500 лет тому назад русский народ окончательно сбросил тяготевшее над
Русью в течение двух с половиной столетий ненавистное золотоордынское
иго. Процесс освобождения Руси от ига — сложная, многогранная проблема,
требующая глубокого и взаимосвязанного освещения целого ряда аспектов:
образования, роста и укрепления мощи Русского единого государства, его
внешней политики последней четверти XV в., дипломатической борьбы и
соотношения сил в Восточной Европе в это время, внутренних процессов,
происходивших в течение XV столетия внутри самой Орды, и т.д.
В изучении указанной проблемы советскими историками сделано немало. Вместе с тем некоторые ее стороны остаются недостаточно исследованными, либо дискуссионными в плане их освещения и оценки. Это заставляет обратиться к одному из таких важных моментов в свержении ордынского ига — так называемому «стоянию на Угре». В статье не ставится цель дать исчерпывающий библиографический и историографический обзор. Целью статьи является проследить важнейшие этапы и характер изучения этого события в отечественной дореволюционной историографии, а также осветить достижения в этом направлении советской исторической науки и выделить некоторые вопросы, требующие дальнейшего изучения.
Первыми памятниками исторической мысли, посвященными «стоянию на Угре», можно считать повести о нашествии Ахмата в ряде русских летописей конца XV в. Тот факт, что основным источником для освещения обстоятельств свержения ордынского ига были памятники с ярко выраженными политическими тенденциями, безусловно, отразился и на последующем изучении проблемы. Известия различных версий «Угорщины» неравноценны по объему фактического материала, отличаются оценками описываемых событий. Однако это не ставит под сомнение генетическую близость ряда вариантов повестей «о приходе Ахмата», что свидетельствует в пользу вывода о существовании первоначального рассказа о «стоянии», включенного затем в ряд летописных сводов с разными политическими тенденциями. В конце XV в. первоначальный рассказ о «стоянии на Угре», сложившийся, видимо, как на основании устной традиции, так и на основе «Послания {115} на Угру» Вассиана Ростовского, вошел в ряд сводов, составлявшихся в различных летописных центрах. Это, естественно, предполагало определенную его переработку. Так, в Московском своде конца XV в., отразившем великокняжеское летописание, акцент был сделан на оппозиционном отношении к Ивану III его братьев, была подчеркнута непосредственная связь их «мятежа» с походом Ахмед-хана, двинувшегося на Русь едва ли не по их совету1). С соответствующей обработкой использовало первоначальный рассказ и митрополичье летописание. В некоторых списках с небольшими вариантами передается известие о таинственном «зучании» кремлевских колоколов в ночь на 11 ноября 1480 г. (т.е., очевидно, в момент отхода Ахмед-хана от Угры) и указывается, что «слышел то митрополич ключник Гридя, а митрополиту сказывал в пятницу ту порану дворетцкой его Сухан»2). Митрополичье летописание особо подчеркивало наряду с ролью в событиях 1480 г. Вассиана Рыло еще и значение деятельности митрополита Геронтия. Последнему приписывалась, в частности, инициатива возвращения в Москву матери Ивана III великой княгини Марфы, по поводу чего среди москвичей якобы была «немала радость» и что способствовало примирению великого князя с его братьями. Терентий назывался и в числе духовных лиц, обращавшихся к Ивану III с «грамотами и благословлениями», благодаря которым была преодолена его нерешительность в борьбе с ордынцами и после чего он начал «крепко стояти противу безбожного Ахмату»3).
Общим в официальной традиции оценки «стояния на Угре» было признание благоприятного для Руси исхода событий 1480 г., следствием божественного вмешательства, «чюдом пречистая», а также следствием ревностных молитв московских церковных иерархов.
Однако существовали варианты «Угорщины», которые можно назвать оппозиционными как по отношению к великокняжескому, так и к митрополичьему летописанию. Выраженная оппозиционность проявилась, в частности, в повести о приходе Ахмата, помещенной в Софийской II и Львовской летописях. Автор ее весьма сочувственно отнесся к братьям Ивана III, в то же время подчеркивая конфликт великого князя с населением Москвы, якобы оставленным на произвол судьбы («в граде же Москве все во страсе пребывающе… ни от кого же помощи ожидающе…»4)). Особо в этой редакции «Угорщины» выделяются неоднократные упоминания о настроениях народа во время событий 1480 г. (горожане «роптаху на великого князя» и т.п.). Характерной особенностью мировоззрения автора был и своеобразный «рационализм» при объяснении причин отхода войск Ахмед-хана от Угры: «бяху бо татары наги и босы»5) явно противоречивший официальной версии о «чуде Богородицы».
Указанные особенности вариантов рассказа о «стоянии на Угре» с достаточной убедительностью демонстрируют, что в различных кругах русского общества конца XV в. события 1480 г. осмыслялись и оценивались по-разному. Практически все варианты «Угорщины» несут на себе отпечаток ожесточенной идеологической борьбы. Очевидно, что фактором, обусловившим разнообразие летописной традиции этого времени, было не только оживление «всей духовной жизни этого периода» и, в частности, «реформационно-гуманистических {116} движений»6), но и отражение в культурных явлениях «живых следов прежней автономии»7), борьбы различных группировок внутри господствующего класса.
В летописных сводах XVI в., несмотря на сохранение ряда деталей, оставшихся в наследство от предыдущих памятников и сохранивших некоторые оппозиционные по отношению к центральной власти высказывания, четко прослеживается тенденция к более «сглаженному» изображению перипетий 1480 г. Исследователями с полным основанием отмечено, что повествование о «стоянии на Угре» в XVI в. становится менее историчным, но более целостным и отвечающим интересам возвеличивания великокняжеской власти8). Противоречия между великим князем и церковными иерархами отходят в редакции «Угорщины» XVI в. на второй план, в то время как отрицательная оценка «мятежа» братьев Ивана III и осуждение действий союзника Ахмед-хана — короля Казимира — усиливается9).
Вместе с тем остатки оппозиционных великокняжеской власти летописных традиций сохранялись весьма долго, что наглядно иллюстрирует найденный Я.С. Лурье в рукописном сборнике XVI в. рассказ о событиях 1480 г., автор которого обвинял Ивана III даже в намерении «крестьянство продаати»10).
