Расология, Антропология, Генетика : ПОКАЗАНИЕ ПОЛЬСКОГО ШЛЯХТИЧА КРИШТОФА ГРАЕВСКОГО О СВОЕЙ ПОЕЗДКЕ В МОСКВУ

Показание о поездке в Москву
Текст
Артикулы
Текст
Письма
Предисловие
Текст

1574 – 1575 ГГ.

В печатаемом ниже документе, хранящемся в Московском Главном Архиве Министерства Иностранных Дел (в Архиве царства Польского, среди документов по сношениям Польши с Poccией), заключается показание, данное 8 августа 1575 года польским шляхтичем Граевским, занимавшимся торговыми делами и ездившим за товарами в Москву. Путешествие Граевского в Москву относится к эпохе кандидатуры Иоанна Грозного на польский престол, вновь выдвинутой вследствие бегства Генриха Валуа из Польши во Францию. Как известно, избрание Иоанна Грозного в польские короли встречало сильное противодействие со стороны большинства литовских вельмож; хотя они поддерживали с Грозным переговоры, но делали это лишь из опасения, как бы царь не воспользовался наступившим в Речи Посполитой безкоролевием для нападения на литовские пределы (Иловайский. Ист. России III. 293).

Жертвой этого враждебного отношения литовцев к Москве сделался мирный польский купец Криштоф Граевский: в его путешествии в Москву литовские вельможи усмотрели доказательство польской агитации в пользу Грозного, а троцкий каштелян Остафий Волович, не колеблясь, объявил Граевского изменником отечеству (Orzelski “Dzieje Polski” II. 194. Paprocki “Herby”. 445). Но не только этою подозрительностью литовцев объясняется печальная участь Граевского, его заключение в Дисненскую тюрьму и крайне суровое с ним обращение. Большое значение в данном случае имел давний антагонизм между Литвой и Польшей. Когда на избирательном сейме послы от рыцарства стали жаловаться на литовских шляхтичей за заключение Граевского и упрекать их в том, что они “бесчестно, вопреки государственным законам, позорят благородно рожденного и невинного человека и без суда заковали лицо, равное им, к чему обычное право не уполномочивает даже короля, хотя бы на это согласился весь сенат”, — в ответ на эти жалобы виленский каштелян Ян Ходкевич, между прочим, возразил, что “литовцы в праве заключать в тюрьму поляков, особенно [4] сделавших какие-нибудь злоупотребления”, и “дерзко утверждал, что литовцы отнюдь не боятся поляков” (Orzelski. II. 150).

Дополнением и пояснением к показанию Граевского, в некоторых местах темному и сбивчивому, являются сведения, сообщаемые Святославом Оржельским в его “Истории Польши” (Swietoslawa z Bozejowic Orzelskiego Bezkrolewie czyli Dzieje Polski od zgonu Zygmunta Augusta 1572 г. do 1576 r. ksiag osmioro. Przelozyl z rekopismu Wlod. Spasowicz). На элекционном сейме, созванном после бегства Генриха Валуа, по настоянию краковского подкомория Циковского, было прочитано письмо Криштофа Граевского к его брату Петру, старосте вискому. В письме своем, присланном из Литвы, Граевский сообщал, что незадолго до этого он отослал в Москву для продажи много ценных товаров через надежных купцов, но “великий князь Московский” (царь Иоанн Грозный) велел забрать и конфисковать эти товары вследствие неуплаты какой-то пошлины. Узнавши об этом, Граевский немедленно поехал в Москву и обратился к великому князю с просьбой вернуть товары или вознаградить его за них. Великий князь, убедившись, что товары эти составляют собственность не купцов, а польского шляхтича, велел тотчас же возвратить их, а затем предложил Граевскому отвезти в Польшу его грамоты. Граевский согласился под условием, чтобы в грамотах не заключалось чего-нибудь противного благу Польши. Великий князь сообщал полякам, что он добивается польского престола не из жажды власти или богатства, которого у него самого слишком достаточно, а потому, что, видя бедствия, претерпеваемые христианскими народами от турецкого султана, он желает выступить против турок и сокрушить их мощь, соединивши свои силы и средства со средствами Польши. Исповедуя греческую веру, он не хочет легкомысленно покинуть ее и не покинет, пока ему не будет доказано преимущество другой веры, а для обсуждения этого вопроса он предлагает устроить публичный диспут. Граевский охотно принял эти условия, так как, по его мнению, никто еще не предлагал Польше лучших. Он желал сообщить эти условия полякам и уже вступил в пределы Литвы, как вдруг в Дисне его схватили по приказу наместника виленского воеводы Баркулаба и заключили в тюрьму, забравши все его ценные товары и деньги (Ibid, 115 — 117).

Показанию Граевского, данному 8 августа 1575 года, предшествовали многократные просьбы послов от рыцарства к [5] cенаторам о рассмотрении дела Граевского. Когда Сандомирский староста Андрей Фирлей и подольский воевода Николай Милецкий подняли этот вопрос, виленский каштелян Ян Ходкевич отвечал, что никому не дозволено ездить из Литвы в Москву без паспорта, Граевский же нарушил это правило и даже увез с собою из Литвы московского пленника (несомненно, Даниила Левшина, о котором Граевский говорит в своем показании); Ходкевич указывал и на то, что при Граевском были найдены бумаги, свидетельствующие о соглашении его с великим князем относительно будущей элекции; не забыл Ходкевич упомянуть, что именно вскоре после этого литовцы потеряли свою крепость Пернов (Ibid. 290).

Показание Граевского сохранилось, если не в оригинале, то в современной копии, судя по почерку и одному из двух бумажных знаков, повторяющихся в различных листах документа. Этот знак встречается в бумагах 80-х годов XVI в. (Польский герб “Абданк”, см. Лихачева Бум. знаки № 3299 и Бум. мельницы №№ 535 — 537, а также стр. 72, где указан герб “Абданк” в бумаге документа именно 1575 г. Ср. у Тромонина №№ 1203 и 1206). Время употребления второго знака нам не удалось определить: это круг, с геральдическим щитом внутри, на котором изображены зубцы (крепости?); вокруг щита — надпись BVDISSIN (гор. Будишин-Бауцен в Саксонии). У Тромонина есть несколько похожий знак под № 1346, но с непонятной, вероятно, искаженной надписью, с документа 1666 г. (Взят у Лаптева, см. табл. 24. Ср. на т. 11 подобного типа 2-й знак 1599 г., без сомнения, весьма неточно переданный).

При оригинале находятся две копии с него, снятые в Архиве в разное время; первая по времени — около конца 30-х годов XIX в. (В клейме бумажной фабрики читается 1837 год).

Одновременно с копиями, сделано было нисколько попыток перевода Показания. Более новый, в свое время тщательно исправленный, но не оконченный (Он кончается словами: заискивая, сам много говорил. См. стр. 11), печатается здесь, с некоторыми поправками и изменениями. Окончание документа переведено нами вновь, причем был принят во внимание боле ранний перевод, доведенный до конца, но сделанный дословно и крайне архаическим языком. Он также был в прежнее время исправлен и поновлен, но и эта работа не была докончена.

И. Рябинин. [6]

Лета от Рождества Христова тысяча пятьсот семьдесят пятого, месяца августа восьмого дня, в понедельник.

Перед панами депутатами, их милостями паном Виленским (Ян Ходкевич, виленский каштелян. (См. Wolffa “Senatorowie i dygnitarze” стр. 80), паном Троцким (Остафий Волович. (Ibid. стр. 64)), паном Жмудским (Миколай Тальвош. (Ibid. стр. 143)), паном маршалком надворным (Миколай — Криштоф Радивил. (Ibid. стр. 179)), паном подчашим (Криштоф — Миколай Радивил. (Ibid. 290)); паном Смоленским (Доминик Пац (Ibid. 130). По Несецкому (I. 229) — Серафим Тышкевич), паном старостою Гродненским (Александр Ходкевич. (Wolffa. “Pacowie” 39)), паном подскарбием надворным (Лаврин Война. (Wolffa “Senatorowie i dygnitarze” стр. 191)), паном конюшим (Яков Пясецкий (на Люблинском сейме 1569 года на место поляка Пясецкого был назначен кн. Головня, но вскоре Пясецкому возвратили должность конюшего. Ibid. стр. 222)), перед панами маршалками, князем Янушом Свирским, паном Яном Волминским, паном Агриппою писарем.

