ограничены в своих действиях интригами Меншикова, в руках которого была сила, они предложили посоветоваться с народом, который окружал дворец в ожидании решения Сената, и открыть для этого окно залы, где они собрались. Но Меншиков ввел несколько вооруженных офицеров, которых поставил в прихожей, и ответил сенаторам с большим хладнокровием, что совсем не так жарко, чтобы открывать окна, и что самое правильное решение было бы передать корону Екатерине и отправить к ней сразу же депутацию, чтобы сообщить ей об этом решении. Так и было сделано, и никто не осмелился выразить ни малейшего несогласия.
8. Послом был граф Рабутье, сын генерала Рабутье, француза по происхождению, умершего на службе у императора. Он был родственником покойного епископа Люсона. Господин Рабутье, посол или полномочный министр императора при русском дворе, был человек большого ума. У меня есть несколько его писем на французском языке, которые, если бы они были напечатаны, например, письма его кузена господина де Бюсси или письма мадам де Севинье, стало бы ясно, что Рабутье ничуть не уступает им в эпистолярном жанре. Он любил удовольствия и не отказывал себе в них, что и сократило его жизнь.
9. Царица не могла выпить весь ликер, предложенный ей князем Меншиковым, и отдала остатки одной из своих фрейлин по имени Ноли, иначе мадам Гаррю. Она выпила остаток, который ей показался очень скверным, и через несколько дней почувствовала себя плохо. Ее муж-итальянец подозревал, что она, вероятно, была отравлена, и поэтому давал ей в течение нескольких дней противоядие, благодаря которому ему удалось ее вылечить.. Но это было не так просто, так как она еще очень долго страдала.
10. В момент окончания одного совета, когда граф Остерман высказал мнение, противоречащее мнению Меншикова, князь пригрозил ему, что велит четвертовать его живым, если это повторится.
11. Загородный дом царя в шести лье от Петербурга. Его сады великолепны. Они устроены в стиле версальских, однако превзошли бы их, если бы Петр I прожил дольше. Этому содействуют природное положение того места и естественные воды.
12. Он говорил, очевидно, об отравлении царицы и подстрекательстве всех сторонников герцога и герцогини Гольштейнских посадить на российский престол Петра II.
13. Орден святого Александра — второй по значению орден. Лента — пурпурного цвета, носится слева направо.
14. Раненбург — это владение с великолепным замком между Казанским царством и Рязанской губернией. Князь Меншиков регулярно укреплял этот замок и проводил там ярмарку, куда каждый год в июне съезжались татары из всех орд, персы, казаки и русские, чтобы продавать товары своей местности.
15. Она принадлежала к весьма знатному роду Арсеньевых и была очень красива. У нее была очень некрасивая, но остроумная и злая сестра по имени Варвара. Однажды царь Петр, посмотрев на нее, сказал с состраданием: «Ты такая страшная, что я не думаю, чтобы кто-нибудь сказал, что не питает к тебе отвращения. Но так как мне особенно нравятся необыкновенные вещи, я хочу тебе оказать милость и поцеловать, после того как встану из-за стола. После чего ты не умрешь нетронутой». И он сделал это: бросил ее на кровать в присутствии князя Меншикова и, наспех закончив свое дело, сказал ей: «Хотя и не должно объявлять о добрых делах, я думаю, что не будет выглядеть совсем тщеславно, если я объявлю о той милости, которую я сделал для тебя. Мой пример может быть заставит других поступить так же. Потому что будет несправедливо, если твоя жизнь пройдет бесплодно из-за того, что ты некрасива».
16. Беринг был датчанином, капитаном I ранга на службе у Петра I, который послал его на Камчатку, на море, называемое Амуром, чтобы создать там флот и построить корабли или другие суда, нужные для исследования морских берегов в той стороне, и чтобы узнать, соединяются ли с Азией или Америкой земли, находящиеся по ту сторону Камчатки и имеется ли проход, как утверждали многие мореплаватели, из Ледовитого океана в Северные моря.
17. Русский язык имеет выражения, очень сострадательные. Когда обращаются к человеку, старшему по возрасту, его называют обычно «батюшка» или «матушка», что означает по-французски «мой отец» или «моя мать». Когда же говорят с человеком того же возраста, его называют «братишка», то есть «брат». Эти выражения используются даже в разговоре между незнакомыми людьми. Вежливое обращение «Вы», обычно употребляемое для обозначения множественного числа, начало вводиться при дворе во время царствования Анны Иоанновны. Прежде было принято обращаться на «ты» как к подчиненным, так и к начальникам.
18. Его предсказание исполнилось.
19. Никогда нельзя верить всему тому, что говорит один противник о другом. Долгорукие не были такими неспособными людьми, как их описывал Меншиков этому офицеру. И есть все основания предполагать, что в его словах было много пристрастия.
20. Для князя Меншикова не было новостью начинать строительство какого-нибудь здания с часовни. Несмотря на его беспорядочную жизнь и преступления, которые он совершал, побуждаемый своим честолюбием и жадностью, он непременно начинал строительство в своем новом владении с церкви. а затем уже строил дом или дворец в подтверждение испанской пословицы: «Каждый священник и каждый разбойник имеет свою набожность».
21. Когда княжна Меншикова, а ныне госпожа Бирон, вернулась ко двору, она призналась своей знакомой, что ей часто представлялся случай снова вспомнить об этих последних словах своего отца.
22. Это выражение, звучащее так некрасиво на французском языке, является весьма обычным среди русских. Даже наиболее образованные люди говорят так, чтобы выразить к кому-либо свое презрение, а это выражение происходит от обычая плевать в лицо людям, на которых они сердятся. И надо быть довольным их умеренностью, когда они, вместо того чтобы плевать в лицо, плюют на землю.
23. Княжна Меншикова, которая сейчас носит имя госпожи Бирон, долго хранила как драгоценность эту одежду в великолепном сундуке, который она открывала раз в неделю.
24. Они были почти неузнаваемы, как мальчик, так и девочка: они выросли почти на полфута, и черты их лиц изменились в такой же пропорции. Но в их характерах не произошло никакого изменения. Они были тщеславными и властными. Но я глубоко сомневаюсь, чтобы можно было найти сегодня людей, более приветливых и скромных.
Текст
Публикация 1991-1992 гг.
Предисловие
Гл. 1-3
Гл. 4
Гл. 5
КРАТКИЙ ОЧЕРК, ИЛИ АНЕКДОТЫ О ЖИЗНИ КНЯЗЯ МЕНШИКОВА И ЕГО ДЕТЯХ 1
В 1712-м, или 1713 году напечатана была в Амстердаме брошюрка, или книжечка, под названием: Князь Кушимен (le Prince Couchimen), что составляет, читая на изворот, анаграмму: Князь Меншиков. Сия книжечка более роман, нежели биография Меншикова, хотя рассеяны в ней кое где черты действительной жизни его, до того однакож обезображенныя, что в них трудно распознать истину.
Князь Александр Меншиков родился в Москве 2; отец его был крестьянин, получавший пропитание от продажи пирожков при воротах Кремлевских, где завел он маленькую пирожную лавочку 3. [147] Когда сын его Александр достиг возраста 13-ти или 14-ти лет, он посылал его по улицам для продажи с лотком пирожков. Меншиков наиболее однакож вертелся с своим товаром во дворе царского замка, потому что там скорее можно было ему продавать свой товар, нежели по другим местам и площадям города. Говорят, он был мальчик красивый 4 и веселого нрава, или лучше сказать шалун, почему с ним и забавлялись Стрельцы и гвардейские солдаты царя Петра I-го, тогда бывшего отроком одинаких лет с Меншиковым, проказы коего часто забавляли юного Царя, имевшего часто случай видеть их в окошки комнат, выходившие на двор замка, где мальчик-пирожник безпрестанно шалил с Стрельцами и солдатами. Однажды, когда он сильно кричал, потому что какой-то Стрелец выдрал его за уши, уже не шутя, Царь послал сказать солдату, чтобы он перестал обижать бедного мальчика, а с тем вместе велел представить к себе проказника продавца пирожков. Без замешательства явился Меншиков перед Царем, и когда Царь начал его спрашивать, отвечал он остроумными шутками, которыя так понравились юному монарху, что он взял его к себе в службу в званиe пажа и тотчас велел прилично одеть его. Вымытый и одетый, Меншиков еще более понравился Царю, сделался любимцом его, до того не отлучным от своего повелителя, что сопровождал он его повсюду, даже и в государственный совет, где [148] иногда осмеливался говорить свое мнение шутя, что всегда забавляло Царя, а иногда и министров.
Хотя и не грамотный 5, Меншиков от природы одарен был большим умом, способностью к великим делам и разумом государственным, который дается не всякому. Слыша разговоры и суждения о делах разного рода, он так образовался, что совершенно зная нрав и характер своего властителя и легко располагая умом его, он достиг, вышед из возраста, когда не мог уже нравиться как забавный юноша, высочайшей степени Фортуны, неслыханных милостей, величайших почестей и достоинства в Российской империи, возведенный в звание князя, первого сенатора, фельдмаршала и кавалера ордена св. Андрея. Он доказал, что был способен, по примеру своего повелителя, предпринять и исполнить обширныя предприятия. Высокое понятие Царя о способностях Меншикова, соединясь с доверенностью к нему, заставляло сего монарха назначать его регентом империи на все время, когда дела или страсть к путешествиям во всех частях света заставляли самого отлучаться из своего государства — обстоятельство, коим воспользовался Меншиков для приобретения бесчисленных богатств в России и вне оной. Он обладал столь великим и безмерным [149] количеством земель и поместьев в России, что говорили, будто он мог ехать из Риги, что в Лифляндии, до Дербента, что в Персии, каждый день ночуя в каком нибудь своем владении. Полагали, что он обладал более нежели 100 000-ми крестьян, и не только в России приобрел Меншиков имения и почести, но доверенность, которою, как всем было известно, обладал он у Царя, привлекла ему то и другое от всех государей Германии и Севера, имевших связи или дела с Российским Двором. Император Pимский, Карл VI-й, возвел его в звание князя Римской империи и подарил ему княжество Козель в Силезии. Короли Датский, Прусский и Польский сделали его кавалером своих орденов 6, присоединяя к тому значительныя пенсии, которые платили ему деньгами, не считая множества подарков, получаемых им отвсюду в виде золотой и серебряной посуды, галантерейных вещей и драгоценных камней, при разных важных случаях, когда имели надобность в его предстательстве у Царя.
Наконец нашлись люди, которые, когда Царь возвратился в последний раз из чужих краев и хотел знать что происходило во время его отсутствия, указали Е. В. на излишек величия, приданного им Меншикову, и злоупотребление им сего величия. Доказательства на то были ясные и сам Меншиков знал о том так хорошо, что он находился в безпрерывном страхе, причиняемом опасениями, какия [150] может испытывать человек, ведающий, что повсюду ищут на него обвинений и готовят ему верную гибель. Действительно, Царь хотел показать в осуждении любимца своего грозный пример правосудия и строгости, но смерть положила тогда предел его царствованию, так, что он не успел даже распорядиться наследством престола. Меншиков, остававшийся при всех своих почестях и достоинствах, ободрился. Как фельдмаршал, он начальствовал войсками, окружил ими дом, где собрались рассуждать сенаторы о том, кому наследовать престол, и вступив в собрание их, где звание его 7, первого сенатора, давало ему первое место, сколько силою убеждений, столько и принятыми мерами, способствовал он возведению на престол супруги Императора. Находившись некогда в доме Меншикова, прежде нежели сделалась супругою Царя, Императрица, следовала в начале царствования своего советам Меншикова. Меншиков вскоре заметил принуждение в поступках Императрицы, но ловко притворился, и дабы избежать грозивших ему прежде опасностей, заранее заключил тайные договоры с Венским Двором через министра Императорского, бывшего [151] в Poccии 8, о том, что по смерти Императрицы должен царствовать великий князь, внук Петра I-го, племянник по матери Императора Римского, с условием, что он женится на старшей дочери Меншикова. Вскоре скончалась Императрица, и едва сомкнула она глаза на веки, великий князь был провозглашен под именем Петра II-го. Первое, что сделал Меншиков, как искусный политик, было уверение юного Царя в важности заслуги, ему оказанной, и внушение недоверчивости ко всем, так, что Царь не мог уже считать себя безопасным, не передавши Меншикову звания правителя государства и генералиссимуса армии, на что приготовлен уже был им предварительно патент. Царь подписал его. Другое дело Меншикова состояло в немедленном обручении Царя с своею дочерью. Церемония совершилась без всякого явного спора со стороны сенаторов и других знатных людей, к ней приглашенных. Они присутствовали не смея дать ни малейшего внешнего знака скрываемого ими неудовольствия. Для достижения сего успеха без насилия, Меншиков удалил от дел и от Двора многих, не скрывавших отвращения своего от предложенной женитьбы Царя и могших тому воспротивиться; иные [152] даже сосланы были в Сибирь за выдуманные преступления. Но, или не знал Меншиков нерасположения к нему князей Долгоруких и графа Остермана, из робости, и для выигрыша времени казавшихся оправдывавшими все его намерения, или не считал он их опасными, но только он не предпринимал ничего против них и не боялся их, повелевая ими, как властитель, не знавший других законов кроме своей воли. Неприлично обращался он и с самым Царем, который был еще весьма юн. Меншиков стеснил его в самых невинных удовольствиях и не допускал иметь сношений с людьми наиболее им любимыми прежде, когда он был еще великим князем. Словом, Меншиков правил вполне Россиею. Он думал, что меры и предосторожности, взятые им, дабы утвердить свое могущество, позволяли ему никого не опасаться, и он занимался только приготовлениями к свадьбе своей дочери, когда неожиданно сделался болен весьма опасно. Тогда те, кому вверил он попечение о Царе, допустили более свободы юному монарху. Они позволили принцессе Елисавете и молодым Долгоруким приходить иногда для забавы Царя. Бывши одних с Долгорукими лет, Царь находил более удовольствия в разговорах и шутках с ними, нежели в важных занятиях, какия советовал ему Меншиков. В обществе Долгоруких с Царем явилась короткость, так, что Царь не мог уже без них обойдтись, особливо без молодого Долгорукого. Едва оправился Меншиков, как начал снова строгий надзор за всеми окружающими Царя, не одобрил, что допустили принцессу Елисавету часто посещать юного государя, дал разуметь ей, что частыми беседами с [153] племянником отвлекает она его от ученья и что она должна ограничиться свиданиями с ним в праздники. Но Меншиков все еще ничего не подозревал касательно дружбы Царя с молодым Иваном Долгоруким, не считая отца его довольно смелым что либо предпринять, ни сына довольно ловким внушить Царю решимость избавиться от принуждения, в каком его держали. Меншиков обманулся своею проницательностью и своим предубеждением в сем случае, ибо хотя действительно Долгорукие были не важны сами по себе, но обладали всеми свойствами, потребными вести интригу, придуманную людьми, более их хитрыми. Остерман, министр умный и просвещенный, знал их за таких, и ждал только для внушения им желания погубить Меншикова, коим был он недоволен 9, удобного случая. Он выбрал время, когда Царь был в Петергофе 10, куда увезли его под предлогом занятия охотою. Остерман, находя cиe время удобным для исполнения своего плана, переговорил с сенаторами и гвардейскими офицерами, узнавая их наклонность. Видя в каждом отдельно расположение на все решиться, только бы избавиться от тирании Меншикова, он сообщил другим свой проэкт и отдельно каждого вразумил что надобно делать. Начал он внушением князьям Долгоруким, для увлечения их в [154] предположенные уже им с сенаторами и гвардейскими офицерами меры, что еслибы могли они воспрепятствовать супружеству Царя с дочерью Меншикова, все порадовались бы союзу его потом с княжною Долгорукою. Далее говорил он, что надлежало только убедить Царя удалиться тайно от Меншикова и явиться Сенату, который Остерманом будет вполне собран в загородном доме канцлера графа Головкина, в 2-х лье от Петергофа. Молодой Долгорукий, ободренный отцом, взял на себя обязанность привезти Царя. Он всегда спал в комнате Е. В., и едва увидел он, что все заснули, то предложил Царю одеться и выпрыгнуть в окошко, ибо комната была в нижнем этаже и невысоко от земли. Царь согласился и выскочил таким образом из комнаты так, что стража, охранявшая дверь, ничего не заметила. По садам перебежал Царь с Долгоруким на дорогу, где ждали его офицеры и чиновники. С торжеством препроводили они его в Петербург, куда Меншиков, уже поздно узнавший об удалении Царя, поспешил за ним. Найдя по прибытии в Петербург все караулы перемененными и гарнизон под ружьем без его приказа, отправился он в свой дворец, желая сообразить, что надобно было ему делать? При входе арестовал его отряд гренадеров, окружавший дом его. Он просил позволения переговорить с Царем, но ему предъявили приказ царский отправиться на другой день в свое поместье Раненбург, со всем семейством. Офицеры, у коих под стражей находился Меншиков, обходились с ним весьма вежливо, и сказали ему, что он может взять с собою драгоценнейшия вещи и столько служителей, сколько ему угодно. Он так и поступил, хотя и сомневался, что его окружают хитрою [155] сетью, но он выехал однакож из Петербурга днем, в богатых каретах, с обозом и свитою столь великими, что поезд его походил более на шествие министра, нежели отправление преступника, осужденного в ссылку.
Арестованный от имени Царя, Меншиков сказал офицеру, его арестовавшему: «Я виноват, и сознаюсь в том, что я заслужил наказание, но не Царь осудил меня!». Проезжая улицами Петербургскими, он кланялся направо и налево из своей кареты, и видя в сбежавшихся толпах народа своих знакомых, прощался с ними так весело, что никто не заметил в нем ни малейшего смущения. Но едва отъехал он две лье от Петербурга, как встретил его отряд солдат, и офицер, им начальствовавший, потребовал у него именем Царя ленты орденов св. Александра 11, св. Андрея, Слона, Белого Орла и Черного Орла. «Я ожидал, — отвечал Меншиков, — что их у меня потребуют, и положил их для того нарочно в особую коробочку поближе — вот она: тут найдешь ты их все. Если ты, кому препоручили отнять их у меня, будешь со временем облечен ими, научись из моего примера, как мало служат они к нашему счастию». Иногда случалось прежде, что Меншиков в торжественные дни вдруг надевал все свои ордена. Все кресты орденов его были кроме того украшены дорогими брилльянтами. Никогда не видали другого человека, столь великолепно одетого. Взявши у Меншикова коробочку с орденами, офицер сказал, что препоручение его не ограничивалось отобранием орденов, но что [156] ему приказано отослать все экипажи и всех слуг, с Меншиковым бывших, пересадить его самого, жену его и детей, из карет в повозки, для того приготовленные, и на них довезти их в Раненбург. «Исполняй свою должность, я на все готов. — отвечал Меншиков. — Чем больше у меня отнимут, тем меньше останется мне забот. Скажи только тем, кто возмет отнятое у меня, что я нахожу более достойными сожаления их, нежели себя». Потом вышел он спокойно из кареты, и садясь в покрытую повозку, для него изготовленную, шутливо сказал: «Да, здесь еще гораздо удобнее, нежели в карете!». В таком бедном экипаже довезли его до Раненбурга 12, в сопровождении жены и детей, бывших в особенных повозках. Только случайно мог он их видеть дорогою, ибо ему не позволяли с ними говорить, когда ему хотелось. Но находя украдкою к тому случаи, Меншиков ободрял их своими речами, столь же христианскими, сколь и героическими, прося мужественно претерпевать бедствие, тяжесть коего, говорил он, гораздо легче переносить, нежели бремя правления государственного.
Хотя считают около 150 лье расстояния от Москвы, где находился тогда Царь, до замка Раненбургского, где содержался тогда Меншиков, но враги все еще считали его слишком близким к Царю и боялись его хитростей, почему и решились послать его [157] далее, слишком за 1 500 лье, в пустыню, называемую Иконна (Iconna, Кондия?), на краю Сибири. Отправили его туда с женою, детьми и восмью слугами, назначенными для прислуги Меншиковым в ссылке.
Княгиня Меншикова 13 в самых юных летах и среди величайшего блеска знатности всегда отличалась своими добродетелями, кротостью, благочестием и множеством благодеяний бедным. Она умерла на дороге между Раненбургом и Казанью, где ее и похоронили. Заступая место священника при ее смерти, супруг ее показал при сем случае более скорби, нежели при потере почестей и свободы. Но он не упал под бременем горести и спокойно продолжал путь свой от Казани до Тобольска, столицы Сибири, где весь народ, предуведомленный об его прибытии, нетерпеливо ожидал минуты, когда увидит человека, перед которым еще столь недавно трепетали сильные. Два первые предмета, представившиеся зрению Меншикова, были два чиновника, сосланные им в Тобольск. Они осыпали его упреками. Не останавливаясь на пути до тюрьмы, куда везли его, Меншиков обратился к одному из ругателей и сказал: «Если в том состоянии, в каком я нахожусь, ты не находишь другого средства удовлетворить себя, кроме оскорбительных ругательств — продолжай: я выслушаю тебя не порицая твоей досады. Мщение твое справедливо, но оно недостойно человека, которым пожертвовал я только политике, ибо считал тебя чиновником с [158] достоинствами, но видел, что ты не согласишься с моими намерениями. Что касается до тебя, — сказал он, обращаясь к другому, — право, я не знал что ты здесь находишься, и не моя вина что ты сделался несчастлив; припиши бедствие свое какому нибудь тайному врагу твоему, бывшему в моем доме или в моей канцелярии, который именем моим удалил тебя, когда я и не думал о том. Не зная причин твоего отсутствия, и размышляя иногда почему я тебя не вижу, я чувствовал даже тайную досаду против тебя. Впрочем, если удовлетворяя твоему неудовольствию, ты вздумаешь обременять меня еще большими упреками и ругательствами, продолжай, мой друг — я согласен!». Тут один из ссыльных, одушевляемый таким же, как его товарищи негодованием, пробился сквозь народную толпу, схватил ком грязи и бросил в сына Меншикова и сестер его. Меншиков обратился к нему и сказал: «В меня надобно было бросить; если ты требуешь возмездия, требуй его от меня, но оставь в покое бедных, невинных детей моих!».
Во время кратковременного пребывания, какое позволили ему в Тобольске, Меншиков заботился только о средствах смягчить лишения и нужды, которым, как он предвидел, подвергнутся он и семейство его в ужасной пустыне, куда должно было препроводить их. Вице-король Сибирский прислал ему в тюрьму 500 рублей. Царь приказал выдать сию сумму Меншикову на содержание его с семейством. Меншиков отвечал принесшему деньги, что царская милость будет для него бесполезна в такой стороне, где с деньгами делать нечего, если не позволять ему употребить деньги в Тобольске на вещи, необходимые для облегчения жребия его в дикой [159] стране, куда его везут. Просьбу сию удовлетворили, и он купил себе топор и другия орудия для рубки и обработки деревьев и для обработывания земли; запасся также разного рода семянами для посева, сетьми для рыбной ловли и некоторым количеством мяса и соленой рыбы, дабы просуществовать, пока хозяйство, какое хотел он устроить, будет прокармливать его с семьею. Остаток денег, по его приказанию, был раздан бедным в Тобольске.
Из сей Сибирской столицы повезли его и детей, в маленькой открытой повозке, везомой одною лошадью, а в иных местах собаками, до Березова 14. Перед отъездом из Раненбурга сняли с Меншикова его обыкновенное платье, и вместо того дали ему мужицкое, а также одели и детей его в бараньи шубы и шапки, под которыми были скрыты каштаны грубого сукна. Путешествие Меншикова от Тобольска до Березова продолжалось пять месяцов, в течение коих беспрерывно переносили странники ужасы климата, но здоровье Меншикова и детей его от того не расстроилось, хотя дети его были весьма нежного сложения. Однажды, когда остановились в хижине какого-то Сибиряка, бывшей на пути, вошел в ту же хижину офицер, возвращавшийся из Камчатки, куда послан он был в царствование Петра I-го, для исполнения коммиссии, касавшейся путешествия Беринга 15 и открытий, какия препоручено было ему [160] сделать по берегам Охотского моря (mer d'Amours). Офицер этот был некогда адъютантом князя Меншикова и не узнал его, обросшего длинною бородою и в мужицком платье. Меншиков, напротив, тотчас узнал его и назвал по имени. Офицер спросил: по какому случаю знает он его имя и кто он такой? «Да, разве ты не узнаешь меня, Александра?» — сказал Меншиков. «Какого Александра?» — сердито вскричал офицер. «Александра Меншикова», — отвечал ему мнимый мужик. «Уж очень я знаю Его Светлость и должен знать — сказал офицер, — да ведь он не ты». «Нет! Это я сам», — отвечал Меншиков. Офицер, почитая подобную встречу вовсе невероятною, подумал: не с ума ли сошел этот мужик? и не заботился о словах его. Тогда Меншиков взял офицера за руку, отвел к окну, которым проходил в хижину свет, и сказал: «Вглядись в меня хорошенько и припомни черты твоего прежнего генерала!». Офицер, посмотревши внимательно несколько времени, начал узнавать Меншикова и с изумлением воскликнул: «Ах! князь! Каким событием подверглись вы, Ваша Светлость, печальному состоянию, в каком я вас вижу?». «Оставим князя и светлость», — прервал его Меншиков. «Я теперь бедный мужик, каким я родился. Господь, возведший меня на высоту суетного величия человеческого, низвел меня в мое первобытное состояние». Все еще сомневаясь в том, что слышит и видит, и заметив в углу молодого мужика, который подшивал нитками подошвы [161] поношенных сапогов своих, офицер тихонько спросил у него: «Не знаешь ли ты человека, с которым я сей час говорил?». «Да, знаю, — гордо и угрюмо отвечал молодой мужик, — он мой отец Александр; разве и ты также не хочешь узнавать нас в нашем несчастии, ты, который так долго и так часто ел хлеб наш?». Слыша слова сына, отец велел ему замолчать, и попросивши офицера подойдти к себе, сказал ему: «Извини, брат 16, несчастному юноше грустную досаду его. Этот молодец точно сын мой, которого прежде часто качал ты на своих коленях. Вот и дочери мои», — прибавил он, указывая на двух молодых крестьянок, сидевших на полу. Между ними стояла деревянная чашка с молоком, в котором размачивали оне куски сухарей и ели деревянными ложками. «Старшая из них имела честь быть невестою императора Петра II-го», — продолжал Меншиков. При неожиданном имени Царя офицер смешался. Меншиков заметил его смущение и продолжал: «Ты удивляешься и не знаешь что подумать о моих речах, потому что ты не знаешь, что произошло у нас в государстве в эти три года, которые провел ты за 2 500 лье от столицы, но удивление твое прекратится, когда рассказать тебе обо всем». Тут начал он [162] пересказывать печальные приключения, последовавшия одно за другим в России с 1725 по 1728 год. Начавши смертью царя Петра I-го, о чем офицер еще не знал, перешел он к тому, как Екатерина, пережившая своего супруга, воцарилась, объяснил участие, какое принимал в сем событии, пересказал подробности дел после ее кончины и восшествие на престол юного внука Петрова. Он присовокупил рассказ об обручении старшей своей дочери с Царем, не скрывая, что именем будущего зятя своего захватил он верховную власть, употреблял ее насильственно, принужденный по необходимости совершать преступление за преступлением, дабы поддержаться на степени власти, им достигнутой. Когда дошел он до сего места в рассказе, то глубоко вздохнул и сказал: «Я думал, что от людей мне уже нечего опасаться и остается спокойно наслаждаться плодами забот моих, или лучше моих преступлений, когда вероломные Долгорукие, одушевленные и руководимые иноземцом (графом Остерманом), еще более их вероломным, в одно мгновение низвергли меня с высоты величия в то бедственное состояние, в каком ты меня видишь: я заслужил его — признаюсь в том пред Богом и перед людьми! Дивись превратности дел человеческих: я родился мужиком, и вот теперь я более прежнего бедный мужик, после того, когда я восходил на высочайшую степень славы, богатства и могущества. Но лишение всех благ земных и свободы не причиняет мне никакой скорби, а вот (он указал на детей своих со слезами), вот, — продолжал он, и голос его прервали рыдания, — предметы печали моей — видеть их, невинных, несчастными, их, рожденных в изобилии, видеть их всего лишенными, разделяющими со мною наказаниe [163] за мои преступления, когда они не участвовали в них! Если справедливо, что в здешнем мире жизнь представляет беспрерывные перевороты, надеюсь, правосудное небо возвратит их некогда в недра отечества и нынешнее бедствие послужит им только уроком, что должно удерживать свои страсти и желания в пределах чести! (Предчувствие его исполнилось). Ты едешь отдать отчет в своем деле и будешь иметь сношения с Долгорукими. Ты не найдешь в них людей исполненных любви к отечеству 17, имеющих необходимые качества для исполнения славных предположений императора Петра I-го. Скажи им, что на обратном пути своем видел ты меня, и что трудности путешествия, когда беспрерывно подвержен я свирепству здешнего климата, не только не ослабили моего здоровья, но кажется еще укрепили его, так, что никогда не был я так здоров, как ныне, и в неволе моей наслаждаюсь свободою духа, которой не знал я, когда правил делами государства». Офицер, которому события, рассказанные Меншиковым, были неизвестны, слушал их с таким же изумлением, как и жадностью, и все таки почел бы он их бреднями больного воображения, еслибы солдаты, под стражею коих находился Меншиков, не подтвердили ему истины всех его рассказов, по мере того, как офицер спрашивал их. Грустно расстался он с Меншиковым, и прежде отъезда своего видел, как с [164] ясным и смеющимся лицом сел Меншиков в небольшую открытую повозку, в которой совершил большую часть своего пути. Офицер не мог отказать в слезах бедному состоянию, в коем нашел Меншикова и его семейство, не без удивления видя его более великого в крайнем бедствии, нежели прежде в благоденствии. Долго провожал его взорами своими офицер.
