Вопросы истории, 2003, № 10.
Наконец, взгляд на феномен данничества у славян с региональных позиций способен уточнить некоторые, чересчур абстрактные его толкования.
Прежде всего встает вопрос о составе этой дани. Первое сообщение летописи на сей счет гласит: «...Козари имаху [дань] на полянех, и на северех, и на вятичех, имаху по беле и веверице от дыма»1) (вариант: «от мужа»2)). В историографическом архиве памятника накопилось немало толкований содержания этой дани: только ли пушнина — белая (то есть зимняя) веверица (белка, либо горностай); или же сочетание пушнины и монет — белая (то есть серебряная) монета и беличья шкурка. Наибольшее признание получило последнее толкование, что отразилось в последнем издании текста «Повести временных лет», в разбивке соответствующих слов.
Между тем, недавно появился источник, позволяющий убедительнее разъяснить указанные термины. Речь идет о берестяной грамоте № 722, найденной в 1991 г. на Троицком раскопе Новгорода. Она гласит: «Вьвериц 12 гривьне во беле и в серебре. Соболь 4 гривене. ... Мьдьведьно 2 гривне».3) Стратиграфическая дата документа — рубеж XII—XIII веков. Перечисляются разные звериные шкуры (собольи, медвежьи) и прочие товары, оцененные в гривнах. Термин «веверицы» употреблен в начале грамоты явно как собирательное название денег. Издатели документа отмечают, что в том же смысле это выражение употребляется и в других берестяных грамотах — № 246 (XI в.), № 105, 335, 657 (XII в.). В рассматриваемом документе после указания на общую сумму денег (вевериц) в 12 гривен следует объяснение их состава. Сочетание терминов — «в беле и в серебре» очень близко вышеприведенной летописной записи о хазарской дани: «бель» и там, и тут означает пушную часть суммы (должно быть, именно беличьи шкурки). Употребленное летописцем применительно к размеру дани в единственном числе слово «веверица» должно в таком случае означать ее денежную часть, состоящую из одной денежной единицы (в IX—X вв. у северян и их ближайших соседей по Днепровскому Левобережью это был, видимо, арабский дирхем).
Но откуда могли брать монетную составляющую своей дани поляне? На их территории дирхемы появились почти веком позже, чем у северян и вятичей. Может быть, полянам вся дань засчитывалась пушниной, а пресловутые «мечи» (в свою [141] очередь отсутствующие в их археологическом горизонте), предложенные ими якобы в виде откупа хазарам, просто путаница информатора летописца с (прочими) «мехами». Во всяком случае, отраженная в летописном сюжете полянской дани хазарам заминка с ее выплатой могла отражать реальный дефицит валютных ресурсов у этого, самого маленького и поначалу удаленного от торговых магистралей восточнославянского объединения.
Зато «племена» Левобережья вовремя «оседлали» важные развилки трансконтинентальных путей из Северной Европы на Арабский Восток (по Оке и Дону в Волгу и т.д.). Поэтому северяне и вятичи дань хазарам первоначально выплачивали и пушниной, и монетным серебром. Радимичи платили хазарам только «по щелягу», пока Олег Вещий в 885 г. не переключил эту дань на себя. Ту же цену — «по щелягу от рала»4) платили хазарам вятичи перед тем, как их покорил Святослав в 964 году. Как видно, ближе к X в. хазарская дань стала чисто монетной (должно быть, с увеличением серебряных ресурсов у славян, что подтверждается и значительным ростом кладообразования на их территории.
Переводов-интерпретаций летописного «щеляга» в свою очередь накопилось немало. Тут и европейский «шиллинг» (М. Фасмер, П.А. Черных), и византийская номисма (П.С. Казанский и др.), и «златники» («стьлязи» и т.п.) (И.И. Срезневский), и полонизм — «пенязь» (Д.С. Лихачев), и дирхем — арабская серебряная монета, в оригинале отличавшаяся ярким блеском, белизной (согласно А.П. Новосельцеву, от древнеевр. «шелаг» — снег, белый).