Процесс складывания единой официальной традиции освещения событий 1480 г. в летописании был длительным и сложным. При переработке первоначального рассказа о «стоянии на Угре» в духе, соответствовавшем интересам великокняжеской, а затем царской власти, его фактическая основа мешала московским книжникам в возвеличивании предшественников Ивана IV. Это обусловило появление таких произведений, которые резко порывали как с фактической основой, так и с «концепцией» событий 1480 г., которая давалась в летописных сводах конца XV в. К числу таких произведений, в частности, относится «Казанская история», созданная в 60-е или 70-е годы XVI в. Она давала исторический обзор русско-ордынских отношений, доказывая, что взятие Казани — справедливое возмездие за ордынское иго на Руси. В соответствии с общей направленностью памятника события 1480 г. были переосмыслены весьма значительно, а роль Ивана III преувеличена по сравнению с летописными cводами конца XV — начала XVI в. Во второй половине XVI в. события 1480 г. уже рассматривались в качестве конечного рубежа ордынского ига, что в общем-то и было сделано автором «Казанской истории»: «И тако скончашася цари ординстии, и таковым божиим промыслом погибе царство и власть великия Орды Златыя. И тогда великая наша Руская земля освободися от ярма и покорения бусурманского…». При этом «Казанская история» акцентировала внимание читателя уже не на «стоянии на Угре», а на расправе Ивана III с ордынскими послами и набеге русских отрядов на Орду11).
Рассмотрение эволюции рассказов о «стоянии на Угре» в XVII в. показывает, что тенденция к снижению исторической точности в деталях обнаружилась в это время, пожалуй, с наибольшей силой. За {117} «монументально-церковным» стилем повествования практически исчезла историческая реальность 1480 г. Примером в этом отношении может служить рассказ об «Угорщине» в Мазуринском летописце XVII в.: «безбожный царь Ахмат» «зависть с яростию смесив, зол совет помыслив», «яко лев рыкая и зубы скрегча», устремился к Оке (характерно, что об Угре в летописи не говорится), но встретил здесь «многое воинство великого князя». «Милосердый же бог… посла на татар страх и трепет, аще ж и смертоносную язву, яко мнози в полцех их напрасно умираху… и скоро побегоша…»12).
Некоторые исторические сочинения XVII и начала XVIII в. практически «забыли» о «стоянии на Угре». Более того, в некоторых из них вообще не затрагивались конкретные события 1480 г. («Синопсис» И. Гизеля), хотя историческая мысль этого времени связывала именно с правлением Ивана III окончательное освобождение от ордынского ига. Так, А.И. Манкиев поставил «сшибение ига татарского» в один ряд как по значению, так и по времени с «самоначальством великого князя Иоанна Васильевича» и «обретением четвертой части мира, Америки»13).
Научное исследование обстоятельств свержения ордынского ига началось в XVIII в. Крупнейший русский историк первой половины XVIII в. В.Н. Татищев еще более четко поставил вопрос о связи «восстановления монархии» Иваном III и низвержением «власти татарской»14). Вместе с тем надо заметить, что в основе повествования о «стоянии на Угре» в главном татищевском труде — «Истории Российской» лежал практически не измененный летописный текст15).
Собственно историческое, научное освещение событий 1480 г. было невозможно без непосредственного обращения к источникам на базе критического подхода, определенных источниковедческих приемов. Такой подход при изучении рассматриваемой проблемы впервые проявился у М.М. Щербатова. Историк стремился установить причины событий, основываясь на рационалистической критике летописных известий, их сопоставлении. Так, причину похода Ахмед-хана на Русь Щербатов видел в отказе Ивана III выплачивать дань, причину заключения литовско-ордынского союза — в опасениях правителей Великого княжества Литовского, что Русь посягнет на их владения, и т.п. Отвергнув провиденциалистскую трактовку причин отхода Ахмед-хана от Угры, Щербатов предположил, что он объяснялся набегом русских отрядов на Орду. В пользу этого, согласно историку XVIII в., говорило совпадающее повествование о событиях 1480 г. «Казанской истории» и «Скифской истории» А. Лызлова — типичный для рационалистической историографии этого времени критерий достоверности известия. Щербатов не дал оценки значения событий 1480 г. в истории русско-ордынских отношений, хотя весьма проницательно отметил «тогдашнюю слабость капчатских татар»16).
Однако уже представитель следующего поколения дворянских историков — Н.М. Карамзин — рассматривал «стояние на Угре» как момент окончательного свержения ига: «здесь конец нашему {118} рабству»17). Карамзин значительно расширил круг использованных источников как за счет летописного материала, так и за счет посольских дел, в результате чего внутриполитическая и внешнеполитическая обстановка во время «стояния» были освещены гораздо подробнее. Карамзин критически отнесся к сведениям «Казанской истории» о причинах похода татар на Русь. По его мнению, «другие летописцы, согласнее с характером Иоанновой осторожности и с последствиями, приписывают ополчение ханское единственное наущениям Казимировым»18). Приведенный пример ярко показывает и слабые стороны карамзинской критики источников: она в значительной степени была ограничена потребностями общей концепции, заставляющей историка всячески подчеркивать мудрость и осмотрительность русских государей. В связи с этим колебания и нерешительность Ивана III, о которых упоминалось в летописях, легко превращались под пером Карамзина в «природные хладнокровие и осторожность»; послание Вассиана на Угру было включено в карамзинский труд лишь частично, с изъятием и сглаживанием наиболее «неподходящих» и резких мест, а известия о недовольстве народа во время событий 1480 г. рассматривались в качестве очередного примера непонимания «чернью» мудрых помыслов верховной власти19). Карамзинская трактовка событий 1480 г. была фактически повторена другим видным представителем дворянской историографии XIX в. — Н.Г. Устряловым20).
Буржуазная историография XIX в. как по своей методологии исторического изучения, так и по общим концепциям значительно отошла от дворянской. Однако конкретное освещение «стояния на Угре» дворянскими историками оказало влияние и на некоторых буржуазных исследователей, в частности на Н.А. Полевого21).
Более исторично и научно к проблеме подошел С.М. Соловьев. События 1480 г. были поставлены им в широкий исторический контекст, в результате чего русско-ордынское столкновение было осмыслено как закономерное следствие общего процесса колонизации, имевшего, согласно Соловьеву, решающее значение в русской истории и требовавшего расширения Руси «на юго-восток»22). В таком контексте непосредственные причины русско-ордынского конфликта (конфискация у татарских купцов кремлевского подворья, неподчинение Ивана III установленному ритуалу встречи ханских послов, деятельность Софии Палеолог и т.д.) лишались решающего характера. При описании событий 1480 с. Соловьев подчеркивал разобщенность и слабость Орды, в конечном счете обусловившие ее уничтожение даже без вмешательства русских войск: «Крым избавил Москву окончательно от потомков Батыевых…»23). Соловьев принял некоторые детали оценки событий 1480 г. его предшественниками (признание положительной роли духовенства и тезиса о дальновидной политике Ивана III, не понятой, однако, современниками). Вместе о тем историк счел необходимым упомянуть о недовольстве москвичей политикой великого князя, почему последний и «опасался граждан». Причинами благоприятного для Руси окончания «стояния на Угре», по мнению Соловьева, было примирение Ивана III {119} с братьями и невозможность для Казимира IV оказать помощь Ахмед-хану24).