Едва прибыл Меншиков в место своей ссылки, как начал помышлять о средствах усладить суровость ее. Он нарубил деревьев, для постройки дома, удобного более Сибирских хижин, из коих одну отвели ему на житье. Не только заставляя работать восмерых своих мужиков, которых позволили ему взять с собою, но и сам работая неутомимо, он трудился беспрерывно с топором в руках наряду с ними. Устройство жилища начал он построением часовни и к ней приделал сени и четыре комнаты; в одной из них поместился он с сыном; дочери его были в другой; мужики служители в третьей, а четвертая служила для складки припасов. Старшая дочь, бывшая невеста Царя, приняла на себя, вместе с одною крестьянкою, заботы о приготовлении для всех кушанья, а вторая дочь (ныне супруга г-на Бирона) починку платья и мытье белья, также с помощью одной крестьянки.
Какой-то добродетельный друг, имени коего ни Меншиков, ни его дети никогда не могли узнать, нашел средство доставить им из Тобольска, через степи, какия лежат далее к северу, быка, четырех коров и птицу всякого рода, так, что из всего образовался хороший скотный дворик. Меншиков устроил кроме того достаточный огород, так, что у семейства его целый год были овощи. Все [165] находившиеся в доме его должны были ежедневно присутствовать при молитве в часовне, отправляемой постоянно четыре раза в день, по утру, в полдень, вечером и в полночь. Таким образом полгода прожил Меншиков в своей ссылке не смущаясь духом, когда вдруг дети его заболели оспою. Она началась с старшей дочери. За неимением лекаря и священника, отец заступал ей место того и другого, и тщетно употреблявши средства, какия считал приличными для исцеления больной, он увещевал ее встретить смерть с верою и мужеством христианки и героини. Дочь отвечала ему, что она не только не боится перехода от сей жизни в другую, но даже желает, чтобы час кончины ее настал скорее: и он не замедлил. Изгнанница скончалась на руках отца своего. Он изъявил тяжкую горесть свою только тем, что когда скончалась дочь его, преклонил он лицо свое на минуту к лицу умершей дочери, а потом обратясь к другой дочери своей и сыну, при том бывшим, твердым голосом сказал им: «Научитесь умирать не скорбя о суете мира сего!». Потом запел он с людьми своими молитвы, которые по обрядам Греческой церкви поются над покойником. По прошествии суток, он перенес тело дочери с одра, на котором скончалась она, в часовню, где и похоронил ее своими руками. Брат и сестра несчастной княжны не замедлили подвергнуться болезни, погубившей ее. Отец был врачем их и беспрестанно сидел подле них. Труды при таком бедствии разрушили его здоровье, так, что он терзался после сего медленною лихорадкою, через месяц доведшею его до гроба. Он все еще ходил, или лучше сказать, влачился, пока силы ему позволяли, но видя себя наконец совершенно истощенным, [166] призвал он детей своих и сказал им спокойно, так, что они думали, что смерть его совсем не столь еще близка, как он воображает себе: «Дети мои! Я приближаюсь к моему последнему часу. Никогда не помышлял я о смерти прежде, пока не был здесь, и ничего не представляла бы она для меня кроме утешения, еслибы являясь пред лицом Господа я должен был отдать ему отчет только о времени, протекшем в моей ссылке. Ум, а паче вера, пренебрегаемая мною во дни моего благоденствия, вразумляют меня, что если правосудие Божие безконечно, то и милосердие его, на которое я уповаю, также беспредельно. Совершенно довольный расстался бы я с миром и с вами, еслибы оставил я здесь только пример добродетелей. Сердца ваши доныне были чужды разврата, пребывают невинны, и вы легче сохранили бы невинность свою среди сих пустынь, нежели там, в мире. Потому не желаю я даже возврата вашего туда, и всегда прошу вас вспоминать о примере, который подавал я вам здесь в заточении. Может быть, не один раз будете вы сожалеть об нем среди сует большого света 18. Силы оставляют меня. Приближьтесь, дети мои, чтобы я мог благословить вас!». Он хотел протянуть руку свою, но сил у него недостало; голова его упала на подушку; легкия судороги сжали его тело и он скончался. Дети похоронили его в часовне подле дочери, по желанию, какое многократно изъявлял он в последние дни жизни. [167]
По смерти Меншикова и старшей дочери его, офицер, под надзором коего находилось cиe несчастное семейство, видя что ему нечего более опасаться интриг от двух остальных сирот, его составлявших, сам начал стараться об устройстве хозяйства, начатого отцом их. Он дал им притом несколько более свободы, нежели имели они прежде, позволяя иногда прогуливаться вне селения и от времени до времени бывать у обедни в городской церкви. Однажды, когда княжна Меншикова шла по дороге, ведущей из домика их в церковь, она заметила, проходя близко мимо одной из хижин, человека, который выставил голову в окошко хижины. Она не обратила большего внимания, считая глядевшего в окно каким нибудь бедным мужиком, ибо он был с длинною бородою и в мужицкой шапке. Она заметила однакож, что мужик, не распознавший ее с начала в ее крестьянской одежде, показал вглядевшись ближе в нее знаки внезапного изумления, которого не постигала она причины. Возвращаясь из церкви домой, принужденная идти прежнею дорогою, она увидела незнакомого мужика в прежнем положении и могла видеть по выражению лица его желание начать с нею разговор. Она отдалилась немного от хижины, избегая каких нибудь шуток, может быть, не совсем благопристойных, которых, как всякой молодой девушке свойственно, она боялась. В желании незнакомца поговорить с нею не ошиблась она: мнимый мужик был князь Долгорукий, узнавший ее, и полагавший, что и она также его узнала. Подумавши, что она нарочно свернула с дороги для избежания разговора с человеком, бывшим виною ее несчастия и заслуживавшим негодование с ее стороны, он назвал ее по [168] имени. Княжна изумилась, слыша свое имя в таком месте, где она почитала себя совершенно незнаемою. Остановясь, дабы разглядеть внимательнее того, кто произнес ее имя, она хотела уже продолжать свой путь, когда незнакомец сказал ей: «Княжна! Для чего вы бежите? Неужели должно сохранять неприязнь в тех местах, где, и в том состоянии, в каком мы теперь находимся?» Слово: неприязнь, возбудило любопытство юной княжны и она подошла разпознать поближе мнимого мужика, с ней говорившего. «Кто ты? — сказала она ему. — И какая причина мне ненавидеть тебя?». «Разве ты не узнаешь меня?» — отвечал ей мужик. «Нет!» — сказала она. «Я князь Долгорукий!». При имени Долгорукого, изумясь, смешавшись, княжна приближается, вглядывается в физиогномию незнакомца, и ей кажется, что она узнает действительно Долгорукого. Невольно восклицает она: «В самом деле, мне кажется, что ты Долгорукий! Давно ли, каким преступлением против Бога и Царя увлечен ты сюда?». «Не говори о Царе, — отвечал Долгорукий, — он скончался через неделю после обручения с моею дочерью, которую видишь ты здесь умирающую, простертую на бедном одре. Ты кажешься удивленною? Разве ты не знаешь всех подробностей последних событий?». «Я вижу, что ты только что приехал сюда, — отвечала Меншикова, — как хочешь ты, чтобы в здешних пустынях, где нет у нас сообщения ни с кем в мире, мы знали, что там далеко делается?». «Да, правда, — сказал Долгорукий, — знай же, что царь Петр скончался. Трон его заняла принцесса, которой мы предложили его, вопреки прав законной наследницы, потому только, что не знали ее характера и из-за нее думали [169] править государством. Как жестоко обманулись мы! Едва приняла она власть, дела наши причтены были нам в преступление и мы посланы умереть в здешней пустыне! Нас везли сюда жестокие гонители и враги наши, как величайших злодеев — лишали нас даже самого необходимаго в жизни. Жена моя умерла дорогою, дочь моя умирает, и конечно, не избегнет смерти. Но не смотря на бедствие, в каком я нахожусь, я надеюсь еще дожить до того, что увижу здесь врагов моих, погубивших по злобе своей меня и мое семейство!».
Видя, что Долгорукий воспламенился яростью, казалось, забыл об ее присутствии и вышел из себя, Меншикова спешила удалиться. Возвратясь домой, в присутствии офицера, у которого были она и брат ее под стражею, рассказала она брату о встрече своей и обо всем что слышала. Всегда одушевляемый духом мщения против Долгоруких, выслушав с величайшим удовольствием рассказ об их бедствиях, брат княжны смеялся тому, что она убежала столь поспешно, не узнала ничего более, не плюнула на своего врага 19, как он того стоил, и в жару гнева своего прибавил он, что не разделается с злодеем своим так легко, если только будет ему случай с ним встретиться. Это ожесточение навлекло на Меншикова выговор офицера, [170] который опасаясь, чтобы юный страдалец, за поступки которого он отвечал, не исполнил на деле угроз своих, объявил, что он не позволит впредь ни ему, ни сестре его свободы, какою пользовались они со времени кончины отца своего; что еслибы отец их был еще жив, то вместо одушевления злобою против Долгоруких, он, конечно, пожалел бы о бедственном состоянии, в каком они ныне находятся. Меншиков, пристыженный выговором и неуместным гневом своим, обещал, если встретится с Долгорукими, быть скромным и стараться даже убегать встречи с ними. Он держал слово свое, до тех пор, пока наконец офицер, посланный от Двора привезти его обратно в Россию, вместе с сестрою, явился к ним известить их, когда они меньше всего о том помышляли, что царица Анна Ивановна возвращает им свою милость и свободу. Первое дело Меншиковых после сего известия было идти в городскую церковь и благодарить Бога. Возвращаясь домой проходили они мимо хижины Долгорукого и увидели старого князя. Выставив из окошка избы своей голову, призывал он их, хотя они не отвечали ему ни слова. «Неужели вы еще сохраняете злобу против меня в нынешнем нашем состоянии?» — сказал он им наконец. «Если ваш пристав дозволяет вам несколько свободы, которой совершенно лишают меня, подойдите ко мне, поговорим, утешим взаимно друг друга сходством жребия нашего и рассказом о наших бедствиях». Меншиков подошел к окну и сказал ему: «Признаюсь, я сохранял еще злобу, но видя тебя в несчастном состоянии твоем, чувствую, что ненависть погасла в душе моей, и я прощаю от всего сердца, тем более, что покойный отец мой простил тебя. [171] Может быть, за пожертвование им Богу всех его горестей одолжены мы теперь нашею свободою, и тем, что нас снова призывают ко Двору». «Да разве вы получили позволение туда возвратиться?» — спросил их Долгорукий, несколько удивленный и с глубоким вздохом. «Да, — отвечал Меншиков, — и чтобы нам не причли в вину, что мы говорили с тобой, не почти неприязнью, если мы принуждены удалиться». «Когда же вы едете?» — спросил Долгорукий. «Завтра, — отвечал Меншиков, — с тем офицером, который привез нам милость Царицы, и для возвращения нашего приготовил телеги немного получше прежних, в каких мы сюда приехали». «Прощайте-же, — сказал им Долгорукий, — желаю вам счастливого пути. Забудьте все причины неприязни, какия можете вы иметь против меня. Вспомните иногда о несчастливце, которого оставляете здесь, бедняка, лишенного всех необходимостей в жизни которого вы никогда более не увидите. Чувствую, что мы погибнем под бременем нашего бедствия! Говорю вам истину, и если вы еще сомневаетесь, подойдите, взгляните в окошко, посмотрите на сына моего, дочь мою, невестку: вот они все лежат на полу, удрученные болезнью, которая лишила их сил держаться на ногах — не откажите им в утешении — проститесь с ними!». Меншиков и сестра его не могли видеть сего печального зрелища не тронувшись им. Они сказали Долгорукому, что не могут, не подвергая себя обвинению, говорить в пользу его там, куда они возвращаются, но что оставляя место ссылки желают доставить ему все что могут для услаждения его бедствий, и потому отдают ему домик, построенный их отцом. «Он довольно удобен для житья, — говорили они, — и при нем есть маленькое хозяйство, [172] скотный дворик, птичник, запасы, присланные от добрых людей, которых и имен мы не ведаем, не зная, кого должны мы благодарить за благодеяние, нам оказанное. Примите подарок наш с таким же добрым расположением сердца, с каким мы вам отдаем его. Завтра вы можете уже перейдти в новый дом ваш, потому что мы едем завтра рано по утру». Действительно, на другой день рано утром Меншиковы пустились в путь на столицу Сибири Тобольск. Ничего не случилось с ними замечательного в дороге, кроме того, что они не переменили своего мужицкого платья во все время путешествия от Березова до Тобольска 20. Когда прибыли они в Москву, их едва могли узнать: так они переменились 21. Царица встретила их изъявлениями удовольствия и милости. Она взяла к себе княжну Меншикову во фрейлины, а потом выдала ее за Бирона, брата великого каммергера Российского Двора и в последствии герцога Курлянского. В описях имения и бумаг Меншикова нашли, что у него находились значительные суммы в банках Амстердамском и Венециянском. Русские министры неоднократно требовали выдачи сих сумм, на том основании, что все имение Меншикова принадлежало правительству Русскому по праву конфискации. Но требования не были исполнены, ибо директоры [173] банков, строго следуя правилам своих заведении, отказывались отдать капиталы кому бы то ни было, кроме того, кто положил их, и отдали их тогда только, когда уверились, что наследники Меншикова были на свободе и могли распоряжать своим достоянием. Полагали, что сии капиталы, простиравшиеся более нежели на пол-милльона рублей, обращены были в приданое княжне Меншиковой, и что сему обстоятельству юный князь Меншиков одолжен был местом штабс-капитана гвардии и получил пятидесятую часть недвижимых имений, коими обладал его отец.
Кто не вполне знает изумительные события, совершившияся в России в царствование Петра I-го, государя во всем необыкновенного, тот почтет все описанное здесь романом, придуманным для удовольствия читателей, а не истинною историею. Но напротив, здесь не приведено ни одного обстоятельства, которое не было бы решительно достоверно. Что касается до разговоров, здесь помещенных, они взяты из того, что молодой Меншиков и сестра его, г-жа Бирон, пересказывали особам, заслужившим их полную и совершенную доверенность, имевших попечение о воспитании их с самого нежного детства и бывших потом наставниками их по возвращении ко Двору. Разговор офицера, встретившего князя Меншикова на дороге из Тобольска в Березов заимствован из рассказа особы, которой передал сей разговор сам офицер, по возвращении своем в Москву.
Комментарии
1. Любопытный отрывок сей взят из записок о России Вильбуа, находящихся в рукописи в Парижской Королевской Библиотеке, где списаны оне были одним из почтенных любителей отечественной истории, который дозволил нам пользоваться своим списком, за что долгом поставляем принеси нашу благодарность. Вильбуа, родом Француз, урожденец Нижней Бретани, был вице-адмиралом в Русской службе, вступив в оную при Петре Великом; в 1747 г. пожалован он был орденом св. Александра Невского и умер в 1760 году. Он был женат на дочери известного пастора Глика, Елисавете Ивановне. Сын его, Александр Никитич, отличный артиллерист, ген. лейтенант с 1756 г., участвовавший в Семилетней войне, возведенный императором Петром III-м в генерал-фельдцейхмейстеры, бывший директором Инженерного Корпуса и кавалером орденов св. Андрея, св. Александра Невского и св. Анны, умер в 1781 г. Записки Вильбуа весьма замечательны, хотя во многом неверны и ошибочны, как можно заметить и в предлагаемом отрывке, но мы не хотели изменять рассказа самовидца и современника и старались даже соблюсти и простоту слога оригинала в переводе. Р. Р. В.2. Никто, даже и сам он, достоверно не знал года и дня его рождения, как и многие в старину из простолюдинов в России, потому что в то время не было метрических книг. Лет 25 тому царь Петр приказал священникам держать записки о рождении и похоронах прихожан, а до сего указа дни рождений самых почетных особ можно было знать разве по частным отметкам отцов семейств. Прим. Соч.
3. Кремль, обширная площадь перед царскими палатами, в ограде своей заключающая не только дворец царский, но и множество строений, где находятся коллегии, или главные присутственные места Русской Империи. Прим. Соч.
4. В совершенном возрасте и потом в старости не осталось никаких следов, по коим можно было заключать о красоте Меншикова в юности, и никто не мог бы подумать, смотря на него, что красота была началом его Фортуны. Прим. Соч.
5. Он не умел ни читать, ни писать, и выучился только плохо подписывать свое имя. Но в присутствии людей, не знавших о том, скрывал он свою безграмотность и показывал вид, будто читает бумаги. Здесь нашел он потом большое пособие при затруднительных обстоятельствах, ибо когда уличали его собственными его приказами в похищении огромных сумм и притеснениях за то, он утверждал, что не умея ни читать, ни писать, не знает содержания подписанных им бумаг. Прим. Соч.
6. Честолюбие и тщеславие его простирались даже до требования ордена св. Духа, о чем и начинал он переговоры при Французском Дворе. Но ему отвечали, не упоминая о том, что сей орден дается только людям знатного рода, будто для сего надобно быть Католической веры. Пр. Соч.
7. Канцлер и другие сенаторы не соглашались с Меншиковым и желали возвести на престол внука Петра I-го; видя себя стесненными, угрожаемыми Меншиковым, они хотели требовать мнения сената, даже некоторые предлагали отворить окно и спросить у народа, толпами собравшегося около дворца, но Меншиков ввел в залу вооруженных офицеров, бывших в передней, и не допустил открыть окно, говоря хладнокровно, что на дворе не лето, и что лучше всего передать власть Екатерине, и немедленно отправить к ней депутацию с известием о том, что и было исполнено, так, что никто не осмелился более противоречить. Пр. Соч.
8. Министром был граф Рабутин (de Rabutin), сын генерала, природного Француза, умершего в службе Императорской, родня покойного епископа Люсонского (évêque de Luçon), и полномочный посол Императора при Русском Дворе. Он был весьма умен. Я видел многия из писем его на Французском языке, и еслибы напечатать их, как напечатаны письма родственника его, г-на Бюсси-Рабутена, и г-жи Севинье, то увидели бы, что он не ниже их был в даровании писать письма. Он любил наслаждения жизни и не отказывал себе в них, что и сократило дни его. Пр. Соч.
9. В следствие противоречия при одном из совещаний, когда Меншиков погрозил ему, что при другом подобном случае, он велит казнить его. Прим. Соч.
10. Петергоф увеселительный дворец царский, в 6-ти лье от Петербурга. Сады его великолепны; они устроены по образцу Версальских, но превзошли бы их, еслибы Петр I-й прожил долее, ибо положение места и вода давали к тому все средства. Прим. Соч.
11. Орден св. Александра, второй в России; лента его огненного цвета и ее носят с лева на право. Прим. Соч.
12. Раненбург, поместье, с великолепным замком, между царством Казанским и Украинскою областью. Меншиков правильно укрепил сей замок и учредил там ярмарку, на которую всякий год езжал он в Июне месяце. Татары из всех орд, Персияне, казаки и Руские съезжались тогда сюда торговать товарами своих земель. Прим. Соч.
13. Она была из почетного в Poccии рода Арсеньевых и прекрасна, но сестра ее, напротив, была весьма некрасива, хотя так же умна, как безобразна собою. Прим. Соч.
14. Здесь и в других местах в подлиннике сказано: Якутск (Iakoutsk), вместо: Березов. Ошибка явная. Прим. Пер.
15. Беринг был Датчанин, капитан в морской службе у Петра I-го, который послал его в Камчатку, учредить на Охотском море судоходство и построить корабли, на коих можно б было осмотреть тамошние места и узнать: соединяется ли земля за Камчаткою с Америкою и есть ли там, как утверждали многие, проезд из Ледовитого в Северное море? Прим. Соч.
16. В Русском языке есть разные ласковые выражения. Говоря с человеком старее летами, обыкновенно называют его: батюшка, а старуху: матушка, то есть: mon père и ma mère; человеку одинаких лет говорят: брат, т. е. frère. Taкия выражения употребляются даже между незнакомыми. Учтивое употребление множественного числа говоря одному лицу, ввелось при Русском Дворе со времен императрицы Анны Ивановны, а до того времени и низший говоря с высшим употреблял простое: ты. Прим. Соч.
17. Всегда надобно уменьшать несколько смысл того, что говорит недруг о своем недруге. Долгорукие не были такими бездарными людьми, какими представлял их Меншиков, и легко видеть, что пристрастие входило в речь его. Прим. Соч.
18. Возвратясь ко двору, княжна Меншикова (ныне г-жа Бирон) признавалась одной из своих подруг, что часто бывали ей случаи вспоминать о сих словах отца ее. Пр. Соч.
19. Плевать на кого, по Французски не имет того смысла какой придают ему в Русском языке. Русские, даже почетные люди, употребляют сии слова, выражая ими презрение к кому нибудь. Оно происходит (как говорили мне) от того, что в старину, разсердясь, Руские плевали друг на друга, но потом сменили это слишком выразительное изъявление гнева более скромным образом, и плюют на землю, сопровождая такой знак презрения бранью. Прим. Соч.
20. Княжна Меншикова (ныне г-жа Бирон) хранила, как драгоценность, сию одежду в богатом сундуке и каждую неделю раскрывала сундук и смотрела на нее. Прим. Соч.
21. И брата и сестру нельзя было узнать; они выросла почти на пол-фута и черты лица их изменились сообразно тому; не менее перемены было и в их характере; прежде были они горды, тщеславны, но сомневаюсь, чтобы теперь нашли кого нибудь скромнее и любезнее их. Прим. Соч.
Текст воспроизведен по изданию: Краткий очерк, или анекдоты о жизни князя Меншикова и его детях // Русский вестник, № 2. 1842
© текст - ??. 1842
© сетевая версия - Strori. 2016
© OCR - Strori. 2016
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Русский вестник. 1842
© текст - ??. 1842
© сетевая версия - Strori. 2016
© OCR - Strori. 2016
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Русский вестник. 1842
Публикация 1991-1992 гг.
ФРАНЦ ВИЛЬБУА
РАССКАЗЫ О РОССИЙСКОМ ДВОРЕ
Франц (Никита Петрович) Вильбуа был выходцем из Франции, где начал морскую службу 1690 году. Через два года в ходе морского сражения он попал в плен к англичанам, которым был затем принят на службу. В начале 1698 г. из Англии в Голландию была послана эскадра чтобы перевезти Петра I со свитою в Лондон. Вильбуа находился на одном из ее военных кораблей. Он понравился царю за смелость и находчивость, проявленные во время шторма после чего был принят на русскую службу (из прошения об отставке, поданного Вильбуа Елизавете Петровне в 1746 г., следует, что время его поступления на российскую службу — 12 октября 1696 г., но это описка) 1. Вильбуа сопровождал Петра I в Англии и Голландии я далее, тоже почти постоянно, находился при царе, отлучаясь лишь для выполнения его поручений.В 1699 г. он дважды был с Петром I в Воронеже, оттуда ездил с ним в Азов и на закладку Таганрога, ходил на русском корабле (при посольстве думного дьяка Е. И. Украинцева в Турцию) до Керчи. Петр I ценил его и доверял ему важные дела. О царском расположении свидетельствует и тот факт, что царь женил его на старшей дочери пастора Глюка, в семье которого воспитывалась Марта Скавронская (будущая Екатерина I).
Вильбуа участвовал в событиях Северной войны: первом походе под Нарву в 1700 г., поездке 1701 г. в Соловецкий монастырь, взятии Нотебурга (Шлиссельбурга) в 1702 г., Канцев (Ниеншанца) в 1703 г., Нарвы в 1704 г., был с царем в 1710 г. под Выборгом и в 1711 г. в Прутском походе, а в 1712-1713 гг. находился в составе русской армии, действовавшей в Померании, затем в 1716 г. участвовал в походе под Гданьск и побывал у Копенгагена, где сосредоточивались русские силы для организации десанта против Швеции, в 1717-1718 гг. возглавил эскадру для наблюдения за тем, чтобы Гданьск, осуществляя морскую блокаду, не торговал со Швецией, в 1719 г. участвовал в походе к Аландским островам.
После заключения Ништадтского мира 1721 г. Вильбуа, ставший к тому времени капитаном первого ранга 2, принимал участие в Персидском походе. Он пережил Петра I, Екатерину I, Петра II и Анну Ивановну, дослужился до чина контр-адмирала и в 1747 г. по собственному прошению был уволен в отставку с чином вице-адмирала, пробыв на русской службе около 50 лет. Умер он в 1760 году 3.
С именем этого француза на русской службе связаны «Записки Вильбуа» (иначе «Анекдоты 4 о российском дворе»). Наиболее полные рукописи этих мемуаров находятся: одна — в Парижской Национальной библиотеке, другая — в Центральном государственном архиве древних актов (ЦГАДА) 5. Они идентичны и состоят из введения, где говорится об авторе, и пяти частей, в которых повествуется о причине смерти Петра I, «всешутейшем, всепьянейшем Соборе», стрельцах, жизни Е. Ф. Лопухиной, Екатерины I и А. Д. Меншикова. Подлинник до сих пор не найден. На обложке рукописи, хранящейся в Париже, написано неизвестным лицом: «Анекдоты о России, Вильбуа не является их автором». [193]
Судьба списка из ЦГАДА такова. Когда в прошлом веке был впервые в России напечатан отрывок из записок Вильбуа, публикатор указал, что подлинник записок находится «в Парижской Королевской библиотеке, где списаны они были одним из почтенных любителей отечественной истории, который позволил нам пользоваться своим списком» 6. Именно этот список из Парижа хранится в ЦГАДА. Потом записки Вильбуа были опубликованы в Париже 7, несколько позднее — в Брюсселе и Лондоне. Публикатор обращался с ними вольно: менял порядок разделов, разбивал крупные главы на меньшие, делал свои вставки в текст, составлял развернутые заголовки и пр.
Сочинение Вильбуа не привлекало внимания отечественных историков и не использовано ими. Курский купец XVIII в. Голиков, посвятивший себя изучению времени Петра I, даже не называет записок француза, хотя в его главной многотомной работе Вильбуа упоминается около 30 раз 8. В ходе работы над рукописью выяснилось, что сочинение, похожее по названию, находится в «Библиотеке Вольтера» 9, чьи труды по истории 10 имеют непосредственное отношение к данной публикации.
Личность Петра I привлекла внимание Вольтера задолго до того, как по просьбе Елизаветы Петровны он взялся за написание «Истории Российской империи при Петре Великом». Еще в 1737 г. через прусского посланника в Петербурге философ попросил прислать ему необходимые материалы, да и сам собирал все, что относилось к истории России при Петре I 11. Еще не получив ничего из России, Вольтер в 1748 г. издал краткие «Рассказы о Петре Великом». Наконец, в 1757 г. он принялся при посредстве И. И. Шувалова за написание более полной истории. По указу Елизаветы Петровны Российская Академия наук и лично М. В. Ломоносов, Г. Ф. Миллер и И. И. Шувалов должны были снабдить Вольтера необходимыми документами, картами, бумагами дипломатического, военного и хозяйственного свойства.
Вольтеру направили пять томов рукописных, переведенных на французский материалов разнообразного характера. В т. 2 находились записки Вильбуа. Т. 1 своего труда Вольтер издал в 1759 г., то есть до получения этих материалов, которые, между прочим, показались ему не очень важными 12. А в России т. 1 был встречен Ломоносовым и Миллером весьма критически. В 1763 г. Вольтер выпустил тома 2 и 3. После смерти Вольтера его библиотека, включая названные пять томов рукописных материалов, была куплена в 1778 г. Екатериной II. Так самая ранняя копия мемуаров Вильбуа вернулась в Россию.
Вначале библиотека Вольтера располагалась в Эрмитаже, куда почти никого не пускали, а после смерти Екатерины II вообще запретили взирать на эти книги. Во введении к своей «Истории царствования Петра Великого» (тт. 1-6.СПб. 1858-1863) Н. Г. Устрялов писал:
«Не жаль потери золотых медалей и дорогих мехов (присланных из России в подарок Вольтеру. —А. Н.), но жаль материалов, которые частию посланы были в подлиннике и утратились невозвратно» 13. К счастью, это было неправдой. Человеком, который был допущен в библиотеку Вольтера в 1832 г. по особому разрешению Николая I. оказался А. С. Пушкин. Работая в то время над «Историей Петра I», он ознакомился и с рукописными материалами, подготовленными для Вольтера. Некоторые авторы доказывали даже, что Пушкин использовал эти материалы 14.
