В статье «Великоруссы», подготовленной для словаря Брокгауза и Эфрона (СПб., 1892), профессор Д.Н. Анучин, ссылаясь на данные профессора Зографа, выделяет два расовых типа в населении великорусских губерний. Эти типы различаются по среднему росту, пропорциям туловища, головы, конечностей, цвету волос.
«Высокорослый великорусс этих губерний имеет, по наблюдениям Зографа, более стройное сложение, округленную (не длинную, но и не широкую) голову; цвет волос обыкновенно русый (но не светло-русый); глаза чаще серые, с открытым, правильным прорезом; нос правильный, довольно крупный, но неширокий, иногда с горбинкой, реже с небольшой выемкой; грудь широкую, со значительной величиной окружности; таз неширокий; туловище и руки умеренной длины; кисти, сравнительно, небольшие; ступни тоже довольно короткие, но с высоким подъемом; в зрелом возрасте у него, обыкновенно, окладистая, длинная русая борода. Низкорослый великорусс имеет довольно стройное сложение (стройнее, чем, например, низкорослые немцы), но все-таки более коренастое; голова его несколько больше (в отношении к росту) и шире; цвет волос темно-русый, иногда даже черный; глаза чаще светло-карие или карие, хотя нередко и серые, но с более узким разрезом; лицо более широкое, с более выдающимися скулами; нос также довольно широкий, немного вздернутый и часто с плоской, расплывшейся переносицей; борода развивается значительно позже, чем у высокорослого типа, а иногда и совсем не развивается; в плечах он шире, хотя окружность груди относительно развита немного больше; в тазу также несколько шире, но туловище и ноги почти такой же, относительно, длины, тогда как руки несколько длиннее, да и кисти рук относительно крупнее. Оба эти типа живут смешанно, но в некоторых местностях преобладает один из них, в других — другой».
В начале ХХ века широко проводились исследования, связанные с военной службой. Именно этим объясняется повышенное внимание к размеру головы (для заказа военных головных уборов) и росту (для заказа военной формы). Профессор Д.Н. Анучин десятилетиями измерял рост призывников и вывел средний показатель по России — 1641 мм. При этом средний рост призывников из Киевской губернии оказался на 13 см выше. На 11 см выше среднего были призывники из Полтавской губернии, на 5 см — из Подольской губернии. Черниговская и Волынская области давали призывников среднего роста, Гродненская и Могилевская — на 3–4 см ниже, Новгородская, Владимирская, Московская и другие центральные области — 1640–1650 мм. Разумеется, эти данные сегодня не могут быть признаны актуальными, но, вероятно, вцелом отражают тенденцию территориальной дифференциации, которая сохранилась до наших дней.
Обобщая данные антропологических замеров разных авторов, профессор И.И.Пантюхов писал [1], что форма черепа в Российской Империи всюду преимущественно брахицефальная. Долихоцефалов больше всего у белорусов — 23%. Общая доля долихоцефалов: в Минской губернии — 19%, в Смоленской — 18%, в Ярославской — 13%, в остальных губерниях — 5–10%.
Измерения формы носа показали, что в среднем бассейне Днепра среди малорусов преобладает короткий нос длиною 48–50 мм, вздернутых «седлообразных» носов — 10–20%. Там же у белорусов носы длиннее, прямее и вздернутых носов меньше. В бассейне Волги великорусы имели в целом носы крупнее, чем на западе и юге. У владимирцев прямых носов 92%, горбатых 5% и вздернутых 3%. В центральных губерниях прямых носов меньше. Больше носов крупных, грушевидных и длинных (до 55–56 мм). Носы приплюснутые, «монгольского типа» чаще встречались на юго-востоке. Узкие и длинные носы — на северо-западе. Носов горбатых и выпуклых по различным местностям наблюдалось от 5 до 20%.
Самый распространенный цвет глаз у русских — серый. Процент серых, карих и голубых глаз всюду примерно одинаковый — 50% серых, 25% карих, 20% голубых и голубоватых, 5% — черный и зеленый. Зафиксированы незначительные исключения — серый цвет дает наибольший процент распространения восточнее Днепра, голубой — на западе, карий — южнее параллели реки Роси. От Роси до Березины (на запад) 40–45% имели неяркий синий цвет глаз, южнее Роси и в Полтавской губернии 41–47% кареглазых, в Кролевецком уезде Черниговской губернии серый цвет глаз у 59%, в Тверской губернии — 61%. В центральных губерниях голубых глаз немного: в Московской — 5%, в Черниговской — 4%, в Тверской — 3%. Карих глаз в центральных губерниях от 10 до 30%.
