ЖОЛКЕВСКИЙ СТАНИСЛАВ Начало и успех Московской войны

Публикация 1871 г.
Предисловие
Главы 1-5
Главы 6-12

СТАНИСЛАВ ЖОЛКЕВСКИЙ

НАЧАЛО И УСПЕХ МОСКОВСКОЙ ВОЙНЫ

POCZATEK I PROGRES WOYNY MOSKIEWSKIEY ZA PANOWANIA K. J. M. ZYGMUNTA III-O, ZA REGIMENTU J. M. P. STANISLAWA ZOLKIEWSKIEGO, WOIEWODY KIJOWSKIEGO, HETMANA POLNEGO KORONNEGO

После взятия Варшавы, в котором я участвовал, будучи гвардии полковником (упоминаю об этом здесь, дабы показать, к кому относится отзыв г-на Сенкевича. См. далее, стр. VIII) и состоя при фельдмаршале графе Паскевиче-Эриванском (впоследствии князем Варшавском), мне удалось отыскать в Варшаве несколько исторических памятников, относящихся к России; некоторые из них я напечатал в Памятниках XVII века (полное заглавие книги следующее: Подлинные свидетельства о взаимных отношениях России и Польши, преимущественно во время самозванцев. Собрал и издал Гвардий Полковник Павел Муханов. Москва, 1834), другие в моем Сборнике.

В числе найденных мной исторических памятников, важнейшим без сомнения были Записки Жолкевского о Московской войне.

Они появились в свет в первый раз в издании моем, сделанном в Москве в 1835 году, на польском языке с русским переводом (Рукопись Жолкевского, изданная Павлом Мухановым. Москва, 1835).

Появление их вызвало следующий укор одного известного Польского ученого, жившего тогда в Париже, обращенного к своим соотечественникам: «Таилась и портилась от сырости по библиотекам Польским, рукопись победителя под [VIII] Клушином, триумфатора над царями; полковник Российский находит её в Варшаве и тотчас же печатает в Москве» («Tail sie i wilgocil po bibliotekach Polskich rekopism zwyciezcy pod Kluszynem, tryumfatora z carow, — Pulkownik Rossyjski, znajduje go w Warszawie i wnet drukuje w Moskwie.» Skarbiec historii Polskiey przez Karola Sienkiewicza, T. I. w Paryzu, 1839. Предисловие стр. VIII).

Издаваемые Записки напечатаны по двум спискам: по списку, отысканному мною в Варшаве, который я означаю буквой М, и по списку, находящемуся в Императорской Публичной Библиотеке, который я означаю буквой Б (Копия с оного получена мною от Николая Алексеевича Полевого).

Заглавие списков одно и тоже: Poczatek i progres woyny Moskiewskiey za panowania K. J. M. Zygmunta III-o, za regimentu J. M. P. Stanislawa Zolkiewskiego, Woiewody Kijowskiego, Hetmana Polnego Koronnego (Начало и успех Московской войны в царствование Е. В. Короля Сигизмунда III-го, под начальством Его Милости Пана Станислава Жолкевского, Воеводы Киевского, Напольного Коронного Гетмана).

Список М прекращается на странице 94 ; конец Записок напечатан по списку Б; он же служил также и для вариантов.

По сличении этих двух списков, оказывается, что список Б списан со списка М; однако ж в нем (т. е. в списке Б) встречаются не только изменения, нов нем кое где даже выпущено несколько речений, находящихся в списке М. Можно безошибочно заключить, что эти изменения и пропуски сделаны Жолкевским для смягчения некоторых выражений довольно жестких. Список Б некогда находился в знаменитой библиотеке Залусских. Вот что об нем говорит известный Польский историк Нарушевич: «Этот драгоценный манускрипт находится в библиотеке Залусских, № 601,под следующим заглавием: Об успехе и продолжении Московской войны и проч., писан [IX] самим его милостью паном гетманом Жолкевским и с собственной его руки переписан» (Hislorya Jana Karola Chodkiewicza T. I. стр. 427. О подлинности Записок Жолкевского см. Приложение № 1.).

Список М написан в лист, старинным, но довольно четким почерком, на сероватой бумаге, от времени пожелтевшей и весьма ветхой (эта рукопись вероятно лежала долго в сыром месте, и сохранена дурно).

Белевский напечатал записки Жолкевского по другому списку, но для вариантов пользовался моим, который означен у него буквой М; следуя Белевскому, и я означаю его таким же образом. Сличая оба издания, особенно важных различий решительно не встречается.

Теперь мы скажем несколько слов о переводе: следующие слова: Jego Mosc, Hospodar, Hospodarslwo, его милость, господарь, господарство, вышедшие совершенно из употребления, мы решились заменить следующими: его величество, государь, государство.

Все примечания сделаны мною; в подлинных же рукописях никаких примечаний не находится.

Слова в тексте, напечатанные мелким шрифтом и поставленные в скобках, в подлинных рукописях не находятся, а вставлены мною для объяснения смысла.

Известны трудности, встречаемые при переводе старинных Польских рукописей. Я прилагал старание передать подлинник со всевозможной точностью, без малейшего пропуска, и предпочитал верность и точность гладкости слога.

При ссылках на Карамзина я имел под рукой 2-ое издания (Сленина) Ист. Рос. Госуд. Для ссылок на Бера, Дневник Марины и пр. 1-ое издание Устрялова: «Сказания иноземцев о России». Извлечения и ссылки, при коих я упоминаю Яна Сапегу, почерпнуты мною из Варшавского издания 1791 г. имеющего [X] название: Zycia Sapiehow у listy od monarchow, ksiazat у roznych panuiacych do tychie pisane. Сочинитель этой книги Kazimierz Kognowicki.

Все, что выше сказано, относится как к первому изданию (1835 г.) (Привожу здесь мнение г-на Белевского, польского ученого, специально занимавшегося как биографией Жолкевского, так равно изданием его сочинений, о первом моем издании: «Совершил оное (издание Московское) как известно, в Москве Павел Муханов в 1835 году, дав оному следующее заглавие: Рукопись гетмана Жолкевского, приобщив русской перевод к польскому оригиналу, и снабдив историческими пояснениями. Старательно и добросовестно исполнен этот его труд. В предисловии указаны им источники, на которых основывался издатель. Август Белевский, Львов. 1851 год.») так и ко 2-му изданию. Теперь мы скажем несколько слов собственно о втором издании.

Во-первых: в настоящем издании, предназначенном для русских читателей, я ограничился напечатанием только русского перевода (польские читатели найдут Записки в вышеупомянутой книге г-на Белевского. В своем издании этот ученый старался собрать всё, что мог о Жолкевском, — он напечатал несколько актов, взяв их из моего Сборника).

Во-вторых: варианты и примечания я поместил не в конце книги, но внизу страниц при самом тексте, считая это более удобным для читателя.

В-третьих: с этой же целью записки я разделил на главы.

В-четвертых: русской перевод был просмотрен сначала покойным ученым Даниловичем, а впоследствии б. профессором [XI] Варшавского университета И. И. Паплонским, которому считаю приятным долгом изъявить здесь свою благодарность.

В-пятых: в первом издании находилось семь приложений, в новом их сорок пять. Некоторые из них в первый раз появляются в печати; они были неизвестны даже ученому г-ну Белевскому. Я счел необходимым напечатать их и на тех языках, на которых они были написаны; в этом отношении исключение сделано мною только для приложения № 44. На это приложение я обращаю внимание читателей, — они найдут в нем много новых сведений о смутном времени.

Приложена также (№ 45) довольно подробная биография Жолкевского, в которой читатели найдут доказательства о русском происхождении этого замечательного человека; кажется доселе никто из русских ученых не обратил внимание на это обстоятельство, между тем как именно русским происхождением Жолкевского объясняется многое в его действиях и их успехе.

К большому моему сожалению, разные обстоятельства, и скорый отъезд мой из С.-Петербурга не позволили мне представить читателям труд мой на столько совершенным, на сколько я этого желал.

Записки Жолкевского весьма важны в историческом отношении, и обратили на себя внимание любителей отечественной истории (первое издание давно уже разошлось), тем более, что в них описываются не одни военные действия, но излагаются и объясняются пружины политических действий в смутное время России. Привожу здесь то, что сказано об них в предисловии к первому издании:

Они особенно замечательны потому беспристрастию, с которым написаны: Димитрий выставлен самозванцем, каким он действительно был (смотри стр. 2 и следующие, а также в приложении № 1-й страница 2-я); здесь описаны подробно главные [XII] действующие лица, низвергшие Шуйского, и их орудия; сообщено много подробностей о князе Мстиславском, о князе Михаиле Васильевиче Скопине-Шуйском, о Филарете Никитиче; обстоятельно описана осада Смоленска, и отдана полная справедливость доблести Шеина; наконец в записках Жолкевского заключается много подробностей именно о том времени , которого недостает у Паерле, Маржерета и в так называемом дневнике Марины, и которое мы знаем только по Маскевичу и весьма мало по Беру.

Жолкевский является в них не только искусным военным человеком, но и тонким и прозорливым политиком и притом человеком умеренным, стремящимся к обоюдной пользе двух государству и умевшим ценить Русских лучше, чем Сигизмунд III.

Мысль о соединении Польши с Россией и выгоды сего соединения для обоих государств были тому слишком двести лет им постигнуты (см. стран. 108). Провидению угодно было, чтобы это соединение было совершено не Шведским домом Вазы, но под влиянием благословенного Дома Романовых.

 Ст.-Петербург 21 Июня 1871 г.

Текст воспроизведен по изданию: Записки гетмана Жолкевского о Московской войне. СПб. 1871
© текст - Муханов П. А. 1871
© сетевая версия - Тhietmar. 2007
© OCR - Трофимов С. 2007
© дизайн - Войтехович А. 2001

ГЛАВА I.

Причины войны Польши с Москвой. — Возвышение Бориса Годунова. — Убиение Димитрия царевича.

Филипп Комин (Первое издание его истории вышло в 1524 году в Париже. Заглавие её следующее: Chronique et histoire faite et composee par feu messire Philippe de Comines , contenant les choses advenues durant le regne da roy Loys XI^е tant en France etc. Это издание содержит только шесть первых книг, оканчивающихся смертью Людовика XI в 1483г. Продолжение, заключающее 7 и 8 книги, и доведенное до кончины Карла VIII в 1498 г., вышло в 1528 г. Из новейших изданий особенного внимания заслуживает издание с 1840 г. Revue sur les manuscrits de la Bibliotheque royale et publiee avec annolalions et eclair cissements, par M"^c Dupont. Paris, chez J. Renouard. Imprimee aux frais de la Societe d'histoire de France. Филипп де Комин родился в 1446 г., умер в 1509 году), писатель достойный уважения между историками, описавший на Французскому языке деяния Людовика одиннадцатого, короля Французского, и сына его Карла восьмого, собиравшегося войною против Неаполитанского королевства, жалуется на некоего Бриссонета, человека низкого происхождением и легкомысленного, который своими убеждениями побудил Карла к этой войне; этого Бриссонета ставит он примером, как часто люди ничтожные, низкие происхождением и душою, могут наделать много зла. Ибо эта война, сначала веденная успешно королем Французским, имела несчастный и гибельные последствия; она ознаменовалась ужасными кровопролитиями, разрушением городов и опустошением пространных областей.

Таким же образом и эта Московская война, причинившая ужасное кровопролитие и столь много [2] бедствий, которые еще не кончились, произошла от человека, подобного Бриссонету, пана Юрия Мнишка, воеводы Сендомирского; из честолюбия и корыстных видов решился он покровительствовать и вести на царство Московское Москвитянина, Гришку, сына Отрепьева, который обманом назвался царевичем Московским Димитрием Иоанновичем. С помощью лести и лжи, которые были орудиями его действии, и родственника своего ксендза Берната Манеёвского, епископа Краковского и кардинала, имевшего в то время большой вес при дворе короля, он достиг того, что король явно стал благоприятствовать этому делу, и смотрел на оное сквозь пальцы, против совета многих знатнейших сенаторов, которым оно весьма не нравилось. Известно было на основании доказательств, и сам пан воевода Сендомирский знал, что сей обманщик не был Димитрий; но ослепленный корыстолюбием и гордостью, упорно поддерживал это предприятие. (Это происходило в 1604 году в исходе осени.)

Он набрал не малое число людей, частью деньгами, а более обещаниями и надеждами. Продержав их долгое время в окрестностях Львова, к большому угнетению и ропоту бедных жителей, отправился потом через Киев в Северскую Землю.

Состояние Московской земли было таково: [3] верховная власть находилась в руках Бориса Феодоровича Годунова. Он происходил не от царской крови и не принадлежал к одному из тех родов, которые в сем государстве имеют свои преимущества и тщательно их защищают; но и не из низкого происхождения: ибо родная сестра его, по особенной красоте своей, сделалась супругою Феодора, сына царя Ивана, что приблизило Бориса к престолу; но наиболее возвысился он великим, удивительным умом, какой обнаруживал во всех человеческих действиях. Он её лишил жизни и царя Ивана, подкупив английского врача, который лечил Ивана; ибо дело было таково, что если бы он его не предупредил, то и сам быль бы казнен со многими другими знатными вельможами: казнь подданных не была новостью для царя Ивана; ибо от начала мира не было тирана подобного ему.

Когда царь Феодор наследовал престол отца, и по своему кроткому характеру, занимался только молитвами и слушанием церковной службы, не имев ни опытности, ни способности к управлению столь великим государством, то Борис через сестру свою, супругу царскую, был сделан конюшим и наместником Владимирским, (первое достоинство в государстве), а потом правителем всей земли, т. е. губернатором.

Борис различными происками удалил князя Мстиславского, Никиту Романовича и князя Ивана Петровича Шуйского, которых отец назначил в виде опекунов сыну своему, зная его недостатки, и остался с одним только канцлером Щелкаловым, (человеком умным и находившимся в числе четырех, [4] назначенных царем Иваном опекунов). Борис был с ним за одно, и от имени царя Феодора зятя своего, управлял по собственному произволу всем государством, пролагая себе все пути к достижению могущества и престола

Царевич Димитрий, сын царя Ивана, рожденный от Марии Нагой, был препятствием к достижению его цели; он имел 9 лет и содержался в Угличе. Борис успел лишить его жизни посредством ужасного и хитрого злодеяния. Это происшествие весьма достопамятно, и потому вкратце расскажу ход его. Двое детей боярских Никита Кочалов и Данилка Битяговский были клиентами Бориса. Борис объявил им тайно, что есть воля государя, дабы они отправились в Углич и зарезали царевича Димитрия; потому что, как он говорил, некоторые беспокойные люди бунтуют и желают возвести Димитрия на престол, и произвести в государстве войну, беспорядки и смятение; что для недопущения этого необходимо, чтобы царевича Димитрия не было в живых. Однако ж дети боярские, (у Московитян царская кровь в величайшим уважении), хотя были преданы Борису, но колебались. Борис сказал им потом: «я поведу вас к государю, вы то же самое услышите из его уст», и ввел их в царские палаты. Там, тихо разговаривая с царем Феодором о чем-то другом, такою же хитростью обманул их, как Мессалина, бремя земли, обманула императора Клавдия, мужа своего (Борис не знал сих примеров из книг; ибо не умел ни читать, ни писать, но у него было довольно ума, особенно на зло); он [5] велел прочим выйти из комнаты, и когда остались только двое боярских детей, начал говорить в слух царю Феодору; «они не хотят верить тому, что я приказывал твоим царским именем, объяви им сам что эта твоя воля». Царь Феодор, полагая, что дело шло о том, о чем ему тихо говорил Борис, (он никогда не согласился бы на убийство брата, и после весьма о нем сожалел), на оное представление Бориса, сказал; «делайте что приказал вам Борис». Таким образом, они отправились и совершили злодеяние [1591 г. мая 15 дня старого стиля]. Борис сказал Феодору, и распустил слух, что Димитрий в припадке падучей болезни зарезался ножом, который держал в руке. Однако вследствие этого убийства Димитрия возникли большие раздоры; народ в Угличе тотчас убил двух оных детей боярских, и третьего, который был наставником (между жертвами народной ярости не было никого, кому можно было бы приписать звание наставника царевича. Георгий Паерле в своих записках (С. IIб, 1832) действительно упоминает о неком наставнике Симеоне, который будто бы спас жизнь царевича; Жолкевский, напротив того, причисляет его к жертвам народного мнения) при Димитрии. В Москве также было великое волнение, но Борис успокоил и усмирил его своим умом, властно и царскими деньгами.

Таким образом, когда все дела, кои ему нужны были для достижения престола, были устроены, когда он отравил и самого царя Феодора своего зятя, то с видом не желающего и отказывающегося воссел на престол, как будто бы принужденный к тому просьбами народа. Многие знатные вельможи знали его коварства и злодеяния, но не могли противиться его [6] могуществу; ежели кто-нибудь дерзал отозваться такого подвергал смерти, губил. Князья Шуйские, самые сильные и знатнейшие в сем государстве, искали разных средств для низвержения его, но тщетно; потому что Борис и при царе Феодоре и в свое царствование обессилил их. Он лишил жизни князя Ивана Петровича Шуйского, знатнейшего в сем роде, человека пользовавшего уважением всего Московского народа и защищавшего Псков от Стефана Батория; заключил в темницу князя Василия Шуйского, впоследствии сделавшегося царем, и князя Ивана его родного брата; умертвил князя Александра, родного брата двух последних; он поступил бы также с Василием и Иваном Шуйскими, если бы их не спасло родство Бориса с князем Димитрием Шуйским, четвертым братом (из двух родных сестер Скуратовых, одна была за Борисом, а другая за князем Димитрием Шуйским, которая и теперь находится здесь с мужем своим с князем Димитрием Шуйским). Кроме князей Шуйских, он истребил много других знатных людей, выдумывая разные обвинения. Многие ненавидели его жестокости и презирали за старость и расстроенное здоровье (он страдал водяной болезнью (в подлиннике (byf hidropicus)). [7]

ГЛАВА II.

Появление самозванца в пределах Московского государства. — Его успехи. — Царствование самозванца. — Его посольство к королю Польскому. — Умерщвление Лжедмитрия.

В таком состоянии находились дела, когда приехал воевода Сендомирский с Гришкою Расстригою (как его называют Москвитяне); и когда появился с ним на границе, то Московская чернь по привязанности к крови своих законных государей, начала стекаться к нему. У Гришки было довольно ума, красноречия и смелости; он умел обходиться со всеми, выдавая себя за того, коим он не был. Дела Московского государства начали приходить в беспорядок; Чернигов, замок Украинский принял его; но Новгородок (Новгород Северский) защищаемый неким Босманом (т. е. Басманов; где встретится имя Босман, мы будем заменять оное Басмановым), сопротивлялся; Борис послал с князем Мстиславским для защиты Новгорода, свое войско, которому хотя и не посчастливилось, однако ж, Басманов удержал Новгород. Путивль, главный замок в земле Северской, возмутившись против Бориса, сдался обманщику. Было несколько сражений в разных местах; пораженный обманщик ушел в Путивль; к счастью его, болезнь Бориса усиливалась. Он выслал большое войско под предводительством князя Василия Шуйского, которое уже приблизилось к Кромам (имя замка к Северской земле), как пришло известие, что Борис умер [1605 года апреля 15 старого стиля]. В войске [8] возник беспорядок; князь Василий Шуйский, собравши всех долго говорил, доказывая самозванство Гришки; в свидетели он представлял бывшего тут же родного дядю самозванца, у коего он воспитывался по смерти отца, и который клятвенно уверял, что своими руками положил в гроб Димитрия царевича. Шуйский просил и увещевал не переходить на сторону обманщика; но лучше помня присягу, данную умершему Борису, хранить верность и присягу сыну его Феодору Борисовичу. Успокоив войско, поручил оное князю Василию Голицыну и Басманову, который защитой Новгородка приобрел большое уважение; а сам отправился поспешно в Москву, желая посоветоваться с князем Мстиславским, и с братом своим князем Димитрием, и с другими боярами, бывшими в столице, об утверждении Феодора Борисовича и об укрощении сих возмущений. Войско, оставшееся с Голицыным, само ли по себе, или по наущению, как сказывают, Голицына, взбунтовалось. Ненависть вельмож и народа к Борису за жестокости, по смерти его, пала на его сына. Голицын же и Басманов отправились немедленно в Путивль к обманщику и от имени всего войска изъявили повиновение. Самозванец тотчас отправил в Москву преданных ему людей.

Феодор, сын Бориса, и мать его происками какого-то Татищева были выданы, а самозванец был провозглашен царем. От Путивля до Москвы, где он был коронован, сопровождало его с величайшими почестями всё Московское государство, и присягнуло [9] ему в верности. Я не описываю этой войны подробно, избегая длинноты рассказа.

Посольства к королю были отправляемы и от Бориса по случаю наезда воеводы Сендомирского, а также и от обманщика, по восшествии его на престол. Нельзя не вспомнить о хитрости Москвитян, уже многим известной. Самозванец намеревался отправить к королю посла; князья Шуйские предлагали для сего какого-то Ивана Безобразова, человека расторопного, с которым они тайно сговорились. Безобразов нарочно отказывался от этого посольства, представляя разные причины, но князь Василий выбранил его в присутствии самозванца, а сему последнему сказал, что не легко найти человека способнее Безобразова к этому посольству; и так Безобразов, как будто против воли, принял на себя её обязанность.

Безобразов застав короля в Кракове (Безобразов приехал в Краков ⁴/₁₄ января 1606 г. См. Дневник Марины стр. 11, изданный в русском переводе Н. Устряловым в 1834 г.), исправлял посольство, публично от имени самозванца, по обычаю сохранившемуся между государями, извещая, что он с помощью Божией воссел на престоле предков; благодаря короля за его благосклонность и доброжелательство и предлагая соседскую дружбу: тайно же объявил канцлеру Литовскому, что желает переговорить с ним наедине; но для избежания подозрения, и потому, что здесь находились Москвитяне, пребывание с Безобразовым, не угодно было королю, чтобы канцлер запирался с Безобразовым; решили, наконец, чтобы сей последний сообщил просьбы свои, если у [10] него были какие, старосте Велижскому господину Гонсевскому. Когда удалились свидетели, то он открыл поручение, данное ему от Шуйских и Голицыных, приносивших жалобу королю, что он дал им человека низкого и легкомысленного, жалуясь далее на жестокость, распутство и на роскошь его, и что он вовсе недостоин занимать Московского престола; что они думают, каким бы образом свергнуть его, желая уж лучше вести дело так, чтобы в этом государстве царствовал королевич Владислав. Вот в чем заключались все поручения от бояр.

Безобразову отвечали публично, как следует: тайно же король велел сказать боярам, что он сожалеет о том, что этот человек, которого он считал истинным Димитрием, занял то место, и что обходится с ними так жестоко и неприлично, и что он король не препятствует действовать по собственному их усмотрен). Что ж касается до королевича Владислава, то король не увлекается властолюбием, и желал бы сына своего склонить к такой же умеренности, предоставляя все дело Божью промыслу (Иван Безобразов, взяв отпуск, въехал вместе с воеводою Сендомирскам ¹²/₂₂, января 1606 года.).

В то время никто не знал о сем кроме канцлера Литовского [Льва Сапеги] через которого шло это дело.

Здесь следует привести еще вот что: в то время выехал из Москвы один Швед, который привез королю его величеству известие от царицы Марфы, матери покойного Димитрия, что хотя она из своих видов явно и призналась к этому обманщику, но что он [11] не её сын. Она имела при себе воспитанницу Лифляндку по имени Розен, взятую во время Лифляндской войны в плен ребенком. Марфа через нее сообщила сию тайну Шведу, желая, чтобы от него узнал король (это обстоятельство, хотя и известное Немцевичу, выпущено им в его сочинении Panowanie Zygmunta III. Видевшись с ним в 1840 г. в Париже, я упрекал его за это.). Этот её поступок был следствием того, что обманщик Растрига хотел вынуть тело её сына Димитрия из гроба в Углицкой церкви, где он был погребен, и выбросить кости его, как бы ложного или мнимого Димитрия, что ей как матери родной, было прискорбно; однако ж старанием своим она не допустила, чтобы останки сына её были потревожены (то же самое рассказывает и Петрей, стр. 373.). В царствование Шуйского они были перенесены в столицу.

Воевода Сендомирский знал и об этом извещении матери истинного Димитрия; но, полагая, что власть самозванца непоколебима, не покинул своего намерения. Разыгрывалась трагедия: брак праздновали в Кракове с великолепием (обручение Марины в Кракове (12 ноября 1605 года) описано современными стихотворцами именно Забчицем в стихотворении под заглавием: Posel Moskiewski w Rrakowie, у Шареренбергера, 1608 г., Юрковским в стихотворении: Hymenaeus Naiasnieyszego Monarchy Dymitre Jwanowieza z laski Bozey Wielkiego Czara Moskiewskiego Wolodimirskiego, Bezanskiego, Nowogrodskiego , etc.-(+) Путь Марины описан в, её Дневнике, изданном Н. Устряловым в русском переводе, (С. Пб. 1834), и в другом Дневнике, приведенном Когновицким в ero:Zycia Sapiehow, T. II. стр. 128. Этот последний повторен Немцевичем в сочинении: Panowanie Zygmunta III. — (++) Лубенский в сочинении, изданном по его смерти, под заглавием: Stanislai Lubienski episkopi Plocensis opera poslhuma historica, historo-politica etc. edita ab executoribus testamenti, Anlverpiae apud Joarmen Mearsium, MDCXLIII, подробно Описал причины умерщвления самозванца и ненависти к нему русского народа. Возведение на престол Лжедмитрия, которого автор называет обманщиком, приписываешь он более проискам самих Русских, нежели помощи и. желаниям Польских вельмож (стр. 155).); невеста отправилась в Москву с многочисленной свитой девиц и женщин, в колясках и каретах; свадебный пир кончился, и через несколько дней обманщик был убит, и наши много потерпели, даже честь женщин не была пощажена та. [12]

ГЛАВА III.