В 1861 г. библиотека Вольтера была передана в Императорскую публичную библиотеку (Петербург). Ныне рукопись Вильбуа и вся библиотека Вольтера находятся там же, то есть в фондах Отдела редкой книги Государственной Публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина 15, сотрудники которой оказали нам существенную помощь в ознакомлении с этими материалами. Передача в Публичную библиотеку не привела, однако, к быстрому введению в научный оборот всех материалов вольтеровского собрания. К сожалению, записки Вильбуа сохранились не в полном объеме и здесь. Это стало нам ясно при сличении списка ЦГАДА с рукописями т. 2 материалов, посланных Вольтеру. Например, ч. 3 рукописи о Меншикове начинается с середины (конец второй части — с. 22, начало третьей части — с. 59); повествующая о Екатерине ч. 5 не имеет конца. Обрывы совершенно явные, буквально на середине предложений. По свидетельству работников библиотеки, пять томов рукописных материалов, посланных Вольтеру, были переплетены по их возвращении в Россию. Значит, какие-то листы могли остаться во Франции. Кроме того, в этом томе нет частично рассказов о Лопухиной, которые имеются во французском списке. Возникает также ряд вопросов в связи с пометами неизвестных лиц на титульных листах каждой части. Судя по текстам, список из Национальной библиотеки был переписан именно с материалов т. 2, о чем свидетельствуют детали, использовавшиеся, вероятно, переписчиком, чтобы сократить текст рукописи, а иногда исправить его на французский манер. Ведь все пять томов готовились сначала на русском языке, а затем в большой спешке переводились на французский. С чего же переписывали (или с чьих слов записывали) материалы для Вольтера, пока неясно. Однако [194] упомянем, что Я. Я. Штелин, профессор элоквенции и поэзии Петербургской Академии наук, с 1735 г. живший в России и близкий к императорскому двору, регулярно записывал все рассказы о Петре I, услышанные им от очевидцев событий, преимущественно царедворцев или других лиц, близких к Петру I и хорошо знавших его. Штелин, ничего не добавляя от себя, честно воспроизводил услышанное на бумаге. Он среди других таких сообщений и лиц, на которых ссылается, приводит и рассказ о том, как в 1715 г. царь заложил в Петербурге госпиталь «для больных и престарелых матросов и солдат», и указывает источник сообщения: «От Вице-Адмирала Вильбоа». А в составленном им алфавитном «Реестре свидетелей, от которых издатель слышал сии анекдоты, и которых имена в конце каждого анекдота означены», пишет: «Вильбоа, родом Француз, в молодых летах был пажем при Петре Великом. Должен будучи следовать всюду за Государем, учился он мореплаванию и наконец был Офицером во флоте. В сей службе дослужился при Петре Великом до Капитан-Коммодорского чина, а Императрица Елисавет Петровна пожаловала его Виц-Адмиралом. В сем чине умер он в 1758 году». Штелин добавляет также, что он по распоряжению И. И. Шувалова участвовал в составлении тех материалов, которые были посланы Вольтеру 16. Следовательно, Вильбуа признавался достаточно надежным очевидцем.
Судьба мемуаров Вильбуа напоминает детективную историю. Отрывки из них уже издавались в XVIII в., частично под заглавием «Anecdotes du regne de Pierre I contenants l'histoire d'Eudochia Fedorovna et de la disgrace de Menchikov», а частично под заглавием «Anecdotes secretes de la cour du czar Pierre le Grand et de Catherine son epouse» 17. Имеются сведения и о некоторых других подобных изданиях.
Но никто ранее не сообщал о Вильбуа как об их авторе. Впоследствии авторство приписывалось ему потому, что первая часть рукописи, подготовленной для Вольтера, называлась так: «Вильбуа. Рассказы о российском дворе в царствование Петра I и его второй жены Екатерины». Ни одна следующая часть не содержит в названии имени Вильбуа. Однако первая часть имеет к нему прямое отношение, так как является рассказом именно о Вильбуа, причем в таком тоне и с такой издевкой, что невозможно представить себе, чтобы человек сам писал о себе нечто подобное!
Незаурядность Петра I и «птенцов» его гнезда, их деятельность, не чуждая экстравагантности, порождали массу легенд, которые имели хождение по всей Европе. В связи с этим и была написана кем-то первая часть рукописи. Она не представляет особого интереса и не включена в данную публикацию, как не имеющая отношения к тексту Вильбуа. Конечно, остается под вопросом его авторство и в отношении остальных частей рукописи. В историографии оно было поставлено под сомнение. Но главное заключается в том, что рукопись составлена очевидцем событий, имевшим возможность наблюдать за жизнью царского двора и находившимся в курсе всех придворных интриг того времени.
Первый русский публикатор отрывков рукописи не знал, что она родилась в России, а отправилась во Францию, откуда и вернулась снова в Россию. По иронии судьбы русскому любителю российских древностей пришлось ехать в Париж за тем, что лежало неподалеку от него — сначала в Эрмитаже, затем в Публичной библиотеке. Наконец, добавим, что исследователь, специально изучавший записки Вильбуа, считает их весьма достоверными 18.
В заключение несколько слов о человеке, который долгие годы готовил эту публикацию и искал ответы на вопросы, частично не выясненные по сей день. Речь идет о Леониде Алексеевиче Никифорове (1911-1987), докторе исторических наук, профессоре, авторе монографий «Русско-английские отношения при Петре I», «Внешняя политика России в последние годы Северной войны. Ништадтский мир», других работ. Всю жизнь он отдал изучению эпохи Петра I. За его плечами остались завод, Истфак Московского университета, Великая Отечественная война, тяжелые ранения, дипломатическая служба, работа в Московском государственном институте международных отношений и Московском государственном историко-архивном институте. Его личный архив передан на хранение в Архив внешней политики России. Донести до широких кругов читателей «Записки Вильбуа» было заветной его мечтой. Этот замысел осуществляет его внук.
Перевод с французского текста Г.
Ф. ЗВЕРЕВОЙ. Публикацию подготовил А. А. НИКИФОРОВ
Никифоров Антон Алексеевич —
старший референт Историко-дипломатического
управления Министерства иностранных дел СССР.
Текст воспроизведен по изданию: Вильбуа. Рассказы о российском дворе // Вопросы истории, № 12. 1991
© текст - Никифоров А. А. 1991
© сетевая версия - Тhietmar. 2003
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Вопросы истории. 1991
© текст - Никифоров А. А. 1991
© сетевая версия - Тhietmar. 2003
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Вопросы истории. 1991
Комментарии
1. им.: БОГОСЛОВСКИЙ М. М. Петр I. Т. 2. М. 1941, с. 293-297; Общезанимательный вестник. Т. 2. СПб. 1858, с. 186-194; Русский архив. 1867, стб. 1188-1199; НИКИФОРОВ Л. А. Записки Вильбуа. В кн.: Общество и государство феодальной России. М. 1975. Мы используем здесь ряд положений, имеющихся в последней из указанных работ.2. Военный энциклопедический лексикон. Ч. 3. СПб. 1839.
3. Общий Морской список. Ч. I. СПб. 1885, с. 79.
4. Слово «анекдот» (по-гречески: неопубликованное) означало в ту пору устный рассказик.
5. ЦГАДА, ф. 1292 (Русское историческое общество), оп. 1, д. 124; Bibliotheque Nationale, Departement des manuscrits, Fr. 14637.
6. Русский вестник, 1842, № 2, с. 139.
7. Memoires secretes pour servir a l'histoire de la cour de Russie sous les regnes de Pierre le Grand et de Catherine I-re. P. 1853.
8. ГОЛИКОВ И. И. Деяния Петра Великого, мудрого преобразователя России. Тт. 1-9. М. 1837-1838.
9. ЛЮБЛИНСКИЙ В. С. Библиотека Вольтера. — Исторический журнал, 1945, № 1-2, с. 84-88; Библиотека Вольтера. Каталог книг. М.-Л. 1961.
10. МИНЦЛОФ Р. И. Прогулка по С.-Петербургской императорской библиотеке. СПб. 1872; его же. Петр Великий в иностранной литературе. СПб. 1873; ЛЮБЛИНСКИЙ В. С. Вольтер в советских фондах. В кн.: Вольтер. Статьи и материалы. М.-Л. 1948.
11. ШМУРЛО Е. Ф. Петр Великий в оценке современников и потомства. Вып. 1. СПб. 1912, с. 54-60, 69-89; его же. Вольтер и его книга о Петре Великом. Прага. 1929; Литературное наследство. М. 1939, № 33-34.
12. АЛЬБИНА Л. Л. Источники «Истории Российской империи при Петре Великом» Вольтера в его библиотеке. В кн.: Проблемы источниковедческого изучения рукописных и старопечатных фондов. Вып. 2. Л. 1980.
13. Пит. по: ФЕЙНБЕРГ И. Л. Незавершенные работы Пушкина. М. 1979, с. 109.
14. ЯКУБОВИЧ Д. П. Пушкин в библиотеке Вольтера. М. 1934; ФЕЙНБЕРГ И. Л. Ук. соч., с. 108 сл.
15. Memoires pour L'histoire de Russie. Voltaire. Vol. 2: Bibliotheque de Voltaire. Отдел рукописей Государственной Публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина, 5-242.
16. Подлинные анекдоты о Петре Великом, собранные через профессора Якова Штелина. Л. 1990, с. 5, 7,124-125,192-193, 200.
17. CAUSSY P. Inventaire des manuscrits de la bibliotheque de Voltaire, conserves a la bibliotheque imperiale publique de Saint Petersbourg. P. 1913, f. 71.
18. НИКИФОРОВ Л. А. Ук. соч., с. 223-225.
I. Рассказы о подлинной причине
смерти царя Петра I и о всешутейшем и
всепьянейшем Соборе, учрежденном этим государем
при дворе
Царь Петр Алексеевич, известный под именем
Петра I и под прозванием Петра Великого, умер в
Санкт-Петербурге в ночь с 7 на 8 февраля 1725 года. Он
страдал от задержания мочи, причиной чего была
язва с воспалением шейки мочевого пузыряВ течение трех или четырех последних лет, которые предшествовали его смерти, он страдал гонореей, которой, как он открыто заявлял об этом 1, его наградила генеральша Чернышева. Эта последняя защищалась лишь путем ответных обвинений 2. Отношения царя с этой дамой были исполнены злобы и упреков 3.
Все средства, к которым прибегал государь, так и не смогли излечить его от этой болезни, потому что его несдержанность, будучи сильнее его рассудка и предостережений врачей, сделала все их усилия и все их искусство бесполезными.
Достоверность этого факта опровергает все, что было высказано предположительно и ложно некоторыми современными, плохо осведомленными авторами. Одни из них утверждали, что государь был отравлен, а другие — что он умер от сильного насморка или катара, вызванного чрезмерным охлаждением во время церемонии освящения вод или Крещения. В действительности его смерть была вызвана застаревшей язвой на шейке мочевого пузыря, где произошло воспаление, вызванное несколькими стаканами водки, которые он выпил несмотря на [196] увещевания его врачей и его фаворита Ягужинского, не столько для своего удовольствия, сколько для того, чтобы воодушевить своим примером всех присутствующих на шутовском празднике, который он давал в конце января месяца. Этот праздник давался как для того, чтобы рассеять домашние неприятности, которые его снедали 4, так и для того, чтобы скрыть эти неприятности от окружающих, которых он не считал так хорошо осведомленными, как он сам.
Этот комический праздник назывался Собором. Царь учредил его несколько лет тому назад по различным политическим соображениям и находил удовольствие в том, чтобы время от времени отмечать этот праздник. На празднике в виде гротеска изображалось то, что происходит в Риме в конклаве при провозглашении папы римского. Цели этого праздника сводились к одному. Первая и главная состояла в том, чтобы представить в смешном свете патриарха и вызвать презрение у народа к сану патриарха, уничтожить который в своей стране этот государь имел веские причины. Другая состояла в том, чтобы внушить своим подданным неблагоприятное впечатление о папизме и об основных положениях римского духовенства и тем самым подорвать авторитет папы с тем, чтобы высмеять тем самым и патриарха московского. Это вытекало из стремления этого умного и смелого государя подорвать влияние старого русского духовенства, уменьшить это влияние до разумных пределов и самому стать во главе русской церкви 5, а затем устранить многие прежние обычаи, которые он заменил новыми, более соответствующими его политике.
Этих нововведений не смог бы оценить народ невежественный, суеверный и дикий, поэтому ему нужно было постепенно внушить отвращение к старым привычкам народа. И наилучший способ для достижения этой цели состоял в том, чтобы ловко представить народу в ложном свете некоторые стороны католической религии, так, чтобы она показалась ему смешной, и показать сходство ее с той религией, которой так скрупулезно поклонялись их отцы и они сами. Вот почему царь отмечал как можно чаще этот праздник, называвшийся Собором. Ниже будет дано описание этого праздника после небольшого введения, необходимого для того, чтобы показать читателю, чем могло быть вызвано учреждение праздника и его комической церемонии.
Царь Петр I имел обычай держать при дворе несколько дураков или шутов, которые часто сопровождали его не столько для удовольствия, которое он получал от их выходок, сколько для того, чтобы с их помощью сказать придворным вельможам, а иногда и иностранным министрам, ту горькую правду, которую монарху не подобает произносить самому. Среди этих многочисленных шутов был один старый русский, которого звали Зотов. Все достоинства его сводились к умению хорошенько выпить, а царю он услужил тем, что научил его в детстве грамоте. Его глупость, которую царь в нем поддерживал, состояла в том, что он считал эту услугу столь значительной, что полагал, что за нее ему должны были давать титулы, звания и власть. Он уже устал этого ждать и все время жаловался царю, который имел привычку одобрительно с серьезным видом выслушивать все разглагольствования своих шутов и часто обнадеживал его, обещая сделать для него больше, чем для других своих подданных.
Однажды, когда Зотов после обильного обеда настаивал, чтобы царь сдержал свое слово, тот ответил ему: «Твоя жалоба справедлива, но несмотря на такое долгое ожидание ты ничего не потеряешь. Я делаю тебя князь-папой». Этот пьяница не был настолько лишен разума, чтобы не понять, кто такой папа. Он сообщал всем окружающим все, что он мог узнать о звании папы из множества пасквилей и брошюр, напечатанных в Голландии, откуда они попадали к русскому двору, где имели обычай делать из них выдержки, чтобы выпускать их в форме приложений к газетам каждую неделю. О впечатлении, которое подобные чтения произвели в помутившемся разуме этого шута, можно судить по вопросам, которые он задал царю. Он сказал ему: «Значит, ты меня делаешь Римским патриархом и князем князей? Но ведь все иностранцы и даже русские будут смеяться надо мной! Они будут называть меня извергом, тираном и обманщиком». «Что за важность, — ответил царь, — лишь бы у тебя был хороший дворец, много денег и подвалы, всегда полные вина и водки, пива и меда. Ты будешь назначать кардиналов, которые будут князьями, обязанными восхищаться всем, что ты скажешь, и подчиняться этому».
Поразмыслив, что совсем не свойственно шуту, Зотов спросил, кто ему даст [197] этот дворец, эти деньги, и этот погреб полный вина. «Я, — ответил царь, — ив исполнение этих слов я даю тебе отныне такой дворец». Этот дворец находился на Сенном острове, который делит Неву на два рукава и является частью города Санкт-Петербурга. Дворец был расположен в квартале, называемом Татарским. «К этому я добавляю пансион в две тысячи рублей (10 тыс. франков) и за первые шесть месяцев заплачу тебе вперед, утверждая тебя в твоей новой должности». Одновременно государь приказал, чтобы Зотов был провозглашен и признан в качестве князь-папы. Это провозглашение и признание произошло со стаканом в руке. Царь подал пример и заставил всех, кто присутствовал, выпить за здоровье нового князя. Каждый должен был подходить по очереди и приветствовать его. По мере того как все подходили, он благодарил каждого стаканом вина. Естественно, что так называемый патриарх лег спать, основательно напившись, и это было для него обычным делом. На другой день царь в сопровождении всего двора, великолепно одетый, с помпой и триумфом отвел этого шута в новый дворец, который он ему накануне пожаловал.
Есть основания полагать, что все эти комические церемонии содержали намек на какую-то из церемоний, которую хотели высмеять, соблюдавшихся при возведении в сан русского патриарха.
Новый князь-папа был встречен у входа в первый вестибюль полудюжиной шутов, смешно одетых, которые ему преподнесли на пороге стакан водки и провели его в большой зал, где находились бочки, полные пива, меда, вина и водки, поставленные рядом так, что могли служить сидениями. При входе в этот зал он был с шумом встречен другой группой шутов, которые вручили ему 1000 рублей медными деньгами (больше, чем такая же сумма во французских грошах). Это составляло его жалованье за первые шесть месяцев. Затем его провели в третий зал, где был приготовлен большой обед за длинными столами со стоящими около них скамьями для приглашенных.
Князь-папа сидел один на возвышении, устроенном в виде кресла, которое было очень похоже на палатку перекупщика, какие можно увидеть в Париже на углах улиц. Обед был очень обильным. В конце обеда князь-папе предложили приступить к назначению своих кардиналов. Царь помог ему выбрать соответствующих лиц, которые смогли бы занять эту должность. Вернее сказать, он сам сделал это назначение от имени князь-папы. Он заполнил этот список именами людей, самых различных по своему положению. Большинство из них были известны или какой-либо выходкой, или чертами. В этот список были с умыслом включены некоторые лица не столько из-за их склонности к дебошам, сколько потому, что они казались подозрительными царю либо которых он ненавидел. Он надеялся, что благодаря чрезмерно выпитому вину у одних развяжется язык и они скажут то 6, что ему нужно знать, а других он таким образом отправит в лучший мир 7.
Поскольку я не ставил себе целью входить здесь в детали политических принципов царя Петра, а лишь хотел подробно рассказать о том, что происходило во время шутовских церемоний Собора, я вновь возвращаюсь к уже назначенным кардиналам. Им сообщили, что, поскольку князь-папа пожаловал им кардинальский сан, они должны прийти к нему в папский дворец на другой день, чтобы поблагодарить за это назначение. А чтобы они не уклонились от этого визита; были выбраны для этого приглашения 4 человека, сильно заикающиеся, которых сопровождал слуга царя. И в то время как они с трудом бормотали, выражая свою благодарность, он умело видоизменял их речи, когда в них нельзя было ничего разобрать. Все они направились в папский дворец в назначенный час. Никто не посмел отказаться, потому что они знали, что это приглашение исходит от царя и, по существу, является приказом, которому нельзя противиться.
По мере того как кардиналы прибывали, шуты, приставленные для их встречи у входа во дворец, проводили их в первую приемную, где им подавали от имени князь-папы колпак из толстого темно-красного сукна, сделанный в форме скуфьи, и широкое платье из той же материи. Все это их заставляли надеть и затем отводили в зал, называемый консисторией. Здесь находились два ряда винных бочек вдоль стен, служивших сидениями. Тут же находилось что-то вроде трона из винных бочек, на котором восседал князь-папа. Трон этот был со всех сторон окружен бутылками и стаканами. Вошедшего кардинала подводили к подножью трона, чтобы он отвесил низкий поклон, на который князь-папа отвечал величественным [198] кивком головы, а рукой делал знак кардиналу приблизиться. Подавая кардиналу кубок с водкой, он говорил: «Преподобнейший, открой рот и проглоти, и это развяжет тебе язык». Наверное, это был намек на церемонию, которая проводилась в Риме, чтобы заставить кардиналов говорить. Как только кардинал выпивал свой кубок, его проводили на правую или левую сторону и заставляли занять место на одной из бочек.
Когда церемония заканчивалась, подавали сигнал идти в Собор. Хотя Собор и дворец находились на одном и том же острове, нужно было пересечь несколько улиц, чтобы попасть из одного в другой. Кардиналы проделывали этот путь пешком в виде процессии. Шествие открывали несколько человек, бьющих в барабаны. Их сопровождала большая вереница саней, нагруженных пивом, вином, водкой и всевозможными съестными припасами. Затем следовало множество поваров и поваренков, каждый из которых имел какую-нибудь кухонную утварь. Все это производило страшный шум. За ними следовало много труб, гобоев, охотничьих рожков, скрипок и других музыкальных инструментов. Наконец шли кардиналы попарно, в одеждах, о которых уже говорилось. Каждый из них имел справа и слева двух смешно одетых прислужников.
Князь-папа сидел верхом на винной бочке, поставленной на сани, которые тащили четыре быка. Он был окружен со всех сторон группой людей, одетых францисканскими 8 монахами и державших в руках стаканы и бутылки. Эта группа замыкала шествие.
Царь, обряженный шкипером или голландским матросом, появлялся с большой группой придворных в маскарадных костюмах и масках 9 то сбоку, то во главе, то в хвосте процессии.
Когда весь этот кортеж в таком порядке прибывал во дворец, где должен был происходить Собор, каждому подносили стакан водки и вводили в просторный зал, построенный в виде галереи. Здесь было несколько кушеток по числу кардиналов. Эти кушетки были отделены друг от друга проходами, где стояли распиленные пополам бочки. Одна половина бочки назначалась для съестных припасов, а другая — для облегчения тела каждого члена Собора.
После того как каждому кардиналу было указано его место, всем им было приказано никуда не отлучаться в течение всего Собора, который должен был продолжаться до тех пор, пока все они не придут к единому мнению по вопросам, предложенным им князем-папой или когда Его Преосвященству будет угодно прервать Собор. Обязанность конклавистов, приставленных к каждому кардиналу, состояла в том, чтобы не давать ему уходить со своего места, заставлять его много есть и, особенно, пить и носить послания от одного кардинала к другому. Те, кто выполнял эти обязанности, были в большинстве своем молодыми повесами, путешественниками и скитальцами. Они так хорошо делали свое дело во всех отношениях, что многие кардиналы еще долго продолжали страдать от этого, а некоторые даже умерли к концу Собора.
Есть подозрение, что они были доведены до такого состояния по прямому указанию царя, приходившего время от времени наблюдать и слушать, что происходило и говорилось в зале.
Я только что сказал, что эти конклависты прекрасно выполняли свои обязанности. Это относится и к тем посланиям, которые они передавали от одного кардинала другому. Они возбуждали этими шутовскими донесениям людей, разгоряченных вином, и заставляли их говорить друг другу самые грубые непристойности. В своих посланиях кардиналы высказывали самое оскорбительное не только в отношении друг друга, но и в отношении их семей. Если в этой перепалке у кого-нибудь вырывалось что-то особенно интересное, факт, на который надо было обратить внимание, царь записывал это на дощечки, которыми он постоянно пользовался. В результате не было такой непристойности, какая бы не совершалась в этой ассамблее. Чтобы покончить с этим описанием, достаточно сказать, что эта вакхическая церемония длилась три дня и три ночи подряд. Затем открывали двери Собора и уже с меньшей помпой отводили папу в его дворец. Папу и кардиналов доставляли домой в бессознательном состоянии на извозчиках, на которых их загружали, как туши животных. Извозчики — это очень плохие наемные экипажи, повозки и сани, которые можно найти на площадях Москвы и Санкт-Петербурга и которыми простые люди пользуются примерно так же, как фиакрами в Париже. [199]
Из всех вопросов, которые разбирались на этой ассамблее, пока там был какой-то порядок и видимость здравого смысла, я приведу лишь один, которого будет достаточно, чтобы судить о других подобных. Один из кардиналов пожаловался, что вино, которое ему подали, было плохим. Об этом доложили князь-папе, и он, посоветовавшись с кардиналами, приказал, чтобы эта бочка вина была изъята и чтобы навели справки, каким иностранным купцом она была продана. Затем он сказал, что этого человека нужно привести в Собор, запереть его там и во искупление его вины заставить его пить только то вино, которое он продал, до тех пор пока он не поставит две бочки лучшего. Один из конклавистов, заметив в числе любопытных, которые приблизились к дверям Собора, чтобы посмотреть, что там происходит, одного английского купца, на которого он был зол, выдал его, заявив, что это он продал упомянутую бочку вина. Этого человека привели в Собор, и все кардиналы осыпали его оскорблениями. В наказание за его «преступление» его заставили выпить несколько полных стаканов этого плохого вина. Он понял, что эта травля не прекратится до тех пор, пока он не даст им две бочки лучшего вина. Он быстро послал за двумя бочками портвейна и таким образом скоро освободился.
В заключение описания этого праздника, учрежденного царем Петром I, нелишне будет заметить, что, когда он праздновал его в третий раз, его настигла смерть, до которой он прежде довел столько других людей. С тех пор об этом празднике при русском дворе больше уже не было речи.
II. Стрельцы. Восстание и подавление
стрельцов в царствование Петра I Великого
Чтобы дать правильное представление о том, кто
такие были стрельцы в России, достаточно сказать,
что они составляли корпус регулярной пехоты
подобно корпусу янычар в Турции: такая же
дисциплина, такие же привилегии, такой же
мятежный и непокорный дух. Эта параллель
позволяет понять, что стрелецкий корпус был
страшен даже для царей. Во многих случаях
последние были вынуждены скрывать свое
недовольство, когда это своевольное войско
посягало на их власть. В этих случаях цари
применяли в отношениях со стрельцами правило
монархов, которые не могут наказать без риска для
себя, т. е. чтобы не показывать свое бессилие
заставить стрельцов выполнить царскую волю, они
делали вид, что находят справедливыми мотивы их
мятежей, когда те под предлогом борьбы против
злоупотреблений требовали смещения, удаления
или казни министров или фаворитов этих
государей.Можно написать целую книгу о волнениях стрельцов в России в разное время. Здесь не идет речь о том, чтобы описывать эти бунты. Автор намерен лишь рассказать о трагическом конце стрельцов. Мы ограничимся тем, что скажем следующее:
во времена Петра I, который мог избавиться от их опеки только путем полного их истребления, стрельцы принимали участие во всех заговорах, направленных против этого государя. Они пять раз поднимали восстания, учиняли беспорядки и многочисленные убийства в Москве, а однажды дошли до того, что убили во дворце у ног юного царя его первого министра Артамона Матвеева. Ни слезы, ни просьбы малолетнего Петра не смогли вырвать Матвеева у разъяренных мятежников.
Нетрудно понять, какое впечатление произвело это преступление на царя. И хотя ему было тогда всего 10 лет, у него хватило здравого смысла, чтобы скрывать свои чувства до подходящего случая, чтобы затем вынести свой приговор и отомстить. В этих тайных намерениях его осторожно направляли советы умных людей. Благодаря своей рано проявившейся способности распознавать людей он целиком положился на этих своих приближенных. Среди них был один иностранный офицер по имени Лефорт, который под предлогом развлечения царя невинными играми собрал вокруг молодого государя иностранных офицеров в количестве, достаточном, чтобы создать роту. Эта рота казалась не столь сильной, чтобы стоять на страже безопасности царя, а служила якобы лишь для его развлечения. Она ни кого не вызывала опасений.
Господин Лефорт, основная цель которого в поисках развлечений для царя состояла в том, чтобы научить его искусству управлять и вести войну, часто [200] проводил учения этой роты в присутствии царя. Петру это так понравилось, что он сам захотел вступить в эту роту и начать с самых низших чинов, таких как барабанщик, солдат, капрал и т. д., чтобы узнать на собственном опыте, как проходит службу военный человек во всех этих рангах. Для московских вельмож и простых горожан это было интересное зрелище: царь в иностранном мундире на строевых занятиях на иностранный манер. Любопытство привлекало на этот спектакль даже стрельцов, которые выражали такое же удовольствие, как и другие зрители, не подозревая, что они наблюдают за рождением орудия их собственной гибели. У них не открылись глаза даже тогда, когда царь, пройдя через все низшие ранги, достиг звания капитана этой роты, независимой от их корпуса. Через некоторое время рота эта выросла до батальона, потом до двух, трех и четырех. В эти батальоны вступили многие русские дворяне, семьи которых подверглись грубому обращению со стороны стрельцов, и поэтому они питали естественное отвращение и неприязнь к стрельцам. Вслед за ними последовали многие их соотечественники, так что в течение семи или восьми лет эти войска, созданные по иностранному образцу, выросли до 12 тысяч человек. Они находились в Москве для охраны этого города. А в это время стрельцы, занятые войной, которую Россия вела против турок, были рассеяны и удерживались на границах.
По мере того как численность войск, созданных по иностранному образцу, возрастала, численность стрельцов уменьшалась. Это происходило потому, что их намеренно безжалостно использовали в самых опасных операциях, а также потому, что закрывали глаза на жадность их командиров и офицеров, которых не заставляли заменять умерших, и жалованье последних поступало в их пользу. Это войско, с 35—40 тысяч вначале, сократилось за несколько лет до 17 тысяч человек. Благодаря этому царь сразу же по достижении совершеннолетия мог противопоставить стрельцам новое войско, способное усмирить их, если бы они вновь начали восстание.
Как только царь почувствовал себя в безопасности с этой стороны, он осуществил свое давнее намерение отправиться в заграничное путешествие, чтобы убедиться в том, что он знал из рассказов о других странах, их нравах, политике, торговле, богатствах. Довольный теми наблюдениями, которые он сделал в различных государствах, он предполагал поехать в Италию и был уже в дороге, когда узнал, что стрельцы, возбуждаемые тайными агентами царевны Софьи, его сестры, которая хотела воспользоваться его отсутствием и овладеть короной, покинули без приказа зимние квартиры на Украине и шли к Москве, чтобы захватить ее.
Это известие заставило царя прервать свое путешествие, чтобы спешно вернуться домой. Он прибыл с небольшой свитой в Москву, где его не ждали, и нашел все в спокойствии благодаря предусмотрительности генерала Гордона, командовавшего войсками иноземного строя. Этот последний узнал, что стрельцы, желая ускорить свое продвижение и не мешать друг другу, разделились на два отряда и пошли по разным дорогам. Тогда Гордон во главе 12-тысячного войска иноземного строя направился навстречу первому из этих отрядов, состоявшему из 10 тысяч человек, и наголову разбил его. Семь тысяч человек остались на поле брани, а три тысячи были рассеяны и спаслись бегством.
Гордон не успокоился, одержав эту первую победу. Не теряя времени, он направился навстречу отряду стрельцов, состоявшему из 7 тысяч человек. Этот отряд уже знал о разгроме своих товарищей и поэтому окопался на острове, окруженном болотами. Гордон блокировал их лагерь и принудил к сдаче. Как только их разоружили, был казнен каждый десятый. Те, на которых пал жребий, были расстреляны тотчас, а остальные приведены пленниками в Москву. Когда они входили в город через одни ворота, царь, возвращавшийся из-за границы, въезжал в другие.