Пантюхов выделил четыре антропологических типа русского населения России (имея в виду, разумеется, не только великороссов, данные о которых собирал профессор Анучин): 1) среднерослый, русоволосый умеренный брахицефал, с крупным, толстым носом и серыми глазами; 2) более высокого роста брахицефал с темно-русыми волосами, смугловатым цветом кожи, небольшим вздернутым носом и карими глазами; 3) среднерослый брахицефал также с однотонным смугловатым цветом кожи и коротким носом, но с серо-голубыми, разных оттенков, глазами; и 4) мезоцефал с значительным процентом долихоцефалии, русыми волосами, белым цветом кожи, длинным, нередко узким, носом и чисто голубыми глазами.
Исследования начала ХХ века Е.М. Чепуровского выявили три территориально выделенных антропологических типа в русских европейских губерниях: 1) светлоглазый брахицефал (Валдай и ответвления к Вологде и Костроме); 2) темноволосый брахицефал (область от Волыни до Курска); 3) темноволосый субдолихоцефал (Рязань). Прочие области заполнены смешанными типами.
Более поздние исследования Г.Ф.Дебеца подтвердили наличие валдайского, восточно-великорусского и ильменского антропологических типов русского населения. Восточный великоросс занял место между северной и средиземноморской расами. При исключительно близком сходстве всех современных краниологических серий выделяются лишь жители Архангельской, Олонецкой, Вологодской, Витебской и Смоленской областей, где наблюдается некоторое уменьшение выступания носа (В.П. Алексеев). Слабая территориальная дифференциация говорит в пользу локальной местной изменчивости в противовес менее вероятной метисации, примешивающей в русский тип финские элементы. Тем не менее региональные антропологические зоны могут быть выделены и составляют 12 территориальных групп (В.В. Бунак). Вероятно, эта модель территориальной дифференциации может быть с равными основаниями заменена другой. Никаких существенных выводов из этой пространственной картины сделать невозможно, как и уверенно обосновать ее.
Значительно важнее для нас вывод В.В. Бунака, сделанный на основе анализа обширного набора данных, о том, что по всему измеряемому комплексу антропологических данных русские имеют вдвое меньший разброс в показателях, чем в целом европейское население. Причем по многим показателям русские занимают срединное положение среди европейцев. Русские, таким образом, должны считаться в расовом отношении типичными европейцами.
По размерам головы и параметрам лица русские приближаются к центральному европейскому типу, отличаясь от него только более широким черепом, более широким и высоким носом с уменьшенным переносьем. При этом надбровья развиты слабее, смягчена горизонтальная профилировка лица, губы более толстые, больше развита складка века. Кроме того, в русских группах доля светлых волос и волос средних оттенков повышена, а темных снижена (светлые глаза у русских встречаются в 45% случаев, в Европе — в 35% случаев, темно- и светло-карие глаза у русских составляют лишь 5%, в Европе— у 46%), темные волосы — соответственно в 14% и 45% случаев). Рост бровей и бороды несколько ослаблен (это различие скрадывается в старших возрастных группах). Русский нос прямее европейского — у русских 75% носов имеют прямой профиль, в Европе — 70%. Вогнутый профиль (курносость) встречается в 9% случае, в Европе — в 10%.
Эти в целом любопытные данные не могли дать ответа на вопрос о расовой дифференциации русских, о границах и причинах территориальной дифференциации. Аналогичная ситуация сохранилась и при использовании современных методик [2]. Огромные затраты на организацию массовых замеров и привлечение современных статистических методов прошли впустую, поскольку также опирались на наиболее легко измеримые параметры черепа. Кроме того, политическая конъюнктура привела к тому, что русский народ рассматривался отдельными группами, разделенными новыми государственными границами, образовавшимися в начале 90-х годов ХХ века. Соответственно, общая картина смазывалась, а сравнение средних показателей становилось просто абсурдным — на координатные сетки попадали усредненные по каждой из государственных территорий показатели. Особенно фатально это деление сказалось на попытке типологии населения Малороссии и Белоруссии, в котором имеются отдельные расово инородные группы.