Не успело это последнее толкование утвердиться в научной литературе, как оказалось оспорено С.Н. Кистеревым, который попытался возродить идею щеляга — золотой монеты. Якобы «хазары получали ее от рала (?)» в виде дани со славян.5) В доказательство этот автор ссылается на мнение нумизмата А.А. Быкова о «следах хождения золотой монеты на территории Хазарского каганата» (не вдаваясь в подробности относительно количества и происхождения таких денег в разных ареалах археологического салтова — «государственной культуры Хазарского каганата», по определению С.А. Плетневой). А стоило бы задуматься над тем, что прежде чем поступить туда, эти монеты должны были оказаться у данников — в каждой славянской семье («дым» — дом для малой, парной семьи, «муж» — свободный домохозяин, глава «дыма», руководитель «рала»). На памятниках роменской культуры, оставленных в основном летописными северянами, золото, тем более монетное, практически отсутствует. А вот арабское серебро — дирхемы и переплавленные из них изделия имелись в весьма значительных количествах. Археологи находят их не только в виде кладов, но и в остатках тех самых «дымов» — дворов на селищах и городищах, в самих жилищах, печах, хозяйственных ямах и тому подобных местах их жилых зон. Перед нами прямое доказательство правоты сопоставления щеляга с шекелем (на иврите — белая, то есть серебряная монета; у некоторых народов Кавказа, унаследовавших отголоски хазарского там пребывания, налоги до сих пор называются похоже — «челек»6)). Принимая в расчет статус иудаизма в Хазарии, в том числе роль его приверженцев в делах финансовых, такая этимология летописного щеляга выглядит доказательно. А западноевропейские монеты (в своем абсолютном большинстве также серебряные) в сколько-нибудь археологически заметном количестве появляются у восточных славян лишь с XI в., как замена истощившемуся импорту арабского серебра.
Серебро явно господствовало в составе денежного обращения в самой Хазарин. Тем же А.А. Быковым предположен хазарский чекан именно серебряных имитаций арабских диргемов.7) В той же валюте брали хазары дань с самого начала своей экспансии на Кавказе. Так, в захваченной ими Албании — «по дидрахму [диргему] по обыкновенной переписи [населения] царства персидского».8) Таким образом, вопрос о происхождении и составе хазарской дани с юго-восточных славян, если сравнивать различные источники, решается вполне убедительно в пользу арабского серебра.
Гораздо сложнее реконструировать порядок сбора хазарской дани. Судя по тому, как выглядело затем «полюдье» киевского князя, как скоро оно сменилось «повозом» дани в специальные пункты-погосты самими данниками, также и дань хазарам собиралась первоначально некими представителями Каганата на славянской территории. Как отражение подобной инфильтрации какой-то части степняков, целенаправленной экспансии Хазарии в Поднепровье выглядит волынцевская археологическая культура.9) На всех изученных археологами ее памятниках обнаружены следы салтовского влияния, причем такие (амулеты, оружие, орудия труда и предметы домашнего обихода, столово-парадная посуда), что заставляет думать скорее о присутствии (гарнизонов?) хазаро-алано-болгар среди основной массы их жителей, нежели просто о торговле, периодических встречах этих славян со степняками. Поэтому пространство [142] волынцевской культуры убедительно интерпретируется О.А. Щегловой как археологическая иллюстрация к летописному сюжету о хазарской дани, возложенной на славян, включая полян, ориентировочно с середины VIII века.10) Вторая половина этого столетия и есть хронологический диапазон волынцевской предыстории роменцев (то есть летописных северян).
Наиболее ярко о первоначальном вторжении сюда хазар свидетельствует разовое выпадение так называемых «антских» кладов 26 группы (по О.А. Щегловой). Среди причин военно-политической активизации Каганата на северо-западном направлении его внешней политики могли быть встречные попытки вторгнуться на Левобережье и закрепиться там со стороны остальных раннегосударственных образований кочевников, складывавшихся тогда в Европе.
Уникальное известие об одной из таких (хотя и несколько более поздних) попыток содержится в греческой надписи на колонне в болгарском городе Абоба-Плиска и датированной периодом между 818 и 823 годами.11) В записи от имени хана Дунайской Болгарии Омуртага (814—831 гг.), наследника знаменитого хана Крума, сообщается, что во время похода на восток один из его приближенных («сотрапезников»), знатных старейшин («копанов/жупанов») — Корсис из рода Чагатар, отойдя от войска, утонул в Днепре.12) Исследователям этого источника не совсем ясно, что делала болгарская армия так далеко на северо-востоке от своего ханства, границы которого успели вроде бы устояться.13) Между тем, столь далекие рейды не были исключением в политике свежеиспеченных каганатов того времени. Недавние кочевники типа болгар или хазар искали все новые зоны для укрытия от опасных соседей, грабежа и обложения данью. Не столько участие в Великом переселении народов, сколько именно появление у бывших кочевников центров оседлости, в большем или меньшем отдалении от славянских земель, повышало угрозу порабощения последних. Такого рода политика разных тюркских каганатов могла подтолкнуть славянских обитателей Днепровского Левобережья в первой половине IX в. к массовому строительству городищ, которых почти не знали носители волынцевской культуры, и прочим инновациям социально-политического характера.