Царь нашел, что военная казнь, проведенная генералом Гордоном, была слишком почетным наказанием и не соответствовала нынешним и прежним преступлениям стрельцов. Он приказал, чтобы их судили, как воров и убийц, и чтобы они были наказаны как таковые. Так и было сделано. Их вывели из различных тюрем, куда их посадили по прибытии в Москву, собрали в количестве 7 тысяч человек в одном месте, окруженном частоколом, и прочитали приговор. Две тысячи из них были приговорены к повешению, а другие 5 тысяч к отсечению головы. Это было выполнено в один день следующим образом.
Их выводили по 10 человек из огороженного места, о котором только что [201] говорилось, на площадь, где были установлены виселицы, чтобы повесить там 2 тысячи человек. Они были связаны по 10 человек в присутствии царя, который их считал, и в присутствии всех придворных, которым он приказал быть свидетелями этой казни. Царь хотел, чтобы во время казни солдаты его гвардии показали, как они несут свою службу.
После казни этих 2 тысяч стрельцов приступили к расправе с теми 5-ю тысячами, которым следовало отрубить головы. Их выводили так же по 10 человек из огороженного места и приводили на площадь. Здесь между виселицами положили большое количество брусьев, которые служили плахой для 5 тысяч осужденных. По мере того как они прибывали, их заставляли ложиться в ряд во всю длину и класть шею на плаху, сразу по 50 человек. Затем отрубали головы сразу всему ряду.
Царь не удовлетворился лишь услугами солдат своей гвардии для выполнения этой экзекуции. Взяв топор, он начал собственной рукой рубить головы. Он зарубил около 100 этих несчастных, после чего роздал топоры всем своим вельможам и офицерам своей свиты и приказал последовать его примеру.
Никто из этих вельмож, а среди них были такие, как известный адмирал Апраксин, великий канцлер, князь Меншиков, Долгорукий и другие, не осмелился ослушаться, слишком хорошо зная характер царя и понимая, что малейшее непослушание поставит под угрозу их собственную жизнь и что они сами могут оказаться на месте мятежников.
Головы всех казненных были перевезены на двухколесных телегах в город, насажены на железные колья, вделанные в бойницы кремлевских стен, где они оставались выставленными, пока был жив царь.
Что касается главарей стрельцов, то они были повешены на городских стенах напротив и на высоте окна с решеткой, за которым сидела в тюрьме царевна Софья. И это зрелище она всегда имела перед своими глазами в течение тех пяти или шести лет, на которые она пережила этих несчастных.
Мне остается лишь рассказать о судьбе тех стрельцов, которым удалось разбежаться после поражения, нанесенного им генералом Гордоном. Во всей Российской империи было запрещено под страхом смерти не только давать им убежище в домах, но даже снабжать их пищей или водой. Жены и дети этих стрельцов были вывезены в пустые и бесплодные места, где им было выделено некоторое количество земли и приказано им и их потомкам никогда не покидать этих мест.
На всех больших дорогах были поставлены каменные столбы, на которых были выгравированы описания их преступлений и их смертный приговор, для того чтобы это осталось в памяти и чтобы само воспоминание о них было ненавистно для будущих поколений.
Пояснения
Барон Левиссон, который под вымышленным именем барона Ивана Нестезураноя опубликовал книгу, озаглавленную «Мемуары об истории Петра Великого», так бегло коснулся там темы стрельцов, что его нужно отнести к историкам недостоверным и находящимся на содержании. Он действительно находился на содержании у царя и описывал его деятельность. Этот автор сделал все, что он мог, чтобы доказать, что Петра несправедливо называют варваром после этой казни. Я соглашусь с ним в том, что всякий человек, хорошо знакомый с теми преступлениями, которые совершили стрельцы, будет видеть лишь справедливое возмездие в том, как царь поступил с ними. Но нельзя оправдать то, что он утолял свою ненависть с топором в руках и в крови этих преступников. Поэтому барон Левиссон счел нужным высказаться очень сдержанно по этому поводу. Так же он поступал в ряде других случаев. Этим он справедливо заслужил славу пристрастного и недостоверного историка, так как он не мог не знать всех обстоятельств.
Когда однажды я вступил с ним в объяснение по поводу труда, который он опубликовал, он сам мне признался, что знал эти обстоятельства. Мне было сделать это очень просто, потому что у меня были два свидетеля, которые могли подтвердить те упреки, которые я ему адресовал.
Эти свидетели находились в свите царя в день казни, и они ему подтвердили, что их заставили обезглавить нескольких из этих стрельцов. Опираясь на рассказ этих двух свидетелей, я и написал все, что было изложено выше об этой казни. Один из них был беглый француз, его звали Авэ. Он сопровождал царя в качестве [202] хирурга в его поездках. Другой был офицером гвардейского Преображенского полка и денщиком царя во время казни. В обязанности человека на должности денщика входят те же функции, что у первого камердинера при других дворах. Эти обязанности имеют нечто общее с обязанностями простых дворян.
К тому, что я уже сказал, дабы ввести читателя в тему о мемуарах Левиссона, опубликованных под вымышленным именем барона Ивана Нестезураноя, нелишним будет добавить, что господин барон, немец по происхождению, не владел достаточно хорошим французским языком, чтобы писать по-французски, не придавая своим выражениям и фразам древнегерманские или немецкие обороты. Голландский издатель, который взялся за второе издание этих мемуаров, решил изложить их на более правильном французском языке. Этим занялся один писатель, француз по национальности, нашедший убежище в Голландии. Он превзошел по своему изложению автора, язык которого он решил улучшить. Но, к несчастью, желая улучшить оригинал, он не потрудился проверить, были ли факты, приводимые автором, справедливыми и точными. Вместо того, чтобы добавить к этому значительное количество деталей, которые там отсутствовали и которые намеренно замалчивались в оригинале, он удовольствовался тем, что передал нам, далеко не совершенно, мысли барона Левиссона в более цветистом стиле, с еще большей лестью, чем та, которой уже был наполнен оригинал. Но хуже всего то, что, желая улучшить порядок изложения и установить связи между фактами, приведенными в мемуарах, издатель так их запутал, что почти невозможно установить их хронологическую последовательность. Что касается добавлений, которые он якобы сделал к этим мемуарам, то они не стоили ему большого труда. Он лишь включил несколько довольно плохо переведенных кусков сообщений, которые были опубликованы во многих немецких газетах и в «Mercure de France». Таковы сведения, касающиеся процесса над царевичем. Было бы лучше, если бы он раскрыл нам действия царевича, дав представление о тех интригах, которые имели место в это время при дворе царя Петра I. Несмотря на то, что мемуары, которые он нам дает, очень подробны и написаны хорошим французским языком, они стоят не больше первого их издания, которое само по себе не заслуживает того, чтобы люди, знакомые с историей России, верили им.
III. Короткие рассказы о жизни
царицы Евдокии Федоровны, первой жены царя Петра
I
Евдокия Федоровна, первая жена 10 царя Петра,
прозванного Великим 11, несомненно, была
самой несчастной государыней своего времени.
Даже в самой глубокой древности найдется мало
примеров такой несчастной судьбы.Ее жизнь со времени замужества была сплошной цепью событий, одно трагичнее другого.
Родилась она в Москве 8 июня 1670 года. Ее отец, Федор Абрамович Лопухин, очень богатый человек, происходил из одной из самых старинных фамилий Новгородского княжества. Евдокия Лопухина была очень красива и поэтому была выбрана в жены Петру I из многих сотен девушек дворянских семей, представленных царю, когда совет этого государя решил, что ему можно жениться 12. Поскольку выбор царя, павший на Евдокию Федоровну Лопухину, не встретил никаких препятствий, брачная церемония проходила со всей торжественностью, принятой в России 13.
Меньше чем за два года у нее родилось двое мальчиков. Одного звали Александром. Он умер естественной смертью в раннем возрасте. Но некоторые злонамеренные личности, не забывшие историю царевича Димитрия, хотели воскресить его во время правления царицы Екатерины. Однако она сумела ловко предотвратить все неприятные последствия, которые этот обман мог иметь, если бы она проявила меньше твердости 14.
Другого сына звали Алексеем Петровичем. Он был женат на принцессе из Вольфенбюттельского дома. От нее у него было двое детей: сын и дочь. Впоследствии он был приговорен к смертной казни за мятеж против отца и погиб в тюрьме на 29-м году жизни, через несколько часов после того как ему объявилии помиловании 15. [203]
Доброе согласие между царем и его женой не было длительным. Царица была ревнивой, властолюбивой интриганкой. Царь был непостоянен, влюбчив, подозрителен, резок в своих решениях и непримирим, когда он питал к кому-нибудь неприязнь.
На третьем году своей женитьбы он без памяти влюбился в молодую, красивую девицу Анну Монс, родившуюся в Москве 16. Отец и мать ее были немцами. Царица Евдокия, после бесполезных преследований этой соперницы, устроила сцену ревности своему мужу, запретив ему являться к ней в спальню и поссорившись со вдовствующей царицей, своей свекровью. Царю только этого и было нужно. Поощряемый как господином Лефортом, так и прекрасной иностранкой, в которую он был влюблен, он решил выполнить то, что уже давно замышлял: развестись с женой и заключить ее в женский монастырь, где эта несчастная государыня была вынуждена постричься в монахини. Всеми забытая, она провела там много лет. А в это время ее муж предавался своим страстям, беспрестанно меняя любовниц.
Так продолжалось до тех пор, пока он не был пленен чарами одной ливонской пленницы, которую ему уступил князь Меншиков. Он не только женился на ней, но даже, в ущерб правам царевича Алексея Петровича, передал наследование российской короны детям, которых он имел от этой пленницы, ставшей царицею и известной с тех пор под именем Екатерины. С нею он отправился путешествовать по различным европейским дворам 17. Все это восстановило против него многих членов его семьи, а также семьи царицы Евдокии 18.
Эта последняя, будучи насильно постриженной в монахини и заточенной в монастырь, не была настолько мертва для дел мирских, чтобы не завести тайной любовной интрижки с дворянином из Ростовской губернии Глебовым. Его брат, архиепископ той же губернии, поощрял эту страсть и подстрекал, как только мог, заговор царевича, направленный на то, чтобы в отсутствие отца свергнуть его с престола. Но этот заговор был раскрыт, прежде чем заговорщики приняли необходимые меры его осуществления. Петр I вернулся в свое государство при первых же подозрениях, которые у него возникли, и наказал, невзирая на лица, всех, кто участвовал в заговоре, в том числе царицу Евдокию.
Ее уличили письма, написанные ее рукой, свидетели и ее собственное признание не только в государственной измене, но также в супружеской неверности, в ее связи с боярином 19 Глебовым.
Она была заключена в четырех стенах Шлиссельбургской крепости, после того как ей пришлось пережить осуждение и гибель в тюрьме ее единственного сына Алексея Петровича, смерть своего брата Абрама Лопухина, которому отрубили голову на большой московской площади, а также смерть своего любовника Глебова, который был посажен на кол на той же площади по обвинению в измене.
Глебов вынес эту пытку с героическим мужеством, отстаивая до последнего вздоха невиновность царицы Евдокии и защищая ее честь. Между тем он знал, что она сама признала себя виновной вследствие естественной слабости, свойственной ее полу, и под угрозой тех пыток, которые ей готовили, чтобы заставить ее признать себя виновной 20.
Она пробыла в этой тюрьме с 1719 до мая 1727 года. И единственным ее обществом и единственной помощницей была старая карлица, которую посадили в тюрьму вместе с ней, чтобы она готовила пищу и стирала белье. Это была слишком слабая помощь и часто бесполезная. Иногда она была даже в тягость, так как несколько раз царица была вынуждена в свою очередь сама ухаживать за карлицей, когда недуги этого несчастного создания не позволяли ей ничего делать.
Облегчение ее страданиям наступило лишь после смерти Екатерины — второй жены Петра I, которой она наследовала и которую пережила на два года с небольшим.
Когда Петр II, сын несчастного царевича Алексея, был возведен на русский престол, благодаря интригам Меншикова и Венского двора, Евдокия Федоровна, бабушка этого молодого монарха, была освобождена из тюрьмы, где она сохранила свой властолюбивый дух и стремление к интригам. Едва она вышла оттуда, как тотчас начала проделывать всякие махинации, чтобы снять с себя постриг и освободиться от обета в надежде быть провозглашенной регентшею или, по крайней мере, надеясь принимать самое активное участие в управлении делами в пору правления малолетнего внука. [204]
Однако министры этого юного государя, зная честолюбие и беспокойный характер этой женщины, сумели так повернуть дело, что заставили ее продолжать вести прежний образ жизни и оставаться монахиней в одном из московских монастырей, откуда она могла выходить лишь время от времени, чтобы нанести церемониальный визит своему внуку. Для расходов ей назначили пенсию в 60 тысяч рублей, которая тщательно выплачивалась вплоть до ее смерти. Она недолго пользовалась этими деньгами, так как Петр II, ее внук, заболел оспой и умер в начале третьего года своего царствования 21. Прожила она после этого мало вследствие той огромной боли, которую причинила ей потеря внука. Она, казалось, переживала это горе сильнее, чем все прежние свои несчастья, и умерла от тоски 10 сентября 1731 года 22.
(Продолжение следует)
(пер. Г. В. Зверевой)
Текст воспроизведен по изданию: Вильбуа. Рассказы о российском дворе // Вопросы истории, № 12. 1991
© текст - Зверева Г. В. 1991
© сетевая версия - Тhietmar. 2003
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Вопросы истории. 1991
Текст воспроизведен по изданию: Вильбуа. Рассказы о российском дворе // Вопросы истории, № 12. 1991
© текст - Зверева Г. В. 1991
© сетевая версия - Тhietmar. 2003
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Вопросы истории. 1991
Комментарии
1. Этот государь не считал сдержанность в интимных вопросах абсолютно необходимой. Ему нравилось беседовать со своими приближенными об их похождениях с придворными и с иными дамами. Он сам, первый, любил рассказывать о собственных приключениях, и дурных и хороших.2. Эта дама, признавая, что она была больна, приписывала возникновение этой болезни постоянным похождениям царя с разными особами. Этот довод не был лишен оснований и мог бы вполне послужить к ее оправданию. Доктор Арскинс, англичанин по происхождению, являвшийся лейб-медиком царя, которому были известны его любовные приключения, говорил, имея в виду темперамент царя и то как он им злоупотреблял, что в его теле сидел, видимо, целый легион демонов сладострастья.
3. Имелось обстоятельство, которое могло дать повод предположению, что Петр Первый был отравлен своей второй женой Екатериной, чтобы избежать его гнева и мести, которую, как были уверены, он замышлял против нее из-за ее скандальных и постыдных отношений с господином Монсом де ла Круа. Обстоятельство это состоит в том, что этот государь умер вскоре после того, как эта интрига была открыта, а царица Екатерина слыла женщиной достаточно ловкой и смелой для того, чтобы попытаться быстро и любым способом отделаться от оскорбленного и беспощадного мужа, гнев которого был особенно страшен, когда он его скрывал.
4. Он только что уличил свою жену Екатерину в измене с камергером Монсом де ла Круа, которого он приказал обезглавить публично за преступления, в которых этот человек признался, хотя и не был в них виновен, чтобы скрыть тем самым истинную причину, по которой его решили погубить. Мало найдется мужчин таких красивых и так хорошо сложенных, каким был этот человек. Все его движения отличались естественной грацией, которая не покинула его даже в момент казни. Хотя он был уверен, что его казнят, он поднялся на эшафот и держался там с уверенностью человека, который ожидает милости или который не боится смерти. Он выслушал приговор с уверенным и спокойным видом, что вызвало восхищение всех присутствующих. Поблагодарив того, кто должен был его убить, он отвел в сторону лютеранского священника, которого ему дали, чтобы подготовить его к смерти, и подарил ему золотые часы, на которых на эмали был изображен портрет императрицы. Затем он подошел к тому месту, где находилась плвха, и поклонился народу направо и налево. Он сам разделся, стал на колени, помолился, положил голову на плаху и мгновение спустя поднял руку, чтобы сделать знак палачу выполнять свой долг. В подкладке его брюк нашли портрет царицы, украшенный алмазами, который он, по-видимому спрятал, когда находился в тюрьме. Он считал себя французом по происхождению. Его фамилия и имя, казалось, подтверждали это предположение, хотя он родился в Москве, а его отец и мать считались немцами.
5. После смерти Адриана царь ликвидировал в своих владениях сан патриарха, авторитет которого был равен, если не стоял выше авторитета русского императора. Петр I рассматривал этот акт как самый важный, самый умный и самый смелый акт своего царствования. И в этом он не был совсем не прав. Известно то влияние, которое имеют плохо понятая религия и предрассудки на народы в тех государствах, где большую роль играет полиция, как опасно там затрагивать монахов и священников. Однажды царю указали сравнение, сделанное английским наблюдателем господином Steele, между его царским величеством и покойным французским королем Людовиком XIV, где автор отдает предпочтение Петру I, российскому императору, но ничего не говорит о тех переменах, которые он произвел в своем духовенстве и его религии. Царь на это ответил: «Эта параллель неточна. Людовик был более великим, чем я, во многих отношениях, но в чем я его превосхожу, так это в том, что я привел свое духовенство к миру и послушанию, в то время как он покорился своему духовенству».
6. На всех праздниках, которые давал государь, он имел привычку, когда все присутствующие уже были разгорячены вином, прохаживаться между столами и слушать все, что говорилось. Если кто-нибудь произносил слова, которые ему нужно было взвесить хладнокровно, то он записывал их на дощечки, чтобы в свое время при случае использовать их.
7. Когда человек, который не нравился царю, напивался на этих праздниках и падал на пол, царь приказывал, чтобы его оттащили в сторону, а чтобы он лучше заснул, его заставляли проглотить еще несколько глотков водки, что делалось с помощью воронки. Пробуждаясь, такой человек видел, что он не единственный, кому царь приказывал давать подобное снотворное.
8. Проживающий в Петербурге монах по имени сир Кайо, который вел беспутную жизнь, послужил образцом, чтобы одевать всех на его манер. Царь был доволен тем впечатлением, которое поведение этого монаха-католика могло вызывать у католиков. Он решил ввести этого монаха в состав шутовских кардиналов, но тот отказался от этого вследствие настойчивых просьб Кампредона, являвшегося полномочным министром Франции при русском дворе.
9. Не нужно придавать этому термину то широкое значение, которое он имеет во французском языке. Хотя всем, участвующим в этом празднике, было приказано приходить переодетыми, это, однако, не означало, что им было позволено носить маски. Как раз наоборот, это им недвусмысленно запрещалось. Царь, зная натуру своих подданных, никогда не разрешал им носить маску на лице. Исключение составляли лишь полномочные министры иностранных дворов, которых отличали благодаря этому.
10. Царь Петр I имел двух жен, которые жили в одно и то же время. Евдокия Федоровна была его первой женой. Под предлогом недовольства ее поведением царь решил развестись с ней и заставить ее уйти в монастырь, с тем, чтобы он мог при ее жизни жениться на Екатерине, столь известной в истории России.
11. Он побывал во Франции во времена правления герцога Орлеанского, то есть в начале царствования Людовика XV. У него было намерение посетить Францию еще при Людовике XIV, но тот не прислушивался к намекам, которые ему делались по этому поводу. Причину своего отказа он мотивировал тем, что поездка царя во Францию будет неприятна шведскому королю Карлу XII, находившемуся в то время далеко от своих владений, в Бендерах. Людовик XIV не хотел причинять ему в его несчастном положении неприятностей.
12. В эти времена в России существовал следующий обычай. Когда царя нужно было женить, в большом зале Московского дворца собирали самых красивых девушек страны. Они съезжались со всех концов страны в Москву, чтобы царь, посмотрев на них, мог выбрать ту, которая была ему по вкусу. В таком собрании царь Петр I, обойдя все многочисленные ряды русских девушек, выбрал Евдокию Федоровну Лопухину. Он часто говорил после этого, что если бы он хорошо знал ее характер, то никогда не отдал бы ей предпочтение.
13. Когда царю стала надоедать жена, он тайно посоветовался с духовенством и опытными людьми, желая узнать, нельзя ли найти какую-то зацепку, чтобы получить право на развод. Не получив благоприятного ответа, он заявил, что все они невежды и что, если бы он посоветовался по этому вопросу в Риме, там бы нашлись более ловкие люди.
14. В 1726 г. на площади, находящейся напротив Петропавловской крепости, казнили двух самозванцев, каждый из которых выдавал себя за царевича Александра, якобы укрытого в раннем возрасте от тирании своего отца матерью-царицей Евдокией Федоровной. Оба они были очень похожи на покойного царя Петра I. Один был солдатом гарнизонного полка в Казанской стороне, другой — сержантом армейского полка, стоявшего в Астрахани. Рассказы этого сержанта о своем происхождении вызывали доверие среди солдат и, может быть, привели бы к большим беспорядкам, если бы командующий русскими войсками в Персии не арестовал этого самозванца вовремя и не отправил его быстро в Петербург, где он и был казнен вместе с другим самозванцем.
15. Всеобщее мнение гласит, что царевич умер вследствие сильного потрясения, вызванного тем, что ему объявили почти одновременно о смертном приговоре и о помиловании. Но те, кто прекрасно осведомлен о том, что происходило в это время при русском дворе, знают, что царь Петр, на словах помиловав своего сына, послал к нему хирурга, которому приказал сделать царевичу сильное кровопускание. Он сказал: «Я приказываю тебе открыть ему четыре вены». Эта операция была выполнена в присутствии царя в Петропавловской крепости. Так утверждают многие люди.
16. Ревность государыни была тем более обоснованной, что Петр I непременно женился бы на Анне Монс, если бы эта иностранка искренне ответила на ту сильную любовь, которую питал к ней царь. Но она, хотя и оказывала ему свою благосклонность, не проявляла нежности к этому государю. Более того, есть тайные сведения, что она питала к нему отвращение, которое не в силах была скрыть. Государь несколько раз это замечал и поэтому ее оставил, хотя и с очень большим сожалением. Но его любовница, вследствие особенностей своего характера, казалась, очень легко утешилась.
17. Он побывал с ней в Копенгагене, Берлине, Дрездене и Амстердаме, откуда хотел отвезти ее во Францию. Однако эта поездка не состоялась из-за вопросов церемониала, которые были нарочно придуманы герцогом Орлеанским, знавшим всю историю ливонской пленницы. Проблема заключалась в представлении Екатерины герцогине де Берри, первой принцессе крови и внучке короля Франции.
18. Кроме царевича Алексея Петровича, сестра царя тоже вступила в этот заговор и была приговорена как соучастница к 100 ударам батогами. Ее били по обнаженным плечам и пояснице в присутствии многих придворных дам и мужчин.
19. Титул «боярин» можно перевести на французский язык термином «дворянин самого старинного рода».
20. Несомненно, Глебов имел любовную связь с царицей Евдокией. Ему это доказали показаниями свидетелей и перехваченными письмами государыни к нему. Но, несмотря на эти доказательства, он неизменно продолжал отрицать обвинения. Он оставался твердым в своих показаниях и ни разу не выдвинул ни малейшего обвинения против чести государыни, которую он защищал даже во время самых различных пыток, которым его подвергали по приказу и в присутствии царя. Эти пытки длились в течение шести недель и были самыми жестокими, которым подвергают преступников, желая вырвать у них признание. Но вся жестокость царя, доходившая до того, что заключенного заставляли ходить по доскам, усеянным железными остриями, была напрасной. Во время казни на московской площади царь подошел к жертве и заклинал его всем самым святым, что есть в религии, признаться в своем преступлении и подумать о том, что он вскоре должен будет предстать перед Богом. Приговоренный повернул небрежно голову к царю и ответил презрительным тоном: «Ты, должно быть, такой же дурак, как и тиран, если думаешь, что теперь, после того как я ни в чем не признался даже под самыми неслыханными пытками, которые ты мне учинил, я буду бесчестить порядочную женщину, и это в тот час, когда у меня нет больше надежды остаться живым. Ступай, чудовище, —добавил он, плюнув ему в лицо, — убирайся и дай спокойно умереть тем, кому ты не дал возможности спокойно жить».
21. За границей ходили слухи будто этот юный государь был отравлен. Это совершеннейшая ложь. В течение двух недель после его смерти он был выставлен лежащим на парадном ложе с открытым лицом. Всем позволяли смотреть на него. И весь московский народ убедился, что он умер от оспы, так как руки и лицо его были покрыты оспинами.
22. Она была похоронена без больших церемоний в том же монастыре, где она и умерла, а не в обычном месте погребения царей и цариц.
(Продолжение. См. Вопросы
истории, 1991, № 12)
IV. Короткие рассказы из жизни
Екатерины, русской императрицы, второй жены царя
Петра I.
Если когда-либо в истории была жизнь столь
необычная и так наполненная событиями, что она
заслуживала бы того, чтобы быть рассказанной
грядущим поколениям 1, так это жизнь
царицы Екатерины, жены царя Петра I 2, которому она
наследовала после его смерти.Доказательство этого читатели найдут в этих мемуарах, написанных не для того, чтобы быть опубликованными, а только для личного удовлетворения человеком, длительное время находившимся в свите российского двора. Его обязанности требовали, чтобы он точно знал все то, что там происходило, даже самое важное и самое тайное. Обо всем этом он вел нечто вроде дневника, из которого взяты нижеследующие рассказы, на правдивость которых можно положиться, хотя они должны показаться невероятными всякому человеку, который не имеет точного представления о том, что происходило на Севере во время царствования Петра I — государя, единственного в своем роде и необыкновенного как в своих добродетелях, так и в своих недостатках.
Все так необычно, так ново, все так удивительно с самого начала и до самого конца дней Екатерины, что я не удивлюсь, если многие не поверят в точность этих рассказов. Я это им охотно прощаю. И хотя имеются еще тысячи свидетелей тех фактов, которые здесь изложены, я понимаю, что нужно было самому быть очевидцем, чтобы поверить всем этим фактам, как они того заслуживают. Я думаю, что не будет преувеличения сказать, что своими деяниями Екатерина равна (если не превосходит ее) Семирамиде и Тамаре, а в отношении любовных приключений она превосходит невесту короля Гарба, которая, однако, является лишь плодом фантазии, в то время как Екатерина осуществила все это в действительности.
Столь смелые сравнения обещают неслыханный пример капризов и милостей судьбы. Едва ли во всей истории как древней, так и современной, можно было бы найти такой пример, который позволил бы лучше почувствовать, как то непостижимое, которое одни называют судьбой, а другие — провидением, потешается по своей прихоти над правилами людского благоразумия, чтобы из ничего сделать нечто самое великое среди людей и чтобы поднять из ничтожества до вершин славы тех, кого оно захочет облагодетельствовать. Мы увидим здесь бедного [140] подкидыша, извлеченного из бездны ничтожества и поднятого до вершин почестей такими средствами, которые другим принесли бы лишь презрение.
Будет показано, как вопреки всякому здравому смыслу, вопреки законам страны, законам естественного права она вступит на трон в ущерб правам законных наследников, которым он принадлежал, и будет править чрезвычайно отважными народами, которые до этого никогда не управлялись женщинами. Эти народы были, естественно, обеспокоены, так как они испытывали сильную привязанность к роду своих господ и подлинных государей, потомки которых по прямой линии еще существовали. Наконец, мы увидим как она спокойно умрет неограниченной самодержицей 3 огромной империи, грозной для всех государств Севера и Азии.
Но так как эти рассказы являются лишь секретным добавлением к общеизвестным историческим фактам, то, в соответствии с названием этого сочинения, следует ожидать найти не полную историю жизни Екатерины, а лишь отдельные неизвестные факты, опущенные по незнанию или преднамеренно тем, кто опубликовал упомянутые мемуары. К ним могут обратиться все те, кто захочет быть лучше осведомленными. Что касается меня, то я ограничусь тем, что лишь бегло коснусь всех различных этапов жизни, через которые прошла эта государыня, и проследую за ней по скрытым путям, которые привели ее к тому высокому положению, которое она заняла.
Начнем с ее происхождения и ее рождения, которые были абсолютно неизвестными для всех и (если этому захотят поверить) даже для нее самой в течение всей ее жизни и жизни ее мужа. Несмотря на поиски и расследования, которые этот государь проводил в течение свыше 20-ти лет, он не смог получить никаких сведений по этому поводу. И до сих пор это оставалось бы непроницаемой тайной для всех, если бы за три месяца до смерти Петра I и за два года до смерти государыни необычайное приключение, о котором будет рассказано в конце этих анекдотов, не раскрыло бы с полной несомненностью, что ее звали Скавронская, что родилась она в Дерпте в 1686 году 4 и что крестили ее в том же году в католическом костеле.
К этой религии принадлежали ее отец и мать (крестьяне-беженцы из Польши), которые, несомненно, были крепостными, или рабами, как и все крестьяне в Польше. Оттуда они переехали в Дерпт, маленький городок в Ливонии. Здесь нужда заставила их поступить в услужение, чтобы зарабатывать на жизнь. Они жили поденной работой до того времени, когда из-за чумы, охватившей Ливонию, решили уехать, чтобы избежать этой страшной напасти. Они переселились в окрестности Мариенбурга, где вскоре оба умерли от чумы, несмотря на все предосторожности.