Криштоф Граевский, давая отчет о своей поездке в Москву, показал, что осенью прошлого тысяча пятьсот семьдесят четвертого года из Данцига приехал Антоний Смит, виленский мещанин, часто ездящий в Москву и женатый на дочери его соседа Осипа Гатского. Он присоветовал Граевскому обращаться к нему в своих торговых московских делах, обещая приобрести за тысячу злотых красный камень рубин от краковского жида, имени которого Граевский не помнит. А в Москве, по знакомству, которое будто бы он имел в казне великого князя, Смит обещал променять этот камень на товары, стоящие гораздо более десяти (“Za kilkanascie”) тысяч [7] злотых. Граевский согласился приобрести этот камень, и сам отправился (Вероятно, в Вильну), а из Вильны в Данциг за покупкой зеркала, но уже не застал там Смита. После этого Граевский ухал в Торн, и там-то нелегкая принесла к нему жида, некоего Ицку, прежде служившего Бродавке, а теперь находящегося в услужении у пана воеводы Сандомирского (Ян Костка (Niesiecki. “Herby” I. 57)). Этому-то жиду Граевский рассказал, что собирает драгоценности в намерении отправиться с ними в Москву. Жид Ицко советовал ему приобрести от пана воеводы Сандомирского москвитина Даниила Левшина. Вследствие этого Граевский поехал в Данциг, чтобы застать в Мальборге пана воеводу Сандомирского и похлопотать о том москвитине, но, очевидно, они разъехались на дороге. В Торне немец Ян Гануш сказал ему, что в Москве у него немало товара, который, по причине опасности пути через Ригу, он желал бы доставить в Данциг через Литву. Этот Гануш условился вместе с ним ехать в Москву, и они порешили с этою целью съехаться на Двине (Вероятно, на притоке Двины — Десне. См. ниже) за две недели до Пасхи. После этого Граевский ухал в Данциг, а оттуда в Люблин; затем, по наущению того же Ицка, он из Люблина отправился в Ярославль; там-то он условился с Паном Воеводою Сандомирским о том, что он даст ему за того москвитина, и что и когда именно должен дать сам москвитин. Пан воевода Сандомирский дал ему письмо, в котором было объяснено, что он высылает за границу свободного человека, запрещая разглашать о нем и приказывая рассказать о том только пану воеводе Виленскому (Миколай Юрьевич Радивил. (Wolffa “Senatorowie i dygnitarzes. стр. 73)) и пану Троцкому (Остафий Волович), так как о том москвитине пан воевода Виленский и пан Троцкий знают, что ему дал его мость король. Воевода Сандомирский намеревался дать и письма к их милостям; по этому случаю Граевский оставил в Ярославле своего слугу, который должен был приехать к нему с этими письмами и с этим москвитином, взятым у пана воеводы. А сам без малого неделю жил в Люблине, дожидаясь этого слуги, который наконец приехал, ни в чем не успевши. Затем от пана воеводы Сандомирского прибыл служилый человек, привез письмо с уведомлением, что [8] москвитин прислан будет в другое время, так как этот москвитин обещал дать за себя пану воевод двести рублей, и на эти деньги приобрести в Москве шесть сороков соболей, которые у нас могли бы стоить четыреста рублей. Граевский послал из Люблина к пану воеводе Сандомирскому Антония Смита за этим москвитином, а сам уехал в Брест и, не дожидаясь там Антония с москвитином, отправился в Вильну, а вслед за ним прибыл и Антоний с москвитином. Мытники с Граевского и с людских товаров взяли неполную пошлину, а вышеозначенного камня он не привез с собой и только сказал о нем здесь, в Вильне. Этот Антоний прибыл сюда, в Вильну, в субботу; а на следующий день, в воскресенье, то есть за две недели до Пасхи, приходился срок, к которому Граевский в Торне уговорился съехаться на Десне с названным немцем Ганушом. Поэтому, взявши с собою этого москвитина, данного паном воеводою Сандомирским, Граевский отправился в Дисну (Дисна — уездный город Виленской губернии на левом берегу З. Двины при впадении в нее Десны), немец же Гануш не явился туда, как бы следовало по уговору. На следующий день Граевский предъявил мытникам на Десне сукно, которое имел с собою, и взял у них квитанцию до Полоцка. Там же жид Нахим Длугач, арендатор корчмы в Дисне, присоветовал ему взять квитанцию из замка для свободного пропуска через Ушачу (Ушача — река в Витебской губернии, левый приток Двины; на ней местечко того же имени), так как Граевский рассказал ему, что отправляется в Полоцк, а оттуда в Москву. И сам этот жид послал своего прислужника в замок, а Граевский дал ему два гроша для уплаты за квитанцию; квитанция и была взята в замке, подобная той, которую дали ему мытники; Граевский, получивши квитанции, стал приготовляться к дальнейшему пути. А потом писарь из замка прислал взять эту квитанцию, с тем, чтобы ее исправить, уведомляя, что необходимо знать, с чем он едет, о чем он должен объяснить пану Стрету. Граевский отвечал, что намерен ехать в Москву; свидетелем этого был ротмистр Гурский. Пан Стрет сказал ему: “вы отправляетесь туда в то именно время, когда козаки наши сделали набег, забрали лошадей, и когда москвитяне в возмездие готовятся тоже сделать набег”. При этом пан Стрет советовал ему быть предусмотрительным, так как — прибавил он — сами тамошние купцы могут показать о вас, что вы [9] шляхтич, поэтому вы должны беречь себя, чтобы не случилось чего-нибудь дурного. А после того пан Стрет спросил, не согласится ли он ехать через Витебск, предлагал указать ему иной путь через Лепель (В 30-ти верстах от Ушачи) и в самом деле указал; а Граевский записал это указание в каменной книжке (В аспидной книжке?), однако, окончательно не выбрал пути; совет Стрета он принял за обыкновенный разговор (Между тем Граевскому поставлено было впоследствии в вину то, что он поехал не тою дорогою, которою позволялось ездить. (Orzels. II. 150)). А выйдя на рынок, он услышал различные толки: одни говорили ему, что дорога через Полоцк ненадежна, другие уверяли, что по ней можно ехать. Когда он приехал в Ушачу и заявил мытную и замковую квитанции, данные ему для свободного пропуска, тогда мытную квитанцию, расписавшись на ней, отдали ему назад, а замковой не возвратили. Он думал, какой бы дорогой удобнее ему ехать; потом направил путь свой к Полоцку, а не доехавши одной мили до Полоцка, советовался с тем москвитином Даниилом, где ему в Полоцке остановиться, чтобы его не узнали наши купцы и не сказали, что он шляхтич; он послал этого москвитина со своим слугою, на своем коне, в санях, в Полоцк отыскать для себя постоялый двор. Приехавши к замку, он нашел этого своего слугу и при нем московского сторожа стоящими на Двине, у пристани, между тем как москвитин находился в замке. Граевский простоял здесь, на Двине, более получаса, пока не было получено известие из замка. После того приехали два человека на конях и, подозвавши его к себе, благодарили за то, что он привез того москвитина и спрашивали его, куда он едет. Граевский отвечал им, что едет в московскую землю. На это они сказали ему: “если за выкупом, то этот выкуп можешь получить и здесь”, но он объяснил им, что отправляется туда для торговли; тогда они повели его мимо замка на гостиный двор, и один из них остался при нем, а другой уехал. На следующий день, так как в Полоцке не нашлось никого, с кем бы можно было торговать, Граевский просил, чтобы ему позволено было той же дорогой ехать в Москву и получить подводы, изъявляя желание оставить в Полоцке своих лошадей на своем корму. А когда ему не давали позволения ехать в Москву, он послал Полоцкому воеводе через того же москвитина Даниила в подарок перстень. Тогда ему позволили ехать и оставить лошадей в [10] Полоцке и объявили, что он поедет до Лук со стрельцами; вместе с тем ему дали другого пристава, который ехал с ним до Александровской слободы; для него самого назначены были четыре подводы, а для пристава две. Граевский встретился со стрельцами великого князя, лишь только выехал из гостиного двора, и в течение целой ночи проехал с ними двадцать миль; что касается того, где потом отделили этих стрельцов, в Невле или в Луках, он этого не помнит. Отправившись в Москву, он, не заезжая в гостиный дом, ехал до самой Александровской слободы, потому что в Москве были виленцы, а он желал, чтобы они ничего о нем не знали. Когда он находился якобы в одной миле от Александровской слободы, с ним встретилось около пятнадцати повозок купцов, между которыми были и виленские; и хотя он скрывал свое шляхетство, однако, виленские купцы сказали, что он шляхтич; и ему позволено было расположиться в одном селе или в деревне; это было в Страстную субботу; там он и ночевал; на другой день поутру к нему приставили двух приставов. Москвитин, которого привез Граевский, уехал в замок; между тем к Граевскому прибыли четыре переодетых человека и спрашивали его, зачем он сюда прибыл. Он отвечал, что по купеческому делу; на это ему сказали: “ведь ты боярский сын?”. Граевский отвечал, что хотя оп боярский сын, однако занимается торговлей. Потом его спрашивали, откуда он взял этого москвитина. Он сказал, что выкупил, что он ему стоит пятьсот рублей, кроме того, что сам москвитин обещал дать от себя; после этого они уехали. А под вечер к нему приехал этот москвитин Даниил не совсем в трезвом виде и, опасаясь пристава, ничего с ним не говорил, так как пристав в это время был при нем. А на следующий день, когда пристав уходил от него, москвитин сказал ему, что великий князь беспокоится об этом выкупе и что за великого человека он дает выкупу только триста рублей; и приказывал мне, чтобы я об этом не говорил приставу; в противном случае — присовокупил он — ты погубишь и меня, и себя; после этого он хотел еще что-то рассказать, но пришел пристав. Потом этот москвитин сказал ему: “бояре говорят, будто я даром выпущен и будто, сговорившись с тобою, приехал сюда что-нибудь выманить”. А этому москвитину не дали даже есть; он должен был довольствоваться тем, что получал Граевский; и покуда его слуги стояли на первом постоялом двор, они были с москвитином вместе; но когда этих слуг поместили на другом подворье, они должны были жить [11] порознь, потому что гостиница была тесна. После этого, на третий день, из числа прежде бывших у него четырех, приехало к нему два москвитина, Афанасий Нагой (Opanas Nahej (?)) да дьяк Ерж (Erz Dyjak (?)). Они говорили те самые речи, которые он передал в двух своих письмах к его милости пану Виленскому (Ян Ходкевич); впрочем, в этих письмах он передал не все слова, которые они говорили, потому что иных не понял, а другие забыл. А они говорили с очевидною решительностью, что-то друг другу напоминая. Иные (Очевидно, к Граевскому приехали не только Нагой и Ерж) сами от себя обращались к нему с просьбою и чуть не плакали, не укажет ли он какого-нибудь способа, которым московские люди могли бы с нами соединиться. Ему даже читали инструкцию, данную послам, отправленным к панам радам Польским и Литовским, в которой хотя помещены и нужные дела, но на ряду с ними были и несогласные с нашими законами; в ней еще было сказано об отдаче великому князю Ливонской земли и Киева. А не одобряли его за то, что он, будучи шляхтичем, так неосторожно приехал: и купцам позволено приезжать сюда только по заключении мирных договоров. В субботу, до рассвета, его взяли в замок, где он и сидел почти час; когда же зазвонили к заутрене, ему приказали идти наверх; тогда великий князь в сопровождении Токмакова пришел к боярам (“J przyssedl Kniaz Wieiki, a za nim Tokmakow do Boiar”), которых было около восьми человек, подал ему руку и почти целый час повторял ему те слова, которые были переданы им в письме к его милости пану Виленскому; и все слова, произнесенные великим князем, за исключением тех двух, были в пользу нашей Речи Посполитой, но он не слыхал ни одного намека на Ливонию, а слышал только о Киеве. А Граевский ничего не говорил; только когда великий князь спросил, почему его посланников и купцов не пускают в Литву, отозвался, что он об этом ничего не знает. Потом великий князь спрашивал его, не согласится ли он взять от него письмо к панам радам. Он отвечал, что может взять, если письмо будет заключать в себе что-нибудь хорошее. Выслушавши доброжелательные предложения великого князя (См. предисловие), он сказал, что передаст их своим. Оканчивая свою речь, великий [12] князь спросил его: “чего же вашим еще нужно?”