Во второй половине XIX в. появился ряд работ дворянских и буржуазных историков, в той или иной мере затрагивавших события 1480 г.25) Несмотря на некоторые интересные наблюдения, уточнение отдельных фактов, они не внесли коренного изменения в изучение проблемы и освещение ее узловых моментов.
В обобщающих работах дворянских и буржуазных историков конца XIX — начала XX в. явственно проявились черты методологического кризиса дворянско-буржуазной историографии. В них давалось поверхностное, описательное освещение «стояния на Угре», во многом повторявшее то, что было уже высказано Карамзиным и Соловьевым26).
Наиболее полно с точки зрения использования фактического материала в дореволюционной литературе события 1480 г. были освещены А.Е. Пресняковым27). Значительное место исследователь уделил характеристике международного положения Руси в период «стояния на Угре», считая, что события 1480 г. были важным этапом в становлении новой системы политических отношений в Восточной Европе. В работе Преснякова проявились также тенденции к определению значения результатов этих событий в контексте рассмотрения проблемы образования единого Российского государства.
В.О. Ключевский, также рассматривавший формирование «национального великорусского государства» в качестве «основного факта» русской истории конца XV — начала XVI в., обратил особое внимание на факт недовольства москвичей действиями Ивана III во время «стояния на Угре». Однако исследователь приходил к выводу, что подобная «вольность» объяснялась «простотой удельного времени», тем, что в это время еще не сложился «культ, которым впоследствии был окружен московский государь»28). В таком объяснении проявилась неспособность буржуазного исследователя понять социальный смысл разногласий горожан и великокняжеской власти в период событий 1480 г., что также в какой-то мере было отражением кризиса буржуазной историографии.
Дореволюционная историческая наука достигла определенных успехов в изучении фактической стороны «стояния на Угре» и политической обстановки в 1480 г. Развернувшееся в конце XIX — начале XX в. специальное изучение состава и происхождения летописных сводов конца XV в. (А.А. Шахматов, И.А. Тихомиров) способствовало более глубокому анализу исторического материала. Историками были сделаны интересные конкретные наблюдения. Вместе с тем многие стороны событий 1480 г. не получили должного освещения. Только ограниченностью буржуазной методологии истории можно объяснить почти полное невнимание исследователей к борьбе народных масс против ордынского ига. Несмотря на попытки рассмотрения внешней политики Руси {120} конца XV в. в связи с процессом образования единого Русского государства, в этом направлении было сделано также немного, и процесс этот освещался с неверных методологических позиций.
В последующие десятилетия большое значение «стояния на Угре» как заключительного момента в освобождении от ордынского ига стало общепризнанным в советской историографии. Краткое освещение событий 1480 г. и характеристика их значения стали обязательными для общих работ по истории СССР31), вошли практически во все учебники и учебные пособия.
Значительную роль в разработке проблемы сыграло введение в научный оборот некоторых ранее не использовавшихся памятников. К.В. Базилевичем был доказан тезис о появлении именно в результате событий 1480 г. ярлыка Ахмед-хана Ивану III32), в то время как в дореволюционной историографии он ошибочно датировался 1476 г. Оригинальный по своему освещению и оценке событий 1480 г. летописный памятник был открыт Я.С. Лурье33).
В советский период широко развернулось источниковедческое и литературоведческое изучение летописных памятников, связанных со «стоянием на Угре». Это помогло конкретизировать представления о политической и идеологической направленности различных версий «Угорщины»34).
В советской историографии появился целый ряд монографий, в которых «стояние на Угре» затрагивалось в общем контексте борьбы русского народа против ордынского ига и образования Русского централизованного государства. По сравнению с работами дореволюционных авторов большое внимание было уделено показу роли народных масс в этом процессе35). {121}
Подробное освещение события 1480 г. нашли в монографии К.В. Базилевича, посвященной внешней политике Русского единого государства36). «Стояние на Угре» К.В. Базилевич рассматривал в тесной связи с освещением отношений Руси с Крымским ханством, Ногайской Ордой, Ливонским Орденом и другими государствами, сделав вывод о значительной сложности международной обстановки, в которой оказалось Русское государство в 1480 г. Важное значение имела и критика исследователем методологии буржуазной историографии, отрывавшей явления внешней политики от глубинных социально-экономических процессов.
Исследования советских авторов показали важность учета при оценке событий 1480 г. тех социально-экономических и политических условий, которые сложились к этому времени в самой Большой Орде, а также отношений, существовавших в это время между татарскими ханствами37).
В ряде работ была конкретизирована картина русско-литовских отношений во время «стояния на Угре», показано место России в системе международных отношений в Европе конца XV — начала XVI в.38)
Советская историография обратила внимание на несомненное военное превосходство русских войск над ордынскими во время «стояния на Угре»39).
В связи с 500-летием «стояния на Угре» появились обобщающие работы В.В. Каргалова40) и В.Д. Назарова41). В работе В.В. Каргалова проведена аргументированная оценка активного характера и значительного масштаба военных действий во время так называемого «стояния на Угре». По мнению автора, этот термин требует уточнения.
Подводя итоги краткого обзора советской исторической литературы, следует подчеркнуть, что в ней хорошо показано место «стояния на Угре» в общем процессе борьбы против ордынского ига и образования единого Русского государства. В то же время некоторые конкретные детали событий 1480 г. требуют дальнейшего изучения. В числе спорных остается вопрос о позиции и настроениях посадского люда Москвы во время «стояния на Угре» и внутриполитического («мятеж» братьев Ивана III) кризиса. Оценки данного вопроса весьма различны: от тезиса о том, что в 1480 г. в Москве «назревало антифеодальное восстание» (Л.В. Черепнин)42), до истолкования летописного известия как свидетельства решимости москвичей бороться с ордынцами (К.В. Базилевич)43). Решение указанного вопроса, как и других проблем (целесообразность {122} стратегических и тактических действий Ивана III, роль его как полководца, характер столкновения русских и ордынских войск на Угре), во многом осложняется тем, что, несмотря на большое количество источниковедческих работ, происхождение различных версий «Угорщины» и степень их достоверности также остаются недостаточно выясненными. На важность дальнейшего изучения ранних версий рассказа о «стоянии на Угре» справедливо указано В.Д. Назаровым44).