После них осталось на воле божьей двое малолетних детей: мальчик, которому едва исполнилось пять лет, и трехлетняя девочка. Другая их дочь осталась в Дерпте. Мальчик был отдан на воспитание одному крестьянину, а девочка — на попечение кюре, местному священнику. Вскоре этот священник и все члены его семьи умерли, бросив это несчастное создание и не успев оставить никаких сведений ни и ее рождении, ни о том, как они взяли ее к себе.
Когда Его Высокопреосвященство господин Глюк, суперинтендант, 5 или архипастырь этой провинции, узнал о том бедствии, которое постигло город Мариенбург, он отправился туда, чтобы оказать пастве, оставшейся без пастыря, всяческую помощь и духовное утешение, которые ей были так необходимы в этом бедственном положении. Этот архипастырь начал свою поездку с дома покойного кюре и нашел там несчастную девочку, которая, увидев его, побежала ему навстречу, называя его отцом и прося есть. Она теребила его за платье до тех пор, пока ее не накормили. Тронутый состраданием, он спросил, чей это ребенок, но никто ем) не мог сказать это. Он навел справки во всей округе, спрашивал всех, не знает ли кто ее родителей, чтобы отдать ее им. Но, поскольку никто ничего о ней не знал и никто ее не требовал, он был вынужден взять на себя заботу о ребенке. Она сопровождала его в течение всей его поездки, и в конце концов они прибыли в Ригу основную его резиденцию. Правда, во время чумы и войны, которые наносил) большие опустошения, эта резиденция не была столь постоянной, так как он был вынужден часто переезжать из одного места в своем округе в другое, гонимый страхом или по велению своего долга.
Вернувшись в свою главную резиденцию, он отдал своей жене (лютерански священники могли жениться) эту несчастную девочку, чтобы она о ней позаботилась. [141] И эта добродетельная дама охотно приняла ее и воспитала вместе со своими двумя дочерьми примерно того же возраста. Она оставила ее у себя в качестве служанки, пока той не исполнилось 16 лет. Когда та достигла этого возраста, хозяйка решила, судя по поведению девушки, что ей скоро наскучит ее положение 6. Вот почему ее хозяева, боясь, что, несмотря на хорошее воспитание, которое они ей дали, природа может в самый неожиданный момент взять верх над рассудком, решили, что пришла пора быстро выдать ее замуж за одного молодого брабанта 7 — солдата, который находился в Мариенбургском гарнизоне. Девушка показалась ему приятной, и он попросил ее руки. Не существовало никаких препятствий для выполнения церемониальных формальностей совершения брака, и если они не были выполнены с большой пышностью, то, тем не менее, было большое стечение народа, любопытствующего увидеть новобрачных.
Можно найти не одного свидетеля, заслуживающего доверия, который помнит эту свадьбу. Следовательно, напрасны попытки некоторых людей убедить публику, что все, сказанное об этой свадьбе, является чистой фикцией 8. Тем, кто отрицает эту свадьбу, остается единственное средство против стольких свидетелей — предположить (без всяких к тому оснований), что, поскольку союз этих двух людей был очень непродолжителен, а официального акта скрепления этого союза не имелось, следовательно, брак этот следует рассматривать как недействительный. Говорят, будто молодые люди якобы не успели найти за три дня момент, необходимый для того, чтобы поставить последнюю печать на своем союзе. Это тем менее вероятно (пусть не прогневаются те, кто не верит), что хозяева дома, где и благодаря кому проходила свадьба, казалось, имели причины, чтобы новобрачные придерживались не только простых формальностей церкви.
Довольно об этом предмете. Чем дальше идешь вперед, тем труднее углубляться в него, так как время, которое хранит воспоминания даже о самых известных вещах, должно, естественно, скрыть этот факт в глубоком забвении. Принимая во внимание, что уважение к людям, которых он особенно интересует (Елизавету — теперешнюю русскую императрицу и герцога Гольштейнского, который должен был стать шведским королем и русским императором, оба они считают эту женитьбу чистой фикцией), положит предел любопытству тех, кто хотел бы провести расследование надлежащим образом. Такой важный факт вполне заслуживает этого отступления.
Вернемся теперь к Екатерине, героине этих рассказов, и посмотрим, что стало с ней после этой свадьбы с вышеназванным брабантом. Этот человек, поступив на службу к шведскому королю Карлу XII в качестве простого кавалериста, был вынужден через два дня после свадьбы покинуть свою жену, чтобы уйти со своим отрядом догонять войска шведского короля. Он прибыл в Польшу, где этот король вел войну с польским королем Августом. Екатерина в ожидании мужа осталась у Глюков, где продолжала находиться на положении служанки до того момента, когда превратности войны, которую русские вели в Ливонии, открыли ей путь, вначале тернистый, который однако привел ее к блестящей судьбе.
Выше было сказано, что суперинтендант, у которого она жила, переезжал с места на место, в зависимости от своих дел. Он находился в Мариенбурге, когда этот город был неожиданно осажден главноначальствующим русских войск фельдмаршалом Шереметевым. Хотя город был довольно хорошо укреплен, гарнизон его был настолько слаб, что не смог оказать достойное сопротивление и сдался на милость победителя. Жители города, чтобы снискать милосердие Шереметева, решили послать к нему пастора своей церкви. Монсеньор Глюк в сопровождении своей семьи и в роли скорее просителя, чем парламентера, отправился к этому генералу в его лагерь. Под словами «со своей семьей» нужно понимать: со своей женой, детьми и слугами. Он был очень хорошо принят русским генералом, который нарисовал великолепную картину счастья народов, живущих под властью такого великого монарха, каким был Петр I, а затем похвалил жителей Мариенбурга за их решение покориться. Он многое им обещал и выполнил из этого то, что пожелал.
Я не буду подробно описывать, что он сделал, когда овладел городом. Эта тема не относится к моему рассказу. Скажу только, что он поступил, как тиран, воспользовавшись своим правом победителя, и взял Екатерину в качестве военнопленной, чтобы включить ее в число своей челяди. Она выделялась своей красотой и своей [142] пышной фигурой, поэтому он и выделил ее среди других членов семьи священника во время своей торжественной речи. Неудивительно, что, узнав, что она была служанкой, он решил взять ее себе против ее воли и невзирая на укоры монсеньора. Таким образом, она перешла из дома господина Глюка в дом фельдмаршала Шереметева. Позднее она признавалась, что это расставание, являвшееся первой ступенькой ее возвышения, причинило ей в тот момент много огорчений. Она не только переходила из положения свободной служанки в положение крепостной у того народа, которого она не знала, что было вполне естественно, но и, кроме того, испытывала привязанность к семье, в которой она выросла, и ей было тяжело расстаться с нею навсегда.
В дальнейшем она недвусмысленно доказала свою чрезвычайную привязанность к этой семье, и можно сказать, что в этом отношении ее нельзя упрекнуть в том, в чем слишком часто упрекают сильных мира сего, которым оказали услугу в трудную минуту; имею в виду упрек в неблагодарности. Ее первой заботой было, как только она смогла выразить свою признательность суперинтенданту, призвать его детей к русскому двору, где она их щедро одарила всякими благами и почестями. Хотя задачей моего изложения является доказательство благородства чувств Екатерины, дальше распространяться на эту тему не следует.
Последуем за Екатериной в ее новом положении. Всем известна власть господ над их рабами. В России эта власть была столь сильна в то время, что они имела право распоряжаться жизнью и смертью своих рабов 9 безо всякого. Легко догадаться, что фельдмаршал взял к себе Екатерину не для того, чтобы ее убивать. Она это заметила в первые же дни своего пребывания в его доме. Прекрасные чувства почти неизвестны в тех странах, где имеются рабы. Любовь там говорит языком хозяина, который хочет, чтобы ему подчинялись. И раб вынужден делать из страха и в силу своего подчиненного положения то, что в свободной стране он делал бы под воздействием сильной страсти. Екатерина примирилась со своей участью. Будучи женщиной ловкой и далекой от того, чтобы выражать отвращение к своему положению, она охотно была готова пойти на это.
Прошло шесть или семь месяцев с тех пор, как она появилась в том доме, когда в Ливонию приехал князь Меншиков, чтобы принять командование русской армией вместо Шереметева, который получил приказ срочно прибыть к царю в Польшу. В спешке он вынужден был оставить в Ливонии всех тех своих слуг, без которых мог обойтись. В их числе была и Екатерина. Меншиков видел ее несколько раз в доме Шереметева и нашел ее полностью отвечающей его вкусу. Меншиков предложил Шереметеву уступить ему ее. Фельдмаршал согласился, и таким образом она перешла в распоряжение князя Меншикова, который в течение всего времени, проведенного ею в его доме, использовал ее так же, как тот, от кого он ее получил, то есть для своих удовольствий. Но с этим последним ей было приятнее, чем с первым. Меншиков был моложе и не такой серьезный. Она находила даже некоторое удовольствие от подчинения, в котором она пребывала.
В этом плену она сумела так завладеть своим хозяином, что через несколько дней после ее появления в доме уже нельзя было сказать, кто из них двоих был рабом. Так обстояли дела, когда царь, проезжая на почтовых из Петербурга, который назывался тогда Ниеншанцем, или Нотебургом 10, в Ливонию, чтобы ехать дальше, остановился у своего фаворита Меншикова, где и заметил Екатерину в числе слуг, которые прислуживали за столом. Он спросил, откуда она и как тот ее приобрел. И, поговорив тихо на ухо с этим фаворитом, который ответил ему лишь кивком головы, он долго смотрел на Екатерину и, поддразнивая ее, сказал, что она умная, а закончил свою шутливую речь тем, что велел ей, когда она пойдет спать, отнести свечу в его комнату. Это был приказ, сказанный в шутливом тоне, но не терпящий никаких возражений. Меншиков принял это как должное, и красавица, преданная своему хозяину, провела ночь в комнате царя.
Нет необходимости говорить, что это трио не страдало деликатностью. На следующий день царь уезжал утром, чтобы продолжить свой путь. Он возвратил своему фавориту то, что тот ему одолжил. Об удовлетворении царя, которое он получил от своей ночной беседы с Екатериной, нельзя судить по той щедрости, которую он проявил. Она ограничилась лишь одним дукатом, что равно по стоимости половине одного луидора (10 франков), который он сунул по-военному ей в руку при расставании. Однако он не проявил по отношению к ней меньше [143] обходительности, чем ко всем персонам ее пола, которых он встречал на своем пути 11, так как известно (и он сам об этом говорил), что, хотя он установил эту таксу как плату за свои любовные наслаждения, данная статья его расходов к концу года становилась значительной.
Надеюсь, что мне простят это маленькое отступление во имя истины и необычности этого рассказа, который одним этим штрихом дает нам представление о характере и темпераменте этого государя. Я не боюсь быть заподозренным в чрезмерном снисхождении к Екатерине, говоря, что нельзя рассматривать проявление минутной нежности с ее стороны по отношению к царю как ее неверность по отношению к Меншикову. Ее благосклонность в этом случае была результатом благосклонности ее господина или, скорее, результатом его приказа, которому она не могла не подчиниться, будучи человеком зависимым. Но, как только царь уехал, она обрушила на Меншикова град упреков за то, что он так с нею поступил. Хочу верить, что она не играла комедию, если же она ее играла, то вполне очевидно, что Меншиков ей поверил, так как его любовь после этого события не только не стала меньше, а, наоборот, усилилась до такой степени, что он ничего не делал не только в своем доме, но и во всей армии без одобрения Екатерины.
Так обстояли дела, когда царь вернулся из Польши в Ливонию. Причем, он вернулся быстрее, чем предполагал. Он бы этого не сделал, если бы ему не намекнули, что его присутствие было там совершенно необходимо, потому что жители этой области покидали свои земли целыми группами, чтобы укрыться в соседних странах не столько от чумы, сколько из-за тяжелых поборов Меншикова. Последний, хотя его часто хвалят, был по своей сущности ненасытным скифом в своем стремлении к богатству. В докладах, присланных царю, было слишком много правды. Прибыв в Ливонию, царь холодно обошелся со своим фаворитом. Мотивы этого он ему объяснил в грубых выражениях 12. Фаворит оправдывался путем всяких измышлений и нелепых доводов, и все это было признано приемлемым именно потому, что он был фаворитом.
Так как царь намеревался остаться на некоторое время в Ливонии, то не стал жить у Меншикова, а поселился в отдельном доме, который был для него приготовлен. Но это не мешало тому, что он постоянно находился в обществе Меншикова, у которого он обедал несколько раз, вовсе не думая о Екатерине, которая делала вид, что она не хочет появляться, когда он приходил.
Однажды вечером, когда он там ужинал, он спросил, что с нею сталось и почему он ее не видит. Ее позвали. Она появилась со своей естественной грациозностью. Это было ей свойственно во всех ее поступках, каковы бы они ни были, но замешательство было так явно написано на ее лице, что Меншиков был смущен, а царь, так сказать, озадачен, что было редким явлением для человека его характера. Это продолжалось лишь одно мгновение, однако это было замечено теми, кто присутствовал при этой сцене. Царь пришел в себя, стал шутить с Екатериной, задал ей несколько вопросов, но, заметив в ее ответах больше почтительности, чем игривости, был задет этим и заговорил с другими присутствующими. Он оставался задумчивым в течение всего остального времени, пока длился ужин.
Русские обычно начинают и кончают свои трапезы стаканом ликера, который им подносят на тарелке перед едою и после нее. Екатерина подошла с блюдом, на котором стояло несколько маленьких стаканов. Царь, посмотрев на нее, сказал:
«Екатерина, мне кажется, что мы оба смутились, но я рассчитываю, что мы разберемся этой ночью». И, повернувшись к Меншикову, он ему сказал: «Я ее забираю с собой». Сказано — сделано. И без всяких формальностей он взял ее под руку и увел в свой дворец. На другой день и на третий он видел Меншикова, но не говорил с ним о том, чтобы прислать ему ее обратно. Однако на четвертый день, поговорив со своим фаворитом о разных делах, которые не имели никакого отношения к любовным делам, когда тот уже уходил, он его вернул и сказал ему, как бы размышляя: «Послушай, я тебе не возвращу Екатерину, она мне нравится и останется у меня. Ты должен мне ее уступить». Меншиков дал свое согласие кивком головы с поклоном и удалился, но царь позвал его во второй раз и сказал: «Ты, конечно, и не подумал о том, что эта несчастная совсем раздета. Немедленно пришли ей что-нибудь из одежды. Она должна быть хорошо экипирована». Фаворит понял, что это значило, и даже больше. Он знал лучше кого бы то ни было характер своего господина и каким способом ему угодить. [144]
Когда он вернулся к себе, первой его заботой было собрать все пожитки этой женщины, в которые он вложил ларчик с бриллиантами, так как никогда ни один человек не имел столько драгоценных камней, как Меншиков. В описи, которая была сделана во время его опалы и ссылки в Сибирь, значилось одних лишь бриллиантовых пуговиц для одежды три полных комплекта. Уже по этому можно судить об остальном. Меншиков отослал одежду с двумя служанками, которые обычно прислуживали Екатерине в его доме и которым он приказал оставаться подле нее до тех пор пока она сочтет это нужным. Ее не было в комнате, когда этот багаж прибыл, она находилась в комнате у царя, который преднамеренно или случайно ничего не сообщил ей о своем разговоре с Меншиковым. Вернувшись в свою комнату, она была удивлена, увидев там все свои пожитки, которых она не просила. Она возвратилась в комнату царя и сказала в шутливом тоне, который очень ей шел: «Я была довольно долго в Ваших аппартаментах, и теперь Ваша очередь совершить прогулку в мои. У меня есть нечто весьма любопытное, чтобы показать Вам». И, взяв его за руку, она его повела туда.
Показав вещи, присланные Меншиковым, она сказала ему более серьезным тоном: «То, что я вижу, говорит о том, что я буду здесь до тех пор, как Вы этого пожелаете, а поэтому будет неплохо, если Вы посмотрите на все эти богатства, которые я принесла». Тотчас она распаковала свои свертки и сказала: «Вот вещи служанки Меншикова», но, заметив ларец, который она приняла за футляр для зубочисток, воскликнула: «Здесь произошла ошибка, вот вещь, которая мне не принадлежит и которой я совсем не знаю». Она его открыла и, увидав там очень красивое кольцо и другие драгоценности стоимостью в 20 тысяч рублей, или 100 тысяч франков, она посмотрела в упор на царя и сказала ему: «Это от моего прежнего хозяина или от нового? Если от прежнего, то он щедро вознаграждает своих слуг». Она немного поплакала и некоторое время молчала. Затем, подняв глаза на царя, который внимательно смотрел на нее, сказала: «Вы мне ничего не говорите? Я жду Вашего ответа».
Царь продолжал смотреть на нее, ничего не говоря. Она еще раз взглянула на бриллианты и продолжала: «Если это от моего прежнего господина, то я, не колеблясь, отошлю их ему обратно». И затем добавила, показав маленькое кольцо, не очень дорогое: «Я сохраню лишь это, которого более чем достаточно, чтобы оставить воспоминание о том добре, что он сделал для меня. Но если это мне дарит мой новый хозяин, я их ему возвращаю, мне не нужны его богатые подарки. Я хочу от него нечто более ценное». И в этот момент, залившись слезами, она упала в обморок, так что пришлось давать ей воду «Королева Венгрии». Когда она пришла в себя, царь сказал ей, что эти драгоценности были не от него, а от Меншикова, который сделал ей прощальный подарок. Он же признателен ему за это и хочет, чтобы она приняла этот подарок. Благодарить за подарок он станет сам.
Эта сцена происходила в присутствии двух слуг, которых прислал Меншиков, и одного капитана Преображенского полка, которого царь, не предвидя, что могло произойти, позвал, чтобы дать ему приказания. Она наделала много шуму в обществе, и вскоре только и говорили, что о знаках внимания и уважения со стороны царя к этой женщине. Все были удивлены его утонченной галантностью обхождения с ней. И это было тем более необычно, что до тех пор все его манеры обхождения с прекрасным полом были крайне бесцеремонны, даже с дамами самого высокого положения. По одному этому уже можно было судить, что он питал к ней настоящую страсть, и в том не было ошибки.
Меншиков первый это заметил и почувствовал, насколько эта женщина, которая позднее была ему очень полезна, будет иметь влияние на царя. Можно предположить, что в прекрасном подарке, который он сделал Екатерине, было больше политики, чем щедрости. Любовь, когда она завладевает серьезно сердцем мужчины, меняет весь его характер.
Никогда еще смертный не был столь мало щепетилен в области скромности и постоянства, как Петр I. Его страсть к Екатерине была первой и, может быть, единственной, и он старался ее скрыть от посторонних глаз. В течение его недолгого пребывания в Ливонии все заметили, что, хотя эта женщина находилась в его дворце, в маленькой смежной комнате (и об этом знали все), он никогда никому не проговаривался о ней, даже своим ближайшим доверенным лицам. Когда Петр I покинул эту область и отправился в Москву, он поручил одному гвардейскому капитану [145] отвезти ее туда самым секретнейшим образом. Он приказал оказывать ей в дороге всяческое внимание и поселить ее у одной женщины, к которой он дал ему письмо. Он приказал капитану непременно в течение всей дороги посылать ему регулярно известия о ней. Это последнее обстоятельство приоткрыло капитану, насколько серьезной и сильной была любовь царя к этой женщине: он достаточно хорошо знал царя и его способность забывать, чуть ли не на другой день, обо всех тех, которым он оказывал внимание.
Екатерина, приехав в Москву, жила там очень скромно, если не сказать замкнуто, в течение двух или трех лет. Она жила в малонаселенном районе, вдали от света, у одной небогатой женщины из хорошей семьи. Дом был невзрачным снаружи, но очень комфортабельным внутри. Именно от этой женщины я получил большую часть тех сведений, которыми поделюсь с читателями. Поселив Екатерину в этом доме, царь преследовал единственную цель: сохранить свой роман в глубокой тайне. Он не хотел, чтобы она принимала у себя людей и сама наносила визиты. Этот приказ Петра, по-видимому, отвечал желаниям Екатерины. Ее ум был направлен на более высокие цели, чем обычная женская болтовня.
Первое время царь, превратившийся сразу из несдержанного в скрытного, видел ее лишь украдкой, хотя не пропускал ни одного дня или, точнее, ночи, не повидав ее. Он выбирал именно ночное время для своих тайных визитов и действовал с такой осторожностью, что, опасаясь быть узнанным по пути к ней, брал с собою только одного гренадера, который вез его на санях.
О силе его любви можно судить по чрезмерной стеснительности его поведения. Этот государь был очень трудолюбив, и у него было много дел. Необходимость прерывать их не только днем, но и ночью, заставила его снять немного покрывало таинственности со своих ночных отлучек. Он назначал аудиенции своим министрам и обсуждал с ними в присутствии Екатерины самые важные и самые секретные дела. Но вот во что трудно поверить: этот государь, отношение которого к женщинам было хорошо известно (он считал их пригодными лишь для той роли, которую он им отводил до тех пор), не только признал эту женщину способной участвовать в качестве третьего лица в беседах с его министрами, но даже хотел, чтобы она высказывала при этом свое мнение, которое часто оказывалось решающим или компромиссным между мнением царя и мнением тех, с кем он работал.
Это установленный факт. И хотя я лично в этом нисколько не сомневаюсь, я бы никогда не осмелился включить его сюда, если бы он не подтверждался свидетельствами многих уважаемых людей, которые принимали участие в совещаниях у Петра I. Они утверждали, что эта женщина, благодаря своей проницательности и природному здравому смыслу, подсказывала им, когда они обсуждали с государем самые сложные и самые важные дела, такие методы и решения, до которых они сами никогда бы не додумались и которые позволяли им выйти из многих больших затруднений и решить срочные дела. Следовательно, неудивительно, что наслаждение, которое называют алтарем любви, послужило лишь тому, что изо дня в день любовь царя усиливалась, так как в ласках и удовольствиях он находил чудесный источник, благотворный для его дел. Это было так благотворно, что, видя в ней все более и более ангела-хранителя, он ничего не скрывал от нее и ей первой сообщал свои самые великие и тайные намерения.
Именно в этот период, когда она жила в полном уединении, общаясь лишь с царем и его министрами в его присутствии, у нее родились две дочери: цесаревна Анна, ставшая затем герцогинею Гольштейн-Готторпской, и цесаревна Елизавета, теперешняя русская императрица. Именно тогда, слушая рассуждения царя и его министров, она вошла в курс различных интересов виднейших семей России, а также интересов соседних монархов. Здесь она познакомилась с главными принципами государственной власти и правительства, которые в дальнейшем она так успешно осуществляла на практике. Здесь же начал развиваться зародыш тех хороших качеств, которыми ее наградила природа и которые в дальнейшем проявились во всем своем блеске.
Однако, отдавая справедливость ее большим талантам, в которых нельзя ей отказать, я не пытаюсь оправдать те злоупотребления, которые она, возможно, допустила. Меня можно было бы заподозрить в пристрастности по отношению к ней, если бы я не упомянул, что именно в тот период жизни в уединении она, чувствуя ту власть, которую имеет над разумом и сердцем своего господина, задумала [146] стать его женой. Чтобы осуществить свое намерение, она сумела воспользоваться тем разладом, который почувствовала в царской семье. Под видом человека, который стремится лишь потушить огонь противоречий между мужем и женой, между отцом и сыном, она в значительной мере способствовала раздуванию этого огня до такой степени, что все это увидели. Всем было известно недостойное обращение царя с первой женой Евдокией, с которой он развелся, заставив ее постричься в монахини, и заточил в ужасную тюрьму, а также его отношение к ее сыну Алексею Петровичу, которого он предал суду и который умер в тюрьме.
Я не буду вдаваться в детали этих двух трагических историй, которые наделали столько шума в обществе, но я должен сказать, что роль Екатерины в этих интригах, которые привели к гибели матери и сына, была немалой. Она ловко сумела стать главной пружиною этих интриг, делая вид, что в этом не участвует. И она извлекла из всего такую выгоду, на которую могла только надеяться. Публично заняв в кровати Петра место несчастной государыни, она заменила сына этой. последней при таких обстоятельствах, которым не хочется давать определение, так как боюсь оскорбить лиц 13, которых все должны уважать и которым сегодня способствует фортуна, умножая их заслуги и добродетели, после того как фортуна заставила их, так сказать, искупить путем невзгод ошибки их родителей.
Я посчитал бы себя виновным в умолчании, если бы, рассказывая о времени, когда родились цесаревны Анна и Елизавета, не упомянул о событии, косвенно касающемся их рождения. В частности, о судьбе брабанта, за которого их мать вышла замуж в Ливонии. Как мы уже видели, что этот человек был в свите шведского короля Карла XII. Он участвовал в Полтавской битве и имел несчастье попасть там в плен, как и 14 тысяч его соотечественников, вместе с которыми он был привезен в Москву, чтобы служить там украшением при триумфальном вступлении 1 января 1710 года 14 Петра I — победителя шведов — в главный город своей империи. Эта церемония, столь же блестящая, сколь и таинственная, была широко описана в мемуарах барона Ивана Нестезураной. Я отсылаю к ней тех, кому будет любопытно узнать подробности, потому что я совсем не ставлю себе главной целью излагать то, что всем известно. Хочу лишь сказать об этом мимоходом, добавив только то, что окажется неизвестным.
Теперь мне хочется проследить судьбу брабанта, который после падения Ливонии последовал за шведским королем в походе на Россию и в конечном счете попал под Полтаву, где, как я уже сказал, этот брабант был взят в плен и затем отправлен в Москву. Посмотрим, что с ним стало. Этот несчастный воин узнал там, по-видимому, что происходило между его женой Екатериной и царем. Но он, не ведая разницы между рогоносцем — простым смертным 15 и венценосным рогоносцем, решил, что его положение может принести ему какое-то облегчение в его трудностях. И он попросту сообщил обо всем русскому военному комиссару, ведавшему делами пленных. Точно не известно, доложил ли комиссар царю об этом обстоятельстве. Одни это подтверждают, другие отрицают. Как бы то ни было, откровенность бедного брабанта нисколько не облегчила его участи, как он того ожидал.
Безжалостный комиссар, то ли по своей воле, то ли по высшему приказу, немедленно отправил его, как и других пленников, в Сибирь. Если и было какое-либо различие в обхождении с ним, так оно состояло лишь в том, что он был послан в самое отдаленное место Сибири. Как говорят некоторые из его соотечественников, которые там его видели, он прожил несколько лет и умер за три года до заключения мира между Ливонией и Россией, в конце 1721 года 16. Согласно этому расчету невозможно не прийти к выводу, что упрек сторонников царевича Петра II в адрес герцога Гольштейнского был в их споре вполне обоснован: все дети Петра I от Екатерины родились еще при жизни этого брабанта, о котором более в этих мемуарах не будет упоминаться.
Вскоре после своего триумфального вступления в Москву жадный до трофеев Петр стал замышлять большой поход против турок, которые, казалось, хотели действовать вместе с Карлом XII. Петр I считал их, несмотря на их большую численность, не очень опасными врагами в сравнении с теми, которых он только что победил под Полтавой.
Именно тогда, окрыленный славою, он захотел увенчать свою любовь тайным браком с Екатериной. Вероятно, ей было нужно переменить религию. Ведь она родилась в семье римско-католической веры, но не знала этого, а воспитывалась в [147] лютеранской вере, которую исповедовал архипастырь, в доме которого она оказалась с малых лет. Считая себя достаточно образованной, чтобы отдать предпочтение греко-русской (православной) церкви перед всеми другими, она отреклась от двух прежних, от первой — бессознательно, по неведению, а от второй — по доброй воле. После этого ее снова крестили, как будто бы она никогда не была крещена, потому что православная церковь считает недействительными все крещения, совершенные в других христианских религиях 17.
Когда эта церемония была закончена, тот же поп приступил сразу, без всякого шума, к церемонии благословления ее брака с Петром I. Я слышал, как некоторые люди, любители двусмысленных намеков и каламбуров, говорили по поводу различных религий, которые исповедовала Екатерина, что эта государыня поимела много религий. Что касается меня, то я никогда не питал вкуса к подобным каламбурам. Я сказал бы скорее, что частое изменение веры является почти верным признаком того, что у данного лица нет вообще никакой веры.
Утверждают, что цесаревна Марта (иные называют ее Марией; у нее было два имени), любимая сестра царя, немало способствовала этой женитьбе. И в этом нет ничего невероятного. Она не только страстно любила своего брата, но и знала все достоинства иностранки, к которой он питал такую привязанность. Она никогда не симпатизировала Евдокии, несчастной первой жене царя. Она боялась ее возвращения ко двору и старалась найти этому непреодолимое препятствие и отомстить за все неприятности, которые причинила ей та высокомерная женщина. Известно, каким сильным может быть желание одной женщины отомстить другой. Одно лишь это соображение оказалось более чем достаточным, чтобы она охотно одобрила женитьбу своего брата на Екатерине.
Я вынужден в дальнейшем, вследствие ее нового положения, называть Екатерину не иначе, как высокими титулами: государыня, царица, императрица, тем более что тайна ее брака, как только он был осуществлен, существовала лишь в воображении ее мужа. Через три-четыре месяца даже он не придавал этому браку былой таинственности.
Я уже говорил выше, что этот государь строил большие планы по организации кампании против турок. Способ, который он избрал для осуществления этих планов, показывает, что большие успехи часто вредят победителям. Гордый своею победой, которую он только что одержал над Карлом XII, во главе своих отборных войск он выступил против турок, проявляя более самоуверенности, чем осторожности. Желая опередить турок, он устремился вперед, по теснине, опасность которой понял лишь тогда, когда ему было уже невозможно оттуда выбраться.
