В связи с празднованием 600-летнего юбилея литература о Куликовской битве пополнилась многими значительными исследованиями1). Однако имеется ряд проблем, нуждающихся в дальнейшем обсуждении. Им и посвящена настоящая статья.
Существуют различные точки зрения по вопросу о составе коалиции русских князей, нанесшей сокрушительное поражение войскам Золотой Орды на поле Куликовом.
Исходным пунктом военных действий, завершившихся исторической победой, явилось нападение правителя Орды Мамая на Рязанскую землю летом 1373 г.2) Московский великий князь Дмитрий Иванович немедленно предпринял ответные меры. Он поспешно собрал «всю силу княжениа великаго» и занял оборону у Оки. Сюда же на помощь к нему прибыл его двоюродный брат удельный князь Владимир Андреевич3). Появление крупных московских сил на Оке привело к тому, что нашествие («мамаева рать») не распространилось на смежные с рязанщиной русские земли. Через год после набега Мамая летописец записал: «А князю великому Дмитрию Московскому бышеть розмирие с тотары и с Мамаем»4).
Разрыв мира между Москвой и Ордой побудил Мамая прибегнуть к испытанному средству. Он попытался разжечь старую вражду между московским и нижегородским князьями. В начале своего княжения Дмитрию Ивановичу пришлось вести упорную борьбу за великое княжение с нижегородским князем Дмитрием Константиновичем. Два года нижегородский князь владел владимирским великокняжеским престолом. Памятуя об этом, Мамай в 1374 г. направил в Нижний Новгород своего посла Сары-Аку и с ним тысячу воинов. Миссия Сары-Аки завершилась, однако, провалом. Русский летописец сообщает об этом следующее: «Того же лета новгородцы Нижняго Новагорода побиша послов Мамаевых, а с ними татар с тысячу, а старейшину их именем Саранку руками яша…»5). Это сообщение наводит на мысль, что прибывший отряд был разгромлен не княжеской дружиной в открытом бою, а восставшим народом, напавшим на татар врасплох6). Вскоре после избиения татар нижегородский князь Дмитрий Константинович с братьями и сыновьями, с боярами и слугами отправился на съезд с московским князем Дмитрием Ивановичем в Переяславль-Залесский. По словам летописца, «беаше съезд велик в Переяславли, отвсюду съехашася князи и бояре…»7). К сожалению, летописец не называет поименно всех участников съезда. По наблюдению В.А. Кучкина, со времен вокняжения {43} Дмитрия Ивановича то был первый случай созыва общекняжеского съезда, и на этом съезде русские князья, надо полагать, договорились о борьбе с Ордой8). Такое предположение вполне правдоподобно. Однако следует иметь в виду, что съезд не принял мер на случай немедленной войны с Ордой. Мамаев посол Сары-Ака и его уцелевшая свита («дружина») остались в Нижнем Новгороде. Им разрешили жить на одном подворье и иметь при себе оружие. Лишь через четыре месяца после съезда решено было ввести более жесткие меры в отношении посла. Решение это, как значится в летописи, исходило от сына нижегородского князя Василия Дмитриевича. В отсутствии отца и братьев, уехавших на какой-то новый «съезд», Василий Дмитриевич приказал своим воинам «разно развести», т.е. разъединить посла и его «дружину». Татары не подчинились княжескому приказу. Более того, они «взбежали» на соседний двор и захватили там местного епископа. Князь не приказывал убивать посла. Он не желал войны с Ордой. Но с пленением епископа положение в городе вышло из-под его контроля. Нижегородцы попытались выручить владыку. Татары осыпали их градом стрел. Появились убитые и раненые. На подворье начался пожар. Столкновение закончилось тем, что Сары-Ака и члены его свиты были перебиты все до одного9). Шансы на мирный исход конфликта с Ордой еще больше сократились.
Следуя своей излюбленной тактике, Мамай попытался вновь стравить между собой русских князей. 13 июля 1375 г. его посол Ачихожа прибыл в Тверь и вручил тверскому князю Михаилу ханский ярлык на великое княжество Владимирское10). Михаил немедленно разорвал мирные отношения с Москвой. В ответ московский князь организовал общерусский поход на Тверь. В походе участвовали трое великих князей (нижегородский, ростовский и ярославский), старший белозерский князь, стародубский князь, моложский князь, новосильский, оболенский и тарусский князья, удельный князь Владимир Андреевич, смоленский и тверской удельные князья, а также шесть других удельных князей из названных выше великих княжеств.
В разгар осады Твери на помощь общерусскому войску прибыли отряды из Новгородской феодальной республики. В тверской войне не участвовали лишь великий князь Рязанский Олег, пронский и муромский князья да Псков. Однако, как показал В.А. Кучкин, Рязань сохраняла союзнические отношения с Москвой11). Пробыв в осаде месяц, тверской князь прекратил сопротивление. Он признал себя «молодшим братом» Дмитрия Ивановича, заключил с ним мир, обязался помогать ему во всех его войнах и навсегда отказался от ярлыка на великое княжение. С подписанием тверского договора окончательно сформировалась общерусская коалиция князей под главенством Москвы.
Мир между тремя соперничавшими столицами — Москвой, Тверью и Рязанью, во-первых, служил гарантией прекращения в стране внутренних феодальных войн и, во-вторых, создавал возможность для решительной борьбы с Ордой и уничтожения ига. Один из главных пунктов договора Дмитрия Ивановича с Михаилом, гласил: «А пойдут на нас татарове или на тебе, битися нам и тобе с одиного всем противу их. Или мы пойдем на них, и тобе с нами с одиного поити на них»12). {44}
Договор 1375 г. предусматривал все возможные варианты дальнейшего развития отношений с татарами. Тверской князь обязался консультироваться с Дмитрием Ивановичем в случае мира с татарами, прекращения или возобновления даннических отношений. «А с татары, оже будет нам (Дмитрию Ивановичу. — Р.С.) мир, по думе. А будет нам дати выход, по думе же, а будет не дати, по думе же»13).
Попытка московского, рязанского и тверского князей объединить свои силы для борьбы против татар с самого начала натолкнулась на множество преград и помех. Эти помехи неизбежно возникали на почве векового господства порядков и традиций феодальной раздробленности. Русские княжества и земли были разобщены экономически и политически. Каждая земля имела своих святых и свою монету, свои меру и вес. Бесконечные и изнурительные междоусобицы были подлинным бичом для порабощенной врагами страны. Захватив жизнь многих поколений, усобицы посеяли обильные семена взаимной вражды среди населения и князей разных земель. Преодолеть все это наследие было не так-то просто.
Московская коалиция была типичной коалицией периода раздробленности. Она сложилась в итоге внутренней войны после того, как рязанский и тверской князья принуждены были признать военное превосходство Москвы. В декабре 1371 г. московский воевода Дмитрий Боброк Волынский выступил против рязанского князя Олега, разгромил его армию и согнал с Рязани, куда был посажен союзник Москвы князь Владимир Пронский. Олег вскоре вернул себе Рязань. А летом 1372 г. Дмитрий Иванович уже рассматривал Олега Рязанского и Владимира Пронского как союзных князей. Князья сообща подписали перемирие с литовским князем Ольгердом14). Точно так же и тверской князь примкнул к московской коалиции лишь после поражения.