Перед советскими исследователями стоят и другие задачи. Представляется, что подвиг русского народа в 1480 г. заслуживает освещения не только как завершающий этап освобождения Руси от ига, но и как событие, повлиявшее на судьбу многих народов, являвшихся объектом притязаний со стороны Большой Орды. Весьма перспективным является исследование отражения событий 1480 г. и свержения ордынского ига в различных явлениях культуры Руси конца XV — начала XVI в. (общественная мысль, живопись, архитектура).
1) ПСРЛ, т. ХХV, с. 327.
2) ПСРЛ, т. XXVI, с. 261.
3) ПСРЛ, т. XXVI, с. 264, 275.
4) ПСРЛ, т. VI, с. 224.
5) Там же, с. 231.
6) Лурье Я.С. Общерусские летописи XIV—XV вв. Л., 1976, с. 260.
7) Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 1, с. 153.
8) См.: Кудрявцев И.М. «Угорщина» в памятниках древнерусской литературы XV—XVII вв. — В кн.: Исследования и материалы по древнерусской литературе, вып. 1. М., 1961, с. 44, 61.
9) ПСРЛ, т. XII, стб. 199-200; т. XXII, с. 461.
10) Лурье Я.С. Новонайденный рассказ о «стоянии на Угре». — ТОДРЛ, т. 18, М.–Л., 1962, с. 293.
11) См.: Моисеева Г.Н. Казанская история. М.–Л., 1954, с. 55-57.
12) ПСРЛ, т. XXXI, с. 115.
13) (Манкиев А.И.). Ядро Российской истории, сочиненное ближним стольником… Андреем Яковлевичем Хилковым… М., 1770, с. 164.
14) Татищев В.Н. Произвольное и согласное разсуждение и мнение собравшегося шляхетства руского о правлении государственном. — В кн.: Татищев В.Н. Избранные произведения. Л., 1979, с. 148.
15) См.: Татищев В.Н. История Российская, т. VI. М.–Л., 1966, с. 69-71.
16) Щербатов М.М. История Российская от древнейших времен, т. IV, ч. II. Спб., 1783, с. 174-175, 183-184.
17) Карамзин Н.М. История государства Российского, т. VI. Спб., 1819, с. 160.
18) Там же, с. 144.
19) Там же, с. 153.
20) См.: Устрялов Н.Г. Русская история, ч. I. Спб., 1855, с. 207-210.
21) См.: Полевой Н.А. История русского народа, т. 5. М., 1833, с. 493-501.
22) Соловьев С.М. История России с древнейших времен, кн. III. М., 1960, с. 74-75.
23) Там же, с. 87.
24) Там же, с. 78, 82.
25) См.: Хмыров М.Д. Иван III Васильевич и татары (1462—1505 гг.). Спб., 1863; Калугин И. Дипломатические сношения России с Крымом в княжение Иоанна III. М., 1855; Карпов Г. История борьбы Московского государства с Польско-литовским. 1462—1508, ч. I-II. М., 1867.
26) См.: Иловайский Д.И. История России, т. II. М., 1896, с. 466-470; Чечулин Н.Д. Иоанн III Васильевич. — Русский биографический словарь, т. 8. Спб., 1897, с. 207-209; Платонов С.Ф. Лекции по русской истории. Спб., 1913, с. 157, 164-165.
27) См.: Пресняков А.Е. Иван III на Угре. — В кн.: Сборник статей в честь С.Ф. Платонова. Спб., 1911.
28) Ключевский В.О. Соч., т. 2. М., 1957, с. 114, 136. События собственно «стояния на Угре» Ключевский не освещал.
29) Против исторической концепции М.Н. Покровского. Сб. статей, ч. 1. М.–Л., 1939, с. 121.
30) См.: Лебедев В.И. История СССР до XIX в. М., 1939, с. 157; Базилевич К.В. Образование Русского национального государства. М., 1940, с. 11.
31) Очерки истории СССР. Период феодализма, ч. II (XIV—XV вв.). М., 1953, с. 287-292, 324-326; История СССР с древнейших времен до наших дней. Первая серия, т. 2. М., 1966, с. 124-125; и др.
32) См.: Базилевич К.В. Ярлык Ахмед-хана Ивану III. — Вестн. Моск. ун-та, 1948, № 1.
33) См.: Лурье Я.С. Новонайденный рассказ о «стоянии на Угре». — ТОДРЛ, т. 18. М.–Л., 1962.
34) См.: Лурье Я.С. Идеологическая борьба в русской публицистике конца XV — начала XVI в. М.–Л., 1960; Он же. Общерусские летописи XIV—XV вв. Л., 1976; Кудрявцев И.М. Указ. соч.; Он же. «Послание на Угру» Вассиана Рыло как памятник публицистики XV в. — ТОДРЛ, т. 8. М.–Л., 1951.
35) См.: Павлов П.Н. Освобождение Руси от татаро-монгольского ига. Автореф. канд. дис. Л., 1951; Тихомиров М.Н. Средневековая Москва в XIV—XV вв. М., 1957; Черепнин Л.В. Образование Русского централизованного государства в XIV—XV вв. М., 1960.
36) См.: Базилевич К.В. Внешняя политика Русского централизованного государства. Вторая половина XV в. М., 1952.
37) См.: Греков Б.Д., Якубовский А.Ю. Золотая Орда и ее падение. М., 1950; Сафаргалиев М.Г. Распад Золотой Орды. — Учен. зап. Мордовского гос. ун-та, вып. XI. Саранск, 1960.
38) См.: Артемов Н.Е. Московско-литовские отношения при Иване III. Автореф. канд. дис. Ташкент, 1960; Греков И.Б. Очерки по истории международных отношений Восточной Европы XIV—XV вв. М., 1963; Хорошкевич А.Л. Русское государство в системе международных отношений конца XV — начала XVI в. М., 1980.
39) См.: Арциховский А.В. Древнерусские миниатюры как исторический источник. М., 1944, с. 54; Кирпичников А.Н. Военное дело на Руси в XIII—XV вв. Л., 1976, с. 80.
40) См.: Каргалов В.В. Конец ордынского ига. М., 1980.
41) См.: Назаров В.Д. Конец золотоордынского ига. — Вопросы истории, 1980. № 10.
42) См.: Черепнин Л.В. Указ. соч., с. 877.
43) Очерки истории СССР XIV—XV вв., с. 289-290.
44) См.: Назаров В.Д. Указ. соч., с. 111.