. Он отвечал: “у нас самое важное то, чтобы сохранить права и свободу и царствовать милостиво”. Граевский желал еще о чем-то говорить, но великий князь перебил его речь, потому что, заискивая, сам много говорил, а так как Граевский видел очи господарские, то поэтому ему было прибавлено очень немного съестных припасов, товары же его взяли в Москву и взамен привезли ему московские; но так как эти последние не стоили его товаров, то он не хотел их взять; тогда их отвезли обратно, а ему возвратили его собственные. Этот москвитин Даниил совсем с ним не разговаривал, только он слышал, как тот часто произносил: “ахти мне” (“Ach tie mnie” (?)), а затем мне велено было ехать в Москву, “и там будешь торговать, и туда приедет к тебе Даниил с выкупом”. Когда Граевский приехал в Москву, его не поместили на том подворье, на котором он остановился раньше, так как кто-то уже занял его, а поселили далеко от замка; затем говорили, чтобы он ехал отсюда, но его караулил пристав, как если бы жизнь его находилась в опасности. Граевский ничего не приобрел в Москве и даже понес убыток; тем не мене, желая сообщить своим нечто приятное, очень радовался этому, надеясь, что его вознаградят за это паны рада Литовская, возвратят ту потерю, которую он понес в Пинских лесах и вследствие вымена за Брестский мост, о чем он уже хлопочет в течение шести лет (“Tussac, ze sie mu tu nagrodzi od panow Rad Litewskich, w nagrodzenui skodj ie°, ktora przyjal w lesiech Pinskich i odmiana za most Brzescki, ktorei sie iusz od ssesciu lat upomina”). Этим делом он надеялся оказать услугу если не всей Речи Посполитой, то по крайней мере одним их милостям панам рад Литовской, от милости которых зависело в этом его вознаграждении много, почти все. В дороге пристав утешал Граевского: “если ты послужишь господарю, то получишь свой выкуп; у меня есть письмо великого князя к Полоцкому воеводе, кто знает, быть может, приказ Полоцкому воевод отдать этот выкуп тебе”. Приехавши в Полоцк, Граевский спросил, писали ли относительно этой уплаты, ему ответили, что нет, а там, в Полоцке он распечатал письмо великого князя к панам рад и прочел его; а так как в нем писали то же, о чем с ним говорили, то поэтому он взял это письмо. На следующий день пристав, [13] уезжая в замок, принес ему съестные припасы и велел, поевши, уезжать как можно скорее; он сказал, что приехал сюда налегке, на своих лошадях, к тому же в это время у него разболелась нога, а так как ему нужно было переправляться через реку, то поэтому он просил привести лошадей к Ушаче; ему помогли купить челн. Уложивши свои вещи с одним слугою, он принужден был уехать; его вытолкнули в дождь, а слуги его поехали в Ушачу. Съехавшись там же, в Ушаче, со своими слугами, он был на ужине у ротмистра Пржеборовского, у которого обедал раньше, по дороге в Полоцк; там же он ночевал; ему рассказали, что там творилось после его отъезда; переночевавши в Ушаче в корчме (Неясно, у кого ночевал Граевский: у Пржеборовского - или в корчме) и отпустивши слуг и лошадей, он сам отправился водным путем до Десны: прибывши туда, он рассказал о том, что происходило в Ушаче; сказал он также, что москвитина у него взяли, а выкупа не дали и не позволили торговать; он спрашивал, можно ли с кем-нибудь торговать по Десне; затем он поел и опять ходил к жидам и спрашивал, с кем можно торговать. А относительно всего московского дела он порешил до своего приезда в Стенжицу (На Висле, близ Сандомира, место съезда для выбора короля) никому не рассказывать о своих приключениях в Москве. В случае успеха, он хотел оказать явную услугу, а в случае неудачи, хотел дело оставить. Там, в Дисне, вечером в день приезда, пришел на его подворье гродский писарь Михайло Керсновский и сказал, что их милости паны рада велели его задержать, но Граевский, не желая быть задержанным и обесчещенным, сказал, что он оседлый шляхтич (“Powiedzial isz iest slachcic, a siedzi pod prawem”) и едет в свою землю (Iedzie w Ziemie); он желает отдать отчет каждому, кто будет иметь к нему надобность; вместе с тем он просил допустить его в сейм, полагая, что, может быть, он нужен Речи Посполитой, и желая дать отчет и оправдаться, если бы его в чем-нибудь обвинили и если бы он знал причину этого задержания; вместе с тем он хотел бы дать во всем отчет там же в Дисне пану старосте Дисненскому и получить наказание; но его ни в чем не обвинили; тут пристав сказал, что Граевский подлежит аресту в Виленском уряде. Однако, когда его отсылали в Виленский уряд, он и тогда просил допустить его на сейм. А затем он сообщил то, что говорил его [14] милость пан Виленский, а именно, что от его поездки произошла и происходит беда и опасность в Ливонской земле; если бы это происходило из-за него, то он, отказываясь от шляхетской вольности подлежал наказанию (“А potym powiedzial со Je° Mc Pan Wilenski mowil, isz za iego iechaniem stala sie i dzieie szkoda i niebespiecznosc w Ziemi Jfflantskiej, iesliby dla nie° to sie dzialo, odstepuiac wolnosci Slacheckiej, poddawal sie pod karanie”), при этом он добавил, что никогда не думал причинить какое-нибудь зло Речи Посполитой. Относительно пасквилей он сказал, что когда ехал с паном Баркулабом в Вильну, нашел эту записку в одной корчме, в которой пан Баркулаб остановился с лошадьми, собственноручно переписал ее, а найденный листок порвал, так как он тоже был порван (“A te karte ktora nalazl zedral, bo tez byla podrana”), но он не мог точно сказать, где именно и в какой корчме нашел ее. А когда его спрашивали, зачем он лично ездил в Полоцк, получивши квитанцию для слуги, Граевский отвечал, что в Ушаче он хотел подумать, самому ли ему ехать или послать в Полоцк слуг для продажи драгоценностей, но слуг он не послал, а поехал лично; он не помнит и того, чтобы квитанция была выдана на слугу, а не для него самого; если бы она не была выдана для него (В подлинном добавлено было “same⁰”, затем перечеркнуто), то его не пропустили бы в Ушаче в Полоцк. Пан Баркулаб сказал, что квитанция дана была не на его имя, а на имя слуги. Что же касается записок, которые Граевский порвал и бросил в печь, то он сказал, что, когда с ним пришли в Замок, он предложил писарю поискать эти записки, так как они были плохо порваны. Затем пан Стрет сказал ему, что записки уже отысканы. Когда Граевского спрашивали, зачем он писал из Полоцка к Московскому о том, о чем Московский уже говорил ему, он ответил, что Нагой и Ержеев (Ersseew; раньше упоминается Erz; (Ершов?)) со слезами просили его указать им средство соединиться с нами, так как это возможно только в случае принятия на царство их господаря; однако, он не отослал этого письма, а разорвал его на Десне. Ему сказали под секретом, что сын не позволяет отцу соединить государство, говоря: “зачем тебе терять наследственное государство и поддавать под право (“Poddawac pod prawo”) нас, детей твоих и других подданных?”. Поэтому он предлагал взять [15] на царство и венчать сына. А если он в письме сообщал, куда великому князю надлежало ехать, то сделал он это потому, что ему говорили, будто Литва является для Московского помехой к царствованию. Относительно его милости пана Виленского воеводы он, клянясь именем Божьим, сказал, что про его милость ничего не знает; он писал и говорил лишь вследствие скорби, которая овладела им, когда его заарестовали, нарушивши его права и шляхетскую вольность; таким образом он жаловался на свои обиды и потери. А много людей, бывших у него на Десне, жаловались ему на земский беспорядок, а драбы (Пешие солдаты) на неуплату им и другим служилым людям; однако, он не хотел назвать и не назвал, кто именно говорил это. Когда ему говорили, что Московский много говорил с ним, а он советовал остаться только при двух статьях, он отвечал, что делал это с тем, чтобы Московский не затруднялся этим, так как он думал, что тот наверно будет нашим господином; однако, видя, что в данном случае он впал в заблуждение, он не отправил этого письма. Относительно того, что он писал про Ливонию и Киев, чтобы князь не вспоминал теперь об этом, так как все будет господарское, он сказал, что писал это для того, чтобы не мешать благу Речи Посполитой, но он не думал ни о чем дурном. Относительно того, что он писал о венчании одного сына и об уделе для другого, и откуда он знал об этом, он отвечал, что письма этого не отослал. Относительно латинской и греческой веры (См. предисловие) он показал, что об этом говорил с ним сам Московский, а он хотя и писал это, но письма не отправил. Относительно того, что он советовал московским послам не сообщать всех статей и то, в чем нельзя было бы согласиться, отсрочить до московского съезда, он сказал, что хотя писал это, но этого письма не отправил. Относительно того, что он писал про выкуп, желая разделить его между людьми, он сказал, что писал это с тем, чтобы тем вернее ему прислали этот выкуп. Относительно того, что он писал о своем желании приехать к Московскому князю раньше, то сделал он это потому, что хотел, в случае, если бы Московского избрали господином, добиваться у Речи Посполитой послать его к Московскому князю вперед с этим известием, чтобы получить вознаграждение за свои потери. Относительно писанного им про Пернов и другие Ливонские [16] новости он сказал, что узнал обо всем на Десне от жителей Риги, да и об этом никому не писал, а только сообщил своему брату, человеку, умеющему хранить тайны, и то, что писал Пану Баркулабу, он читал и отдал в надежные руки; некоторые советовали ему написать в Стенжицу, так как этому были рады жители Украины для своего мира и для возвращения своих имений. А пан Баркулаб сказал, что письмо это было вручено не ему, а слуге с приказанием отнести в Вильну и отдать его родственникам, Яну или Криштофу Граевским, обучающимся в школе иезуитов, а он уже взял это письмо от слуги. Пан Баркулаб показывал также записку Граевского, которую последний писал к этим своим родственникам относительно отсылки этого письма к его брату. Относительно москвитина, которого он перевез и о котором нигде не рассказывал, он показал, что не скрывал его, но что никто не спрашивал его о нем. Пан Сандомирский дал ему наставление, в случай, если бы кто-нибудь спрашивал об этом москвитине, показать его письмо, а он не знал этого обычая, что нужно о том рассказывать. Точно также он по неведению не взял бы из Дисненского замка квитанции относительно пропуска через Ушачу, если бы его не предупредил жид: он думал, что ему, как шляхтичу, дозволено было и разрешалось ездить в Московскую землю, подобно тому, как ездят в другие христианские государства.

