Древняя и новая Россия, № 2, 1876
[203] — начало страницы.
OCR Bewerr.
[203] — начало страницы.
OCR Bewerr.
Орфография частично осовременена.
Я иначе смотрю на это дело, и не думаю, чтобы вопрос о варягах и руси должен был прозябать только на страницах специальных ученых изданий, почти неизвестных массе образованных читателей. Вопрос идет ни более, ни менее как о происхождении русскаго государства и русской национальности, и я полагаю, что для русскаго общества он не безъинтересен. Впрочем, из самаго заглавия настоящей статьи ясно, что я не намерен еще долго останавливать на нем внимание читателей, и, по крайней мере с своей стороны, считаю его почти оконченным.
Затем обращусь прямо к наиболее важным аргументам, которыми автор «Ответа» возражает на мою рецензию, и начну с главнаго, т. е. с известия Атталиоты об экспедиции против города Афира. Мой оппонент выводит из него тождество варангов и руси; мы же, наоборот, этого тождества совсем не видим. Атталиота не перечисляет отрядов, которые входили в состав экспедиции; мы только из самаго разсказа узнаем, что в ней участвовали русь и варанги. И замечательно, что здесь, в XI веке, встречаются именно русские корабли (конечно с русскими воинами) подобно тому, как они встречаются на византийской службе еще в X веке у Константина Багрянороднаго («Об управлении империей»). По поводу означеннаго отрывка я поставлен в неприятное положение упрекнуть достоуважаемаго противника в несовсем точной передаче и в неверном толковании подлиннаго известия Атталиоты. Отсылаю интересующихся делом к переводу этого известия и к его толкованию. (Древ. и Нов. Рос. № 12, стр. 397-398).
В переводе я укажу на следующуя неточность: «В одном и том же месте собрались сухопутное и морское войска; но воины сухопутнаго отряда, отправившись вперед к городку, уклонились с своего пути» и пр. Здесь, во первых, неточно употреблено два раза слово сухопутный вместо буквальнаго пеший, и из разсказа видно, что действительно тут речь идет о пехоте. Во вторых, оппонент переводит так, как будто все воины сухопутнаго отряда уклонились с своего пути. Латинский перевод, приложенный к Бонскому изданию, вернее передает смысл подлинника, говоря о воинах, «которые были из отдела пехоты». Это относительно перевода; и в перифразе своем г. Васильевский предлагает толкования, еще более несогласныя с подлинником. По смыслу последняго выходит так: между тем как часть пехоты пустилась преследовать неприятелей, которые находились в поле, и потеряла на это время, варанги (также входившие в состав пехоты), верные знаку, поданному с русских кораблей, (подступивших к городу с моря), ранним утром начали штурмовать город, и ворвались в него. Тогда приверженцы Вриенния, будучи конниками, ускакали из города. После того подъехали главные вожди экспедиции, Урсель и Алексей Комнен, которые, видя бегство противников, хотели их преследовать, конечно, имея при себе конный отряд; но не нашли повиновения у собственных воинов. Между тем некоторые неприятели, оставшиеся в крепости, частию пали от русских, частию взяты в плен как ими, так и конницею (прибывшею с вождями). Следовательно, только варанги и русь действовали согласно с заранее составленным планом; ранним утром первые штурмовали город с сухаго пути, а вторая приступила с морской стороны. Если не удалось окружить неприятелей и захватить их «как бы в сети», то виною тому была другая часть пехоты, которая отклонилась от этого плана. В своем толковании г. Васильевский вместе с нею заставляет самих предводителей, Урселя и Алексея, гоняться за неприятелями, расположенными в поле, и делает таким образом их самих виновниками неполнаго успеха. Между тем из подлинника выходит наоборот, что эти предводители с своею конницею явились на место действия уже после того, как упомянутая пехота отклонилась от своего назначения, а варанги вломились в город. Из подлиннаго известия Атталиоты совсем нельзя заключить, что экспедиция разделялась на два [204] отряда: «один русский — пеший на кораблях, другой греческий конный — сухим путем». Там мы видим более разнообразия, а именно: 1) русский морской отряд; 2) пехота варангов, 3) пехота, уклонившаяся с пути, и 4) конница, прибывшая с предводителями. Какой народности были два последние отряда, подлинник не говорит. А Скилица-Кедрен, упоминающий об этой экспедиции еще в более сокращенном виде, говорит только о русских кораблях и сухопутном войске без всяких дальнейших указаний.