Воцарение Шуйского, — Болотников. — Появление второго самозванца. — Вмешательство короля Польского в дела Московские — Приготовления короля к походу. — Подвиги Скопина-Шуйского.

Князь Василий Шуйский вместе со своими братьями, князьями Голицыными, и многими боярами был виновником всего этого; князь Мстиславский об этом ничего не знал, ибо не смели ввериться ему. Этот же князь Василий Шуйский с помощью тех же, кои ему в этом деле помогали, на третий день вступил на престол Московский, и, задержав в Москве послов короля, приехавших на свадьбу, послал воеводу Сендомирского с дочерью в Ярославль, а прочих в разные города Московской земли. Он послал чиновников для принятия присяги во все области Московского государства; но такое овладение престолом по волчьему праву не понравилось многим, что всегда случается, когда счастье кого-нибудь внезапно возвысит; такой человек не избегнет зависти тех, которые видели его равным себе. Никоторые желали установить свободное избрание, подобное нашему, за что потом были наказаны Шуйским, который, склонив на всю сторону народ и стрельцов, подавил тех, кои отзывались со свободным избранием. [13]

Хотя большая часть областей присягнула ему и повиновалась, однако же, некоторые не хотели, а в особенности в Северской земле Путивль, главный город; по примеру его и никоторые другие не хотели ни присягать его имени, ниже ему повиноваться, а из ненависти к Шуйскому распустили слух, что самозванец ушел. Эти слухи наиболее распространял князь Григорий Шаховский, человек знатного происхождения и незазорного поведения, который с помощью священников и хитрых происков внушал народу, что Димитрий жив. Шуйский послал потом войско в землю Северскую, но Северяне разбили его.

Надлежало бы написать длинную историю, чтобы рассказать все сделанное неким Болотниковым, человеком низкого происхождения, который, как бы от имени Димитрия собрав множество войска, подступил к Москве, и привел в большое затруднение Шуйского, и чтобы описывать все битвы, осады и взятие городов Тулы, Калуги и многих других.

Бояре Московские, противники Шуйского, разослали людей по разным местам, в особенности в Самбор, чтобы расспрашивать о Димитрии. Между тем появился другой самозванец в Старо дубе, вовсе не похожий на первого (разве тем, что был человек), однако Северяне по ненависти к Шуйскому охотно приняли его сторону; к ним присоединились еще Велегловские с Меховицким. Потом князь Роман Рожинский (князь Иван Роман Рожинский из рода князей Наримунтовичей (Наримунт, сын Гедимина), последний потомок сего имени. Набравши отряд из 1000 человек конницы, князь Рожинский отправился к самозванцу I. а по его убиении помогал второму самозванцу умер 8 апреля 1610 года (н.с.) в лагере, похоронен с великими почестями в Киеве, по обрядам Греческой Церкви. Рожинский отличался необыкновенной храбростью, но слишком предавался горячим напиткам, и потому имел весьма вредное влияние на войско, состоявшее под его начальством, ибо оно подражало в сем случае своему начальнику, и вместе с ним бесчинствовало. Вспыльчивый до безумия, Рожинский в споре с Меховецким, сподвижником Лжедмитрия, поразив мечем. убил его на месте; другого противника, ротмистра Зборовского, защитили только стальные латы. Старосту Усвятского Яна Сапегу смертельно ненавидел и никогда не хотел признавать его даже равным себе, не только что начальником, при осаде Троицкой Лавры.) [14] своим прибытием усилил партию второго самозванца; поразив войско Шуйского при Волхове, он подступил к Москве, после чего города и области начали сдаваться ему, так что, наконец, только несколько главных городов придерживались стороны Шуйского. Видя это, Шуйский и бояре, которые при нем находились, испугались и начали искать средств к отклонению наших от самозванца. Василий освободил послов, е. в. короля, и воеводу Сендомирского, заключивши с ним такой уговор, какого только сам желал, и повелел им против воли учинить присягу в исполнении оного. Воевода Сендомирский также присягнул, что не будет вступать ни в какие сношения с этим самозванцем. И так они отправились в путь, и ехали той дорогой, где могли быть вне опасности от войск самозванца; но воевода Сендомирский, забыв о присяге только что данной им, а наиболее дочь его, которой очень хотелось царствовать, не смотря на то, что многие достоверные люди извещали, что это совсем не тот обманщик, который был прежде, и даже не похож на него, не хотели ехать тою дорогою, которую назначил им Шуйский, но нарочно замедляли поход [15] и тайно известили войско самозванца, где можно было бы их перехватить. И действительно случилось так, что послали за ним Александра Зборовского с Иоанном Стадницким, которые, настигнув их, несколько сот Русских приставленных Шуйским для конвоя, частью убили, частью же разогнали, а воеводу Сендомирского с его дочерью, Малаговского [т. е. Николая Олесницкого, кастеляна Малогостского], после е. в. короля, помогавшего им, и прочих с ними находившихся отвели в свой стан, расположенный под Москвой. Прочие же послы, ехавшие дорогой, указанной им Шуйским, благополучно прибыли на границы Великого Княжества Литовского.

О договоре, в соблюдении которого Шуйский велел присягать послам е. в. короля против их воли, я не скажу ничего: бумаги о сем хранятся в канцелярии; упомяну только, что во время сих переговоров бояре Московские, и между прочими сам князь Димитрий, родной брат Василия Шуйского (в чем он потом не сознался, напротив, в присутствии гетмана и канцлера утверждал и говорил, что этого от него никто не слыхал), условливаясь с послами е. в. короля, упоминали, что хотят до того довести, что Василий добровольно откажется, если бы только король вступился в это дело и дал им на царство сына своего Владислава; ибо они полагали, что таким образом скорее бы прекратилось кровопролитие и водворилось бы в царстве Московском тишина и веселье.

Еще с дороги господа послы писали, давая знать об этом е. в. королю, и потом приехавши еще сильнее [16] уверяли короля и представляли ему желания Московского народа. И не одни послы, но и некоторые частные особы, приехавшие из Москвы, как-то: Андрей Стадницкий и Домарацкий, так как пред тем Безобразов и послы е. в. короля, утверждали, что они слышали это от бояр. Посредством чиновников, находившихся при е. в. короле просили и побуждали короля не оставлять сего дела.

После чего дело сие начало сильно занимать короля, учинив совещание с находящимися в то время при дворе сенаторами, е. в. король послал к гетману ксендза Фирлея, коронного референдария, с верительным письмом. Гетман до того времени вовсе ничего не знал об этом деле; он собирался в поход на Украину, и, оставив уже свой дом, отправился к войску. На дороге, за несколько миль, не доезжая до Збаража, его настигнул ксендз peфepeндapий. Вручив верительное письмо, он рассказал ему обо всем том, что произошло и что было донесено е. в. королю об этом обстоятельстве из царства Московская прибавляя, что сенаторы, находящиеся при е. в. короле, советуют королю не упускать сего случая, для умножения славы и распространения владений Речи Посполитой, притом он требовал, чтобы гетман снесся о сем с воеводой Брацлавским (который недавно умер), бывшим в то время старостой Каменецким (Ян Потоцкий, воевода Брацлавский, умер под Смоленском 29 апреля (н. ст.) 1611 г.), к коему он также дал верительное письмо, чтобы они весте собрали людей служивых, и чтобы деятельно [17] помогли в сем предприятии е. в. королю. Ксендз референдарий упомянул и то, что долго было бы дожидаться собрания сейма, а дело в том, чтобы не упустить благоприятного случая. А посему-то е. в. король намеревался в непродолжительном времени отправиться в Люблин, а потом чрез Киев в Северскую землю, изъявляя притом желание, чтобы гетман с войском встретил е. в. короля в Киеве (причины, побудившая короля к объявлению войны России, официально изложенный в послании к императору Матвею, приводит Лубенский в сочинении своем: Opera posthuma, о котором сказано выше. (См. стр. 12). Война была объявлена Сигизмудом III. 1608 года сентября 8-го дня старого стиля. (Голиков, Дополнения к Деяниям Петра В. Т. I. стр. 355). Во всем этом деле принимали деятельное участие иезуиты. Этому мы находим положительное доказательство в современных записках в домах. К сожалению, большая часть оных остаются доселе не обнародованными, не трудно догадаться по каким побуждениям. Таким образом, «рукопись Жолкевского более двух сот лет скрывалась и гнила в польских библиотеках» — как выразил польский ученый Сенькевич в издаваемом в париже Skarbiec historii polskiej.).

Поскольку дело сие было предложено гетману внезапно и неожиданно, без всякого предварительного до того времени сообщения, то он объявил ксендзу референдарию, что желал бы, чтобы сие дело было ведено с утверждения сейма; однако ж, ежели опасность состоит в замедлении, то если только таково мнение других гг. сенаторов, он, как слуга и военный чиновник, не хочет отклонять е. в. короля от сего похвального предприятия, и охотно желает собирать войско и всеми силами, по возможности, споспешествовать оному предприятию. Спросил, однако ж, имеются ли в готовности деньги, так как для этого дела они нужны. Ксендз референдарий сказал, что е. в. король [18] предвидил, что гетман будет о сем спрашивать, и повелел сказать ему, что е. в. король может припасти несколько сот тысяч злотых. После сего объяснения ксендз референдарий уехал от гетмана. Но из этого ничего не воспоследовало; видно, что епископ Краковский, [Бернард Мацеевский], приехавши в Краков, отклонил е. в. короля от этого, советуя сделать о сем предложение на сейме. Не смотря на то, е. в. король много думал о сем деле, и писал к гетману письмо, доставленное ему коморником Клементовским в лагере. В письме сем е. в. король писал, что он дело сие отсрочивает, но не оставляет; и потом послал к гетману Витовского, заставшего его в Киеве. Витовский подробнее рассказал гетману то, что говорили с ним об этом Московские бояре, и как они уверяли его в своем расположены к е. в. королю, и что это дело оставлено было на рассмотрение сейму, который уже собрался. Витовский был отправлен обратно гетманом с одними только уверениями в готовности служить в сем деле е. в. королю и Речи Посполитой.

Между тем начались сеймики, на которых во всем королевстве была одобрена Московская экспедиция; однако ж, кроме того, что сие дело было представлено в тайном совете, оно предложено также было на сейме, и в полном собрании мнения всех сенаторов, исключая только троих или четверых, согласны были в том, чтобы е. в. король не упускал сего случая. В посольской палате не было никакого предложения, ни речи об этом, и только в молчании позволено [19] было давать эксценты тем, которые бы принимаемы были в военную е. в. короля службу (по законам, с 1562 г. и позднейших лет, а именно, 1578, 1609, 1611 и другие люди, записывавшиеся в военную службу, освобождались на все время войны от всех судов вообще (in genere), за исключением тяжебных дел, касающихся изгнания из имения, насилия и исполнения судебных приговоров. Такое освобождение называлось эгземптою или эксцептою, т. е. изъятием.).

В то время, когда разъезжались с сейма (как это мне известно), гетман в частной аудиенции спрашивал е. в. короля, чего он должен ожидать, и ежели желает исполнить сие предприятие, то какими способами, какое имеет войско, и сколько его, когда и какою дорогою идти. Поелику же в прошедшем году е. в. король намеревался идти чрез Северскую землю, то гетман полагал, что и теперь, если бы сие намерение было приведено в исполнение, лучше отправиться именно этою дорогою; ибо Смоленск, древняя крепость, коей укрепления еще более усилены Борисом (защитив юг в России новыми твердынями, Борис (в царствование Феодора) для безопасности нашей границы Литовской, основал в 1596 г. каменную крепость в Смоленске, куда он сам ездил, чтобы назначить места для рвов, стен и башен. Феодор посылал туда каменщиков из всех городов ближних и дальних. Строение кончилось в 1600 году. И. Р. Г. Карамзина. Т. X. стр. 20. В Никоновской Летописи (Т. VII. стр. 30) описано это заложение каменной крепости в Смоленске: «Государь царь (Феодор) в Смоленск посла дворян честных и повеле град делати наспех, во все же грады посла повеле имати каменщиков и кирпичников, да не токмо каменщиков, ино повеле и горшечников поймать и повеле их послать в Смоленск для каменново и кирпичново дела»), если бы не сдался добровольно, то остановил бы и затруднил е. в. короля. Таковое предприятие, т. е. взятие Смоленска, требовало бы много пехоты и большого снаряда орудий. Северские же замки, деревянные, если бы не хотели добровольно, то принуждены были бы [20] покориться перед сим вооружением, (недостаточным для взятия Смоленска). Е.в. король сказал в ответ гетману, что еще он и сам не решил, как быть; но с дороги, или, тотчас приехавши в Краков, объявит свою волю как касательно сего предприятия, так равно и на счет других вещей, до сего относящихся. Что же касается до дороги, кончится тем, что он пойдет на Смоленск; ибо его обнадеживали, что Смоленск добровольно хочет ему покориться, и что теперь об этом хлопочет староста Велижский [Гонсевский], которому уже для осады сего города обещано нисколько сот людей конных и пеших. Было упомянуто и о пане Сапеге, что когда он шел мимо Смоленска в Москву, то еще в то время эта крепость покорилась бы ему, если бы он захотел занять ее именем е. в. короля, а не обманщика. Гетман прибавил только, что е. в. король должен приказать тщательно о всём разведать, чтобы в этом не обмануться.

И так е. в. король выехал из Варшавы в Краков. Поелику же наступала весна и благоприятное для ведения войны время года, гетман дожидался с нетерпением весь великий пост окончательного решения, обещанного е. в. королем, беспокоясь о том, чтобы не упустить времени [благоприятного], и тем не испортить всего дела. На той недели (Пасха Католическая, т. е. по новому стилю, в 1609 году была 19 апреля) пред Светлым Христовым Воскресением приехал к гетману коморник с письмом от короля; письмо это заключалось в том, что е. в. хочет поддержать это предприятие, [21] при чем был прислан список, сколько и каких людей должны были набрать гетман коронный и гетман Литовский; ибо в то время такое намерение было у е. в. короля, чтобы и гетман Литовский [Карл Ходкевич] там же находился. Было также назначено время выступления короля. Сколько ни было людей в Кракове, никто не надеялся, чтобы сбылось намерение короля отправиться в путь; ибо было одно только желание короля, но не видно и не слышно было ни о достаточном количестве денег, ни о малейшем приготовлении, которого требовало подобное предприятие.

Гетман, видя, как медленно шло это дело, и не было слышно ни о каком возобновлении [уверения], что Московские бояре остаются при том же расположении к е. в. королю, и видя, что из людей военных, конницы был небольшой отряд, а пехоты чрезвычайно мало, хотя вследствие сего и сомневался в успехе, но отклонить от этого е. в. короля было невозможно, ибо он об этом и в Риме и по всему свиту объявил и разгласил; а сам [гетман] с радостью желал бы уклониться от этого, и потому послал к е. в. королю Тарновского, извиняясь летами и изнуренным здоровьем, тем более, что там должен был находиться гетман Литовский, который особенно при столь малом войске, мог бы управиться один; что он, однако, употребит всё старание, чтобы отправить, как можно скорее, тот отряд воинов, который е. в. король хочет иметь, только бы выдать им немедленно деньги, ибо уже время выступать в поход. Е. в. король не хотел принять отговорок гетмана, [22] непременно желая, чтобы он служил всей экспедиции, и обещался в скором времени прислать деньги для этой горсти солдат. После такого решения ничего более не оставалось гетману, как только садиться на коня [т. е. готовиться к походу], ибо если б он сам не захотел отправиться, то не легко было бы набрать солдат, и в сем случае, вся эта экспедиция едва ли не была оставлена: тогда он подвергся бы и немилости короля и сильной ненависти прочих; ибо могли бы выдумать, что он по нерасположению своему к этому делу (так в то время о сем думали), помешал е. в. королю и Речи Посполитой; что благоприятные обстоятельства для умножения славы и распространена владений Речи Посполитой по его причине остались без пользы, и таким образом на него бы одного пала ненависть. И так, хотя он знал, что не сделано надлежащих приготовлений и что нельзя было даже ожидать оных, и потому по многим различным обстоятельствам и уважительным причинам, не имел надежды на желаемый успех, но пришлось ему положиться на одну милость Божью, которая чудесным образом не редко была оказываема е. в. королю. Он, однако же, писал письмо к е. в. королю, что его отговорки уступают воле и повелениям е. в., что он желает служить, но он высказал все то, в чем считал за нужное предостеречь е. в. короля. Письмо это ходило по рукам, ибо сам гетман разослал копии с оного к знатнейшим панам сенаторам, духовным и светским (Это письмо напечатано в конце сей книги. См. приложение № 12.) На письмо дан был краткий ответ, в [23] котором король благодарил гетмана за предложение услуг и советы, и требовал, чтобы он, как можно скорее, набирал солдат, и старался, чтобы каждый из них согласился служить в эту экспедицию за двадцать злотых.

Выезд е. в. короля из Кракова был отложен в другой и в третий раз, но и тогда никто не надеялся, чтобы он когда-нибудь отправился в дорогу. Но напоследок е. в. король собрался в путь; за день перед своим отъездом, писал к гетману, чтобы он к Духову дню (Духов день в 1609 г. был по нов. стилю 7 июня.) на встречу ему приехал в Люблин; что там он хочет с ним поговорить и окончательно постановить о выдаче денег.

В тот же день, в который принесено письмо в Жолкев (Жолкев, ныне главный город в Жолкевском округе в Галиции, имеет около 6000 жителей. В 1707 году, во время Шведской войны, Петр Великий жил в Жолкве 4 месяца, с января по май, и оттуда разослал по всей Польше универсал (манифест), в котором объявляет, что согласно заключенному им с Речью Посполитой союзу, обязался он принудить общего врага Карла XII к выгодному миру, ила вытеснить его из Польских пределов, что с этой целью он не только привел многочисленное войско, но и сам лично поспешил, чтобы этим доказать свою доброжелательность Речи Посполитой.), гетман отправился в путь; ибо время не терпело отлагательства. В субботу перед Духовым днем, он съехался в Белжицах с е. в. королем, который в сей же день приехал в Люблин. В следующий день, в Воскресение после обеда, на частной аудиенции он представил е. в. королю то, о чем писал к нему в письме, и о многих других нужных предметах, докладывая, сколь важное сие предприятие, [24] что оно требует приготовлений и больших сумм, что же время года слишком позднее, что путь далек, что войско не готово, что оно не получало жалованья, и не может никаким образом иначе выступить, как только около времени жатвы, что пока оно дойдет до Московской границы, то осень и морозы, которые там скоро настанут, отнимать возможность вести войну. Он приводил в пример Казимира, прадеда е. в. короля (Венгерцы, недовольные, правлением Матвея Корвина, предложили корону Св. Стефана сыну Казимира IV, короля Польского, именем Казимиру. Король Польский отправился с войском в Венгрию, но дошел только до Бреславля, а между тем Матвей, пользуясь медленностью сего похода, примирился с Венгерцами и утвердился на престоле.), который, имея весьма большое войско, совокупно с сыном своим Владиславом, королем Чешским, со стыдом остановился в походе своем против Матвея, при Бреславле, единственно потому, что поздно отравился на войну. Гетман, упомянул и о том, что он примечал в е. в. короле, что е. в. можно бы было отвести от сего, если бы дело не началось; но так как весть о нем пронеслась далеко, и оно сделалось известным почти всему свету, то решился поддерживать и привести к концу это предприятие. За деньгами для войска, король велел послать вслед за собою; и действительно Бродецкий подучил в Парчове жалованье на две тысячи с половиною гусар и казаков; но и этих не привез во Львов, а только довольно не скоро вместе с квартными деньгами (квартный (kwarciany) от кварты (quarta), то есть четвертой части доходов с имений королевских, назначенных на содержание стола. Из этой кварты отпускалось жалованье регулярному или квартному войску, учрежденному в царствование Сигизмунда Августа в 1562 году на Петрковском сейме, для сбережения границ государства от нападений Татар.). [25]

В это время в земле Московской произошел переворот и большая в делах перемена, ибо обманщик хотел царствовать самовластно, налагать невыносимые налоги и взыскивать большие подати. Наши же, находившиеся при нем, жили развратно, убивая, насилуя и не щадя не только чего-нибудь иного, но даже церквей. Вследствие этого, те, кои уже приняли сторону обманщика, не будучи в состоянии перенести сих зло употреблений, начали от него переходить к Шуйскому, еще боле придали им (Русским) смелости, счастья и успехи князя Михаила Васильевича Шуйского-Скопина сперва против Кернозицкого, недалеко от Новгорода (близь Старой Руссы при селе Каменках, 25 апреля, Москвитяне взяли 9 пушек, знамена и пленников. Далин, стр. 450. Кар. Т. XII стр. 121, примеч. 378.), а потом под Тверью, против Зборовского и прочих бывших с ним.

Сей Шуйский-Скопин хотя был молод, ибо ему было не более двадцати двух лет, но, как говорят люди, которые его знали, был наделен отличными дарованиями души и тела, великим разумом не по летам, не имел недостатка в мужественном духе и был прекрасной наружности; этот Скопин, будучи воеводою Великого Новгорода, видя, что в Московских людях слабая и неверная защита, прибегнул к переговорам с Карлом, князем Судерманским (т. е. с королем Шведским Карлом, которого Жолкевский называет князем Судерманским [т. е. Зюдерманландским]. Известно, что Сигизмунд III считал себя королем Шведским; поэтому Жолкевский не дает Карлу титул короля.). Карл за деньги, присланные ему из Москвы, отправил к нему Якова Понтуса и Христофора [26] Шума (Маршалок Кристер Сум (см. Дела Шведские, № 9 л. 2 и далее. Карамзин. Т. XII. стр. 117 прим. 371. Хриспиерн Соме. Румянцовское собрание грам. и договор. Т, II, 374, № 188.), с шестью тысячами Немцев, Французов, Англичан, Шотландцев и Шведов. С этими людьми и соединенным с ними Московским войском, Скопин начал вытеснять наших как уже было упомянуто, Кернозицкого и Зборовского; и хотя наши имели довольно силы, так, что удобно могли бы противустать этому войску, но им недоставало должного устройства, по причине зависти и вражды между князем Рожинским, гетманом того войска, которое стояло под столицею, и Яном Сапегою, который с отделом войска стоял под Троицким монастырем (в 68 верстах от Москвы). Таким образом, от их несогласия возрастали успехи и слава Скопина, и как Москва прежде находилась в стесненных обстоятельствах и терпела голод, так с приближением Скопина, начали подвозить из Рязани съестные припасы. До прибытия Скопина бочка ржи (равняющаяся четырем Краковским корцам) продавалась слишком по двадцати злотых; теперь же, так много оной было привезено, что бочка продавалась по три злота (обыкновенный корец содержит в себе 32 гарнца; Краковский же, содержащий только половину, т. е. 16 гарнцев, равняется четвертой доле русской четверти, или двум четверикам; бочка же равняется русской четверти. Что касается цены ржи, то при Сигизмунде III червонец содержал в себе 4 злота, следовательно, до прибыли Скопина, бочка ржи стоила около 15 нынешних рублей; потом же продавалась по 2 руб., 25 коп. сер. В Никоновской летописи ч. VIII, стр. 112 сказано: «На Москве бысть хлебная дороговь великая, покупаху четверть ржи семь рублев».). [27]

ГЛАВА IV.

Осада Смоленска. — Описание Смоленской крепости. — Защита Москвы. — Смерть Скопина-Шуйского. — Бегство Поляков из-под Иосифова монастыря. — Возобновление переговоров Польского сената с Москвою.

Таково было состояние Москвы, когда е. в. король из Вильны отправился к Орше. Гетман, не заезжая в Вильно, из Бреста прямо через Слоним направил путь к Минску, где до десяти дней простоял под городом, после чего приехал туда е. в. король. Там же тотчас на частной аудиенции [гетман] спрашивал е. в. короля, на чем основывается е. в. в сем предприятии, есть ли какие-нибудь от бояр новые подтверждения [прежде] изъявленных желаний, что известно о Смоленске, и о других нужных предметах. Те, кои обнадеживали короля, говорили, что пока е. в. находится далеко, то боярам трудно отзываться в его пользу, но когда услышать, что король уже в Московских границах, то они обнаружат свои желания и хорошие расположения к е. в. королю.

Туда же в Минск пришли письма от старосты Велижского [Гонсевского], который настаивал, чтобы как можно скорее идти далее, что в Москве дела в замешательстве, что с каждым днем открывается удобнейший случай, что Скопин вывел войско из Смоленска, а потому есть надежда, что Смоленск, не имея людей для обороны, покорится. Е. в. король, двинувшись с места, нигде двух ночей в одном месте не отдыхал; и в Минске также не мешкая, переночевав только, поспешно через Борисов пошел к Орше, в [28] некоторых местах соединяя два ночлега [перехода] в один. Кроме людей Станислава Стадницкого, кастелана Перемышльского, у которого наиболее было Венгров, довольно распутных и своевольных и одной роты гетмана, никого другого не было впереди; ибо время для собрания солдат было трудное, не скоро получали деньги и не могли так скоро отправляться, а путь был далек; однако ж по возможности спешили, наиболее побуждал их гетман, рассылая по трактам частые универсалы (т. е. объявления, рассылаемые для общего сведения), что е. в. король уже впереди и что военное время проходит.