Когда паны депутаты предложили Граевскому обо всем, показанном перед их мостями, собственноручно написать и показать их мостям, Граевский ответил, что, по причине нездоровья, он не может этого исполнить, так как ему не повинуется рука. Относительно вещей своих он сказал, что некоторые находятся у пана Баркулаба, а в Виленский уряд его доставили только с этим, то есть сундуком с вещами, чемоданом с платьем и коробкой с янтарем, и все это находится при нем, в подземелье, в сохранности, никем не тронутое.

(пер. И. С. Рябинина)
Текст воспроизведен по изданию: Показание польского шляхтича Криштофа Граевского о своей поездке в Москву в 1574-1575 гг. М. Императорское общество истории и древностей Российских. 1905
© текст - Рябинин И. С. 1905
© сетевая версия - Тhietmar. 2004
© OCR - Abakanovich. 2004
© дизайн - Войтехович А. 2001
© ИОИДР. 1905

«АРТИКУЛЫ, СКАЗАННЫЕ ЧЕРЕЗ КРИШТОФА ГРАЕВСКОГО» —

ВАЖНЫЙ ИСТОЧНИК ПО ИСТОРИИ

РУССКОЙ ВНЕШНЕЙ ПОЛИТИКИ 70-Х ГОДОВ XVI В.

В мае 1575 г. польская шляхта собиралась на съезд в Стенжицу, чтобы, низложить бежавшего из страны короля Генриха Валуа и избрать на его место нового правителя. Согласия среди избирателей не было, между сторонниками разных кандидатов вспыхивали споры, выливавшиеся в вооруженные столкновения. В разгар этих споров среди собиравшихся в Стенжице избирателей стало распространяться письмо некоего Криштофа Граевского своему брату Петру. В этом письме ¹ К. Граевский жаловался на то, что его незаконно арестовали литовцы за то, что он пытался сообщить собравшимся для элекции польским феодалам условия унии между Россией и Речью Посполитой, которые изложил Граевскому в Москве сам Иван IV. Далее были приведены и сами эти условия. Они начинались с заявления, что Иван IV ищет польского трона не из жажды власти и богатств, а для того, чтобы соединить свои силы с польскими и нанести решительный удар угрожающей существованию христианских государств Османской империи. Иван IV также обещал «соединить свои народы с Польшей такими же узами, какими некогда Ягайло соединил (с Польшей) Литву». Царь, говорилось далее, исповедует православную религию и не хочет легкомысленно отказываться от нее, но не отказывается принять и другую веру, если ему будет доказано, что она более совершенна, с этой целью пусть будет осуществлен публичный диспут.

Письмо заканчивается заверением, что царь настолько доверяет добрым качествам поляков, что готов лично прибыть с небольшой свитой в Польшу, чтобы обсудить условия унии с избирателями.

Этот весьма, как видим, необычный по содержанию документ, вызвавший, надо думать, немалые толки среди современников ², стал предметом дискуссий исследователей.

Это и неудивительно, поскольку, как известно, в период напряженной борьбы за польский трон в 1574-1576 гг. Иван IV не выдвинул официально своих условий «соединения» России и Речи Посполитой и вообще держался выжидательной тактики, что и стало в дальнейшем причиной споров о истинных целях его политики. В этих условиях «письмо Граевского» становилось одним из главных источников, по которым можно было определить русский внешнеполитический курс середины 70-х годов XVI в. [335]

Специальное изучение этого источника очень скоро привело к возникновению весьма серьезных сомнений в подлинности документа. Так, Ф. М. Уманец пришел к заключению о том, что это письмо — апокриф. Иван IV, по его мнению, не мог пойти на такое нарушение русского дипломатического этикета, чтобы дать аудиенцию лицу, не занимавшему официального положения и передать через него предложения столь большой важности. Вместе с тем, по его мнению, для Ивана IV было совершенно неприемлемым заключение унии с Польшей на тех условиях, на которых некогда Ягайло присоединил Литву к Польше. «Вся фабула письма Граевского, — заключал исследователь, — придумана, по всей вероятности, только для того, чтобы заинтересовать сейм его особой и вызвать ходатайство об его освобождении» ³. Точка зрения Ф. М. Уманца получила в дальнейшем поддержку Л. А. Дербова ⁴, но общего признания не получила, поскольку новые архивные находки опрокинули существенную часть построений этого исследователя.

В 1905 г. И. С. Рябинин обнаружил в так называемом «Архиве Царства Польского», т.е. бывшем государственном архиве Речи Посполитой, датированную августом 1575 г. запись допроса К. Граевского рядом литовских сенаторов ⁵. Из этого документа ясно следовало, что К. Граевский в 1575 г. на самом деле ездил в Москву, где встречался не только с самим царем, действительно излагавшим ему условия унии, но и с ближайшими советниками Ивана IV — думным дворянином Афанасием Нагим и дьяком Ершом Михайловым, разъяснявшим шляхтичу смысл высказываний своего государя. Одновременно сообщение Граевского (в его показаниях), что Иван IV сам говорил с ним «относительно латинской и греческой веры» явилось веским доводом за то, что одно из наиболее сомнительных условий письма — обещание царя устроить диспут о вере, — по-видимому, действительно восходит к подлинным высказываниям Ивана IV. Тем самым устранялась значительная часть доводов, заставлявших исследователей сомневаться в подлинности письма Граевского. Вместе с тем сохранял свою силу довод Уманца, что для русского правительства изложенные в письме условия унии были совершенно неприемлемы: ни в одном из русских официальных заявлений не могло быть и речи об отказе династии Рюриковичей от наследственных прав на русский трон — именно это скрывалось под определением «соединения по образцу Ягеллового». Это противоречие, в известной мере, еще более обострилось, когда выяснилось, что за текстом письма Граевского стоят реальные исторические факты.

Попытку разрешения этого противоречия предпринял В. Новодворский, сформулировавший свою гипотезу еще до появления публикации И. С. Рябинина. По его мнению, изложенные в письме Граевского обещания были со стороны Ивана IV лишь «дипломатическою уловкою с целью усилить еще более расположение к себе своих сторонников в Речи Посполитой» ⁶. Гипотеза В. Новодворской) удовлетворительно объясняла всю совокупность известных исследователям материалов. Неудивительно поэтому, что к ней присоединились последующие исследователи, занимавшиеся историей русско-польских отношений в 70-х годах XVI в. В. Д. Королюк ⁷, а затем И. Б. Греков ⁸ считавшие, правда, в отличие от В. Новодворского, что целью дипломатической акции Ивана IV было затянуть избирательную борьбу [336] в Речи Посполитой и что царь вообще не ставил своей целью добиваться польского трона.

Исследователи при этом исходили из предположения, что в так называемом письме Граевского русские предложения изложены именно так, как их изложил Граевскому сам Иван IV. Между тем это исходное положение нуждается в критической проверке, поскольку в настоящее время в библиотеке Польской Академии наук в Курнике обнаружена иная версия русских предложений. Это — сохранившийся в составе сборника документов начала 70-х годов листок, исписанный с двух сторон белорусской скорописью второй половины XVI в. с заголовком «Артикулы от князя великого Московского через Криштофа Граевского сказаны». Сопоставление этого нового текста с письмом Граевского позволяет выявить в них ряд совпадающих условий. Так, в обеих версиях говорится о согласии царя устроить религиозный диспут, чтобы определить, какая из христианских религий является истинной. Наличие в них столь специфического условия, вовсе не характерного для русских проектов унии, ясно свидетельствует об общности происхождения обоих текстов.

Вместе с тем следует констатировать, что между сравниваемыми текстами гораздо более различия, чем сходства. Прежде всего, в каждой из версий имеются такие условия, которые в другой отсутствуют. Так, в «письме», например, говорится об обещании выступить вместе с Речью Посполитой против турок, о чем умалчивают «артикулы». В то же время в «артикулах» излагается, например, пожелание царя, чтобы у него в кухне были московские повара, о чем не говорилось в «письме». Это можно было бы объяснить тем, что оба имеющихся текста с разной степенью полноты изложили свой общий источник. Однако в одном из наиболее важных пунктов содержание обоих версий оказывается в непримиримом противоречии между собой.

Если в «письме» говорилось о соединении России и Речи Посполитой «по примеру Ягайлы», то в самом начале «артикулов» выражалось пожелание царя, чтобы Корона и Литва всегда «пана мели одного з народу его, покол дом его ставати будет». Как уже указывалось в представлении польских политических теоретиков XVI в. формула о «примере Ягайлы» или упоминание унии при Ягайле означала полное слияние двух государств под властью одного монарха, выбор которого был делом исключительно свободного волеизъявления феодалов нового политического организма (так называемая «свободная элекция»). Между тем пожелание, чтобы последующие монархи выбирались лишь из числа потомков Ивана IV, находилось в прямом противоречий с такими построениями, ограничивая «свободу элекции» — этот, по убеждению шляхты XVI в., один из устоев шляхетских вольностей.

Можно отметить и другое расхождение между версиями. Если в «письме» говорилось о желании Ивана IV лично приехать в Польшу для переговоров с избирателями, то в «артикулах» мы, наоборот, находим просьбу дать проезжую грамоту для царских послов и не назначать выборов до их приезда.

Наличие между имеющимися версиями столь значительных различий заставляет поставить вопрос, какую из них следует признать аутентичным изложением предложений Ивана IV.

Для этого следует рассмотреть вопрос о происхождении имеющихся у нас текстов и сопоставить их содержание с официальными русскими проектами унии 70-х годов XVI в.

Что касается текста, использованного Ожельским, то здесь положение довольно неясно. Правда, Ожельский указывает, что «письмо» К. Граевского было адресовано его брату Петру Граевскому, старосте Вискому ⁹, однако в его хронике нет указаний, чтобы автор получил текст письма [337] непосредственно от старосты. О происхождении текста в этих условиях можно строить лишь догадки.

Более определенные данные о происхождении «артикулов» дает состав сборника, в котором они находятся. В нем выявляется целый ряд документов, восходящих к архиву Великого Княжества Литовского и одновременно связанных с отношениями между Россией и Речью Посполитой: грамота полоцкого наместника витебскому воеводе от 26 мая 1572 г. (к. 13), грамота сенаторов, находившихся при теле Сигизмунда II, М. Радзивиллу Рыжему от 7 июля 1572 г. с советами, как удержать Ивана IV от войны с Речью Посполитой (к. 21), «память» коронных сенаторов К. Радзивиллу от 21 июля 1572 г., посланному к литовской раде с сообщением, что в настоящее время они не могут дать ответа, какую политику следует вести по отношению к России (к. 22-23), послание архиепископа Я. Уханьского Литовской раде от 23 декабря 1573 г. с сообщением, что он постарается узнать мнение коронных сенаторов, как следует поступить с русским посольством (к. 42), грамота Ивана IV сенату Речи Посполитой, март 1576 г. (к. 67).

Такой состав сборника дает формальное основание и «артикулы» рассматривать как официальный документ, почерпнутый составителями сборника из литовского государственного архива. Таким образом, если о происхождении одной версии мы, по существу, ничего не знаем, то происхождение другой ведет нас в ту среду, где, конечно, располагали сведениями о предложениях, сделанных К. Граевскому Иваном IV, и это, естественно, повышает доверие именно к ее сведениям.

