Отрывок из книги «Научная революция как событие» историков науки Питера Деара и Стивена Шейпина о появлении науки в ее современном понимании
Claude
Moore Health Sciences Library, University of Virginia. Иллюстрация из
французского издания 1729 года книги Рене Декарта «Человек»
Совместно с издательством «Новое литературное обозрение» мы публикуем отрывок из книги «Событие революции в науке. Европейское знание и его притязания (1500–1700)»
американского историка науки, профессора Корнелльского университета
Питера Деара, вышедшей под одной обложкой с работой историка и социолога
науки Стивена Шейпина «Научная революция». Деар и Шейпин стояли у
истоков формирования новой истории науки, основанной на тщательном
изучении исторических обстоятельств, способствовавших появлению тех или
иных научных концептов.
Рене Декарт родился в 1596 г., получил образование в престижном
иезуитском колледже в Ля Флеш на севере Франции. После окончания
колледжа в 1614 г. Декарт стал готовиться на юриста в Пуатье. В 1618 г.
он поступил в армию принца Мориса де Нассо наемником. Это был
неприглядный, но довольно расхожий карьерный выбор для всех молодых
небогатых аристократов этого времени, и военная служба позволила
Декарту, как он позднее признавался, посмотреть мир и завести знакомства
с новыми людьми.
Одним из таких новых людей, встреченных им в Нидерландах, был школьный учитель Исаак Беекман. Беекман известен историкам мысли своим «Дневником», найденным в его доме после смерти и поразившим первых читателей множеством необычных идей. В «Дневнике» Беекман рассказывал, как познакомился с Декартом и сразу опознал в нем большие интеллектуальные способности. В частности, Беекман отметил интерес молодого Декарта к механическому микроуровневому объяснению естественных явлений. Беекман сам пытался изобрести гипотетические вещественные параметры, которые стоят за пестротой физических феноменов, но все его догадки сводились к тому, что материя сложена из мельчайших частиц — корпускул. Формы, размеры и характер движения корпускул могут объяснить все видимые вокруг нас в большом мире явления. Например, Беекман трактовал магнетизм таким образом, что тонкие корпускулы исходят из магнита и подталкивают частицы железа в сторону магнита механическим воздействием. Такое корпускулярное учение, которое сам Беекман возводил к классическому пониманию атомов, вполне сочеталось и с его активным интересом к традиционным математическим наукам. В их число входила гидростатика и также вопрос об ускорении свободно падающих тяжелых тел. Беекман доказывал, что эти науки обладают привилегированным статусом — они помогают нам объяснить физический мир; более того, он оказался одним из первых пропагандистов «физической математики». Его склонность к механическим объяснениям, которые при этом происходили на уровне корпускул и потому были спекулятивными, во многом обязана тому, что он «стремился заглянуть за образы всех чувственных вещей». Другими словами, как и Фрэнсис Бэкон, он стремился к тому, чтобы все физические объяснения были представлены в терминах практического механического действия, отличающегося повышенной активностью, когда тела ударяют друг друга и отталкиваются друг от друга — и должны быть сведены к чувственному набору причинных свойств и отношений, которые и можно конкретно изобразить у себя в уме.
После знакомства с Беекманом в ноябре 1618 г. Декарт стал открытым приверженцем и энтузиастом его стиля философствования. «Дневник» Беекмана показывает, сколь быстро молодой философ освоил все основы и достижения физической математики. Усвоение Декартом физико-математической философии определило его научный подход на всю жизнь, одновременно поощрив его стремление систематизировать все получаемые знания — знания уже не природы, но «всего». Амбиции систематизатора видны в его самом прославленном труде «Рассуждение о методе» (1637) в сопровождении трех иллюстраций нового метода — «диоптрики», «геометрии» и «метеорологии». В 1620-х гг. Декарт постоянно жил в Париже, где сблизился с людьми сходных философских интересов (если говорить совсем просто, с теми, кто опровергал или хотя бы игнорировал Аристотеля), такими как Марен Мерсенн, Клод Мидорж и, главное, Пьер Гассенди, хотя последний появлялся в столице не так часто, как хотелось бы. Но в 1628 г. Декарт почувствовал в себе тягу к отшельнической жизни и переехал жить в Нидерланды. Он провел там много лет и выпустил и «Рассуждение о методе», и «Опыты» в издательском доме Эльзевиров, располагавшемся в знаменитом своим университетом Лейдене.
Тот самый «метод», который и прославил Декарта, представлял собой усердное стремление основать все идеи в различных науках на незыблемом фундаменте достоверности. Декарт, в отличие от Беекмана, не мог смириться с тем, что действующие причины в мире могут быть представлены только в виде догадок и гипотез; Декарт желал дать объяснения, которые не могут быть оспорены даже при всем желании. Другими словами, он настаивал на достоверности, в противоположность мнениям математической физики, и идеи он принимал только после того, как они оказывались истинными, — одного правдоподобия и тем более схожести ему было недостаточно.
Безмерные амбиции Декарта привели его к мысли поставить себя на место Аристотеля в качестве мастера всей философии. Одним из проявлений такого стремления было то, что он послал в дар несколько экземпляров «Рассуждения…» в свой родной колледж в Ля Флеш, надеясь убедить интеллектуально подкованных иезуитов ввести его труды в список преподаваемых дисциплин. Декарт показал в себе стремление заменить самых выдающихся авторитетов древности, которое уже не свести к соревнованию в духе гуманистов. В первые десятилетия XVII в. он не был одинок в устремлении к этой цели: по соседству Галилей вел яростную борьбу с аристотелианством, а Гассенди, другой французский создатель картины мира этого периода, был не менее радикален в своих построениях. Как и Декарт, Гассенди отвергал философию Аристотеля, но, в отличие от Декарта, обращал свой взгляд в сторону классической Античности, ища там примеры философского поиска. Сохранив типичное для гуманистов воззрение на древние философские авторитеты, Гассенди просто заменил философию Аристотеля на древний атомизм Эпикура, при этом попытавшись вынести за скобки атеистические возможности атомизма (сам Гассенди был католическим священником).
Секст Эмпирик говорит, что опытное знание приобретается через чувство, и потому с самого начала нельзя считать такое знание достоверным, — мы знаем, что чувства часто нас обманывают, и свидетельством этому известные всем нам зрительные иллюзии. Поэтому невозможно быть уверенным в истине чего-либо, о чем мы узнали посредством чувств, последние всегда нас могут обмануть и подвести. Заметим, что позиция Секста Эмпирика состоит не в том, что мы, как правило, обманываемся в вещах и что даже в самых обычных бытовых ситуациях мы действуем «не так». Он нуждался в другом — ему предстояло оспорить притязания догматических философов, таких как Аристотель, считавших, что они способны представить читателям наглядные доказательства философских утверждений, не уступающие по точности математическим.
Но также Секст Эмпирик говорит, что и знание, порожденное лишь человеческим умом, включая математическую дедукцию, тоже недостоверно. В последнем случае Секст разрабатывал аргументы против формальных дедуктивных доказательств, известных из великого труда Евклида «Элементы». Вообразим, говорит Секст, дедуктивное доказательство в геометрии, в котором осуществляется последовательность этапов рассуждения, так что вывод без всяких изъянов исходит из начальных предпосылок. Но ведь человеческий ум не всегда совершенен, поэтому на пути к искомому доказательству он может по ошибке принять ошибочный, случайно вторгшийся промежуточный этап за правильный и закономерный. Как можно избежать такой ошибки? Необходимо проверять доказательство несколько раз, чтобы проверить, как оно звучит, но возможно ли уследить за всяким случаем, в котором требуется доказательство? Следовательно, никто не может быть абсолютно убежден в правомочности своих доказательств. И вновь Секст ставит своей целью показать, что философы, заявляющие о надежности своих доводов, поступают не вполне законно, какими бы убедительными ни казались их утверждения. Секст защищает «воздержание от суждения» по любым вопросам.
Итак, Декарт претендовал на то, чтобы прийти на смену Аристотелю как непревзойденному философу, труды которого изучаются во всех школах Европы. Скептицизм пирроновского типа был одним из орудий, которое при успешном применении ослабляло позиции аристотелианской философии, особенно тем, что демонстрировало, что все заключения Аристотеля в большей или меньшей степени иллюзорны. Но такой радикальный скептицизм был только средством развить наступление, а Декарт хотел сделать свою собственную философию надежной. Признавая фундаментальность доводов Пиррона, он оказался в сложной ситуации. Существует ли что-то, что устоит перед натиском Пиррона на данные чувств и ума? Ведь скептицизм атакует не только частные области знания, не только вопрос о том, находится ли Земля в центре Вселенной, но ополчается на любые догматические притязания на истину.
Декарт был, как мы помним, приверженцем одного из видов естественной философии — физико-математического корпускуляризма Исаака Беекмана, который, как он был уверен, превышал все прочие виды той же философии. В то же время он стремился показать явное превосходство такой естественной философии над философией Аристотеля, доказывая, что она укоренена в той совершенной уверенности, которой не обладает аристотелизм. Его решение, впервые изложенное в «Рассуждении о методе», сводилось к убеждению читателя, что мир создан из ничего, но такие вещи, как математические величины, могут быть описаны, и причинные объяснения всех наблюдаемых феноменов могут быть даны через механические принципы, которые и вписываются в такое мировидение.
На этом основании Декарт считал, что философия природы, находящаяся в границах только операционализма, может показать себя совершенной естественной философией, в которой сойдутся все начала и концы.
Тактика Декарта памятна многим: он призвал своего читателя поразмышлять вместе и вместе открыть те высказывания, истинность которых непреложна. Такой доверительный разговор исключал чисто формальные критерии рассмотрения проблем, на которые и нападали скептики как на рискованные. Декарт не стал вступать со скептиками в прения, но употребил их подход в качестве первого источника его собственной речи: «Рассуждение» он начал с рассмотрения вопроса, как вообще можно быть уверенным в чем-либо. Он замечает, что не так трудно найти основание сомневаться в вещах, раз Пиррон и его античные коллеги нашли это основание еще в седой древности. Значит, говорит он, к вопросам познания нужно подойти с другого конца. Он говорит, что, допустим, мы взяли и отвергли все, что можно отвергнуть, как будто это все ложно, но есть ли что-то несомненное, что поставит границы самому нашему сомнению?