В обстановке раздробленности союзные междукняжеские договоры возникали и рушились с невероятной легкостью. Незадолго до тверской войны боярское правительство Новгорода Великого по договору согласилось признать Михаила Тверского великим князем Владимирским, когда «вынесут тобе из Орды княжение великое»15). Но как только Дмитрий Иванович собрал против Твери огромное войско, Новгород порвал договор с Тверью и прислал войска на помощь москвичам и их союзникам.
В то время, как новгородские полки участвовали в осаде Твери, новгородская вольница — «ушкуйники» — собрались в Двинской земле и оттуда ворвались в московские владения. Они подвергли дикому погрому Кострому, один из самых населенных и процветавших городов московского княжества. Проплыв на судах вниз по Волге, ушкуйники разграбили и подожгли Нижний Новгород, также не имевший сил для обороны. Множество попавших в плен костромичей и нижегородцев было продано затем в рабство на ордынских рынках16). Описанный эпизод характеризует обстановку феодальной анархии тех лет.
Из всех пунктов постоянного сосредоточения монголо-татарских войск ближе всего к русским границам находился город Булгар. Когда Мамай утратил власть над Булгаром, нижегородские князья помогли ему восстановить там свои позиции. Правитель Орды прислал туда правителем {45} Махмата Солтана17). В городе появился ордынский гарнизон, на стенах крепости были установлены некие огневые орудия18).
Создав мощную антиордынскую коалицию, князь Дмитрий Иванович решил первый удар нанести по монголо-татарским силам в Булгаре.
На исходе зимы 1376 г. великий князь Дмитрий Иванович направил к Булгару воеводу Дмитрия Боброка с ратью19). По дороге к Боброку присоединились двое сыновей нижегородского князя со многими воинами. Судя по тому, что в походе не участвовали ни московский, ни нижегородский великие князья, ни их многочисленные союзники, наступление имело ограниченные цели. 16 марта Боброк разгромил «бусурман», вышедших навстречу ему из крепости. На поле боя осталось лежать 70 убитых. Со стен крепости «бусурмане» гром «пущаху, страшаще нашу рать». Ни о каких потерях от неведомого оружия летописец не упоминает.
Не надеясь отсидеться от русских в крепости, наместник Мамая Махмат Солтан и булгарский князь признали себя побежденными и выплатили дань: 2000 рублей двум великим князьям и 3000 рублей воеводам и их рати. В знак покорности город Булгар принял к себе «даругу» (сборщика дани) московского великого князя, а также русского таможенника для сбора пошлины в московскую казну20).
Практические результаты победоносного похода на Булгар были, однако, невелики. Наместник Мамая и находившиеся при нем монголо-татарские силы не были изгнаны из города. Поэтому зависимость Булгара от Москвы оказалась чисто номинальной. После отступления русской рати ничто не мешало татарам изгнать великокняжеского данщика. Наличие ордынского наместника в Булгаре благоприятствовало тому, что Мамай вскоре же развернул широкие наступательные действия против Нижегородского княжества.
Процесс феодальной раздробленности затронул в XIV в. не только Русь, но и Орду. Золотая Орда распалась на две половины, границей между которыми служила Волга. Восточная половина Орды, к которой принадлежала столица Сарай ал-Джедид, была ослаблена междоусобицами в наибольшей мере. Мамаю несколько раз удавалось захватить Сарай ал-Джедид, но примерно в 1374 г. он был изгнан оттуда правителем Хаджитархана Черкесом. В дальнейшем Сарай ал-Джедид в течение двух лет удерживал хан Тохтамыш. Ему пришлось отступить в Среднюю Азию, и тогда в 1377 г. старая столица Золотой Орды перешла в руки Арабшаха21). {46}
Мамаю удалось покончить с междоусобицами на территории Орды к западу от Волги. Он прочно удерживал под своей властью Крым, степи между Днепром и Волгой и Предкавказье. Мамай правил от имени подставных ханов, которых менял несколько раз22).
Появление русских данщиков в Булгаре привело к тому, что московская коалиция оказалась в состоянии войны разом с обеими половинами Золотой Орды.
Летом в Москве стало известно, что Арабшах из сарайской орды собрался в поход на Нижний Новгород. Встревоженный князь Дмитрий Иванович поспешил на выручку своему союзнику. Новых вестей про Арабшаха не поступило, и Дмитрий Иванович со своими главными боярами и московскими полками вернулся в Москву. Отряды из Владимира, Переяславля и Юрьева, а также из Ярославского и Муромского княжеств получили приказ следовать дальше и принять участие в обороне нижегородских границ. Великий князь нижегородский Дмитрий Константинович отрядил на границу младшего из своих трех сыновей. Летописец подчеркивал, что собравшаяся рать была «велика зело»23). Перечисление отрядов, участвовавших в походе, полностью опровергает это утверждение. Действительно, князь Дмитрий Иванович выступил из Москвы «в силе тяжьце», но его главные силы вернулись вместе с ним в столицу24).
Когда русская рать переправилась за реку Пьяну, воеводы получили известие, что Арабшах находится еще очень далеко, где-то у Волчьих Вод. Внимательно следя за передвижением татар в Заволжье, русские не позаботились послать свои «сторожи» в сторону мамаевой орды. Между тем к границам Нижегородского княжества с юго-запада подошел крупный отряд, посланный Мамаем. С помощью местных мордовских князей, подвластных Орде, татары скрытно прошли через лесные дебри в тыл к русским. На марше русские ратники никогда не одевали на себя тяжелые кольчуги и не несли мечей и копий. Оружие извлекали из повозок перед самым боем. Вследствие внезапности нападения ратники не успели вооружиться и потерпели полное поражение. Ордынцы разорили и сожгли Нижний Новгород, для жителей которого их появление было неожиданным.
С военной точки зрения поражение на Пьяне не имело большого значения. Войско, оставшееся на границе после ухода Дмитрия в Москву, было немногочисленным. Но неудача стала помехой на пути консолидации русских княжеств в рамках антитатарской коалиции. Нижегородское княжество подверглось нападению сразу с двух сторон. Войска Мамая разгромили Нижний Новгород, а Арабшах сразу вслед за тем разорил нижегородские поселения в Засурье25). Когда в 1378 г. Мамай послал крупные силы против московского князя, Нижний Новгород не смог оказать Москве никакой помощи. 24 июля 1378 г. Нижний был вторично захвачен и сожжен отрядом татар, прибывшим, скорее всего, из восточной половины Орды26).