В изучении указанной проблемы советскими историками сделано немало. Вместе с тем некоторые ее стороны остаются недостаточно исследованными, либо дискуссионными в плане их освещения и оценки. Это заставляет обратиться к одному из таких важных моментов в свержении ордынского ига — так называемому «стоянию на Угре». В статье не ставится цель дать исчерпывающий библиографический и историографический обзор. Целью статьи является проследить важнейшие этапы и характер изучения этого события в отечественной дореволюционной историографии, а также осветить достижения в этом направлении советской исторической науки и выделить некоторые вопросы, требующие дальнейшего изучения.
Первыми памятниками исторической мысли, посвященными «стоянию на Угре», можно считать повести о нашествии Ахмата в ряде русских летописей конца XV в. Тот факт, что основным источником для освещения обстоятельств свержения ордынского ига были памятники с ярко выраженными политическими тенденциями, безусловно, отразился и на последующем изучении проблемы. Известия различных версий «Угорщины» неравноценны по объему фактического материала, отличаются оценками описываемых событий. Однако это не ставит под сомнение генетическую близость ряда вариантов повестей «о приходе Ахмата», что свидетельствует в пользу вывода о существовании первоначального рассказа о «стоянии», включенного затем в ряд летописных сводов с разными политическими тенденциями. В конце XV в. первоначальный рассказ о «стоянии на Угре», сложившийся, видимо, как на основании устной традиции, так и на основе «Послания {115} на Угру» Вассиана Ростовского, вошел в ряд сводов, составлявшихся в различных летописных центрах. Это, естественно, предполагало определенную его переработку. Так, в Московском своде конца XV в., отразившем великокняжеское летописание, акцент был сделан на оппозиционном отношении к Ивану III его братьев, была подчеркнута непосредственная связь их «мятежа» с походом Ахмед-хана, двинувшегося на Русь едва ли не по их совету1). С соответствующей обработкой использовало первоначальный рассказ и митрополичье летописание. В некоторых списках с небольшими вариантами передается известие о таинственном «зучании» кремлевских колоколов в ночь на 11 ноября 1480 г. (т.е., очевидно, в момент отхода Ахмед-хана от Угры) и указывается, что «слышел то митрополич ключник Гридя, а митрополиту сказывал в пятницу ту порану дворетцкой его Сухан»2). Митрополичье летописание особо подчеркивало наряду с ролью в событиях 1480 г. Вассиана Рыло еще и значение деятельности митрополита Геронтия. Последнему приписывалась, в частности, инициатива возвращения в Москву матери Ивана III великой княгини Марфы, по поводу чего среди москвичей якобы была «немала радость» и что способствовало примирению великого князя с его братьями. Терентий назывался и в числе духовных лиц, обращавшихся к Ивану III с «грамотами и благословлениями», благодаря которым была преодолена его нерешительность в борьбе с ордынцами и после чего он начал «крепко стояти противу безбожного Ахмату»3).
Общим в официальной традиции оценки «стояния на Угре» было признание благоприятного для Руси исхода событий 1480 г., следствием божественного вмешательства, «чюдом пречистая», а также следствием ревностных молитв московских церковных иерархов.
Однако существовали варианты «Угорщины», которые можно назвать оппозиционными как по отношению к великокняжескому, так и к митрополичьему летописанию. Выраженная оппозиционность проявилась, в частности, в повести о приходе Ахмата, помещенной в Софийской II и Львовской летописях. Автор ее весьма сочувственно отнесся к братьям Ивана III, в то же время подчеркивая конфликт великого князя с населением Москвы, якобы оставленным на произвол судьбы («в граде же Москве все во страсе пребывающе… ни от кого же помощи ожидающе…»4)). Особо в этой редакции «Угорщины» выделяются неоднократные упоминания о настроениях народа во время событий 1480 г. (горожане «роптаху на великого князя» и т.п.). Характерной особенностью мировоззрения автора был и своеобразный «рационализм» при объяснении причин отхода войск Ахмед-хана от Угры: «бяху бо татары наги и босы»5) явно противоречивший официальной версии о «чуде Богородицы».
Указанные особенности вариантов рассказа о «стоянии на Угре» с достаточной убедительностью демонстрируют, что в различных кругах русского общества конца XV в. события 1480 г. осмыслялись и оценивались по-разному. Практически все варианты «Угорщины» несут на себе отпечаток ожесточенной идеологической борьбы. Очевидно, что фактором, обусловившим разнообразие летописной традиции этого времени, было не только оживление «всей духовной жизни этого периода» и, в частности, «реформационно-гуманистических {116} движений»6), но и отражение в культурных явлениях «живых следов прежней автономии»7), борьбы различных группировок внутри господствующего класса.
В летописных сводах XVI в., несмотря на сохранение ряда деталей, оставшихся в наследство от предыдущих памятников и сохранивших некоторые оппозиционные по отношению к центральной власти высказывания, четко прослеживается тенденция к более «сглаженному» изображению перипетий 1480 г. Исследователями с полным основанием отмечено, что повествование о «стоянии на Угре» в XVI в. становится менее историчным, но более целостным и отвечающим интересам возвеличивания великокняжеской власти8). Противоречия между великим князем и церковными иерархами отходят в редакции «Угорщины» XVI в. на второй план, в то время как отрицательная оценка «мятежа» братьев Ивана III и осуждение действий союзника Ахмед-хана — короля Казимира — усиливается9).
Вместе с тем остатки оппозиционных великокняжеской власти летописных традиций сохранялись весьма долго, что наглядно иллюстрирует найденный Я.С. Лурье в рукописном сборнике XVI в. рассказ о событиях 1480 г., автор которого обвинял Ивана III даже в намерении «крестьянство продаати»10).
Процесс складывания единой официальной традиции освещения событий 1480 г. в летописании был длительным и сложным. При переработке первоначального рассказа о «стоянии на Угре» в духе, соответствовавшем интересам великокняжеской, а затем царской власти, его фактическая основа мешала московским книжникам в возвеличивании предшественников Ивана IV. Это обусловило появление таких произведений, которые резко порывали как с фактической основой, так и с «концепцией» событий 1480 г., которая давалась в летописных сводах конца XV в. К числу таких произведений, в частности, относится «Казанская история», созданная в 60-е или 70-е годы XVI в. Она давала исторический обзор русско-ордынских отношений, доказывая, что взятие Казани — справедливое возмездие за ордынское иго на Руси. В соответствии с общей направленностью памятника события 1480 г. были переосмыслены весьма значительно, а роль Ивана III преувеличена по сравнению с летописными cводами конца XV — начала XVI в. Во второй половине XVI в. события 1480 г. уже рассматривались в качестве конечного рубежа ордынского ига, что в общем-то и было сделано автором «Казанской истории»: «И тако скончашася цари ординстии, и таковым божиим промыслом погибе царство и власть великия Орды Златыя. И тогда великая наша Руская земля освободися от ярма и покорения бусурманского…». При этом «Казанская история» акцентировала внимание читателя уже не на «стоянии на Угре», а на расправе Ивана III с ордынскими послами и набеге русских отрядов на Орду11).