Методологический абсурд демонстрирует тот факт, что для великороссов, малоруссов и белорусов статистические расчеты дали разные наборы признаков, характеризующих главные компоненты канонических переменных [3] . Это должно было остановить авторов расчетов и проработать методический аппарат. Но этого не случилось, и огромная работа была лишь поверхностно прокомментирована по каждой из групп — для русских, малорусов и белорусов по отдельности. Все, что из этого получилось, — данные о территориальных особенностях по каждому отдельно взятому государству.
Первая и вторая главные компоненты массива антропологических измерений не дают возможности нарисовать типичные портреты русских людей даже на краях распределения. Все упирается в тонкие качественные нюансы — более светлые или более темные волосы, вариации головного указателя, форма лица, густота бороды и пр. Простое усреднение по массиву данных ровным счетом ничего не дает, поскольку требует визуализации как анализируемого типа, так и тех, с которыми его следует сравнить. Важно также знать и размах вариации признаков данной общности, а не только их среднюю величину. Ничего подобного, увы, антропологи не выяснили и, возможно, не собирались это делать по причине стесненности в средствах и несколько иных задач, которые они видели перед собой.
Третья и четвертая главные компоненты для великорусов представляют периферийные расовые модификации — южную темноволосую круглоголовую, северную — светловолосую длинноголовую. Обе группы характеризуются шестиугольным лицом с расширенными скулами и повышенной частотой распространенности вогнутого профиля спинки носа. Предполагаемое смешение русских колонистов с автохтонами здесь легко заменить иной причиной возникновения территориальной особенности — проявлением периферийных признаков популяции.
Хаотично представлены различные параметры и несколько нелепым выглядит совмещение в одном и том же исследовании данных о росте человека, форме его черепа и пигментации волос. Все, что можно понять из этих данных для выяснения антропологический различий, укладывается в понимание того, что русские различаются формой лица (узкое или широкое) и посадкой и формой носа (низкий или высокий, широкий или узкий). Имеются ли по этим параметрам территориальные особенности, без расчетов с привлечением данных об исходных измерениях, сказать трудно. Увы, мы не располагаем возможностью пересчитать статистический материал, опираясь исключительно на лицевые параметры, которые, собственно, только и могут использоваться для понимания социальной роли антропологических параметров.
Абсурдом и нелепостью следует считать отсутствие данных о великорусах, малорусах, белорусах, расселившихся в Сибири, на Дальнем Востоке, в Крыму, Прибалтике (особенно в Калининградской области). Русский ареал, таким образом, был искусственно сужен.
Наконец, данные о различиях не сопровождаются данными об удельном весе каждого из типов, что крайне необходимо для формирования представлений об антропологическом портрете русского народа.
Результаты, запутанные такими данными, как уровень пигментации, рост и черепной указатель, все-таки дают некоторые представления о территориальных различиях — это единственный достойный внимания и интерпретации результат масштабных антропологических экспедиций советского периода, получивший более или менее подробное освещение (во многом, как мы видим, негодное) только на рубеже ХХI века.
У великороссов Российской Федерации можно выделить четыре близких территориальных типа (ильменско-белозерский, валдайский, верхнеокский и центральный), составляющих западнорусский антропологический тип. Еще три территориальных типа (вятско-камский, клязьминский и восточный верхневолжский) втиснуты в волжско-клязьминское междуречье. Третья территориальная группа составлена восточным великороссом. Исследователям вольно интерпретировать приведенные данные либо как следствие древнего вторжения уральских мигрантов, либо как охват автохтонных групп западными мигрантами. Мы придерживаемся второго варианта интерпретации.
Канонический анализ значений двух первых канонических переменных дает некоторое выделение из общей массы великороссов для восточных, центральных, ильменско-белозерских и особенно клязьминских великороссов. Отдельная группа достаточно ярко может быть выделена только последними. Валдайские, верхне-окские, нижнекамско-дон-сурские, западно-волжские и вятско-камские великороссы по своим антропологическим характеристикам различимы с низким уровнем достоверности.