Декарт, руководствуясь простыми размышлениями, отвергает всю чувственную очевидность и, более того, истины математики. Но что при этом останется? Декарт говорит читателю, что он пришел к выводу, что одну вещь нельзя поставить под сомнение, даже когда сокрушишь все остальное. Эта вещь — собственное существование человека: «Я мыслю, следовательно, я существую» (je pense, donc je suis по-французски, или cogito ergo sum в латинском труде Декарта «Размышления о первой философии»). Да, эта истина последняя и несомненная — но что с ней мы будем делать? Как раз здесь мы вспоминаем о Боге. Будучи уверен, уже вместе со своим читателем, в собственном существовании, Декарт уверен и в собственном несовершенстве. Ведь совершенное существо среди прочего не может преисполниться таким числом сомнений. Понятие несовершенства — это прямая противоположность понятию совершенства, и первое понятие подразумевает наличие второго. Но откуда происходит, собственно, это понятие совершенства? Декарт заявляет, что понятие совершенства невозможно вывести из чего-либо недостаточно совершенного, потому что из ничего ничто не происходит, или, как он говорит более формально в «Размышлениях», причина не может быть меньше произведенного ею следствия. Значит, причиной совершенства не может быть «он сам», потому что он явно меньше, чем совершенное. А из этого следует, что понятие совершенства должно происходить из чего-то вне его, что совершенно. Так Декарт устанавливает необходимость существования совершенного Бога.
Далее получается, что совершенство Бога означает, что Он не будет нас вводить в заблуждение относительно воспринимаемых нами «очень ясно и отчетливо» вещей (такая уверенность в четкости нашей оптики имеет явный прототип в твердой уверенности в собственном существовании, в философии Декарта) — ведь склонность Бога обмануть нас означала бы Его несовершенство. Следовательно, ясно и отчетливо воспринимаемые идеи верны. Так Декарт опроверг философский скептицизм.
Физика, главное орудие Декарта, с трудом следовала по пятам его метафизического аргумента. Найдя должный критерий истины идей, Декарт немедленно применил его к материи. Материя и ее свойства — это центральный момент того рода доказательств, которые любил Беекман и за ним Декарт; среди всего прочего, материя почиталась инертной. Это означает, что никакой участок материи не мог начать двигаться сам по себе — материя признавалась мертвой в реальном смысле. Единственный способ заставить материю совершать работу — это воздействовать на нее любым внешним движущим агентом.
Слова, как все хорошо знают, нисколько не похожи на те вещи, которые они обозначают, хотя они и позволяют нам думать об этих вещах, притом что чаще всего мы не придаем никакого внимания звуку слов или слогов. …Почему же природа не могла создать такого знака, который позволяет нам ощущать свет, хотя бы даже этот знак не содержал в себе ничего, что сходно с данными этого ощущения. Разве не для того же природа создала смех и слезы, чтобы мы могли прочитывать радость и печаль на лицах у людей.
Как мы видим, Декарт пытается доказать, что звуки слов возбуждают определенные движения в нашем сенсорном аппарате и тем самым создают в нашем уме те идеи, которые мы научились ассоциировать с этими частными движениями. Подобным образом, говорит Декарт, наше чувство света может быть описано как результирующее некоторых движений, создаваемых в наших глазах, которые ум ощущает сходным образом вне всякой зависимости от реальной природы причиняющего их агента. Затем Декарт несколько отступает от этих физиологически оформленных доводов и дает другой, более прямой пример различия между нашими чувствами и стоящей за ними реальностью. Он говорит, что чувство осязания — самое непосредственное из всех, но даже здесь все усвоенные нами уроки природы свидетельствуют, что чувство не обязательно возвещает о реальном качестве вещей, существующем помимо нашей воли. Так, перо щекочет нас, но можно ли сказать, что перо заключает в себе такое свойство, как щекотка? Декарт выдвигает приведенные доводы о сходстве или несходстве предмета и ощущения от него, чтобы произвести формальное различие между разговором о качестве как о том, что мы ощущаем, и качестве как о свойстве ощущаемой нами вещи. Ведь Декарт хочет говорить о качествах (прежде всего ему задали вопрос о реальности света) как о том, что на самом деле — свойство движения, или стимул к движению материальных тел.
Так как настоящей целью Декарта было подвести серьезное философское основание под свой физикоматематический корпускуляризм, он в указанном небольшом труде сразу переходит от «ясных и отчетливых идей» и от Бога, обеспечивающего их истину, к природе материи и показывает, что материя обладает теми свойствами, и только теми свойствами, которые способна постигать и обсуждать физика, предпочитаемая лично Декартом. Ощутив скорое торжество своей физики, Декарт заявил, что только она являет собой сжатую естественную философию, в принципе способную объяснить что угодно. Что есть материя? Это просто ясная и отчетливая идея, которую мы имеем по поводу материального тела в его пространственной протяженности, — подумай о теле, и ты можешь представить его особый цвет, особую форму, особую температуру или особый запах, но твоя идея этого тела не может покончить с пониманием, что это тело протяженно в пространстве. Получается, что это единственная ясная и четкая идея, которую мы имеем об этом теле, и, значит, единственное истинное суждение о природе тела — это то, что оно обладает геометрической протяженностью, которая только и позволяет нам утверждать, что тело реально. Или, если говорить языком Аристотеля, который сам Декарт употреблять избегал, геометрическая протяженность есть сущность материи.
В своем «Рассуждении» Декарт просто обводит контур той физики, которую он уже развивал в том трактате. Полная публикация его доводов состоялась только в 1641 г. с выходом «Размышлений», где и были раскрыты метафизические основания его позиции. В 1644 г. вышли «Принципы философии» как расширенная и систематизированная версия того малого трактата «Мир». Чтобы понять, как Декарт конструирует мир, нам нужно обратиться к тому описанию устройства мира, которое дано в этих двух работах разного времени.
В обоих уже упомянутых трудах, «Мир» и «Принципы философии», Декарт рассказывает о творении и развитии воображаемого мира. Существовали богословские трудности с догматическим представлением данных по реальному миру, тогда как со времени Декарта нужно учитывать и постепенность возникновения данных, чтобы мир состоялся как реальный. Декарт принимает мнимое предположение, что говорить о генезисе мира — это басня, нужно рассуждать о том, как мог возникнуть тот мир, в котором мы сейчас живем. А лучше сказать, нам нужно признать, что реальный мир был создан Богом таким, каким он известен нам. Такая предпосылка требует говорить о свойствах материи как о выводимых из ее фундаментального определения: Декарт начинает с недифференцированной и безграничной протяженности, с чистой пространственности, которая тождественна недифференцированной материи. Конечно, мир, в котором ничего не происходит, неинтересен, потому что в нем не могут возникнуть никакие индивидуальные объекты. Поэтому Бог решил внести в этот континуум движение.
Начальное волнение вовлекло в себя все, что было возможно. Так как не существует качественного различия между одной и другой областью пространства/материи, то Декарт доказывает, что есть только один вид различия между отдельными участками — тот, который является результатом передвижения одних вещей относительно других. Более того, Декарт говорит и о типичных видах движения, которые начали проявляться при таких обстоятельствах. Так как материя — то же самое, что и пространство, она не способна к сжатию. Даже если ты сжимаешь тело, как кусок материи, давя на него, и делаешь его меньше, скажем, уменьшая в размере мяч, ты оставляешь вокруг него ту залежь пространства, которая как раз равна высвобожденному объему. Сжатое тело будет иметь меньше материи, потому что будет занимать меньшее пространство, но потерянная им материя будет существовать как «шелуха» пространства, оставшегося после сжатия.
Так как материю невозможно сжать, движение любого материального тела всегда будет требовать, чтобы другое, прилегающее тело сбилось с пути. Такая прилегающая порция материи должна будет, в свою очередь, испытывать давление другого сбившегося тела, и так далее. Так как мы не хотим представлять бесконечную цепочку тел, которые выстроились друг за другом, то, говорит Декарт, лучше представить такое преемство тел как круговое, вроде движения воды в водовороте.
Такое вихревое движение было главным понятием картезианской физики. Оно также сразу же непосредственно и эмпирически входило в ту картину мира, которую Декарт создавал философскими средствами. Тихо Браге отверг небесные сферы как физическую реальность и сказал, что планеты просто движутся по своим орбитам; то же самое сделал и Кеплер. Но Тихо Браге не считал, что замена понятия сферы понятием орбиты требует нового физического объяснения движения планет, тогда как Кеплер предположил особую динамику, более нигде не встречающуюся, которая и ведет планеты вокруг Солнца. Декарт проявил в этом отношении больше интуиции и постарался изменить сами физические представления: круговращение жидкой материи вокруг Солнца как центра несет в себе планеты, подобно щепкам в водовороте.
Прежде чем перейти к деталям физических объяснений Декарта, нам следует уяснить для себя когнитивный статус его концепции миросистемы — какого рода знание при этом производится? Будет ли это гипотетическое знание реального мира или знание только наших воображаемых конструкций? Будет ли это знание стоять на таких неоспоримых основаниях, что оно непременно будет отвечать способу действительного существования нашего мира просто потому, что наш мир может быть только таким и не может быть другим? Декарт отвечает на этот вопрос в соответствии со своей начальной установкой: только физико-математические объяснения могут считаться объяснениями в полном смысле:
Единственные начала, которые я принимаю и требую в физике, — это начала геометрии и чистой математики: они объясняют все естественные феномены и позволяют нам получить по ходу рассмотрения феноменов надежные доказательства.
Далее Декарт решает объяснить, что он имеет в виду под «математическим» характером своих доказательств. И вновь оказывается, что этот характер напрямую обязан его пониманию материи:
Я сразу признаюсь, что не допускаю никакой материи в телесных вещах, кроме той, которую геометры называют количеством, и берут в качестве объекта своих доказательств, прилагая к ней все свои понятия разделения, формы и движения. Более того, мое видение материи не вмещает в себя ничего, кроме разделения, формы и движения, и, исходя из этого, я провозглашаю истинным только то, что выводится из несомненных общих понятий с такой убедительностью, что это можно считать математическими доказательствами. А так как все естественные явления могут быть объяснены таким способом, который мы еще проясним в последующем, я не думаю, что в физике можно допускать или желать каких-либо еще начал.
Другими словами, Декарт говорит о физических вещах как о «математических», описывая их только ясными и звучными математическими доказательствами и ни разу не отсылая к тому, что геометры не могли бы включить в свою систему доказательств. Так обстоит дело, потому что Декарт в качестве физических явлений признает только поведение математически определяемой материи — никаких других явлений не существует.
Но на самом деле мир не сводится к совокупности физико-математических явлений. Как мы говорили в первом параграфе этой главы, важной предварительной ступенью его аргументации было соотнести воспринимаемые нами качества и качества как свойства, заложенные в физических телах. Декарту оставалось только, чтобы сделать свою картину мира убедительной, перебрать большое число качественных характеристик вещей, из которых по большей части и составлен наш опыт восприятия мира — цвет, вкус, запах, звук и т.д., и переместить их из внешнего физического мира в наш человеческий аппарат восприятия. Теперь он мог утверждать, что корреляты этих качеств во внешнем мире не имеют никакого сходства с соответствующим нашим опытом (разве что сходство оказывается строго математическим, как в случае формы или размера тела). Тем самым Декарт открыл себе широкую дорогу для объяснения материального опыта: скажем, различие цветов он определял как различие степеней вращения предполагаемых мельчайших материальных шариков, которые и передают давление, воспринимаемое нашими глазами и ощущаемое потом нашим умом как цвет.