Наступлением на Москву Мамай поручил руководить мурзе Бегичу. Бегич прошел далеко в глубь Рязанской земли и остановился на реке Воже, правом притоке Оки. Переяславль-Рязанский, Старая Рязань и Пронск остались у него в тылу. Татары, очевидно, стремились разъединить {47} силы Московского и Рязанского княжеств. Но полностью осуществить свой план им все же не удалось. Рязанцы своевременно предупредили московского князя о всех передвижениях Бегича. Дмитрий Иванович успел собрать войско, переправился за Оку и остановил татар на Воже. На помощь к нему прибыл князь Даниил Пронский с рязанцами27). Несколько дней Бегич стоял на Воже, не решаясь начать переправу на виду у русских. Наконец, Дмитрий Иванович прибегнул к хитрости. Он отвел вглубь большой полк, очистив берег. При этом два других полка его армии скрытно заняли позиции по сторонам от переправы. С одной стороны встал Тимофей Вельяминов с москвичами, с другой — Пронский с рязанцами. Как только татары «переехаша» реку, русские нанесли им удар с трех сторон. Князь Дмитрий Иванович сам возглавил атаку большого полка. Татары бросились в бегство. Войско Бегича понесло огромные потери. В числе убитых было пятеро ордынских мурз. Отсюда следует, что силы Бегича были довольно значительны. Ордынцы бежали с поля боя в полной панике. Они уходили от русских всю ночь28).
Следует подчеркнуть исключительно важный факт, до сих пор не получивший никакого отражения в литературе: победа на реке Воже была одержана прежде всего благодаря совместным действиям московских и рязанских войск. Становится понятным, почему Мамай сразу после этой битвы решил покарать рязанского князя. Осенью 1378 г. он сам возглавил нападение на Рязанщину. Набег был столь неожиданным, что Олег Рязанский не успел собрать войско и бежал за Оку, бросив свою столицу. Татары захватили и сожгли Переяславль-Рязанский, разорили всю округу и ушли в степи29).
Пограничные княжества — Нижегородское и Рязанское — деятельно участвовали в антитатарской коалиции на раннем этапе. Но они первыми подверглись удару со стороны татар и оказались обескровленными ко времени Куликовской битвы. Двухкратный разгром Нижнего Новгорода, подвергшегося нападению двух орд, и сожжение Рязани привели к тому, что нижегородский князь не осмелился послать свои войска против Мамая, а Олег Рязанский занял выжидательную позицию в надежде спасти свою землю от третьего (за одно десятилетие) погрома.
Сложившаяся к 1375—1378 гг. коалиция русских княжеств была обширной. Но московскому князю не удалось сохранить и упрочить ее к моменту решающего столкновения с Ордой. Не последнюю роль тут сыграла позиция Литвы. Готовясь к войне с Дмитрием Ивановичем, Мамай заручился поддержкой литовского князя Ягайлы. Внешнеполитическое положение Руси резко ухудшилось.
С этим не могли не считаться прежде всего те княжества и земли, которые непосредственно граничили с Литвой. {48}
Князь Дмитрий Иванович пытался бороться с парализующим влиянием литовской угрозы. Положение Ягайлы на троне в первые годы после смерти Ольгерда было достаточно трудным, и московский князь решил воспользоваться этим. Старший сын Ольгерда Андрей и его братья были недовольны тем, что отец завещал трон сыну от второго брака Ягайле. Вынужденный покинуть свою удельную столицу Полоцк, Андрей бежал в Псков, а оттуда в Москву.
Ольгердовичам принадлежало не менее десятка удельных княжеств в Литве, и Андрей Полоцкий рассчитывал на то, что ему удастся поднять против Ягайлы некоторые из них. Князь Дмитрий Иванович поддержал его планы, поскольку надеялся, что внутренние усобицы удержат Ягайлу от нападения на Русь. В исходе 1379 г. Андрей Полоцкий отправился в литовский поход. С ним шли Дмитрий Волынский с московской силой и князь Владимир Андреевич с удельными полками. Войска вступили в пределы Брянского княжества, числившегося владением Дмитрия Ольгердовича Брянского. (По некоторым предположениям, Ягайла лишил Дмитрия его столичного города Брянска30)). Андрей Полоцкий сумел договориться с братом Дмитрием, находившимся в небольшом удельном городке Трубчевске. Дмитрий Ольгердович приказал открыть ворота Трубчевска и вместе со своими удельными боярами перешел на службу к московскому князю. Надеясь привлечь в Москву и других недовольных Ягайлой литовских князей, Дмитрий Иванович отдал Дмитрию Брянскому город Переяславль «со всеми его пошлинами»31). Занятие Брянского княжества могло бы склонить смоленского великого князя к участию в московской коалиции. Но войска Дмитрия не пытались удержать Трубчевск ввиду того, что в тылу у них располагалась сильная крепость Брянск, остававшаяся в руках у Ягайлы. Великий князь Смоленский Святослав Иванович остался в стороне от войны с татарами и не прислал свои полки на поле Куликово.
Весьма своеобразно реагировало на угрозу войны с Литвой боярское правительство Новгорода Великого. Новгородцы не только не поддержали дипломатическими средствами выступление Москвы против Литвы, но и приняли у себя в Новгороде от Ягайлы его двоюродного брата Юрия Наримановича32). Это немедленно осложнило новгородско-московские отношения. В марте 1380 г. в Москву явился новгородский архиепископ во главе большого посольства. Размолвка была ликвидирована. Но в походе против Мамая войска Новгородской феодальной республики не участвовали.
Тверской князь Михаил многие годы ориентировался на союз с Литвой. Дядя Михаила литовский князь Ягайла лелеял планы войны с Москвой. Это подкрепляло замыслы тверского князя. «Молодший брат» Дмитрия Ивановича лишь ждал случая покончить с зависимостью от Москвы, навязавшей ему союзный договор силой. В итоге князь Михаил не выполнил обязательства о совместных оборонительных и наступательных действиях против Орды. Его полков не было на поле Куликовом.
На призыв Москвы откликнулись Ярославские, Ростовские и Белозерские князья. Перед Куликовской битвой Ярославское великое княжество оказалось поделенным между тремя братьями — Василием, Романом и Глебом Васильевичами. Они были двоюродными братьями {49} московского великого князя. Ярославские дружины привел в Москву либо великий князь Василий Васильевич, либо один из его братьев. Ростовские князья удержали в своих руках лишь половину своего стольного города Ростова, другая принадлежала Дмитрию Ивановичу. Андрей Федорович Ростовский владел небольшим уделом33). Но ему удалось занять ростовский престол с помощью Дмитрия Ивановича34). Он-то и привел ростовские дружины на Куликово поле.
Московские князья едва ли не со времен Ивана Калиты пользовались влиянием в Белозерском княжестве. Дмитрий Донской называл Белоозеро «куплей деда своего». Однако в дальнейшем местные князья вернули себе самостоятельность. Князь Федор Белозерский владел Белоозером вместе с младшим братом35). Он энергично поддержал Москву в войне с татарами.
Кроме названных князей в походе на Мамая участвовали московский удельный князь Владимир Андреевич, литовские князья Андрей и Дмитрий Ольгердовичи, союзные князья из обширного Новосильского княжества, стародубский князь, тверской удельный князь Василий Кашинский, смоленский удельный князь Иван и некоторые другие князья из числа тех, кто вместе с Дмитрием Ивановичем осаждал Тверь. Таким был состав княжеской коалиции, вынесшей на себе всю тяжесть борьбы с Ордой.