Для оценки различий между великорусами и малорусами попытаемся отбросить малосущественные признаки, которые трудно различимы без использования специальных измерений — рост и головной указатель, которые у великорусов и малорусов различаются очень незначительно. Объединим отдельные показатели, которые авторы исследования дали только для русских — по форме лба, скул и челюсти (широкие или узкие) в единую характеристику формы лица — широкое или узкое, прямоугольное или шестиугольное (скуластое с узкой челюстью). Наконец, проведем несколько незаконную процедуру — сольем вместе показатели 1-й и 2-й главных компонент, предполагая размещение в пространстве двух компонент «по диагонали» (что должно произойти, как мы предполагаем, при отбрасывании несущественных признаков с малыми вариациями). Результат представлен в таблице.
По форме лица мы не имеем данных о различиях (возможно, они есть). По густоте бороды различий в тенденциях нет. Все, что мы можем сказать о различиях между великорусами и малорусами, относится к сочетанию оттенка волос и форме носа. Светлые волосы у малорусов сочетаются с низким и широким носом и широким лицом, у великорусов — с низким и узким носом и узким лицом. Темные волосы у малорусов сочетаются с высоким и увеличенным носом и узким лицом, у великорусов — с высоким и широким носом и широким лицом.
Если учесть, что цвет волос, посадка и ширина носа вовсе не создают ярко выраженных антропологических групп, а лишь определяют различие «в общем и целом», то великоруса с малорусом в лицо очень легко перепутать. Различия, таким образом, скорее выявляются в фольклорных образах, говоре и повадках.
Необходимо отметить, что границы между различными (но весьма сходными антропологическими типами) великороссов протянута с востока на запад. Если клязьминский, окско-дон-сурский, вятско-камский и восточно-средневолжский типы имеют замкнутые (пусть и расплывчатые) границы, то остальные типы имеют границы, открытые на запад или на восток. Поскольку такая же картина наблюдается и у западных наших соседей, можно предположить, что там дифференциация, малозаметная у русских, резко усиливается. Например, известно, что границы великорусских типов верхнеокский и валдайский сходятся на границе РФ и Белоруссии к границе между северными и южными белорусами.
Итак, ильменско-белозерский тип великорусов переходит в восточно-балтийский тип; валдайско-великорусский — в валдайско-белорусский, практически идентичный ему, и полесский, распространяясь также на Калининград; верхнеокский — в полесский малорусов и белорусов, а также в центрально-малорусский. Центрально-великорусский тип генетически связан с центрально-малорусским и нижнеднепровским-малорусским типом, захватывая, безусловно, и Крым. В целом Центральная Россия видится как ядро чистых антропологических типов, имеющих родственные ответвления, дифференцированные и несколько модифицированные на периферии центрально-русского пространства.
Славяно-русская общность, прослеженная по статистическим данным антропологических исследований, исчерпывается, упираясь в Балтийское и Черное моря, границы Молдавии и Карпаты. Через Белоруссию (частично и Литву) мы имеем «пуповину», связывающую нас с восточноевропейскими антропологическими типами. Увидев антропологическую карту, мы можем утверждать, что имеются основания для выстраивания политического единства, территориально приближенного к бывшим границам СССР в рамках узнавания «своих». Но антропологические различия не позволяют надежно рассчитывать на общность с западномалорусскими территориями, Молдавией, большей частью Литвы и прибрежными зонами Эстонии и Латвии. Все прочие территории разделены, как мы видим, вовсе не расовым антагонизмом или безотчетной отчужденностью от иных антропологических типов, а злой волей политиков.
Общие тенденции изменчивости облика великороссов могут быть прослежены, но указание «векторов» такой изменчивости и привязка их к историческим событиям — слишком большая вольность со стороны антропологов. Единственное, что можно сказать достаточно уверенно, — что вместе с малорусами и белорусами великороссы составляют общую тенденцию нарастания черт южного европеоида к югу (ослабление брахикефалии, уменьшение ширины лица, потемнение пигментации) и признаков беломоро-балтийского типа на севере. При этом к югу увеличивается число территориальных расовых кластеров и их приближение к понтийскому типу индо-средиземноморской расы. В западном же направлении великороссы и белорусы представляют ответвление общей среднеевропейской расы («пояс шатенов»), а западные малорусы тяготеют к альпо-карпатской расе, повторяя тем самым и центральноевропейские закономерности.
Остается только удивиться очевидности результата, который был известен до всяких расчетов. Очевидно различения частот признаков у северных и южных европеоидов (с градиентом изменений с юго-запада на северо-восток), а также восточных и западных славян (с изменениями с запада на восток). Две характеристики создают набор из четырех основных территориальных групп. Более дробное деление выглядит избыточным.