В тот момент, когда он меньше всего об этом думал, он оказался окруженным турецкой армией со всех сторон на маленьком пространстве. Турецкая армия состояла из 150 тысяч человек, у него же было лишь 30 тысяч человек, безмерно уставших от длинных переходов, которые он заставил их совершить по безводным и пустынным местам, где они испытывали во всем недостаток. В течение трех дней у его солдат не было ни хлеба, ни других продуктов. Усталость солдат была такова, что, лежа на своих ружьях, они не могли пошевелиться. Сам царь, видя, что оказался без всяких источников снабжения, и не надеясь получить их откуда-либо, в отчаяньи удалился в свою палатку, где, подавленный горем и упавший духом, растянулся на кровати и предавался своему унынию, не желая никого видеть и ни с кем разговаривать.
В то время Екатерина, которая его сопровождала в этом походе, нарушив его запрет никого не впускать к нему в палатку, пришла туда и внушила ему, что необходимо проявить больше твердости. Она доказала ему, что еще есть выход и нужно постараться что-то сделать, а не предаваться отчаянию.
Этот выход состоял в том, чтобы попытаться заключить наименее выгодный мир путем подкупа Каймакама и Великого везира. Она с большой долей уверенности отвечала за успех этой операции, так как у нее имелись сведения о характере этих двух оттоманских министров благодаря описаниям графа Толстого, сделанным в его многочисленных депешах, которые она слышала, когда их читали. В то же время она указала ему на человека, находящегося при армии, которого она достаточно знала, чтобы быть уверенной, что он справится с этим делом. Она сказала, что нужно, не теряя ни минуты, направить его к Каймакаму, чтобы прощупать его. После чего она вышла из палатки, не дав царю времени ни вздохнуть, ни ответить, [148] и вернулась туда через мгновение с человеком, о котором шла речь. Она сама дала ему инструкции в присутствии царя, который, благодаря предложению о мирном урегулировании, сделанному этой женщиной, уже начал приходить в себя и, одобрив все, что она сказала, срочно отправил этого человека.
Когда тот вышел из палатки, царь, оставшись с глазу на глаз со своей женой, посмотрел на нее пристально и сказал с восхищением: «Екатерина, этот выход чудесен, но где найдем мы все то золото, которое нужно бросить к ногам этих двух людей? Ведь они не удовлетворятся только обещаниями». «У меня есть драгоценности, — ответила она, — и до возвращения нашего посланника я соберу в нашем лагере все деньги, вплоть до последнего гроша. А Вас я прошу не предаваться унынию и поднять Вашим присутствием дух бедных солдат. Пойдемте, покажитесь им. Впрочем, позвольте мне действовать, и я Вам ручаюсь, что до возвращения Вашего посланца я буду в состоянии выполнить обещания, которые он даст министрам, будь они даже еще более жадными, чем есть на самом деле!»
Царь ее обнял и последовал ее совету, вышел из палатки, показался солдатам и направился в штаб фельдмаршала Шереметева. За это время она верхом на лошади объехала все палатки офицеров, говоря им: «Друзья мои, мы находимся здесь в таких обстоятельствах, что можем либо спасти свою свободу, либо пожертвовать жизнью, либо сделать нашему врагу мост из золота. Если мы примем первое! решение, то есть погибнем, защищаясь, то все наше золото и наши драгоценности, будут нам не нужны. Давайте же используем их для того, чтобы ослепить наших, врагов и заставить их выпустить нас. Мы уже собрали кое-какие средства: я отдала часть своих драгоценностей и денег и готова отдать все остальное, как только вернется наш посланный, если, как я надеюсь, он преуспеет в своей миссии. Но этого не хватит, чтобы удовлетворить жадность людей, с которыми мы имеем дело. Нужно, чтобы каждый из вас внес свою лепту». И так она говорила каждому офицеру в отдельности: «Что ты можешь мне дать, дай мне это теперь же. Если мы выйдем отсюда, ты будешь иметь в 100 раз больше, и я похлопочу о тебе перед царем, вашим отцом».
Все были очарованы ее обходительностью, твердостью и здравомыслием, и, каждый, вплоть до самого простого солдата, принес ей все, что мог. И в тот же момент в лагере воцарилось спокойствие, все воспрянули духом. Их уверенность возросла еще больше, когда вернулся человек, которого она тайно посылала к Каймакаму. Он принес ответ, что можно посылать к Великому везиру русского комиссара, имеющего полномочия вести мирные переговоры. Дело было вскоре завершено, несмотря на угрозы и интриги шведского короля, который, узнав о положении русских войск, самолично приехал в турецкий лагерь. Он говорил везиру во всеуслышание: «Противника нужно лишь бить камнями. Я требую от тебя только этого. Чтобы тебе выдали царя со всем войском, вплоть до последнего солдата, живыми или мертвыми».
С этого дня в русский лагерь стало поступать достаточное количество продовольствия. На следующий день хорошо снабженная армия отправилась в путь к русской границе, куда она прибыла в достаточно хорошем состоянии, чтобы окончательно выбить шведов с Балтийского моря. Тот, кто захочет быть более осведомленным об условиях договора, заключенного между царем и Портой, могут обратиться к барону Нестезураной, который излагает все происшедшее при Пруте скорее как газетчик, которому за это заплатили, чем как объективный историк.
Можно представить, какое впечатление произвело поведение Екатерины на умы и сердца солдат! Вся русская империя воздавала должное ее достоинствам и заслугам. Царь, бывший все более и более очарованным ее качествами, не мог их замалчивать и всенародно воздавал ей должное. Когда он вернулся в свои владения, то вознаградил ее, объявив о своей женитьбе на ней, несмотря на ее усилия, искренние или притворные, удержать его от этого намерения. И, чтобы оставить будущим поколениям память о той славе, которую она завоевала на берегах Прута, он учредил в ее честь орден святой Екатерины, сделав ее покровительницей этого ордена.
Начиная с этого времени он хотел, чтобы она сопровождала его повсюду, как во время военных походов, так и во время различных путешествий за пределы его владений. Вернувшись из поездки в Германию, где они вместе посетили несколько дворов, царь начал войну с Персией, и Екатерина следовала за ним повсюду. Она оказала ему столько значительных услуг, что, не зная, как ее отблагодарить за это, [149] он не нашел иного способа, кроме как разделить с ней свою империю и свою власть, заставив весь мир признать ее императрицей всея Руси.
Он заставил всех своих подданных присягнуть ей в верности как своей государыне и неограниченной властительнице, которая будет править ими в случае его смерти. И в этой присяге было сказано, что она, равно как Петр Великий, ее муж, имеет право назначать наследника, какого ей заблагорассудится. В мемуарах так называемого барона Нестезураной, можно найти довольно точное описание этой великолепной церемонии. Она была совершена 26 мая 1724 года в Москве, столице Российской империи. После чего император и новая императрица отправились в Петербург, где по существу возобновилась церемония коронования. Это выражалось в празднествах по поводу их приезда. Все провозглашали славу Екатерине. Ее мужу воздавали хвалу за то, что он поднял ее на вершину человеческого величия и могущества.
Именно в это время, через три месяца после коронования, один непредвиденный случай открыл и установил происхождение этой государыни. Вот как это произошло. Некий крестьянин, конюх на одном из постоялых дворов в Курляндии, будучи пьяным, поссорился с другими подобными ему людьми, такими же пьяными. На этом постоялом дворе находился в то время чрезвычайный польский посланник, который ехал из Москвы в Дрезден и оказался свидетелем этой ссоры. Он слышал, как один из этих пьяниц, переругиваясь с другими, бормотал сквозь зубы, что, если бы он захотел сказать лишь одно слово, у него были бы достаточно могущественные родственники, чтобы заставить их раскаяться в своей дерзости. Посланник, удивленный речами этого пьяницы, справился о его имени и о том, кем он мог быть. Ему ответили, что это польский крестьянин, конюх, и что зовут его Карл Скавронский. Он посмотрел внимательно на этого мужлана, и по мере того, как его рассматривал, находил в его грубых чертах сходство с чертами императрицы Екатерины, хотя ее черты были такими изящными, что ни один художник не мог бы их схватить.
Пораженный таким сходством, а также речами этого крестьянина, он написал о нем письмо не то в шутливой, не то насмешливой форме тут же, на месте, и отправил это письмо одному из своих друзей при русском дворе. Не знаю каким путем, но это письмо попало в руки царя. Он нашел необходимые сведения о царице на своих записных дощечках, послал их губернатору Риги князю Репнину и приказал ему, не говоря, с какою целью, разыскать человека по имени Карл Скавронский, придумать какой-нибудь предлог, чтобы заставить его приехать в Ригу, схватить его, не причиняя, однако, ему никакого зла, и послать его с надежной охраной в полицейское отделение при суде в качестве ответчика по судебному делу, начатому против него в Риге. Князь Репнин в точности исполнил приказание царя. К нему привели Карла Скавронского. Он сделал вид, что составляет против него судебный акт по обвинению его в том, что он затеял спор, и послал его в суд под хорошей охраной, якобы имея обвиняющие его сведения.
Прибыв в суд, этот человек предстал перед полицейским генерал-лейтенантом, который, согласно указанию царя, затягивал его дело, откладывая со дня на день, чтобы иметь время получше рассмотреть этого человека и дать точный отчет о тех наблюдениях, которые сделает. Этот несчастный приходил в отчаяние, не видя конца своему делу. Он не подозревал о том, что около него находились специально подготовленные люди, которые старались заставить его побольше рассказать о себе, чтобы потом на основании этих сведений провести тайное расследование в Курляндии.
Благодаря этому было установлено совершенно точно, что этот человек являлся братом императрицы Екатерины. Когда царь в этом совершенно убедился, то Карлу Скавронскому внушили, что, поскольку он не смог добиться справедливости от генерал-лейтенанта, то должен подать ходатайство самому царю. Ему обещали для этой цели заручиться протекцией таких людей, которые не только найдут для него способ поговорить с царем, но подтвердят также справедливость его дела.
Те, кто осуществлял эту маленькую интригу, спросили у царя, когда и где хочет он увидеть этого человека. Он ответил, что в такой-то день он будет обедать инкогнито у одного из своих дворецких по имени Шепелев, и приказал, чтобы Карл Скавронский оказался там к концу обеда. Это было исполнено. Когда наступило время, этот человек украдкой был введен в комнату, где находился царь. Царь принял [150] его просьбу, и у него было достаточно времени, чтобы рассмотреть просителя, пока ему как будто бы объясняли суть дела. Государь воспользовался этим случаем, чтобы задать Скавронскому ряд вопросов. Его ответы, хотя и несколько запутанные, показали царю довольно ясно, что этот человек был, несомненно, братом Екатерины. Когда его любопытство на этот счет было полностью удовлетворено, царь внезапно покинул этого крестьянина, сказав ему, что посмотрит, что можно для него сделать, и чтобы он явился на другой день в тот же час.
Царь, убедившись в этом факте, захотел устроить сцену в своем экстравагантном вкусе. Ужиная вечером с Екатериной, он сказал ей: «Я обедал сегодня у Шепелева! 8, нашего дворецкого. Там был очень вкусный обед. Этот кум хорошо угощает. Я поведу тебя туда как-нибудь. Сходим туда завтра?» Екатерина ответила, что она согласна. «Но, — сказал царь, — нужно сделать так, как я это сделал сегодня: застать его в тот момент, когда он будет садиться за стол. Мы должны пойти туда одни». Так было решено вечером и исполнено на другой день. Они отправились к Шепелеву и там обедали. После обеда, как и в предыдущий раз, в комнату, где находились царь и Екатерина, впустили Карла Скавронского. Он подошел, дрожа и заикаясь, к царю, который сделал вид, будто забыл все то, что тот ему уже говорил, и задал ему прежние вопросы.
Эта беседа происходила у амбразуры окна, где царица, сидя в кресле, слышала все, что говорилось. Царь, по мере того как бедный Скавронский отвечал, старался привлечь внимание государыни, говоря ей с видом притворной доброты: «Екатерина, послушай-ка это! Ну как, тебе это ни о чем не говорит?» Она ответила, изменившись в лице и заикаясь: «Но...». Царь перебил ее: «Но если ты этого не понимаешь, то я хорошо понял, что этот человек — твой брат». «Ну, — сказал он Карлу, — целуй сейчас же подол ее платья и руку как императрице, а затем обними ее как сестру».
При этих словах Екатерина, глубоко пораженная, вся белее полотна, упала в обморок. Принесли соль и одеколон, чтобы привести ее в чувство; и царь был предупредителен более всех, стараясь принести ей облегчение. Он сделал все, что мог, чтобы успокоить ее. Когда он увидел, что она постепенно приходит в себя, то сказал ей: «Что может быть плохого в этом событии? Итак, это — мой шурин. Если он порядочный человек и если у него есть какой-нибудь талант, мы сделаем из него что-нибудь значительное. Успокойся, я не вижу во всем этом ничего такого, от чего нужно было бы огорчаться. Теперь мы осведомлены по вопросу, который стоил нам многих поисков». Царица, вставая, попросила разрешения обнять брата и, обращаясь к царю, добавила, что надеется и на дальнейшую его милость по отношению к ней и брату.
Скавронскому 19 приказали оставаться в том же доме, где он жил. Его заверили, что у него не будет ни в чем недостатка, и кроме того попросили не слишком показываться на людях и поступать во всем так, как ему скажет хозяин, у которого он находился. Утверждают, что все прежнее царское величие Екатерины было уязвлено и оскорблено этим опознаванием и что, конечно, она избрала бы себе другое происхождение, если бы только была на то ее воля.
Вот так, благодаря неожиданному приключению, о котором я рассказал, была раскрыта тайна рождения Екатерины в момент, когда все были менее всего готовы к этому. Так судьба беспрестанно играет бессильными противостоять ей смертными, то возвышая, то унижая их по своей прихоти. Кажется, что она укоряет в своих благодеяниях тех, кого она возвышает более всего, и что ей доставляет удовольствие нарушать их благополучие, внушая им мысль об их ничтожестве, несмотря на все их богатство. Таким образом она утешает людей, которым она уготовила посредственные условия жизни, показывая им, что если почести и высокие звания освобождают тех, кому она их посылает, от некоторых жизненных испытаний, то она не избавляет их ни от многих унижений, ни от слабостей, свойственных человеческой природе. Пример тому — жизнь Екатерины. Как только она оказалась на троне, ее сердце, не имея уже никаких других честолюбивых желаний, подчинилось любви. И вопреки священным законам брака, да еще с таким грозным государем, увлеченным ею до того, что он женился на ней, она ему изменила.
Эта интрига протекала так неосторожно 20, что в какой-то момент царица могла бы быть низвергнута с вершины величия в пропасть самого трагического бесчестия. Она отделалась лишь страхом и этим обязана в первую очередь графу [151] Толстому и графу Остерману, министрам двора 21, которые успокоили первое движение, как я бы сказал, государева гнева 22, удержав его от мести, которую он замышлял против своей неверной жены, с которой он хотел поступить так, как поступил английский король Генрих VIII с Анной Болейн. Но, к счастью для Екатерины, два министра, во-первых, отразили этот удар и, во-вторых, некоторое время спустя после этого ее счастливая звезда освободила ее полностью от последствий, быть может, тайных, но все же ужасных, которые по всеобщему мнению должны были рано или поздно иметь место, если бы тем временем естественная смерть не унесла ее мстительного мужа. Такое мнение высказывали все те, кто прекрасно знал характер Петра I и кто постоянно был приближен к его персоне. Однако он не отправился в другой мир, не осуществив, хотя бы частично, своей мести. Весь свой гнев он выместил на любовнике, которому публично отрубили голову, осудив за вымышленные преступления, а не за те настоящие, за которые он был казнен 23.
Что касается любовницы, то царь получил удовлетворение от того, что через 10 или 12 дней после казни, о которой только что говорилось, ей показали тело ее любовника и его голову, посаженную на кол посреди площади. Он заставил ее пересечь эту площадь по диагонали, чтобы перед ней предстало все это ужасное зрелище с эшафотом. Царь совсем не подготовил ее к такому зрелищу. Он ей предложил, выезжая из дворца на открытых санях, направиться в отдаленный квартал, куда они часто ездили вместе. Все время, пока они пересекали площадь, он пристально и злобно следил за ней. Но у нее хватило твердости сдержать слезы и не проявить никакого волнения. Я знаю, что это приключение дало повод как в России, так и в дальних странах, подозревать Екатерину в том, что она, как ловкая женщина, предупредила намерения своего мужа, отравив его. Никогда не было более ошибочного предположения, хотя оно и казалось правдоподобным. Этот государь умер от задержания мочи, вызванного воспалением язвы, которая с давних пор была у него на шейке мочевого пузыря. Он постоянно лечился от этой болезни, но все средства были безуспешными.
Короче говоря, после его естественной смерти его жена Екатерина наследовала ему, несмотря на все то, что произошло между ними. Главным документом, в силу которого она завладела троном, было завещание, оставленное ее мужем еще до их ссоры в архиве Сената. Однако в момент его смерти в Сенате не нашли завещания, потому что незадолго до смерти он забрал его и разорвал в приступе ярости. Когда же встал вопрос о провозглашении Екатерины царицей, удовлетворились лишь неопределенным упоминанием об этом акте, не дав себе труда поискать его, чтобы сделать подлинные копии. Это дело встретило бы, несомненно, со стороны народа больше сопротивления, чем это было на самом деле, если бы Меншиков, который в качестве фельдмаршала империи командовал всеми войсками, не дал бы соответствующих распоряжений и не уладил бы все таким образом, что призвал к уважению и заставил молчать всех тех, кто хотел отстаивать права Великого князя Московского, естественного и законного наследника трона (внука Петра I по прямой мужской линии). Но ни расположение народа в его пользу, ни законность его прав не помешали тому, что корона была возложена на голову Екатерины. Ее первой заботой было стремление не пренебрегать никакими внешними проявлениями чувств, чтобы показать ту боль, какую ей должна была причинить смерть ее мужа.
В течение 40 дней, пока его тело, согласно обычаю страны, было выставлено для обозрения публики, на парадном ложе, она приходила регулярно утром и вечером, чтобы провести полчаса около него. Она его обнимала, целовала руки, вздыхала, причитала и проливала всякий раз поток искренних или притворных слез. В этом выражении нет никакого преувеличения. Она проливала слезы в таком количестве, что все были этим удивлены и не могли понять, как в голове одной женщины мог поместиться такой резервуар воды. Она была одной из самых усердных плакальщиц, каких только можно видеть, и многие люди ходили специально в императорский дворец в те часы, когда она была там у тела своего мужа, чтобы посмотреть, как она плачет и причитает. Я знал двух англичан, которые не пропустили ни одного из 40 дней. И я сам, хотя и знал, чего стоят эти слезы, всегда бывал так взволнован, как будто бы находился на представлении с Андромахой.
Она не только устроила ему пышные похороны, каких никогда не видели прежде, но и пожелала сопровождать кортеж пешком, несмотря на ужасный холод. [152]
Она прошла пол-лье всего того пути от императорского дворца до церкви, где государь был похоронен. После того как она постоянно присутствовала на всех службах, которые длились очень долго, она почувствовала себя очень плохо. Одни говорят, что это в результате большого горя, другие считают, что от большой усталости.
Пусть те, кто прочтет эти мемуары, думают, что хотят. Я скажу только, что если ее царствование и не было долгим, то оно было чрезвычайно спокойным; что она управляла своим народом с большей мягкостью, чем ее муж, следуя, однако, правилам и максимам этого государя; что она имела такое мужество и силу, какие мало присущи лицам ее пола; что ей нравился звон оружия и походы армий, в которых она всегда сопровождала своего мужа. Немногие умели пришпорить лошадь с такой грациозностью, как она. Имея необыкновенную склонность к навигации и флоту, она устраивала почти каждое воскресенье и по праздникам летом представление с морским боем. Она часто посещала арсеналы и верфи своего адмиралтейства. В 1726 г. она намеревалась (если бы ей не помешал ее советник) отправиться во главе своего флота сражаться с английским и датским флотами, которые нахально подошли к ревельскому рейду под предлогом умиротворения северных дел. В правление Екатерины Российская империя нисколько не потеряла в своем величии. Именно ей обязан русский двор обычаями, приобщающими к цивилизации, и великолепием, которое там теперь можно увидеть. Не умея ни читать, ни писать ни на одном языке, она говорила свободно на четырех, а именно на русском, немецком, шведском, польском и к этому можно добавить еще, что она понимала немного по-французски.
Ей не чуждо было чувство любви, и, казалось, она была создана для нее. Из-за своей красоты она пострадала от грубости морского офицера Вильбуа, анекдот о котором я уже рассказывал отдельно. Это был пьяный бретонец, забывший, кем она была. Он нанес большой ущерб ее чести через несколько месяцев после объявления о ее браке с царем. Последний, решив, что офицер в этот момент был так же неподвластен самому себе, как и оскорбленная им, выразил больше сострадания, чем гнева. У нее не было такого недостатка, чтобы похвалиться своим постоянством и обходиться плохо с теми, к кому она проявила свою нежность. Она делала своих любовников своими друзьями, и доказательством этого является Меншиков, граф Лёвенвольд и Сапега. Она любила одного, а потом другого из этих двух последних в короткий двухлетний период ее царствования. Она умела владеть своим сердцем и чувствами или, лучше сказать, своими поступками 24. Что касается суеверий, то она нисколько не уступала в этом своему мужу и верила в сны 25. Она была убеждена, что они нам посылаются, чтобы объявить о счастливых или ужасных событиях. Она рассказывала свои сны фрейлинам и требовала у них объяснений. Если они давали непонятные объяснения, то она говорила об этом за столом, чтобы все могли высказать свое мнение по этому вопросу 26.
Она умерла спокойно в своей кровати 5 мая 1727 года от слабости, которая длилась два месяца, и причин которой не знали и не искали. Говорили о ней, как и о ее муже, что она была отравлена. Подозрение, справедливо ли оно было или ложно, пало на князя Меншикова, потому что он тайно поддерживал сторону Великого князя Московского, которого решил сделать своим зятем. После смерти Екатерины он захватил бразды правления от имени этого цесаревича. Этот человек, великий и редкий в своем роде, вел себя как настоящий скиф и заставил всех очень сожалеть о царствовании Екатерины.
Конец рассказа о жизни Екатерины, русской императрицы, второй жены царя Петра I, или Великого.
(Окончание следует)
(пер. Г. В. Зверевой)
Текст воспроизведен по изданию: Вильбуа. Рассказы о российском дворе // Вопросы истории, № 1. 1992
© текст - Зверева Г. В. 1991
© сетевая версия - Тhietmar. 2003
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Вопросы истории. 1991
Текст воспроизведен по изданию: Вильбуа. Рассказы о российском дворе // Вопросы истории, № 1. 1992
© текст - Зверева Г. В. 1991
© сетевая версия - Тhietmar. 2003
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Вопросы истории. 1991
Комментарии
1. До настоящего момента лишь один автор взялся за описание жизни этой государыни под заглавием: «Мемуары об истории жизни Екатерины, императрицы русских». Эти мемуры (столь бесформенные, что это невозможно выразить) были написаны наспех по приказу покойного герцога Гольштейн-Готторпского (зятя этой императрицы), довольно плохим автором, которому щедро платили. Предполагают, и очевидно это так, что автором был барон Левиссон, так как имеется большое сходство между этими мемуарами и теми, которые он опубликовал как историю Петра Великого. Поэтому нет почти никакого сомнения, что они вышли из-под одного пера, то есть пера барона Левиссона, который счел нужным скрыть свое настоящее имя под именем Иван Нестезураной. Впрочем, все люди, как-то связанные с российским двором во времена царствования Петра и Екатерины, считают, что прочитать эти мемуары еще не означает познакомиться с жизнью Петра и Екатерины. Они составлены очень слабым и пристрастным автором, который работал, так сказать, под диктовку зятя этой государыни. Этого достаточно, чтобы составить о его работе то мнение, которого она заслуживает.2. Она была матерью правящей ныне цесаревны Елизаветы и бабушкой герцога Гольштейн-Готторпского, ныне великого князя русского.
3. Это слово, используемое для обозначения суверенов России, греческого происхождения (времен рабовладения) и обозначает оно: держать власть в своих руках.
4. Барон Иван Нестезураной в своих мемуарах, будучи ловким и законченным царедворцем, дал как в отношении этой императрицы, так и в отношении двух ее дочерей, Анны и Елизаветы, на три года более ранние даты рождения.
5. Суперинтендант — так называют среди лютеран в тех провинциях, где нет епископов, некоторых священников, которые имеют старшинство и надзор над всеми другими пасторами или кюре. Функции этого сана примерно те же, что и функции архипастыря в Римской церкви.
6. Предполагают, что суперинтендант заметил, что, с одной стороны, его старший сын смотрел на эту служанку слишком благосклонно, чему не подобало быть в доме священника, а с другой стороны, девушка была не безразлична к тем взглядам, которые бросал на нее молодой человек, если эта игра уже не зашла дальше.
7. Брабанты во время правления шведского короля Карла XII набирались из отборной кавалерии. Их набирали во всех армиях этого государя, который создал из них специальные отряды для охраны его персоны. Эти всадники выполняли в Швеции такую же функцию, как телохранители во Франции или, лучше сказать конные гренадеры.
8. Екатерина и герцог Гольштейнский, ее зять, имели на севере как друзей, так и врагов. Последние, которых было больше, повсюду публиковали все, что они знали об этой свадьбе с брабантом. Сторонники Екатерины отрицали и продолжают отрицать этот факт. Но он был так хорошо освещен их врагами, что тот, кто был беспристрастен в этих спорах, прекрасно понимал, что правда была на стороне последних.
9. Чтобы показать, до какой степени простиралась в России власть господ над рабами, приведу решение Синода в отношении одного монаха, на которого пожаловался его маленький слуга. Он заявил, что этот монах заставлял его делать то, к чему его пол не был приспособлен. Синод вызвал монаха, который на очной ставке с мальчиком признал правильность обвинения. Синод спросил, являлся ли мальчик крепостным либо наемным слугой, и, поскольку было доказано, что тот был крепостным, объявил, что монах имел право делать с ним все, что хотел. Но монаху посоветовали избавиться от этого крепостного внесудебным путем.
10. Нотебургом назывался у шведов Орешек (Шлиссельбург). — Ред.
11. Этот государь ставил ухаживание, если можно употребить такое деликатное слово, чтобы выразить то, что он хотел сказать, в число таких же необходимых потребностей, как еда и питье. Он говорил, что так же, как назначается цена на продукты питания, нужно установить цену за любовь, и в этом духе он установил таксу не только на свои любовные утехи, но и на удовольствия для других сословий. Согласно его тарифу, девица не могла требовать за это более одной копейки, или одного су, от солдата, который может истратить за день только три. И в такой же пропорции был установлен тариф для других.
12. Говорят, что он бил его палкой, и в этом нет ничего удивительного; это было не в первый и не в последний раз. Хотя это покажется невероятным, тем не менее, это правда. Тем, кто знал этого государя, известна его манера обращаться с подчиненными, если он был ими недоволен и если не хотел предавать их законному правосудию, чтобы не быть вынужденным отдать их под суд. Они знают также, что те, которым он устраивал свой суд, могли быть очень хорошо приняты им четверть часа спустя. В каждой стране — свои обычаи, свой государь, свой характер.
13. Елизавета, императрица всея Руси, которая так благополучно царствует в настоящий момент, и герцог Гольштейн-Готторпский, ее племянник.
14. Я использую более охотно слово «триумфальный», чем слова «торжественный, победоносный», потому что первое, как мне кажется, выражает лучше то настроение, в котором проходила эта церемония. Ее особенности, а также истинные мотивы и цели того, почему царь устроил это шествие 14 тысяч шведских пленных, вполне заслуживают описания со стороны более знающего писателя, чем упомянутый барон. Я мог бы этим заняться когда-нибудь, если бы у меня было достаточно здоровья и свободы духа.
15. Антуан Перес, бывший министр испанского короля Филиппа II, говорит в одном месте своих мемуаров, что фавориты королей подвержены внезапной смерти. В другом месте он говорит, что существует большая разница между рогоносцами, ставшими таковыми по вине коронованных особ, и рогоносцами, извлекающими денежную выгоду из своего положения. Первые, по его мнению, вынуждены жить вдали от света, в каком-нибудь безвестном месте, скрываясь от преследований монархов, которые их бесчестят. А вторые пользуются благами и удобствами людей, которым судьба подарила все и которые прикрывают красивым словом «дружба» наносимое им бесчестие.
16. В последние дни жизни Екатерины русский двор пребывал в великом волнении в связи с вопросом о ее наследнике. Эта проблема вызвала даже спор, доходивший до грубости, между князем Меншиковым и министром герцога Гольштейнского Бассевичем. Князь Меншиков поддерживал права Великого князя Московского, внука Петра I и его первой жены, а Бассевич поддерживал претензии княгини Анны Гольштейнской и цесаревны Елизаветы — дочерей второй жены Петра I. Именно в этом споре Меншиков отмечал и доказывал порочность рождения дочерей Екатерины, которых он считал вдвойне незаконнорожденными, так как родились они в то время, когда брабант (муж Екатерины) и Евдокия (жена царя) были еще живы. Если князь Меншиков и был неправ в этом случае, так лишь в том, что выражал свое мнение в столь неосмотрительных и непристойных терминах, что мне стыдно их вспоминать.