Источники позднего происхождения содержат преувеличенные сведения о численности русских полков на Куликовом поле. Как значится в летописи, князь Дмитрий собрал своих воев «100 000 и сто, опроче князей русских и воевод местных, а всей силы было с полтораста тысущь или со двести тысущи»36). Согласно «Сказанию о Мамаевом побоище», погибло русской дружины «полтретьа ста тысящ и три тысящи»37). Совершенно очевидно, что авторы указанных источников не располагали точными данными. Летописец сначала называет 100 000, а затем увеличивает эту цифру до 150-200 тыс. А.А. Шахматов выразил удивление по поводу летописной цифры «100 тысяч и 100» и высказал предположение, что вместо 100 в источнике стояло первоначально 70 000 (вместо древне-русской цифры «р» стояло «о»)38).
Такое предположение едва ли можно признать удачным: летописец допустил бы явную несообразность, если бы сказал, что Дмитрий собрал своих воинов 170 тыс., а всего собралось 150 тыс. или 200 тыс. воинов. В устах летописца слова «сто тысяч и сто» были, скорее всего, образным оборотом.
Однако В.А. Кучкин принял предложенную А.А. Шахматовым цифру и привел ряд доводов для ее подтверждения. За несколько лет до Куликовской битвы, подчеркнул В.А. Кучкин, Кострома смогла выставить против новгородцев-ушкуйников «много боле пяти тысящь». {50} Москве и ее союзникам принадлежало примерно 30 таких городов. Следовательно, заключает В.А. Кучкин, эти города «могли выставить более 150 тыс. войска. И это не считая отрядов сельских феодалов. Поэтому цифра в 170 тыс. воинов Дмитрия не кажется завышенной»39).
Сведения о числе защитников Костромы летописец записал с чужих слов. Считать их достоверными не приходится. Среди городов, приславших ополчения в Москву, менее десятка были такими же населенными, как и Кострома. К числу их принадлежали Владимир, Суздаль, Ярославль, Ростов, Переяславль-Залесский, Можайск, Юрьев Польский. Прочие города — Коломна, Новосиль, Белоозеро, Боровск, Звенигород, Углич, Оболенск, Таруса, Одоев, Кашин, Серпухов и др. — были сравнительно небольшими.
Чтобы доказать реальность цифры в 170 тыс. воинов, В.А. Кучкин ссылается на то, что один лишь Великий Новгород смог собрать в 1472 г. 40-тысячное войско в войне с Москвой. Сведения московского летописца требуют критической оценки. Великокняжеский летописец был хорошо осведомлен насчет численности московской рати. Из его рассказа следует, что в момент решительного столкновения с Новгородской феодальной республикой Москва смогла бросить в наступление армию, не превышающую 10 тыс. человек. Чтобы прославить победу Ивана III, летописец стал утверждать, будто 10 тыс. москвичей разгромили более чем 50 тыс. новгородцев40). Не имея точных данных о численности противника, летописец, очевидно, дал завышенную цифру.
Первые полковые росписи с данными о личном составе армии (с точностью до человека) относятся к XVI в. В критические моменты Ливонской войны Россия выставляла полевую армию до 60-80 тыс. воинов41). Трудно предположить, чтобы одна треть или еще меньшая часть территории России (без Великого Новгорода, Твери, Смоленска, Рязани, Пскова, Нижнего Новгорода) могла выставить армию столь многочисленную, как все единое Русское государство, спустя два столетия.
Структура вооруженных сил всегда зависит от общественного строя. Развитие феодальных отношений на Руси определило постановку военного дела. Феодальное сословие составляло сравнительно немногочисленную привилегированную корпорацию, поголовно вооруженную и прочно связанную изнутри иерархической системой. Феодалам противостояло зависимое крестьянство, основная масса населения. В городах, проживала лишь очень небольшая часть населения. В критические моменты князья созывали ополчение горожан. Иногда в ополчение набирались и сельские жители. Но о поголовном вооружении крестьянского населения не было и речи.
Совсем иной была военная система в Орде. У кочевников с недостаточно развитыми феодальными отношениями все мужское население племени обязано было идти в поход, едва начиналась война. Именно по этой причине кочевые орды могли выставить в поле большие армии, нежели культурные земледельческие страны, имевшие более многочисленное население.
Золотая Орда представляла собой сложный конгломерат кочевых племен и народностей. Монгольские племена, приведенные на Волгу Батыем, по-прежнему составляли ядро ее военных сил. Но основным населением ордынских степей были половцы. Завоеватели сохранили власть над половцами, но приняли их язык и культуру. В качестве государственного {51} языка в Орде в конце XIV в. стал использоваться половецкий язык42).
Власть Орды распространялась на земли волжских булгар, буртасов (племена, родственные мордве и обитавшие на Волге к югу от Булгарии), северокавказские племена черкесов и ясов (осетин), генуэзские колонии в Крыму, населенные «фрягами» (итальянцами). По случаю «великого мора» середины XIV в. русский летописец следующим образом описал многоязычное население Орды: «И бысть мор на люди велик и на бесермены и на татары и на ормены и на обезы и на жиды и на фрясы и на черкасы и прочаа человеки…»43).
Мамай потратил много времени на подготовку войны с Москвой. Поражение на Воже побудило его собрать для нового наступления на Русь все наличные силы. По свидетельству ранней русской летописи, Мамай собрал для похода «всю землю половечьскую и татарьскую и рати понаимовав фрязы и черкасы и ясы»44). Мамай удерживал под своим контролем Предкавказье, поэтому известие о наборе отрядов из черкес и осетин заслуживает доверия. Имеются известия о том, что генуэзские колонии в Крыму находились во враждебных отношениях с Мамаем ко времени его похода на Русь45). По предположению В.А. Кучкина, дело ограничилось тем, что Мамай нанял отряд венецианцев в Тане (Азове)46).
Поздняя летописная повесть XV в. осложнила рассказ о сборе мамаевой рати рядом вставок. Повесть сообщала, что Мамай двинулся в поход «с всею силою татарьскою и половецкою, и еще к тому рати понаймовав бесермены, и армены и фрязи, черкасы и ясы и буртасы»47). Поволжские города находились под властью Тохтамыша, и потому их жители, которых русские летописи нередко именовали «бесерменами», не могли участвовать в войне с Москвой. Исключение составляли лишь «бесермены» из Булгар. Наместник Мамая оставался там по крайней мере до 1376—1377 гг. Родственные буртасам мордовские племена в те же годы участвовали в войне с русскими на стороне Мамая. Если верно, что Мамай сохранил влияние в Булгаре до 1380 г., то это объясняет присутствие в его армии отряда булгарских «бесермен» и буртасов-мордвы. Факты не подтверждают гипотезы насчет вербовки воинов в далекой Армении48). Речь шла, скорее, об участии в походе воинов из состава армянской общины в Булгаре.
Войско Мамая было, по-видимому, более однородным в своей основной массе, чем принято думать. Удельный вес вспомогательных наемных отрядов в нем был невелик.