Большой проблемой для расологических выводов являются данные геногеографических исследований, которые могут интерпретироваться самым превратным образом.
Собрание данных о генотипе население Русского мира для установления родственных связей и типов этих связей без дифференциации генов по значимости создает иллюзии простых интерпретаций. Например, географические карты, составленные для главных компонент, очевидным образом отдают приоритет одной группе генов в сравнении с другими. Причем без всякой на то «физической» причины — только из удобства расчетов. Соответствующие геногеографические карты скорее задают новые загадки, чем позволяют разгадывать те, ради которых они составлялись. К тому же надо учитывать погрешности метода, потребовавшего специальных методов обработки данных, а также тот факт, что три карты главных компонент охватывают лишь 42% совокупной изменчивости по 100 различным генам. Нет уверенности в том, что отраженная в картах изменчивость ценнее той, которая осталась за пределами картографирования.
Первая главная компонента показывает серьезные различия приуральского и зауральского населения от населения Восточно-Европейской равнины — нарастание отличия идет почти строго с запада на восток. Но на самой Восточно-Европейской равнине направление дифференциации меняет вектор в направлении с севера на юг. В русское пространство входит европейский «язык» по условной линии Варшава–Брест–Смоленск–Воронеж–Волгоград, далее по руслу Дона, исключая причерноморское пространство, затем — севернее Кишинева с разворотом на юг до пролива Дарданеллы. Следующая разделительная линия генетических различий Европы от Азии проходит по линии от Онежского озера до Астрахани (западнее — через Ладожское озеро и через Балтику, отсекая юг Скандинавии). Более детальная проработка «европейского языка» дает в русском пространстве рваную полосу вдоль 50-й параллели шириной в 200–400 км примерно по линии Львов–Киев–Харьков–Воронеж, а соединение с Европой происходит через «пуповину», протянутую к югу от Львова в направлении Греции. Еще большая деталировка открывает несколько «островов» в этом пространстве — отдельно зона юга Воронежской и востока Белгородской областей, «архипелаг» в районе Киева и Чернигова и небольшой «материк» в районе Ровно–Житомир.
Вторая главная компонента дает разделительные линии с градиентом с северо-запада на юго-восток, но севернее линии Крым–Казань–Северный Урал картина ломается — открываются «особые зоны» в районе Ладоги и Онеги (и шире— беломоро-балтийском пространстве), в Ненецком АО, через северную Малороссию и южную Белоруссию вновь вползает «европейский язык». Третья главная компонента вновь проявляет градиент с запада на восток, но выделяются особые зоны в районе Северного Кавказа и бассейна реки Мезень, а «европейский язык» укорачивается и разворачивается к югу, захватывая Крым.
Интегральную и более внятную картину дает геногеографическая карта отличия генотипов от среднерусского (по 100 генам). В этом случае мы избавляемся от выделения непонятного набора генов по каждой из главных компонент. Тогда на карте мы увидим русское пространство, широкой полосой рассекающее Восточно-Европейскую равнину. То, что казалось «европейским языком», оказывается группой больших пятен некоторого отличия как от русского, так и от европейского генотипов. Исконно русская генетическая территория простирается примерно по той же линии Брест–Могилев–Смоленск–Курск–Воронеж–Волгоград, затем Уральск (уже на территории Казахстана), вокруг Саратова, в обход Приволжской возвышенности и Казани — к северу по верховьям Северной Двины, захватывая Онегу и Ладогу и через Псков к Бресту. В этом пространстве есть свои «острова», где генотип практически идентичен типичному русскому — большое пространство южнее Онеги и Ладоги до Смоленска, небольшие зоны, вытянутые к северу от Курска и Воронежа, островок юго-восточнее Саратова.
Наиболее информативную картину дает геногеографическая карта отклонения от русского генотипа по маркеру комплекса лейкоцитных антигенов (HLA). Считается, что варианты этого комплекса контрастно дифференцируют различные этнические группы. Центром русского пространства можно считать треугольник Москва–Вологда–Нижний Новгород, а также соединенную восточнее Воронежа пуповиной зону с центром в Волгограде и протянутую через Новокузнецк до Уральска и несколько севернее. Снова мы видим, что из широкой полосы от беломоро-балтийской зоны до Каспия вырвано пространство Приволжской возвышенности, южная граница проходит к западу от Воронежа, повторяя несколько севернее границу Малороссии, захватывая почти всю Белоруссию и восток Латвии и Эстонии. Ярко нерусскими проявляются знакомые нам зоны в районе Ровно–Житомир, на севере — район реки Мезень и самый север Скандинавии.