17. Согласно греко-русской, православной, церкви крещение не имеет неизгладимого характера. Здесь крестят второй раз не только тех, кто уже был окрещен в другой христианской религии, но даже и тех, кто, родившись православным, хочет вернуться в лоно русской церкви снова после того, как по разным причинам от нее отрекался. Я могу привести в пример молодого русского дворянина, который, проведя несколько лет во Франции, бьы вынужден, чтобы жениться, принять католическую веру. Вернувшись в свою страну, он заявил об этом своим попам на исповеди во время тяжелой болезни в Москве. Попы отказывались причастить его в предсмертный час и совершить миропомазание до тех пор, пока он снова не будет окрещен в прежнюю веру. Это было сделано за 24 часа до его смерти, которой эта церемония немало способствовала. У них манера причащать отличается от католического причастия тем, что лица, которых крестят, погружаются три раза, совершенно голые, в реку или в большие чаны с холодной водою. Священник, проводящий эту церемонию, держит их под мышками в течение трех погружений. Это осуществляется одинаково с людьми любого возраста и пола, и попы не хотят ни в малейшей степени отступать от этого обряда при крещении взрослых людей, даже хотя бы ради приличия или щадя зрителей.
18. Никогда еще не было государя, столь доступного и столь добродушного в частной жизни, каким бьш Петр I. Часто случалось так, что он желая свободно побеседовать с кем-нибудь — офицером, купцом или артистом, — отправлялся неожиданно к ним домой без свиты, и, если это было в час обеда, садился безо всяких церемоний за стол со всею семьей. Он хотел, чтобы хозяин дома и все, находившиеся за столом, забыли, кем он являлся, и обращались с ним, как с равным. Чтобы ему понравиться в таких случаях, нужно было не оказывать ему никаких особых знаков почтения. Таким добрым он становился, когда бывал с простыми людьми. Когда же он обращался с монархами, то имел чрезвычайно надменный вид и был очень строг в вопросах церемониала.
19. Можно предположить, что этот крестьянин по каким-то смутным не определенным признакам подозревал, что Екатерина могла быть его сестрой. Но он не был уверен в этом и не осмеливался высказать, что думал об этом. Свое подозрение он решился высказать скорее под воздействием вина, чем в результате каких-то размышлений. Можно также предположить, что воспоминания о первых детских годах Екатерины не стерлись и сохранились в его памяти.
20. Я вспоминаю, что в начале этой интриги, будучи при дворе, но совершенно ничего не зная о том, что происходило между царицей и ее камергером Монсом де ла Круа, я не только подозревал об этом, видя их вместе, но даже и не сомневался в этом. Хотя я их видел лишь публично, но однажды, когда при дворе было большое скопление народа, я, как никогда ранее, понял, насколько слепа любовь и что ее труднее скрыть, чем что-либо иное.
21. Царь при первых же бесспорных доказательствах неверности его жены хотел учинить над нею суд в Сенате, чтобы устроить ей публичную казнь. Когда же он сказал о своем намерении графам Толстому и Остерману, оба они кинулись к его ногам, чтобы заставить его отказаться от этого. И если это им удалось, то не потому, что они ему доказали, что самое мудрое решение состояло в том, чтобы замять это дело как можно быстрее, иначе оно станет в глазах всего мира первым знаком его бесчестия: это им удалось лишь потому, что они затронули вопрос о его двух дочерях от этой женщины, к которым он питал большую нежность. В то время шли переговоры об их замужестве с европейскими государями, которые, конечно, не захотели бы на них жениться после такого скандала.
22. Приступ его гнева против Екатерины был таков, что он едва не убил детей, которых имел от нее. Мне известно от одной французской девушки (фрейлины, которая прислуживала цесаревнам Анне и Елизавете), что царь, вернувшись однажды вечером из крепости в Петербурге, где шел процесс над господином Монсом де ла Круа, внезапно вошел в комнату молодых цесаревен, которые занимались какой-то свойственной их положению работой вместе с несколькими девушками, находившимися при них для их воспитания и развлечения. По словам фрейлины, он имел такой ужасный, такой угрожающий вид, был настолько вне себя, что все, увидев его, были охвачены страхом. Он был бледен, как смерть. Блуждающие глаза его сверкали. Его лицо и все тело, казалось пребывали в конвульсиях. Он ходил несколько минут, не говоря никому ни слова и бросая страшные взгляды на своих дочерей, которые, дрожа от испуга, тихонько проскользнули вместе с девушками в другую комнату и укрылись там. Раз двадцать он вынимал и прятал свой охотничий нож, который носил обычно у пояса, и ударил им несколько раз по стенам и по столу. Лицо его искривлялось такими страшными гримасами и судорогами, что фрейлина-француженка, которая не смогла еще убежать, не зная, куда деваться, спряталась под стол, где она оставалась, пока он не вышел. Эта немая сцена длилась около получаса, и все это время он лишь тяжело дышал, стучал ногами и кулаками, бросал на пол свою шляпу и все, что попадалось под руку. Наконец, уходя, он стукнул дверью с такой силой, что разбил ее.
23. Этого любовника звали Монс де ла Круа. Он родился в Москве. Родители его были немцы, считавшие себя выходцами из Франции, что подтверждает его фамилия. Это был один из самых красивых людей, каких только можно встретить. Страсть Екатерины к нему была такой сильной, что все это замечали. И, конечно, она стала известна царю. Жертвой этой любви оказался любовник. Петр I назначил комиссаров, которых сам же и возглавил, чтобы допросить преступника конфиденциально, секретно. Этому человеку были известны истинные мотивы процесса, который организовали против него. Он сам помог выдвинуть такое обвинение, которое бы никого не обесчестило, объявив себя, по собственному почину, виновным в многочисленных взятках, за которые его и судили, и он был обезглавлен в Петербурге. Кроме своей природной красоты он обладал грациозностью во всех своих поступках, которую он сохранил и на эшафоте. Даже в тот момент, когда удар топора отсек ему голову, он продолжал оставаться все тем же человеком, скорее желая, а не боясь смерти. Под предлогом, что ему необходимо побеседовать с лютеранским священником, который его сопровождал, за несколько минут до казни он передал ему золотые часы, внутри которых находился портрет царицы. Он отвел также в сторону палача, чтобы предупредить его, что в подкладке его брюк находится портрет, обрамленный бриллиантами, и велел ему взять этот портрет и бросить в огонь. Это тоже был портрет Екатерины. У него имелся еще и третий, который он ловко передал одному скромному человеку в то время, когда его перевозили из дома в крепостную тюрьму.
24. В течение двух лет и нескольких месяцев, пока она правила, у нее были только эти два любовника. Она любила графа Лёвенвольда в течение 8—9 месяцев, а затем сделала его своим другом, отдав всю свою нежность графу Сапеге. Это был молодой польский вельможа, красивый и хорошо сложенный, которого она женила на своей племяннице Скавронской, чтобы иметь предлог, как об этом говорили, держать постоянно при себе этого молодого человека. Эта племянница была дочерью крестьянина, о котором говорилось в этих рассказах и семья которого находится теперь в родстве с самыми блестящими домами Европы. Граф Сапега был кузеном короля Станислава со стороны Лещиньских и польской королевы Опалиньской по линии Опалиньских.
25. Петр I всегда имел рядом со своей кроватью карандаш, привязанный к грифельной доске, на которой он записывал свои сны, чтобы утром, проснувшись, вспомнить о них.
26. Я считал бы вполне извинительным это ее суеверие, если бы все сны, которые она обычно видела, были бы такими же многозначительными, как те два, которые стали мне известны от ее фрейлин. Эти сны она видела прежде тех событий, которые они якобы объясняли. Первый сон она увидела за 15 дней до раскрытия ее интриги со своим камергером Монсом де ла Круа. Ей снилось, что она видит на своей кровати множество маленьких змей, которые приближались к ней, подняв головы и шипя. Среди них была одна огромной величины, которая обвила все ее тело с головы до ног. Сделав большие усилия, чтобы избавиться от нее, она сумела наконец задушить ее именно в тот момент, когда та собиралась ужалить ее в грудь. И тогда она увидела, как в один миг уползли и исчезли все остальные змеи. Те, кто читал в этих записках, в каком затруднительном положении она находилась во время истории с Монсом, могут вполне справедливо сопоставить этот сон с данными событиями. Она сама его объясняла так, что он предсказывал ей большие неприятности, из которых она благополучно выпутается; что маленькие змеи означали большое количество мелких тайных врагов, которых она имела при дворе и над которыми она вскоре восторжествует, когда избавится от некоторых могущественных лиц, которые хотят посягнуть на ее жизнь и о которых она не могла догадываться.
Второй сон был за три месяца до ее смерти. Она была еще совсем здорова. Ей снилось, что когда она была за столом со всеми министрами своего совета, вдруг появился Петр I, окруженный ярким светом и одетый римлянином. Он подошел к ней с величественным и удовлетворенным видом, обнял ее и унес в огромное воздушное пространство. Посмотрев оттуда вниз, она увидела своих дочерей Анну и Елизавету в окружении толпы людей из самых разных народов и обличий, которые дрались друг с другом. Объяснение, которое она дала этому сну, было следующее: сон ей предсказывал, что она скоро умрет и что в России будут беспорядки после ее смерти. Ее предсказание сбылось.
(Окончание. См. Вопросы истории, 1991, № 12; 1992, № 1)
Не следует рассчитывать на то, что читатель найдет здесь полный рассказ о всей деятельности князя Меншикова: это лишь очень краткое изложение главных событий его жизни, которые более подробно описаны в истории царствования Петра I. Те события, которые изложены здесь кратко, но более правдоподобно, чем они изложены в истории, о которой только что упоминалось, были туда включены лишь случайно, чтобы связать факты из рассказов о жизни этого князя во время его опалы.
V. Короткие рассказы о жизни князя
Меншикова и его детей до 1734 года.
В 1712 или 1713 г. в Амстердаме была издана брошюра,
озаглавленная «Князь Covschimen», что означает
переставленное по слогам «Меншиков». Эта книжка
является скорее романом, чем описанием жизни
князя Меншикова, хотя в ней и встречаются кое-где
некоторые подлинные факты из его жизни, но
настолько искаженные, что трудно узнать в этом
правду.Князь Александр Данилович Меншиков родился в Москве 1. Его отец был крестьянин, который зарабатывал на жизнь тем, что продавал пироги на Кремлевской площади 2, где он поставил ларек. Когда его сыну Александру исполнилось 13 или 14 лет, он стал посылать его по улицам с лотком и пирожками, чтобы продавать их. Большую часть времени тот проводил во дворцовом дворе, потому что там ему удавалось продавать больше своего товара, чем на других площадях и перекрестках города. Он был, как говорят, довольно красивым молодым человеком веселого нрава или, лучше сказать, был проказником и поэтому веселил стрельцов из охраны Петра I, который был еще только ребенком того же возраста, что и Меншиков 3. Его шутки часто веселили молодого государя. Он видел его из" окон своей комнаты, которые выходили на царский двор, где молодой продавец пирожков постоянно шутил с солдатами охраны.
Однажды, когда он закричал от того, что один стрелец его слишком сильно потянул за ухо, царь велел сказать солдату, чтобы тот прекратил это, и приказал привести к себе торговца пирожками. Он появился перед царем без всякого смущения, и, когда тот задал ему несколько вопросов, отвечал остроумными шутками, [138] которые так понравились царю, что тот взял его к себе на службу в качестве пажа. Царь приказал сейчас же выдать ему одежду. Меншиков, переодетый в чистое платье, показался царю достаточно приятным, чтобы сделать его камердинером и своим фаворитом в италийском вкусе 4.
Этот фаворит становится столь неразлучным со своим господином, что сопровождает его повсюду, даже в государственную Боярскую думу, где он иногда осмеливался высказать свое суждение в комической форме, которая всегда нравилась царю. Часто его министры, зная, какое влияние имеет паж на их государя, пользовались этим, чтобы внушить этому от природы недоверчивому и упрямому человеку все, что они хотели, но так, чтобы он считал, что решения, принимаемые в думе, принадлежат ему самому.
Хотя Меншиков был неграмотен 5, от природы он был наделен большим умом, вкусом к великим делам и особенно способностью к управлению, которое не всем дается. По мере того как он слышал разговоры и рассуждения о самых различных делах, прекрасно зная нрав и характер своего государя, которыми можно было легко пользоваться, Меншиков сумел, пройдя через тот период, когда он привлекал царя такими чертами, которые способствовали его первому успеху и милостям, достичь самых высоких почестей и титулов Российской империи. Он стал князем, первым сенатором, фельдмаршалом и кавалером ордена святого Андрея. Он показал, что умел по примеру своего господина замышлять и выполнять самые грандиозные планы.
Высокое мнение царя о способностях Меншикова, соединенное с тем доверием, которое он ему оказывал, привели к тому, что государь назначил его регентом империи на тот случай, когда он сам уезжал по делам или путешествовать в различные страны.
Меншиков воспользовался этим назначением, чтобы собрать огромные богатства как в пределах своей страны, так и за рубежом. Он владел таким огромным количеством земель и поместий в Российской империи, что там обычно говорили, что он мог ехать от Риги в Ливонии до Дербента в Персии и всякий раз останавливаться на ночлег в каком-нибудь из своих владений. В них насчитывалось более 150 тысяч семей крестьян, или крепостных. Эти слова — синонимы в русском языке. Всякий крестьянин является там крепостным.
Меншиков приобрел богатства и почести не только в России. Благодаря влиянию, которое, как известно, он имел на своего господина, он получал подарки и почести от всех государей Германии и Севера, которые имели отношения или вели переговоры с русским двором. Император Карл VI сделал его князем Священной Римской империи и подарил ему герцогство в Силезии. Короли датский, прусский и польский сделали его кавалером их орденов 6, прибавив к этому значительные пенсии, которые они ему платили деньгами, не считая огромных подарков, полученных им от тех и других в виде золотых и серебряных сервизов, драгоценных камней в различных важных случаях, когда эти короли нуждались в его посредничестве для переговоров с царем.
Когда царь вернулся однажды из-за границы и захотел узнать, что же происходило в его государстве за время его отсутствия, то нашлось немало людей, которые постарались открыть глаза его величеству на то, до какой степени могущества он поднял Меншикова и как последний этим злоупотреблял. Всем было известно, что доказательства этому можно было найти повсюду, и сам Меншиков, понимая это, жил в постоянном страхе, свойственном всякому человеку, который знает, что по его делу ведется следствие и что его ждет скорая гибель. Действительно, царь намеревался на примере своего фаворита дать блестящий пример справедливости и строгости. Но неожиданно неслыханный дебош, к счастью для Меншикова, свел монарха в могилу, не дав последнему времени ни в малейшей степени урегулировать вопрос о своем преемнике.
Меншиков, еще не будучи лишенным всех званий и почестей, воспрянул духом после смерти царя. Он имел звание фельдмаршала и возглавлял войска. Дом, где собирались сенаторы для обсуждения вопроса о том, кому отдать корону 7, был окружен солдатами. Войдя затем в эту ассамблею, где ранг первого министра давал ему значительные преимущества, он способствовал тому (скорее силой, чем разумными и справедливыми доводами), чтобы посадить на трон Екатерину, вторую жену царя (Евдокия Федоровна Лопухина, первая жена Петра I, была еще жива и [139] находилась в монастыре), ту самую Екатерину, которая, прежде чем выйти замуж за царя, была наложницей Меншикова. Вначале она правила согласно советам Меншикова, не столько из благодарности, сколько в силу необходимости. Меншиков сразу заметил это, но сумел скрыть. Однако, опасаясь попасть в затруднительное положение, в котором он находился в конце царствования Петра I, он сразу же начал тайные переговоры с венским двором при посредничестве венского посла в России 8, чтобы после смерти царицы Екатерины возложить корону на голову Великого князя Московского, племянника римского императора, при условии, что тот женится на старшей дочери князя Меншикова.
Царица Екатерина вскоре умерла. Если верить гласу народному и некоторым свидетельствам, ее отравил 9 князь Меншиков, который раньше всех, предвидя эту смерть, позаботился о средствах, которые возвели бы на трон Великого князя Московского. Его происки имели такой успех, на какой он только мог надеяться. Едва Екатерина закрыла глаза, как внук Петра I, о котором до этого и не вспоминали, был провозглашен императором под именем Петра II. Первое, что сделал Меншиков как ловкий политик, было то, что он напомнил молодому царю о тех услугах, которые он ему оказал, и внушил недоверие ко всем, дав понять, что Его Величество может быть в безопасности в том случае, если предоставит ему полную власть в качестве главного управителя империи и генералиссимуса своих армий, о чем уже был составлен документ, который и был тотчас оформлен.
Вторая задача Меншикова состояла в том, чтобы немедленно приступить к бракосочетанию своей дочери с царем. Эта церемония была проведена без всякого открытого сопротивления со стороны сенаторов и других видных придворных чинов, которые были на нее приглашены. Они присутствовали там, не осмеливаясь показать ни малейшего внешнего признака своего внутреннего недовольства. Чтобы беспрепятственно достичь этой цели, он устранил от управления делами и двором многих русских вельмож, которые не очень старались скрыть все отвращение, какое у них вызывало это бракосочетание. Меншиков знал, что они в состоянии воспротивиться этому плану, когда речь зайдет о его реализации. Некоторых он заслал в Сибирь за предполагаемые преступления.
Но он ничего не предпринял против князей Долгоруких и графа Остермана, то ли потому, что плохо знал их намерения, то ли потому, что не считал их опасными противниками. Они из страха или чтобы выиграть время делали вид, что одобряют его замыслы. Можно предположить, что он их не боялся, так как разговаривал с ними только как господин, который не знает других законов, кроме своей воли. Он имел такой повелительный вид в обращении с царем, что тот, будучи еще очень молод, дрожал в его присутствии. Меншиков мешал ему в его невинных развлечениях и не позволял общаться с людьми, к которым тот питал наибольшее расположение, когда был Великим князем Московским.
Одним словом, Меншиков правил Российской империей, как настоящий скиф, то есть с истинным деспотизмом и таким тираническим, какого никогда не было ни у одного правителя в этих странах. Он полагал, что благодаря принятым им мерам и предосторожностям для укрепления своей власти ему нечего больше бояться со стороны людей. Он был занят лишь подготовкой свадьбы своей дочери с царем, когда вдруг опасно заболел, и было даже сомнительно, сумеет ли он выкарабкаться.
В течение этого времени те, кому он доверил следить за поведением своего подопечного, будущего зятя, дали немного больше свободы молодому цесаревичу. Они позволили цесаревне Елизавете и молодым князьям Долгоруким приходить иногда к нему, чтобы развлекать его. Поскольку все они были примерно одинакового возраста, ему было интереснее беседовать и шутить с ними, чем развлекаться более серьезным образом, как заставлял его делать это Меншиков, когда был здоров. Они настолько сблизились, что молодой царь не мог больше обходиться без их компании, а особенно без молодого Долгорукого.
Как только Меншиков оправился от своей болезни, он начал снова строго следить за поведением своего будущего зятя. Ему не понравилось, что цесаревне Елизавете разрешали часто навещать этого молодого монарха. Он положил этому конец, дав понять любезной тетушке, что ее слишком усердные посещения заставляли ее племянника терять попусту время и что она должна ограничить свои визиты лишь днями церемоний. Но у него не вызвали никаких опасений чувства дружбы, [140] которые питал царь к молодому Ивану Долгорукому, потому что он не предполагал, что отец последнего окажется достаточно смелым, чтобы предпринять что-либо, а сын — достаточно бойким, чтобы внушить царю, робкому от природы, решение избавиться от утеснения, в котором его держали.
Меншиков обманулся в своей проницательности и своих предположениях по этому поводу. Хотя действительно отец и сын сами по себе не были сильными личностями, но они имели все качества, требующиеся для того, чтобы удачно осуществить интригу, задуманную более ловкими людьми. Граф Остерман, министр, столь же смелый, сколь и просвещенный, считал их способными на это. Он ждал лишь удобного случая, чтобы внушить им мысль погубить Меншикова, которым он имел основания быть недовольным 10.
Граф выбрал время, когда князь находился в Петергофе", куда он привез царя под предлогом развлечь его на охоте. Остерман решил, что это как раз подходящий случай для выполнения его замысла. Он направился ко всем сенаторам и главным гвардейским офицерам, чтобы прозондировать почву, и, встретив в каждом из них готовность попытаться сделать все, чтобы избавиться от тирании Меншикова, познакомил их со своим планом и проинструктировал каждого в отдельности о том, что тот должен делать. Свои инструкции князьям Долгоруким, отцу и сыну, он начал с того, что намекнул им: если удастся расстроить брак молодого царя с дочерью Меншикова, то народ будет в восторге, если тот женится на одной из княжен Долгоруких. Этим самым он хотел вовлечь их во все те мероприятия, которые он замыслил с сенаторами и гвардейскими офицерами.
Речь шла лишь о том, чтобы заставить молодого царя тайно покинуть Петергоф без ведома Меншикова и присоединиться к сенату, который, благодаря интригам Остермана, должен был, хотя ни один из его членов не был об этом предупрежден, собраться на даче великого канцлера Головкина в двух лье от Петергофа. Молодой князь Долгорукий, побуждаемый своим отцом, взялся привезти к ним царя. Он спал всегда в комнате его величества и как только увидел, что все уснули, предложил царю одеться и прыгнуть в окно, которое находилось не очень высоко, на первом этаже. Царь, не колеблясь, согласился и убежал, так что гвардейцы, стоявшие у его двери, ничего не заметили. Он пробежал через сад и достиг дороги, где его ждали все сенаторы и офицеры, которые проводили его с триумфом в Петербург.
Меншиков, предупрежденный слишком поздно о бегстве своего подопечного, посчитал своим долгом последовать за ним. Но, когда он прибыл туда, вся стража сменилась, а гарнизон был под ружьем, хотя он этого не приказывал. Он отправился прямо в свой дворец, чтобы подумать, какое принять решение. У входа он был остановлен отрядом гренадеров, которые окружили его дом. Он попросил разрешения войти и переговорить с царем, но ему объявили о приказе, согласно которому он должен был на следующий же день отправиться в свои владения в Раненбурге со всею семьей.
Офицеры, под охраной которых он находился, обращались с ним в этот день очень мягко. Они ему сказали, что он может взять с собой наиболее ценные вещи и увезти столько слуг, сколько пожелает. Он это сделал, хотя и подозревал, что это лишь ловушка, которую ему приготовили. Он выехал средь бела дня из Петербурга на своих самых роскошных колясках, с таким огромным багажом и такою свитой, что этот выезд был похож скорее на кортеж посла, чем на выезд пленника, которого отправляли в ссылку. Когда его арестовали от имени царя, он сказал офицеру, выполнявшему это поручение: «Я очень виноват, и признаюсь в этом 12, и такое обращение я заслужил, но не со стороны царя». Проезжая по улицам Петербурга, он приветствовал всех направо и налево. Среди этой толпы народа, сбежавшейся со всех сторон, он обращался к тем, кого знал особенно близко, и прощался с ними таким образом, что было очевидно, что его дух не был сломлен.
Едва он отъехал на два лье от Петербурга, как появился другой отряд солдат. Офицер, который ими командовал, потребовал у него от имени царя вернуть ленты орденов святого Александра 13 и святого Андрея, Белого слона и Черного орла. «Я ожидал, — ответил он с большим хладнокровием этому офицеру, — что у меня их потребуют. Поэтому я их положил в маленькую шкатулку. Вот она. Вы там найдете эти внешние знаки ложного тщеславия, которое заставило меня их желать. Если вы, которому было поручено лишить меня их, когда-нибудь будете ими [141] награждены, знайте на моем примере, как мало значения нужно им придавать». Ранее случалось, что в торжественные дни он носил сразу все эти ордена. Он был похож благодаря пестроте своих орденских лент, которые перекрещивались, на настоящую икону. Все кресты его лент были отделаны драгоценными бриллиантами. Трудно было найти человека, столь смешного в своем великолепии.
Офицер, взяв шкатулку, сказал, что его поручение не ограничивается только тем, чтобы потребовать у него ордена. Его миссия состояла еще и в том, чтобы отослать обратно весь его багаж и слуг, которые его сопровождали, и что он должен вместе с женою и детьми выйти из коляски и пересесть в маленькие повозки, на которых они поедут до Раненбурга. Он ответил офицеру: «Выполняйте ваши обязанности. Я готов ко всему. Чем больше вы заберете у меня, тем больше останется другим. Позаботьтесь только сказать от моего имени тем, в пользу кого пойдут эти богатства, что я их считаю гораздо больше достойными жалости, чем себя». Затем он вышел из своей коляски с непринужденным видом и, сев в крытую повозку, которую ему приготовили, сказал: «Я чувствую себя здесь гораздо лучше, чем в коляске».
Его отвезли в этом экипаже в Раненбург 14 вместе с женою и детьми, которые находились в отдельных повозках. Он их видел только изредка, и ему не позволяли свободно беседовать с ними всякий раз, когда он того хотел. Но, когда он находил нечаянный случай, он старался ободрить их речами, сколь христианскими, столь и героическими, говоря им, что нужно терпеливо, как христиане, переносить свои несчастья, тяжесть которых, повторял он часто, вынести легче, чем бремя правления государством.
Хотя расстояние между Москвой, где находился в то время царь, и замком в Раненбурге, где находился в ссылке Меншиков, равно 150 милям, его враги считали, что он находится все еще слишком близко от царя, чтобы не опасаться его интриг. Поэтому они решили отправить его дальше, чем за 150 миль, в одно пустынное место, называемое Якутск (в действительности Меншиков-был сослан в Березов. — Ред.), на краю Сибири. Он был туда перевезен с женою, детьми и восемью слугами, которых ему оставили, чтобы прислуживать им в ссылке.
Княгиня Меншикова 15 в расцвете своей молодости и своей фортуны всегда заслуживала уважение благодаря своим добродетелям, кротости, набожности и своему огромному милосердию к бедным. Она умерла по дороге между Раненбургом и Ряжском, где и была похоронена. Во время ее агонии муж выполнял функции священника. Об этой потере он сожалел гораздо больше, чем о потере всего имущества, почестей и свободы. Однако он не пал духом и продолжал свой путь по воде до Тобольска, столицы Сибири, где все были предупреждены о его скором приезде и ждали с нетерпением момента, когда увидят человека, который заставлял дрожать всю Российскую империю.
Первое, что предстало его взору, когда он высадился на берег, были два господина, которых он сослал когда-то в Тобольск. Они осыпали его проклятиями. Он сказал одному по пути в тюрьму, куда его везли: «Поскольку у тебя нет другого способа, учитывая то положение, в котором я нахожусь, получить от меня удовлетворение, как лишь осыпая меня оскорбительными упреками, удовлетворись этим. Я их выслушаю, не порицая твою злобу. Она справедлива, но недостойна человека, которого я принес в жертву своей политике лишь потому, что считал, что у тебя слишком много достоинства и слишком мало снисходительности, чтобы ты мог не противиться моим намерениям». «Что касается тебя, — сказал он, поворачиваясь к другому, — я не знал, что ты здесь. Это не моя вина, что ты несчастен. Ты должен это приписать какому-то тайному врагу, которого ты мог иметь в моем доме или в канцелярии коллегии и который под видом моего приказа сослал тебя в то время, когда я меньше всего об этом думал. Не зная причин твоего отсутствия и размышляя иногда над тем, почему я тебя не вижу, я испытывал тайное огорчение. Но если, для облегчения твоего неудовольствия, ты хочешь меня осыпать еще большим количеством проклятий, то продолжай. Я согласен на это».
Другой ссыльный, движимый таким же чувством мести, пробившись сквозь толпу и подняв ком грязи, бросил его в лицо молодого князя Меншикова и в его двух сестер. Отец сказал резко тому: «Этой грязью нужно бросать в меня, и если у тебя есть какая-нибудь жалоба, выскажи ее и оставь в покое этих бедных невинных детей». [142]
В течение того недолгого времени, пока он пробыл в Тобольске, он был озабочен лишь тем, чтобы как-то обеспечить свою семью всем необходимым и смягчить нищету, в которой, как он знал, окажется семья в том ужасном крае, куда их должны были отправить. Вице-губернатор Сибири прислал ему в тюрьму 150 рублей. Эту сумму приказал выплачивать ему с семьею на пропитание царь. Меншиков заявил тому, кто принес эти деньги, что эта щедрость ему бесполезна в той местности, где он не мог ими воспользоваться. Он мог их истратить, если это ему позволят, лишь в Тобольске, купив необходимые вещи, которые облегчат его существование в том пустынном месте, куда он ехал. Его просьба была удовлетворена. Он купил топор и другие инструменты, необходимые для того, чтобы рубить и обрабатывать лес, а также орудия для обработки земли. Он запасся всякими семенами, чтобы сеять, рыболовными сетями и, наконец, большим количеством соленого мяса и рыбы для пропитания в течение того времени, пока он создаст хозяйство для поддержания существования его семьи. Деньги, которые у него остались, были розданы по его распоряжению беднякам Тобольска.
Из столицы Сибири он был перевезен вместе с детьми в Якутск в маленькой открытой повозке, в которую была впряжена одна лошадь, а в некоторых местах ее везли собаки. Перед отъездом из Раненбурга его и его детей заставили переодеться в крестьянское платье. Они были одеты в меховые шубы и шапки из бараньей шкуры, а под ними была грубая шерстяная ткань. Поездка от Тобольска до Якутска продолжалась пять месяцев, в течение которых они постоянно переносили все тягости непогоды. Однако ни его здоровье, ни здоровье его детей от этого не пострадало, хотя они были деликатного телосложения.