Исходя из своих знаний в области медицины, Декарт написал трактат «О страстях души». Вполне в духе своего времени, это была одна из типовых тем медицинских сочинений. Его книга, вышедшая в 1649 г., предварялась пространным письмом Декарта своей высокопоставленной покровительнице, принцессе Элизабет Богемской, в котором Декарт дает общие медицинские советы августейшей ревнительнице новой философии. Элизабет, при всем восхищении умом Декарта, была жестким критиком его философии, и Декарт, продолжая философскую дискуссию, одновременно давал советы принцессе, как медицинскими средствами можно победить депрессию. Такое наложение тем позволило Декарту развить систематическое изучение соотношения между состоянием тела и аффектами ума. Он говорил, что «страсти души» — это способы, каковыми душа/ум пассивно аффицируется внешними телесными условиями, в противоположность активному контролю над телом усилием воли. Декарт подчеркивал, что все эффекты страстей можно привести к лучшему, если описать эмоции в физиологических терминах и посмотреть, как можно улучшить общий физиологический статус. А человеческое тело, в котором и происходят эти вещи, вполне может быть понято в механическом ключе.
Мертвая материя, приведенная в движение изначальным воздействием Бога, и исчерпывала все содержание естественной философии Декарта и того мира, к которому она отсылала. Но эта естественная философия состоялась только благодаря отнесению всех прочих аспектов физического мира на счет не соответствующих действительности впечатлений «мыслящей вещи».
Естественная философия Декарта последовательно обращается к интуициям, которые выводятся из общего опыта практического участия в жизни окружающего мира. В своих физических трудах Декарт приводит многочисленные примеры повседневного опыта, чтобы проиллюстрировать и сделать правдоподобными те механизмы, плоды высокого воображения, которые служат для него объяснениями природных явлений, крайне далеких, на наш взгляд, от механицизма. Так, механическими в мире Декарта стали свет и цвет: в «Диоптрике» они были сведены к давлению на среду и к степени круговращения тончайших материальных шариков. В картине мира, изложенной в начале 1630-х гг. в трактате «Мир», Декарт отвел центральное место зримости феноменов: полное название его труда звучит как «Мир, или Трактат о свете» (Le monde, ou Le traité de la lumière). Рассуждая о природе света, Декарт обсуждает устройство самих наших чувств. Декарт стремился выстроить картину мира вокруг поведения света и полностью обосновать в этой картине мира свое понимание материи и движения, а значит, ему нужно было объяснить, каким образом материя движется так, что производит свет. Он начинает убеждать читателя, что свет можно описать, имея в виду только вещи, которые не обладают никакими свойствами свечения; а потом проводит структурную параллель между поведением света, выявляемым в ходе таких опытов, и независимым поведением материальных тел, которое только и можно концептуализировать.
Чтобы подкрепить свои воззрения примерами, Декарт проводит
механические аналогии на протяжении всего трактата «Мир»; но,
несомненно, пример из более поздней «Диоптрики» иллюстрирует для нас его
стиль рассуждения лучше всего. Декарт пытается уверить читателя, что
зрение происходит тем же образом, каким происходит ощупывание мира
слепцом с помощью трости, — в обоих случаях перед нами давления, только
зрячий употребляет для этого глаз — и ум воспринимает вовсе не некий
мнимый свет, а реальное давление. Видение предмета достигается благодаря
тому, что объект продуцирует давление вокруг себя по всем направлениям.
Декарт употребляет здесь другую аналогию, бочку, заполненную до краев
виноградными гроздьями. Тяжесть жидкости, заполнившей промежутки между
виноградинами, оказывает давление на стенки бочки, и в результате можно
сказать, что в механическом воздействии принимает участие весь объем
жидкости. Общее воздействие всех частей жидкости на поверхности
распределяется равно на все стенки сосуда: таким образом, все частицы
жидкости объединяются, чтобы давить на каждый самый мелкий участок
стены. Нетривиальность подхода Декарта состоит в том, что он описывает
воздействие света в том же стиле, что и давление вина на стенки сосуда, —
свет действует по прямым линиям, исходящим из яркого тела (Солнца) по
всем направлениям — и здесь нужно говорить о тенденции к движению, а не
об актуальном движении. Эта тенденция становится актуальной, когда
передается через материальный медиум, занимающий пространство между
нашими глазами и источником света, — точно так же, как вино будет
стекать благодаря передаче движения через само тело вина. Но и это
движение нельзя назвать в полном смысле актуальным, потому что, как
показывает тот же пример с вином, явление будет наблюдаться нами только
тогда, когда начнется движение извне. Так, давление вина мы можем
обнаружить, если проделаем отверстие в каком-либо месте ближе к дну
бочки, — вино захлещет наружу независимо от того, где именно было
проделано отверстие: тем самым доказано, что тенденция к движению
одновременно воздействует на множество мест. Итак, хотя тела и не могут
одновременно актуально двигаться по множеству направлений, они могут
делать это в тенденции.
«Диоптрика» Декарта занимает особое место среди сочинений философа: множество аналогий проводится в этой книге несогласованно и без уточнений. Кажется, Декарт в этой книге даже не собирался представить читателю непротиворечивое и бесспорное объяснение поведения света и причин такого поведения. Но дело всего лишь в том, что текст был адресован не широкому читателю, а только специалистам — мастерам, изготовлявшим высокоточные линзы. Декарт хотел дать руководство, каким образом можно изготовить линзы, которые не будут давать искажений. Для этого линзы должны фокусировать весь свет, который проходит через них от какого-то источника света, в одной точке (фокусе), а не размазывать его в зависимости от того, в какой из частей линзы произошло преломление. Начав с общего рассуждения о поведении света при передаче, отражении и преломлении, Декарт снабжает данные характеристики самыми различными аналогиями, которые не столько подтверждают правомочность его идей, сколько подкупают своей похожестью. Декарт объясняет читателю, рассказав ему о вычислении угла преломления как синуса (это было первое появление в печати математического закона преломления света), как можно самому делать шлифовальный аппарат для линз, который сможет закруглять поверхность так, чтобы линзы не производили искажений изображения. Читатель книги Декарта — ремесленник, которому и заказывают точные линзы, а не философ, которого интересует только, истинно или неистинно то, о чем говорит Декарт. Практические операционалистские требования этого оптического трактата оказываются превыше всего, а те разделы естественной философии, которые образуют их подложку, пропускаются мимо внимания.
Отчасти это объясняется тем, что труды, которые последовали за «Рассуждением о методе», скорее демонстрировали возможности его новой философии, чем служили ее дальнейшему утверждению как теории.
Я решил, что мне больше подходит выбирать отдельные предметы, которые, не будучи слишком запутанными и не обязывая меня употреблять из моих принципов больше, чем я желал, позволят мне показать с достаточной ясностью, что я могу достичь в науках, а чего не могу.
Тем не менее Декарт употреблял физические аналогии по большей части в своих формальных построениях, а не при иллюстрации своих научных достижений. В труде «Мир» (который был сразу подготовлен автором к публикации), в «Началах философии» и других трудах с помощью аналогий из повседневного опыта объяснялись и удостоверялись философские положения, а не их практическая проекция в науке.
Например, в трактате «Мир» Декарт, обосновывая возможность кругового движения в мире, полностью заполненном не допускающей сжатия материей, предлагает читателю представить
движение рыб в запруде: если они не слишком приближаются к водной поверхности, они ее совершенно не возмущают, даже если проносятся под ней на большой скорости. Из этого с большой ясностью следует, что, когда они толкают воду перед собой, они не передают толчок всей воде в пруду без разбора, но толкают только ту воду, которая может наилучшим образом усовершить круг их движения, заняв освобожденное ими место.
В другом месте этого же трактата Декарт проводит аналогии, близкие к «Диоптрике», когда объясняет передачу света от Солнца по всем направлениям. Декарт представляет небо как сложенное изначально из мельчайших круглых частиц твердой материи, которые все соприкасаются друг с другом, наподобие гальки в тазе. Эти круглые частицы, которые Декарт называет «вторым элементом», сообщают то давление, которое мы и называем светом. Декарт объясняет, каким образом лучи света расходятся по прямым линиям, несмотря на то что массивы второго элемента вовсе не выстроены линейно. Он употребляет пример витой палочки. Если опереть ее о землю и надавить сверху, то рука ощутит давление, передаваемое по прямому вектору, хотя в самой палочке нет ни одного прямого участка. И поэтому, хотя действие света, иначе говоря — его тенденция движения, передается через косную материю второго элемента, свет всегда движется по прямой линии, несмотря на всю нерегулярность размещения круглых частиц.
Декарт не стеснялся точно так же обходиться и с самыми фундаментальными принципами своей физики. Считая их фундаментальными, он выводил их из его заранее уже установленной метафизики, но тем не менее он хотел убедить своего читателя иллюстрациями знакомых ему вещей, которые могут встроить абстрактные физические принципы в область повседневного опыта. Так, один из основополагающих «законов природы» в его наиболее теоретическом трактате «Начала философии» гласит: «Всякое движение само по себе прямолинейно; и поэтому любое тело, движущееся по кругу, всегда стремится отдалиться от центра, который оно описывает в своем круговом движении». Изложение этого закона потребовало приложить изображение руки, размахивающей перевязью с камнем. «Допустим, когда камень A перекатывается в перевязи EA и описывает круг ABF, в тот момент, когда он находится в точке А, он стремится двигаться по касательной круга в сторону С». Так происходит потому, что мы не можем ухватить умом саму динамику кругового движения, но, если мы зафиксируемся на любой отдельной точке (точке А), мы увидим в этой точке прямолинейное стремление к С. «Более того, как подтверждает опыт, если камень выпадет из перевязи, он продолжит движение не в сторону В, но в сторону С» (см. рис. 19).
Законы и принципы Декарта подразумевают частое и неизбежное
обращение к урокам повседневного опыта, и их изложение поэтому не
сводится к обоснованию и дедуцированию из формальных определений и
формализованных рассуждений. Декарт включал в свои расчеты законы,
направляющие движение материи, и другие законы, включающие, скажем,
столкновение двух тел и последующее их движение. Метафизический принцип,
на котором он основывал свои законы столкновения, выражался в том, что
Бог сохраняет общую сумму всех движений, внесенных Им в мир. Тем не
менее такой общий принцип не оторвал Декарта от ссылок, открытых или
скрытых, на повседневные интуиции, касающиеся поведения материальных
тел. Итак, Декарт не основывал истину законов природы на чистом
сознании, отрешенном от всего материального, он привлекал ресурсы
знаний, извлеченных из повседневного опыта.