И так, где же Атталиота называет варангов русью или русь варангами? Где же он их отождествляет? Между тем мой противник выражается следующим образом: «Самая твердая наша опора — разсказ Атталиоты, который пишет о том, что сам видел — разсказ, в котором упоминаются русские и варяги, но совсем не как что либо отличное одно от другаго». И далее: «Из него (т. е. из этого расзказа) несомненно следует тождество варягов и руси, хотя Д. И. Иловайский и относится несколько иронически к такому нашему убеждению. Пусть судят читатели, кто прав и кто не прав». Если в предыдущей рецензии мы только иронически относились к этому убеждению, то в настоящей статье, надеемся, фактически указываем на его несостоятельность. Изследователь прибавляет, что он «по крайней мере двадцать раз читал и перечитывал этот отрывок», и никак не мог понять его иначе. Мало того, он «предложил этот отрывок на обсуждение в одном частном ученом собрании, где достаточно было лиц, знающих греческий язык и конечно нелишенных здраваго смысла. Они также не нашли возможным другаго объяснения». Меня нисколько не удивляет подобный результат. Дело в том, что никто из присутствующих, вероятно, не взял на себя труда серьезно вдуматься в смысл предложеннаго отрывка, и все охотно согласились с толкованием изследователя; а толкование последняго сложилось под влиянием засевшей в голове мысли о тождестве варангов и руси. Я, с своей стороны, не только предоставляю читателям судить, кто прав; но и предлагаю составить специальную коммиссию из ученых и безпристрастных знатоков дела для решения вопроса, кто из нас ближе к истине при объяснении упомянутаго известия Атталиоты. Прежде нежели усмотреть здесь отождествление руси с варангами, следовало предложить себе вопрос: да возможно ли, что бы Атталиота одних и тех же людей, на разстоянии нескольких строк, называл то русью, то варангами, нигде неоговариваясь, что эти названия означают одто и тоже? Ни он, ни другой какой либо писатель, нигде не сделали такой оговорки (подобно тому как это сделал Лев Диакон относительно тавроскифов). Следовательно, прав ли я был, нападая на критические приемы В. Г. Васильевскаго, на такие приемы, с помощью которых можно приходить к самым неожиданным выводам?
Итак, «самая твердая опора» оказывается просто недоразумением, недосмотром, неточным толкованием текста, хотя на текстах мой противник главным образом и старается, так сказать, меня допечь. Конечно, недоразумения и недосмотры могут случаться со всяким изследователем, и мы нисколько не желаем на подобном основании умалять всем известныя ученыя достоинства В. Г. Васильевскаго. Жаль только, что это случайное недоразумение послужнло главным основанием его главнаго вывода.
Затем автор «Ответа» снова возвращается к тем хризовулам, в которых стоят рядом рось и варанги, и в трех случаях без разделительной частицы или. Автор хочет непременно читать их «слитно», т. е. русь-варяги или варяго-русь. Повторяю тоже, что сказал в рецензии: из этих грамот отнюдь не следует заключать о письменном тождестве варангов и руси. По моему мнению, истинная критика отнеслась бы иначе к данному факту, и, вместо того, что бы преувеличивать значение частицы или, поискала бы в условиях того времени ответа на вопрос: почему в самом деле эти два имени стоят рядом во всех четырех грамотах? Она обратила бы внимание на тесныя, дружеския связи, установившияся между варягами и русью при Владимире и Ярославе, на постоянное присутствие в эту эпоху наемной варяжской дружины в Киеве и на то, что из Киева варяги ходили также и на службу в Византию. Весьма вероятно, что русские военные люди нередко вместе на одних кораблях (русских конечно, а не варяжских) отправлялись в Грецию, и там, хотя их дружины разделялись по своей народности, но могли составить и отряды соединенные. В конце своего изследования г. Васильевский как бы забыл об исландских сагах, о которых он довольно подробно говорит в начале и середине изследования. Саги эти положительно указывают на существование скандинавской дружины верингов в Византии в XI веке. Напомним историю Гаральда Смелаго, который начальствовал подобною дружиною и который отправился в Царьград именно из Руси после службы при киевском дворе. Г. Васильевский в своем изследовании только мимоходом заметил, что скандинавы составляли часть византийских варангов, а другая более значительная часть состояла из славянской Руси. Если бы он остановился на этом предположении о двойном составе варангскаго войска, то пожалуй еще мог бы упомянутыя в хризовулах два имени читать слитно варанго-рось; что означало бы соединенные отряды из двух различных народностей (в роде, например, употреблявшагося в крымскую войну названия [205] англо-французы). Но, признав мимоходом существование скандинавских верингов в Византии, автор потом усиливается доказать, что византийцы отождествляли славянскую русь с варангами по племени и толкует источники так, как будтобы скандинавских верингов и не было в византийской службе. Во всяком случае, как ни объясняйте упомянутое место хризовулов, ни какая истинно историческая критика не выведет из них племеннаго тождества варягов и руси. Если бы существовало такое тождество по понятиям греков, то им не было бы никакой нужды постоянно употреблять плеоназм, т. е. называть оба имени; достаточно было бы сказать просто «русь» или просто «варанги».
