Оригинал взят у 
russkoeleto в "На берегу Божьей реки" (Часть 1) — Сергей Нилус
russkoeleto в "На берегу Божьей реки" (Часть 1) — Сергей Нилус
Великий это дар веры нашей!
В октябре, или ноябре прошлого года, к отцу Ф. собралась собороваться партия богомольцев, душ в четырнадцать, исключительно женщин. В числе их была одна, которая собороваться не пожелала, а попросила позволения присутствовать зрительницей при совершении таинства.
— Перед соборованием, — говорил мне отец Ф., — у меня в обычае сказать богомольцам по его поводу несколько слов, объяснить его значение для души и тела, рассказать, как к этому таинству относились великие наши старцы… По совершении таинства, смотрю, под ходит ко мне та женщина, отводит меня в сторону и говорит:
— Батюшка, я хочу поисповедоваться и, если разрешите, завтра причаститься и потом у вас пособороваться.
Я проводил ее товарок, которых особоровал, надел епитрахиль и приступил к исповеди. Женщина эта мне принесла покаяние в очень тяжком грехе, который ею был совершен уже давно, но в котором она из чувства ложного стыда не могла покаяться перед своими мирскими священниками. Я разрешил ее от греха, допустил к причастию на другой день и объяснил, чтобы она собороваться пришла в тот же день часам к двум пополудни… На следующий день женщина эта пришла ко мне несколько раньше назначенного часа, взволнованная и перепуганная.
— Батюшка! — говорит, — какой страх был со мною нынешнею ночью! Всю ночь меня промучил какой-то высокий, страшный старик; борода всклокоченная, брови нависли, а из-под бровей — такие острые глаза, что, как иглой, в мое сердце впивались. Как он вошел в мой номер, не понимаю: не иначе, это была нечистая сила…
— Ты думаешь, — шипел он на меня злобным шепотом, — что ты ушла от меня? Врешь, не уйдешь! По монахам стала шляться да каяться — я тебе покажу покаяние! Ты у меня не так еще завертишься: я тебя и в блуд введу, и в такой-то грех, и в этакий…
И всякими угрозами грозил ей страшный старик и не во сне, а въяве, так как бедная женщина до самого утреннего правила, — до трех часов утра, — глаз сомкнуть не могла от страха. Отступил он от нее только тогда, когда соседи ее по гостинице стали собираться идти к правилу.
— Да, кто ж ты такой? — спросила его, вне себя от страха женщина.
— Я — Лев Толстой! — ответил страшный и исчез.
— А разве ты знаешь, — спросил я, — кто такой Лев Толстой?
— Откуда мне знать? — я неграмотная.
— Может быть, слышала? — продолжал я допытываться, — не читали ли о нем чего при тебе в церкви?
— Да нигде, батюшка, ничего о таком человеке не слыхала, да и не знаю, человек ли он, или еще что другое.
Такой рассказ я слышал из уст духовника святой Оптиной пустыни, человека для меня совершенно достоверного. Что это? Неужели Толстой настолько стал «своим» в том страшном мире, которому служит своей антихристианской проповедью, что в его образ перевоплощается сила нечистая?..
Как бы ни было, а факт оптинского видения остается фактом. Что скрыто от премудрых и разумных, то открывается младенцам. Но и мнящие себя мудрыми иногда, против воли своей, обмолвливаются словом чуждой им истины. На днях, по поводу кончины отца Иоанна Кронштадтского, публицист газеты «Новое время», проводя параллель между почившим праведником и здравствующим писателем, воскликнул:
«Отец Иоанн и Толстой — это два полюса!»
Отец Иоанн был строителем на земле тайн Божиих. Чей же слуга, антипод его — Толстой?
Несчастный старик! жалкий старик!..
http://azbyka.ru/fiction/na-beregu-bozhej-reki-chast-1/
В октябре, или ноябре прошлого года, к отцу Ф. собралась собороваться партия богомольцев, душ в четырнадцать, исключительно женщин. В числе их была одна, которая собороваться не пожелала, а попросила позволения присутствовать зрительницей при совершении таинства.
— Перед соборованием, — говорил мне отец Ф., — у меня в обычае сказать богомольцам по его поводу несколько слов, объяснить его значение для души и тела, рассказать, как к этому таинству относились великие наши старцы… По совершении таинства, смотрю, под ходит ко мне та женщина, отводит меня в сторону и говорит:
— Батюшка, я хочу поисповедоваться и, если разрешите, завтра причаститься и потом у вас пособороваться.
Я проводил ее товарок, которых особоровал, надел епитрахиль и приступил к исповеди. Женщина эта мне принесла покаяние в очень тяжком грехе, который ею был совершен уже давно, но в котором она из чувства ложного стыда не могла покаяться перед своими мирскими священниками. Я разрешил ее от греха, допустил к причастию на другой день и объяснил, чтобы она собороваться пришла в тот же день часам к двум пополудни… На следующий день женщина эта пришла ко мне несколько раньше назначенного часа, взволнованная и перепуганная.
— Батюшка! — говорит, — какой страх был со мною нынешнею ночью! Всю ночь меня промучил какой-то высокий, страшный старик; борода всклокоченная, брови нависли, а из-под бровей — такие острые глаза, что, как иглой, в мое сердце впивались. Как он вошел в мой номер, не понимаю: не иначе, это была нечистая сила…
— Ты думаешь, — шипел он на меня злобным шепотом, — что ты ушла от меня? Врешь, не уйдешь! По монахам стала шляться да каяться — я тебе покажу покаяние! Ты у меня не так еще завертишься: я тебя и в блуд введу, и в такой-то грех, и в этакий…
И всякими угрозами грозил ей страшный старик и не во сне, а въяве, так как бедная женщина до самого утреннего правила, — до трех часов утра, — глаз сомкнуть не могла от страха. Отступил он от нее только тогда, когда соседи ее по гостинице стали собираться идти к правилу.
— Да, кто ж ты такой? — спросила его, вне себя от страха женщина.
— Я — Лев Толстой! — ответил страшный и исчез.
— А разве ты знаешь, — спросил я, — кто такой Лев Толстой?
— Откуда мне знать? — я неграмотная.
— Может быть, слышала? — продолжал я допытываться, — не читали ли о нем чего при тебе в церкви?
— Да нигде, батюшка, ничего о таком человеке не слыхала, да и не знаю, человек ли он, или еще что другое.
Такой рассказ я слышал из уст духовника святой Оптиной пустыни, человека для меня совершенно достоверного. Что это? Неужели Толстой настолько стал «своим» в том страшном мире, которому служит своей антихристианской проповедью, что в его образ перевоплощается сила нечистая?..
Как бы ни было, а факт оптинского видения остается фактом. Что скрыто от премудрых и разумных, то открывается младенцам. Но и мнящие себя мудрыми иногда, против воли своей, обмолвливаются словом чуждой им истины. На днях, по поводу кончины отца Иоанна Кронштадтского, публицист газеты «Новое время», проводя параллель между почившим праведником и здравствующим писателем, воскликнул:
«Отец Иоанн и Толстой — это два полюса!»
Отец Иоанн был строителем на земле тайн Божиих. Чей же слуга, антипод его — Толстой?
Несчастный старик! жалкий старик!..
http://azbyka.ru/fiction/na-beregu-bozhej-reki-chast-1/