Нет никаких даже приблизительных данных о численности мамаевой рати49). Когда Тохтамыш изгнал Мамая и объединил Орду, он послал {52} на Тебриз 9 туменов или 90 тыс. воинов. Отметив этот факт, В.А. Кучкин заключил, что у Мамая в подвластной ему половине Орды было около 40-60 тыс. воинов50). Надо иметь в виду, однако, что для похода на Тебриз хану Тохтамышу незачем было собирать всю ордынскую силу. Незадолго до похода ордынцев правитель Тебриза был разгромлен Тимуром. Наступление Тохтамыша имело ограниченные цели. Обманом захватив Тебриз и разграбив город, Тохтамыш вернулся в Орду51). Совершенно иная ситуация возникла после вторжения Тимура во владения Тохтамыша. Среднеазиатский завоеватель привел с собой 200 тыс. воинов. Сведения о численности своей армии он велел высечь на скале в дни первого похода против Орды. Тохтамыш понимал, какая опасность ему угрожает, и собрал военные силы со всех подвластных ему земель. Когда противники построились для битвы, ордынская армия, как свидетельствовали современники, «на обоих флангах несколькими туменами превышало войско тимуровской стороны»52). Пять лет вел Тохтамыш упорную борьбу с Тимуром. По-видимому, силы их были примерно равны.
Мамай владел половиной Орды, а следовательно, его силы едва ли превышали 80-90 тыс. человек. Можно сослаться еще и на такой факт. В XVI в. Крымское ханство — осколок прежней Орды — имело до 40-60 тыс. всадников53).
Русь могла бы послать против Мамая весьма крупные силы, если бы Москве удалось сохранить и расширить антиордынскую коалицию и на ее стороне выступили бы Нижегородские, Рязанские и Смоленские княжества, Новгородская и Псковская земли. Но этого не произошло.
М.Н. Тихомиров предполагал, что у Мамая было, возможно, до 100-150 тыс. воинов и что русская армия имела такую же численность. Его мнение разделял Л.В. Черепнин54). В.А. Кучкин считает, что московскому великому князю удалось собрать до 170 тыс. войска, но лишь часть из них участвовала в битве, так что на поле боя русские имели примерно ту же численность, что и ордынцы55). {53}
Тезис о примерном равновесии сил мамаевой Орды и Руси кажется сомнительным. В конце XIV в. Золотая Орда еще не подверглась многократному дроблению, а потому она могла выставить более многочисленное войско, нежели раздробленная на десятки княжеств и земель Русь. По самым осторожным подсчетам, у Мамая было по крайней мере в полтора раза больше воинов, чем у князя Дмитрия.
Долговременные факторы, которые позволяли монголо-татарам разгромить Русь и установить свое господство над ней в XIII в., как видно, не исчерпали себя и в следующем столетии. В XIV в. соотношение сил оставалось неблагоприятным для Руси. Этим и объясняется тот парадоксальный факт, что ордынское иго продержалось еще 100 лет после сокрушительного разгрома Орды на Куликовом поле.
В книге Большому Чертежу начала XVII в., как отметил В.А. Кучкин, встречаются записи о «Куликовом поле», подобные следующей: «река Солова и река Плава вытекли с верху реки Мечи ис Куликова поля». Из пояснений к чертежу следовало, что на Куликовом поле располагались также и истоки рек Упы, Исты и Снежети. Отсюда В.А. Кучкин вполне основательно заключил, что Куликово поле — «это громадная территория водораздела Дона и Оки. В широтном отношении она лежала не только южнее Непрядвы (исток Плавы), но и севернее ее (исток Соловы)»56).
В неопубликованных писцовых и межевых книгах 1627—1630 гг. В.А. Кучкину удалось разыскать и более конкретные указания на «межу Куликову полю», которая шла «вниз Большим Буицом до реки до Непрядвы». Поскольку река Буйца является левым притоком Непрядвы, это позволило В.А. Кучкину сделать вывод, что Куликово поле располагалось на левобережье Непрядвы. В XIX в. название «Куликово поле» употреблялось применительно к местности на правом берегу Непрядвы, где находилось село Куликовка на Дону, сельцо Куликово в самой середине поля, овраг Куликовский на правой стороне Непрядвы… Но эти топонимические данные В.А. Кучкин отверг как поздние. Ввиду отсутствия ранних свидетельств о том, что Куликово поле простиралось и по правому берегу Непрядвы, можно было бы констатировать, пишет В.А. Кучкин, что для битвы Дмитрий выбрал место к северу от Непрядвы.
С ходом рассуждений В.А. Кучкина трудно согласиться. Прежде всего следует уточнить, где проходила «межа Куликову полю» и в каком смысле употребляли это наименование писцы начала XVII в. «Межа Куликову полю епифанцев розных помещиков и порозжих земель, з диким полем пустоши — пустоши Буицы от дву колодезей, что… устьем впали в реку в Непрядву и вверх рекою Непрядвою с польские стороны (со стороны поля, т.е. на правобережье Непрядвы. — Р.С.)… и {54} от первой признаки и от дву колодезей по польскую сторону и через реку Непрядву… по старым граней по речке вниз по обеим Буицом…»57). Приведенный текст позволяет отвести аргумент, согласно которому «межа Куликову полю» проходила исключительно по левому берегу Непрядвы. Как видно, она простиралась также и на правый берег реки. Это полностью согласуется с прочим топонимическим материалом (расположение села Куликовка, сельца Куликово, оврага Куликовского к югу от Непрядвы).
Писцам начала XVII в. незачем было определять границы исторического Куликова поля. Перед ними стояла вполне конкретная задача: отмежевать владения епифанских помещиков, посаженных большим гнездом на северной окраине Куликова поля. Это были поместные пустоши, по большей части заброшенные их владельцами. «В Себинском же стану на Куликове поле порозжие земли, что бывали в поместьях. Гавриловское поместье Вавилова жеребей пустошь Дикого поля на речке на Непрядве и на речке на Буйце…»58). Наименование «пустошь Дикого поля» писцы заменяли иногда эквивалентным понятием. «За епифанцом за Фирсом за Федоровым сыном Дехтерева в поместье жеребий пустоши Куликова поля на речке на Непрядве и на речке на Буйце…»59) Трое епифанцев братья Агеевы представили писцам ввозную грамоту, выданную им в Москве в 1614 г. Грамота закрепляла за ними «жеребей пуст Буйцы, Куликово поле тож, на речке на Непрядве…»60) Итак, писцы начала XVII в. употребляли название «Куликово поле» и в узком значении (второе название пустоши Буйцы, владения епифанцев на Куликове поле), и в более широком смысле, заменяя наименование «Куликово поле» названием «Дикое поле». Общеизвестно, что в XVI— XVII вв. «Диким полем» называли ордынские степи, примыкавшие с юга к русской границе. Понятие «Куликово поле», по-видимому, употреблялось в XIV в. в аналогичном смысле. Это согласуется с топонимическими данными Книги Большому Чертежу. «А река Упа вытекла ис Куликова поля по Муравскому шляху», «а река Солова и река Плова вытекла с верху реки Мечи ис Куликова поля от Муравского шляху»61). Притоки Оки, вытекавшие из Куликова поля, сами оставались за пределами этого поля. Находившиеся на названных притоках Оки русские поселения принадлежали к составу Новосильского княжества на западе и Рязанского княжества на севере. Куликово поле имело своей границей на западе Муравский шлях, а на востоке Дон. За Доном лежали владения Рязанского княжества. Такой была примерная конфигурация Куликова поля, острым клином врезавшегося в русские владения южнее Оки.