Означенные хризовулы и отрывок из Атталиоты, по сознанию автора, суть его важнейшия доказательства. Остальныя он называет второстепенными, над которыми, по его словам, я в своей рецензии «останавливался несоразмерно долго». В настоящем письме я уже совсем не буду останавливаться над ними; а повторю тоже самое: сколько бы ни сличали тексты Атталиоты, Пселла и Скилицы и какия бы натяжки ни делали, а племенное тождество варангов и руси из них никто не докажет.
Перейду к свидетельству тех греческих историков, которые, говоря о варангах, указывают на их национальность, не имеющую ничего общаго с русью. Это именно Скилица, Вриенний и Анна Комнен. Г. Васильевский устраняет всех троих, полагая, что их известия суть или позднейшая вставка, или анахронизм, или увлечение стилистической обработкой материала. Относительно Скилицы-Кедрена еще можно допустить позднейшую вставку, хотя и она все-таки имеет значение. Но относительно Вриенния и Анны мы не видим ни вставки, ни увлечения стилистикой. Вообще, странным может показаться ряд ошибок в источниках именно в одну сторону и такое согласие в отсутствии указаний на русское происхождение варангов. Несколько раз греческие источники говорят об их национальности, и хотя бы один раз указали на русское происхождение. С конца XI века в состав варангской дружины приливают выходцы из Англии, и затем вместо скандинавскаго элемента в ней получает преобладание элемент англо-саксонский. Разумеется, такой переход совершился не вдруг, а в течении значительнаго времени. Я имел полное право сказать в своей рецензии, что этот переход совершался на глазах упомянутых историков; но они не замечали его, благодаря родству элементов, и совсем другое дело было бы, если бы английская народность сменила славянскую, чуждую по племени и по религии: подобная перемена не могла остаться незамеченною. Мой оппонент пытается устранить мои соображения заявлением, что «таких историков, на глазах которых совершался переход, не было». Как не было? Да именно Вриенний и Анна Комнен жили во время этого перехода. Положим, они писали уже при Мануиле Комнене, т. е, после 1043 года; но разве наблюдения писателя над современной историей ограничивается только временем его сочинения, а не эпохою его жизни? Анна Комнен родилась в 1083 году; Вриенний был ея ровесник. Прекрасно. Но хризовул Алексея Комнена, приведенный самим оппонентом, относится к 1088 г. Там упоминаются и рось, и варанги, по толкованию г. Васильевскаго «русские варяги». Стало быть прежняя их национальность еще существовала в полной силе, и если она потом постоянно менялась, то именно на глазах Анны Комнен и Вриенния, и последние лучше чем кто либо могли наблюдать этот переход. Но они его не замечали еще и потому, что начавшийся приток варангов из Англии не всегда мог означать собственно англо-саксонскую народность. В Англии в то время существовал многочисленный датско-норманский элемент, еще не успевший слиться в одну нацию с англо-саксонским.