Все планеты, включая Землю, обращаются вокруг Солнца, увлеченные
солнечным вихрем. Существует и бесчисленное множество других вселенских
вихрей: всякая звезда, которую мы видим на небе, как считает Декарт, —
это Солнце в центре своего собственного вихря. Идея о том, что звезды —
это те же Солнца и что в пустом (и скорее всего, бесконечном)
пространстве рассеяно множество миров, не была новой, — но она отлично
согласовывалась с представлением Декарта о пространстве как о чистой
протяженности. Если не говорить о классических прецедентах, то можно
вспомнить о предположениях католического кардинала Николая Кузанского
(XV в.) или, если говорить о более близком к Декарту времени, о
знаменитом еретике Джордано Бруно, казненном в Риме на костре за свои
неправоверные воззрения на Святую Троицу. В самые антиклерикальные
времена, особенно в XIX в., Бруно часто изображался, как и Галилей,
жертвой католического антиинтеллектуализма, и ошибочно говорили, что его
осудили за нетрадиционную космологию.
В любом случае Декарт нисколько не смущался тем, что в его идеях о протяженности Вселенной или о природе звезд могут быть заключены потенциально еретические воззрения. Единственное, что его занимало (и заставило воздержаться в 1633 г. от публикации трактата «Мир»), была заявленная во время суда над Галилеем неправоверность учения о движении Земли. Поэтому Декарт опубликовал «Начала философии», содержащие более разработанную версию той же картины мира, что представлена и в трактате «Мир», только после того, как он нашел способ не говорить о движении Земли, не идя на компромисс в своей космологии. Его трюк состоял в том, что он заявил об относительности любого движения.
В аристотелевском универсуме все имело свое место. Существовало различие между разными «местами», которое и отображалось в разности естественных движений вещей. Центр сферического универсума и был тем единственным во Вселенной местом, по отношению к которому и возможно было охарактеризовать движение — направлено ли оно к центру, от центра или вокруг центра. Но универсум Декарта был построен как математический универсум и как таковой был построен в пространстве, определяемом геометрией Евклида. В версии Декарта геометрический мир определялся великой и длительной математической инновацией его собственного изготовления, позднее получившей известность как аналитическая геометрия. Первая публикация по этому вопросу состоялась в работе «Геометрия», представлявшей собой приложение к его «Рассуждению о методе» (1637). Новация Декарта заключалась в том, что он представил все геометрические фигуры алгебраически: кривая или объемное тело могли быть описаны через местоположение линий или поверхностей относительно трех осей, идущих под прямыми углами друг к другу, эти оси Декарт обозначил буквами x, y, z. Так, круг радиусом r может быть представлен как кривая на плоскости xOy, определяемая уравнением x2 + y2 = r2; круг представляется как имеющий центр в исходной точке, той точке, в которой пересекаются оси x и y.
Понимание Декартом неограниченно протяженного пространства, образующего космос, следует тому же образцу — это пространство, которое можно представить как пространство трех осей координат, причем начальная точка этих координат может оказаться где угодно. Вот почему космос Декарта, в отличие от космоса Аристотеля, не имеет абсолютных характеристик — мы помним, что в космосе Аристотеля центр универсума и всех тех осей, вокруг которых вращаются небеса, имеет вполне определенную и неизменную позицию. Движение в универсуме Декарта было реальным, но оно не было абсолютным, то есть тем, что может быть измерено по отношению к единственной в своем роде «рамке» соотнесения. Напротив, Декарт определял движение тела по отношению только к той материи, через которую проходит это тело. Движение, как он писал в «Началах философии», представляет собой «перенесение одной части материи, иначе говоря, одного тела, из близости к одним телам, которые непосредственно с ним соприкасаются и которые мы воспринимаем как неподвижные, в близость к другим телам». При таких исходных посылках утверждать неподвижность Земли можно было с такой же легкостью, как и утверждать подвижность Земли: это утверждение вполне оформлено в III части «Начал»:
Так как мы видим, что Земля не поддерживается колоннами и не висит в воздухе на тросах, но окружена со всех сторон весьма текучим воздухом, мы можем предположить, что она покоится и не имеет вложенной в нее склонности к движению, раз мы не можем усмотреть в ней таких устремлений. Тем не менее мы не должны в то же самое время полагать, что это удерживает ее от того, чтобы нестись вместе с небом или следовать движению неба, и что она не сдвинется — точно так же, как челнок, который пусть и не движим ветром или веслами, но, не будучи удерживаем якорями, окажется в конце концов посреди океана, ведь так случается, что его незаметно уносит вдаль от берегов огромная масса воды.
Тонкость теологии Декарта дополнялась тонкостью его физики. Ни то ни другое не давало повода обвинить его в том, что он учит о движении Земли.
Любой ответ на этот вопрос потребует длительных выкладок, поэтому сначала попытаемся обозначить основные факторы. Прежде всего Декарт определял свою задачу как включение в рассмотрение по возможности всех объектов, включая те специфические моменты и явления, которые обсуждал Аристотель и его позднейшие интерпретаторы. Это были вопросы, относящиеся к ведению философии и естественной философии, с которыми тогдашние образованные люди знакомились еще на скамье коллегиума или университета, читая входящие в программу тексты. Декарт стремился сменить Аристотеля в качестве высочайшего философского авторитета, при этом не разрушая той образовательной структуры, для которой Аристотель и был ориентиром в построении программ. Поэтому, скажем, где Аристотель объяснял падение тяжелых тел со ссылкой на конечную причину, указывая на наличие в этих телах земли как элемента и на стремление земли быть в центре универсума, там Декарт тоже объяснял падение действием сил. Другое дело, что объяснение Декарта включало в себя и представление о вихреобразном движении, из-за чего второй элемент и стал вращаться вокруг Земли, которую и образовало средоточие третьего элемента. Он описывал, как центробежная тенденция вращения второго элемента на очередном изгибе привела к центростремительности третьего элемента. «Метеорология», третье приложение к «Рассуждению о методе», воспроизводит по набору тем стандартные иезуитские комментарии конца XVI в. на одноименный трактат Аристотеля — эти пособия употреблялись в таких иезуитских колледжах, как Ля Флеш. Конечно, притязания Декарта заменить Аристотеля в школах на свои труды во многом не удались, во всяком случае в краткосрочной перспективе, но его подход означал, что люди, получившие образование в этих институтах, станут весьма восприимчивы к его идеям.
Но кроме сходства построений Декарта с традиционными представлениями существовали и резкие отличия от них. Декарт представил картину мира, в которой действовала физика, отличная от физики натурфилософоваристотеликов. Картина мира Декарта подразумевает другой способ производства объяснений, чем картина мира Аристотеля. Механические объяснения, которые выдвигает Декарт, основаны на метафизическом постоянстве природы и определенности поведения материи. Но сам Декарт признавался, что, как бы ни были щедры объяснительные принципы, все равно остается проблема при объяснении специфических феноменов — что воображение наше ограниченно. Выбор правильного объяснения среди возможных объяснений становился тогда вопросом эмпирическим, и все множество объяснений признавалось неспособным превзойти гипотетическое. Простота в измышлении все новых и новых объяснений была усилена готовностью Декарта предполагать существование мельчайших частиц (составляющих третий элемент) неопределенной формы и неопределенного размера, с которыми можно делать все, что угодно. Так, он объяснял магнетизм, считая, что существуют спиральные частицы, вьющиеся вокруг полюсов магнита и проходящие через невидимые глубокие отверстия в металле, чтобы потом своим возвратным движением подтолкнуть его в сторону магнита — и различие между двумя полюсами магнита он объяснял различной закрученностью частиц — по часовой стрелке или против часовой стрелки. А в «Метеорологии» Декарт объясняет, почему морская соль имеет такой резкий вкус:
Не стоит удивляться, что частицы соли отличаются острым и пронизывающим вкусом, который весьма отличает соленую воду от пресной: так как слишком тонкая материя, в которой они содержатся, не может их сдержать, они резко прорываются в поры языка и таким образом проникают достаточно глубоко, чтобы вызывать раздражение, тогда как частицы, содержащиеся в свежей воде, легко связанные, спокойно текут по поверхности языка и с трудом могут быть ощутимы на вкус.
Атомизм Пьера Гассенди исходил из очень похожего общего подхода к объяснению частных явлений, предполагая существование атомов с различными характеристиками, с такими, какие нужны для этого явления. При таком широчайшем наборе возможностей неудивительно, что стиль объяснений оказывался всегда удачным и всегда приводил к желаемым физико-математическим результатам.
Такой корпускуляризм самого общего рода, в котором естественный философ по своей прихоти говорил об им самим изобретенных частицах, появляется во множестве трудов начиная с середины XVII в. Одним из самых влиятельных трудов такого рода был труд Уолтера Чарльтона, вышедший по-английски в 1654 г. и называвшийся весьма претенциозно: «Философия эпикуро-гассендочарльтонианская». С воодушевлением прибегать к «корпускулам» для объяснения любых естественных явлений, прежде всего земных, было нормой для этого прагматического подхода, который смог освоить отдельные положения Декарта, но которому оказались не по плечу добросовестность и систематичность Декарта. Исключением было серьезное усвоение философии Декарта Робертом Бойлем, с начала 1650-х гг. Бойль изобрел термин «механическая философия» для обозначения всех корпускулярно-механических объяснений, независимо от метафизических предпосылок и следствий, как, скажем, расхождение между Декартом и Гассенди по вопросу о существовании действительного вакуума (Гассенди допускал существование совершенно пустого пространства). Бойль, как и Гассенди, говорил о гипотетическом статусе любых объяснений и, значит, не разделял оптимизма Декарта относительно их реального статуса.
Одним из таких новых людей, встреченных им в Нидерландах, был школьный учитель Исаак Беекман. Беекман известен историкам мысли своим «Дневником», найденным в его доме после смерти и поразившим первых читателей множеством необычных идей. В «Дневнике» Беекман рассказывал, как познакомился с Декартом и сразу опознал в нем большие интеллектуальные способности. В частности, Беекман отметил интерес молодого Декарта к механическому микроуровневому объяснению естественных явлений. Беекман сам пытался изобрести гипотетические вещественные параметры, которые стоят за пестротой физических феноменов, но все его догадки сводились к тому, что материя сложена из мельчайших частиц — корпускул. Формы, размеры и характер движения корпускул могут объяснить все видимые вокруг нас в большом мире явления. Например, Беекман трактовал магнетизм таким образом, что тонкие корпускулы исходят из магнита и подталкивают частицы железа в сторону магнита механическим воздействием. Такое корпускулярное учение, которое сам Беекман возводил к классическому пониманию атомов, вполне сочеталось и с его активным интересом к традиционным математическим наукам. В их число входила гидростатика и также вопрос об ускорении свободно падающих тяжелых тел. Беекман доказывал, что эти науки обладают привилегированным статусом — они помогают нам объяснить физический мир; более того, он оказался одним из первых пропагандистов «физической математики». Его склонность к механическим объяснениям, которые при этом происходили на уровне корпускул и потому были спекулятивными, во многом обязана тому, что он «стремился заглянуть за образы всех чувственных вещей». Другими словами, как и Фрэнсис Бэкон, он стремился к тому, чтобы все физические объяснения были представлены в терминах практического механического действия, отличающегося повышенной активностью, когда тела ударяют друг друга и отталкиваются друг от друга — и должны быть сведены к чувственному набору причинных свойств и отношений, которые и можно конкретно изобразить у себя в уме.