Увы, карты двух последних пространственных распределений русского генотипа и отклонений от него серьезно подорваны грубым (если не намеренным) методологическим просчетом. Авторы соответствующих исследований приняли за базовый генотип некий усредненный генотип для населения, проживающего на территории между 28 и 56 градусами восточной долготы и 50 и 60 градусами северной широты. Сюда попали искажающие картину типы прибалтов, вепсов, коми, марийцев, удмуртов, мордвы, чувашей, татар, башкир и казахов. Зато исключены большие группы остальной территории России — Севера, Малороссии, Сибири, Дальнего Востока. Средняя величина, таким образом, заметно искажена. Остается надеяться, что не настолько, чтобы перекрыть фактор численного превосходства русских в указанном пространстве. Представляется очевидным, что следствием такого вольного отношения к методике исследований является искусственное сужение границ Русского мира на геногеографических картах.
Историческая интерпретация всего массива геногеографического материала, предпринимаемая исследователями, по большей части совершенно необоснованна и даже абсурдна. Подтвердить изгибы геногеографического рельефа историческими данными — затея почти безнадежная. Лишь самые яркие тенденции, видные на картах, можно считать обусловленными масштабными миграциями. Но в то же самое время они же могут быть интерпретированы и как следствие климатогеографических различий, которые более очевидны, чем исторический материал о миграциях многовековой давности. Связывать геногеографический рельеф с различными археологическими культурами — совершенно пустое дело, в чем признаются и авторы этой затеи, считая свой «перевод геногеографических карт на язык археологии» фрагментарным и не претендующим на точность. Абсурд этих сопоставлений невольно продемонстрирован авторами, пытающимися приписать «проходному двору» причерноморских степей устойчивую геногеографию, якобы увязанную с древними культурами, исчезнувшими давным-давно и вместе с их носителями.
К сожалению, мы можем дать лишь некоторые наметки на антропологическую интерпретацию геногеографических данных. Сопоставить эти карты с картами антропологических типов практически не представляется возможным в силу грубейших методологических ошибок как при составлении первых, так и при составлении вторых. Наши выводы могут носить только приблизительно-качественный характер без каких-либо численных корреляций между антропологическими и генетическими данными. Приходится считать, что генетические карты вскрывают некоторые недоступные антропологам местные особенности, которые не выявил слишком грубый масштаб антропологических исследований.
Главной расологической проблемой, решаемой с помощью генетических исследований, является установление тенденций расхождения–сближения между различными этническими и расовыми группами. Если антропологические данные позволяют нам выделить у разных народов группы смутной идентичности (то есть принимающих тот же этноним, но имеющих иной антропологический портрет) и предположить внутриэтнический конфликт в связи с расовыми различиями, то генетика может дать нам параметры, скрытые от антропологии, позволяющие выдвинуть гипотезы по поводу проблем и перспектив комплиментарности между идентичными в антропологическом плане группами.
Фундаментальный вывод, следующий из геногеографии, свидетельствует, что классификация по признакам европеоидности–монголоидности, принятая антропологами для русского и славянского населения, является совершенно негодной. «Тени» монголоидности — скорее штамп научного языка, чем реальность. Русский генотип, как видно из его пространственного распределения, вполне допускает то, что называют «налетом монголоидности», но на самом деле является лишь внутрирусской расовой вариацией.
Второй фундаментальный вывод состоит в том, что зона западной и северной Малороссии, юга Белоруссии и примыкающая к ним территория южнее Воронежа генетически проблемна. При том, что эта зона представлена единым антропологическим типом и в ней признаки понтийской расы, более проявленные южнее, еще малозаметны, она отделена как от собственно русского пространства, так и от европейского антропологического континента. К сожалению, загадочный район Ровно–Житомир остался практически не изученным антропологами. Внимательное отношение к нему, между тем, диктуется особенностями, которые этот район демонстрирует во всех представлениях геногеографического материала (то есть по разным вариантам выборки групп генов — по трем первым главным переменным или по генетическим «расстояниям» от некоей средней нормы).