Реалистичность приведенного эпиграфического известия подтверждается археологическими находками. Наиболее эффектны поминальники дружинников и их вождей, вроде открытого в Запорожье, у с. Воскресенки, где, как видно из раскопок В.А. Гринченко, располагался военный лагерь, прикрывавший переправу через Днепр. Большинство авторов приписывает Воскресенский скарб тем или другим кочевникам (то ли аварам, то ли болгарам, то ли хазарам, то ли иным тюркам), пробивавшимся через земли славян и, кроме того, неоднократно сталкивавшимся друг с другом.14) Похожими памятниками хазарской военной истории предстают находки в Малой Перещепине и в Глодосах.
Однако эта экспансия носила видимо спорадический характер и захлебнулась на границе леса и степи, в Посеймье и Подссенье. Государственная территория Хазарского каганата (в виде лесостепного и степного вариантов салтовской культуры) ограничилась нижними и средними течениями Дона и Северского Донца. Именно в этой «буферной зоне» степняки под хазарской эгидой, приблизившись к роменцам и особенно донским боршевцам, повлияли на их культуру, и в свою очередь испытали их культурное влияние (и то, и другое прослеживается археологически).15) Элементы хазаро-славянского этнокультурного синтеза могут быть отнесены лишь к сравнительно узкой полоске соответствующего порубежья, при сохранении качественной разницы и специфики подавляющей массы и северян, и хазар с их сателлитами.
С начала IX в. относительный славяно-хазарский симбиоз сменяется размежеванием салтовских и славянских памятников даже в Подонье и в Подонечье.16) Антропологическое исследование материалов верхнесалтовских могильников не выявило следов смешения оставивших их тюрко-иранцев с соседними славянами.17) Что касается остальной территории Днепровского Левобережья в роменский период ее истории — IX—X вв., то здесь влияние салтовских древностей не велико и уж никак не может быть объяснено сколько-нибудь длительным присутствием степняков. Археологические следы алано-болгарского влияния на восточнославянской территории угасают по мере продвижения с донецко-донского «фронтира» к псельско-сеймскому-деснинскому междуречью. Если на славянских памятниках Дона и Донца предполагаются вкрапления свойственных степнякам типов жилищ, отопительных сооружений, то на Пселе и Сейме это главным образом вещевой экспорт из пределов Каганата — гончарная керамика салтова, отдельные украшения. И чем дальше во времени и пространстве (на запад), тем скуднее становятся салтовские вкрапления. [143]
Как видно, сбор хазарской дани через полвека после ее наложения на славян перешел к ним самим. А в роли пунктов ее концентрации возможно предположить хазарские городища (остатки белокаменных крепостей вроде наиболее известного Саркела) на северной окраине Каганата, в зоне лесостепного варианта салтово-маяцкой культуры.18)
Необходимость собирать дань для Хазарии должна была послужить действенным стимулом политогенеза внутри самого северянского общества. У акефально рассыпавшихся в результате стихийной колонизации по левым притокам Днепра роменских общин возникло совместное дело, обслуживание которого требовало властных полномочий общинных и межобщинных лидеров, вооруженной силы в их распоряжении, инфраструктуры сбора, хранения и доставки денежной и меховой дани из Днепровского бассейна в Донской.
Соблазнительно поставить в связь с технологией сбора денежной дани некоторые нумизматические данные с территории Курского Посеймья. В состав клада у д. Воробьевка II входили дирхемы, скрепленные в стопу с помощью двух бронзовых проволок, пропущенных через пробитые в монетах отверстия. Снаружи эту стопу охватывала бронзовая пластина.19) Этот блок монет функционально напоминает нынешние банковские упаковки денежных знаков. Конечно, он мог быть предназначен и для сугубо торговых операций. Однако во всех остальных посеймских кладах — свидетелях торговли и тезаурезации сокровищ — монеты содержались россыпью. А Воробьевский клад принадлежал, судя по примеси украшений, к числу зарытых в момент военной опасности для местных жителей, причем представителям их элиты. Поэтому вероятность его фискального назначения повышается.
На р. Тускари среди отдельных монетных находок фигурирует дирхем из раскопок Переверзевского II городища, который также был пробит в четырех местах.20) Если это не нашивка на одежду (для подвески хватило бы одного отверстия), то, может быть, частица еще одной монетной стопы.