А будто бы Анна Комнен под островом Фуле разумела не просто далекий остров севернаго океана, но именно Англию, это не более как догадка. Вообще, мы думаем, что византийцы того времени едва ли имели ясныя, точныя географическия представления о северных окраинах Европы, например, о взаимном отношении Британии и Скандинавии. Анна и ея муж Вриенний, конечно, имели одинаковыя понятия о варангах. Вриенний же заметил, что они «родом из варварской страны, соседней океану». Почти также выражается и Скилица-Кедрен в известии о русском походе на Византию 1043 года. Он говорит, что в этом походе участвовало и союзное войско из народов, «обитающих на северных островах океана». Русские летописи подтверждают действительное участие наемных варягов в походе. Да и сам г. Васильевский признает здесь скандинавов. Напрасно он не обратил должнаго внимания на это известие Скилицы и на его соответствие с тем, что говорят Вриенний и Анна Комнен о родине варангов, а также на их согласие с известиями исландских саг. Все это вместе взятое ясно доказывает, что в XI столетии греки нисколько не думали смешивать русь с варягами или считать их людьми одной и той же национальности.
Г. Васильевский укоряет меня за то, что я не оценил открытий, сделанных им в сочинениях Атталиоты и недавно изданнаго Пселла. Какого рода открытия, сделанныя у Атталиоты, мы видели выше. А что касается до Пселла, то издание его действительно составляет богатый вклад в историческую науку. Но вопрос был о тех выводах из этого писателя, с которыми нельзя согласиться. Притом оппонент в некоторых [206] случаях преувеличивает значение Пселла для русской истории. Например, поход 1043 года Пселл описывает как очевидец, и сообщает несколько иитересных подробностей о главной битве. Но в то же время он говорит явную несообразность о безпричинности похода, о том, будто варварское русское племя в этом случае было движимо просто какою-то ненавистью к греческой игемонии и т. п. О присутствии варягов в русском войске он не упоминает. Поэтому в данном случае мы все-таки отдаем преимущество младшему современнику Пселла, Скилице, который описывает тот же поход обстоятельнее и безпристрастнее. У Пселла есть известие о том, что наш Владимир после брака с царевной Анной послал ея брату императору Василию II вспомогательное войско, с которым тот подавил возстание Варды Фоки. Почти тоже самое было нам известно из Скилицы. Г. Васильевский с помощью весьма сложных соображений и сопоставления разных текстов, доходит до вывода, что именно вспомогательное войско, посланное Владимиром, образовало тот варяжский корпус в Византии, о котором упоминают историки XI века. Повторяем, с таким открытием никак не можем согласиться. Кроме явных натяжек насчет текстов, тут еще повидимому смешиваются два разныя понятия: русския войска, которыя наши князья иногда посылали на помощь грекам, и наемныя дружины из русских людей, дружины, которыя встречаются почти постоянно в течении X и XI веков. Нет никаких указаний на то, чтобы Владимир не просто послал войско на помощь зятю, а подарил ему в вечное и потомственное владение дружину в 6,000 человек.
Между прочим г. Васильевский в своем «Ответе» говорит о какой-то западне, в которую я попал по поводу церкви Варяжской Богородицы. По актам XIV века оказывается, что эта церковь была православная. Очень хорошо; но это не мешает нисколько варягам XI века быть латинскаго исповедания, а не греческаго, о чем я собствевно и говорил. Только из названия церкви Варяжская и из того, что она находилась где-то подле св. Софии, мой оппонент заключает о православном (русском) исповедании варягов. Повторяю, вывод очень смелый и очень поспешный — при таких скудных данных. Мы не знаем, когда и кем построена эта церковь, почему она называлась варяжскою, принадлежала ли варягам XI века или более поздним, даже существовала ли в этом веке, и т. п. Наконец, так ли велико уже было различие в обрядах и церковной архитектуре, были ли придворные варяги такими ультрамонтанами, что они, например, не могли получить от императоров для своего богослужения одну из многочисленных часовен, или небольших храмов, примыкавших к дворцовым зданиям? Повторяю, можно ли при полном отсутствии необходимых сведений заключать о православии варягов XI века? В своем изследовании г. Васильевский относительно храма Варяжской Богородицы сослался на сочинение Белэна; но Белэн именно указывает на существование латинских церквей в Константинополе в XI веке и на то, что некоторые храмы, в следствие разных переворотов, переходили от одного исповедания к другому.