В Орше канцлер Литовский в особенности побуждал, как можно скорее, отправиться к Смоленску. — Уже подоспели его люди в числе нескольких сот, коих он привел на службу к е. в. королю, и некоторые другие роты; по этому настаивал, чтобы король долго не оставался в Орше. Ибо хотя не отвечали на письмо, которое Оршанский подстароста писал в Смоленск, давая знать, что е. в. король идет; но так как вопреки Московским обычаям, посланный с письмом был принят хорошо, то и надеялись, что военные люди вышли из Смоленска и что Смоленск намерен был сдаться. Вследствие чего, поспешно, не дожидаясь людей, которые подоспевали, е. в. король двинулся из Орши. Канцлер [Лев Сапега] со своей ротой и с несколькими стами человек конницы и пехоты шел впереди, и чем дальше, тем чаще писал записки к гетману, чтобы как можно скорее поспевать [29] за ним и не упускать случая завладеть Смоленском, потому что люди, которые должны были защищать сию крепость, удалились из неё. Эта поспешность очень не нравилась гетману и воеводе Брацлавскому [Яну Потоцкому], который встретился с е. в. королем в Орше. Но так как канцлер подвигался все далее и далее, то, отправив за ним вслед Перемышльского, [т.е. Стадницкого, Перемышльского кастелана] и мы должны были все идти за ним.

В день Св. Михаила [1609 года 29 сент. нов. стиля] канцлер и Перемышльский подступили под крепость, остерегаясь, чтобы им не подвергнуться какой-нибудь опасности; гетман с теми ротами, которые находились при нем, тоже на другой день явился под Смоленском. Е. в. король, дождавшись роты воеводы Брацлавского и некоторых других, на третий день потом прибыл в лагерь; через неделю, две или три пришло еще несколько других рот.

Многие описали и начертали положение крепости Смоленской; я кратко скажу об этом. Снаружи она кажется довольно обширна; окружность её стен полагаю до восьми тысяч локтей, более или менее, не считая окружности башен; ворот множество; вокруг крепости, башен и ворот тридцать восемь, а между башнями находятся стены длиною во сто и несколько десятков локтей. Стены Смоленской крепости имеют толстоты в основании десять локтей, вверху же с обсадом (вероятно зубцы, между коими бойницы) может быть одним локтем [30] менее; вышина стены, как можно заключите на глазомер, около тридцати локтей.

Сперва мы посылали письма, желая их склонить к сдаче замка; но это было напрасно, потому что Михаил Борисов Шеин, тамошний воевода, не хотел входить с нами в переговоры и совещания. Это была правда, что не мало бояр и стрельцов вышло с князем Яковом Борятинским к войску Скопина, и что Борятинский, оставив в Белой несколько сот Смоленских стрельцов, с боярами присоединился к войску Скопина, под Торжком, там, где Скопин имел с Зборовским первое (счастливое для наших) сражение. Но, не смотря на то, в Смоленске осталось также не малое число стрельцов и бояр. Всего же по переписи было там разных людей старых и молодых, как оказалось после, более двух сот тысяч. Перешел в Смоленск негодяй один переметчик из Могилева или из Орши, который сказал им, что при е. в. короле нет восьми тысяч войска. Они говорили между собою: у нас есть более сорока тысяч способных к бою, выступим и поразим их. Это пересказывали нам те, которые в последствии переходили к нам из крепости. Полагаясь на сию толщину стен, приготовления и военные снаряды, которые были не малы; на триста почти пушек, кроме других орудий; достаточное количество пороха, ядер и множество съестных припасов, осажденные не хотели входить ни в какие переговоры.

Гетман созвал совет, по соизволению е. в. короля; на нем присутствовали все сенаторы, сколько [31] их было в стане; спрашивали мнения всякого, кто только мог понимать что-нибудь, каким образом брать крепости. В немецкой пехоте, которую привел староста Пуцкий, было несколько иностранцев, которые по своему званию почитали себя сведущими в этом деле. Был один старый полковник родом шотландец, который, вопрошенный о мнении, долго говорил, утверждая, что это зверинец, а не крепость, что легко взять его; некоторые вопрошенные надеялись взять его ничтожными какими-то шутками. Не заключая ничего решительного, и гетман явно обнадеживал для того, чтобы люди не теряли духа; но наедине королю сказал, что огнестрельный снаряд, у него находящейся, не в состоянии сделать пролом в столь толстой стене, чтобы он не надеялся на петарды и подкопы, как некоторые советовали; эти хитрости удаются только тогда, когда есть возможность употребить оные украдкой; здесь же неприятель взял свои предосторожности, и мы ничего не сделаем ему этими хитростями. После чего он предостерегал е. в. короля, чтобы он не полагался на это, и чтобы лучше последовал иному совету. Король, будучи убежден некоторыми особами, что хитрости могут произвести хороший успех, приказал непременно оные испытать.

Таким образом дело дошло до того, что устроив войско в порядок, мы сделали приступ с петардами к двум воротам (²/₁₂ октября (Дневник Маскевича, стр.21.): пан Вайгер, староста Пуцкий, к Копычинским (Копытинским), но это осталось без [32] успеха, a Новодворский к Авраамовским. Перед воротами к полю, неприятель построил срубы, наподобие изб, так что за сими срубами не было прямого прохода, но должно было обходить кругом подле стены, небольшим тесным заулком, которым мог только пройти один человек и провести лошадь. Дошедши до этого сруба, пришлось Новодворскому с петардою идти этим узким заулком, и то наклоняясь, по причине орудий, находившихся внизу стены. Он прикрепил петарду к первыми, другую ко вторым воротам, и выломил те и другие; но так как при этом действии происходил большой треск, частая пальба из пушек и из другого огнестрельного оружия, то мы не знали, произвели ли петарды какое-нибудь действие; ибо невозможно было видеть ворот за вышеупомянутым срубом, закрывавших их. По этому те, которые были впереди, не пошли в тот узкий заулок, не зная что там происходило, тем более, что условились с Новодворским, чтобы трубачи, находившиеся при нем, подали сигнал звуком труб, что петарды произвели действие, но трубачи е. в. короля, которых Новодворский для сего взял с собою (в варианте Б нет «е.в. короля, которых…. с собою») при всеобщем смятении неизвестно куда девались. Сигнал не был подан войску; таким образом, конница, полагая, что петарды не произвели действия, ибо не было слышно трубного звука, отступила; также и королевская пехота, которая была уже у ворот, отступила от них. Таково было следствие большой надежды на [33] петарды; однако, потеря в людях была не велика; это происходило до рассвета, еще не было видно; а как неприятель стрелял тогда, когда мы уже были к сему приготовлены, то поэтому и потеряли мы не более двадцати человек.

После сего е. в. королю заблагорассудилось придвинуть к стене орудия, а после испытать действие мин или подкопов. Гетман советовал не прибегать к этим средствам, ибо знал, что они не произведут никакого действия; но доложил, что если иначе быть не может, и е. в. короле прикажет, он при этом не пощадить трудов и не устрашится опасности. Громить же стены этими орудиями для сделания такого пролома, в каком предстояла надобность, почитал он бесполезным, что в последствии оказалось и на самом деле; на успешное действие подкопов еще менее было надежды, ибо неприятель принял нужные против этого предосторожности; от одного переметчика из крепости узнали мы, что неприятель вокруг стен, со стороны поля под землею, подле самого фундамента, учредил слухи и сим предостерегся от опасности.

Так как у нас было достаточно войска, ибо почти в это же самое время прибыл Олевченко с Запорожскими казаками, коих было до 30.000 (Вариант Б: также прибыло около 30 тысяч Запорожских казаков), то гетман советовал лучше, окружив Смоленск укреплениями, идти к столице, как к главе государства. Там при внезапном нападении, посреди страха, мог бы представиться благоприятный случай, чтобы те бояре, [34] которые пред сим предложили е. в. королю свои желания, с приближением короля, отозвались в полезу е. в. Что же касается до тех бояр, которые были при обманщике, а было их не мало, и притом людей знатных, то мы имели достаточное известие о готовности их предаться к е. в. королю (продолжение в варианте Б: …,что они были к нам расположены). Обращалось внимание на то, что пребывание под Смоленском требует и много времени и больших денег, которых при самом уже начале нам не очень доставало. Отступлением от Смоленска, когда мы оставим его в осаде, не сделаем себе бесчестия. Гетман приводил в пример, что таким образом мы поступили с Сочавой: подступив под этот город, и видя, что у нас нет орудий для пролома стен, а сила была в городе великая, мы окружили его войском, и сделали укрепления так, что наши не дали неприятелю выходить из крепости, а за собой имели свободный проход для гонцов, купцов и других приезжающих (Сочава, тогдашняя столица Молдавии, была осаждена королем Яном Альбрехтом в 1497 году. Подробности военных действий под Сочавой изложены в книге: Panowanie Kazimierza Jana Alberta i Alexandra Jagiellonczykow, wyjete z rekopismow Jana Albertrandego. Warszawa. 1827, T. II. стр. 221.). Эта мера и здесь могла бы быть нами употреблена, ибо ежели мы оставим в трех укреплениях какую-нибудь тысячу человек, то они не дадут никому выйти из Смоленска, ибо в Смоленске для защиты стен людей было довольно, но вовсе не было такого войска, которое бы они могли вывести в поле. Поэтому для проходящих позади войск, путь будет безопасен. [35]

Сначала это предложение понравилось е. в. королю и он часто вспоминал, сожалея, что так не сделал.

Его обнадеживали, что можно взятие Смоленск действием огнестрельного снаряда или подкопами; но эта надежда, как выше было упомянуто, не сбылась.

Когда времени было потеряно много, лучшие орудия, бывшие беспрестанно в действии, испортились, пехота в шанцах частью заболела, частью же разбежалась; некоторые были убиты и ранены.

Несколько раз напоминал гетман е. в. королю, что нам нужно большее количество орудий и пехоты (которой было весьма не много), если хочет взять эту крепость. Напоминал также, что нужно послать за мастерами, для перелитая сих испорченных орудий. Но касательно умножения пехоты, король отговаривался недостатком, что не только не на что принять новой, но даже и этой горсти не чем платить. Об орудиях так же были разные совещания, и уже е. в. король велел выписать хорошего мастера из Риги, но к несчастию, мастер сей был убит там же в Риги и кончилось тем, что эта переделка орудий не состоялась. Но как в Риге было несколько готовых орудий, то е. в. король приказал их привезти, что и было сделано по реке Двине (в варианте Б: Часто напоминал гетман е. в. королю, что для взятие этой крепости нужно сильнейшей артиллерии и большее количество пехоты, и что необходимо починить испорченные орудия; а как в Риге было несколько готовых орудий, то е. в. король приказал привезти их водою, по реке Двине), а потом вверх по Каспле, выгрузив оные за шесть только миль от Смоленска. [36]

Под Москвой же, как я выше упомянула, Скопин очень теснил наших (bardzo faldow naszym przysiadal) построением укреплений, отрезывал им привоз съестных припасов, а в особенности тем, кои с Сапегой стояли под Троицей. Они несколько раз покушались под Колязиным монастырем и при Александровской слободе, но прикрываемый укреплениями, Скопин отражал их, избегая сражения, и стеснял их сими укреплениями [grodkami,острожками?], которые были наподобие отдельных укреплений или замков (kastellow), каковой хитрости Москвитян научил Шум (начальник иноземной пехоты, приведенный Скопиным. См Дневник Яна Сапеги и эти записки стр. 26). Ибо в поле наши были им страшны; за этими же укреплениями, с которыми наши не знали что делать, Москвитяне были совершенно безопасны; делая беспрестанно из них вылазки на фуражиров, не давали нашим ни куда выходить.

Какое было посольство е. в. короля под Москву (в Дневнике Яна Сапеги под числом ¹⁸/₂₃ ноября: «Получено известие, что посланники от короля приближаются к Вязьме»), какое от тамошних наших братий к королю, легко узнать из копий (в варианте Б нет предложения: «Какое… копий»). Они (в варианте Б: Братья) требовали от е. в. короля вещей невозможных. И наше посольство причинило нам более вреда нежели пользы; ибо обманщик, испугавшись, бежал, от чего воспоследовала страшная путаница. Обманщик, находясь в Калуге, был как и всегда весьма щедр на обещания, а во время сих [37] беспорядков, города стали отставать от него. Щепусов (Серпухов?), Боровск передались Шуйскому, потом и Можайска. Сапега, не будучи в состоянии устоять долее (¹²/₂₂ Января. (Аврам. Палиц. Глава 57)), отправился из лагеря под Троицей к Дмитрову, а потом, хотя Скопин не делал на него нападений (в варианте Б: когда Скопин делал на него нападение), вышел из Дмитрова. Наши же в лагере под Москвой, не довольствуясь ответом е. в. короля, который отказал им в тех невозможных вещах, зажегши лагерь, отошли к Осипову (Иосифов монастырь) и Волоку (Волоколамску), орудия, которые у них были в лагере, перевезли в Осипов (Иосифов монастырь находится в 18 верстах от Волоколамска, и был основан в1469 г. преподобным Иосифом, учеником св. Пафнутия Боровского чудотворца. Этот монастырь имел в последствии 11,422 душ крестьян.). Отправили снова посольство к е. в. королю, требуя тех несправедливых и невозможных вещей. Король позволил, что можно было позволить; но они, так как князь Рожинский (1610 г. 8 апреля нов. стиля) умер во время этого посольства, не желая поступать согласно с волею е. в. короля, начали разделяться; часть, состоящая из знатнейших, перешла с Зборовским к королю, часть же, несравненно большая отправилась к обманщику, полагаясь на его обыкновенные обещания; а когда он не исполнял оных, то Яниковский дал знать гетману, что если бы это было к лучшему для е. в. короля, они отрубили бы обманщику голову, а Калугу удержали для е. в. короля. По некоторым причинам не заблагорассудилось королю убить его, ибо некоторые [38] города и множество Московской черни придерживались самозванца; и когда бы он был убит, то весьма легко могло бы случиться, что эти города скорее покорились бы Шуйскому, нежели нам.

Между тем Скопин, в то время, когда он наилучшим образом приготовлялся вести дела, умер [1б10 г. апреля 23 стар. стиля], отравленный (как на первых порах носились слухи) по наветам Шуйского, вследствие зависти, бывшей между ними (о зависти, которую питал царь Шуйский к племяннику своему Скопину Шуйскому, упоминает также король Сигизмунд в письме своем к сенаторам. Сообщая им довольно подробно о тогдашней состояний России, Сигизмунд между прочим говорит следующее (Окружное письмо Сигизмунда III к сенаторам): «что касается самого столичного города Москвы, то и там видны больные раздоры и бывают частые смятения, по причине великой ревности между Скопиным Шуйским и теперешним Василием, присвоившим себе правление». (Деяния царствования Сигизмунда III, соч. Немцевича. Т. II, стр. 589 и 592); между тем, если начнешь расспрашивать, то выходит, что он умер от лихорадки [febra umarl.] (различные показания историков о смерти князя Михаила Васильевича Шуйского-Скопина см. в приложении № 23).

Однако, так как Скопин к находившимся при нем иностранцам снова призвал на службу несколько тысяч французов, англичан, шотландцев, то те идучи от Новгорода, выгнали наездников казаков из Рзова [Ржева) и Старицы, потом, подступив под Осипов, выломили ворота петардою, но наши, бывшие там с Руцким, мужественно отразили их; но потом по причине происходивших между ими беспорядков и бунтов, не будучи ни кем теснимы, оставили это место и сами доставили неприятелю случай погубить их без всякой пользы; другие, которые только могли, [39] постыдно бежали, много было поймано и перебито; все это произошло без всякой причины, ибо неприятель не нападал на них и находился в нескольких милях, а Зборовский и Казановский готовы были подать им помощь и уже собрались было для этого.

Когда уже такие были успехи Шуйского, наши же дела были стеснены и совершенно расстроены, в сенате происходил совет, чтобы с помощью трактатов отступить с честью, и положено было, чтобы сенаторы на всякий случай написали письмо к думным боярам о прекращения между государствами кровопролития и заключении договора. Письмо сие было сочинено и послано через Слизня, коморника е. в. короля. По приезде Слизня в Царево Займище, Дуниковский, стоявший там с полком Людовика Вейгера, послал в Можайск, уведомляя, что идет гонец и чтобы выслали к нему на встречу. В то время были уже в Можайске с не малым войском князь Андрей Голицын и князь Данило Мезецкий, которые, получив наставление от Шуйского, отвечали, чтобы Слизене не приезжал, ибо если приедет, то сделает это во вред самому себе; прибавили в письме, что государь великий ни каких послов не хочет принимать от е. в. короля, и не хочет иметь с ними сношения до тех пор, пока он не выйдет из Московского государства. До такой степени возгордился он сими успехами и иностранным войском, коего при нем было до восьми тысяч; он еще более набирал Московского войска и назначил начальником над всеми войсками князя Димитрия, [40] своего брата; ожидал также Татар, за коими было послано и был уверен в несомненной победе.

Так как ему удалось легко возвратить другие города, то он надеялся также взять Белую, и послал туда князя Александра Хованского и князя Якова Борятинского с Московским войском, а Эдуарда Горностайна [Эверст Горн] с чужестранцами, которые недавно взяли Осипов и Волок. Город Белая недавно достался в руки е. в. короля, будучи взят старостою Велижским [Гонсевским], который голодом принудил Московское войско к сдаче. Там же находился и в то время староста Велижский, имевший при себе несколько сот солдат, казаков же около тысячи. Он имел с ними [с русскими] стычку, нашим посчастливилось в поле; и когда они [Русские] начали сильно подступать к городу, он вредил им орудиями. Староста Велижский, имея весьма мало пороха и съестных припасов, писал беспрестанно, прося, чтобы его выручили и извещая, что он не более одной недели может выдержать осаду.

Было уже упомянуто, что войско, находившееся при обманщике под столицею, после его бегства в Калугу и отступления Сапеги от Троицы, пришло в замешательство и отступило к Осипову и Волоку. Со смерти [1610 г. 8 апреля нов. стиля] князя Рожинского произошло еще большее смятение, даже в Хлипине разделившись (как было упомянуто), одни пошли к обманщику, а меньшая, но лучшая часть их с полковником своим Зборовским согласились перейти в службу е. в. короля на известных условиях и после получения от короля в подарок 100,000. Между тем вышеупомянутые их [41] товарищи [т. е. преданные обманщику] пошли к Калуге, они [т.е. передавшиеся теперь на сторону короля], будучи недавно приведенным иноземным войском Скопина выгнаны как из Ржева, так равно из Старицы и из Зубпова, перешли на сторону е. в. короля. Казаки ушли из Хлипина в Шуйск (селение на реке Касне в Вяземском уезде), находящейся между Вязьмой и Царевым Займищем.

ГЛАВА V.

Осада Царева Займища Поляками. — Битва под Клушиным. — Поражение в бегство Димитрия Шуйского.

В Вязьме был полковник Мартин Казановсий, имевший с собой до 800 людей вольных; Самуил Дуниковский, при коем было также около 700 человек, стоял в Цареве Займище. Поелику наши стояли в разных местах, и слышно было, что Московские войска более и более собирались, то обстоятельства показывали, что нужно было послать кого-нибудь облеченного властью для соединения и приведения наших войск в порядок. Положено было, чтобы е. в. король дал поручение воеводе Брацлавскому идти с отрядом для соединения с бывшими впереди и для отражения неприятеля. Имелось еще в виду и то, что когда бы там был кто-нибудь облеченный властью, то Московские бояре, вероятно, обнаружили бы прежде изъявленные желания. Воевода Брацлавский [Ян Потоцкий] принял это на себя (неприязненные отношения, бывшие между гетманом Жолкевским и воеводою Брацлавским, объясняют нам невыгодное для воеводы прибавление, сделанное в списке М. Приводим о сем обстоятельстве слова Маскевича, почерпнутый из его Дневника (стран. 33, Русское издание Устрялова 1834): «И так решено было отправить войско. В то самое время возник спор между паном гетманом и панами Потоцкими, кому идти против неприятеля. Король хотел, чтобы выступили Потоцкие со своим полком, а гетмана желал оставить при себе под Смоленском. Но Потоцкие, помышляя только о собственной славе, и надеясь присвоить себе честь покорения Смоленска, который скоро должен был сдаться, не хотели выступить в поле, и чтобы найти предлог к неповиновению, возмутили товарищество: они оправдывались непослушанием войска. Пан гетман, видя их притворство, и зная, сколь необходим был предназначенный поход, вопреки обыкновению и приличию, оставив стан и короля под Смоленском, а сам отправился в поле со своим полком и с полком Н. Струся».), но [42] или по слабости здоровья, или подругой какой либо причине торговался с е. в. королем на счет войска, которое хотел взять с собою, и о наградах, как для себя, так и для тех, коим надлежало идти с ним; таким образом, этот поход не состоялся (в варианте Б: по слабости здоровья он не мог согласиться на то). Когда Московское войско вместе с иностранцами стало сильно напирать и выгнало наших, как уже было упомянуто, из Волока и Осипова и разгромило их, о князе же Димитрии было слышно, что он в Можайске собирал войско; то е. в. король, видя, что дела в опасном положении, ибо, если бы Москвитяне одержали победу над войском, находящимся в Вязьме, в Шуйске, в Цареве Займище, что могло случиться по причине своевольства сего войска и отдаленности различных постов, то весьма трудно было бы удержаться и под Смоленском, приказал гетману, взяв с собою отряд (который был гораздо малочисленнее предлагаемого воеводе Брацлавскому), отправиться и присоединиться к тем войскам и обще (в варианте Б: приказал гетману взять с собой отряд войска, идти и присоединиться к тем войскам и вместе.) с ними действовать против неприятеля. Хотя гетман чувствовал, что с малой [43] горсти людей надлежало ему идти на верную и явную опасность, однако ж, лучше желал пуститься на удачу, нежели оставаться под Смоленском, взятиё коего всегда казалось ему трудным, ибо не было приготовлений и такой силы, с которой можно бы надеяться взять эту крепость. Воевода Брацлавский имел опытность в поле, но был несведущ в осаде крепостей (в варианте Б: имел большую опытность в поле, но в осаде крепостей, прежде сего чтобы делал какой либо опыт — неизвестно.): он считал эту крепость ничтожной, называл ее курятником и радовался тому, что за отъездом гетмана поручено ему было взятие оную.

Гетман, написав полковникам, бывшим впереди, чтоб они собиралась в одно место, употребил только четыре дня для осмотра челяди, собранной из разных деревень, для подкования лошадей и для починки повозок, пустился в эту дорогу. В тот самый день, когда он готовился сесть на коня, получено от старосты Велижского известие об осаде Белой и вместе привезено несколько пленных Шотландцев. Тотчас известивший об этом е. в. короля, он обратил назад пехоту с орудиями и обозами, отправившуюся по дороге к Вязьме и направил оную на Белую для подания помощи своим. Москвитяне и иностранцы, видя, что тут дела идут иначе, чем под Ржевом и Осиповым, и что староста Велижский твердо против них [44] стоял, притом услышав о приближении гетманова отряда, оробели, и в тоже время несколько Англичан передались в город [Белую], а прочее войско как иностранное, так и Московское, начало поспешно отступание к Ржеву, и переправилось за реку.

Гетман пришел под Белую 14-го июня; там отдохну в два дня, на шестой присоединился к своему войску, которое уже собралось под Шуйском и остановилось над протекавшей там рекою, окружил свой лагерь рогатками. К ним присоединились, вследствие письма гетмана, два полка вольных казаков, один с Пясковским, слугою князей Збаражских, а другой с некоторым Ивашиным. В этих полках находилось более трех тысяч людей разных.

Близость неприятеля была причиною тому, что наши окружили себя рогатками, ибо хотя князь Димитрий Шуйский еще находился в Можайске, ожидая Понтуса, оставшегося в Москве и торговавшегося с царем о деньгах, но прислал в Царево-Займище, лежащее в двух милях только от Шуйска, войско с князем Елецким и Григорием Волуевым, которого войска, как потом рассказывал сам Волуев, распоряжавшийся всем, было десять тысяч. Мы полагали его в восемь тысяч конницы и пехоты.

Князь Димитрий намеревался вытеснять нас успешным фортелем, употребленным Скопиным (см. стр. 36.); по этому он приказал Волуеву построить городок [укрепление] при Цареве [Займище], что и было сделано Волуевым с большой поспешностью. [45]

Переночевав только под Шуйским, на следующий день гетман двинулся к Цареву [Займищу], ибо поспешал, дабы не дать Волуеву укрепиться в этом городке. Обходя мосты, которые там весьма длинны, гетману пришлось сделать крюк. Поскольку солдаты полка Зборовского были непослушны, привыкнув к этому во время долгого пребывания в своевольном войске, гетман принужден был останавливаться и посылать к ним; но, не смотря на то, они все-таки с ним не пошли. Гетман, взяв с собою полки Казановского и Дуниковского и казаков, успел только пройти одну милю по направлению к Цареву [Займищу]. Расставив войско, желая собрать сведения, чтобы не идти слепо на удачу, и лично рассмотрение, как расположился неприятель, гетман под вечер взял с собою около 15 тысячи человек, и подъехал к Цареву.

Царево Займище основано Борисом над рекою, близ которой он устроил пруд и насыпал плотину чрезвычайно широкую (великолепную, как и все его строения (в варианте Б нет «великолепную, как и все его строения»)) так, что по ней могут идти рядом около ста лошадей; за этою плотиной, на расстоянии нескольких стадий, на выстрел из хорошего фальконета, Волуев построил городок.

На пути от нашего стана пришлось нам спускаться к местечку, которое было зажжено. Волуев, увидев нас на этой горе, вывел до трех тысяч конницы и пехоты на упомянутую плотину, на которой начали сражаться с нашими; нашим удалось убить до десяти Москвитян и захватить одного ротмистра и [46] другого стрельца, а наши не понесли никакой потери, только двое или трое ранено, и то легко. Москвитяне не узнали бы о том, кто мы таковы, если бы от нас не передался к ним изменник Москвитянин; узнав от него, что здесь гетман, они опасались засады, которой не было; в последствии опытные воины порицали гетмана за то, что он подвергся такой опасности. Однако Волуев, опасаясь засады, не смел напасть; а напротив того, приказал людям возвратиться (в варианте Б вместо «которой не было;…возвратиться» стоит «не смогли напасть и напротив того приказали возвращаться») в город. Гетман, который уже рассмотрел всё, что ему было нужно, приказал дать сигнал трубою к отступлению. В час от начала ночи мы возвратились в свой стан.