Рассмотрение эволюции рассказов о «стоянии на Угре» в XVII в. показывает, что тенденция к снижению исторической точности в деталях обнаружилась в это время, пожалуй, с наибольшей силой. За {117} «монументально-церковным» стилем повествования практически исчезла историческая реальность 1480 г. Примером в этом отношении может служить рассказ об «Угорщине» в Мазуринском летописце XVII в.: «безбожный царь Ахмат» «зависть с яростию смесив, зол совет помыслив», «яко лев рыкая и зубы скрегча», устремился к Оке (характерно, что об Угре в летописи не говорится), но встретил здесь «многое воинство великого князя». «Милосердый же бог… посла на татар страх и трепет, аще ж и смертоносную язву, яко мнози в полцех их напрасно умираху… и скоро побегоша…»12).
Некоторые исторические сочинения XVII и начала XVIII в. практически «забыли» о «стоянии на Угре». Более того, в некоторых из них вообще не затрагивались конкретные события 1480 г. («Синопсис» И. Гизеля), хотя историческая мысль этого времени связывала именно с правлением Ивана III окончательное освобождение от ордынского ига. Так, А.И. Манкиев поставил «сшибение ига татарского» в один ряд как по значению, так и по времени с «самоначальством великого князя Иоанна Васильевича» и «обретением четвертой части мира, Америки»13).
Научное исследование обстоятельств свержения ордынского ига началось в XVIII в. Крупнейший русский историк первой половины XVIII в. В.Н. Татищев еще более четко поставил вопрос о связи «восстановления монархии» Иваном III и низвержением «власти татарской»14). Вместе с тем надо заметить, что в основе повествования о «стоянии на Угре» в главном татищевском труде — «Истории Российской» лежал практически не измененный летописный текст15).
Собственно историческое, научное освещение событий 1480 г. было невозможно без непосредственного обращения к источникам на базе критического подхода, определенных источниковедческих приемов. Такой подход при изучении рассматриваемой проблемы впервые проявился у М.М. Щербатова. Историк стремился установить причины событий, основываясь на рационалистической критике летописных известий, их сопоставлении. Так, причину похода Ахмед-хана на Русь Щербатов видел в отказе Ивана III выплачивать дань, причину заключения литовско-ордынского союза — в опасениях правителей Великого княжества Литовского, что Русь посягнет на их владения, и т.п. Отвергнув провиденциалистскую трактовку причин отхода Ахмед-хана от Угры, Щербатов предположил, что он объяснялся набегом русских отрядов на Орду. В пользу этого, согласно историку XVIII в., говорило совпадающее повествование о событиях 1480 г. «Казанской истории» и «Скифской истории» А. Лызлова — типичный для рационалистической историографии этого времени критерий достоверности известия. Щербатов не дал оценки значения событий 1480 г. в истории русско-ордынских отношений, хотя весьма проницательно отметил «тогдашнюю слабость капчатских татар»16).
Однако уже представитель следующего поколения дворянских историков — Н.М. Карамзин — рассматривал «стояние на Угре» как момент окончательного свержения ига: «здесь конец нашему {118} рабству»17). Карамзин значительно расширил круг использованных источников как за счет летописного материала, так и за счет посольских дел, в результате чего внутриполитическая и внешнеполитическая обстановка во время «стояния» были освещены гораздо подробнее. Карамзин критически отнесся к сведениям «Казанской истории» о причинах похода татар на Русь. По его мнению, «другие летописцы, согласнее с характером Иоанновой осторожности и с последствиями, приписывают ополчение ханское единственное наущениям Казимировым»18). Приведенный пример ярко показывает и слабые стороны карамзинской критики источников: она в значительной степени была ограничена потребностями общей концепции, заставляющей историка всячески подчеркивать мудрость и осмотрительность русских государей. В связи с этим колебания и нерешительность Ивана III, о которых упоминалось в летописях, легко превращались под пером Карамзина в «природные хладнокровие и осторожность»; послание Вассиана на Угру было включено в карамзинский труд лишь частично, с изъятием и сглаживанием наиболее «неподходящих» и резких мест, а известия о недовольстве народа во время событий 1480 г. рассматривались в качестве очередного примера непонимания «чернью» мудрых помыслов верховной власти19). Карамзинская трактовка событий 1480 г. была фактически повторена другим видным представителем дворянской историографии XIX в. — Н.Г. Устряловым20).
Буржуазная историография XIX в. как по своей методологии исторического изучения, так и по общим концепциям значительно отошла от дворянской. Однако конкретное освещение «стояния на Угре» дворянскими историками оказало влияние и на некоторых буржуазных исследователей, в частности на Н.А. Полевого21).
Более исторично и научно к проблеме подошел С.М. Соловьев. События 1480 г. были поставлены им в широкий исторический контекст, в результате чего русско-ордынское столкновение было осмыслено как закономерное следствие общего процесса колонизации, имевшего, согласно Соловьеву, решающее значение в русской истории и требовавшего расширения Руси «на юго-восток»22). В таком контексте непосредственные причины русско-ордынского конфликта (конфискация у татарских купцов кремлевского подворья, неподчинение Ивана III установленному ритуалу встречи ханских послов, деятельность Софии Палеолог и т.д.) лишались решающего характера. При описании событий 1480 с. Соловьев подчеркивал разобщенность и слабость Орды, в конечном счете обусловившие ее уничтожение даже без вмешательства русских войск: «Крым избавил Москву окончательно от потомков Батыевых…»23). Соловьев принял некоторые детали оценки событий 1480 г. его предшественниками (признание положительной роли духовенства и тезиса о дальновидной политике Ивана III, не понятой, однако, современниками). Вместе о тем историк счел необходимым упомянуть о недовольстве москвичей политикой великого князя, почему последний и «опасался граждан». Причинами благоприятного для Руси окончания «стояния на Угре», по мнению Соловьева, было примирение Ивана III {119} с братьями и невозможность для Казимира IV оказать помощь Ахмед-хану24).
Во второй половине XIX в. появился ряд работ дворянских и буржуазных историков, в той или иной мере затрагивавших события 1480 г.25) Несмотря на некоторые интересные наблюдения, уточнение отдельных фактов, они не внесли коренного изменения в изучение проблемы и освещение ее узловых моментов.