Наименование «Куликово поле» обычно связывали со степным куликом, будто бы обитавшим на поросшем степной травой поле, примыкающем с юга к Непрядве. Однако Д.С. Лихачев предложил иное истолкование. Он связал название места сражения со словом «кулига» или «кулички», обозначавшим отдаленное место62). Новый топонимический материал блестяще подтверждает интерпретацию Д.С. Лихачева.
В народном говоре слово «кулига» или «кулички» широко использовалось с давних времен. В Москве этим именем (Кулички) издавна {55} называли район, располагавшийся за Китай-городом. В одной из летописей значилось, что русские «придоша за Дон в дальняя (!) части земли», «перешедшу за Дон в поле чисто, в Мамаеву землю, на усть Непрядвы»63). Автор поэтического произведения «Задонщины», как видно, употребил просторечие, когда назвал «дальнее» поле Куликовым; полем. «Тогда же, — записал он, — не тури возрыкают на поле Куликова на речке Непрядне»64). Замечательно, что местный тульский говор сохранил древнее произношение с ударением на втором, а не на третьем слоге: Кули́ково (Кули́гово), а не Кулико̀во поле.
В XIV в. все южные притоки Оки были заняты русскими поселениями. Под защитой густого Приокского леса русский люд чувствовал себя в безопасности от татар. Дальше на юг простиралась ордынская степь, прозванная «далеким полем». К XVI в. это наименование уступило место новому. Ордынскую степь стали именовать не «далеким», а «диким полем»65). Имя «Куликово поле» к началу XVII в. сохранила лишь та часть бывших татарских владений, которая ближе всего подходила к Оке в районе Непрядвы.
Опираясь на свидетельства летописей и сказаний, В.А. Кучкин попытался доказать, что Куликовское сражение развернулось на левом берегу реки Непрядвы и «лишь в заключительной стадии перешло на ее правый берег»66).
Один из списков «Задонщины» содержит строки: «И нукнув кн[я]зь Володимерь Андреевич с правые руки на поганаго Мамая с своим кн[я]зьм Волынским 70-ю тыс[я]щами…»67). Сами по себе приведенные строки отнюдь не доказывают того, что битва произошла на левом берегу Непрядвы. Но они разрушают привычное представление о том, что полк Владимира Андреевича и Боброка стоял за левым флангом русской армии и атаковал татар слева, а не справа. Возникает вопрос: можно ли доверять этому свидетельству? Проведенный текстологами анализ не оставляет сомнений в том, что слова «с правые руки» и далее являются поздней вставкой в текст «Задонщины»68). Начальный текст выглядел следующим образом: «И нюкнув князь великий Владимер Андреевич гораздо и скакаше во полцех поганых…»69). Можно указать и на источник, из которого поздний редактор почерпнул сведения об атаке Владимира Андреевича «с правые руки», т.е. с полком правой руки. В «Сказании о Мамаевом побоище» упоминается, что при выступлении из Коломны Дмитрий Иванович «правую руку уряди себе брата своего князя Владимера»70). Поздняя вставка в тексте «Задонщины» {56} лишена достоверности, а следовательно, не может быть принята как доказательство чего бы то ни было.
Обратимся к другому аргументу В.А. Кучкина. В «Сказании о Мамаевом побоище» автор описывает движение татар навстречу русским следующим образом: «Многи же плъкы поганых бредут оба пол: от великиа силы несть бо им места, где разступитися»71). В приведенных словах В.А. Кучкин увидел доказательство того, что татары наступали «оба пол», т.е. по обе стороны реки Непрядвы72). Приведенный текст допускает, однако, и более простое толкование. Татары шли «оба пол» — по обе стороны поля.
В.А. Кучкин выделил в «Сказании» слова о том, что трупы ордынцев лежали «оба пол реки Непрядвы». Однако эти слова также являются поздней вставкой. В тексте более ранней редакции «Сказания» имеется ссылка на то, что русским помогли святые73). В тексте поздней редакции указание на святых превратилось в целый рассказ: «И обретоша трупие мертво оба пол реки Непрядвы, идеже место непроходимо бысть полком руским. Сии же побиты суть от святых мученик Бориса и Глеба»74). Итак, редактор «Сказания» подчеркивал, что русских воинов не было на левом берегу Непрядвы, а появившихся там татар побили святые. Фантастичность подобных сведений очевидна.
Свой главный аргумент В.А. Кучкин видит в древнейшем летописном рассказе о том, что русские многих воинов Мамая перебили, «а друзии в реце истопоша. И гнаша их до рекы до Мечи»75). «Безымянная река, в которой гибли ордынцы, — пишет В.А. Кучкин, — это несомненно Непрядва»76). Столь решительный вывод едва ли оправдан. Приведенные В.А. Кучкиным слова следует проанализировать в контексте летописного рассказа. Автор начинает повествование словами, что сам бог «невидимою силою» устрашил татар, из-за чего они «побегоша» и одни пали от оружия, а другие потонули в реке. Свою фразу летописец заканчивает конкретизацией: «и гнаша их до рекы до Мечи, и тамо множество их избиша, а друзие погрязоша в воде и потопоша». Летописец допускал в своем рассказе повтор (дважды упомянул об избиении и потоплении татар), но из этого повтора не следует, что татары тонули в двух разных реках. В тексте упомянута только одна река Меча.
Анализ источников не подтверждает мнение о том, что привычное представление о месте знаменитой битвы следует пересмотреть. Сражение произошло на правом берегу Непрядвы близ ее устья.
Вопрос о происхождении и времени составления «Сказания», а также соотношении этого источника с «Задонщиной» и другими памятниками Куликовского цикла весьма сложен. В свое время А.А. Шахматов высказал предположение, что в основе «Сказания» и «Задонщины» лежал общий источник — гипотетическое «Слово о Мамаевом побоище», составленное в конце XIV в.79) «Слово», по мнению А.А. Шахматова, было гораздо ближе к «Сказанию», чем к «Задонщине», ибо на нем основывалась большая часть «Сказания». Осторожно поддержав гипотезу А.А. Шахматова, Л.А. Дмитриев сделал интересное наблюдение относительно источников «Сказания» в целом. «У нас есть основания утверждать, — пишет Л.А. Дмитриев, — что в большинстве подробностей и деталей «Сказания» исторического характера, не имеющих соответствий в пространной летописной повести, перед нами не поздние домыслы, а отражение фактов, незафиксированных другими источниками»80). Вопрос об источниках «Сказания», таким образом, заслуживает особого внимания.
А.А. Шахматов полагал, что авторами памятника, лежавшего в основе «Сказания», а также «Задонщины», были люди, связанные с удельным князем Владимиром Андреевичем, близкими к его двору литовскими князьями Ольгердовичами и Дмитрием Волынским81). «Задонщина» и «Сказание» в самом деле выделяют роль удельного князя в битве. Но тенденция, подмеченная А.А. Шахматовым, все же имеет не одинаковый характер в двух названных памятниках.