После знакомства с Беекманом в ноябре 1618 г. Декарт стал открытым приверженцем и энтузиастом его стиля философствования. «Дневник» Беекмана показывает, сколь быстро молодой философ освоил все основы и достижения физической математики. Усвоение Декартом физико-математической философии определило его научный подход на всю жизнь, одновременно поощрив его стремление систематизировать все получаемые знания — знания уже не природы, но «всего». Амбиции систематизатора видны в его самом прославленном труде «Рассуждение о методе» (1637) в сопровождении трех иллюстраций нового метода — «диоптрики», «геометрии» и «метеорологии». В 1620-х гг. Декарт постоянно жил в Париже, где сблизился с людьми сходных философских интересов (если говорить совсем просто, с теми, кто опровергал или хотя бы игнорировал Аристотеля), такими как Марен Мерсенн, Клод Мидорж и, главное, Пьер Гассенди, хотя последний появлялся в столице не так часто, как хотелось бы. Но в 1628 г. Декарт почувствовал в себе тягу к отшельнической жизни и переехал жить в Нидерланды. Он провел там много лет и выпустил и «Рассуждение о методе», и «Опыты» в издательском доме Эльзевиров, располагавшемся в знаменитом своим университетом Лейдене.
Тот самый «метод», который и прославил Декарта, представлял собой усердное стремление основать все идеи в различных науках на незыблемом фундаменте достоверности. Декарт, в отличие от Беекмана, не мог смириться с тем, что действующие причины в мире могут быть представлены только в виде догадок и гипотез; Декарт желал дать объяснения, которые не могут быть оспорены даже при всем желании. Другими словами, он настаивал на достоверности, в противоположность мнениям математической физики, и идеи он принимал только после того, как они оказывались истинными, — одного правдоподобия и тем более схожести ему было недостаточно.
Безмерные амбиции Декарта привели его к мысли поставить себя на место Аристотеля в качестве мастера всей философии. Одним из проявлений такого стремления было то, что он послал в дар несколько экземпляров «Рассуждения…» в свой родной колледж в Ля Флеш, надеясь убедить интеллектуально подкованных иезуитов ввести его труды в список преподаваемых дисциплин. Декарт показал в себе стремление заменить самых выдающихся авторитетов древности, которое уже не свести к соревнованию в духе гуманистов. В первые десятилетия XVII в. он не был одинок в устремлении к этой цели: по соседству Галилей вел яростную борьбу с аристотелианством, а Гассенди, другой французский создатель картины мира этого периода, был не менее радикален в своих построениях. Как и Декарт, Гассенди отвергал философию Аристотеля, но, в отличие от Декарта, обращал свой взгляд в сторону классической Античности, ища там примеры философского поиска. Сохранив типичное для гуманистов воззрение на древние философские авторитеты, Гассенди просто заменил философию Аристотеля на древний атомизм Эпикура, при этом попытавшись вынести за скобки атеистические возможности атомизма (сам Гассенди был католическим священником).
Подход Декарта, в котором античные
авторитеты отвергались полностью, представлял собой значительное
отступление от обычных культурных норм.
Достижение совершенной философской уверенности было для Декарта не
просто предметом вожделения. Нападки на школьный аристотелизм,
участившиеся в начале XVII в., вооружили «новых» ученых большим набором
полемических аргументов. Самым острым боевым оружием, которое к тому же
было по руке каждому, оказался во Франции философский скептицизм. Мы
вновь видим античные истоки тогдашней мысли: древнегреческий скептицизм
создал все ключевые аргументы, с такой живостью воспринятые во второй
половине XVI — начале XVII в. Главным античным памятником, в котором
скептицизм нашел свое окончательное выражение, было собрание трудов
позднеантичного ученого Секста Эмпирика (вторая половина II в. н.э.).
Его позиция, известная как пирронизм (по предполагаемому основателю
систематического скептицизма, Пиррону из Элиды), была совершенно
деструктивной. Секст Эмпирик развил множество типичных для скептиков
аргументов против достоверности какого-либо вида знания. Его аргументы
направлены как против опытного, так и против отвлеченного знания.
Секст Эмпирик говорит, что опытное знание приобретается через чувство, и потому с самого начала нельзя считать такое знание достоверным, — мы знаем, что чувства часто нас обманывают, и свидетельством этому известные всем нам зрительные иллюзии. Поэтому невозможно быть уверенным в истине чего-либо, о чем мы узнали посредством чувств, последние всегда нас могут обмануть и подвести. Заметим, что позиция Секста Эмпирика состоит не в том, что мы, как правило, обманываемся в вещах и что даже в самых обычных бытовых ситуациях мы действуем «не так». Он нуждался в другом — ему предстояло оспорить притязания догматических философов, таких как Аристотель, считавших, что они способны представить читателям наглядные доказательства философских утверждений, не уступающие по точности математическим.
Но также Секст Эмпирик говорит, что и знание, порожденное лишь человеческим умом, включая математическую дедукцию, тоже недостоверно. В последнем случае Секст разрабатывал аргументы против формальных дедуктивных доказательств, известных из великого труда Евклида «Элементы». Вообразим, говорит Секст, дедуктивное доказательство в геометрии, в котором осуществляется последовательность этапов рассуждения, так что вывод без всяких изъянов исходит из начальных предпосылок. Но ведь человеческий ум не всегда совершенен, поэтому на пути к искомому доказательству он может по ошибке принять ошибочный, случайно вторгшийся промежуточный этап за правильный и закономерный. Как можно избежать такой ошибки? Необходимо проверять доказательство несколько раз, чтобы проверить, как оно звучит, но возможно ли уследить за всяким случаем, в котором требуется доказательство? Следовательно, никто не может быть абсолютно убежден в правомочности своих доказательств. И вновь Секст ставит своей целью показать, что философы, заявляющие о надежности своих доводов, поступают не вполне законно, какими бы убедительными ни казались их утверждения. Секст защищает «воздержание от суждения» по любым вопросам.
Итак, Декарт претендовал на то, чтобы прийти на смену Аристотелю как непревзойденному философу, труды которого изучаются во всех школах Европы. Скептицизм пирроновского типа был одним из орудий, которое при успешном применении ослабляло позиции аристотелианской философии, особенно тем, что демонстрировало, что все заключения Аристотеля в большей или меньшей степени иллюзорны. Но такой радикальный скептицизм был только средством развить наступление, а Декарт хотел сделать свою собственную философию надежной. Признавая фундаментальность доводов Пиррона, он оказался в сложной ситуации. Существует ли что-то, что устоит перед натиском Пиррона на данные чувств и ума? Ведь скептицизм атакует не только частные области знания, не только вопрос о том, находится ли Земля в центре Вселенной, но ополчается на любые догматические притязания на истину.
Декарт был, как мы помним, приверженцем одного из видов естественной философии — физико-математического корпускуляризма Исаака Беекмана, который, как он был уверен, превышал все прочие виды той же философии. В то же время он стремился показать явное превосходство такой естественной философии над философией Аристотеля, доказывая, что она укоренена в той совершенной уверенности, которой не обладает аристотелизм. Его решение, впервые изложенное в «Рассуждении о методе», сводилось к убеждению читателя, что мир создан из ничего, но такие вещи, как математические величины, могут быть описаны, и причинные объяснения всех наблюдаемых феноменов могут быть даны через механические принципы, которые и вписываются в такое мировидение.
На этом основании Декарт считал, что философия природы, находящаяся в границах только операционализма, может показать себя совершенной естественной философией, в которой сойдутся все начала и концы.
Если проникнуть в ум Бога
Без идеи Бога великий проект Декарта не состоялся бы. Декарт должен был преодолеть пирронический скептицизм, чтобы обрести уверенность и в составе мира, и в возможности говорить о нем. Как мы уже видели, опровергнуть пирронизм было почти невозможно — доводы античного скепсиса были столь необоримы, что ломали любые возражения еще на подступах. Декарт пошел другим путем — он стал убеждать своего читателя в том, что его отдельные утверждения являются истинными.Тактика Декарта памятна многим: он призвал своего читателя поразмышлять вместе и вместе открыть те высказывания, истинность которых непреложна. Такой доверительный разговор исключал чисто формальные критерии рассмотрения проблем, на которые и нападали скептики как на рискованные. Декарт не стал вступать со скептиками в прения, но употребил их подход в качестве первого источника его собственной речи: «Рассуждение» он начал с рассмотрения вопроса, как вообще можно быть уверенным в чем-либо. Он замечает, что не так трудно найти основание сомневаться в вещах, раз Пиррон и его античные коллеги нашли это основание еще в седой древности. Значит, говорит он, к вопросам познания нужно подойти с другого конца. Он говорит, что, допустим, мы взяли и отвергли все, что можно отвергнуть, как будто это все ложно, но есть ли что-то несомненное, что поставит границы самому нашему сомнению?
Декарт, руководствуясь простыми размышлениями, отвергает всю чувственную очевидность и, более того, истины математики. Но что при этом останется? Декарт говорит читателю, что он пришел к выводу, что одну вещь нельзя поставить под сомнение, даже когда сокрушишь все остальное. Эта вещь — собственное существование человека: «Я мыслю, следовательно, я существую» (je pense, donc je suis по-французски, или cogito ergo sum в латинском труде Декарта «Размышления о первой философии»). Да, эта истина последняя и несомненная — но что с ней мы будем делать? Как раз здесь мы вспоминаем о Боге. Будучи уверен, уже вместе со своим читателем, в собственном существовании, Декарт уверен и в собственном несовершенстве. Ведь совершенное существо среди прочего не может преисполниться таким числом сомнений. Понятие несовершенства — это прямая противоположность понятию совершенства, и первое понятие подразумевает наличие второго. Но откуда происходит, собственно, это понятие совершенства? Декарт заявляет, что понятие совершенства невозможно вывести из чего-либо недостаточно совершенного, потому что из ничего ничто не происходит, или, как он говорит более формально в «Размышлениях», причина не может быть меньше произведенного ею следствия. Значит, причиной совершенства не может быть «он сам», потому что он явно меньше, чем совершенное. А из этого следует, что понятие совершенства должно происходить из чего-то вне его, что совершенно. Так Декарт устанавливает необходимость существования совершенного Бога.