К аналогичным результатам приводит и сопоставление обоих версий с официальными русскими документами. В то время, как в «письме» обнаруживается для русских документов беспрецедентное обещание стать вторым Ягайло для Речи Посполитой, то в «артикулах» этого условия, вызывавшего столь справедливые сомнения исследователей, нет. Вместе с тем большая часть условий, изложенных в «артикулах», находит близкие, а иногда и дословные аналогии в условиях унии, изложенных Иваном IV в начале 1573 г. литовскому послу М. Гарабурде ¹⁰. В обоих документах совпадают не только ряд основных условий (чтобы в дальнейшем государи избирались только из числа потомков царя, чтобы коронацию производил православный митрополит, чтобы в будущем общем титуле Ивана IV как царя и короля польского на первое место был поставлен Киев), но и некоторые второстепенные пункты (например, о том, что тела Ивана IV и его детей после смерти должны хорониться в Москве «посполу с прародителями»). Это обстоятельство является, несомненно, новым веским доводом в пользу того, что не «письмо», а именно «артикулы» дают нам аутентичное изложение русских предложений.

Все это позволяет сделать вывод, что при характеристике русского внешнеполитического курса в период второго бескоролевья следует опираться именно на «артикулы», в то время как «письмо», представляющее собой осуществленную с неизвестными целями произвольную переработку сообщений К. Граевского, следует рассматривать как публицистический документ, возникший уже на польской почве, и исключить из числа источников по истории русской внешней политики.

Однако не следует рассматривать «артикулы» как точное изложение предложений Ивана IV. Перед нами не официальный документ, исходящий непосредственно от царя, а запись рассказов Граевского, о чем говорит уже сам заголовок документа: отсюда изобилие в тексте «артикулов» разного рода полонизмов, определенная бессистемность изложения, не характерная для русских официальных документов краткость и недосказанность целого ряда пунктов ¹¹. [338]

Одновременно сопоставление «артикулов» с «Показаниями» К. Граевского свидетельствует о том, что в имеющемся у нас тексте отразились не все русские предложения. Так, например, в «Показаниях» К. Граевский упоминает, что Иван IV говорил с ним «о Киеве», т.е. об уступке Киева России ¹², но в «артикулах» такого пункта нет. В равной мере не освещаются в «артикулах» и такие важные для обеих сторон вопросы, занимавшие всегда большое место в русско-польской дипломатической переписке, как вопрос о судьбе Ливонии и Полоцка. Объяснение таких странных пробелов, думается, следует искать в том, что, по собственному признанию К. Граевского, содержание русских предложений он изложил в двух письмах Яну Ходкевичу, а имеющаяся у нас запись, вероятно, основывается лишь на одном из этих писем.

Таким образом, «артикулы» — это, хотя и достоверный, но все же достаточно неполный и неточный источник по истории русской внешней политики. Однако в условиях гибели основной массы источников по истории русско-польских отношений 1570-1575 гг. и этот текст имеет для ученых большое значение.

Б. Н. Флоря.

«Артикулы от князя великого Московского

через Криштофа Граевского сказаны»

Первеи хочет злучити Москву с Коруною Полскою и з Великим Князством Литовским абы все посполом волное и едностайное обиранье пана мели одного з народу его, покол дом его ставати будет.

Другое: все справы и вольности поприсягнути и утвердити, як сами похочут.

Третье: абы ему вольно было давати оселости звлаща в пустых краех, которых есть в Москви немало, людем тым, котори бы того годне заслуговали.

Абы корунован был не через арцибискупа, але через митрополита, а ведже духовенство все костела Римского своим [так!] владзе и в пожитках заховати хочет: а где ж бы тем на том противно было, тогда на том перестати.

Абы титул свои зачинал от Киева, а потом Полски.

Выводит теж стародавность народу цесарства Русского, который поведил, их здавна перед нашими монархи было.

О саженью рады: абы наперед всех воевода киевский месце мел, а потом рада московская так переплетаючи як Литовскую с Корунною, при нем осажоны.

По смерти теж его, дети его абы тела их до Москвы выпущоны были, абы там посполу с прародительми лежали.

Абы теж было учинено (в оригинале пропущено, очевидно, слово «собрание») [так!], на котором абы розезнанье и померкованье веры, и которая была слушная вынайдена, хотячи на том перестати.

В кухни абы повары московские были, а то для того абы в посты руские ляхи потрав не скоренили [так!] (должно быть: «скоромнили»), але все иншии врядники и обычае тутошние хочет ховати.

Просит теж, абы кглеит на послы был посланыи, аже бы пана не обрали, аж бы послове его суть были.

Biblioteka Polskiej Akademii Nauk w Korniku, rkp. 1537, k. 50-50v.

1. Оригинал письма не сохранился, но его содержание подробно изложено в хронике участника Стенжицкого съезда С. Ожельского: S. Orzelski. Bezkrolewia ksigg osmioro czyli dzieje Polski od zgonu Zygmunta Augusta r. 1572 az do r. 1576, t. II. SPb. — Mohylew, 1866, str. 115-117.

2. Толки, вызванные письмом среди польской шляхты, получили яркое отражение в диалоге Я. Д. Соликовского «Коморник и бурмистр» J. Czubek. Pisma polityczne z czasow pierwszego bezkrolewia. Krakow, 1906, N L, XIV.

3. Ф. М. Уманец. Русско-литовская партия в Польше. 1574-1576, — «Журнал Министерства народного просвещения», 1875, декабрь, стр. 264.

4. Л. А. Дербов. К вопросу о кандидатуре Ивана IV на польский престол в 1572-1576 гг. — «Ученые записки Саратовского университета», т. 39. Саратов, 1954, стр. 215.

5. «Показания польского шляхтича Криштофа Граевского о своей поездке в Москву, с предисловием И. С. Рябинина». — «Чтения ОИДР», 1905, кн. I.

6. В. Новодворский. Борьба за Ливонию между Москвою и Речью Посполитой (1570-1582). СПб., 1904, стр. 24.

7. В. Д. Королюк. Ливонская война. М., 1954, стр. 89, 91.

8. И. Б. Греков. Очерки по истории международных отношений Восточной Европы. XIV-XVI вв. М., 1963, стр. 349-350.

9. S. Orzelski. Op. cit., t. II, str. 115. 336

10. Текст царского ответа см.: «Historica Russiae Monumenta», t. I. SPb., 1841, MCLXX.

11. Как указывал в «Показаниях» К. Граевский, сам Иван IV излагал ему условия унии «почти целый час», а затем его высказывания дополнительно разъясняли А. Нагой и Е. Михайлов. Из этого видно, что сказано было несравненно больше, чем уместилось на одном листке бумаги.

12. И. С. Рябинин. Указ. соч., стр. 11.

Текст воспроизведен по изданию: Артикулы, сказанные через Криштофа Граевского — важный источник по истории русской внешней политики 70-х гг. XVI в. // Археографический ежегодник за 1975 год. М. 1976
© текст - Флоря Б. Н. 1976
© сетевая версия - Тhietmar. 2012
© OCR - Матвеенко М., Николаева Е. В. 2012
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Археографический ежегодник. 1976

Иван Грозный — претендент на польскую корону

Для России XVI в. отношения с Речью Посполитой — ее главным соседом и соперником — всегда имели огромное значение. Но особый характер они приобрели в 1570-х гг., когда польский трон оказался вакантным и встал вопрос о дальнейшей судьбе этого многоэтнического государства и перспективах его отношений с Россией.

В 20-х числах мая 1575 г. в Стенжице, в Малой Польше, собрался съезд шляхты, чтобы решить вопрос о польской короне, после отъезда короля Генриха Валуа во Францию. Собравшейся шляхте стало известно письмо некоего Криштофа Граевского его брату Петру. Судя по пересказу этого письма, помещенному в «Хронике» современника и участника событий С. Ожельского, Граевский побывал в Москве, чтобы вернуть принадлежавшие ему товары, конфискованные у торговавших ими купцов. Иван IV не только приказал возвратить принадлежавшие Граевскому товары, но и обратился к нему с просьбой отвезти в Польшу условия унии между Россией и Речью Посполитой. Они были вручены Граевскому в письменном виде, чтобы тот передал их «полякам на будущей элекции». В «Хронике» об этих предложениях сказано, что Иван IV хочет «соединить с Польшей народы свои такими узами, какими некогда Ягайло соединил с Польшей Литву» ¹.

Граевский при выезде из России был арестован в Дзисне местным старостой и брошен в тюрьму. Своим письмом он пытался выполнить возложенное Иваном Грозным поручение.

Описанный эпизод противоречил всему, что было известно об Иване IV с его огромным вниманием к вопросам дипломатического этикета. К тому же в источниках о внешней политике Ивана IV никогда не встречались сведения о том, что царь готов заключить унию на тех условиях, на которых Ягайло соединил Литву с Польшей. Неудивительно поэтому, что один из исследователей второй половины XIX в. объявил письмо Граевского апокрифом ².

Однако несостоятельность такого предположения стала очевидной, когда в 1905 г. И. С. Рябинин издал запись показаний, данных К. Граевским комиссии литовских сенаторов 8 августа 1575 г. ³

«Показания» не только полностью подтвердили сам факт поездки Граевского в Москву, но и давали возможность выяснить примерное время его встречи с Иваном IV. ⁴

Одновременно этот источник дал убедительный ответ на вопрос, что побудило Ивана IV, пренебрегая принятыми нормами этикета, пригласить к себе простого польского шляхтича и лично говорить с ним. [174]

Вопрос о том, кто займет вакантный польский престол, имел, разумеется, для русского правительства первостепенное значение. Интерес к нему еще более усиливали сообщения, что в Речи Посполитой имеются сторонники выбора Ивана IV, которые ждут его послов с условиями соглашения между Россией и Речью Посполитой. Однако направить шляхте, собравшейся в Стенжице, эти условия официальным путем царь не мог, враждебные его кандидатуре литовские магнаты закрыли границу. Для достижения этой цели приходилось искать неофициальные каналы, отсюда — интерес царя к Граевскому ⁵.

В "Показаниях" отсутствовало главное — содержание переданных Иваном IV условий унии. Лишь некоторые из них («о латинской и греческой вере», «о Киеве», т. е. об уступке Киева России) упоминались, но не раскрывались, в ответах обвиняемого на вопросы сенаторов ⁶.

Вместе с тем в «Показаниях» есть прямые ссылки на материалы, в которых рассказывалось об этих условиях. Это — «письмо» самого Ивана IV к панам радам и два письма Граевского виленскому каштеляну Яну Ходкевичу, в которых пересказывалась пространная речь,произнесенная Иваном IV перед шляхтичем. Граевский, вскрывший «письмо» в Полоцке перед переездом границы, отмечал, что содержание «письма» и записанной им царской «речи» почти не расходились между собой. Единственное различие состояло в том, что в письменных условиях говорилось «об отдаче великому князю Ливонской земли», а в «речи» Иван IV об этом не упоминал ⁷. В «Показаниях» фигурировал еще один документ — не отправленное и попавшее в руки литовских властей письмо Граевского Ивану IV, с советами, как добиваться польской короны ⁸.