На следующей день, 24-го июня, т. е. в день Св. Иоанна, гетман двинул войско к Цареву. Стан расположился на той горе, с которой видно было местечко; на сказанном выше пепелище в конце плотины он приказал остановиться пехоте. Казаки стали несколько ниже на другой стороне местечка подле болота.

Намерение гетмана было; днем стоять на этом месте, а уже ночью перейти чрез плотину и там за городком на Можайской дороге расположить войско, чтобы отнять у Волуева средства и надежду на помощь. Но как в прочих делах, а в особенности в делах военных, не всегда так бывает, как кто задумает, то и в это время случилось тоже. Волуев держал своих людей в городке может быть числом до ста всадников, которые разъезжали подле самого городка. [47]

На плотине над спуском был мост, который он велел разобрать, а на самой плотине в стороне, в рытвинах, образовавшихся от дождевой воды и в чаще, которая была внизу плотины и почти как бы стеною соединялся с ней, засадил несколько сот стрельцов, которых нам видеть было невозможно, пока они не начали двигаться. Волуев, зная стремительность наших людей, сделал это, в надежде, что они ведут на эту плотину, так как вчера, беспечно, и претерпят поражение от стрельцов, находящихся в засаде. Но это не удалось, ибо хотя не было видно людей на плотине, но гетман, коему чаща, находящаяся подле нее, казалась подозрительной, запретил выходить и выезжать на эту плотину. Москвитяне, находившиеся в засаде в этих рытвинах подле плотины, видя, что наши останавливаются и не идут на плотину, соскочивши начали из рытвин перебегать друг к другу. Наши, которые за этим наблюдали, приметили их; потом, чтобы не осрамить себя и не впасть в подозрение у неприятеля (в варианте Б нет «чтобы не… у неприятеля») за то, что мы, стоя так близко, не осмеливаемся на него напасть, пан гетман велел пехоте стать в боевой порядок; несколько сот казаков спешилось, одни зашли с другой стороны плотины, как бы через пруд, ибо место было доступно, потому что пруд был прорван. Москвитяне, находившиеся на другой стороне плотины, не заметили, что наши к ним подкрадываются, и как скоро поравнялись с ними, то одни подскочили к ним открыто на плотину, а другие из-под плотины выбежали на нее, [48] начали стрелять, сражаться; Москвитяне тотчас бросились бежать той чащей, наши стали их преследовать. Пехота быстро напала, пройдя реку, чрез которую конные не могли пройти, ибо мост, как было упомянуто, был разобран неприятелем. Гетман, опасаясь, чтоб пехота от своей быстроты не подверглась опасности, приказал скорее устроить мост, что было исполнено немедленно; он велел тотчас коннице проходить реку для подания помощи пехоте и немедленно переправилось тысяча конных. Когда Волуев увидел, что его пехота бежит от плотины, наши же быстро преследуют ее, то он, желая и своим подать помощь и истребите нашу пехоту, видя ее одну без конницы, вывел из городка до трех тысяч людей конных и пеших. Но так как наша конница переправилась скоро, то наши и вступили с ними в бой на том поле, которое находилось под городком, и поразили их так, что одни побежали в городок, а другие в сторону около городка; так пехота наша была спасена.

Однако в этой стычки не обошлось без урона; наших убитых и раненых было слишком двадцать, а между прочими был застрелен и положил голову Мартин Вайгер, любезный юноша, придворный е. в. короля. Москвитяне потеряли несравненно более, притом десяток человек их было взято в плен.

Поскольку это сражение произошло более случайно, нежели с намерением, и наши завладели плотиной, взятие коей, по предположению гетмана, было сопряжено с большею трудностью, то он велел как наилучше починить мост, и тотчас на противоположной стороне [49] плотины против городка поставил отряд; на следующий же день со всем войском перешедши через плотину, расположился на большой дороге, идущей от Можайска, откуда Волуев ожидал подкрепления; полк Зборовского услышав, что гетман сражается с неприятелем, в тот же день к нему присоединился; в этом полку было много храбрых людей, которые сожалели, что не участвовали в сражении (в варианте Б нет «в этом полку… в сражении»).

Мнение некоторых было штурмовать городок; в доказательство представляли, что неприятель, приведенный в смятение, не выдержит нападения; но гетман видя, что дело опасно и сопряжено с большими трудностями, (ибо неприятель хорошо укрепился, а Московский народ весьма упорно защищается), и зная от пленных, что войска имеют весьма большой недостаток в съестных припасах, ибо они тем только и питались, что каждый из них принес с собою в сумах или мешках [саквах], гетман хотел обложением принудить их к сдаче. Чтобы воспрепятствовать привозу съестных припасов, как для них так и для лошадей (в варианте Б нет «Чтобы… для лошадей»), приказал строить небольшие городки [укрепления] в местах удобных и окопать их рвом; эти укрепления, окруженные рвами, могли вмещать до ста человек, особенно против того места, откуда брали воду. В этих укреплениях поместил частью пехоту, частью казаков, а по недостатку пехоты конница, видя необходимость, пахоликами своими (Пахоликами назывались оруженосцы товарищей, для отличия от лагерной челяди или от простых служителей. Каждый гусаримел обыкновенно двух или не более трех пахоликов или рядовых. Они были вооружены также, как и гусары копьями, но не имели лат; на плечах вместо тигровой кожи носили мех из белого медведя и крыло из орлиных переев. Долгое время сохранялись на древних картинах изображения пахоликов с двумя таковыми крыльями за плечами. Они также участвовали в сражении и иногда употреблялись для собрания съестных припасов: «Прежде выступления пана гетмана из-под Смоленска, отправлено было из всего войска в деревни за съестными припасами 1800 пахоликов, и для большого порядка послано с ними по два товарища из роты (Дневник Маскевича, стр. 35) У королей были также пахолики, звание соответственное пажам. Марина, во время пребывания ее в Москве, имела также своих пахоликов (Дневник Маскевича стр. 177 и 190)) [50] препятствовала выходит неприятелю. Ибо они покушались каждый день, делая по несколько раз вылазки, но весьма неудачно, ибо наши из оных городков отстреливались от них, в особенности у речки. Как после рассказывал сам Волуев, у них было убито до пяти сот человек; и у нас, особенно в пехоте, при частых стычках, не обошлось без урона.

Волуев, будучи стеснен таким образом, посылал и посылал (в варианте Б нет «и посылал») гонцов, которые ночью прокрадывались лесами (в варианте Б нет «которые ночью… лесами»), к князю Димитрию Шуйскому, находившемуся под Можайском, на расстоянии двенадцати миле оттуда, давая знать о своей опасности, и уведомляя, что ежели вскоре его не выручать, то по недостатку съестных припасов, он не будет в состоянии удержать войска, ибо и теперь уже некоторые начали совещаться с Москвитянами, находящимися при гетмане.

После чего князь Димитрий Шуйский, собравшись как со своим, так и с иноземным войском, (ибо [51] Понтус из Москвы уже пришел вслед за ними), двинулся к Цареву-Займищу, полный доброй надежды, что многочисленности и силе его рати, на которую он весьма полагался, не будет в состоянии противостоять наша, коей незначительное число ему было известно. Он пошел не по большому тракту, но сделав небольшой крюк к Клушину; ибо стой стороны ему было удобнее иметь сношения с Волуевым; по той же причине избрал сию дорогу и Эдуард Горностаин, с иностранным войском, с которым он недавно пришел из Ржева к Погорелой (Погорелов городище, древний город, ныне село в Тверской губернии).

Распространилась молва в нашем войске об огромности и силе неприятельского войска, и никоторые боялись, чтобы оно не подавило нас своею громадою. В войске также происходили неблагоприятные толки о гетмане, что ему постыла жизнь, и что он вместе с собою хочет погубить и свое войско. Гетман же, зная, что в трудных обстоятельствах, как для е. в. короля, так и для Речи Посполитой, все зависело от успеха, с коим Бог сподобит окончить дело с Дмитрием Шуйским, решился испытать с ним счастья; ибо отступление не только было бы постыдно, но и опасно (в варианте Б нет «ибо отсутпление… и постыдно»). Через посланных гетман разведывал беспрестанно о движении князя Шуйского от Можайска. Ротмистр Неведоровский, отправленный для получения известий о неприятеле, захватив несколько боярских детей, посланных в сторону за съестными припасами (в варианте Б нет «посланных в … припасами»), [52] возвратился утром 3-го июля с сими пленными, от которых достаточно узнали, что в следующую ночь князь Димитрий будет ночевать под Клушиным.

В это время пристали к нам пять Французов и Шотландцев; они принадлежали к тому войску, над которым начальствовал Эдуард Горн, и также известили нас, что войска уже собрались (здесь мы находим разногласие в известиях двух очевидцев: Жолкевскаго и Маскевича, из коих последний говорит: (см. Дневник Маскевича. стр. 39) «Немцы объявили, что они нарочно передались к нам» и уведомили подробно о всех «намерениях неприятеля»; заметьте, накануне главного сражения. Жолкевский упоминает о Немцах вскользь, сказав: «к нам пристали и проч.,» а главными виновниками собранных сведений делает боярских детей, взятых будто бы отрядом его (смотри стр. 51), о коих Маскевич вовсе не упоминает.).

Еще перед этим в Белой, как выше было упомянуто, несколько человек, а потом и несколько десятков этих иноземных воинов, передались к нам, и обнадеживали, что еще большее число их сотоварищей последовали бы за ними, если бы только гетман написал к ним. Гетман, желая воспользоваться случаем, чтобы привести их в замешательство или поссорить, наградив одного Француза, который взялся за это дело, написал к ним письмо на Латинском языке, которое по краткости его я передаю здесь слово в слово:

«Между нашими народами никогда никакой не происходило вражды. Короли наши всегда были и теперь остаются во взаимной дружбе. Когда вы не оскорблены со стороны нашей никакой обидой, то несправедливо, чтобы вы действовали против нас, и подавали помощь Москвитянам, природным врагам нашим. Что [53] касается до нас, то мы всегда готовы на то и на другое; вы же сами рассудите, желаете ли лучше быть нашими врагами или друзьями. Прощайте.»

Этот Француз был отведен к войску Горна, еще перед соединением сего последнего с князем Димитрием, но бедняку не посчастливилось, ибо Горн, узнав о нем, приказал его повысить. Следствием сего было, однако ж, то, что возникли семена раздора между солдатами и вождем их.

Когда таким образом, как выше было упомянуто, и от Французов и от захваченных языков были собраны сведения о приближении неприятельского войска, гетман созвал все рыцарство на совет (Маскевич (стр. 39), рассказывая о бывшем совете, прибавляет: «Москвитяне думали напасть на нас на следующий день, а мы решились ударить на них сегодня. Они стояли от нас только в 4 милях»); на коем представивши полученные уже известия, что часть неприятельского войска находится при Клушине (Клушино, село казенное, Смоленской губ., Гжатского уезда, на Тверском транспортном тракте, при речке Дубне, от Гжатска в 19-ти верстах. В 1868 г. дворов 146, жителей муж. и жен. пола - 901. (Списки населенных мест Российской Империи Смолен. губернии. 1868 г. стр. 158.), отстоявшем на четыре мили, предлагал вопрос: выгоднее ли выступить, оставив для осады городка часть войска, и встретить неприятеля на дороге, или дожидаться его на месте.

Мнения были различны, как это обыкновенно бывает, ибо одни, по малочисленности нашего войска, утверждали, что его раздроблять невозможно, потому что когда мы разделением ослабим наши силы, неприятель может нас истребить, и к тому же по [54] выступлении нашего отряда, Москвитяне, находившийся в городке, узнав о том, и полагая, что в лагере нашем слабая защита, могли бы напасть на оный. Одна кож не мало было таких, которые предлагали, оставив, по возможности, отряд в лагере, встретить неприятеля на марше, ибо, ежели позволить ему приблизиться, то он, может быть, не вступая в сражение, стал бы теснить нас городками, и отнял бы возможность получать съестные припасы, как это случилось под Александровской слободою, под Троицей и под Дмитровым, и таким образом, не принимаясь за оружие, мог бы легко нас победить.

Гетман не преклоняясь окончательно ни на ту, ни на другую сторону, предоставил это себе на дальнейшее размышление, однако приказал, чтобы были готовы к походу, ежели он будет объявлен. Хотя собственно в уме своем решил он встретить неприятеля на марше, однако же медлил, сколько возможно, открыться в этом, опасаясь чтобы какой-нибудь изменник (он более всего остерегался Москвитян, которых в лагере было не мало) не предостерег и не дал знать войску князя Шуйского и Волуева. За час только пред выступлением, он разослал приказы войску двинуться без труб и барабанного боя, в таком порядке, какой был назначен в письменных повелениях, данных полковникам; ибо Волуев, услышав барабанный бой, легко мог бы догадаться, что наши тронулись с места.

Из тех, кои были в виду городка, никто не двинулся, чтобы не подать неприятелю ни малейшего [55] подозрения. Гетман поручил лагерь и осаду городка ротмистру, Якову Бобовскому, оставив при нем семе сот человек конницы, всю пехоту е. в. короля и два полка казаков (о числе оставленных войск, Маскевич говорит определительнее, почему и приводим здесь его слова (Дневник стр. 371.). Оставив в оном (в лагере) две роты, в коих считалось 700 всадников, а именно роту старосты Брацлавского Калиновского и роту Бобовского; сверх того 400 Запорожских казаков и 200 человек пехоты.»); сам же он за два часа до захождения солнца, соблюдая тишину, двинулся с войском, приготовленным к бою. В это время ночи бывают коротки; всю ночь мы шли лесом эти четыре мили; дорога была дурная (в варианте Б нет «дорога была дурная»); мы, однако подошли к неприятелю, когда еще не начало рассветать. Неприятель пренебрегал нами по причине малочисленности нашего войска, и никак не ожидал, чтобы у нас достало смелости отважиться против столь великой силы; напротив того он полагал, что мы намеревались бежать, не дожидаясь их под Царевым-Займищем. С вечера Понтус (Жолкевский постоянно называет его Понтусом; между тем известно, что Понтус дела-Гарди, начальствовавший Шведскими войсками во время Ливонской войны Ивана Грозного, утонул в море, 5 ноября 1585 г., на возвратном пути из Нарвы в Швецию. Тот, который начальствовал над вспомогательным Шведским отрядом, был сын Понтуса, Яков, действовавший в последствии против Русских) был у князя Шуйского на пиру, и при получении денег, ибо в этот день дано было иноземцам триста тысяч с половиною злотых, говорил с хвастовством: «когда я был взят в плен с воинами Карла в Вольмаре (в 1601 году. При осаде города Вольмара, в котором защищались. Шведы под командой незаконнорожденного Карлова сына, именем Гилленгильма, и Якова дела-Гарди. Польское войско состояло под предводительством великого гетмана коронного Яна Замойского и гетмана польного Станислава Жолкевского. Оба шведские полководца достались в руки победителей; сын Карла был отослан в Польшу, дела-Гарди, в уважение его отменной храбрости, был с честью угощаем Поляками; но только после нескольких лет плена отпущен в отечество.), гетман подарил мне рысью [56] шубу; а у меня теперь есть для него соболья, которой я его отдарю.» Он надеялся захватить в плен гетмана.

Так как неприятели пренебрегали нами, то и не приняли против нас ни каких предосторожностей; мы застали их спящих, и если бы все войско наше подоспело, то мы бы разбудила их еще не одетых; но наше войско не могло выбраться из леса; два фальконета, взятые гетманом с собою, загородили дорогу так, что войско не могло пробраться. Было и другое препятствие, помешавшее нам немедленно ударить на них, именно: все поле, через которое нужно было проходить к неприятельскому лагерю, было перегорожено плетнями, между которыми находились две деревни. По этому пришлось нам дожидаться, пока не подоспело все войско и пока не изломали этих плетней. Гетман приказал зажечь эти две деревни, обращенный к полю, опасаясь, чтобы неприятель не занял их застрельщиками, которых у него было много, и чтобы не вредил нас из за тынов. Только тогда пробудился неприятель; но как Москвитяне и иноземцы не знали причины, по которой нападение наше было так замедлено, то и приписывали это великодушию гетмана, который, имея возможность, не хотел напасть на спящих, но подал [57] им знак и дал время приготовиться; но если бы не вышеупомянутые причины, то кажется, не случилось бы это замедление.

Между тем прежде, нежели подоспело остальное наше войско, полк Зборовского, шедший впереди, выстроился в боевой порядок на правом крыле; подошел потом полк Струся, старосты Хмельницкого, который стал на левом крыле, полки Казановского и Людовика Вайгера, над коими начальствовал Самуил Дуниковский, расположились в боковых и запасных колоннах правого крыла, гетманский полк, состоявший под начальством князя Януша Порыцкого, занял позицию на левой стороне, также в боковых колоннах; в густых колоннах, на всякий случай, стояли некоторые роты, как бы в строю, гетман наблюдал повсюду. Были также легко вооруженные казаки, человек до четырех сот: они назывались Погребищанами, потому что в этом отряде наиболее было людей из Погребищ, имения князей Збаражских (в варианте Б вместо «они назывались… князей Збаражских» стоит «князей Збаражских»), над коими начальствовал Пясковский. Гетман приказал казакам стоять при кустарнике, как бы возле левого крыла; пехотная гетманская хоругвь с двумя фальконетами еще не прибыла.

Когда войско таким образом уже было устроено к бою, гетман объезжал все отряды, одушевлял их, представляя, сколе затруднительно их положение, и что вся надежда в мужестве, а спасение в побеге; после [58] чего приказал барабанным боем и трубами подать знак к бою.

Неприятель уже приготовился к битве; иноземное Шведское войско, вероятно состоявшее не более как из восьми тысяч, (хотя считалось и получало деньги на 10,000 конных и пеших), расположилось по правую руку (в варианте Б вместо «иноземное Шведское … правую руку» стоит «иноземное войско, восемь тысяч, все по правую руку»), а Московское по левую, которого, по словам самого князя Димитрия Шуйского, было более 40,000 конницы и пехоты.

Между нами, как было выше упомянуто, находился длинный плетень с небольшими промежутками и нам, когда мы повели атаку, пришлось проходить сквозь сии промежутки. Сей плетень был для нас большим препятствием: ибо и Понтус поставил при нем же свою пехоту, которая весьма вредила нашим, как наступавшим чрез сии промежутки, так и возвращавшимся через оные назад. Битва продолжалась долго; как наши, так и неприятель, особенно же иноземцы несколько раз возобновляли бой. Тем из наших, которые сразились с Московскими полками, было гораздо легче; ибо Москвитяне, не выдержав нападения, обратились в бегство, наши же преследовали их. В это время подоспели к нам фальконеты с небольшим числом пехоты и принесли большую пользу. Ибо пушкари выстрелили из малых пушек в Немецкую пехоту, стоявшую подле плетня, а подоспевшая наша пехота, хотя не многочисленная, но опытная и бывшая во многих сражениях, бросилась на них, и [59] тотчас между Немцами пало несколько человек, убитых выстрелами наших малых пушек и из ружей; Немцы также выстрелили в оную пехоту и убили двоих или троих из гетманова полка, но, увидев, что наши смело к ним подступают, бросились бежать от плетня к лесу, который был неподалеку. Конница Французская и Английская подкрепляя друг друга, сражалась с нашими ротами; но когда удалилась Немецкая пехота, которая, стоя подле плетня, была для нас большим препятствием, на эту иноземную конницу соединившись напали несколько наших рот вооруженных копьями (у тех, у кого еще были) (о потере гусарами копий и вот известие, почерпнутое из Дневника Маскевича (стр. 42): что вместе с силою мы потеряли и необходимый для гусар копья, коими вредили неприятелю.), саблями и кончарами (Кончар (koncerz, koucyrz) род меча. Линде приводит выписки, из коих оказывается, по одним, что кончарем называл особенного рода копьё, по другим, прямой и широкий меч. Что действительно он имел второе, а не первое значение, явствует из слов постановления Стефана Батория в 1587 г. о войске: «а те солдаты, которые будут служить в гусарах, должны иметь хороших лошадей; выходя на войну, должен он (гусар) садиться на коня с копьем, в латах, в палокотниках, в шлеме, с коротким ружьем, с саблей, с кончарем или с палашем.»). Конница, не поддержанная Москвитянами и Немецкою пехотою, не могла устоять, пустилась бежать в свой стан, но и там наши на них напали, и рубя гнали через собственный их стан; тогда Понтус и Горн обратились в бегство. Еще оставалось иноземцев до трех тысяч или более; они стояли на краю подле леса. Гетман начал обдумывать, каким бы образом выгнать их из сей крепкой позиции. Но они, будучи уже без начальников, помышляя о своей безопасности, послали к гетману, прося его вступить с ними в [60] переговоры; они видели себя в необходимости решиться на сие еще и потому, что Москвитяне бежали и только не многие из них остались в деревне, обнесенной частоколом и находившейся подле лагеря князя Дмитрия, там был и сам князь Димитрий. Гетман, видя, что дело было преисполнено трудности и что не легко выбить их из упомянутого кустарника, согласился на их желание вступить в переговоры; кончилось тем, что они сдались добровольно; большая часть их обещались поступить на службу е. в. короля (число передавшихся Немцев во время Клушинского сражения было значительно, ибо в числе оставленных в Москве войск гетманом при въезде его из сего города было: «6000 Немцев, передавшихся нам после Клушинской баталии (Дневник Маскевича стр. 53) Сими Немцами начальствовал в Москве Борковский большой. Здесь показание Маскевича не сходствует с показанием Жолкевского; последний говорит, что он оставил при себе около трех тысяч иноземцев, а прочих, которые не хотели служить, отправил под Смоленск), все же они присягнули и утвердили присягу сперва поданием руки знатнейшими капитанами, а потом и письменно, что никогда не будут служить в Московском государстве против е. в. короля. Гетман обещался оставить им как жизнь, так и имущество; а тем, кои бы не пожелали служить, обещал исходатайствовать у е. в. короля свободный пропуск в их отечество.

Между тем как делался сей договор, князья Андрей Голицын и Данило Мезецкий, которые с поля битвы убежали в леса, и, сделав объезд, так чтобы не встретиться с нашими, в числе нескольких сот явились снова в деревню, обнесенную частоколом, в коей, как было упомянуто, остался сам князь Димитрий; [61] с ними возвратились Понтус и Горн, и видно, что Понтус готов был заключенный договор объявить недействительным, но солдаты сохраняли его настойчиво. Князь Димитрий и князь Голицын, видя (ибо это происходило пред их глазами), что иноземные воины пересылаются с гетманом, быстро побежали в лес заднею стороною деревни, через свой лагерь, который находился позади деревни, — разложив на виду в своем лагере драгоценнейшие вещи, кубки, серебряные чаши, одежды, собольи меха; хотя наши пустились в погоню, немногие однако ж преследовали неприятеля, бросившись в лагере на эту добычу, ибо Москвитяне сделали это для отклонения наших от преследования.

При нашем выступлении [из-под Царева-Займища], с нами находились только небольшие пушки и карета гетмана; а на возвратном пути повозок, колясок, было числом едва ли не более нас самих; ибо Московские повозки стояли запряженные, которые наши, нагрузив добычею, увезли с собою; множество их завязло в том трудном для прохода лесе, так что коннице с трудом приходилось обходить их Гетман, опасаясь, чтобы во время его отсутствия лагерь не подвергся какой-нибудь опасности от Волуева, спешил и возвратился в тот же день в стан.

Князь Димитрий бежал поспешно, хотя не многие его преследовали, он увязил своего коня в болоте, потерял также обувь, и босой, на тощей крестьянской кляче, приехал под Можайск в монастырь. Достав там лошадь и обувь, немедленно отправился в Москву. Жителям Можайска, которые к нему пришли, [62] приказал просите милости и пощады у победителя, ибо защищаться не было средств; и действительно жители Можайска послали к гетману, предлагая ему покорность от своего имени и от имени других городов: Борисова, Вереи и Рузы.

Битва сия происходила 4-го июля [24 июня 1610 года по стар. стилю]. Иноземцев погибло до 1,200 человек, Москвитян же наиболее погибло во время преследования оных, в разных местах; и у нас также не обошлось без потери; был убит ротмистр Ланцкоронский (в варианте Б вместо «Ланцкоронский» стоит «Банк»); одних товарищей, кроме пахоликов, погибло более ста, лошадей строевых (в варианте Б вместо «строевых» стоит «почтовых»), за исключением тех, коих вылечили, погибло более четырех сот (донесение Жолкевского королю, см. приложение № 27.).

Волуев ничего не знал о выступлении и возвращении гетмана до тех пор, пока ночью пехота не начала кричать из за окопов, извещая их об успехе битвы. Они не верили этому, пока на следующий день утром гетман не приказал показать им знамена и пленников, советуя Волуеву, ежели он не верит, послать на то место, где происходило сражение; и действительно Волуев посылал туда.

Между тем на следующий день пришли иноземные воины, которые оставались при знаменах, ибо множество их разбежалось по лесам, не зная, что происходило с их товарищами; они скитались по разным местам и медленно по немногу, по несколько десятков присоединялись к своим; Понтус же и Горн, [63] были соучастниками измены, учиненной е. в. королю в Швеции, и опасаясь за то наказания, подговорили слишком сто человек, и ушли к Великому Новгороду, были однако ж обобраны своими солдатами, которые после отъезда гетмана, укоряя их в том, что завладели их жалованием, бросились на них, ограбили и едва не убили.