В обобщающих работах дворянских и буржуазных историков конца XIX — начала XX в. явственно проявились черты методологического кризиса дворянско-буржуазной историографии. В них давалось поверхностное, описательное освещение «стояния на Угре», во многом повторявшее то, что было уже высказано Карамзиным и Соловьевым26).
Наиболее полно с точки зрения использования фактического материала в дореволюционной литературе события 1480 г. были освещены А.Е. Пресняковым27). Значительное место исследователь уделил характеристике международного положения Руси в период «стояния на Угре», считая, что события 1480 г. были важным этапом в становлении новой системы политических отношений в Восточной Европе. В работе Преснякова проявились также тенденции к определению значения результатов этих событий в контексте рассмотрения проблемы образования единого Российского государства.
В.О. Ключевский, также рассматривавший формирование «национального великорусского государства» в качестве «основного факта» русской истории конца XV — начала XVI в., обратил особое внимание на факт недовольства москвичей действиями Ивана III во время «стояния на Угре». Однако исследователь приходил к выводу, что подобная «вольность» объяснялась «простотой удельного времени», тем, что в это время еще не сложился «культ, которым впоследствии был окружен московский государь»28). В таком объяснении проявилась неспособность буржуазного исследователя понять социальный смысл разногласий горожан и великокняжеской власти в период событий 1480 г., что также в какой-то мере было отражением кризиса буржуазной историографии.
Дореволюционная историческая наука достигла определенных успехов в изучении фактической стороны «стояния на Угре» и политической обстановки в 1480 г. Развернувшееся в конце XIX — начале XX в. специальное изучение состава и происхождения летописных сводов конца XV в. (А.А. Шахматов, И.А. Тихомиров) способствовало более глубокому анализу исторического материала. Историками были сделаны интересные конкретные наблюдения. Вместе с тем многие стороны событий 1480 г. не получили должного освещения. Только ограниченностью буржуазной методологии истории можно объяснить почти полное невнимание исследователей к борьбе народных масс против ордынского ига. Несмотря на попытки рассмотрения внешней политики Руси {120} конца XV в. в связи с процессом образования единого Русского государства, в этом направлении было сделано также немного, и процесс этот освещался с неверных методологических позиций.
***
Освещение проблемы освобождения Руси от ордынского ига в советской историографии началось не сразу. Этому в значительной степени мешали доминировавшие в исторической литературе 20–30-х годов взгляды М.Н. Покровского, рассматривавшего ордынское иго «как прогрессивную историческую силу»29), не уделяя должного внимания освободительной борьбе русского народа. После критики школы Покровского в конце 30-х годов внимание к проблеме освобождения от ига возросло. В общих работах советских историков получила признание трактовка свержения ордынского ига К. Марксом как процесса, шедшего параллельно с образованием единого Русского государства, а также подчеркивалась важность событий 1480 г. в этом процессе30).В последующие десятилетия большое значение «стояния на Угре» как заключительного момента в освобождении от ордынского ига стало общепризнанным в советской историографии. Краткое освещение событий 1480 г. и характеристика их значения стали обязательными для общих работ по истории СССР31), вошли практически во все учебники и учебные пособия.
Значительную роль в разработке проблемы сыграло введение в научный оборот некоторых ранее не использовавшихся памятников. К.В. Базилевичем был доказан тезис о появлении именно в результате событий 1480 г. ярлыка Ахмед-хана Ивану III32), в то время как в дореволюционной историографии он ошибочно датировался 1476 г. Оригинальный по своему освещению и оценке событий 1480 г. летописный памятник был открыт Я.С. Лурье33).
В советский период широко развернулось источниковедческое и литературоведческое изучение летописных памятников, связанных со «стоянием на Угре». Это помогло конкретизировать представления о политической и идеологической направленности различных версий «Угорщины»34).
В советской историографии появился целый ряд монографий, в которых «стояние на Угре» затрагивалось в общем контексте борьбы русского народа против ордынского ига и образования Русского централизованного государства. По сравнению с работами дореволюционных авторов большое внимание было уделено показу роли народных масс в этом процессе35). {121}
Подробное освещение события 1480 г. нашли в монографии К.В. Базилевича, посвященной внешней политике Русского единого государства36). «Стояние на Угре» К.В. Базилевич рассматривал в тесной связи с освещением отношений Руси с Крымским ханством, Ногайской Ордой, Ливонским Орденом и другими государствами, сделав вывод о значительной сложности международной обстановки, в которой оказалось Русское государство в 1480 г. Важное значение имела и критика исследователем методологии буржуазной историографии, отрывавшей явления внешней политики от глубинных социально-экономических процессов.
Исследования советских авторов показали важность учета при оценке событий 1480 г. тех социально-экономических и политических условий, которые сложились к этому времени в самой Большой Орде, а также отношений, существовавших в это время между татарскими ханствами37).
В ряде работ была конкретизирована картина русско-литовских отношений во время «стояния на Угре», показано место России в системе международных отношений в Европе конца XV — начала XVI в.38)
Советская историография обратила внимание на несомненное военное превосходство русских войск над ордынскими во время «стояния на Угре»39).
В связи с 500-летием «стояния на Угре» появились обобщающие работы В.В. Каргалова40) и В.Д. Назарова41). В работе В.В. Каргалова проведена аргументированная оценка активного характера и значительного масштаба военных действий во время так называемого «стояния на Угре». По мнению автора, этот термин требует уточнения.
Подводя итоги краткого обзора советской исторической литературы, следует подчеркнуть, что в ней хорошо показано место «стояния на Угре» в общем процессе борьбы против ордынского ига и образования единого Русского государства. В то же время некоторые конкретные детали событий 1480 г. требуют дальнейшего изучения. В числе спорных остается вопрос о позиции и настроениях посадского люда Москвы во время «стояния на Угре» и внутриполитического («мятеж» братьев Ивана III) кризиса. Оценки данного вопроса весьма различны: от тезиса о том, что в 1480 г. в Москве «назревало антифеодальное восстание» (Л.В. Черепнин)42), до истолкования летописного известия как свидетельства решимости москвичей бороться с ордынцами (К.В. Базилевич)43). Решение указанного вопроса, как и других проблем (целесообразность {122} стратегических и тактических действий Ивана III, роль его как полководца, характер столкновения русских и ордынских войск на Угре), во многом осложняется тем, что, несмотря на большое количество источниковедческих работ, происхождение различных версий «Угорщины» и степень их достоверности также остаются недостаточно выясненными. На важность дальнейшего изучения ранних версий рассказа о «стоянии на Угре» справедливо указано В.Д. Назаровым44).