Сравнительно недавно в сборнике документов второй половины XVI в. из архива Великого княжества Литовского был обнаружен текст под заголовком «Артикулы от князя великого Московского через Криштофа Граевского сказаны»⁹.

Этот краткий текст, записанный на одном листке бумаги, может рассматриваться, в лучшем случае, как краткий, неполный конспект русских предложений.

В настоящее время в одном из архивных фондов ЦГАДА в составе сборника автографов различных европейских монархов и государственных деятелей XVII вв. (Главным образом их письма, адресованные в Польшу) обнаружилась тетрадь, написанная почерком второй половины XVI в. и на бумаге того же времени, содержащая копии двух ранее не известных материалов на польском языке, связанных с поездкой К. Граевского ¹⁰.

Первый из них, начинающийся словами: «После того Криштоф Граевский был у князя великого московского..», описывает поездку Граевского с момента его встречи с Иваном IV и до его отьезда из Москвы. Повествование ведется от лица самого Граевского. Большую часть рассказа занимает изложение «речи», произнесенной перед шляхтичем Иваном IV. По этим формальным признакам есть основание рассматривать текст, как фрагмент упоминавшегося в «Показаниях» письма Граевского Яну Ходкевичу. Второй из материалов под заголовком — «Письмо, [175] написанное Граевским дворянину князя великого московского» ¹¹, представляет собой письмо К. Граевского «дворянину» Афанасию Нагому.

Подобное письмо, отобранное у Граевского при аресте литовскими властями, упоминается и в «Показаниях». Судя по протоколу допроса, оно содержало советы: «куда великому князю надлежит ехать», предлагать для соглашения только две статьи, не упоминать на первых переговорах о Ливонии и Киеве, «так как все [и так] будет господарское», а разрешить сложные вопросы на специальном съезде обеих сторон ¹².

Все эти советы читаются и в тексте публикуемого письма. Его, таким образом, можно отождествить с неотправленным письмом, оказавшимся затем в распоряжении следствия. Вероятно, публикуемый текст, как и ранее известный, восходит к архиву следственной комиссии.

Первое публикуемое письмо — источник, содержащий новые сведения о русской внешней политике 70-х гг. XVI в. Его высокую степень достоверности доказывает сопоставление с проектами унии, возникшими позднее, в следующем десятилетии, и сохранившимися в архиве Посольского приказа ¹³.

Политический курс России в ее отношениях с Речью Посполитой в 80-х гг. XIX в., оказывается, был разработан еще ранее, при Иване IV.

Однако мы имеем дело не просто с новым и важным источником по истории внешней политики России. Иван Грозный и его советники вырабатывали проект объединения двух государств с разным политическим строем и с разными политическими, идейными (в том числе и религиозными) традициями. Обстоятельства заставляли их стремиться учесть все это, понять и использовать в своих интересах внутренние проблемы «чужого» для них мира. Зная об этом, можно судить о способности русской политической элиты уловить логику развития других политических моделей. Источник дает возможность для суждений и об уровне политического мышления людей, стоявших у кормила управления Россией в этот бурный период ее истории.

Если содержание проекта унии было, несомненно, продуктом коллективного творчества русских политиков, то на характер его изложения, несомненно, наложился отпечаток своеобразия личности Ивана Грозного. Его рассуждения на политические темы, не всегда строго связанные с предметом переговоров, представляют интерес и для изучения политических взглядов самого Ивана IV ¹⁴.

Второй из публикуемых документов — письмо К. Граевского, заслуживает внимания как источник о представлениях польской шляхты, поддерживавшей Ивана IV. В других источниках этого времени встречаются сведения о многочисленных сторонниках Грозного в Речи Посполитой. Но по ним было трудно судить о том, что они ожидали от своего кандидата и как они реагировали на русские условия унии. Письмо К. Граевского (с известной долей усповности) позволяет осветить и эту сторону дела ¹⁵.

Публикация подготовлена доктором исторических наук Б. Н. Флорей.

9. Флоря Б. Н. «Артикулы, сказанные через Криштофа Граевского» — важный источник по истории русской внешней политике 70-х годов XVI в. // Археографический ежегодник за 1975 год. М., 1976. С. 337 — 338.

10. ЦГАДА Ф. 30. № 653. Л. 60 — 65. Рукопись указал мне сотрудник архива Ю. М. Эскин, за что приношу ему глубокую благодарность.

11. Там же. Л. 63.

12. Показания... С.14 — 15.

13. См.: Флоря Б. Н. Русско-польские отношения... С 141 — 142.

14. Необходимо. конечно. учитывать, что польский шляхтич мог стилизовать высказывания царя в духе привычной ему фразеологии и с этой точки зрения текст требует к себе критического отношения.

15. За помощь при переводе старопольских текстов приношу глубокую благодарность Б. Ф. Стахееву.

Текст воспроизведен по изданию: Иван Грозный — претендент на польскую корону // Исторический архив, № 1. 1992
© текст - Флоря Б. Н. 1992
© сетевая версия - Тhietmar. 2009
© OCR - Коренев А. 2009
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Исторический архив. 1992

№ 1

Письмо К. Граевского
виленскому каштеляну Я. Ходкевичу
[1575 г., не позже августа]

После этого Криштоф Граевский был у князя великого московского и о том с ним говорил князь великий московский.

«Знаешь ли ты, Криштоф, почему ни послов, ни гонцов моих в Литву не пускают, ни опасных грамот на послов мне не посылают. Посылал я несколько раз послов своих на границу, желал в [эту] землю послать к панам радам о некоторых потребах, и чтоб опасную грамоту написали. Но не только она не была прислана, но и ответа дождаться не могли, и приехали они ко мне ¹. Хотя мне принесли опасную грамоту от короля, который пишет мне: «князь великий московский, пришли послов своих к нам и панам радам нашим», но только грамота эта [Далее в оригинале одно слово неразборчиво.] […] ибо мне не к панам радам посылать, если есть король. После отъезда королевского ³ я уже дважды отправлял послов своих к панам радам ⁴, потому от них самих хотел иметь я опасную грамоту. Если один правит, тогда не все ведь о том знают, а когда [о том] все будут знать, могут учинить иначе».

Я сказал: «Ничего об этом не знаю».

«Разумею я, Криштоф,что ты знаешь из чтения истории как короли, великие монархи греческие и римские и другие овладевали миром не из жадности и не от желания добывать государства, но лишь ради своей вечной славы, и хорошо они делали, что объединяли разные между собой несогласные государства, некоторых принуждали, а другие добровольно присоединились, а иные подчинились, и таким обычаем приносили людям мир, приводя [их] под одну власть, одно управление, один закон, за что всегда получали вечную благодарность от простого люда.

Я от некоторых приятелей своих, государей христианских, верное известие имею, что вашему королю польскому Генриху в Польше [уже] не бывать. А как вашим иного короля выбрать себе вольно, тогда [хотел бы] народ свой русский с вашими людьми объединять, сравнять в чести и благородстве, сделать одним народом и оставить [жить] в мире для общего добра и для славы своей и памяти вечной. И мысля о том, отправил я послов своих, которых назначил, к панам радам Короны Польской и Великого княжества Литовского и всему рьщарству, дав им полный наказ, которым обычаем тому делу свершиться. Чтобы взять на тех послов опасную грамоту, послал я грамоту мою к панам радам с гонцом моим Федором Ельчаниновым ⁵, который [теперь] в Литве, и не ведаю, почему он там задержан, хоть верно туда доехал, но гонцов моих в землю [вашу] не впускают. А потому, чтобы доброму делу задержки не было, не захочешь ли ты взять грамоту мою к панам радам так, как бы я через гонца своего послал, и скажи всем то, что я тебе скажу».

Я сказал: «Если будет что доброе, то и грамоту возьму, и слово скажу».

Он мне сказал: «Хоть сперва паны литовские с тем ко мне посылали Гарабурду,чтоб дал я им сына своего младшего на королевство, и была о том речь между нами, но о делах прошлых лучше позабыть ⁶. Видно то поняли, что и я понимаю, что сидеть на королевстве, большими государствами править – не детское дело, и потому то дело не сделалось.

Но если бы меня самого над собой поставили, тогда я прежде всего земли свои вотчинные, что божьей милостью получил, все соединю и объединю с Короной Польской и Великим княжеством Литовским на вечные времена тем же обычаем, как соединилось и объединилось Великое княжество Литовское с Короной Польской ⁷, так чтобы всеми этими государствами на вечные времена правил всегда один государь, всеми свободно избранный среди потомков моих, пока род мой сохранится. А если бы их было много, тогда бы другие пусть на удельных княжествах сидели под владычеством одного,чтобы было одно государство, одна [177] Речь Посполитая, один совет, одна оборона, один государь. К тому что ваши больше всего оберегают – все вольности, права, честь и благородство, чины и должности, обычаи, то все что перед тем имели и что бы себе теперь без короля сами постановили и соизволили, я соблюдать и сохранять обещаю и во всем милостиво и вольно править таким же обычаем, как иные прежние короли над всеми правили и приказывали. Если сверх того в чем нужда будет в моем пожалованье, то есть милости, будет пожалование, во всем [их] наделять и служить хочу.

Если бог сохранит меня в живых несколько лет, знаю, чем я мог бы послужить этим государствам, о чем упоминать не годится, чтобы не разгласили.

Как у Короны Польской и Великого княжества Литовского есть свои должности, у каждого государства есть свои печати, так и [впредь эти] должности должны быть, чтобы в каждой земле дела и нужды своей печатью запечатывались.

И [надо бы] поделить те государства и поровнять и укрепить надежными границами, присоединив то к Короне Польской, что к ней прилегло, так же и [к] Великому княжеству Литовскому и государству моему Русскому, чтобы каждая земля в своих границах жила по своему закону. Если же бог даст какой замок или землю или если кто к нам пристанет или присоединится, тогда его к той земле присоединить, к какой лучше всего прилегает. А это также относилось бы к Пятигорским татарам, которые бы таким же образом в своих границах ⁸ хотели бы быть, если бы присоединились.

А так как королям польским руки законом связаны жаловать по их воле, то я, соединяя эти земли, должен то себе выговорить, чтобы мог давать свое по своей воле тем, которые достойно это заслужат, ибо было бы мне прискорбно, если бы не было у меня в этом [своей] воли.