Волуев, увидев иностранных воинов, которых знал хорошо, ибо с ними, как выше упомянуто, брал у наших Осипов и другие города (в варианте Б нет «ибо с ними… другие города»), просил вступить в переговоры. Гетман видя, что брате сей городок дело трудное, ибо в последствии при осмотре нами шансов, которыми они окопались и защитили себя, мы нашли оные весьма хорошими, и мы потерпели бы большой урон, если бы надлежало, как некоторые советовали, брате их приступом. Дабы принудите их голодом к сдаче, для этого нужно было бы много времени, ибо Московский народ (в чем ни один с ним не сравнится) довольствуется весьма малым. Гетман же по двум важным причинам (о которых будет сказано ниже), преимущественно помышлял о том, чтобы немедленно подступите к столице. Он согласился вступить с Волуевым (см. приложение № 25) в переговоры тем охотнее, что предлагались хорошие условия, ибо Москвитяне довольствовались тем, на что уже согласился е. в. король в переговорах под Смоленском с [64] Салтыковым [Михаилом] и другими боярами (См. Приложение № 20 и № 26). На тех же самых условиях гетман заключил с ними договор (См. Приложение № 24 и № 26), и они присягнули королевичу Владиславу на верность и подданство. Вследствие сего они немедленно присоединились к нашему войску, и остались довольно верными (хотя Шуйский имел еще верховную власть) и доброжелательными. Они часто приносили гетману из столицы многие известия, входя в сношения со своими, и переносили письма, которые гетман писал в столицу к некоторым лицам, как равно и универсалы, писанные с намерением погубить Шуйского (См. Приложение № 31.).

(пер. П. А. Муханова)
Текст воспроизведен по изданию: Записки гетмана Жолкевского о Московской войне. СПб. 1871
© текст - Муханов П. А. 1871
© сетевая версия - Тhietmar. 2007
© OCR - Трофимов С. 2007
© дизайн - Войтехович А. 2001

ГЛАВА VI.

Движение Жолкевского к Москве. — Низложение Василия Шуйского. — Переговоры Московских бояр с Жолкевским об избрании на царство Владислава. — Бегство второго самозванца из-под Москвы в Калугу.

В войске было столько много раненых, что не доставало места для помещения, надобно было везти их на подводах, ибо они не могли сидеть на коне, и великое множество их умирало. Хотя сие было и прискорбно для гетмана, но видя, что если (в варианте Б вместо «Хотя сие… что если» стоит «если по причине сей») он будет медлить, одержанная победа не принесет никакой пользы, он хотел преследовать Шуйского, дабы не дать ему времени оправиться от недавнего страха. У Шуйского было много денег и сокровищ, которыми он мог бы поддержать войну и дела свои, если бы только дано было ему времени опомниться от прежней неудачи. Это была первая причина поспешности гетмана; другая та, [65] что самозванец, называвшиеся Димитрием, хотел воспользоваться нашей победой в своих действиях против Шуйского. Он пришел из Калуги, соединился с нашими соотечественниками, над которыми начальствовал Сапега, при реке Угре (в варианте Б нет «при реке Угре»), в расстоянии семи миль от нас, и дав на каждого всадника по 4 1/2 злотых, двинулся через Медынь к Боровску (город [замок], но в то время бывший без войск) к монастырю Св. Пафнутия (См. Приложение № 28), который был окружен малой стенкой. Окрестных поселян собралось такое множество, что они не могли поместиться в монастыри, и множество их расположилось около оного за рогатками. Наши, находившиеся с самозванцем, увидев это, напали на них, крестьяне пустились бежать в монастырь, но такой массой, что нельзя было затворить ворот (в варианте Б нет «крестьяне пустились … ворот»): за ними вторглись наши и убили в церкви князя Волконского (Михаила. См. Никонов. летопись. стр. 137), которого Шуйский назначил туда воеводой: перебили иноков, чернецов и всю толпу, ограбили монастырь и церковь (по словам самого Сапеги, участвовавшего в этом штурме, из 80 чернецов осталось в живых только 10. См. Zycia Sapichow, Т. II, стр. 242). Оттуда самозванец отправился в Серпухов, город лежащий на Оке, занятый войсками Шуйского. Самозванец обманул гарнизон, говоря, что гетман ведет войну в его пользу: таким образом защищавшие город, не полагаясь на свою силу и страшась такой же участи, какой подвергнулся монастырь [66] Св. ПаФнутия, сдались обманщику. Из Серпухова обманщик пошел к Москве, где напало на него около 3.000 татар, которые, внезапно устремившись на лагерь, произвели в нем ужас; но когда наши сели на коней, то Татары кинулись вплавь чрез Оку в свой табор. Шуйский употреблял все средства, какие только мог: он призвал и Татар, сделавший им подарки; двое знаменитых татарских мурз, Батербий и Кантемир мурза, привели с собою до 15.000 Татар и почти во время самой битвы при Клушине, узнав от взятых языков о потере сего сражения, не хотели переправиться с табором на ту сторону Оки, хотя Шуйский побуждал их к тому, а выслали только, как мы выше упомянули, 4,000 человек. Когда же узнали от пленных, захваченных в войске самозванца, что гетман собрав отборное войско, намеревается идти против ник, они, уже обремененные добычей, ушли со всевозможной скоростью той же дорогой, по которой прибыли. Оттуда самозванец двинулся прямо к столице, надеясь во время сего смятения, устроить дела в свою пользу.

Гетман, как выше было упомянуто, не дремал в делах, касающихся до е. в. короля и Речи Посполитой и, как скоро сделал с Московскими людьми договор, отправил к е. в. королю под Смоленск со своими послами воеводу князя Елецкого (См. Приложение № 25), который знатностью происхождения превосходил Волуева, но не мог сравняться с ним умом и опытности в делах, почему гетман и оставил его при себе и довольно [67] испытал верность и приверженность его. Перебрав все иностранное войско, он оставил при себе около 3.000, а прочих, которые не хотели служить, отправил под Смоленск, дав им приставов, и ходатайственные письма к е. в. королю, дабы они (сие иноземцы) были свободно пропущены чрез владения Речи Посполитой, а сам поспешил к столице.

Каждый день приходили известия из Москвы о большем смятении, которое приготовлялось там (См. Приложение № 21); наконец доставлено известие, что Шуйский низвергнут с престола и сперва был посажен в своем боярском доме, а потом пострижен в монахи в Чудове монастыре (по словам Маскевича это известие доставлено гетману перед 12 июня (стр. 471 . В Летописи о мятежах (стр. 188) находим следующее: «гетману же Желтовскому с Русскими людьми стоящу в Можайске, приидоша к нему Смольяне и возвестиша ему, что царя Василея с царства ссадили. Гетман же Желтовской поиде из Можайска и хотяше стати в Звенигороде, приидоша же к нему и досталеные Смольяне с Москвы и возвестили ему, что царя Василея постригли. Он же поиде к Москве, и ста на Хорошовских лугах на Москве реке.» т. е. в 7 верстах от столицы.). Низведение с престола монарха, неограниченно царствовавшего, вещь весьма редкая. Упомянем вкратце, как до этого дошло.

Гетман посылал тайным образом в Москву много писем с универсалами для возбуждения ненависти против Шуйского, указывая, как в царстве Московскому во время его правления, все идет дурно, и как через него и за него беспрестанно проливалась христианская кровь; эти универсалы разбрасывали по улицам; в частных же письмах он делал обещания некоторым лицам и обнадеживал их; от чего умы [68] волновались, особенно после недавнего страха; жители опасались новой осады, которая им надоела при самозванце. Когда уже Шуйский сам почувствовал опасность, то как прежде не хотел допустить гонца е. в. короля, так теперь начал думать о том, каким бы образом отправить своего гонца к гетману, и призвав к себе Слонского, одного из наших (это был слуга воеводы Сендомирского, находившийся там в заключении), начал спрашивать его, не хочет ли он принять на себя посольство к гетману; когда Слонский предложил ему для сего свои услуги, Шуйский стал спрашивать, не лучше ли подождать, чтобы прежде гетман прислал к нему? — и так сие посольство было отложено; между тем, 22-го июля пришли к нему большой толпою дворяне, - которых там было несколько тысяч; прежде всех выступил некто Захарий Ляпунов, и начал говорить ему сурово: долго ли за тебя будет проливаться христианская крове? Земля наша опустела, в царстве ничего доброго в твое правление ре делается, сжалься над упадком нашим, положи посох (т. е. скипетр), пусть мы постараемся о себе другими средствами. Тяжки были эти слова для Шуйского, он начал ругать его срамными словами: как ты мне это смел сказать, когда бояре (т.е. сенаторы) (гетман о сем действии Ляпунова говорит ниже (стр. 70): «носилась молва, что это сделалось по наущению Голицыных.» Показание гетмана подтверждается и летописей о мятежах (стр. 181): «Прокофей же (Ляпунов) наипаче нача с княз Василеем Голицыным умышляти, как бы царя Василея ссадити.» В Бере (Московская летопись, стр. 182) находим следующее: «среди всеобщего уныния три отважные боярина, уже давно бывшие в согласии с Жолкевским: Захарий Ляпунов, Михаило Молчанов и Иван Резецкий, составили за говор против царя Василия Ивановича: 14-го июля они вышли на лобное место, созвали народ и объявили, в каком горестном состоянии находится земля Русская.» (стр. 115) не говорят мне сего? [69] и он бросился на Ляпунова с ножом (Москвитяне имеют обыкновение носить длинные ножи); Ляпунов был мужчина большого роста, дюжий и смелый; он закричал на него громко: не бросайся на меня, — как возьму тебя в руки, так всего изомну. Другие дворяне, находившиеся при Ляпунове, особенно некто Хомутов и Иван Никитич Салтыков сказали тогда: пойдем, пойдем, — вышли из комнаты прямо на лобное место; сие лобное место находится в Китай-Городе между лавками, (там же в Китай-Городе) очень красиво выстроенными Борисом, и стенами Крым-города [Кремля] (в тогдашнее время Поляки называли Кремль Krymgrod. (См. Дневник Маскевича и Дневник Таннера). Франциск Таннер, родом Богемец, находился в свите Польского посла князя Михаила Чарторижского и во время путешествия своего в Москву (в 1678 году) вел Дневник, из коего извлечение напечатано в V Томе Собрания Памятников о древней Польше. Немцевич заимствовал оное из следующей книги: Legatio Polono-Lithuanica in Moscoviam potentissimi Poloniae Regis ac Reipublicae mandalo et consesu A. 1678 feliciter suscepta ie nunc breviler sed accurate quiad singula notabilice descripta, a teste oculato Bernhardo Leopoldo Francisco Tannero Boemo Pragense, Dn. Legati Principis Camerario Germanico Norimbergae, sumptibus Johannis Liegeri A. 1689. 4° стр. 191.) Площадь сия не весьма большая, посреди которой находится пространство около десяти локтей, окруженное каменной стеною. Оттуда обыкновенно государь, если нужно, говорит к народу. Эти дворяне, при шедшие в то время туда, послали за патриархом и думными боярами; а как стечение народа было столь велико, что он не мог поместиться на оной площади, то вышеупомянутые Ляпунов, Хомутов и Салтыков закричали, чтобы все шли в поле за город, и [70] вышедшие за заставу, там отрешили от власти Шуйского. Они послали к нему, чтобы он удалился в свой собственный дом, что он и сделал; тотчас приставили стражу к нему, и к братьям его князю Димитрию и князю Ивану; сундуки и кладовые их опечатали.

Носилась такая молва, что это сделалось по наущению Голицыных (сравни выше, примечание на стр. 68), ибо вышеупомянутые были клиентами их, и один из старших Голицыных князь Василий, когда Шуйский был низвергнут, по знатности своего происхождения, благородству, влиянию и уму, которым обладал, явно питал надежду на обладание государством, но он имел большое препятствие в князе Мстиславском, который ему не доброжелательствовал. Князь Мстиславский был в сии времена именитейший человек в Москве, честный, добродетельный, весьма умеренный; хотя ему перед прочими, по его знатности, открыть был путь к престолу, но он никогда не был честолюбив, напротив объявил публично, что как он сам не желает быть государем, так равным образом не хочет иметь государем никого из равной себе братии (под сим он разумел Голицына); полагая лучшим избрать себе государя откуда-нибудь из царского племени (под этим он разумел королевича Владислава, к которому он был весьма расположен).

Шуйский, отправясь в свой дом, хотя и был под стражею, но имел сношения с людьми, которых считал приверженными к себе и своему дому; он хотел [71] подкупить деньгами стрельцов, — а у них много зависать от стрельцов, ибо их было до восьми тысяч; вообще он искал средств усилиться против неприязненной партии (разнёсся было даже слух, что Шуйский вновь вступил на престол). Как скоро это дошло до бояр, она прислали к нему того же 3axapия Ляпунова; он имел с собою чернца из Чудова монастыря и крытые сани (ибо в городе женщины, особенно знаменитого происхождения, и мужчины ездят в санях). Когда оный чернец спрашивал у Шуйского, хочет ли он быть чернцем, то он объявил, что не имеет сего желания; но это не помогло ему, ибо Ляпунов с несколькими другими, крепко держал его в руках, а чернцу велели постригать, и, положив его в сани, отвезли в монастырь, и там уже держали его под стражей.

Гетман, получив известие о низвержении Шуйского с престола, и зная, что самозванец, ждущий в сем деле благоприятного случая, спешит к Москве, написал письмо к думным боярам, похваляя, что низложили Шуйского с престола, давая им знать, что самозванец подступает к столице, что он, по приказанию е. в. короля, хочет помогать им против обманщика и защищать от всякой опасности; часто присовокуплял, что е. в. король пришел тронутый одним только христианским состраданием, слыша, какое смятение происходит в этой земле, желая усмирить и остановить кровопролитие и водворить спокойствие и тишину в государстве. До Москвы оставалось только восемь миль, когда принесли ему ответ на его письмо; [72] ответ этот в себе заключал: что они не требуют помощи, и чтобы гетман не приближался к столице. Но гетман не взирая на это, продолжал свой путь и 3 августа [24 июля стар. стиля] стал под Москвой, куда уже приспел с своими обманщик, и в тот день, когда пришел гетман, подступив под город Коломенской и Серпуховской дорогами, зажег слободы и деревни, которые были вблизи города. Москвитяне также выступили из города против него и начали сражаться уже не наступательным боем, а наездниками; однако с коней валилось их не мало.

Думные бояре, видя, что с одной стороны по Серпуховской дороге наступает обманщик, а с другой стороны от Можайска войско с гетманом, выслали двух боярских детей к гетману, спрашивая, приходит ли он как друг, или как недруг. Гетман отвечал сообразно с тем, что написал в письме, что он не думает о предпринятии чего-либо неприязненного, но что напротив, если склонят к тому свои мысли, как некоторые извещали, что примут королевича Владислава за государя, то он хочет им помогать против самозванца. Угостив и одарив боярских детей, он их отпустил.

В тот же день из войска обманщика приехали послы, от Сапеги и прочих наших, к гетману: Яниковский с несколькими товарищами и сказав, что они посланы от товарищества к е. в. королю (в Дневнике Яна Сапеги также упоминается об отправлении 3 августа послов к королю), просили свободного проезда, представляя гетману главные статьи [73] своего посольства. В оных находилось, что они довели до того царя Димитрия (как они его называли), пана своего, что он хочет ударить челом пред е. в. королем, давать ежегодно известную сумму денег и уступить Северскую землю, только бы е. в. король помог ему воссесть на царство. Сказывали также, что он хочет отправить посольство с подарками к гетману, желая снискать его благосклонность и дружбу (См. в Приложении № 33 письмо Лжедимитрия к Я. П. Сапеги, открывающее нам намерения самозванца).

Гетман хотя и видел, что сие посольство к е. в. королю не заключало в себе ничего постоянного, ничего верного, однако же после внимательного рассмотрения, позволил оному безопасный проезд и дал приставов для провождения послов; но объявил, что подарков от пана их не примет, ибо довольно было времени их пану снестись прежде с е. в. королем, если он хотел того; вследствие чего могла бы быть дана гетману инструкция от е. в. короля, а теперь как он не имеет никакой, то и не хочет и не может входить ни в какие дела с их паном.

Потом думные бояре назначили день для переговоров с гетманом; разбили Московской намет против Девичьего монастыря, дав с обеих сторон заложников, съехались в равном числе; сперва поклонились взаимно, сидя на конях, потом, сойдя с лошадей, здоровались; с гетманом были некоторые полковники, ротмистры; из столицы приехал сам князь Федор Мстиславский, Феодор Шереметев, князь Данила Мезецкий и два думные дьяка, (тоже что у нас [74] печатники) Василий Телепнев и Томило Лаговский (в варианте Б нет «Василий Телепнев и Томило Лаговский»). Все они имели власть действовать, врученную от всех чинов по нашему (в варианте Б нет «чинов по нашему»)станов. И сделав в сем намете заседание, объявили от имени всего царства, что желают в цари себе королевича Владислава, но хотят, чтоб гетман обеспечил их присягою, что королевич Владислав исполнит некоторые статьи, по нашему артикулы. Был то большой свиток, (ибо они таким образом свертывают в трубку); Василий Телепнев читал оный.

Гетман, насколько мне известно, хотя (в варианте Б нет «насколько мне известно, хотя») посылал к е. в. королю тотчас после Клушинского сражения, надеясь, что дело дойдет до переговоров, и просил, чтобы е. в. король прислал из сенаторов и других, к тому способных; ибо он не имел никакого наставления на подобный случай; — однако ж за болезнью ли е. в. короля, которую он в то время был одержим, или по какой-нибудь другой причине, не было прислано гетману никакого наставления. Дела же не терпели отлагательства, и Москвитяне должны были немедленно принять надлежащие меры. Обманщик, который был близко, своими происками старался о себе, и большая часть Московской черни была к нему весьма хорошо расположена, а патриарх побуждал, чтобы (и представлял одного из двух) избрали или князя Василия Голицына или Никитича Романова, сына Ростовского [75] митрополита (т.е. Михаила, сына Феодора Никитича Романова, Ростовского митрополита (Филарета)), это был юноша, может быть, пятнадцати лет. Представлял же он его потому, что митрополит Ростовский, отец его, был двоюродный брат (по матери) царя Феодора: потому что царь Феодор родился от царя Иоанна тирана и от родной сестры Никиты Романовича, Ростовский же митрополит сын сего последнего; однако ж к патриаршему мнению более склонялся народ, а все почти духовенство было на стороне Голицына.

Гетман, имея следовательно тогда опасение, чтобы не сделался перевес на чью-нибудь сторону и чтобы обстоятельства не затруднились, особенно имея в виду то, что не было достаточных средств для приведения дел к концу войною, хотя не имел от е. в. короля инструкции, должен был объявить, что хочет заключить с ними договор, и крестным целованием утвердить сообразно со статьями, которые было представлены е. в. королю, Салтыковым и прочими боярами под Смоленском, и в силу которых заключен был у них с сенаторами договор, уже подтвержденный 20 подписью и приложением печати е. в. короля (договор этот заключен 24 февраля 1610 года. Он напечатан в Приложении под № 20. См. также в Приложение № 26). Поелику же о прочих статьях или артикулах перед е. в. королем ничего не было упомянуто ни Салтыковым, ниже кем либо другим, а потому-то гетман не имеет никакой инструкции и, следовательно, не может согласиться на такие дела, советовал, чтобы лучше через [76] послов своих уговаривались с е. в. королем ; касательно Русской веры (в варианте Б вместо «Русской веры» стоит «перекрещения»; а в варианте ЕМ – «королевича в Русскую веру») и многих других несообразностей, гетман не хотевший удалять их от себя отказом, обращал их к е. в. королю.

На этом первом заседании не пришлось даже долго говорить, ибо обманщик подступил почти во время этого совещания под город, там была стычка; прибегали беспрестанно к князю Мстиславскому, извещая о том, что там происходит; бояре спешили, чтобы подать своим совет и помощь в сражении, и гетман был рад замедлению, ибо сам имел время для размышления, и, надеясь, что придет наставление от е. в. короля, сколько мог делал проволочку.

Когда же, наконец, приступили к нему бояре и посольство, а воины со своей стороны роптали, говоря, что они не намерены служить без денег, — тогда после частых съездов сношений, 27 августа съехался гетман в пол в с теми же боярами, которых прежде высылали, но и других было до 10,000 и больше, которые присягали на подданство королевичу Владиславу. После чего также и гетман с полковниками, ротмистрами и другими знатнейшими особами в войске, присягали на исполнение заключенных условий, которых так как они ходят по рукам, я не почитаю за нужное вписывать здесь (этот договор напечатан в Румянц. Собрании Грамот т. II, стр. 391. См. также Приложение № 26). Все несообразности были [77] уничтожены или отосланы на разрешение е. в. королю (статьи, на которые гетман не хотел или не смел согласиться, вписаны в Наказ, данный при отправлении к Сигизмунду III Российских послов, Ростовского митрополита Филарета, князя Василия Васильевича Голицына и проч. См. Румянц. собрание Государ. Грамот и Договор. Т. II, стр. 417). Все же прочие [условия] вошедшие в заключенный договор, сообразны были с записью е. в. короля, данною боярам под Смоленском; одна только была статья касательно городов [замков], за которую упорно стояли Москвитяне, требуя чтобы им были возвращены города, взятые во время этого смятения; они же приняли на себя заплатить всему войску все заслуженное [жалование]. На сейме, которого мы в скором времени ожидали, должны были происходить переговоры с Московскими послами о старых спорах между короной и Великим Княжеством Литовским и государством Московским, то есть о Смоленске и Северской земле.

Хотя договор был заключен таким образом, что удовлетворял каждого, но гетман не довольствовался этим, ибо он обращал внимание на то, чтобы завистники не упрекнули его, что он в сих делах не довольно сделал для Речи Посполитой. В самом деле, за день (т.е. 26 августа) до заключения договора, созвав все рыцарство, рассказав и представив в каком состоянии дела, просил их объявить, хотят ли они помочь ему и остаться на службе е. в. короля, хотя бы и пришлось подождать до некоторого времени денег, ибо ежели бы они остались, то можно бы было с помощью Божьей принудить этот народ к условиям более полезным для Речи Посполитой. И так ежели [78] бы они не хотели остаться на зиму, по причине неуплаты (до окончания же четверти года оставалось только пять недель), то дела Речи Посполитой находились бы в трудном положении, ежели бы они, как угрожали, прибегнули к конфедерации; — а чтоб декларация войска не сделалась известной этому народу [Русским], гетман приказал дать оную от каждой роты письменно. Ротмистры со своим товариществом, отправившись каждый в свой намет, предъявили декларации, что никаким образом не останутся без денег; и все знатнейшие говорили гетману, что так как возможен честный и выгодный мир, то чтобы он не вовлекал Речь Посполитую в долгую войну, но кончил и заключил договор. Эта декларация войска наиболее заставила гетмана, не ожидая инструкций е. в. короля, заключить договор с боярами, таким образом, как выше было упомянуто; к чему он был притом вынужден как жителями столицы, так равно и обманщиком, который радел о своих делах (Самозванец находился тогда близь Москвы (см. стр. 72) и выжидал благоприятной для себя минуты, которой бы без сомнения воспользовался, тем более, что чернь Московская была к нему хорошо расположена (см. стр. 74).

Через два дня [т. е. 29 августа нов. стиля.] после окончания всех дел, приехал из Смоленска некто Москвитянин Федор Андронов (об Андронове смотри Карамзина Т. XII прим. 641. В летописи о мятежах. стр. 197 сказало: «гетман же Желтовский егда бысть на Москве, и государевою казною всею нача владети и Литовским людем давати, а король присла в казначеи Московскаго изменника, торгового мужика гостиной сотни., Федьку Андронова), который доставил гетману письмо от е. в. короля, заключавшее в себе то, [79] чтобы гетмана принимала власть не на имя королевича, а на имя самого е. в. короля. Потом приехал через несколько дней староста Велижский [Гонсевский] с письмом и инструкцией е. в. короля, которая в себе заключала то же самое. Но поскольку дела уже были устроены, то гетман и не хотел в этом открываться, и староста Велижский, хотя приехал с этой инструкцией, однако же сам не советовал, видя (как хорошо сведущий в делах Московских) (в варианте Б нет «видя… Московских)»), что это вещи невозможные: напротив ему нравилось и он весьма радовался, что дела были приведены гетманом в такое положение, и так почли за нужное не открывать этого, боясь чтобы Москвитяне (коим имя е. в. короля было ненавистно), не восстали и не обратили желаний своих к самозванцу или к кому-нибудь другому.

Оставалось дело с обманщиком и войсками, при нем бывшими. В условиях было постановлено, чтобы гетман взял на себя отвлечь от самозванца Сапегу и войско Польское и Литовское, присоединившееся к нему, а если бы не захотели добровольно отстать от него, то действовать против них силой и вместе с Московскими боярами стараться об истреблении и уничтожении обманщика. И так чтобы удовлетворить требованиям договора, гетман послал к Сапеге и к тому войску, с увещанием, чтобы они, зная, что столица Московского царя присягнула и отдалась на имя королевича Владислава, довольствовались бы этим и не затрудняли дел е. в. короля и Речи Посполитой, своего [80] отечества, в котором они родились, а чтобы этого человека самозванца, при котором они до сего времени оставались, быв им обманываемы, или бы довели добрыми способами до того, чтобы он изъявил покорность е. в. королю (гетман говорил, что хотел употребить свое ходатайство у е. в. короля, и выпросить ему у его величество Гродно или Самбор), но если бы самозванец не захотел сделать сего добровольно, чтобы или выдали его, или от него отложились.

Гетман поступил так потому, что князь Василий Шуйский, бывший царь, и братья его князь Димитрий и князь Иван были ему выданы вследствие договора (См. Приложение № 35), и ему хотелось бы и этого самозванца отправить к е. в. королю, дабы освободить эту страну от сих людей; в последствии же е. в. король во всяком случае мог воспользоваться ими, смотря по обстоятельствам. Сапега охотно бы желал согласоваться с волею гетмана, но товарищество имел упрямое, своевольное, дерзкое, которое давало дерзкие ответы гетману, и объявило, что не хочет отступить от Москвы и желает с этим своим паном (т.е. самозванцем) испытать счастья.