В «Ответе» г. Васильевскаго мы все-таки не находим сколько нибудь понятнаго ответа на наши недоумения: почему греки, называвшие в X веке наемную русь ея собственныы именем, вдруг со времени вспомогательнаго войска, посланнаго Владимиром, стали именовать ее варангами? С какой стати таже русь, которая в X веке называла себя русью, в XI величает себя варягами? Мой оппонент пытается устранить подобное затруднение предположением, что слово варяг означало на Руси и в Византии иностранца; потому русские и называли себя варягами в Константинополе. Не понимаем, каким образом серьезный историк (каким мы считаем своего противника) мог придумать такое толкование. Неужели надобно еще доказывать, что хотя варяг в данную эпоху и означал на Руси иностранца, но иностранца известной страны, известной народности, и народности именно католическаго исповедания? Напомню о существовании в древних Киеве и Новгороде варяжских или латинских божниц. Наши церковные писатели XI века именуют латинство верою варяжскою.
Но довольно о системе доказательств моего оппонента. Скажем несколько слов о поводе к нашей рецензии.
В числе главных оснований моей теории о происхождении руси находится положение, что «византийцы нигде не смешивают русь с варягами». В. Г. Васильевский в начале своего изследования о византийских варангах заявил, что он не считает себя компетентным в вопросе о происхождении руси и не намерен вмешиваться в спор, снова мною поднятый. Он задался только мыслию доказать, что служебные византийские варяги в XI веке были ни что иное, как славянская, православная русь. Если бы автор сохранил заявленный им нейтралитет, едва ли мне пришлось бы печатно разбирать его изследование. Мои выводы главным образом опираются на писателей IX и X века, каковы преимущественно патриарх Фотий, Константин Б. и Лев Диакон, т. е. на современников той самой руси, которую норманисты считают чисто норманскою. Притом основное положение г. Васильевскаго (славянство самих варангов в XI в.) не только не служит каким-либо подтверждением для моих противников норманистов; наоборот, оно, если бы было [207] верно, могло послужить подкреплением для тех ученых, которые производили и производят русь от балтийских славян.
Ясно, кажется, что мне не было особой нужды употреблять свое время на опровержение новаго взгляда по отношению к византийским варангам. Но В. Г. Васильевскому в течении своего изследования угодно было радикально изменить свое отношение к предмету спора. В ноябрской книжке Журнала Мин. Нар. Пр. за 1874 г. он заявляет о своем нейтралитете и даже обнаруживает наклонность к антинорманизму, что и естественно, если взять во внимание его основной вывод. В февральской книжке 1875 года, он начинает покидать свой нейтралитет в пользу норманизма; а в мартовской, уже является решительным приверженцем норманской теории, говоря, что он не желает расходиться с наукою. Каким образом он соглашает свой норманизм с главным выводом своего изследования, этого мы не знаем. Но, вследствие нарушеннаго нейтралитета, я не счел удобным оставлять без разбора это изследование. Обращу внимание читателей на следующее обстоятельство. Пишется историческое изследование со всеми внешними признаками ученой добросовестности, с постоянными и критическиии ссылками на источники и с обильными из них выдержками. А в конце своего труда изследователь провозглашает, что моя теория есть только неудачная попытка поколебать норманскую систему, прочно утвержденную на научных столпах. Много ли нашлось читателей, которые взяли на себя труд вникнуть в сущность изследования, и поняли, что между нею и только что приведенным заявлением нет ничего общаго, что автор его не прибавил ни одного доказательства в пользу норманской теории; а между тем провозглашает ея непоколебимость, как будто речь идет о простой подаче голосов для решения весьма сложных научных вопросов.