Перед советскими исследователями стоят и другие задачи. Представляется, что подвиг русского народа в 1480 г. заслуживает освещения не только как завершающий этап освобождения Руси от ига, но и как событие, повлиявшее на судьбу многих народов, являвшихся объектом притязаний со стороны Большой Орды. Весьма перспективным является исследование отражения событий 1480 г. и свержения ордынского ига в различных явлениях культуры Руси конца XV — начала XVI в. (общественная мысль, живопись, архитектура).
1) ПСРЛ, т. ХХV, с. 327.
2) ПСРЛ, т. XXVI, с. 261.
3) ПСРЛ, т. XXVI, с. 264, 275.
4) ПСРЛ, т. VI, с. 224.
5) Там же, с. 231.
6) Лурье Я.С. Общерусские летописи XIV—XV вв. Л., 1976, с. 260.
7) Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 1, с. 153.
8) См.: Кудрявцев И.М. «Угорщина» в памятниках древнерусской литературы XV—XVII вв. — В кн.: Исследования и материалы по древнерусской литературе, вып. 1. М., 1961, с. 44, 61.
9) ПСРЛ, т. XII, стб. 199-200; т. XXII, с. 461.
10) Лурье Я.С. Новонайденный рассказ о «стоянии на Угре». — ТОДРЛ, т. 18, М.–Л., 1962, с. 293.
11) См.: Моисеева Г.Н. Казанская история. М.–Л., 1954, с. 55-57.
12) ПСРЛ, т. XXXI, с. 115.
13) (Манкиев А.И.). Ядро Российской истории, сочиненное ближним стольником… Андреем Яковлевичем Хилковым… М., 1770, с. 164.
14) Татищев В.Н. Произвольное и согласное разсуждение и мнение собравшегося шляхетства руского о правлении государственном. — В кн.: Татищев В.Н. Избранные произведения. Л., 1979, с. 148.
15) См.: Татищев В.Н. История Российская, т. VI. М.–Л., 1966, с. 69-71.
16) Щербатов М.М. История Российская от древнейших времен, т. IV, ч. II. Спб., 1783, с. 174-175, 183-184.
17) Карамзин Н.М. История государства Российского, т. VI. Спб., 1819, с. 160.
18) Там же, с. 144.
19) Там же, с. 153.
20) См.: Устрялов Н.Г. Русская история, ч. I. Спб., 1855, с. 207-210.
21) См.: Полевой Н.А. История русского народа, т. 5. М., 1833, с. 493-501.
22) Соловьев С.М. История России с древнейших времен, кн. III. М., 1960, с. 74-75.
23) Там же, с. 87.
24) Там же, с. 78, 82.
25) См.: Хмыров М.Д. Иван III Васильевич и татары (1462—1505 гг.). Спб., 1863; Калугин И. Дипломатические сношения России с Крымом в княжение Иоанна III. М., 1855; Карпов Г. История борьбы Московского государства с Польско-литовским. 1462—1508, ч. I-II. М., 1867.
26) См.: Иловайский Д.И. История России, т. II. М., 1896, с. 466-470; Чечулин Н.Д. Иоанн III Васильевич. — Русский биографический словарь, т. 8. Спб., 1897, с. 207-209; Платонов С.Ф. Лекции по русской истории. Спб., 1913, с. 157, 164-165.
27) См.: Пресняков А.Е. Иван III на Угре. — В кн.: Сборник статей в честь С.Ф. Платонова. Спб., 1911.
28) Ключевский В.О. Соч., т. 2. М., 1957, с. 114, 136. События собственно «стояния на Угре» Ключевский не освещал.
29) Против исторической концепции М.Н. Покровского. Сб. статей, ч. 1. М.–Л., 1939, с. 121.
30) См.: Лебедев В.И. История СССР до XIX в. М., 1939, с. 157; Базилевич К.В. Образование Русского национального государства. М., 1940, с. 11.
31) Очерки истории СССР. Период феодализма, ч. II (XIV—XV вв.). М., 1953, с. 287-292, 324-326; История СССР с древнейших времен до наших дней. Первая серия, т. 2. М., 1966, с. 124-125; и др.
32) См.: Базилевич К.В. Ярлык Ахмед-хана Ивану III. — Вестн. Моск. ун-та, 1948, № 1.
33) См.: Лурье Я.С. Новонайденный рассказ о «стоянии на Угре». — ТОДРЛ, т. 18. М.–Л., 1962.
34) См.: Лурье Я.С. Идеологическая борьба в русской публицистике конца XV — начала XVI в. М.–Л., 1960; Он же. Общерусские летописи XIV—XV вв. Л., 1976; Кудрявцев И.М. Указ. соч.; Он же. «Послание на Угру» Вассиана Рыло как памятник публицистики XV в. — ТОДРЛ, т. 8. М.–Л., 1951.
35) См.: Павлов П.Н. Освобождение Руси от татаро-монгольского ига. Автореф. канд. дис. Л., 1951; Тихомиров М.Н. Средневековая Москва в XIV—XV вв. М., 1957; Черепнин Л.В. Образование Русского централизованного государства в XIV—XV вв. М., 1960.
36) См.: Базилевич К.В. Внешняя политика Русского централизованного государства. Вторая половина XV в. М., 1952.
37) См.: Греков Б.Д., Якубовский А.Ю. Золотая Орда и ее падение. М., 1950; Сафаргалиев М.Г. Распад Золотой Орды. — Учен. зап. Мордовского гос. ун-та, вып. XI. Саранск, 1960.
38) См.: Артемов Н.Е. Московско-литовские отношения при Иване III. Автореф. канд. дис. Ташкент, 1960; Греков И.Б. Очерки по истории международных отношений Восточной Европы XIV—XV вв. М., 1963; Хорошкевич А.Л. Русское государство в системе международных отношений конца XV — начала XVI в. М., 1980.
39) См.: Арциховский А.В. Древнерусские миниатюры как исторический источник. М., 1944, с. 54; Кирпичников А.Н. Военное дело на Руси в XIII—XV вв. Л., 1976, с. 80.
40) См.: Каргалов В.В. Конец ордынского ига. М., 1980.
41) См.: Назаров В.Д. Конец золотоордынского ига. — Вопросы истории, 1980. № 10.
42) См.: Черепнин Л.В. Указ. соч., с. 877.
43) Очерки истории СССР XIV—XV вв., с. 289-290.
44) См.: Назаров В.Д. Указ. соч., с. 111.