Гетман, увидев тогда, что справедливые увещания и убеждения его не действуют, согласившись с думными боярами, заняв бдительными стражами броды и прочие места, для того, чтобы не дошла до них [т. е. до партии самозванца] о сем весть, двинулся ночью с хорошо устроенным войском, оставив стан на месте и на рассвете был уже с войском, устроенным в [81] боевой порядок пред их лагерем. Бояре Московские также вывели из Москвы в поле до пятнадцати тысяч войска, оставив гарнизон в Москве сколько его требовалось; ибо так было им приказано гетманом, дабы не оставить города без войск (гетман знал, что там было множество людей, приверженных к самозванцу). Не смотря на то, что занят был войсками столь обширный город, каковым была Москва, все таки собралось в поле до пятнадцати тысяч добрых людей, способных к бою (в варианте Б нет «Не смотря… к бою»). Князь Мстиславский, приехавший к гетману со знатнейшими боярами, со знатнейшими головами, приветствовал его как правителя (что на Латинском языке называют губернатором), желая повиноваться ему.

Гетман отправил к Сапеге краткое письмецо, которое написал еще на месте. Это письмецо заключало в себе, что он не жаждет крови их, но, будучи вынужденным их безрассудными ответами, пришел сюда с войском, желая уговариваться с ними не через послов, но лично, дабы сегодня положить конец в пользу той или другой стороны; а посему приглашаем приехать Сапегу и со знатнейшими для словесного с ним объяснения (в дневнике Яна Сапеги сказано: «5 сентября (нов. стиля) Сапега намеревался собрать генеральный совет (kolo generalne), но тому воспрепятствовал коронный гетман (Жодкевский}, став против нас cо вcем своим войском, а равно с Москалями и Немцами. Того же дня Жолкевский прислал к нам письмо, в коем обязывала, что ежели царь его милость (т. е. самозванец) прибегнет к его королевской милости и не будет мешать его делам, то король его милость отдаст ему Самбор или Гродно, и на будущем сейме, обязан это подтвердить согласием всех чинов (omnium Ordinum).» Zycia Sapiehow T. II, стр. 246). [82]

Сапега, или, лучше сказать, войско его, увидев пред собою войско гетмана и Московскую рать, весьма устрашилось. Москвитяне были того мнения и просили гетмана, чтобы он позволил им напасть на испуганных и не готовых; но гетман не согласился.

Между тем, прежде нежели дошло до Сапеги письмецо гетмана, прибыл Побединский с пятью ротмистрами, прося гетмана с величайшею покорности, чтоб он не велел наступать войску. Гетман и сам не думал действовать против них неприязненно; а только хотел сим страхом заставить их последовать правому делу.

Действительно, Сапега выехал тотчас, и там сообразно с тем, что было предложено гетманом, объявили и пожатием руки подтвердили: что если бы пан их не захотел довольствоваться тем, что предложено гетманом (а касалось сие до Гродна и Самбора) (в варианте Б нет «(а касалось… и Самбора)»), они не хотели более оставаться с ним. Самозванца в то время, не было в лагере: он находился за две мили оттуда, у своей жены в монастыре, который Москвитяне называют Нове — гроши (обитель Никола на Угреше) (в варианте Б вместо «он находился… - гроши» стоит «быль у жены своей в монастыре»). И так они отложили до следующего дня уведомление гетмана, доволен ли этим обманщик, или нет. Но он не думал сим удовольствоваться (в варианте Б вместо «сим удовольствоваться» стоит «удовольствоваться Гродном и Самбором»), а тем более жена его, которая, будучи женщиной властолюбивой, довольно грубо [83] отозвалась: пусть е. в. король уступит е. в. царю Краков, а е. в. царь отдаст королю Варшаву.

Гетман, услышав об этом, снесся с думными боярами, имея намерение двинуться ночью, настигнуть этого злодея в монастыре и стараться поймать его. И так мы двинулись в час ночи; нам надлежало из лагеря идти через самый город Москву, а бояре, прежде нежели мы пришли (ибо нам надобно было идти две мили до города), вывели до 30,000 войска в поле. Наше войско вошло в город, замки почти пустые [т. е. без войск], но мы прошли, не причинив никакого вреда, и не сходя с лошадей; вследствие этого Москвитяне возымели большую доверенность к гетману и к нам за то, что мы, вошедши со всем войском и имея в руках город и укрепления, обошлись с ним так добросовестно.

Сие предприятие не было бы тщетно, если бы один изменник Москвитянин, ушедший из Москвы к обманщику, не предостерег его. Самозванец, узнавши тогда от этого Москвитянина, что гетман идет с войском против него, вскочил на коня, и посадив на коней свою барыню и женщин, бежал из монастыря; с ним отправился один только Заруцкий с несколькими сотнями Донских казаков; бежал же он как после оказалось через Серпухов, к Калуге, ибо многие думали, да и он сам распустил такой, слух, что отправляется к Коломне. Этот город (Калуга) имеет хорошие укрепления наподобие Смоленска, каменные, половиной меньше Смоленска, но на весьма выгодном месте, при впадении реки Москвы в Оку. [84]

Неизвестность о дороге, которой отправился обманщик, помешало войску тотчас выступить за ним в погоню, — наступила ночь, — и около шести часов имел он впереди.

И так гетман возвратился в лагерь, а бояре в город. На другой день тотчас бояре и все знатнейшие вельможи Московские, которые оставались в войске обманщика (коих было немалое число), приехали к гетману, поручая себя его покровительству: присягу же желали дать такую, как принималась в столице на имя королевича Владислава, и просили о том, чтобы их оставили при боярском т.е. сенаторском звании, которое они имели при самозванце, ибо предвидели, что столичные бояре сделали бы им трудности в этом отношении.

Гетман принял их ласково, велел выслушать присягу, данную королевичу, и обещал постараться о примирении их со столичными боярами. И действительно, он уговаривал столичных бояр, чтобы они, посредством амнистии простив, и приписав прошлые дела несчастным временам, приняли их братски: представлял и пользу от этого, ибо когда прочие находящиеся в городах, держащих сторону самозванца, услышат, что обходимся ласково и благосклонно с этими, все присоединятся к нам и с городами, чем может быть ускорена погибель обманщика. Напротив того, если бы мы обошлись с ними сурово (в варианте Б нет «сурово и приняли их презрительно»), то надобно опасаться, что [85] они, будучи раздражены, опять убегут к обманщику и еще сильнее убедят других, которые его придерживаются, Столичные бояре, будучи против них весьма раздражены, никак не соглашались признать себе равными тех, которые (как они говорили) находились при воре. И так они согласились принять их как заблудших братьев, но не хотели допустить их до боярского достоинства, к местам сенаторским, данным им самозванцем, Последние не довольствовались сим и несколько из них опять убежало к обманщику.

ГЛАВА VII.

Присяга Русской земли на верность Владиславу. — Посольство Московских бояр к Сигизмунду под Смоленск. — Жолкевский занимает Москву. — Отношения Жолкевского ко второму самозванцу и его приверженцам.

Однако ж все почти города, как только услышали, что в Москве присягали королевичу, с рвением присягали таким же образом, как и в столице, именно: Новгород Великий, Чаранда (Чаранда или Чаронда, бывший город прежней Новгородской губернии Белозерской провинции, ныне слобода и принадлежит к дворцовым волостям. См. приложение № 36), Устюг, Переяславль-Рязанский, Ярославль. Вологда, Бело-озеро [Белозерск], Силийские города [замки] (См. приложение № 36), и весь тот тракт к Архангельскому порту и к Ледовитому морю, также вся Рязанская земля до Нижнего Новгорода, находящегося при соединении рек Волги и Оки, также города, державшие сторону обманщика, Коломна, Тула, Серпухов, и [86] все прочие, кроме Пскова, который колебался, и некоторых Северских городов, которые еще признавали обманщика за царя, и за то были весьма тревожены Запорожскими казаками. Из Казани и Астрахани, по причине отдаленности, еще не было вестей о том, довольны ли они сим поступком. Но во всех прочих близких областях, как выше было упомянуто, от Великих Лук, от Торопца и других городов (в варианте Б нет «как выше… других городов») весьма были довольны, что им, как они говорили, Господь Бог дал государем королевича Владислава.

Освободили всех, находившихся в разных городах в тяжком (в варианте Б нет «тяжком») заключении; их всех с теми, которые были выпущены в столице, было около двух тысяч с половиною; многие между ними были дворянского происхождения; одних отсылали в столицу, а других, которым было ближе, как из Новгорода Великого, из Чаранды (См примечание на стр. 85) и прочих (в варианте Б нет «как из… и прочих»), под Смоленск.

Когда гетману довелось уговариваться о прочих делах с боярами, то он склонял к тому, чтобы послы к е. в. королю как наискорее были высланы. А поскольку те лица, которые имели притязание на царство (т. е. Никитич Романов, молодой сын митрополита Ростовского, и князь Василий Голицын), были подозрительны тем, чтобы, по какому-нибудь случаю, не приобрели вновь прежнего расположения [народа], то гетман старался и уговаривал Голицына принять на себя [87] посольство, представляя ему, что великие дела должны быть совершаемы великими, каким он есть, мужами; уверяя притом, что через это посольство он будет иметь первое место и первый доступ к милости е. в. короля и королевича. Это предложение понравилось Голицыну, и он принял на себя посольство. Никитич Романов, (как упомянуто выше), был юноша, а потому никак нельзя было включить его в посольство; но гетман постарался, чтобы назначили послом от духовного сословия, отца его (дабы иметь как бы залог). Он представлял, что на такое дело нужен человек честный, по нашему почтенный, не только по достоинству, но и по происхождению, а этим указывал как бы пальцем на отца Никитича, Филарета, митрополита Ростовского; ибо знаменитого происхождения никто из духовных не был ему равен, равно как и саном митрополита, занимающим второе место между митрополитами Московскими [т. е. царства Московским].

Таким образом, когда уже объявили этих двух начальниками посольства, назначили и других (именно, окольничего князя Данилу Ивановича Мезецкого, думного дворянина Сукина и дьяков Томилу Луговского и Васильева. В Румянцовском собрании Госуд. грамот и договоров (Т. II, стр. 4) находится весьма длинный, данный Российским послам наказ при отправлении их под Смоленск. Владислав избран был на Русский престол наказ гетмана с боярами ¹⁷/₂₇ августа 1610 года. Акт избрания сделан тем же числом; в нем положено отправить к Сигизмунду III посольство. Взглянув на число, выставленное в наказ (17 августа), рождается вопросы каким образом мог быть написан в продолжение одного дня столь длинный акт, занимающий столбец в восемьдесять пять листов? (Румянцов. собрание грамот и дог. стр. 438). Можно сделать два предположения: акт мог быть написан после отъезда послов и послан к ним после, число же выставлено заднее; или у бояр еще до съезда сговорившихся обо всем с гетманом был уже заготовлен наказ послам. Кажется, последнее предположение вероятно.), [88] которых Голицын сам, почти всех, избрал по своему усмотрению, чтобы располагать ими произвольно: и так послы с большой свитой, около четырех тысяч человек (у Голикова во II-ом Томе Дополнений Деяний Петра Великого (стр. 21) находится подробные список послов и бывшей при них свиты, по которому видно, что все посольство вместе с конвоем (русским) состояло из 1194 человек), отправились в путь к Смоленску (послы поехали 11 сентября). Гетман дал им в приставы Николая Гербута, старосту Тломацкого, с которым отослал условия заключенные с боярами, за печатями их и подписями. Гербут отвез их к е. в. королю в целости (русские послы прибыли под Смоленск 7 октября стар. стиля. (Голиков, Дополнения к Деяниям Петра Великого Т. II. стр. 37)); но сам же (в варианте Б вместо «с которым…но сам же» стоит «сей отвез их к е. в. королю, где сам») юноша, достойный более долгой жизни, приехав под Смоленск, занемог и умер.

Е. в. король принял послов с благосклонностью; на встречу им выходило почти все войско, и в поле приветствовал их Яков Потоцкий, каштелян Каменецкий, с князем Христофором Збаражским. Поместили их против лагеря, под Троицким Монастырем, на другой стороне Днепра, и снабдили большим количеством съестных припасов. А как я выше упомянул, что было их столь большое число, (четыре тысячи) (в варианте Б нет «А как я…(четыре тысячи)»), то е. в. король дал им трех приставов: Януша Скумина Тышкевича старосту Брацлавского, Яна Кохановского ловчего и Войцеха Мясковского, придворного своего, и, дав сему последнему сто человек [89] пехоты своей, приказал стоять с ними на другой стороне Днепра.

Гетману оставалось в столице два дела. Он думал о том, как бы с тем войском, какое при нем было, без опасности занять столицу; ибо, как иначе и быть не могло, были такие (особенно имевшие в виду обманщика и доброжелательствовавшее ему), которые производили замешательства. Гетман обращал внимание на то, чтобы Московская чернь, склонная к возмущениям, не произвела мятежа, не призвала бы обманщика, и не расстроила бы всего, в случае ежели бы он отвел войско от столицы. Он заметил в предусмотрительных боярах, что и они опасались того же; ибо свежее было тому доказательство: когда князь Василий Шуйский, воссев на престоле Московского царства, послал в Псков Шереметева, мужа знаменитого, воеводою, и Шереметев уже находился там около полугода, вдруг, без всякого повода, чернь возмутилась и убила Шереметева с его приверженцами. Бояре опасались того же и в столице, и желали, чтобы под защитою войска е. в. короля, они могли быть безопасны от ярости народа. Патриарх и чернь, которые сопротивлялись этому введению войска, преодолели различными способами. Наконец дела были доведены до того, что войско вошло: гетман выбрал ему места, удобные на всякий случай, так что войско полками и отрядами расположилось в особенных дворах, чтобы при всякой нечаянности одни другим могли подавать взаимную помощь. Полк Александра Зборовского расположился в Китай-Городе, все вместе, в близком [90] один от другого расстоянии; полк Казановского и Вейгера в Бел-Город также по близости друг от друга; сам гетман со старостою Велижским остановился в главной крепости, Крым-городе [Кремле] (См. Примечание на стр. 69), во дворе, бывшем некогда царя Бориса, в то время, когда он еще был правителем при царе Феодоре.

Гетман приказал тщательно наблюдать за тем, чтобы наши не заводили ссор с Москвитянами; постановил судей как из наших, так и из Москвитян, которые разрешали всякие споры; наши жили так смирно, что бояре и чернь, знавшие своевольство нашего народа, удивлялись и хвалили, что мы жили так спокойно, не причиняя никому малейшей обиды. Боярами, на то назначенными, распределены были на все войско волости, кто откуда должен был получать съестные припасы. И так мы жили там в добром порядке и при всех удобствах; ни в чем не было недостатка, и за известную цену доставали съестные припасы и все нужное; ибо мы открыли большие дороги от Вологды, Ярославля и с других сторон; от Коломны вверх по реке Москве приплыли суда с хлебом и с различными потребностями.

Другую заботу гетман имел с войском Сапеги, которое, оставшись после бегства самозванца, хотело непременно участвовать во всем том, чем пользовалось войско королевское, служившее под начальством гетмана. Они хотели также жить в столице, и когда отказали им в этом, намеревались идти в Рязань (а [91] страна та Рязанская весьма обильна); однако мы и это воспретили им, и были готовы сражаться с ними в случае, ежели бы они туда пошли ; ибо из той страны мы наиболее ожидали съестных припасов для нашего войска. Наконец кончилось тем, что гетман дал им на бумаге, что по- прежнему обычаю своему желает исходатайствовать у е. в. короля, чтобы они в плате уравнены были с полком Зборовского; но чтобы за то не опустошали уже Рязани и других областей, присягнувших на имя королевича Владислава, но чтобы лучше отправились в Северскую землю, державшую еще сторону самозванца и приводили ее к повиновению е. в. королю. Поскольку это войско терпело великий недостаток и находилось в нем большое число больных и раненых; то, для снабжения его и успокоения, гетман приказал выдать 10,000 злотых из казны Московской, и тайно некоторым из начальников дал по несколько сот злотых (23 Сентября «гетман коронный (т.е. Жолкевский) прислал Сапеге тысячу рублей для больных и раненых товарищей.» Дневник Сапеги, стр. 248)), чтоб только без хлопот избавиться от них честным образом, и направить туда, где они были нужны. В самом деле они так сделали, и пошли в Северскую землю (24 сентября. Выступил Сапега с войском из-под столицы в землю Северскую» (Там же). Далее в том же Дневнике (стр. 249) читаем: «5 октября (1610 г.) войско расположилось в 10 милях от Кременска. Пришло письмо от царя, писанное к некоторым лицам с приглашением прибыть к нему. В тот день приехал к Сапеге из Москвы Федор Плещеев, а с ним человек сто русских. Гетман послал к Сапеге своего казака с письмами, в которых пишет, что Московские бояре дозволили войску стать в Москве, и о том, что он посылает к Сапеге Немецкое и Русское войско, которые соединившись общими силами, действовали бы против царя Димитрия.») мимо Калуги, не в дальнем расстоянии от коей, ожидая заморозей. остановились при Мосальске и Мещайске [Мещовске]. [92]

Гетман, как всегда, так и в это время, не переставал действовать с тонкостью, разными уловками. Когда уже Сапега отступал с войском своим, он позволил какому то Валявскому, бывшему первым и почти главным наперсником самозванца (в варианте Б вместо «Гетман, как ... наперстником самозванца» стоит «Гетман позволил какому то Валявскому, бывшему первым наперсником самозванца»), отправиться к самозванцу и обнадеживать его в милости е. в. короля, обещая предстательство за него гетмана; приказывая убеждать его, дабы он с полною надеждою прибегнул к милости е. в. короля, добровольным образом. Но это было тщетно; обманщик и жена его не согласились на то.

ГЛАВА VIII.

Отъезд Жолкевского из Москвы под Смоленск. - Причины отъезда. — Собрание бояр и народа Московского об отъезде Жолкевского.

По удалении от Москвы войска Сапеги, гетман тем усерднее думая отправиться к е. в. королю, с величайшим прилежанием приготовлял все нужное для устройства войска и столицы. Он очистил чужестранное войско, которое оставалось еще до двух тысяч с половиной, опасаясь, чтобы оно, служа без платы, не изменило в верности. А как платить [93] жалование столь многим войскам не было откуда, то, вместо помощи, от них могла приключиться опасность; и так он оставил из них только восемь сот пехоты; прочих же отправил, выплатив им из казны Московской. Это отправление Немцев было весьма приятно Московским боярам, помнившим еще своеволия, какие они производили при Шуйском; очень радовались, что освободились от них.

Многое также зависало от того, кто бы начальствовал над Московскими стрельцами: ибо должность начальника стрельцов у Москвитян столь же важна как у Турок Янычар-Аги; цари никому не вверяют её, кроме братьев или приближенных. В царствование Василия Ивановича должность ciro исправлял брат его князь Иван Шуйский. Этот вакантный пост е. в. король, по ходатайству некоторых приближенных, поручил было Ивану Салтыкову (в варианте Б к «Ивану Салтыкову» добавлено «молодому человеку»), который быль верным и доброжелателем е. в. королю, что и доказал своей смертью. Но прежде нежели прислано было ему назначение к сей должности из-под Смоленска, гетман уже послал его в Великий Новгород (Салтыков, как видно из его донесения присланного из Новгорода к Сигизмунду III и Владиславу (Румянцов. Соб. Гос. грамот и договор. Т. II, № 209) выехал 4 сентября 1610 года (стар. стиля ), а приехал в Новгород 4 октября) для охранения той страны и для очищения крепости Ладоги от занявших ее Шведов (в Русских Летописях приводится иная причина, отправления Ивана Салтыкова. См. приложение № 37): и действительно, он [94] исполнил это: но после, когда же в Москве (о чем будет сказано ниже) дела пришли в расстройство, в Новгороде во время мятежа был убит чернью.

Что касается должности начальника стрельцов, то гетман так повел дела, что по добровольному согласию бояр, переговоря с ними о том прежде, начальство над стрельцами поручил старосте Велижскому, на что и сами стрельцы добровольно согласились; ибо гетман всевозможной обходительностью, подарками и угощениями так привлек их к себе, что мужичье это готово было на всякое его мановение. Они сами охотно приходили спрашивать: не знают ли где-либо изменников, говоря, что желают их изловить, и оказывали признаки великой верности своей и доброжелательства.

Когда староста Велижский был поставлен над ними начальником, то они охотно изъявили согласие и желание свое повиноваться ему (о назначении Гонсевского начальником стрельцов в делах Польских, (№ 30, л. 134) сказано: «А ты Александр (Гонсевский) по королевской грамоте сверх всего уряду учинился боярином в Стрелецком Приказе» (Карамзин Ист. Рос. Гос. Т. XII, стр. 193, примеч. 624.).

С патриархом, человеком весьма старым, ради религии (опасаясь в ней перемены) сопротивлявшимся делам нашим, гетман сносился сперва пересылаясь, а потом, сам у него бывая, приобрел, (по-видимому), великою дружбу его, и различными способами ухаживал до того за ним, что старец, как было слышно, возымел к нам противное прежнему расположение (здесь прерывается копия М. (Муханова), и что следует далее, печатается со списка рукописи Жолкевского, находящегося в Импер. Публ. Библиотеке.). [95]

Устроив и распорядив все так как требовало время, он торжественно объявил думным боярам, что желает отправиться к е. в. королю, представляя им различные причины своего отъезда: отдать отчет лично е. в, королю о всем, что случилось и по какой причине, послам их помочь в желанном и скорейшем отправлении, и переговорить наконец о надлежащем содержании войска и уничтожении Калужского обманщика. Но причины эти были поверхностные, о действительной же причине он умолчал, храня се в великой тайне, а именно, что е. в. король, как письмом, так и через старосту Велижского, объявил свое желание приобрести государство Московское не для королевича Владислава, но для самого себя. Гетман, имея достаточную опытность касательно воли народа Московского, который никоим образом на это не согласится, предвидел, что должны наступить великие замешательства и затруднения, когда нам намерение е. в. короля будет открыто. Ибо сперва еще, когда Салтыков и другие, преданные е. в. королю, бояре прибыли в первый раз под Смоленск, то, уговариваясь там с сенаторами, они твердили при каждом собрании, что ежели король желает приобрести это государство для королевича Владислава, в таком случае он успеет без больших усилий; если же для себя самого, то не обойдется без великого кровопролития. Писать обо всех таковых обстоятельства казалось, что будет безуспешно; послать же не было столько способного человека, коему было бы можно это вверить, и кто бы все е. в. королю, по причине важности дела, представил надлежащим [96] образом. А как е. в. король, не смотря на обещание свое, данное под Смоленском Салтыкову и другим боярам стороны королевича Владислава, уведомлял теперь гетмана о противном, — то различные были мнения в суждениях людских об этом обстоятельстве, когда оно сделалось гласным. Большая часть виновником этого почитала Яна Потоцкого, воеводу Брацлавского, который, как сам собой, так и посредством брата своего Стефана Потоцкого, бывшего Спальником (в подлиннике назван он pokojowym; мы решились перевести это cлoвo спальником. Этот Стефан известен в Польской истории своим легкомыслием и самоуправством, накликавшими много бед на Польшу. Вступясь за брата жены своей, Константина Могилу, свергнутого с Валашского престола, Стефан Потоцкий, в противность приказаниям королевским, собрал 6000 войска, и вторгнулся в 1612 г. в Молдавию. На берегах Прута войско его на голову поражено Турками; несколько сот человек только успело спастись бегством; сам Стефан Потоцкий достался в руки Турок.) у е. в. короля, беспрестанно твердил королю не довольствоваться условиями, заключёнными под Москвой, представляя, что вся слава останется при одном гетмане, ежели тем кончится, и что король возвратится из этой экспедиции с бесславием; посему доказывал королю, что он совершил бы более, если бы за одним предприятием овладел Москвой, ибо собраться на вторую подобную экспедицию будет трудно, а завладев Москвой с великими ее богатствами (о которых, как обыкновенно бывает, слава больше сущности) указывал на средства, помощью коих можно бы было преодолеть все могущие представиться затруднения и так, Потоцкий употреблял все возможные средства для преклонения воли е. в. короля к своему [97] мнению, как казалось из ревности, что у гетмана дела пошли так счастливо, его же под Смоленском напротив; а потому он желал, чтобы все это [т.е. устроенное гетманом] не состоялось, и советовал привести в исполнение дело сие против мнения других сенаторов, особенно Льва Сапеги, канцлера Литовского, всеми способами старавшегося и советовавшего королю утвердить эти условия и внести их на сейм. Е. в. королю понравился совет воеводы Брацлавского и обнадеживание силой достигнуть цели и, как бывает в делах человеческих, чего желаем, тому охотно верим, король, приняв его советы, последовал его мнению.