В Переверзевском же городище были найдены глиняные таблички с вроде бы арифметической разметкой, интерпретируемые как своего рода счетная доска-абак. А на близлежащем Ратском поселении I в сборах подъемного материала находились глиняные шарики. Если это не вотивная модель неких плодов сельского хозяйства, то, не исключено, детали похожего прибора, помещаемые на его счетном модуле. Если эта атрибуция верна, то объем и периодичность поступления подсчитываемого с их помощью прибавочного продукта явно превышали потребности самой здешней роменской общины.
Об экономических и политических взаимосвязях славянских обитателей Деснинско-Сеймского междуречья с Хазарией могут также свидетельствовать некоторые граффити, имеющиеся на ходивших там и тут арабских монетах. Так, многие обрезанные в кружок дирхемы из клада-2, найденного в с. Березе Дмитриевского района Курской области, на р. Свапе, несут на себе значки-«трезубцы».21) Они сходны с надчеканом на хазарской (?) имитации дирхемов из Девицкого клада в Подонье22) и тому подобными тамгами и рунами, отмеченными на северянско-хазарском пограничье (на бытовых вещах, крепостных кирпичах и тому подобных артефактах). По мнению тюркологов, руна-«трезубец» читается (по крайней мере в расшифрованных азиатских алфавитах) как (i)с и могла входить в состав этнонима.23) Обычен этот знак и для доно-кубанского письма рунами,24) свойственного памятникам салтовской культуры. Впрочем, похожий значок содержит и северная, скандинавская пиктографическая (и руническая) традиция. Так что уточнить значение данной эмблемы затруднительно.
Находки дирхемов, обрезанных в кружок, тяготеют к Левобережью Днепра — территории роменской культуры, тогда как в областях, вполне покоренных к тому времени Русью, в кладах заметно увеличивается количество монетных обломков и обрезков. Эта картина демонстрирует разницу двух новых систем денежного счета: северянской, стремящейся сохранить практику приема равновесных монет, и русскую, перешедшую к приему серебра на вес.25) Одной из причин финансового консерватизма северян могла быть традиция дани Хазарии, затем Руси, исчислявшейся не только в мехах, но и в целых монетах.
Впрочем, по первому Березовскому кладу 950-х годов, в частности, видно, что «семцы» и тогда запасались как цельновесными монетами ранних чеканов (для внешнеторговых операций?), так и обрезами более поздних, худших диргемов (ради сделок внутренних?); здесь эти два типа монет содержались в разных, одновременно зарытых сосудах.
Более того, именно на этой, юго-восточной части своей территории, дольше всего остававшейся автономной по отношению к Руси, северяне, похоже, наладили и [144] собственный монетный чекан. Недаром львиная доля дирхемов-имитаций IX—X вв. приходится на клады Воронежской (запад), Курской (юг), Харьковской и Белгородской областей. А на Большом Горпальском городище А.В. Кузой выявлены дубликаты таких подражаний, выполненные одним чеканом, то есть скорее всего здесь же. Хождение таких псевдодирхемов ограничивалось, как видно, славяно-хазарским по-рубежьем.
Прямых подтверждений намеченной выше схемы данеобложения славянских носителей роменской культуры нет, но в ее пользу достаточно красноречиво свидетельствует результат истории летописных северян как сателлита — партнера — соперника сначала Хазарии, а затем и Руси, захватившей территорию роменцев в начале XI века.26)
Щавелев Сергей Павлович — доктор исторических наук, доктор философских наук, профессор Курского государственного медицинского университета.
1) Повесть временных лет (ПВЛ). СПб. 1996, с. 12.
2) Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. М.-Л. 1950, с. 106.
3) ЯНИН В.Л., ЗАЛИЗНЯК А.А. Новгородские грамоты на бересте (из раскопок 1990—1996 гг.). Палеография берестяных грамот и их внестратиграфическое датирование. Т. X. М. 2000, с. 21.
4) ПВЛ, с. 14, 31.
5) КИСТЕРЕВ С.Н. К характеристике системы даней в Древней Руси. — Культура славян и Русь. М. 1999. с. 341.
6) КАРАКЕТОВ М. Хазарско-иудейское наследие в традиционной культуре карачаевцев. — Вестник еврейского университета в Москве. № 1 (14). М.-Иерусалим. 1997, с. 106.
7) См.: БЫКОВ А.А. О хазарском чекане VII—IX вв. — Труды Государственного Эрмитажа. XII. Л. 1971. {см. в сети: Быков А.А. Загадочные монеты Девицкого клада // Восточный путь, № 2.}
8) КАГАНКАТВАЦИ М. История агван. СПБ. 1861, с. 129-130.