Третий вывод (в котором мы, наконец, совпадаем с авторами исследования «Восточные славяне») состоит в явном указании на неевропейское происхождение генотипов не только Поволжья, Приуралья и Казахстана, но и Кавказа, и Малой Азии, и, что самое любопытное, Прибалтики, Карелии и т.н. Фенноскандии. При этом речь идет не о признаках монголоидности, а обо всем комплексе генетических признаков— интегральном генетическом различии.
Особо следует выделить проблему метисации, которой антропологи уделяют внимание по большей части ради исторических изысков — выявления генетической связи одних народов с другими и якобы связанной со смешением территориальной картиной распределения расовых типов.
Попытка выделить в средневековом русском населении группы с разным углом выступания носа не дала заметных различий между группами. Зато удалось наблюдать убывание этой величины с запада на восток. Последнее позволило сделать вывод о монголоидной примеси, идущей с востока. Вместе с тем, если считать, что славяне не были на данной территории автохтонами, то данный вывод следует обратить: черты монголоидности к востоку сохранились в большей степени, поскольку славяне, колонизуя Восточную Европу, исчерпывали в тот период свой ассимиляционный потенциал. То есть монголоидные примеси означают не влияние восточного населения, а ослабление влияния славян на автохтонов.
Данное обстоятельство подтверждается тем фактом, что южные кочевники и даже татаро-монгольское нашествие оставили едва заметные следы в антропологическом облике восточных славян, а в последующий период наблюдалась европеизация восточнославянского населения (в сочетании со снижением дисперсности признаков), что можно объяснять как продолжением миграции славян с запада, так и дрейфом генотипа к своему исконному состоянию.
Признаком монголоидности считается эпикантус. Он встречается у монголоидов в 70–95% случаев. У современных русских эта особенность не встречается вовсе. По данным археологии с большой натяжкой можно говорить о монголоидности, выявленной по измерениям черепов степной зоны Восточной Европы. Эти признаки в той же мере можно считать местной особенностью, созданной без всякой метисации. Смешно также говорить о «монголоидности» лапоноидов Русского Севера, у которых эпикантус встречается в 1–2% случаев.
Роль метисации при колонизации Русского Севера, судя по южным тенденциям, также преувеличена. В изменении антропологического типа, вероятнее всего, большую роль сыграла малочисленность славянских колонистов, образующих замкнутые поселения, а также условия их проживания с учетом климата и вынужденной эндогамии. Смешение признаков материальной культуры свидетельствует вовсе не о мирном характере миграции, а о том, что заимствованные образцы культуры оказывались для колонистов более приемлемыми и необходимыми для выживания, чем традиционные.
Принято говорить о том, что на территории расселения славян наблюдалось столкновение двух антропологических типов. Якобы в пользу этого предположения говорит градиент комплекса признаков по направлению восток–запад. К востоку усиливается концентрация типа с уменьшенным углом выступания носа, тенденцией к мезокефалии, меньшим размерам черепа, более узкому лицу, большему зигомаксилярному углу горизонтальной профилировки лица, более широкому носу и меньшему выступанию переносья. Данный комплекс признаков более выражен в восточных группах славян (вятичи, кривичи ярославские, костромские и владимирские), а противоположный ему— в западных группах (волыняне, древляне, полоцкие кривичи). На западное родство славян указывает наличие «западнославянского» комплекса признаков у некоторых групп латгалов, земгалов и жемайтов. Признавая эти различия, их можно отнести к совершенно иным причинам — столкновению территориальных особенностей, возникающих в силу различия природно-ландшафтных зон, достаточно отчетливо меняющихся в том же направлении восток–запад.
Валдайцы близки к белорусам, некоторым польским и литовским группам; восточные великорусы, напротив, близки к более восточным финским группам. Из этого факта был сделан вывод, что восточный великорус представляет собой ответвление древнего автохтонного населения вместе с финнами, а валдаец — переселенец с Запада. Западные корни имеет также южнорусское население, переселившееся на Малороссию после монгольского опустошения земель Киевской Руси. При этом нет никаких данных, которые опровергали бы обратный вывод — о корневой природе русского антропологического типа, который дал ответвления на запад и юг. С нашей точки зрения, именно этот вывод является более обоснованным, чем противоположный ему.