В то время, когда гетман должен был выезжать из Москвы, пришел к нему Мстиславский, и с ним около ста знатнейших бояр, и, запершись с гетманом, просили его о двух вещах: во-первых: не предстоит ли возможности, чтоб он не уезжал от них, ибо, говорили они, теперь в присутствии твоем мы живем смирно и согласно, а по отъезде твоем опасаемся, чтобы люди ваши, как своевольные, с нашими людьми не произвели ссоры; во-вторых, ежели иначе быть не может, и он должен ехать, то в таком случае, чтобы войско свое оставил в хорошем управлении. Они же [бояре] с своей стороны обещали стараться до прибытия королевича удержать дела ненарушимо и в спокойствии; но только чтобы гетман поехавши просил е. в. короля сколь возможно скорее отправиться на сейм, присовокупляя: «знаем, что у вас не может быть ничего прочного без утверждения сейма; а потому, пусть е. в. король, уговорившись и [98] определив с послами нашими все дела, касающаяся обоих государству после сейма, как наискорее приезжает к нам с государем нашим королевичем Владиславом, ибо мы знаем, что королевич, по молодости своей не совпадает еще с столь великими делами, то чтобы король до совершеннолетия управлял государством». Гетман отвечал им, что иначе не может сделать, как только отправиться; однако так уезжает, что войско будет содержаться в таком же порядке, как и в присутствии его; просьбу их касательно отправления е. в. короля на сейм обещал представить, напоминая постоянно пребывать в утвержденной присягой верности, и обещал, (что было им [боярам] приятно), отделавшись у е. в. короля, возвратиться немедленно назад. Гетман, собравшись в дорогу (гетман не говорит, которого именно числа он выехал; весьма вероятно, что он оставил Москву в последних числах октября, ибо 2-го ноября (стар. стиля) он уже находился на конференции Московских послов с министрами польскими (см. Голикова Допол. к Деянии Петра Вел. том II. стр. 102). См. примечание на стр. 106. В Дневнике Яна Петра Сапеги под 6-м числом ноября (нов. стиля), между иными происшествиями сказано: «Гетман коронный (Жолкевский) поехал под Смоленск, поверив управление над всеми Гонсевскому.» (Жизнь Яна Петра Сапеги. стр. 250). Перед отъездом гетман, собрав все рыцарство, произнес речь, помещенную у Кобержицкого (стр. 352). Считаем не излишним упомянуть о следующем распоряжении гетмана: «Гетман сей, укрепя Кремль и Китай всевозможно, свезя в оные все бывшие в войске Русском и на площадях градских пушки, и наряд пушечной и пищальной (слова летописи Палицыной) весь отъемше и внесше внутрь града Кремля и Китая». (Голикова Допол. к Деяниям Петра Великого. Т. II стр. 98.), поручил войско полковникам, под главным начальством старосты Велижского, и расположил также часть войска в Можайске, Борисове и Верее, поручив оное Струсю, старосте Хмельницкому. Князь [99] Мстиславский и другие первостатейные бояре проводили гетмана около доброй мили, а пока ехал он через город, вся чернь по улицам, забегала ему дорогу, прощаясь (zegnaiac) (слово zegnac имеет два значения — крестить и прощаться; мы приняли оное в последнем значение) и благословляя.

Здесь, должно упомянуть, что делалось под Смоленском, ибо прежде казалось неуместным прерывать нить происшествий, бывших по выезде гетмана из-под Смоленска до самого возврата его туда.

ГЛАВА IX.

Сведения об осаде Смоленска в отсутствие Жолкевского. — Смертность в Русском гарнизоне. — Представление Русского посольства Польскому королю. — Неудачи переговоров. — Причина этой неудачи. – Приезд Жолкевского в лагерь под Смоленском. — Его аудиенция у короля. — Его старания убедить короля принять предлагаемые Московскими боярами условия.

Воевода Брацлавский [Ян Потоцкий], надеясь легко взять Смоленск, коль скоро исправлены были орудия, приказал ставить и насыпать туры, за которыми постановлены были пушки, идучи с поля, налево от Копыцинских [копытинских] ворот, при помощи проведенного рва, из которого безопасно можно было ходить к шанцам и другим турам. Он не принимал в соображение того, что за стеною тут же непосредственно быль старый вал, вышиной более десяти локтей, во времена предков наших, бывший сильнейшим оплотом крепости, нежели эта каменная стена, построенная в царствование царя Феодора; и хотя бы стену [100] ниспровергнули, что сделать хорошими орудиями нетрудно, то все таки оный столь высокий вал служил препятствием ко входу в крепость, как оказалось после и на самом деле. К тому же еще не собраны были люди, которыми должно было осаждать крепость, и орудия, без всякого действия, по пустому стояли в шанцах в продолжение нескольких недель, пока наконец из Северской земли и еще, со старостью Велижским, из Белой не выступило всего на все около пятнадцати тысяч казаков. Потом, когда собрались все, воевода приказал из всех орудий разбивать прежде башни, — куртину состоявшую из каменной стены (здесь, кажется, видно намерение гетмана выказать ошибку Потоцкого, который вместо того, чтобы разбивать башни и уничтожить сим фланговую оборону, сосредоточил действие своей артиллерии против куртины.); и в самом деле, при деятельном действии пушек на среднюю бойницу [или амбразуру] как бы в средину стены, имевшей впадину согласно желанно стрелявших, стена не могла устоять против пальбы, и наконец обрушалась, сделав довольно широкий пролом; этим, однако, проломом войти в крепость не было никакой возможности, ибо как не были еще уничтожены боковые

обороны, (которых нельзя было миновать без явной опасности), так равно, имея сроку несколько недель и зная откуда будет попадание, укрепились Русские еще впереди помянутого вала, так что, ходя вокруг всей крепости, нигде не найдешь места сильнее этого.

Воевода Брацлавский, видя разрушение стены и считая уже в руках своих победу, непременно хотел тотчас же начать штурм. Михаил Шеин, хотя не [101] слишком опасался этого приступа, однако, услышав, что произошло с войском Шуйского и с самим Шуйским, (чего перед тем никогда не делал) теперь выехал из крепости в намерении начать переговоры с воеводою Брацлавским и канцлером, ибо видел, что когда наши предпримут штурм, то в таком случае не обойдется без потери людей, чем не хотел раздражать против себя наших, а потому, на совещании с канцлером, объявил, что какой будет договор в Москве с боярами, так и он поступит. Но воевода Брацлавский был весьма нетерпеливым, думая, что Шеина побуждала к тому боязнь, не дозволившему дальнейшей отсрочки, прервал совещание, и через несколько часов начал приступ (военные действия, бывшие под Смоленском, описаны довольно подробно в II-м томе Голикова. Дополнений к Деяниям Петра Великого), который Москвитяне с валу и с оных башен отразили без всякой со стороны своей опасности. Тогда воевода снова приказал разбивать башни, по разрушении коих хотел предпринять штурм вновь, который сверх потерянных уже тысячи слишком человек, кроме большей погибели солдат не принес бы никакой пользы; но выпавший сильный дождь в то время, когда хотели начинать приступ, воспрепятствовал иному, и спас тем от дальнейшей потери людей.

Е. в. король, в это время занемог и лежал в постели, а в противном случае он верно бы на приступ не согласился, ибо и после того часто упоминал, что приступ оный произведен быль необдуманно; [102] потом также и сам воевода Брацлавский, увидев, что ничего там не сделает, предприятие свое оставил. Однако орудия оставались на том же месте, за турами, без всякой основательной причины; пехоте, (которой не весьма много было), докучали частые караулы , и мало при них оной находилось, а посему орудии сии стояли в великой опасности, так что в случае вылазки неприятеля, без всякого сомнения, эта горсть пехоты не могла бы их удержать. Но Москвитяне в продолжение всей осады, кроме нескольких вылазок конницей, пехотой их не делали, потому что, как уже упомянуто выше, запершись вдруг в крепости в столь большом количестве, постигнуты были чрезвычайно большою смертности); и так вскоре, по прибытии нашем под Смоленск, их тотчас стало убывать во множестве от болезни, начинавшейся в ногах и распространявшейся потом по всему телу. Столь ужасной и частой смерти Москвитян, умиравших по несколько сот ежедневно, причиной был не столько недостаток в продовольствии, (которого и после, по взятии крепости — ржи, овса — нашлось в достаточном количестве), как особенно бывшая между ними какая-то язва, не вредившая нам нисколько (болезнь сия, начинавшаяся в ногах, и распространявшаяся потом по всему телу, была ничто иное, как цинга: «и грех же ради наших, прежде в Смоленск на людей болезнь великая цинга.» (Летопись о Мятежах, стр. 218)); Москвитяне, выходило из крепости весьма много; они спускались различными способами и уловками со стены и выскакивали из окон: находясь между нами, они были чрезвычайно бледны, но нас ни что не коснулось. [103]

Таким образом, как упомянуто, воевода Брацлавский, оставив приступ и доставши одного Русского беглеца из крепости, работавшего там около подкопов и обещавшего ему служить всем деле, сталь размышлять о взятии крепости подкопами. Предприятие это было однако ж затруднительно, потому что Москвитяне предупредили его заботливостью своей; и так вместо успеха оно приносило больше вреда, ибо Москвитяне, имея везде около стен под землей слухи, как скоро услышали, откуда наши подкапываются, предупреждали подкладывая под наших порох, и выгоняли их вон. Наконец, помянутый Москвитянин сталь уже копать в самых шанцах наподобие глубоких колодезей, и подошел таким образом под слухи крепости, идя под ними так низко, что осажденные не могли того заметить; уже в декабре месяце подложенные несколько десятков центнеров пороху, вопреки великому ожиданию от этого подкопа, не произвели никакого успеха; ими была поднята на воздух та же самая избитая стена, но вал остался невредим. Следовательно, вход в крепость не был открыт, и эта великая надежда исчезла.

Припомним себе, что выехавшее из столицы послы Московские, по причине худых дорог в тогдашнюю мокрую осень, долго находились в пути, и только в последних днях октября прибыли под Смоленск; им отвели становье, как сказано выше, по ту сторону Днепра против лагеря и почти против Троицкого монастыря, в котором стоял Щенсный Крицкий, подканцлер коронный. Еще прежде послов приехали двое боярских детей: Молчанов и Соловецкий, принесшие [104] е. в. королю от думных бояр поклон и все договоры. Они имели также письмо к Шеину, извещавшее его о принятии за государя всего землею Русской королевича Владислава и об учиненной ему присяги, поручая тоже исполнить и Шеину; Шеин тотчас объявил, что готов сие сделать, и выслал к е. в. королю некоторых детей боярских, извещая о готовности своей подобно боярам Московским, учинить присягу королевичу Владиславу. Е. в. король отвечал ему: что положение Смоленска совсем иное, чем в других городах; что здесь сам король своей особой; посему и потребно, чтобы самому е. в. королю и королевичу присягали и немедленно бы сдали крепость, полагая между прочими причинами и славу свою, уж будто бы е. в., находясь лично столь долгое время под крепостью, не мог покорить ее. Вышедшие из крепости Москвитяне начали было дружиться с нашими, покупать и продавать, но после, когда их не допустили к покупке соли и других потребностей, услышав неприятный для себя ответ, они перетревожились и заперлись в крепости. Великие послы, будучи допущены к е. в. королю, по отдании поклона и челобитии от всего царства, отправили посольство, согласно данной им инструкции, по которой они особенно должны были просить о королевиче Владиславе, и об утверждении статей, о коих было условленно с гетманом. Король отвечал им благосклонно через канцлера Литовского, принимая доброжелательство, с которым они отзывались относительно е. в. короля и королевича Владислава, и приказал совещаться им о статьях с сенаторами; послы [105] имели несколько совещаний с сенаторами, но большая часть статей (даже и те, которыми она довольствовались, или которых не отстаивали упорно) отложена была до сейма (переговоры Московских послов, веденные под Смоленском с Польскими министрами, весьма подробно изложены Голпковым во II-ом томе. Дополения к Деяниям Петра Великого. Голиков почерпнул сии сведения частью из рукописи Филарета, частью же из Архива Министерства Иностранных Дел. 15 октября был первый съезд или конференция послов с панами радными, которые были: гетман Потоцкий, маршал Литовский Дорогостайский, ведший канцлер Лев Сапега, подканцлер Щенсной-Крицкий, королевский писарь Скумин, и с ними же были два попа Римских. (Голиков. Допол. к Деян. Петра Великого. Том II. стр. 53). А как на счет позволения е. в. короля дать Владислава не было упомяна, и сенаторы напротив того настаивали, чтобы присяга относилась вместе к королю и к королевичу, и чтобы тотчас был сдан Смоленск; то все это весьма потревожило Московских послов и находившихся при них детей боярских, особенно же бывших там около тысячи бояр Смоленского уезда, которым канцлер Литовский приказал именем е. в. короля, чтобы они присягали вместе королю и королевичу, ежели не хотят лишиться своих поместьев (русские послы, еще до приезда в Смоленск, с дороги уведомляя Московских бояр о не соблюдении договора, заключенного с гетманом, между прочим, от 30-го сентября (стар. стиля) писали о следующем: «Многие Русские дворяне приезжают к королю под Смоленск, и по воле королевской присягают уже не одному королевичу, но и ему королю, и король за то их жалует и дает грамоты на поместья и вотчины; а тем, которые хотя и присягнули королевичу, велит вновь присягать себе; противляющиеся же сему отдаются под стражу». (Голикова Допол. к Деяниям Петра Великого. том II стр. 35); наши, приведши некоторых таким образом к присяге, произвели между ними великое смущение и перемену в образе мыслей.

Гетман встречал некоторых из них еще в пути своем, которые по недостатку продовольствия, и [106] раздраженные ответом, противным данному им обещанию, во множестве ехали обратно в столицу; тогда же стали они рассылать по всему государству слышанную ими волю и декларацию е. в. короля под Смоленском, и по этому, первому уже поводу Москвитяне начали возмущаться и бунтовать, как о сем будет упомянуто ниже. Приехав под Смоленск (гетман приехал под Смоленск 8-го ноября нового стиля (см. Жизнь Яна Петра Сапегу, стр. 267). Гетман вероятно по скромности, не говорит о сделанной ему под Смоленском великолепной встрече, о речи, произнесенной канцлером Литовским Львом Сапегой; все это подробно описано Кобержицким), гетман сперва на частной аудиенции у е. в. короля давал отчет о всём, что сделано было и по каким причинами, а особенно представлял, что известие о воле короля дошло не прежде как по совершении уже всего; что он, гетман, не имея другого наставления, поступал согласно с декларацией е. в. короля, данною уже прежде Салтыкову и другим боярам, и что, наконец, должно было согласоваться с желанием народа. Ибо, если бы объявить то, что было привезено старостой Велижским, то этот народ, наверное бы вспыхнул и выбрал бы себе за государя кого либо другого, а нам осталась бы таким образом в прибыли только война, которую не захотели бы поддерживать не удовлетворенные жалованием солдаты.

Гетман излагал также другие сильнейшие причины своих советов; во-первых, что полезно было бы как Речи Посполитой, так и самому е. в. королю и потомству его не пренебрегать и не отвергать условий, которые сам Бог послал; во-вторых, что е. в. король, [107] поставленный Богом на столь высокой степени, обязан же отвращать заранее бедствия, могущие постигнуть Речь Посполитую; он указывала сколь гибельны были для Речи Посполитой три междуцарствия, бывшие на нашей памяти, одно другого хуже, из коих последнее довольно и кровью обагрилось, и одна только чудотворная милость Божия предохранила от грозивших величайших бедствий; а потому гетман просил во избежание сего и, помня о смерти, чтобы е. в. король позаботился о Речи Посполитой, ибо в случае смерти е. в., чего Боже сохрани, неминуемо воспоследуют великие смятения; а сделается ли тотчас королем Владислав королевич, того никто не может наверно обещать, потому что много осталось раздраженного народа из прошлого возмущения и много может произвести недовольных свежая ненависть (гетман напоминает королю о большом и продолжительном возмущении, бывшем в Польше, которое было прекращено поражением противников королевских в сражении при Гузове 6-го июля 1607 года).

Гетман припоминал также пример короля Сигизмунда I, который хотя пользовался укоренившимся и продолжительным уважением, однако же, ведая, что в состоянии сделать не изгладившаяся еще ненависть, старался короновать сына своего в молодых летах (Литва в 1529 году избрала себе в государи десятилетнего Сигизмунда Августа, сына короля Снгизмунда I; примеру сему последовали и Поляки, провозгласив, его на Пиотрковском сейме наследником после отца, с условием, чтобы он при его жизни не вмешивался в правление. Торжественное коронование юного короля происходило в 1530 году); в то время, это не было еще воспрещено законами, но теперь, когда уже путь пресечен, так что ни е. в. король [108] ни коим образом не может приложить о том старания, ниже мы со своей стороны дать согласия, чтобы во время жизни е. в. назначить на царствование другого короля, то пребывание королевича Владислава на престоле Московском споспешествовало бы миру и спокойствию Речи Посполитой. Тогда другие соискатели лишились бы надежды, а Речь Посполитая освободилась бы тем от опасения возмущении, ибо ни один из соискателей не мог бы доставить республике таких выгод, какие бы открылись ей от соединения с государством Московскими. Сверх того припоминал, что легче было бы тогда завоевать обратно Швецию, ежели бы королевич воссел на престоле этого государства.

Дальше продолжал, что не может вдруг статься так, как бы мы предполагали себе, желали и хотели, — что конец должно предоставить времени, ибо один только Господь Бог может в совершенстве исполнять то что хочет, напротив, при человеческих средствах, по естественному ходу, дела имеют в известное время начало свое и возрастание: так дитя становится со временем человеком, а из малого прутика вырастает в последствии большое дерево. От соединения Великого Княжества Литовского королем Ягеллою минуло 160 лет прежде нежели оно слилось с Короной настоящим образом.

Гетман приводил не мало и других причин, советуя действовать сообразно со склонностью этого народа, и положить конец войне, поскольку из условий, заключенных теперь под Москвой, могли проистекать великие выгоды для Речи Посполитой. Если же [109] король не захочет этим довольствоваться, тогда, кроме, других неудобств, необходимо завяжется продолжительная война, которой неизвестно когда и какой будет конец. Надобно, говорил также, обратить внимание и на солдат, склонных к бунтам и мятежам в случае, если бы им не могло быть выплачиваемо жалованье, чтобы, по уничтожении сих трактатов, они не взбунтовались и не вступила в области Речи Посполитой, с требованием от неё заслуженной платы, которую по уговору должны была получить из казны Московской.

Но уши е. в. короля были закрыты для убеждений гетмана, после приезда которого с послами Московскими было снова несколько совещаний (по приезде гетмана под Смоленск, назначен был послам ²/₁₂ ноября съезд с Польскими министрами; на этой шестой конференции присутствовал и сам гетман. Подробности об этой конференции можно видеть во II Томе Голикова. Дополнения к Деянием Петра Великого. стр. 102.); приезжали также из крепости те, коих присылал Шеин, но как со стороны сенаторов, так равно и Москвитянами повторяема была одна и та же песня.

ГЛАВА X.

Пребывание второго самозванца в Калуге. — Его тайные сношения с Московскими приверженцами. — Намерение самозванца укрепиться в Воронеже. — Убиение им царя Касимовского. — Умерщвление самозванца.

В это время, как упомянуто выше, самозванец находился в Калуге, посылая, однако, в Москву, через своих поверенных, тайным образом письма и не переставая тем возмущать народ. С таковыми его [110] письмами пойман был поп; в числе писем было одно из них к почетнейшему боярину, князю Воротынскому; этот же поп, на пытке, оговорил князя Андрея Голицына, (родного брата Василия, бывшего послом) сказав, что он о том знает, да и о самом князе Василии объявил, что с дороги, едучи в Смоленск, писал, будто к самозванцу письмо. Князей Воротынского и Андрея Голицына тотчас взяли под стражу, а помянутый поп наказан с другими, оказавшимися виновными.

Самозванец, видя, что наши твердой ногою расположились в столице и что сверх того полк Сапеги, поставленный в Можайске и Мещовске, — близко примыкал к нему, не имея при себе никого из верных людей и не полагаясь на свои дела, думал уходить к низовьям Дона в Воронеж; ибо он знал, что это войско Сапеги договаривалось с е. в. королем о некоторых статьях, и был уверен, что, получив требуемое, оно было намерено покуситься против него.

Крепость Воронеж, построенная царем Борисом на Дону, была на дороге, которой ходили обыкновенно в Москву Татары: ее то, на всякой случай, укрепил было самозванец и снабдил всеми потребностями в надежде иметь там убежище при клонившихся к упадку

делах своих. Однако не пришлось ему сие исполнить, ибо много было при нем таких людей, которые, узнав обман самозванца, желали истреблением его возвратить стране мир и тишину. К тому же он, как человек безрассудный, царствовал нагло и жестоко: [111] незадолго умертвил царя Касимовского (Ураз-Магмет (Кар. Т. XII. стр. 270)) из Ногайской Орды, находящейся под правлением великого хана, Москвитянами Золотым царем называемого; во власти сего великого хана был этот царь, называвший себя царем Казацкой Орды. Он был еще молод, когда во время войны с Москвитянами, взят был в сражении в плен князем Петром Горчаковым, теперь вторым воеводою, после Шеина.

Царь Иван, в царствование коего он был взят в плен, не предал его смерти, во уважение знатности происхождения, но напротив того даровал ему Касимов, подарок достойный, от коего Москвитянами назван царем Касимовским; у царя Ивана он был в великой почести, и получил первое место перед всеми боярами; таким же образом обходились с нам царь Феодор, царь Борис и первый самозванец Растрига; по умерщвлении же последнего, он жил в своем поместье.

После, когда второй самозванец остановился под Москвой в Тушине с князем Рожинским, и когда многие области и города передавались к нему от Шуйского, тогда же приехал к нему и царь Касимовский с немалым числом людей и блестящей свитою; как он был человек щедрый, в чем соглашаются знавшие его, то и роздал более 300,000 (вероятно злотых) солдатам, а наиболее самому самозванцу. После бегства обманщика из-под Москвы, царь Касимовский поехал к е. в. королю под Смоленск, оставив много любимого им [112] сына в стане под Москвой при князе Рожинском. Но этот сын не столько любил отца, сколько отец сына, ибо, когда стали наши разделяться на две партии, он предпочел ехать с теми, которые шли к самозванцу в Калугу, где имел также мать и бабку.

Потом царь Касимовский ехал с гетманом из Смоленска и в продолжение всего этого времени вел себя степенно и верно. По заключении трактатов, в то время, когда самозванец бежал из Москвы в Калугу, царь Касимовский, соскучившись по жене и по сыне, скрытно уехал в Калугу, где помня однако милость е. в. короля и обходительность, оказанную ему гетманом и рыцарством, принял намерение уехать оттуда, уговаривал и сына ехать с собою; но сын не только не хотел с ним ехать, но напротив того, предуведомил о том самозванца, который и приказал умертвить его, ускорив этим собственную свою гибель; — весьма многие сожалели о сем царе Касимовском, особенно Юртовские Татары, между коими был некто князь Петр Урусов, человек воинственный и отважный; он сговорился с несколькими десятками Татар на его жизнь и воспользовался против самозванца следующим случаем. Самозванец любил обыкновенно, проезжаться. Напившись до пьяна за обедом как это он часто делал, (а случилось это 20 декабря 1610 года) (по словам Бера 11-го Декабря стар. стиля), приказал он запрячь сани, положив в оные фляги с медом, и пил с некоторыми боярами.

Князь Петр Урусов с несколькими десятками [113] тех, сговорившихся с ним, всадников, ехал за самозванцем, будто провожая его, и когда самозванец с боярами подпил, Урусов, прискочив к саням, сначала выстрелил в него и ранил, а потом, отрубив саблею голову и руку, пустился в обратный путь в Калугу (См приложение № 38). Некоторые думали, что, на сие навел Урусова гетман; подозревали же в сем вероятно потому, что гетман, после бегства самозванца из-под Москвы, обращался с Урусовым обходительно и ласково. Как бы то ни было, бездельничества самозванца прекратились и, по убиении его, бояре, между коими были князь Димитрий Трубецкой и князь Григорий Шаховской, запершись в Калуге и снесясь с боярами столичными, учинили также присягу на имя королевича Владислава. Жену самозванца и всех её слуг, родом Поляков, взяли под бдительную стражу; госпожа эта выдавала себя за беременную, и в Калуге же, в заточении, родила сына, которого, для снискания расположения Москвитян, приказала окрестить в Русскую веру.

ГЛАВА XI.

Весть о том, что Сигизмунд не хочет дать Владислава на Русское царство, волнует народ. — Прокофий Ляпунов призывает народ для изгнания Поляков из России. — Патриарх Гермоген. — Заруцкий. — Взятие под стражу Русского посольства под Смоленском и отсылка его в Польшу. Отъезд Жолкевского из лагеря на Русь. — Сожжение Москвы и битва Русских с Поляками.

Между тем, известия, что е. в. король не хочет дать на царство Московское сына своего королевича Владислава, более и более распространялись по земле [114] Московской, вследствие чего в разных местах начинались бунты и измены, усилившиеся наиболее от некоего Прокофия Ляпунова, родного брата 3axapия, который был первый поводом к низложению с царства Шуйского. Этот Прокофий Ляпунов, еще при Шуйском, был воеводой Рязанским, но вовремя сих смут, он ненавидел обманщика; Шуйскому также повиновался, когда хотел, за что в области, в которой был воеводою, (многолюдной и весьма плодородной) имел у народа великую доверенность, и Шуйский, находясь от самозванца в затруднительном положении, ничего ему не мог сделать. Он был из числа тех, которые не желали царствования как самозванца, так и Шуйского; радовался, услышав, что бояре сделали с гетманом договор о королевич: тотчас присягнув сам на имя королевича, привел к присяге и всю область Рязанскую. Послал к гетману сына своего Владимира, бывшего в совершенном возрасте, которого гетман, почтив благоволением, угостив и одарив, отослал к нему обратно.

В таком расположении Ляпунов пребывал довольно долгое время, приказывая доставлять из Рязани нашим людям в Москву съестные припасы; когда же стали сомневаться в приезде королевича, писал к думным боярам письмо, опрашивая: какое они имеют известие, и будет ли королевич или нет, по условию, учиненному с гетманом? Объявляя, при том, от имени своего и всей Рязанской земли, что, согласно присяге своей, с готовностью желают иметь государем королевича. Письмо это было весьма длинно и начинено [115] изречениями из священного писания, но смысл был окончательно такой. Бояре отослали оное и е. в. королю под Смоленск. Когда же известие, что е. в. не дает королевича, еще больше распространилось в народ, по разным местам царства Московского, тогда Ляпунов снова написал к боярам второе уже очень суровое письмо, объявлял, что хочет изгнать наших из столицы, и сочиняя универсалы в неприязненном духе против нас и против тех, которые бы нам благоприятствовали, рассылал от имени своего и всей земли Рязанской, призывая к себе как долженствующему потушить всеобщий пожар. И этот универсал был длинен и заключал в себе все, что только могло послужить к возжжению ненависти против нас и думных бояр; особенно возбуждал страх и опасение со стороны веры, говоря, что мы намерены их веру искоренить и ввести свою, и присовокупляя многие другие сему подобные обстоятельства.