9) См.: ГАВРИТУХИН И.О., ОБЛОМСКИЙ А.М. Гапоновский клад и его культурно-исторический контекст. М. 1996, с. 148; ПРИЙМАК В.А. Исторические события и археологические реалии Днепровского Левобережья VIII века. — Археология Центрального Черноземья. Липецк. 1999, с. 151.
10) См.: ЩЕГЛОВА О.А. Салтовские вещи на памятниках волынцевского типа. — Археологические памятники эпохи железа Восточноевропейской лесостепи. Воронеж. 1987.
11) БЕШЕВЛИЕВ В. Първобългарски надписи. София. 1992, с. 225-229.
12) Родник златострунный. Памятники болгарской литературы IX—XVII вв. М. 1990, с. 179.
13) См.: Материалы для болгарских древностей Абоба-Плиска. — Известия Археологического института в Константинополе. Т. X. София. 1905, с. 214.
14) См.: СМИЛЕНКО А.Т. Слов'яни та IX сусiди в Степоному Поднiпров'i (II—XIII ст.). Киiв. 1975, с. 103-118.
15) См.: ПЛЕТНЕВА С.А. О связях алано-болгарских племен Подонья со славянами в VIII—IX вв. — Советская археология, 1962, № 1; ВИННИКОВ А.З. Контакты донских славян с алано-болгарским миром. — Советская археология, 1990, № 3; его же. Донские славяне и Хазарский каганат. — Скифы. Хазары. Славяне. Древняя Русь. Международная научная конференция, посвященная 100-летию со дня рождения М.И. Артамонова. СПб. 1998.
16) См.: МИХЕЕВ В.К. О социальных отношениях у населения салтово-маяцкой культуры Подонья-Приазовья в VIII—X вв. — Археология славянского Юго-Востока. Воронеж. 1991, с. 44.
17) См.: КОНДУКТОРОВА Т. С. Палеоантропологические материалы из Маяцкого могильника. — Маяцкое городище. Труды советско-болгаро-венгерской экспедиции. М. 1984, с. 236.
18) См.: ПЛЕТНЕВА С.А. Очерки хазарской археологии. М.-Иерусалим. 1999; АФАНАСЬЕВ Г.Е. Где же археологические свидетельства существования Хазарского государства? — Российская археология, 2001, № 2. Мнение о том, что собственно «хазары» — это вовсе не отдельный этнос, а всего лишь общее название для некой «ганзы» из нескольких разноэтиичных орд (ПОЛЯК А.Н. Восточная Европа IX—X веков в представлении Востока. — Славяне и их соседи. Вып. 10. Славяне и кочевой мир. М. 2001, с. 84, 96) вроде бы подтверждалось их археологической «неуловимостью». Однако раскопки на Северном Кавказе, в Прикаспийском Дагестане, похоже, наконец выявили материалы именно хазарского [145] этноса, чьи представители возглавили действительно полиэтничное объединение в виде одноименного Каганата (См.: МАГОМЕДОВ М.Г. Хазары на Кавказе. Махачкала. 1994).
19) ШИРИНСКИЙ С.С. Разведки в Курской области. — Археологические открытия 1968 г. М. 1969, с. 7.
20) УЗЯНОВ А.А. Памятники роменской культуры на р. Тускарь. — Археологические открытия 1981 г. М. 1983, с. 93.
21) См.: МЕЛЬНИКОВА Е.А. Скандинавские рунические надписи. Новые находки и интерпретации. Тексты. Перевод. Комментарии. М. 2001, с. 138-146.
22) См.: БЫКОВ А.А. Ук. соч., с. 50.
23) См.: КОРМУШИН И.В. К основным понятиям тюркской рунической палеографии. — Советская тюркология, 1975, № 2, с. 32; ВАСИЛЬЕВ Д.Д. Графический свод памятников тюркской рунической письменности азиатского ареала (Опыт систематизации). М. 1983, с. 54.
24) См.: КЫЗЛАСОВА И.Л. Древнетюркская руническая письменность Евразии (Опыт палеографического анализа). М. 1990, с. 162.
25) См.: ШИНАКОВ Е.А., ЗАЙЦЕВ В.В. Клады как источник по политической географии Среднего Подесенья в древнерусскую эпоху. — Археология и история юго-востока Древней Руси. Воронеж. 1993.
26) См.: ГРИГОРЬЕВ А.В., САРАЧЕВ И.Г О времени гибели роменской культуры. — Труды VI Международного конгресса славянской археологии. Т. V. М. 1999; ГРИГОРЬЕВ А.В. Северская земля в VIII — начале XI в. по археологическим данным. Тула. 2000. [146]