Похвала в честь Дмитрия Донского и его брата Владимира Андреевича на страницах «Задонщины» была близка и понятна современникам. Перед лицом грозного врага великий и удельный князья явили пример подлинного «одиначества» и братства. Близкие родственники Владимира Андреевича Ольгердовичи были подстать им. Книжники как бы ставили их в пример всем остальным князьям, разрывавшим Русскую землю на части и враждовавшим даже в момент неприятельского вторжения. В идеальном изображении двух московских князей заключен был горячий призыв к единению всех русских князей.
В «Сказании о Мамаевом побоище» обрисованная тенденция приобрела искаженный характер. Фигура удельного князя все больше стала заслонять фигуру великого князя Дмитрия Ивановича, и подле двух героев битвы возник третий — Сергий Радонежский.
Московская летописная повесть сообщала, что Дмитрий Иванович перед выступлением из Москвы принял благословение у епископа Герасима. Известие это не вызывает сомнения. Коломенский епископ Герасим был высшим иерархом в Москве, поскольку митрополит Киприан, не признанный Дмитрием Донским, находился в Киеве. Та же летописная повесть кратко упоминала, что на подходе к Дону великий князь получил грамоту от Сергия с призывом довести борьбу с татарами до конца 82).
«Житие Сергия Радонежского» сообщает, что Сергий занял весьма осторожную позицию, когда великий князь Дмитрий Иванович испросил {58} его совета насчет близкой войны с Мамаем83). Сергий советовал князю выступить против татар «с правдою и покорением, якож пошлина твоа држит покорятися ордынскому царю должно». Посоветовав Дмитрию Ивановичу искать пути к миру с Ордой «по старине», Сергий затем предсказал ему полную победу в случае, если татары отвергнут его мирные предложения84). После свидания «слышно быс вскоре: се Мамай грядет с татары…». Из приведенных слов можно заключить, что Дмитрий посетил Троицкий монастырь еще до того, как Мамай показался у русских границ.
В «Сказании о Мамаевом побоище» предание о посещении великим князем Троицы приобрело новый вид. Составители «Сказания» утверждали, будто Дмитрий Иванович получил благословение на войну с Мамаем не от Герасима в Москве, а от Сергия в Троице, куда он выехал, едва узнал о походе на Русь Мамая. Вместе с Дмитрием к Сергию якобы ездили Владимир Андреевич и «вси князи русские». В «Сказании» нет и намека на осторожные советы Сергия, известные из «Жития». Игумен сразу сказал Дмитрию: «Поиди, господине, на поганыа половцы…» и тут же тайно предсказал ему победу. Кроме того, вместо себя Сергий послал с Донским двух своих иноков — «Пересвета Александра и брата его Андрея Ослабу». Иноки получили «в тленных место оружие нетленное оружие — крест Христов нашыт на скымах»85).
Авторы «Сказания» явно старались приписать Сергию роль истинного вдохновителя битвы с Мамаем. Выявление основной тенденции позволяет предположительно указать место возникновения «Сказания», или памятника, положенного в его основу.
«Сказание» было составлено, скорее всего, в стенах Троице-Сергиева монастыря в среде учеников и постриженников Сергия. Если такое предположение справедливо, то тогда становится понятным, почему «Сказание» восхваляло разом и Сергия и удельного князя Владимира Андреевича. Троицкий монастырь располагался в Радонеже на земле, принадлежавшей семье Владимира Андреевича, и эта семья сделала очень много для обогащения удельного монастыря.
Первым опытом летописной работы троицких монахов, как показал А.Н. Насонов, явился семейный летописец князя Владимира Андреевича. В этом летописце подчеркивалась любовь удельного князя к Сергию и заметно было желание прославить Троицкую обитель86). {59}
Предположение о том, что «Сказание» было составлено в стенах Троице-Сергиева монастыря, нуждается во всесторонней проверке. Существенное значение в этом плане имеет упоминание в тексте памятника имени братьев бояр Всеволожских. По «Сказанию», Дмитрий Донской уже в Коломне вверил передовой полк Дмитрию Всеволодовичу и его брату87). Описание битвы в «Сказании» начиналось словами: «Уже, бо, братие, в то время плъкы ведут: передовой полк ведет князь Дмитрий Всеволодович, да брат его князь Владимир Всеволодович…»88)
Дмитрий Всеволодович никогда не носил княжеского титула и занимал сравнительно скромное положение при дворе Дмитрия Донского89). Во всяком случае он не принадлежал к числу лучших боевых воевод и главнейших бояр, имена которых фигурируют в летописях и великокняжеских духовных грамотах. Всеволодовичи стали играть выдающуюся роль уже после смерти Дмитрия Донского. Сын Дмитрия Всеволодовича Иван фактически стал правителем государства при малолетнем Василии II. Боярин выдал одну дочь за тверского князя Юрия, а другую пытался выдать за Василия II.
У книжников из Радонежа были особые причины к тому, чтобы похвалить Всеволожских. Одна из дочерей боярина Ивана Дмитриевича стала женой князей Андрея Радонежского, сына Владимира Андреевича. Удельный князь стал для монахов подлинным благодетелем. Как значилось в монастырской кормовой книге, «дал князь Андрей село Княжо под монастырем, да село Офонасьево, да село Клемянтьево, а на их же земле монастырь стоит…»90) В обители был учрежден «большой корм» по родителям чудотворца Сергия и по князе Андрее со всем его родом, включая отца князя Владимира и бабку княгиню Марию. Боярин Иван Дмитриевич Всеволодович пожертвовал Троице-Сергиеву монастырю две соляных варницы, приносивших большой доход.. В 1426 г. князь Андрей Радонежский умер, вследствие чего его тесть Иван Всеволожский стал естественным опекуном удельной семьи и ее владений в Радонеже91). Таким образом, удельный монастырь получил в лице боярина нового патрона.
Книжники Троице-Сергиева монастыря сочинили легенду о княжеском титуле Всеволодовичей и их выдающейся роли в Куликовской битве, как видно, в первой трети XV в. в момент наивысших успехов правителя Ивана Дмитриевича92). В 1433 г. боярин затеял смуту, за что был ослеплен. Вскоре же он сгинул в опале, а род его выбыл из боярской среды и пресекся.
Самое существенное значение для определения времени и места составления «Сказания» имеет прямая ссылка автора на источники информации, которыми он пользовался: «Се же слышахом от вернаго самовидца, иже бе от полъку Владимера Андреевича…»93) Одна небольшая, {60} но характерная деталь подкрепляет свидетельство книжника о его беседах с воином из удельного полка. В «Сказании» обозначены имена одного-двух, очень редко трех воевод из состава «великих» полков Дмитрия Донского, зато названы имена пяти воевод сравнительно небольшого полка Владимира Андреевича94).
Приведенные факты позволяют предположить, что источник, из которого составитель «Сказания» почерпнул основные сведения о битве, возник в удельном Троице-Сергиеве монастыре не позднее 20–30-х годов XV в., когда еще живы были некоторые участники Куликовской битвы, а фактический правитель государства Всеволожский оставался опекуном Радонежского удела и расположенного на его территории монастыря95).