При том, ибо каждый человек заботится о своей совести, а потом о чести и всем прочем, так и я для себя выговариваю, чтобы меня митрополит латинский не короновал, ибо вера моя учит, что допустить, чтобы возлагал нашу корону человек иной веры, все равно, что от веры своей отступить и отречься от нее. И так бы мне пришлось, чужого не найдя, свое утратить, что иначе значит, чужой вере на научившись, свою оставить. Однако, если мне убедительно докажут и объяснят, что это может быть без греха против совести, тогда я сам могу на то согласиться, но пока сам не соглашусь, чтобы меня к этому не принуждали.

А что касается моей веры, то в земле моей много вер: Римская, Мартинова ⁹, Русская, Еврейская, Армянская и всем [позволяется] держать свою веру, [так] почему бы я этой своей веры также держаться не должен, тем паче, что [людей] веры Русской больше, чем Латинской, а в земле моей люди все – веры Русской. Так бы мне пришлось, оставив большее и природное, к меньшему чужому приступить, что не пристало, Но обещаю духовенство римское с их костелами, правами, доходами, имениями церковными под защитой своей иметь, в целость привести и сохранить. Если же мне покажут и познаю [сам], что вера Римская лучше, чем Русская, то, кто же так глуп, чтобы, найдя лучшее, не оставил худшего. Тогда и сам с сыновьями своими к этой вере пристану и иных много с собой приведу.

А если бы дело между нами сделалось, то хотел бы я титул свой начать писать от Киева, так как оттуда начало ведет от Царства Русского, а потом от Королевства Польского и Великого княжества Литовского, ибо так разумею, что Царство Русское есть и больше, и благороднее, и древнее, чем Королевство Польское. И потому я хотел бы, чтобы Киев с некоторыми городами поднепровыми был бы мне уступлен в границы Царства моего Русского для моей славы. Не новина мне владеть [этими] городами и землями, ибо предки мои, выступая из Киева, владели Болгарией и Грецией до самого Константинополя. Не присвоил себе я эту шапку, что ваши на мне видали, ибо предки мои ее взяли у цесарей константинопольских ¹⁰. Лишь из-за разделения и несогласия меж князьями русскими, когда некоторые [из них] к королям польским и великим князьям литовским и к иным с землями своими приставали и шли в подданство, Царство Русское распалось и разорилось, а шапка эта была забыта. Так и при сидении в раде хотел бы я, чтобы мой воевода Киевский, русин, после меня был на первом месте, а по нем воевода краковский, а по нем виленский, а по нем троцкий и далее так до конца. [178]

А если бы ко мне или потомкам моим смерть пришла попущением божьим, тогда чтоб тела наши для погребения отпущены были в Москву, где предки наши лежат.

Все эти речи говорил я раньше Гарабурде, и теперь те же речи и больше того передал я послам с наказом, что должны они донести [его] панам радам и рьщарству Короны Польской и Великого княжества Литовского, как скоро будет принесена им опасная грамота после моего писания. И так в чем паны и рьщарство с послами моими смогут согласиться, в том им послы мои пусть присягнут, а в чем не согласятся с послами моими, пусть послов своих ко мне быстро высылают, а я сам приведу их к согласию с послами моими и, что будет годно, на все дам согласие.

Либо пусть мне сами они укажут время и место к себе приехать, тогда приеду и сам с ними о тех делах договорюсь с таким уговором, что если бы между вами, панами и рьщарством, какое несогласие началось, если бы со мной в чем сговориться не могли, чтобы свободно мне было в мою землю, известив об этом, ехать.

Однако того не будет, чтобы мы, съехавшись, чего-либо доброго о мире и о иных делах не совершили и не постановили.

И, наконец, если паны хотят, пускай сами государствами Короны Польской и Великого княжества Литовского правят, все доходы и пожитки земские пусть обращают на свои потребы, а со мной пусть соединятся и признают меня государем и уступят мне что-либо за мои труды. А я стану их опекать и посольства посылать к Турку ради мира и защищать, если нужда будет. А я на своем буду жить, ибо есть на чем. Для того это говорю, чтобы не полагали, что я хочу того что им принадлежит, ибо у меня и своего довольно. Ведь и Александр Великий ¹², когда завладел Персией, сам тогда там не жил, правили королевством те, кого он назначил, а ведь он был царем персидским. А если будут хотеть, чтобы я у них жил, тогда жить [там] буду со всем [своим] туда переберусь.

А так как наши русские посты не совпадают с постами римскими, тогда хотел бы по этой причине иметь в кухне, чтобы не оскоромиться, своего слугу. А все другие должности на кухне и у стола, при еде и питье пусть будут по-старому. Когда наступит конец поста латинского, я буду потчевать [вас] мясом, а сам тогда со своими рыбу есть буду. А все это варить будут в одной кухне и так надо беречься оскоромения, то есть примешания мяса к рыбе.

Поэтому я ждал, когда тебя передо мной поставят, чтобы сказать тебе то, что ты слышал, и чтобы ты панам радам и всему рьщарству это объявил и сказал бы, что это от меня самого слышал, а, чтобы тебе верили, велю дать тебе на те слова письмо и гонца своего туда не посылаю».

Сказал Криштоф, услышав столь добрые речи, с которыми не часто обращаются к нашей Речи Посполитой [В этом месте, по-видимому, пропуск в тексте.].

Сказал я: «Государь,письмо твое доставлю и слова твои передам их милостям панам радам и всему рьщарству». После этого дал мне руку: «Поезжай с богом».

А затем, когда я еще не вышел за двери, сказал: «Хоть ваши полагают, что я им – неприятель, но бог ведает, никакого зла им не желаю, говорю им, чтобы между собой жили в согласии и мире. Пусть старшие вспомнят, что их благополучие зависит от общего согласия и что с иными государствами случилось из-за несогласия между старшими, ведь об этом они знают, пусть помнят, что на своих местах и урядах сидят, присягнув блюсти все доброе в Речи Посполитой. А рьщарство и другие меньшие сословия, если обижены высшими, то ведь и они люди, хоть грешить им не в новость, пусть не на все смотрят, что бы другие сделали противного их воле. Помните, что большие люди в каждом государстве – его украшение и могут быть полезны, поэтому пусть споров и волнений никаких не начинают и во всем пусть будут заодно. А если бы теперь согласиться не смогли, пусть разногласия свои отложат на иное более подходящее время, когда все легко можно будет сгладить и согласить».

И сказал: «Поезжай с богом». Давал мне руку, которую я каждый раз целовал. [179]

В тот же день смотрели мои товары в казне его, но ничего не купили и ни с кем другим торговать мне не разрешили. После этого в тот же день во втором часу ночи принес мне пристав государевы грамоты и сразу же привели подводы и приказали мне в тот же час прочь ехать со всем, с чем я приехал в Москву, говоря так: «Получишь на все ответ». А когда я в Москву приехал, также мне сразу приказали прочь ехать и дали мне государеву грамоту. Пристав сказал, что государь скорбит, что этого москвита ¹³ приказал здесь оставить, ничего мне за него не дав и ничего об этом определенного не сказал. А к тому же, те, что перед этим у меня бывали, обещали мне в этот день еще быть у меня и не были ¹⁴. По этой причине боялся я, как бы в этом письме чего дурного не было. Поэтому в Полоцке я, распечатав, прочитал его, говоря: «Лучше по мне это письмо ошпарить и чем злым помазать, и написать на него ответ, и оставить его там, где остановился, чтобы его после меня нашли и отнесли в замок, если бы я нашел в нем что-либо враждебное», ибо так считал, что каждый из нас, сынов земских, отечество защищает, для него всегда умереть готов. Но не найдя ничего дурного в этом письме, я тогда взял его с собой.

№ 2

Письмо К. Граевского
думному дворянину Афанасию Нагому.
1575 г., апреля 24

Дворянину господарскому [Афанасию Нагому] ¹⁵ поклон и челобитье от Криштофа Граевского.

Стоя перед государем, ты сказал мне, что должен быть у меня. И я об этом деле не все государю рассказал, желая с тобою кое о чем поговорить. А ты у меня не был, а пристав мой Елизар ¹⁶ по незнанию, когда принес мне грамоту государскую, в тот же день выслал меня в Москву, приказавши, чтобы я в Москве пожил несколько дней и торговал. Данило Левшин должен был за мной наутро ехать. Но так не стало, а меня сразу из Москвы выслали и за Данила Левшина я понес убыток.

Желая государю послужить и здешнему народу понравиться, вижу теперь, что мне не верят. Думаю я теперь, как в этом деле государю услужить, но виной всему мое несчастье. Если бы бог надо мной сжалился, обратил ко мне сердце государское, ведь я, оберегая достоинство свое и не давая себя соблазнить разуму своему, не хочу для меньшего большее покинуть. То, что надо мной стало, пусть на мне [Слово неразборчиво.] […], а в начатом деле я стараться и служить государю не перестану. И если бог поможет мне в том послужить, и то бы дело сделалось, тогда надежда моя со мной будет и все кривды мои и труды будут не в пустую.

Челом бью, скажи государю, чтобы государь приказал послам своим, приехав к нашим, сказать, что государь от приятелей своих государей христианских имеет такое известие, что государю вашему, королю, к вам, людям своим, не приехать, а вам иного короля себе выбирать, и по этому делу нас, послов своих, к вам послал.

А что они от государя перед пасхой отъехали и что от меня ничего не знают, то сказал бы, что ты мне показывал с дьяком государя ¹⁷ наказ послам от государя, и написано там, чтобы старшего сына государя и потомков государевых всегда брать на государство, тогда на то наши не изволят, чтобы учинить вотчину и наследственное королевство, а вольного выбора короля уже бы не было. Но послы государевы пусть на том стоят, что среди потомков государевых вольно одного избрать, которого все полюбили и на него изволили и [на] государство взяли, а если бы потомство было больше, чтобы другие сидели на особых княжествах под его правлением. [180]

Мне бы казалось, чтобы государь подал нашим через послов своих только два артикула.

[Артикул] первый

Чтобы государю нашему сохранять людям все права, вольности, благородство, должности, почести, уряды земские и дворные, то, что перед этим было и чтобы себе сами без короля постановили и ухватили, и так править ими вольно по их правам и старым обычаям и милостиво, как другие короли правили, новых обычаев не вносить, а в старых не изменять без общего согласия всех сословий. Землю или государство свое вотчинное, то все, что по божьей милости государь добыл, с Королевством Польским и Вел[иким] кн[яжеством] Лит[овским] соединить, потомство свое обеспечив, и людей государства своего старших, сынов боярских, с панами радами и рьщарством Короны Польской и Вел[икого] кн[яжества] Лит[овского] поровнять по чести и благородству и соединить так, чтобы был один народ во всем между собой равный, одна Речь Посполитая, один совет, одна оборона, один государь, всеми вместе свободно избранный, и казну свою с казной Королевства Польского и Великого княжества Литовского на одно место снести.