Побудительной причиной к тому был также патриарх, возбуждавший и подстрекавший его на таковой поступок, ибо патриарх сам сознался, что делал это. Иные обвиняли в том и Василия Голицына, который будто бы возбуждал и подстрекал Ляпунова, но Голицын упорно стоял в том, что он не имел ни каких сообщений с Ляпуновым; сознаваясь в том, однако, что писал к патриарху, что е. в. король, не хочет дать королевича Владислава и желает лучше сам быть государем. Патриарх, уже уведомленный о сем Голицыным и митрополитом Ростовским, рассевал и сообщал письмами эту весть в города, ускорив [116] таким образом кровопролитие, о которому сказано будет ниже. За сим последовало большее замешательство в делах, чернь возмутилась в столице, и города: Ярославль, Переславль, Вологда, Новгород Великий, Коломна, Серпухов, Тула и другие города стали отлагаться.

Ляпунов также открыто взялся за оружие: послал сына Владимира с первым войском в Коломну, а сам оставался в Переславле - Рязанском, в ожидании больших подкреплений, сносясь и сговариваясь с Заруцким, начальствовавшим при обманщике Донскими казаками. Об этом Заруцком, как о человеке, игравшем важную роль в сей комедии, надобно сказать несколько слов. Отец его был родом из Tapнополя. Романовские Татары, воевавшие с Русскими землями, захватили его небольшим еще мальчиком; в Орде он достиг совершенного возраста и каким то случаем ушел от Татар к Донским казакам. Потом, во время смут, пришел с Донцами к первому самозванцу, по умерщвлении коего, в числи первых пристал к другому, и в первых порах славы этого самозванца Заруцкий был ему великой помощью; как неугомонная голова, ему доставало сердца и смысла на все, особенно, ежели предстояло сделать что либо злое. В последствии, когда партия самозванца пришла в силу, он имел большой доступ к его милости, и предводительствовал Донцами; ежели нужно было кого взять, убить или утопить, исполнял это с довольно великим старанием. В стане Тушинском достаточно приметна была неусыпность его, ибо, при всегдашней [117] почти нетрезвости князя Рожинского; он заведовал передовыми стражами, подкреплениями, а также собиранием известий; когда же самозванца ушел из стана и с ним почти все Донцы, Заруцкий остался при нас и приехал к е. в. королю под Смоленск, а потом с гетманом в Белую; был в Клушинском сражении и при взятии острожка, где и отличил себя. Но по причине питаемой им ревности к молодому Салтыкову, который, как человек знатного происхождения и в милости гетмана и во всем имел пред ним преимущество, Заруцкий, не в состоянии будучи стерпеть этого, когда пришли под Москву, снова передался к самозванцу и находился при нем до самой его смерти.

После, когда Ляпунов, как сказано выше, предпринял войну, Заруцкий, с давними своими друзьями и со многими державшимися его, много вредил нашим, о чем будет говорено ниже. Однако нашим не легко было и теперь: съестные припасы доставали они с большей трудностью, ибо города, из коих был подвоз, заперлись. Желая пособить сим бедствиям, вознамерились рассеять толпы, стекавшиеся к Ляпунову. Для исполнения сего высылали полки людей: ротмистр Казановский у Переславля - Залеткого поражал некоего Просовицкого («Атаман Просовицкий, быв клевретом и, став неприятелем Лисовского, вдруг явился в Суздаль, как честный слуга России, привел Ляпунову тысяч шесть казаков и сделался одним из главных воевод народного ополчения». (Карамзин. История Рос. госуд. том XII. стр. 283). Врещ также ходил с войском в Коломну; но сего было недостаточно и не принесло никакой пользы, ибо Москвитянам, [118] знавшим проходы в своей земле, наши не могли воспрепятствовать стекаться и приготовляться к уничтожению наших.

В таковой нужде, стеснявшей наших в столице, спасало их то, что бояре дали им из казны царской на несколько месяцев на харчи около 300.000 злотых; на эти деньги они покупали себе съестные припасы, которых тогда еще в городе было в изобилии. Староста Велижский часто писал к е. в. королю, уведомляя о таковых опасностях и просил пехоты, которой и под Смоленском не так было много, чтоб не нуждались в ней еще. В это время пришли также известия от воеводы Русского (Русским воеводством называлась Червонная Русь, т. е. Галиция. Гавриил Баторий, племянник Степана Батория, был закоренелым врагом Сигизмунда III и еще во время Рокоша (см. 1-е примеч. на стр. 107) намеревался завладеть короной Польской) и от господаря Волошского, что Гавриил Баторий, воевода Седмиградский, вступил с войском в землю Молдавскую и вытеснил оттуда Радулу (в рукописи поставлено Padute, но должно быть Radule. Радула Бозовский ещё в 1601 году играл важную роль в Молдавии: мы это видим из инструкции, данной Сигизмундом послу своему Кохановскому, посланному к Турецкому султану. (См. Собр. памятников древней Польши, Немцевича, Т. V. стр. 389)), бывшего там господарем; воевода Волошский с заботливостью писал о своей опасности. Многие сенаторы опасались, чтобы во время сего отсутствия е. в. короля, сверх вреда, понесенного по поводу самозванцев, Баторий, увлеченный таковым завладением земли Молдавской, не отважился на что либо большее против Речи Посполитой, а потому часто писали и советовали е. в. не считать этого маловажным: в [119] письмах некоторых сенаторов были слова, чтобы е. в. король размыслил о том, дабы Речь Посполитая не потерпела какого либо ущерба.

Известия сии беспокоили е. в. короля и находившихся при е. в. сенаторов. Дело состояло в том, что сенаторы советовали для укрощения сказанных опасностей, отправить в столицу гетмана, на что соглашался и е. в. король; но гетман, поскольку советы его были отвергнуты, ведая, что ничего там своим приездом не сделает, не хотел в это дело вступаться: также и здоровье его трудами и беспокойствиями ослабленное и истощенное не позволяло ему вдаваться ни в какие распоряжения и дела, почему и находился в лагере как праздный человек (См. приложение № 39); и так, по совету сенаторов, е. в. король приказал ему отправиться на Русь (См. 1-е примечание. на стр. 118) для предупреждения опасностей, если бы оказались какие со стороны Батория.

Тогда е. в. король, имея в подозрении послов Московских и думая, что они были возжигателями раздоров по земле Московской, который были уже известны; также полагая, что они же причине, что не сдается Смоленск, приказал взять их под крепчайшую стражу, и вести их потом в Минск, из Минска же в Вильно, и наконец, в Каменку под Львов препроводил их староста Брацлавский Скумин, при помощи Мясковского, который и находился там при них более полугода, пока мест, наконец, зимою после нового года, по приказании е. в. короля, не привез их в [120] Варшаву, откуда потом они были разосланы по разным городам (от Смоленска ехали послы водою (вероятно до Ориш): «И так, посадив послов и дворян ограбленных в одно судно, окруженных Польскими солдатами с заряженными ружьями, того ж 13 апреля (стар. стиля) повезли. Поскольку ж не могли все поместиться в одном судне то остальная свита посольская повезена за ними в двух негодных суднишках. Утеснения по пути их были им повсюду крайние; в одном только владении гетмана Желковского (Жолкевского) показана им была некая учтивость, и гетман сей прислал к ним спросить о здоровье». (Дополнения к Девян. Петра Великого. том II, стр. 236)).

Гетман после Фоминой недели (то есть между ⁷/₁₇ и ¹⁴/₂₄ апреля. По словам Кобержицкого, гетман выехал ¹⁸/₂₈ апреля 1611 г) пустился по Днепру к Орше. Здесь нагнал его коморник с письмом

е. в. короля, приказывающим ему до дальнейшего уведомления, обождать там, где письмо застанет. Потом приехал и другой коморник с письмом е. в., предписывающим ему, оставив тяжести, налегке прибыть в лагерь, для, чего и высланы были на встречу ему, на

половину дороги, три цуга лошадей. Охотно бы исполнил то гетман и воротился бы, но, послав своих лошадей из Смоленска, прямо в Могилев, не мог достать в скудном городе ни наемных лошадей, ни подвод, ниже найти кого-либо такого, кто б мог одолжить лошадей на время. И так он отвечал е. в. королю, что воротится из Могилева, достигнув там своих лошадей с людьми (без малейшего сомнения, представляемые тут причины не настоящие, - сие последние отчасти изложены гетманом на стр. 119 (См. также приложение № 39); но через прибывшего после в Могилев посланца, е. в. приказал ему продолжать путь к Руси.

Причина, по которой е. в. король хотел было [121] воротить его, была та, что приехал из-под столицы товарищ роты гетмана Глосковский, посланный от старосты Велижского и прочего рыцарства с известием о битвах и сожжении Москвы. Ибо Ляпунов, желая привести в действие замыслы свои касательно изгнания наших из столицы, собрав ожидаемых им людей, согласясь с Заруцким и с расположенными к предприятию его Москвитянами, рассылал тайно во время ночи стрельцов, которых скрывали соумышленники в домах своих. Что, усмотрев наши, (было также много доброжелательствовавших нам Москвитян, которые нас предостерегали,) не рассудили ожидать большей бури; потому что приближался уже и сам Ляпунов (из Дневника Маскевича видно, что Поляки были заранее уведомлены о приближении Русских войск: «На другой день после Вербного Воскресенья, в понедельник (28 марта нов. стиля), лазутчики извещают нас: один, что из Рязани идет Ляпунов с 80.000 человек и уже в 20 милях от столицы; другой, что из Калуги приближается Заруцкий с 50.000 и также находится недалеко; третий, что Просовецкий спешит к Москве с 15.000» (Дневник Маскевича стр. 75). Далее всем же Дневнике (стр. 83) находим следующее: «На другой день, т. е. во вторник 5-го апреля (нов. стиля) прибыл из Рязани Ляпунов с 80.000 войска; а за ним, 6-го Апреля, с 50.000 Заруцкий к ним пристал и Просовецкий, собрав рассеянную рать свою.»), стянулось сильное войско бояр, в числе коих был князь Василий Масальский, человек почетный и воинственный, (бывший, подобно предкам своим, верным нашим доброжелателем) (при взятии Смоленска в 1514 году Великим Князем Василием Ивановичем, большая часть граждан оставили город и переселились в Польшу; из таковых выходцев значительнейшие были Князья Ожирецкие и Масальские. Фамилия князей Масальских разделялась на разные отрасли: князья Масальские-Рубцы, князья Масальские Литвиновы. Король Сигизмунд I дал им волости около Уцян. (См. Бандтке, Ист. Гос. Польского стр. 88), находился только за милю или за две от столицы. Тогда [122] определили наши между собой: выжечь Деревянной и Белый город и, запершись в Кремле и в Китай-городе, перебить как помянутых стрельцов, так и всех кого ни попало (вот что говорит о сем Маскевич (стр. 80): «Отдан был приказ: завтра т. с. в среду (30 марта нов. стиля), зажечь весь город, где только можно. В назначенный день, часа за два до рассвета, мы вышли из Кремля, распростившись с теми, которые остались в крепости, почтя без надежды, когда-либо увидаться. Жечь город поручено было 2.000 Немцам, при отряде пеших гусар наших, с двумя хоругвями конницы»). В самом деле, в среду пред Пасхой и сделали следующим образом: расположив и устроив полки, зажгли вдруг Деревянный и Белый город; сам староста Велижский вышел воротами в правую сторону на реку, на лед; Александр Зборовский с полком своим пошел срединой; полковник Мартын Казановский влево, к Белому Городу; и близь него Самуил Дуниковский. Прежде всех был убит, находившейся до сих пор под стражей, князь Андрей Голицын, и кто ни попадался, никому не было пощады.

Множество Москвитян, (не взирая на то, что скорой решительностью наших и пожаром были встревожены), бросились к оружию и овладели было воротами и большой частью Белого — города, но Мартын Казановский выгнал и вытеснил их оттуда; схватывались также с нашими в нескольких местах по улицам, однако были везде преодолеваемы нашими. В чрезвычайной тесноте людей, происходило великое убийство: плачь, крик женщин и детей представляли нечто, подобное дню страшного суда; многие из них с женами и детьми сами бросались в огонь, и много было убитых и погоравших; большое число также спасалось [123] бегством к войскам, о которых знали, что находятся близко.

О таковой грозящей опасности, староста дал знать старосте Хмельницкому, призывая его на помощь, который, в самом деле, тотчас с людьми, расположенными в Можайске, Борисове и Верее, снарядив слишком тысячу всадников, без повозок и обычных тяжестей, отправился для поспешности верхом к своим на помощь. Он пришел тогда, когда Москва дымилась, догадываясь по дыму о происшедшем, поспешал тем более; однако в этот день прибытие его, кроме увеличения страха бегущих, не произвело ничего. Но на следующий день, то есть в Великий Четверг, осведомясь о войске князя Димитрия Трубецкого, князя Василия Масальского и других поспешавших бояр, но не могших так скоро поспеть своим на помощь, Струсь, староста Хмельницкий, и Зборовский, взяв каждый часть людей своего полка, пошли против них, встретили их всего в одной миле от города и, дав сражение, рассеяли все помянутое Московское войско.

Таким образом, столица Московская сгорела с великим кровопролитием и убытком, который и оценить нельзя. Изобилен и богат был этот город, занимавшие обширное пространство; бывавшие в чужих краях говорят, что ни Рим, ни Париж, ни Лиссабон величиной окружности своей не могут равняться сему городу Кремль остался совершенно цел, но Китай-город, во время такого смятения, негодяями и кучерами разграблен был и расхищен; не пощадили [124] даже и храмов: церковь св. Троицы, бывшая у Москвитян в величайшем почитании, которая весьма искусно построена квадратом (сообразив описание сей церкви, сделанное гетманом, с описанием церкви Св. Троицы, помещенном в дневнике Маскевича, не остается ни малейшего сомнения, что здесь идет речь о соборе Василия Блаженного что на рву; сей собор назывался также и Покровским, построение оного начато царем Иваном Васильевичем в 1554 году; — на том же основании заложено было десять церквей, в числе коих: вход Христов в Иерусалим и Живоначальная Троица. От сей постледней церкви вероятно в то время и все здание носило название церкви Св. Троицы. — Из церкви Вход Христов в Иерусалим, в прежние времена в Вербное Воскресение были крестные ходы, представлявшие Спасителем вход в Иерусалим, и во время хода патриарх ездил на осле, которого цари обыкновенно водили за повод; но эта церемония отменена при последнем патриархе Адриане. При царе Феодоре Ивановиче, в 1680 году при той же церкви построены еще восемь церквей, (в числе оных Василия Великого), вместо бывших на красной площади деревянных церквей. В последствии времени пристроены еще две церкви (См. Путеводитель к древностям и достопамятностям Московскими, напечатанный в Москве в 1792 году, том II. стр. 7).

Выражение z. kwadratu robiona, мы объяснить иначе не умеем, как: построена квадратом, но легко может быть, что оно имеет, значение, например, «из квадратного тесового камня», или какое либо другое.), и находится в Китай-городе тут же направо пред воротами Кремля, также была ободрана и ограблена негодяями.

ГЛАВА XII.

Приступ и взятие Смоленска Поляками. — Отъезд короля Сигизмунда в Вильно.

И так, по прибыли Глосковского под Смоленск с таковыми известиями, пред самой смертью воеводы Брацлавского (у Голикова в Дополнения к Деяниям Петра Великого том II, стр. 227. сказано, что с известиями о разорении Москвы прибыл под Смоленск Алексей Безобразов; (тоже и в летописи о мятеж.); сия горестная весть была сообщена Русским послам ⁸/₁₈ апреля 1611 г. канцлером Сапегою.

Ян Потоцкий, (воевода Брацлавский и польный писарь Коронный), сын Николая Потоцкого, генерала Подольского, умер не оставив потомства от Елисаветы дочери подкомория Русского (Pamietniki do Historyi Stefana przez Edwarda Hr. Raczyriskiego, str. 4]. Ян Потоцкий умер в 1611 году, 29-го апреля, на 56 году своего возраста. Погребен в наследственном владении своем Пантовке при Каменец-Подольске (Patr. Orbis Polonus, Simonte Okolski. Cracowiae, Tomus II. 1641, str. 403), е. в. король размышлял: призвать ли обратно гетмана или нет; однако (о чем было уже [125] упомянуто), так как он доехал уже до Могилева, то е. в. написал к нему, приказывая продолжать сей путь. Е. в. король, хотя с велики мне удобством, по причине недостатка во всех запасах, вышедших при столь долговременной осаде, однако с большим постоянством духа продолжал осаду Смоленска и настаивал на дальнейшем поддержании войны. Для удовлетворения солдат, находившихся в столице, приказал в счет заслуженного жалованья, отдать бывшее в казне царской имущество, которого стало почти на две четверти года, но если бы оно расходовано было с надлежащей оценкой, то было бы достаточно его на гораздо большее время. Солдат же, которые были под Смоленском, обходительностью и приветливостью своей укротил так, что они готовы были на все, что ему было угодно.

А поскольку сейм созван быль на последние числа сентября месяца, то е. в. король думал, однако, перед отъездом на сейм, попытать счастья, ибо передававшиеся из крепости извещали, что уже весьма мало осталось людей способных к защите, что одни вымерли, а другие удручены болезнями. Для подания [126] помощи солдатами, остававшимся в столице, которых Ляпунова с Трубецким и другими боярами и с Заруцким уже осадили, е. в. употребил гетмана Литовского [Ходкевича] с Ливонскими солдатами, с намерением, во время отсутствия своего, поручить ему заведование дел в столице.

На валах, где прежде было множество людей, теперь, по причине недостатка их, видно было уже не много стражи; как после говорил и сам Шеин, что не оставалось всего на все и двух сот человек годных к обороне («При взятии Смоленска, нашлось не более 300 или 400 здоровы людей, которые уже не могли защищать его обширных укреплений, имевших целую милю в окружности». (Бера летопись Московская. стр. 148)). Шеин исполнен был мужественным духом и часто вспоминал отважную смерть отца своего, павшего при взятии Сокола в царствование короля Стефана; также говаривал часто пред своими, что намерен защищать Смоленск до последнего дыхания. Может быть, что поводом к этому был мужественный дух его, однако участвовало/тут и упорство; ибо, не имея надежды на помощь, при таком недостатке в людях и видя ежедневно смерть их, все еще упорствовал в своем намерении.

Тогда е. в. король Якову Потоцкому, каштелину Каменецкому (которому по смерти брата его, воеводы Брацлавского, поручил начальство над войском) приказал приготовить лестницы и все нужное для приступа. Для разделения осажденных, казалось лучшим пустить людей на приступ с четырех сторон; сам Каменецкий избрал для себя место от Духовного [127] монастыря (Монастырь Св. Духа?), (в котором стояли казаки), ниже Авраамовской заставы; староста Фелинский, брать его, против пролома, то есть против дыры, пробитой орудиями; Немецкая пехота, числом около шести сот, близь стены, обращенной к нашему лагерю, маршал же Великого Княжества Литовского возле Крылоссовских ворот, не вдалеке от которых было место, на подобие свода, куда спускаема была нечистота. Новодворские, кавалер Малтийский, со слов одного Москвича («Врагом же наущенный Смольянин Андрей Делишин бысть в те поры у короля в таборах, и сказа королю, что в другую сторону град худ, и делав в осень». (Лет. о мятежах., стр. 214)), переправясь и потом ночью рассмотрев этот свод, взялся подложить в негр пороху, в надежде (как а сделалось), что порох сей взорвет стену.

Когда уже все нужное таким образом было приготовлено, в полночь Каменецкий приступил с своей стороны к стене, и потихоньку взлезали на оную посредством лестниц, влез и сам Каменецкий, на стене не было кому и приметить их; и когда уже взошло наших большое количество и стали расходиться по стенам и башням, тогда показалось только малое число Москвитян при воротах Авраамовских; они хотели было защищаться, но, увидев большое число наших, бросились бежать вниз. Немецкая пехота с своей стороны взлезла также на валы почти в одно и то же время, но там, в недавнем расстоянии, находился сам Шеин с несколькими десятками человек, как бы между пробитой стеной, через которую влезли [128] Немцы, и приметив их, начал перестраиваться с ними. Но, услышав пальбу в той стороне, где был Каменецкий, пришел в беспокойство и поспешил зажечь порох, подложенный под помянутый свод. И в самом деле, зажженный им порох взорвал большой кусок стены, так что проломом сим открылся довольно удобный вход в крепость, которым и вошел маршал с теми, кои при нем находились. Москвитяне, объятые страхом, после сего вовсе не думали уже о сопротивлении; но кто зажег — наши ли, — или Москвитяне — неизвестно; приписывают это последним. Таким образом Смоленск, утраченный при короле Сигизмунде, внуком его королем Сигизмундом был завоеван обратно, 11-го июля 1611 года (показания историков касательно дня, в который был взят Смоленск несходны между собой; приводим об этом слова Карамзина: «В рукописи Филаретовой сказано: Того же лета, мaя 26-го дня Литовский король Смоленск взял. Кобержицкий (нa стр. 404 и 412), a за ним и Немцевич (том III. 15) пишут, что город взят 13-го июня (3-го июня стар. стиля) в день Св. Антония. То же число означено и у Бера (впрочем не весьма определительно, ибо сказано: король осадил Смоленск и простоял под ним около 2-х лет, т.е. до 13 июня 1611), с вероятно ошибкой, ибо oн следовал старому стилю. Сказание Польских историков достовернее: оно согласно с надписью на медали, выбитой в память сего события. См. Немцевича, Т.II. 21.» (Ист. Рос. Гос. Т. XII. стр. 222, примеч. 770) Поэтому взятие Смоленска Карамзин полагает 3-го июня (стар. стиля). По сказанию гетмана, Смоленск был взят ¹/₁₁ июня.).

Огонь достигнул до запасов пороха, (коего достаточно было бы на несколько лет), который произвел чрезвычайное действие: взорвана была половина огромной церкви (Собор Пречистой Богородицы, Летопись о мятежах. стр. 219. Король Польский на развалинах соборной церкви повелел устроить каменный костёл, с деревянным верхом и куполом, и при нем дом бискупский. Щекатова Геогр. Слов. Часть V. стр. 1046) (при которой имел свое пребывание apxиепископ); с собравшимися в нее людьми, которых [129] неизвестно даже куда девались разбросанные остатки и как бы с дымом улетали. Когда огонь распространился, многие из Москвитян, подобно как и в Москве [см. стр. 122] добровольно бросились в пламя за православную, говорили они, веру. Сам Шеин, запершись в одной из башен, с которой как сказано, стреляя в Немцев, так раздражил их, убив более десяти, что они непременно хотели брать его приступом; однако не легко бы пришлось им это, ибо Шеин уже решился было погибнуть, но находившееся при нем старались отвратить его от этого намерения.

Отвратил же его, кажется, от сего больше всех, бывший с ним — еще дитя — сын его; и так он приказал громко звать Каменецкого, который когда пришел и удалил Немцев, весьма раздраженных, коим по сей причине не доверял Шеин, сей последний вышел к нему с сыном и со всеми при нем находившимися. В это же время, ранен был пулей (полка старосты Фелинского) знатный ротмистр Горецкий, от которой раны и умер.

Крепость почти вся выгорела, мало осталось строений; как уже сказано, сгорали также и пороховые запасы, пороху осталось однако отчасти по башням. Ядер нашлось там такое множество, что достаточно было бы их на нисколько важнейших крепостей; из съестных же припасов, не смотря на то, что много их погорело, однако осталось отчасти ржи, овса, гусей, кур и павлинов.

Здесь надобно упомянуть об одном обстоятельстве, достойном удивления. Во время взрыва пороха, [130] щебнем забросало двоих людей: крестьянина и девку; на 16-й день после того, когда гайдуки, по обыкновению, желая поживиться чем-нибудь, шарили там, отбрасывая и переворачивая щебень, те двое людей стали подавать голос и были таким образом откопаны. Девка, лишь только вышла на открытый воздух, сейчас умерла, крестьянин же, довезенный в лагерь, просился в баню и спрашивал водки; дали ему вина, которого как только напился — сейчас умер: однако удивительно, что они могли прожить в таком состоянии 16-ти дней.

Е. в. король, воздав благодарение Господу Богу, поблагодарил также и солдат, угощал их там же — в замке. Каменецкого наградил, (упразднившимися после смерти брата его) воеводством Брацлавским и старостой Каменецким; наградил также и других, сообразно представлявшемуся для каждого случая. Некоторые осадные орудия, коих было там достаточное количество, приказал спустить по Днепру в Оршу, куда отправился и сам, Днепром же, а из Орши поехал сухим путем в Вильно на сейм. В Толочине (местечко в Могилевской Губернии Копысского уезда, в 71-ой версте от Могилева) съехался с е. в. королем, гетман Литовский, [Ходкевич] и, получив там свое отправление, пустился в Шклов, а оттуда, коль скоро прибыли его люди, тотчас направил путь к Москве.

(пер. П. А. Муханова)
Текст воспроизведен по изданию: Записки гетмана Жолкевского о Московской войне. СПб. 1871
© текст - Муханов П. А. 1871
© сетевая версия - Тhietmar. 2007
© OCR - Трофимов С. 2007
© дизайн - Войтехович А. 2001