Далее получается, что совершенство Бога означает, что Он не будет нас вводить в заблуждение относительно воспринимаемых нами «очень ясно и отчетливо» вещей (такая уверенность в четкости нашей оптики имеет явный прототип в твердой уверенности в собственном существовании, в философии Декарта) — ведь склонность Бога обмануть нас означала бы Его несовершенство. Следовательно, ясно и отчетливо воспринимаемые идеи верны. Так Декарт опроверг философский скептицизм.
Физика, главное орудие Декарта, с трудом следовала по пятам его метафизического аргумента. Найдя должный критерий истины идей, Декарт немедленно применил его к материи. Материя и ее свойства — это центральный момент того рода доказательств, которые любил Беекман и за ним Декарт; среди всего прочего, материя почиталась инертной. Это означает, что никакой участок материи не мог начать двигаться сам по себе — материя признавалась мертвой в реальном смысле. Единственный способ заставить материю совершать работу — это воздействовать на нее любым внешним движущим агентом.
Существование в теле таких чувственных
качеств, как цвет или температура, и было тем роковым вопросом, который
разделил Декарта и аристотеликов.
Для последних качества были реальностями, которыми
обладают представляющие их объекты: красное платье такого цвета потому,
что обладает качеством красноты, точно так же, как богач богат потому,
что обладает богатством, а огонь горяч по причине большого количества
тепла в нем и т.д. Декарт отвергал такое воззрение, настаивая на другом:
все эти качества — всего лишь психологические впечатления лица, их
испытывающего. Он разъяснил эту свою мысль в небольшой книге, написанной
по-французски четырьмя годами позже (хотя издана она была только после
его смерти). Во вводной главе, которая так и названа «Мир» (Le monde), он описывает все эти явления как эффекты чисто конвенционального употребления слов:
Слова, как все хорошо знают, нисколько не похожи на те вещи, которые они обозначают, хотя они и позволяют нам думать об этих вещах, притом что чаще всего мы не придаем никакого внимания звуку слов или слогов. …Почему же природа не могла создать такого знака, который позволяет нам ощущать свет, хотя бы даже этот знак не содержал в себе ничего, что сходно с данными этого ощущения. Разве не для того же природа создала смех и слезы, чтобы мы могли прочитывать радость и печаль на лицах у людей.
Как мы видим, Декарт пытается доказать, что звуки слов возбуждают определенные движения в нашем сенсорном аппарате и тем самым создают в нашем уме те идеи, которые мы научились ассоциировать с этими частными движениями. Подобным образом, говорит Декарт, наше чувство света может быть описано как результирующее некоторых движений, создаваемых в наших глазах, которые ум ощущает сходным образом вне всякой зависимости от реальной природы причиняющего их агента. Затем Декарт несколько отступает от этих физиологически оформленных доводов и дает другой, более прямой пример различия между нашими чувствами и стоящей за ними реальностью. Он говорит, что чувство осязания — самое непосредственное из всех, но даже здесь все усвоенные нами уроки природы свидетельствуют, что чувство не обязательно возвещает о реальном качестве вещей, существующем помимо нашей воли. Так, перо щекочет нас, но можно ли сказать, что перо заключает в себе такое свойство, как щекотка? Декарт выдвигает приведенные доводы о сходстве или несходстве предмета и ощущения от него, чтобы произвести формальное различие между разговором о качестве как о том, что мы ощущаем, и качестве как о свойстве ощущаемой нами вещи. Ведь Декарт хочет говорить о качествах (прежде всего ему задали вопрос о реальности света) как о том, что на самом деле — свойство движения, или стимул к движению материальных тел.
Так как настоящей целью Декарта было подвести серьезное философское основание под свой физикоматематический корпускуляризм, он в указанном небольшом труде сразу переходит от «ясных и отчетливых идей» и от Бога, обеспечивающего их истину, к природе материи и показывает, что материя обладает теми свойствами, и только теми свойствами, которые способна постигать и обсуждать физика, предпочитаемая лично Декартом. Ощутив скорое торжество своей физики, Декарт заявил, что только она являет собой сжатую естественную философию, в принципе способную объяснить что угодно. Что есть материя? Это просто ясная и отчетливая идея, которую мы имеем по поводу материального тела в его пространственной протяженности, — подумай о теле, и ты можешь представить его особый цвет, особую форму, особую температуру или особый запах, но твоя идея этого тела не может покончить с пониманием, что это тело протяженно в пространстве. Получается, что это единственная ясная и четкая идея, которую мы имеем об этом теле, и, значит, единственное истинное суждение о природе тела — это то, что оно обладает геометрической протяженностью, которая только и позволяет нам утверждать, что тело реально. Или, если говорить языком Аристотеля, который сам Декарт употреблять избегал, геометрическая протяженность есть сущность материи.
В своем «Рассуждении» Декарт просто обводит контур той физики, которую он уже развивал в том трактате. Полная публикация его доводов состоялась только в 1641 г. с выходом «Размышлений», где и были раскрыты метафизические основания его позиции. В 1644 г. вышли «Принципы философии» как расширенная и систематизированная версия того малого трактата «Мир». Чтобы понять, как Декарт конструирует мир, нам нужно обратиться к тому описанию устройства мира, которое дано в этих двух работах разного времени.
Материя в движении
Отождествив материальную субстанцию с геометрической протяженностью, Декарт заложил в свою конструкцию фундаментальную нестыковку. Ведь в самом деле, философ отождествил пространство и материю: где есть одно, там необходимо должно быть и другое. Из этого проистекает, что в мире Декарта не может быть пустого пространства: оно не может быть помыслимо и потому не существует. С самого начала космология Декарта исходила из этого с далекоидущими последствиями.В обоих уже упомянутых трудах, «Мир» и «Принципы философии», Декарт рассказывает о творении и развитии воображаемого мира. Существовали богословские трудности с догматическим представлением данных по реальному миру, тогда как со времени Декарта нужно учитывать и постепенность возникновения данных, чтобы мир состоялся как реальный. Декарт принимает мнимое предположение, что говорить о генезисе мира — это басня, нужно рассуждать о том, как мог возникнуть тот мир, в котором мы сейчас живем. А лучше сказать, нам нужно признать, что реальный мир был создан Богом таким, каким он известен нам. Такая предпосылка требует говорить о свойствах материи как о выводимых из ее фундаментального определения: Декарт начинает с недифференцированной и безграничной протяженности, с чистой пространственности, которая тождественна недифференцированной материи. Конечно, мир, в котором ничего не происходит, неинтересен, потому что в нем не могут возникнуть никакие индивидуальные объекты. Поэтому Бог решил внести в этот континуум движение.
Начальное волнение вовлекло в себя все, что было возможно. Так как не существует качественного различия между одной и другой областью пространства/материи, то Декарт доказывает, что есть только один вид различия между отдельными участками — тот, который является результатом передвижения одних вещей относительно других. Более того, Декарт говорит и о типичных видах движения, которые начали проявляться при таких обстоятельствах. Так как материя — то же самое, что и пространство, она не способна к сжатию. Даже если ты сжимаешь тело, как кусок материи, давя на него, и делаешь его меньше, скажем, уменьшая в размере мяч, ты оставляешь вокруг него ту залежь пространства, которая как раз равна высвобожденному объему. Сжатое тело будет иметь меньше материи, потому что будет занимать меньшее пространство, но потерянная им материя будет существовать как «шелуха» пространства, оставшегося после сжатия.
Так как материю невозможно сжать, движение любого материального тела всегда будет требовать, чтобы другое, прилегающее тело сбилось с пути. Такая прилегающая порция материи должна будет, в свою очередь, испытывать давление другого сбившегося тела, и так далее. Так как мы не хотим представлять бесконечную цепочку тел, которые выстроились друг за другом, то, говорит Декарт, лучше представить такое преемство тел как круговое, вроде движения воды в водовороте.
Такое вихревое движение было главным понятием картезианской физики. Оно также сразу же непосредственно и эмпирически входило в ту картину мира, которую Декарт создавал философскими средствами. Тихо Браге отверг небесные сферы как физическую реальность и сказал, что планеты просто движутся по своим орбитам; то же самое сделал и Кеплер. Но Тихо Браге не считал, что замена понятия сферы понятием орбиты требует нового физического объяснения движения планет, тогда как Кеплер предположил особую динамику, более нигде не встречающуюся, которая и ведет планеты вокруг Солнца. Декарт проявил в этом отношении больше интуиции и постарался изменить сами физические представления: круговращение жидкой материи вокруг Солнца как центра несет в себе планеты, подобно щепкам в водовороте.
Прежде чем перейти к деталям физических объяснений Декарта, нам следует уяснить для себя когнитивный статус его концепции миросистемы — какого рода знание при этом производится? Будет ли это гипотетическое знание реального мира или знание только наших воображаемых конструкций? Будет ли это знание стоять на таких неоспоримых основаниях, что оно непременно будет отвечать способу действительного существования нашего мира просто потому, что наш мир может быть только таким и не может быть другим? Декарт отвечает на этот вопрос в соответствии со своей начальной установкой: только физико-математические объяснения могут считаться объяснениями в полном смысле:
Единственные начала, которые я принимаю и требую в физике, — это начала геометрии и чистой математики: они объясняют все естественные феномены и позволяют нам получить по ходу рассмотрения феноменов надежные доказательства.
Далее Декарт решает объяснить, что он имеет в виду под «математическим» характером своих доказательств. И вновь оказывается, что этот характер напрямую обязан его пониманию материи:
Я сразу признаюсь, что не допускаю никакой материи в телесных вещах, кроме той, которую геометры называют количеством, и берут в качестве объекта своих доказательств, прилагая к ней все свои понятия разделения, формы и движения. Более того, мое видение материи не вмещает в себя ничего, кроме разделения, формы и движения, и, исходя из этого, я провозглашаю истинным только то, что выводится из несомненных общих понятий с такой убедительностью, что это можно считать математическими доказательствами. А так как все естественные явления могут быть объяснены таким способом, который мы еще проясним в последующем, я не думаю, что в физике можно допускать или желать каких-либо еще начал.
Другими словами, Декарт говорит о физических вещах как о «математических», описывая их только ясными и звучными математическими доказательствами и ни разу не отсылая к тому, что геометры не могли бы включить в свою систему доказательств. Так обстоит дело, потому что Декарт в качестве физических явлений признает только поведение математически определяемой материи — никаких других явлений не существует.