Артикул второй

[Заголовок здесь, по-видимому, вставлен не на место, т. к. разрывает изложение текста.]

Чтобы у всех в государстве была одна сила и собранное со всех в одном месте было, оговорив, чтобы потомков государевых, если бы их было много, обеспечить и чтобы почет им оказывать, если бы в том нужда была, присоединить бы государство свое к государствам вышеписанным так, как соединено Вел[икое] кн[яжество] Лит[овское] с Короной Польской.

Надеюсь, что этими двумя артикулами рьщарство наше удовольствуется, и тогда пусть бы послы [на этом] присягнули, а, если что-либо другое с обеих сторон будут подавать, то отложили бы все до [того, как] государь съедется с нашими, ибо нашим [свойственно] сначала всякое дело поднимать [Слово неразборчиво.] [...] и сильно его держаться, но, когда государь, с ними съехавшись, покажет им свою милость, тогда они на все справедливое согласятся. А для съезда государя с нашими пусть послы не принимают места ни в Вильне, ни в Полоцке, так как там было бы много Литвы и могли бы в чем-либо помешать и какую-нибудь смуту учинить. но пусть добиваютсяместа в Киеве, либо на реке Днепре, где река Припять в Днепр входит, так чтобы государь, по Днепру водой приехав, стал со всеми людьми своими на своем берегу и приезжали бы к государю на беседы. А там бы Литвы немного было, а польских и русских панов было бы там больше и рьщарства с ними довольно, которые бы с государем все ладно порешили.

А там государь посетил бы град Киевский и посмотрел бы на упадок его и чем бы его поправить, а оттуда мог бы государь ехать водой до Луцка, столичного града земли Волынской, и посмотрел бы на упадок его и чем бы его поправить, а затем на Львов и на Перемышль, все русскими землями до Кракова на коронацию по божьей милости.

А чтобы уступили землю Инфлянскую и Киев к Царству Русскому, об этом бы теперь не вспоминать, ведь и так все будет государево, если захочет бог, [чтобы это] наших не оскорбляло, а неприятели государевы чтобы из-за того этому делу не помешали.

А как покойного короля Сигизмунда Августа короновали десяти лет ¹⁸, так и старшего сына государя или которого государь захочет на первом сейме после коронации государя могут в короли взять и короновать, может быть государь в том уверен, а другому одновременно дадут часть государства, по которой писаться и которую держать он может.

А если епископы наши будут говорить, чтобы государь пристал к Римской вере, тогда им отказывать [говоря], что Римскую веру не все люди в земле хвалят, ибо от нее отступили сначала греки, а потом латинян большая половина и, как слышим, в Латинской вере среди ста человек едва двух найдешь, чтобы по одному понимали и верили, но каждый не так, как другой, но иначе верит. А Русская вера по милости божьей стоит твердо, и не подобает государю, отстав от большего к меньшему пристать, ибо, если бы бог захотел и государства соединятся, тогда будет больше русских людей, чем латинских. Но государь то сделает, что приведет к вам людей ученых из Греции и с Руси, и вы с ними по [181] Писанию говорить будете. Если Римская вера будет лучше, чем Русская, тогда государь и мы пристанем к вашей вере. И есть ли кто такой, кто, найдя лучшее, не оставил худшее. А пока бы до этого дошло, до тех пор государь обещает сохранить все веры нашей земли, как было при первых королях, в мире и под защитой [своей] и доходы и имущество церковное.

А что государь дал своим послам много статей на письме, то пусть государь напишет второй раз послам своим, чтобы не все статьи нашим подавать, чтобы [никого] не обидеть и не давать неприятелям причины говорить против государя.

В чем могут согласиться послы государевы с нашими, пусть согласятся и договорятся, а в чем не согласятся, пусть не соглашаются и не спорят, а пусть отложат это до съезда государя с нашими, обещая, что [там] все справедливое одобрит и во всем государь, съехавшись с нашими, о всем договорится и все сделает по своей воле в милости и в любви.

А которым обычаем должен государь это сделать, я государю все до конца расскажу, наперед к государю приехав, даст бог, с новостью доброй и письмом от послов государевых. А я там послам государевым буду сообщать, что от своих узнаю, для завершения этого дела. Нужно тогда, чтобы им этого [он] приказал держаться.

А что со мною случилось,что меня не допустили на Москве торговать, есть мне от этого немалый убыток. А что про Данила Левшина мне в дороге рассказывали, что бояре говорили, что я приехал к государю что-нибудь выкланять, то нехорошо [меня] поняли. Для меня – тысяча рублей, хоть есть, хоть нет, не большую бы помощь [этим] себе оказал. А если государь хотел у меня доведаться моей правды, то поступил, как мудрый господин, ведь пристойней мне от государя что претерпеть, чем стал бы я у государя что выкланивать, ведь тогда государь, познав правду мою, и веру к себе, все мне восполнит.

А Данила я взял не ради него, а ради себя, желая тем себе как-то помочь, ведь он мне ни отец, ни сын. Надеялся я на то, что он должен быть большим человеком, как те большие люди, которых у нас посылают в посольства к королям, хотя все оказалось здесь иначе, чем у нас. Обещал Данило господину своему ¹⁹ купить на Москве шесть сороков соболей за шесть рублей, что у нас должны стать в четыреста рублей, а к тому две лисы черных или соболий кожух. И я за это дал этому господину тринадцать сотен талеров, каждый весом в тридцать и четыре новгородки, так как иначе господин не хотел его отдать, еще
и еврею сто злотых, который Данила выручил ²⁰, Данило ему обещал десять шуб беличьих, за что я поручился, два соболя обещал писарю, за что я тоже поручился. А я у него просил себе за свои труды, а он мне на сто рублей обещал [больше], чем я обещал, а к тому двести злотых, чтобы мне Данило вернул, а я дал бы со мной и с ним до Москвы и должен [был] дать. А там бы от Данила пришлось мне больше шестисот рублей, стоит мне [это] уже пятьсот рублей.

Тогда, если бы [была ко мне] государская милость, пусть бы мне это через послов отослали. А я это все среди наших раздам, приводя их к себе, чтобы на государя позволили и тем старательней и охотней государю служить будут.

А засим даст бог государю два века здоровым быть с сынами сынов своих до третьего и четвертого колена со всякой утехой и размножением славы его государского величества.

Писан[о] в Полоцке месяце апреля 24 дня.

1. Имеется в виду посольство во главе с М. В. Колычевым и дьяком Петром Ершом Михайловым, отправленное в июле 1573 г. Посольство вернулось, не получив разрешения на въезд в Речь Посполитую.

2. Польский король, французский принц Генрих Валуа, избранный 16 мая 1573 г., прибыл в Польшу в январе 1574 г.

3. В июне 1574 г. Генрих Валуа, узнав о смерти брата, французского короля Карла IX, уехал из Польши.

4. Сохранились только упоминания о послах Ивана IV в письмах оршанского старосты Филона Кмиты осенью 1574 г.

5. Федор Елизарьев сын Ельчанинов — гонец Ивана IV к Генриху Валуа, не застал его в Польше и был задержан там до созыва съезда в Стенжице в мае 1575 г.

6. Михаил Гарабурда — посланец литовской рады, вел переговоры в Новгороде в феврале-марте 1573 г. об условиях избрания на польский трон Ивана IV или (как хотела литовская рада) его младшего сына Федора.

7. Польша и Литва объединились в одно государство — Речь Посполитую по Люблинской унии 1569 г.

8. Вероятно, имеются в виду «пятигорские черкасы», т. е. кабардинцы. Кабарда присоединилась к Русскому государству еще в 1557 г., но в 70-х гг. XVI в. их связи временно прервались.

9. Мартинова вера — лютеранство, но возможно здесь этот термин обозначает протестантизм вообще.

10. Речь идет о шапке Мономаха, полученной, по преданию, киевским князем Владимиром Всеволодовичем от византийского императора Константина IX Мономаха.

11. Киевским воеводой был в это время один из представителей украинской православной знати, князь Константин Острожский.

12. Александр Македонский (356 — 323 до н. э.).

13. Имеется ввиду сын боярский Данила Михайлович Левшин, отправленный в 1568 г. послом Ивана IV в Данию и ганзейские города и захваченный в плен польскими каперами (Bodniak S. Polska a Baltik za ostatniego Jagiellona. Kornik. 1946. S. 122). К. Граевский, считая его знатным человеком, выкупил у сандомирского воеводы Яна Костки (см: Показания ... С. 7 — 9).

14. Имеются ввиду думный дворянин Афанасий Нагой и дьяк Петр Ерш Михайлов. (см: Показания ... С. 10 — 11).

15. В подлиннике «Naszcznin». Текст письма позволяет отождествить адресата с Афанасием Нагим.

16. Вероятно, Елизар Леонтьев сын Ржевский, дворовый сын боярский по Дорогобужу, выполнявший в 1570-х гг. некоторые дипломатические службы.

17. Дьяк Петр Ерш Михайлов (Показания ... С. 11).

18. Сигизмунд Август короновался в 1530 г. еще при жизни его отца, короля Сигизмунда I. Однако следует учитывать, что эта коронация сопровождалась законом, запрещавшим в дальнейшем выбор преемника при жизни монарха.

19. Сандомирскому воеводе Яну Костке.

20. Еврей Ицка, посоветовал Граевскому выкупить Левшина.

(пер. Б. Н. Флоря)
Текст воспроизведен по изданию: Иван Грозный — претендент на польскую корону // Исторический архив, № 1. 1992
© текст - Флоря Б. Н. 1992
© сетевая версия - Тhietmar. 2009
© OCR - Коренев А. 2009
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Исторический архив. 1992

Расология, Антропология, Генетика

Темы

Поиск по этому блогу

пятница, 28 октября 2016 г.

ПОКАЗАНИЕ ПОЛЬСКОГО ШЛЯХТИЧА КРИШТОФА ГРАЕВСКОГО О СВОЕЙ ПОЕЗДКЕ В МОСКВУ

Комментарии

Иван Грозный — претендент на польскую корону

Комментарии

Комментарии

Темы

Поиск по этому блогу

пятница, 28 октября 2016 г.

ПОКАЗАНИЕ ПОЛЬСКОГО ШЛЯХТИЧА КРИШТОФА ГРАЕВСКОГО О СВОЕЙ ПОЕЗДКЕ В МОСКВУ

Комментарии

Иван Грозный — претендент на польскую корону

Комментарии

Комментарии

пятница, 28 октября 2016 г.