Дебец полагал, что из сходства восточного великоросса с мордвой-мокшей, а русских Среднего Поволжья с мордвой-эрзя следует, что формирование славянских и финских народностей происходило путем смешения на большой территории. Правда, те же результаты можно интерпретировать и как следствие продвигавшейся с юга славянской колонизации, поглощавшей близкородственных им автохтонов. Дифференциация же — не следствие разнообразия финского субстрата, а позднейшая территориальная дифференциация.
Как ни удивительно, но именно территориальные различия означают для расового типа родство и устойчивость. Вероятно, следует считать общим правилом, что оседлость приводит к территориальной дифференциации и снижению вероятности метисации, а колонизация — к унификации типа перемешанного населения и быстрому поглощению и «растворению» антропологических примесей. Дело вовсе не в разнородности субстрата, как полагал Дебец и многие другие, считавшие, что антропологический тип без смешения должен оставаться неизменным. Современная генетика, напротив, говорит о роли смешения в качестве причины уравнивания признаков, а территориальное обособление считает фактором образования особых черт популяции.
Русское население оседло и дифференцировано по территории, сохраняя общий тип. Территориальная дифференциация весьма слабая, территориальные типы выделяются лишь как некоторая незначительная периферийная тенденция усиления или ослабления некоторых признаков. У белорусов, как и у великорусов, обнаруживаются валдайский, отчасти ильменский типы. Территориальные различия также очень незначительны. Малорусы имеют лишь одну антропологическую группу, отличную от всех прочих заметным отклонением от общих тенденций и проживающую на западе Малороссии. Несколько восточнее имеется особая геногеографическая зона (или, возможно целая полоса, вытянутая по широте вдоль всей северной границы Малороссии), природа которой пока не ясна. В целом наблюдается явный градиент признаков с запада на восток, указывающий давний путь миграции-колонизации, сохранившийся как отпечаток в территориальной дифференциации. Менее выраженный градиент признаков — с юго-востока на северо-восток и с юга на север, который также можно интерпретировать как последствия миграций, но менее стремительных, чем те, что имели место в степной зоне. Направление этих миграций и их роль сегодня не представляется возможным надежно определить.
Вместе с тем мы можем с уверенностью говорить об автохтонности славяно-русского населения на Восточно-Европейской равнине по крайней мере с первых веков н.э. (исключая «проходной двор» Причерноморья), четкой выраженности «исконно русской» геногеографической и антропологической (в целом — расовой) территории и низкой степени территориальной дифференциации русских (великороссов, малороссов и белорусов). Для русских эти три обстоятельства — бесценный дар предков, то наследие, которое им надлежит защищать от расовой агрессии других народов, а также от оспаривания со стороны недобросовестных ученых.
___________________________________________________________________________________
[1] См. Пантюхов И.И. Значение антропологических типов в русской истории (Киев, 1909) //Русская расовая теория до 1917 года. Выпуск 2. М., 2004.
[2] Здесь и далее мы опираемся на фундаментальный труд коллектива авторов «Восточные славяне» (М., 2001), в котором собран огромный массив данных и результатов исследований. Критическое отношение к этому труду не снижает его значения — это на сегодня единственное издание, представившее все существенное, что сделано в изучении славянской и русской антропологии, расовых признаков народов, населяющих Русский мир.
[3] Метод канонических переменных — одно из математических удобств для обработки больших массивов данных. При наличии множества характеристик у анализируемого объекта (например, человека, характеризующегося набором краниологических и генетических параметров) каждая из них рассматривается как значение одной из координат в некоем многомерном пространстве. В этом пространстве отыскиваются другие координаты, которые позволяют минимизировать значения переменных, а в идеальном случае— резко сократить размерность необходимого для анализа пространства, не сильно уступив в точности описания совокупности объектов. Удачной можно считать только такую ситуацию, в которой пространство описывается двумя координатами (1-я и 2-я главные компоненты). Тогда возможна визуализация полученных данных на плоскости, а некоторые не фатальные отклонения можно дополнительно анализировать, учитывая 3-ю и 4-ю главные компоненты — точки на плоскости можно мысленно выделять в виде определенного «рельефа». Проблемой такого описания является смутность представления о полученных новых координатах, в которых исходные координаты с реальным «физическим смыслом» смешиваются в разных «пропорциях». Единственное оправдание такому подходу — вычленение тех закономерностей, которые в исходных координатах были скрыты и не просматривались «методом пристального взгляда».
Андрей САВЕЛЬЕВ
http://community.livejournal.com/raciology/1521.html
http://community.livejournal.com/raciology/1521.html