Но на самом деле мир не сводится к совокупности физико-математических явлений. Как мы говорили в первом параграфе этой главы, важной предварительной ступенью его аргументации было соотнести воспринимаемые нами качества и качества как свойства, заложенные в физических телах. Декарту оставалось только, чтобы сделать свою картину мира убедительной, перебрать большое число качественных характеристик вещей, из которых по большей части и составлен наш опыт восприятия мира — цвет, вкус, запах, звук и т.д., и переместить их из внешнего физического мира в наш человеческий аппарат восприятия. Теперь он мог утверждать, что корреляты этих качеств во внешнем мире не имеют никакого сходства с соответствующим нашим опытом (разве что сходство оказывается строго математическим, как в случае формы или размера тела). Тем самым Декарт открыл себе широкую дорогу для объяснения материального опыта: скажем, различие цветов он определял как различие степеней вращения предполагаемых мельчайших материальных шариков, которые и передают давление, воспринимаемое нашими глазами и ощущаемое потом нашим умом как цвет.
Таким образом, цвет существует только в нашем уме, а на всех остальных уровнях — это количество.
Изгоняя качества из физического мира и оставляя только количества,
Декарт стал приписывать качества человеческому уму, который понимался им
как всецело не-физический. Он описывал всю область существования как
состоящую из двух родов субстанции: один — это материя/протяженность,
которая и предстает как естественный мир, а другой — это по-латыни res cogitans,
иначе говоря, «мыслящая вещь». Последняя характеризуется только
способностью мыслить; она дополняет физическое тело человека в качестве
души. Декарт подчеркивал, что категорическое отличие мыслящей вещи от
протяженной материи свидетельствует о том, что душа существует
независимо от тела и, в отличие от смертного тела, всегда пребывает
бессмертной. Животные, по его мнению, не обладают такими мыслящими
душами и потому должны пониматься как искусно произведенные автоматы,
наподобие заводных игрушек. Человеческое тело также должно пониматься
как машина, хотя в нем и обитает, пока оно живо, бессмертная,
безграничная и нематериальная душа. Декарт, как и множество естественных
философов этого периода, очень интересовался медициной и вопросом
продления жизни и пытался детально рассчитать, каким образом можно
понять работу тела, описав все его функции в механистических терминах.
Исходя из своих знаний в области медицины, Декарт написал трактат «О страстях души». Вполне в духе своего времени, это была одна из типовых тем медицинских сочинений. Его книга, вышедшая в 1649 г., предварялась пространным письмом Декарта своей высокопоставленной покровительнице, принцессе Элизабет Богемской, в котором Декарт дает общие медицинские советы августейшей ревнительнице новой философии. Элизабет, при всем восхищении умом Декарта, была жестким критиком его философии, и Декарт, продолжая философскую дискуссию, одновременно давал советы принцессе, как медицинскими средствами можно победить депрессию. Такое наложение тем позволило Декарту развить систематическое изучение соотношения между состоянием тела и аффектами ума. Он говорил, что «страсти души» — это способы, каковыми душа/ум пассивно аффицируется внешними телесными условиями, в противоположность активному контролю над телом усилием воли. Декарт подчеркивал, что все эффекты страстей можно привести к лучшему, если описать эмоции в физиологических терминах и посмотреть, как можно улучшить общий физиологический статус. А человеческое тело, в котором и происходят эти вещи, вполне может быть понято в механическом ключе.
Мертвая материя, приведенная в движение изначальным воздействием Бога, и исчерпывала все содержание естественной философии Декарта и того мира, к которому она отсылала. Но эта естественная философия состоялась только благодаря отнесению всех прочих аспектов физического мира на счет не соответствующих действительности впечатлений «мыслящей вещи».
Универсум Декарта — убедительность через аналогии из практики
Для современников и последователей Декарта, вплоть до XVIII в., важность и привлекательность его натурфилософских построений состоит не в заявленной их укорененности в «исключительно истинных положениях», а в характере индивидуальных объяснений. Декарт смог развить очень влиятельный подход к объяснению любых уровней естественных явлений, который принимали даже исследователи, считавшие концепцию Декарта скорее гипотезой, чем истиной.Естественная философия Декарта последовательно обращается к интуициям, которые выводятся из общего опыта практического участия в жизни окружающего мира. В своих физических трудах Декарт приводит многочисленные примеры повседневного опыта, чтобы проиллюстрировать и сделать правдоподобными те механизмы, плоды высокого воображения, которые служат для него объяснениями природных явлений, крайне далеких, на наш взгляд, от механицизма. Так, механическими в мире Декарта стали свет и цвет: в «Диоптрике» они были сведены к давлению на среду и к степени круговращения тончайших материальных шариков. В картине мира, изложенной в начале 1630-х гг. в трактате «Мир», Декарт отвел центральное место зримости феноменов: полное название его труда звучит как «Мир, или Трактат о свете» (Le monde, ou Le traité de la lumière). Рассуждая о природе света, Декарт обсуждает устройство самих наших чувств. Декарт стремился выстроить картину мира вокруг поведения света и полностью обосновать в этой картине мира свое понимание материи и движения, а значит, ему нужно было объяснить, каким образом материя движется так, что производит свет. Он начинает убеждать читателя, что свет можно описать, имея в виду только вещи, которые не обладают никакими свойствами свечения; а потом проводит структурную параллель между поведением света, выявляемым в ходе таких опытов, и независимым поведением материальных тел, которое только и можно концептуализировать.
Рис. 16. Кадь с вином из «Диоптрики» Рене Декарта
«Диоптрика» Декарта занимает особое место среди сочинений философа: множество аналогий проводится в этой книге несогласованно и без уточнений. Кажется, Декарт в этой книге даже не собирался представить читателю непротиворечивое и бесспорное объяснение поведения света и причин такого поведения. Но дело всего лишь в том, что текст был адресован не широкому читателю, а только специалистам — мастерам, изготовлявшим высокоточные линзы. Декарт хотел дать руководство, каким образом можно изготовить линзы, которые не будут давать искажений. Для этого линзы должны фокусировать весь свет, который проходит через них от какого-то источника света, в одной точке (фокусе), а не размазывать его в зависимости от того, в какой из частей линзы произошло преломление. Начав с общего рассуждения о поведении света при передаче, отражении и преломлении, Декарт снабжает данные характеристики самыми различными аналогиями, которые не столько подтверждают правомочность его идей, сколько подкупают своей похожестью. Декарт объясняет читателю, рассказав ему о вычислении угла преломления как синуса (это было первое появление в печати математического закона преломления света), как можно самому делать шлифовальный аппарат для линз, который сможет закруглять поверхность так, чтобы линзы не производили искажений изображения. Читатель книги Декарта — ремесленник, которому и заказывают точные линзы, а не философ, которого интересует только, истинно или неистинно то, о чем говорит Декарт. Практические операционалистские требования этого оптического трактата оказываются превыше всего, а те разделы естественной философии, которые образуют их подложку, пропускаются мимо внимания.
Отчасти это объясняется тем, что труды, которые последовали за «Рассуждением о методе», скорее демонстрировали возможности его новой философии, чем служили ее дальнейшему утверждению как теории.
Я решил, что мне больше подходит выбирать отдельные предметы, которые, не будучи слишком запутанными и не обязывая меня употреблять из моих принципов больше, чем я желал, позволят мне показать с достаточной ясностью, что я могу достичь в науках, а чего не могу.
Тем не менее Декарт употреблял физические аналогии по большей части в своих формальных построениях, а не при иллюстрации своих научных достижений. В труде «Мир» (который был сразу подготовлен автором к публикации), в «Началах философии» и других трудах с помощью аналогий из повседневного опыта объяснялись и удостоверялись философские положения, а не их практическая проекция в науке.
Например, в трактате «Мир» Декарт, обосновывая возможность кругового движения в мире, полностью заполненном не допускающей сжатия материей, предлагает читателю представить
движение рыб в запруде: если они не слишком приближаются к водной поверхности, они ее совершенно не возмущают, даже если проносятся под ней на большой скорости. Из этого с большой ясностью следует, что, когда они толкают воду перед собой, они не передают толчок всей воде в пруду без разбора, но толкают только ту воду, которая может наилучшим образом усовершить круг их движения, заняв освобожденное ими место.
В другом месте этого же трактата Декарт проводит аналогии, близкие к «Диоптрике», когда объясняет передачу света от Солнца по всем направлениям. Декарт представляет небо как сложенное изначально из мельчайших круглых частиц твердой материи, которые все соприкасаются друг с другом, наподобие гальки в тазе. Эти круглые частицы, которые Декарт называет «вторым элементом», сообщают то давление, которое мы и называем светом. Декарт объясняет, каким образом лучи света расходятся по прямым линиям, несмотря на то что массивы второго элемента вовсе не выстроены линейно. Он употребляет пример витой палочки. Если опереть ее о землю и надавить сверху, то рука ощутит давление, передаваемое по прямому вектору, хотя в самой палочке нет ни одного прямого участка. И поэтому, хотя действие света, иначе говоря — его тенденция движения, передается через косную материю второго элемента, свет всегда движется по прямой линии, несмотря на всю нерегулярность размещения круглых частиц.
Рис. 17. Изогнутая палочка и передача силы по прямой из трактата «Мир» Рене Декарта
|
Рис. 18. Передача действия через шарики, моделирующие частицы второго элемента. Из трактата «Мир» Рене Декарта
|
Декарт не стеснялся точно так же обходиться и с самыми фундаментальными принципами своей физики. Считая их фундаментальными, он выводил их из его заранее уже установленной метафизики, но тем не менее он хотел убедить своего читателя иллюстрациями знакомых ему вещей, которые могут встроить абстрактные физические принципы в область повседневного опыта. Так, один из основополагающих «законов природы» в его наиболее теоретическом трактате «Начала философии» гласит: «Всякое движение само по себе прямолинейно; и поэтому любое тело, движущееся по кругу, всегда стремится отдалиться от центра, который оно описывает в своем круговом движении». Изложение этого закона потребовало приложить изображение руки, размахивающей перевязью с камнем. «Допустим, когда камень A перекатывается в перевязи EA и описывает круг ABF, в тот момент, когда он находится в точке А, он стремится двигаться по касательной круга в сторону С». Так происходит потому, что мы не можем ухватить умом саму динамику кругового движения, но, если мы зафиксируемся на любой отдельной точке (точке А), мы увидим в этой точке прямолинейное стремление к С. «Более того, как подтверждает опыт, если камень выпадет из перевязи, он продолжит движение не в сторону В, но в сторону С» (см. рис. 19).