Однажды, когда ему приказали остановиться в избе одного сибиряка, которая находилась на дороге, туда вошел офицер, возвращавшийся с Камчатки, куда он был послан в правление Петра I, чтобы выполнить одно поручение, касающееся экспедиции капитана Беринга и открытий, которые тому было поручено сделать на Амурском побережье 16. Этот офицер был ранее адъютантом князя Меншикова, которого он не узнал из-за его длинной бороды и крестьянских одежд. Но Меншиков узнал его и назвал по имени. Офицер спросил его, откуда он его знает и кто он такой? Князь ему возразил: «Разве ты не знаешь Александра?» «Какого Александра?» — резко ответил офицер. «Александра Меншикова», — сказал ему мнимый крестьянин. «Да, — сказал офицер, — я его знаю и должен его знать прекрасно, но это не ты». «Это я самый», — сказал ему Меншиков.
Офицер решил, что это слишком невероятно, и принял его за крестьянина, который тронулся умом. Он не придавал никакого значения его словам до тех пор, пока Меншиков не взял его за руку и не отвел его к слуховому окну, откуда проникал свет в лачугу, сказав при этом: «Посмотри на меня хорошенько и вспомни черты твоего бывшего генерала». Офицер, глядя на него внимательно в течение некоторого времени и узнав его, воскликнул голосом, полным удивления: «Мой князь, какими судьбами Ваша милость оказалась в таком плачевном состоянии, в каком я ее вижу?» «Отбросим эти слова «князь», «милость», — сказал Меншиков, прерывая его. — Я лишь жалкий крестьянин, каким я и родился. Бог, подняв меня на вершину человеческого тщеславия, заставил меня вернуться в мое прежнее естественное состояние».
Офицер, сомневаясь еще в том, что он видел и слышал, заметив в углу той же лачуги молодого крестьянина, который привязывал веревками подошвы своих изношенных сапог, обратился к нему тихим голосом и спросил, знает ли он человека, с которым он только что говорил. «Да, — ответил ему молодой человек громко и сердито, — это Александр, мой отец. Что, и ты тоже не хочешь узнавать нас в нашем несчастье, ты, который так долго и так часто ел наш хлеб?»
Отец, услышав такие слова своего сына, велел ему замолчать и попросил офицера приблизиться. Он ему сказал: «Брат 17, прости несчастному молодому человеку его мрачное настроение. Это действительно мой сын, которого ты так часто нянчил на своих коленях. А вот и мои дочери», — добавил он, показав ему на двух молодых крестьянок, лежащих на полу. Между ними находился деревянный жбан, полный молока, в которое они макали куски пеклеванного хлеба и ели его деревянными ложками. «Старшая, которую ты видишь, имела честь быть помолвленной с государем Петром II». Офицер при слове «Петр II» выразил удивление. Меншиков, заметив это, сказал ему: «Ты удивлен и не знаешь, что и думать о моих словах, [143] потому что ты не ведаешь, что произошло в нашей империи в течение тех трех лет, как ты находился от нее примерно на расстоянии 2500 лье. Но твое удивление пройдет, как только ты будешь об этом осведомлен».
Воспользовавшись этим случаем, он рассказал ему обо всех трагических событиях, которые произошли, одно за другим, в России с 1725 по 1728 год. Он начал со смерти царя Петра I, о чем не знал его собеседник. Затем перешел к тому, как Екатерина, вторая жена этого императора, была возведена на трон после смерти ее мужа. Он доверительно сообщил ему о своем участии в этом деле, подробно изложил также все обстоятельства смерти этой государыни и рассказал о возведении на трон Великого князя Московского. К этому он добавил рассказ о помолвке своей старшей дочери с царем Петром II и не скрыл того, что он, Меншиков, от имени этого будущего зятя завладел всею высшею властью, которой он воспользовался как тиран из-за необходимости совершать одно преступление за другим, чтобы оставаться таким же сильным и дальше. Это могущество было таким, что по всей империи его имя стало более грозным, чем имя Петра I.
Когда он дошел до этого места в своем рассказе, он испустил глубокий вздох и сказал офицеру: «Я думал, что мне нечего бояться со стороны людей и что можно спокойно наслаждаться плодом моих трудов, или, если хочешь, моих преступлений. И вот тогда более вероломные Долгорукие, вдохновляемые и руководимые иностранцем графом Остерманом, еще более вероломным, чем они, в один момент сбросили меня с вершины величия в то ужасное состояние, в котором ты меня видишь. Я это действительно вполне заслужил. Я в этом признаюсь перед Богом и перед людьми. Вот, полюбуйся на превратности человеческой жизни. Я родился крестьянином, и вот теперь я еще более бедный крестьянин, после того как поднялся на самую высокую ступень славы, могущества и богатства. Потеря всех этих благ и свободы не причинила мне никакого страдания».
Затем, показав на своих детей и со слезами на глазах, он сказал голосом, прерывающимся от рыданий: «Вот что является предметом моих страданий: видеть, как эти невинные, родившиеся в роскоши, теперь, как и я, лишены всего и разделяют со мной наказание за мои преступления, в которых они не участвовали. Поскольку известно, что в мире совершается беспрерывная перемена, я надеюсь, что справедливая судьба вернет их в лоно их родины и что их настоящее бедственное положение послужит им уроком и научит их управлять своими желаниями и страстями в условиях, более благоприятных 18. Ты должен будешь отдать отчет о выполнении твоего поручения. Ты будешь иметь дело с Долгорукими. Ты не встретишь в них людей, исполненных любви к родине 19, у них ты не найдешь качеств, необходимых для выполнения славных планов Петра I. Скажи им, что ты меня встретил по дороге случайно, что трудности поездки, во время которой я постоянно страдал'от суровой погоды, не только не подорвали моего здоровья, но даже, кажется, закалили его так, что теперь я себя чувствую так хорошо, как никогда прежде, и что в моем заточении я пользуюсь такой свободой духа, какой я не знал тогда, когда стоял во главе всех дел».
Офицер, которому все факты, рассказанные Меншиковым, были неизвестны, слушал его с удивлением и жадностью. Он принял бы их за вымысел больного воображения, если бы солдаты, под охраной которых находился этот несчастный князь, не подтвердили бы подлинность всех этих событий по мере того, как тот их излагал. Он с сожалением расстался с князем и, прежде чем уйти, увидел, как тот сел со спокойным и веселым видом на маленькую открытую повозку, на которой он проделал большую часть своего путешествия. Он не мог сдержать слез при виде плачевного состояния, в котором находились князь и его семья. Провожая его глазами до тех пор, пока мог, он восхищался тем, что нашел его гораздо более величественным в его чрезвычайном несчастье, чем во время его возвышения.
Как только Меншиков прибыл к месту своей ссылки, он стал думать о том, как бы смягчить ее тяжелые условия. Он велел нарубить леса для постройки дома, более удобного, чем сибирская изба, которую ему предоставили для жилья. Эту работу выполняли не только те восемь крестьян, которых ему позволили взять с [144] собой, но он сам тоже работал топором наравне с другими. Он начал строить это здание с того, что построил часовню 20, к которой пристроил сени и четыре комнаты. В одной жил он с сыном, во второй — дочери, в третьей — крестьяне. Четвертая служила кладовой для продуктов. Старшая дочь, которая была помолвлена с царем Петром II, занималась вместе с крепостною женщиной приготовлением пищи для всех. Младшая, которая теперь замужем за господином Бироном, чинила одежду, стирала и отбеливала белье, а ей помогала в этой работе крестьянка.
Один сострадательный друг, имя которого никогда не узнали ни Меншиков, ни его дети, нашел способ прислать им из Тобольска через безлюдные места, которые нужно было пересечь, быка, четырех коров и птицу всех видов. Так у него появился птичий двор. В огороде он выращивал достаточное количество овощей для пропитания своей семьи в течение всего года. Он требовал ото всех, живущих в его доме, чтобы они присутствовали каждый день на службе, которая проходила регулярно по утрам, в полдень, вечером и в полночь в его часовне.
Он провел шесть месяцев в этой ссылке, не проявляя никакого беспокойства духа, когда вдруг его дети заболели оспой. Первой заболела старшая дочь. Поскольку не было ни врача, ни священника, он заменял и того, и другого. После бесполезного лечения лекарствами, которое он сам назначал, считая их необходимыми для ее выздоровления, он подготовил ее к смерти с героическим мужеством христианина. Она ему отвечала как человек, которого нисколько не страшит переход из этой жизни в другой мир. Наоборот, она, казалось, желала, чтобы этот момент наступил, и он не замедлил наступить. Она умерла на руках у своего отца, который выразил свое горе лишь тем, что прижался лицом к лицу своей дочери на одну минуту. Затем, повернувшись к другой своей дочери и сыну, которые находились здесь же, он сказал им: «Научитесь умирать без сожаления о делах мира сего». Потом он запел вместе со всеми домочадцами молитвы, которые, согласно православному обряду, обычно читают по мертвым. Когда прошло 24 часа, ее перенесли с убогого ложа, на котором она умерла, в часовню, где и похоронили в его присутствии.
Брат и сестра этой несчастной княжны не замедлили заболеть той же болезнью. Они заболели одновременно, но выкарабкались более благополучно, чем она. Отец служил им и врачом, и сиделкой в течение всей болезни. Усталость от этого тяжелого занятия разрушила его здоровье до такой степени, что он заболел горячкой, которая через месяц свела его в могилу. Он едва волочил ноги, пока силы ему позволяли. Наконец, почувствовав себя совсем изнуренным, он позвал своих детей и сказал им так спокойно, что они не поверили в близость его конца:
«Дети мои, я приближаюсь к моему последнему часу. Смерть, о которой я никогда столько не размышлял, как здесь, была бы лишь утешением для меня, если бы, представ перед Богом, я должен был бы дать ему отчет лишь о том времени, что я провел в этой ссылке. Здравый смысл и религия, которыми я пренебрегал во время моего процветания, научили меня, что если суд Божий безграничен, то его милосердие, на которое я уповаю, тоже безгранично. Я расстался бы с миром и с вами совершенно довольным, если бы мои поступки были примером добродетели. Ваши сердца, которых до сих пор не коснулась испорченность, находятся еще в состоянии невиновности, которую вы сохраните лучше среди этой пустыни, чем при дворе. Я не хочу, чтобы вы туда возвращались, и вспоминайте лишь о тех примерах, которые я вам дал во время пребывания здесь. Вы пожалеете об этом не раз среди большого света 21. Силы меня покидают. Приблизьтесь, дети мои, чтобы я мог вас благословить». Он хотел протянуть руку, но у него не было сил, и в этот момент его голова упала на плечо, по телу пробежала легкая конвульсия, и он умер. Дети похоронили его в часовне рядом с его дочерью, согласно желанию, которое он неоднократно выражал в последние дни своей жизни.
После смерти князя Меншикова и его дочери офицер, под охраной которого находилась эта несчастная семья, видя, что ему уже нечего бояться интриг со стороны этих двух сирот, из сострадания, помог им вести хозяйство, основанное их отцом. Он дал им немного больше свободы, чем прежде: позволил им ходить, гулять за пределами их поселения, а также иногда отправляться слушать богослужение в Якутск.
Однажды, когда княжна Меншикова была на дороге, ведущей от их дома в эту церковь, она заметила, проходя поблизости от одной избы, человека, высовывавшего [145] голову из окна этой избы. Она не придала этому значения, приняв его за Бедного русского крестьянина из-за его длинной бороды и формы его шапки. Она заметила однако, что этот человек, который сначала не узнал ее, так как она была одета крестьянкой, увидев ее ближе, выразил вдруг удивление, причина которого была ей непонятна.
Возвращаясь из церкви домой, она шла по той же дороге и увидела того же человека в том же положении и заметила на его лице желание вступить с нею в разговор. Она отошла от этой избы, чтобы избежать его назойливости; Застенчивость, свойственная девушке, заставила ее удалиться, но то, что она предполагала, случилось. Мнимый крестьянин был князем Долгоруким, который ее узнал. Он думал, что она его тоже узнала. Предполагая, что она прошла мимо, желая избежать беседы с человеком, который был причиною ее несчастья и который заслуживает с ее стороны лишь самого сильного отвращения, он назвал ее по имени.
Она удивилась, услышав свое имя в таком месте, где, как она считала, ее никто не знает. Остановившись, чтобы посмотреть внимательно на того, кто ее позвал, она хотела продолжить свой путь. Тогда этот человек крикнул ей: «Княжна, почему вы убегаете? Следует ли нам сохранять враждебность в тех местах и в том положении, в которых мы находимся?» Слово «враждебность» возбудило любопытство молодой княжны. Она подошла, чтобы рассмотреть поближе говорившего. «Кто ты?» — сказала она ему, — и какие могут быть у меня причины, чтобы тебя ненавидеть?» «Разве ты меня не узнаешь?» — возразил крестьянин. «Нет», — ответила она. «Я князь Долгорукий». Удивленная и озадаченная, она подошла поближе и, посмотрев на лицо незнакомца, казалось, узнала черты князя Долгорукого. «Действительно, я думаю, что это ты. С каких пор и за какие грехи перед Богом и царем ты находишься здесь?»
«О царе не может идти речи, — ответил Долгорукий. — Он умер через восемь дней после обручения с моей дочерью, которая здесь лежит на скамье и умирает. Ты, кажется, удивлена. Разве ты не знаешь обо всех этих событиях?» Княжна Меншикова ответила ему: «Я вижу, что ты недавно приехал сюда, если не знаешь, что в этих безлюдных местах, где нам не позволяют общаться с кем бы то ни было, мы не можем знать, что происходит там». «Да, Петр II умер, — сказал Долгорукий, — и его трон занят сейчас женщиной, которую мы туда посадили вопреки законам государства только потому, что считали, что у нее совсем другой характер. Мы предполагали, что будем жить при ее правлении более счастливо, чем при ее предшественниках и настоящих наследниках трона. Но как же мы ошиблись! Как только ее короновали, мы поняли, что она чудовище по своей жестокости, которое, чтобы утвердиться на троне, который мы ей уступили, узурпировала его и стала подозревать нас в преступлениях, чтобы потом выслать и погубить в этих краях. С нами во время поездки обращались, как с самыми закоренелыми преступниками. Нас лишили всего необходимого, и до сих пор мы лишены всего. В дороге я потерял свою жену; моя дочь сейчас умирает и, наверное, умрет. Но я надеюсь, несмотря на несчастное положение, в котором оказался, прожить еще достаточно долго, чтобы увидеть, быть может, в этих краях эту несправедливую женщину, которая принесла в жертву честолюбию и жадности трех или четырех иностранных негодяев, которые удовлетворяют ее страсти, самые блестящие роды России».
Княжна Меншикова, видя, что Долгорукий, забываясь, входил в такую ярость, что, казалось, уже не владел собой, поспешила удалиться и вернулась домой, где рассказала брату в присутствии офицера, который их охранял, о встрече с Долгоруким и о тех новостях, которые она узнала. Все еще движимый чувством мести против Долгоруких, ее брат выслушал с удовольствием рассказ об их несчастии и упрекнул сестру за то, что она убежала так поспешно вместо того, чтобы узнать побольше и затем плюнуть Долгорукому в лицо 22, как он того заслужил. Затем он добавил в пылу гнева, что Долгорукий не отделался бы так легко, если бы Меншиков имел случай поговорить с ним.
Эта вспышка вызвала замечание со стороны офицера, опасавшегося, как бы этот молодой человек, за поступки которого он отвечал, не осуществил свою угрозу. Он заявил им, что больше не будет им предоставлять, ни той, ни другому, такую свободу, которую он предоставлял им после смерти их отца. И что если бы отец был еще жив, он не питал бы такой ненависти к Долгоруким, а наоборот, пожалел бы их в том положении, в котором они находились. [146]
Молодой Меншиков был смущен этим замечанием, как и своей вспышкой, и обещал, что если он увидит Долгоруких, то будет вести себя сдержанно и станет их избегать. И он держал свое слово до тех пор, пока не прибыл офицер от двора, чтобы возвратить его туда вместе с сестрою. Он объявил им, когда они меньше всего об этом думали, что царица Анна Иоанновна объявляет им свою милость и предоставляет свободу.
Первое, что они сделали, — отправились в церковь в Якутск, чтобы поблагодарить Бога. Возвращаясь и проходя мимо избы Долгоруких, они увидали их отца, выглядывавшего в окно. Долгорукий окликнул их, но они ничего ему не ответили. Тогда он крикнул: «Неужели вы все еще сохраняете злопамятство в таком месте? Поскольку ваша охрана предоставляет вам свободу, в которой мне отказано, подойдите и давайте утешим друг друга, рассказав взаимно о наших несчастьях, так как наши судьбы сходны».
Молодой князь подошел и сказал Долгорукому: «Признаюсь, что все еще сохранял против тебя злобу, но, видя тебя в таком состоянии, я чувствую, что мой гнев затухает во мне. И я тебя прощаю с таким же добрым сердцем, как тебя простил мой покойный отец. И, возможно, его мольбам, обращенным к Богу, мы обязаны своею свободой. Нас снова призывают ко двору». «Значит, вы получили разрешение туда вернуться?» — сказал ему Долгорукий, немного удивленный и глубоко вздыхая. «Да, — ответил Меншиков, — и чтобы нам не приписали еще одно преступление за то, что мы разговариваем с тобой, мы должны удалиться, и не сочти это за дурное». «Когда вы уезжаете?» — продолжал Долгорукий. «Завтра, — ответил Меншиков, — в сопровождении офицера, который привез наше помилование, а также доставил более удобные повозки, чтобы мы могли вернуться».
«Тогда прощайте, — сказал Долгорукий, — я вам желаю счастливого пути. Забудьте всю вражду, которую вы могли иметь против меня. Думайте иногда о несчастных, которые остаются здесь, лишенные всех жизненных удобств, и которых вы больше не увидите. Мы начинаем изнемогать под гнетом своей несчастной ' жизни. Я говорю вам совершенную правду, и если вы в этом сомневаетесь, загляните в окно и посмотрите на моего сына, дочь и невестку, тяжело больных, лежащих на полу. У них нет сил, чтобы встать. Не откажите попрощаться с ними, чтобы утешить их».
Меншиков и его сестра не могли смотреть без волнения на это зрелище. Они сказали Долгорукому, что они не могут, не совершая преступления, говорить в его пользу там, куда они поедут, но что в этих краях они постараются доставить им облегчение, которое могут, передав им дом и хозяйство, которое их отец и они сами создали здесь. «Это жилище очень удобное, — сказали они. — Там есть домашние животные, птица, продукты, которые были присланы незнакомыми друзьями по Божьему велению. Но мы не знаем, кому мы этим обязаны. Прими это от чистого сердца, как мы тебе все это отдаем. С завтрашнего же дня ты можешь вступить во владение, так как мы уезжаем рано утром».
И действительно, на другой день рано утром они отправились в столицу Сибири Тобольск. В дороге с ними не случилось ничего такого, что заслуживало бы особого упоминания. Если не говорить о том, что всю дорогу от Якутска до Тобольска они сохраняли свою крестьянскую одежду 23.
Они приехали в Москву, там их с трудом узнали, настолько нашли их изменившимися во всех отношениях 24. Царица приняла их с выражением удовольствия и доброты. Она взяла к себе княжну Меншикову в качестве фрейлины и затем выдала ее замуж за господина Бирона — брата Бирона, камергера русского двора и впоследствии герцога Курляндского. В описи имущества и бумаг покойного князя Меншикова нашли, что он имел значительные суммы в банках Амстердама и Венеции. Русский министр сделал несколько попыток завладеть этими деньгами на том основании, что все имущество Меншикова принадлежит царице по праву конфискации, но это осталось без результата, так как директора этих банков, в соответствии с обычаями своих стран, решительно отказались отдать деньги, принадлежащие князю Меншикову, до тех пор, пока они не будут уверены, что этот князь или его наследники будут освобождены и смогут располагать этими средствами. Предполагают, что эти деньги, которые составляют более 500 тысяч рублей, стали приданым госпожи Бирон и что именно этому обстоятельству молодой князь Меншиков [147] обязан тем, что получил место капитан-лейтенанта гвардии царицы и что ему возвратили пятидесятую часть тех земель, которыми владел его отец.
Тот, кто плохо знает те удивительные события, которые происходили в России Петра I, государя, необыкновенного во всем, примет этот рассказ за роман, написанный для развлечения, а не за подлинную историю. Однако в этой истории не упомянуто ни одного факта, который не был бы хорошо проверен. А что касается тех бесед, которые здесь изложены, то они все переданы на основе бесед, которые вели молодой князь Меншиков и его сестра госпожа Бирон с теми наиболее доверенными людьми, которые когда-то заботились об их воспитании и которые служили их наставниками, когда они вернулись ко двору. О беседе офицера, которого встретил князь Меншиков по дороге из Тобольска на Камчатку, он рассказывал многим людям, когда вернулся в Москву.
(пер. Г. В. Зверевой)
Текст воспроизведен по изданию: Вильбуа. Рассказы о российском дворе // Вопросы истории, № 4-5. 1992
© текст - Зверева Г. В. 1991
© сетевая версия - Тhietmar. 2003
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Вопросы истории. 1991
Текст воспроизведен по изданию: Вильбуа. Рассказы о российском дворе // Вопросы истории, № 4-5. 1992
© текст - Зверева Г. В. 1991
© сетевая версия - Тhietmar. 2003
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Вопросы истории. 1991
Комментарии
1. Никто никогда не знал точно, в какой день и в каком году родился Меншиков. Он этого не знал и сам. В этом отношении он находился в том же положении, что и все простые люди в России, потому что в те времена не велось никаких записей о рождении. Лишь приблизительно лет 25 назад царь Петр издал указ о том, что все приходские священники должны вести записи о крестинах и смерти. До того времени можно было узнать о дате рождения знатных людей из частных записей, которые вел каждый отец семейства у себя в доме.2. Кремль — это большая крепость напротив царского дворца. Она включает в себя не только императорский дворец, но также большое количество зданий, где находятся главные учреждения Российской империи.
3. В зрелом возрасте у него не сохранилось никаких черт, по которым можно было бы судить, что он был красив в юности или отрочестве. Поэтому трудно себе представить, что его красота была первопричиной его фортуны.
4. Содомия считается на Руси столь незначительным преступлением, что законы не предусматривают никакого наказания виновных в этом. За это наказывают только в войсках, где виновных, застигнутых на месте преступления, прогоняют три раза сквозь палочный строй. Это наказание было установлено военным уставом, изданным Петром I, который, как и другие, не был лишен этого порока. Он был трудолюбив, но вместе с тем являлся настоящим чудовищем сладострастия. Он был подвержен, если можно так выразиться, приступам любовной ярости, во время которых он не разбирал пола.
5. Он не умел ни читать, ни писать, но тем не менее научился, правда, довольно плохо, подписываться. Он скрывал, насколько мог, свое невежество в этой области и делал вид, когда был среди людей, которые его не знали, что держит и читает бумаги. Однако это невежество сослужило ему определенную службу. Когда его обвинили и уличили его же собственными приказами в том, что он взял себе огромные суммы и нанес своими поступками множество огромных потерь, он выдвинул основным аргументом защиты, что, не умея ни читать, ни писать, он не знал содержания этих приказов.
6. Его честолюбие доходило до того, что он мечтал об ордене Святого духа. Он даже велел прозондировать почву при французском дворе по этому поводу. Но ему ответили (не говоря, что этот орден давался только лицам знатного происхождения), что это невозможно, так как, чтобы быть награжденным этим орденом, необходимо исповедовать католицизм.
7. Великий канцлер и другие сенаторы не были согласны с Меншиковым. Они хотели возвести на трон внука Петра I. Но, так как они были ограничены в своих действиях интригами Меншикова, в руках которого была сила, они предложили посоветоваться с народом, который окружал дворец в ожидании решения Сената, и открыть для этого окно залы, где они собрались. Но Меншиков ввел несколько вооруженных офицеров, которых поставил в прихожей, и ответил сенаторам с большим хладнокровием, что совсем не так жарко, чтобы открывать окна, и что самое правильное решение было бы передать корону Екатерине и отправить к ней сразу же депутацию, чтобы сообщить ей об этом решении. Так и было сделано, и никто не осмелился выразить ни малейшего несогласия.
8. Послом был граф Рабутье, сын генерала Рабутье, француза по происхождению, умершего на службе у императора. Он был родственником покойного епископа Люсона. Господин Рабутье, посол или полномочный министр императора при русском дворе, был человек большого ума. У меня есть несколько его писем на французском языке, которые, если бы они были напечатаны, например, письма его кузена господина де Бюсси или письма мадам де Севинье, стало бы ясно, что Рабутье ничуть не уступает им в эпистолярном жанре. Он любил удовольствия и не отказывал себе в них, что и сократило его жизнь.
9. Царица не могла выпить весь ликер, предложенный ей князем Меншиковым, и отдала остатки одной из своих фрейлин по имени Ноли, иначе мадам Гаррю. Она выпила остаток, который ей показался очень скверным, и через несколько дней почувствовала себя плохо. Ее муж-итальянец подозревал, что она, вероятно, была отравлена, и поэтому давал ей в течение нескольких дней противоядие, благодаря которому ему удалось ее вылечить.. Но это было не так просто, так как она еще очень долго страдала.
10. В момент окончания одного совета, когда граф Остерман высказал мнение, противоречащее мнению Меншикова, князь пригрозил ему, что велит четвертовать его живым, если это повторится.
11. Загородный дом царя в шести лье от Петербурга. Его сады великолепны. Они устроены в стиле версальских, однако превзошли бы их, если бы Петр I прожил дольше. Этому содействуют природное положение того места и естественные воды.
12. Он говорил, очевидно, об отравлении царицы и подстрекательстве всех сторонников герцога и герцогини Гольштейнских посадить на российский престол Петра II.
13. Орден святого Александра — второй по значению орден. Лента — пурпурного цвета, носится слева направо.
14. Раненбург — это владение с великолепным замком между Казанским царством и Рязанской губернией. Князь Меншиков регулярно укреплял этот замок и проводил там ярмарку, куда каждый год в июне съезжались татары из всех орд, персы, казаки и русские, чтобы продавать товары своей местности.
15. Она принадлежала к весьма знатному роду Арсеньевых и была очень красива. У нее была очень некрасивая, но остроумная и злая сестра по имени Варвара. Однажды царь Петр, посмотрев на нее, сказал с состраданием: «Ты такая страшная, что я не думаю, чтобы кто-нибудь сказал, что не питает к тебе отвращения. Но так как мне особенно нравятся необыкновенные вещи, я хочу тебе оказать милость и поцеловать, после того как встану из-за стола. После чего ты не умрешь нетронутой». И он сделал это: бросил ее на кровать в присутствии князя Меншикова и, наспех закончив свое дело, сказал ей: «Хотя и не должно объявлять о добрых делах, я думаю, что не будет выглядеть совсем тщеславно, если я объявлю о той милости, которую я сделал для тебя. Мой пример может быть заставит других поступить так же. Потому что будет несправедливо, если твоя жизнь пройдет бесплодно из-за того, что ты некрасива».
16. Беринг был датчанином, капитаном I ранга на службе у Петра I, который послал его на Камчатку, на море, называемое Амуром, чтобы создать там флот и построить корабли или другие суда, нужные для исследования морских берегов в той стороне, и чтобы узнать, соединяются ли с Азией или Америкой земли, находящиеся по ту сторону Камчатки и имеется ли проход, как утверждали многие мореплаватели, из Ледовитого океана в Северные моря.
17. Русский язык имеет выражения, очень сострадательные. Когда обращаются к человеку, старшему по возрасту, его называют обычно «батюшка» или «матушка», что означает по-французски «мой отец» или «моя мать». Когда же говорят с человеком того же возраста, его называют «братишка», то есть «брат». Эти выражения используются даже в разговоре между незнакомыми людьми. Вежливое обращение «Вы», обычно употребляемое для обозначения множественного числа, начало вводиться при дворе во время царствования Анны Иоанновны. Прежде было принято обращаться на «ты» как к подчиненным, так и к начальникам.
18. Его предсказание исполнилось.
19. Никогда нельзя верить всему тому, что говорит один противник о другом. Долгорукие не были такими неспособными людьми, как их описывал Меншиков этому офицеру. И есть все основания предполагать, что в его словах было много пристрастия.
20. Для князя Меншикова не было новостью начинать строительство какого-нибудь здания с часовни. Несмотря на его беспорядочную жизнь и преступления, которые он совершал, побуждаемый своим честолюбием и жадностью, он непременно начинал строительство в своем новом владении с церкви. а затем уже строил дом или дворец в подтверждение испанской пословицы: «Каждый священник и каждый разбойник имеет свою набожность».
21. Когда княжна Меншикова, а ныне госпожа Бирон, вернулась ко двору, она призналась своей знакомой, что ей часто представлялся случай снова вспомнить об этих последних словах своего отца.
22. Это выражение, звучащее так некрасиво на французском языке, является весьма обычным среди русских. Даже наиболее образованные люди говорят так, чтобы выразить к кому-либо свое презрение, а это выражение происходит от обычая плевать в лицо людям, на которых они сердятся. И надо быть довольным их умеренностью, когда они, вместо того чтобы плевать в лицо, плюют на землю.
23. Княжна Меншикова, которая сейчас носит имя госпожи Бирон, долго хранила как драгоценность эту одежду в великолепном сундуке, который она открывала раз в неделю.
24. Они были почти неузнаваемы, как мальчик, так и девочка: они выросли почти на полфута, и черты их лиц изменились в такой же пропорции. Но в их характерах не произошло никакого изменения. Они были тщеславными и властными. Но я глубоко сомневаюсь, чтобы можно было найти сегодня людей, более приветливых и скромных.