В ответ на рецензию мой оппонент снова не прибавляет ни одной черты в пользу норманизма, и тем не менее снова провозглашает, что моя теория есть не более, как заблуждение, и что на стороне моих противников «все преимущества метода и научности». Интересно было бы знать, кто уполномочил В. Г. Васильевскаго голословно говорить от лица науки в данном случае? Ответ на этот вопрос можно найти в его собственных статьях. Едва ли мы ошибемся, если скажем, что уполномочил его главным образом многоуважаемый А. А. Куник. В упомянутой выше февральской книжке изследователь упоминает о «приятном внимании» к его труду со стороны А. А. Куника; последний сообщил ему, тогда еще невышедшую из печати, свою статью, приложенную к Каспию академика Дорна. В этой статье А. А. Куник, по замечанию г. Васильевскаго, наносит сильные удары противникам норманской теории. В «Ответе» он опять упоминает об А. А. Кунике: последний сообщил ему сведение, с помощью котораго оппонент устраивает упомянутую выше мнимую западню.
Как сильны удары, наносимые приложением к Каспию, это надеюсь показать в следующем письме. Я обращусь к этому приложению тем с большею охотою, что автор его совращает в норманизм таких русских ученых, от которых русская наука могла бы ожидать многаго. По этому поводу укажу на новое сообщение В. Г. Васильевскаго «Русско-византийские отрывки» (Журнал Мин. Нар. Просв. 1875 г., декабрь). Здесь он опять извлекает из византийских памятников, издаваемых достопочтенным Савою, интересный матерьял, который относится к сношениям византийских императоров с русским княжеским домом в XI в. Г. Васильевский на этот раз снабжает свой матерьял весьма дельными комментариями; можно не согласиться разве только с двумя, тремя толкованиями второстепенной важности.1) Между прочим здесь в одном письме императора к русскому князю встречаем следующия знаменательныя слова: «Научают меня священныя книги и достоверныя истории, что наши государства оба имеют один некий источник и [208] корень». В. Г. Васильевский довольно правдоподобно указывает на связь этих слов с преданиями о посылке венца русскому князю и о даровании придворнаго титула Константином Великим тоже русскому князю. Но, повидимому, он и не замечает того, что приведенныя слова письма и его собственныя объяснения к ним прибавляют лишний аргумент против норманской теории. Ясно, что византийцы XI века, притом знакомые и с историей прошлых веков, нисколько не сомневаются в древнем и туземном происхождении русских князей. Еще слово собственно о тоне «Ответа». Я не желаю состязаться с его автором по части ядовитых намеков и колких выражений, и охотно уступаю ему на этом поле. В полемике о происхождении руси мне случается иногда быть довольно колким, но только там, где нахожу это уместным, в виду излишней заносчивости противников, или первобытности их литературных нравов. При разборе вышеприведенных возражений я имел в виду собственно фактическую и логическую сторону дела. Полагаю, что нас обоих должно одушевлять дружное искание исторической истины, а не желание устроивать друг другу какия-то западни.
1) Чтоб не быть голословным, замечу следующее. Объяснение двух писем Михаила VII и определение лица, которому они были адресованы (Всеволоду Ярославичу), сделаны не только с ученою добросовестностию, но и с искусством. Относительно выводов второстепенной важности, не могу согласиться с тем, чтобы Леон Диогенович был женат не на дочери Владимира Мономаха, а на его сестре, и чтобы Василько Леонович и Василько Маричич были два разныя лица. Я нахожу удачным предположение г. Васильевскаго, что у Романа было два сына с именем Леона, один от первой жены, а другой от Евдокии; но думаю, что зятем Владимира Мономаха был не старший Леон, а младший. Таким образом, разрешается мое недоумение на счет зятя Владимирова: он оказывается не только не самозванец, но истинный царевич, и даже порфирородный. В сражении с печенегами в 1088 г. вероятно погиб старший Леон. Такому выводу не противоречат источники, и на его стороне особенно хронология, т. е., относительный возраст обоих братьев. То сватовство Диогена, на которое намекают письма Михаила VII, вероятно, окончилось одним обручением, а не браком. (Не относилось ли оно к известной Янке, сестре Мономаха?). Кстати, автор «Отрывков» мимоходом поправляет меня в чтении года на тмутораканском камне. В этом отношении он совершенно прав. Я ждал только удобнаго случая, оговорить свой недосмотр, касательно индикта. Прибавляю: хотя летопись не упоминает о возвращении Глеба в Тмуторакань по смерти Ростислава; но о том свидетельствует Нестор в житии Феодосия Печерскаго.