Рис. 19. Объяснение Декартом распределения сил при круговом движении из его «Начал философии»
Космос Декарта
Тот космос, который Декарт изобразил в своих трудах, прежде всего трактатах «Мир» и «Начала философии», представлял собой мощнейшую альтернативу космосу Аристотеля и по всеохватности, и по целям. Из представления о формировании мира, высказанного в трактате «Мир», из догадки о начальном привнесении в мир движения извне он вывел неизбежность обширного водоворота всей материи. Затем он сразу же воспринял гелиоцентрическую (коперниканскую) систему как одно из завихрений в этом всеобщем вихре. Солнце — это явление, образовавшееся в центре нашей материальной системы, благодаря стечению ближе к центру вихря самых маленьких, текучих и очень быстро движущихся частиц, непрекращающееся столкновение которых и выталкивает множество частиц наружу, которые и передаются в виде цельных мелких шариков через тяжесть материи, и мы видим это движение шариков как свет. Материю, из которой состоит само Солнце, Декарт назвал «первым элементом», а мелкие шарообразные частицы, которые проходят по небу, — это «второй элемент». Но существует и «третий элемент», представленный более крупными частицами, форма которых в отличие от формы света произвольна, — из этих грубых и неотесанных частиц и сложена Земля, планеты и кометы. Декарт защищает такое сведение всех элементов мира к трем базовым видам, ссылаясь на свойства света, которые и исследуются в трактате «Мир»: выявленные свойства оказались теми же, что и свойства элементов в «Началах». Существует три элемента, потому что существует три способа, которыми материя соотносится с явлениями света: тела могут порождать свет, могут передавать свет и могут отражать свет. Каждое из этих трех свойств материи принадлежит какому-то из элементов.
Рис. 20. Небесные вихри из трактата «Мир» Рене Декарта
В любом случае Декарт нисколько не смущался тем, что в его идеях о протяженности Вселенной или о природе звезд могут быть заключены потенциально еретические воззрения. Единственное, что его занимало (и заставило воздержаться в 1633 г. от публикации трактата «Мир»), была заявленная во время суда над Галилеем неправоверность учения о движении Земли. Поэтому Декарт опубликовал «Начала философии», содержащие более разработанную версию той же картины мира, что представлена и в трактате «Мир», только после того, как он нашел способ не говорить о движении Земли, не идя на компромисс в своей космологии. Его трюк состоял в том, что он заявил об относительности любого движения.
В аристотелевском универсуме все имело свое место. Существовало различие между разными «местами», которое и отображалось в разности естественных движений вещей. Центр сферического универсума и был тем единственным во Вселенной местом, по отношению к которому и возможно было охарактеризовать движение — направлено ли оно к центру, от центра или вокруг центра. Но универсум Декарта был построен как математический универсум и как таковой был построен в пространстве, определяемом геометрией Евклида. В версии Декарта геометрический мир определялся великой и длительной математической инновацией его собственного изготовления, позднее получившей известность как аналитическая геометрия. Первая публикация по этому вопросу состоялась в работе «Геометрия», представлявшей собой приложение к его «Рассуждению о методе» (1637). Новация Декарта заключалась в том, что он представил все геометрические фигуры алгебраически: кривая или объемное тело могли быть описаны через местоположение линий или поверхностей относительно трех осей, идущих под прямыми углами друг к другу, эти оси Декарт обозначил буквами x, y, z. Так, круг радиусом r может быть представлен как кривая на плоскости xOy, определяемая уравнением x2 + y2 = r2; круг представляется как имеющий центр в исходной точке, той точке, в которой пересекаются оси x и y.
Понимание Декартом неограниченно протяженного пространства, образующего космос, следует тому же образцу — это пространство, которое можно представить как пространство трех осей координат, причем начальная точка этих координат может оказаться где угодно. Вот почему космос Декарта, в отличие от космоса Аристотеля, не имеет абсолютных характеристик — мы помним, что в космосе Аристотеля центр универсума и всех тех осей, вокруг которых вращаются небеса, имеет вполне определенную и неизменную позицию. Движение в универсуме Декарта было реальным, но оно не было абсолютным, то есть тем, что может быть измерено по отношению к единственной в своем роде «рамке» соотнесения. Напротив, Декарт определял движение тела по отношению только к той материи, через которую проходит это тело. Движение, как он писал в «Началах философии», представляет собой «перенесение одной части материи, иначе говоря, одного тела, из близости к одним телам, которые непосредственно с ним соприкасаются и которые мы воспринимаем как неподвижные, в близость к другим телам». При таких исходных посылках утверждать неподвижность Земли можно было с такой же легкостью, как и утверждать подвижность Земли: это утверждение вполне оформлено в III части «Начал»:
Так как мы видим, что Земля не поддерживается колоннами и не висит в воздухе на тросах, но окружена со всех сторон весьма текучим воздухом, мы можем предположить, что она покоится и не имеет вложенной в нее склонности к движению, раз мы не можем усмотреть в ней таких устремлений. Тем не менее мы не должны в то же самое время полагать, что это удерживает ее от того, чтобы нестись вместе с небом или следовать движению неба, и что она не сдвинется — точно так же, как челнок, который пусть и не движим ветром или веслами, но, не будучи удерживаем якорями, окажется в конце концов посреди океана, ведь так случается, что его незаметно уносит вдаль от берегов огромная масса воды.
Тонкость теологии Декарта дополнялась тонкостью его физики. Ни то ни другое не давало повода обвинить его в том, что он учит о движении Земли.
Успех физики Декарта
Декарт иногда описывал свою физику как по сути своей механику, иначе говоря, науку, в которой все объяснения сводятся к толчкам — воздействию материи с большим весом на материю с меньшим весом. Успех такой «механической философии», по позднейшему выражению Роберта Бойля, был необычным, и его нельзя назвать случайным. Почему же представители естественной философии отдали предпочтение картине мира Декарта, а не картине мира Аристотеля?Любой ответ на этот вопрос потребует длительных выкладок, поэтому сначала попытаемся обозначить основные факторы. Прежде всего Декарт определял свою задачу как включение в рассмотрение по возможности всех объектов, включая те специфические моменты и явления, которые обсуждал Аристотель и его позднейшие интерпретаторы. Это были вопросы, относящиеся к ведению философии и естественной философии, с которыми тогдашние образованные люди знакомились еще на скамье коллегиума или университета, читая входящие в программу тексты. Декарт стремился сменить Аристотеля в качестве высочайшего философского авторитета, при этом не разрушая той образовательной структуры, для которой Аристотель и был ориентиром в построении программ. Поэтому, скажем, где Аристотель объяснял падение тяжелых тел со ссылкой на конечную причину, указывая на наличие в этих телах земли как элемента и на стремление земли быть в центре универсума, там Декарт тоже объяснял падение действием сил. Другое дело, что объяснение Декарта включало в себя и представление о вихреобразном движении, из-за чего второй элемент и стал вращаться вокруг Земли, которую и образовало средоточие третьего элемента. Он описывал, как центробежная тенденция вращения второго элемента на очередном изгибе привела к центростремительности третьего элемента. «Метеорология», третье приложение к «Рассуждению о методе», воспроизводит по набору тем стандартные иезуитские комментарии конца XVI в. на одноименный трактат Аристотеля — эти пособия употреблялись в таких иезуитских колледжах, как Ля Флеш. Конечно, притязания Декарта заменить Аристотеля в школах на свои труды во многом не удались, во всяком случае в краткосрочной перспективе, но его подход означал, что люди, получившие образование в этих институтах, станут весьма восприимчивы к его идеям.
Но кроме сходства построений Декарта с традиционными представлениями существовали и резкие отличия от них. Декарт представил картину мира, в которой действовала физика, отличная от физики натурфилософоваристотеликов. Картина мира Декарта подразумевает другой способ производства объяснений, чем картина мира Аристотеля. Механические объяснения, которые выдвигает Декарт, основаны на метафизическом постоянстве природы и определенности поведения материи. Но сам Декарт признавался, что, как бы ни были щедры объяснительные принципы, все равно остается проблема при объяснении специфических феноменов — что воображение наше ограниченно. Выбор правильного объяснения среди возможных объяснений становился тогда вопросом эмпирическим, и все множество объяснений признавалось неспособным превзойти гипотетическое. Простота в измышлении все новых и новых объяснений была усилена готовностью Декарта предполагать существование мельчайших частиц (составляющих третий элемент) неопределенной формы и неопределенного размера, с которыми можно делать все, что угодно. Так, он объяснял магнетизм, считая, что существуют спиральные частицы, вьющиеся вокруг полюсов магнита и проходящие через невидимые глубокие отверстия в металле, чтобы потом своим возвратным движением подтолкнуть его в сторону магнита — и различие между двумя полюсами магнита он объяснял различной закрученностью частиц — по часовой стрелке или против часовой стрелки. А в «Метеорологии» Декарт объясняет, почему морская соль имеет такой резкий вкус:
Не стоит удивляться, что частицы соли отличаются острым и пронизывающим вкусом, который весьма отличает соленую воду от пресной: так как слишком тонкая материя, в которой они содержатся, не может их сдержать, они резко прорываются в поры языка и таким образом проникают достаточно глубоко, чтобы вызывать раздражение, тогда как частицы, содержащиеся в свежей воде, легко связанные, спокойно текут по поверхности языка и с трудом могут быть ощутимы на вкус.
Атомизм Пьера Гассенди исходил из очень похожего общего подхода к объяснению частных явлений, предполагая существование атомов с различными характеристиками, с такими, какие нужны для этого явления. При таком широчайшем наборе возможностей неудивительно, что стиль объяснений оказывался всегда удачным и всегда приводил к желаемым физико-математическим результатам.
Такой корпускуляризм самого общего рода, в котором естественный философ по своей прихоти говорил об им самим изобретенных частицах, появляется во множестве трудов начиная с середины XVII в. Одним из самых влиятельных трудов такого рода был труд Уолтера Чарльтона, вышедший по-английски в 1654 г. и называвшийся весьма претенциозно: «Философия эпикуро-гассендочарльтонианская». С воодушевлением прибегать к «корпускулам» для объяснения любых естественных явлений, прежде всего земных, было нормой для этого прагматического подхода, который смог освоить отдельные положения Декарта, но которому оказались не по плечу добросовестность и систематичность Декарта. Исключением было серьезное усвоение философии Декарта Робертом Бойлем, с начала 1650-х гг. Бойль изобрел термин «механическая философия» для обозначения всех корпускулярно-механических объяснений, независимо от метафизических предпосылок и следствий, как, скажем, расхождение между Декартом и Гассенди по вопросу о существовании действительного вакуума (Гассенди допускал существование совершенно пустого пространства). Бойль, как и Гассенди, говорил о гипотетическом статусе любых объяснений и, значит, не разделял оптимизма Декарта относительно их реального статуса.
Новое литературное обозрение
Издательство интеллектуальной литературы
Питер Деар
Ph.D, Professor of the History of Science, Department of History, Cornell University, Ithaca, NY