Со временем сочинение о Куликовской битве подверглось переработке и стало одним из самых популярных на Руси литературных сочинений. Переписчики и редакторы дополнили его всевозможными подробностями, дали новое литературное обрамление.
Поздние датирующие признаки, выделенные в тексте «Сказания» В.А. Кучкиным, относятся к слою, возникшему едва ли не в процессе литературной обработки памятника. Во вводной части «Сказания» отмечено, что Батый при взятии Владимира разграбил «вселенскую церков». Владимирскую церковь, отметил В.А. Кучкин, могли назвать «вселенской», когда пало значение действительно «вселенской» св. Софии в Константинополе, захваченном турками в 1453 г.96) Очевидно упоминание о Батые не имело непосредственного отношения к основной теме «Сказания».
В самом начале «Сказания» автор, описывая выступление русских войск против Мамая, обронил замечание, что сам митрополит Киприан кропил святой водой воинов в Константиноеленских воротах Кремля. Эти ворота, как установил В.А. Кучкин, получили свое название между 1476 и 1490 гг.97) В тексте «Сказания» описанный эпизод служит своего рода литературным украшением, имеющим лишь косвенное отношение к основной теме битвы. Этот эпизод недостоверен от начала и до конца. Во время Куликовской битвы Киприан находился в Киеве. Дмитрий Донской отказывался в то время признать его митрополитом. Все это было хорошо известно современникам и летописцам. Изображение Киприана в качестве наставника Дмитрия, появление в тексте «Сказания» речей, которыми якобы обменялись эти лица перед выступлением армии в поход, очевидно, связаны с поздним литературным сочинительством.
На страницах «Задонщины» можно прочесть плач «жон болярских» по убитым мужьям98). В «Сказании» плач боярынь заменен описанием {61} скорби и плача великой княгини Евдокии с ее «снохою, княгинею Володимеровой Марией»99). Поздний писатель допустил грубейшую ошибку: жену Владимира Андреевича звали Еленой и по отношению к жене Дмитрия Ивановича она никак не могла быть снохой. Удельные книжники, прославлявшие подвиги Владимира Андреевича в битве с татарами, никогда не допустили бы подобного промаха. Отсюда можно сделать вывод, что свою окончательную литературную форму «Сказание» получило вне круга лиц, связанных с уделом и удельной традицией.
В «Сказании» противником Дмитрия Донского и союзником Мамая назван не Ягайла, а Ольгерд. Это подтверждает сделанный выше вывод. Жена Владимира Андреевича была дочерью Ольгерда. «Сказание» прославляло подвиги двух ее братьев — князей Ольгердовичей на Куликовом поле. Поэтому зачисление умершего ко времени битвы Ольгерда в лагерь союзников Мамая необъяснимо. Видимо, это поздняя литературная ошибка100). Можно полагать, что именно на стадии поздней литературной обработки в конце XV в. в текст «Сказания» попало много недостоверных подробностей.
Представляется, что в основе своей «Сказание о Мамаевом побоище» было составлено в Троице-Сергиевом монастыре в первой трети XV в., свое же окончательное литературное оформление получило много позже.
Синодик может служить своего рода оселком для проверки достоверности всех остальных памятников цикла. Самая ранняя из летописей — Троицкая (известна по Симеоновской летописи и Рогожскому летописцу) — воспроизводит список синодика в точности, с единственным дополнением. Принадлежащий к церковным кругам летописец записал в конце списка имя Александра Пересвета, не указав при этом на его принадлежность к духовному сословию102). Чем позднее летопись, тем подробнее списки убитых на Куликовом поле. Но все дополнения в них носят недостоверный характер. Как выяснено в литературе, авторы пространной Летописной повести середины XV в. включили в перечень погибших Дмитрия Минина (убит в 1368 г.), Дмитрия Монастырева (убит в 1378 г.), князя Федора Тарусского (убит в 1437 г.)103). В Никоновской летописи XVI в. включены имена Андрея Шубина и Тараса Шатнева, отождествить которых с реальными историческими лицами невозможно104).
Синодик может быть использован для проверки так называемых разрядных записей о походе русских полков против Мамая. «Сказание» приводит по крайней мере два полковых разряда: один был составлен будто бы при выступлении армии из Коломны, а другой — непосредственно на поле битвы. Характерный штрих: в обоих разрядах совпадают и остаются неизменными только имена воевод передового полка бояр «князей» Дмитрия и Владимира Всеволожских. В этом, очевидно, сказывалось особое отношение авторов к названным боярам. В остальных случаях два разряда «Сказания» расходятся между собой. Так, по коломенскому разряду, в полк правой руки были назначены князь Владимир Андреевич и князья Ярославские. На поле битвы в том же полку числился только Микула Васильевич Вельяминов с коломничами. Главным воеводой полка левой руки в коломенском разряде назван князь Глеб Брянский (князь с таким именем был убит в 1340 г.), в куликовском разряде — Тимофей Волуевич с костромичами. В коломенском разряде Тимофей Волуевич фигурировал как воевода владимирский и юрьевский, а воеводой с костромичами назван Иван Квашня Родионович105). Примечательно, что союзные князья (Ярославские и Белозерские) названы в обоих разрядах без имени и отчества. Отмеченные моменты свидетельствуют, что разрядные записи по тексту «Сказания» были составлены, по-видимому, в позднее время и обладали невысокой степенью достоверности.
В русских разрядных книгах счет разрядам велся с 1375 г., но, как показал В.И. Буганов, составители книг целиком заимствовали ранние сведения о назначениях воевод из летописей XV в. «Следов разрядных росписей, — пишет В.И. Буганов, — летописи почти не сохранили, исключение, возможно, представляет «уряд» полков перед Куликовской битвой»106). Упомянутый В.И. Бугановым разряд Куликовской битвы сохранился в составе Новгородского летописного свода 1539 г. по списку Дубровского107). Неизвестно, в самом ли деле поздний летописец {63} имел под руками какую-то запись раннего происхождения. Двое князей названы в разряде по списку Дубровского по отчеству, но без имени. На этом основании М.Н. Тихомиров заключил, что принадлежность разряда времени Дмитрия Донского очень сомнительна108). Возможно, что поздний летописец сконструировал разряд Куликовской битвы с помощью данных, почерпнутых им из летописей и других источников. В разряде назван лишь один воевода — Федор Грунка, имя которого не упомянуто ни в одном другом источнике. Однако Грунку не удается отождествить с каким-нибудь реальным историческим лицом. В основном разряд повторяет имена, фигурирующие либо в летописном списке похода Дмитрия Ивановича на Тверь (12 воевод), либо в синодике (4 воеводы). Если летописец составил разряд в позднее время, то следует признать, что сделал он это искусно, со знанием московской разрядной практики и древней истории московских боярских родов. Из разряда следует, что наибольшие потери в битве понесли передовой и сторожевой полки, что вполне правдоподобно. Примечательно, что составитель разряда по списку Дубровского избежал явных промахов, которыми изобилует «Сказание». Он вообще не называет «князей» Всеволожских в числе полковых воевод Куликовской битвы. В его разряде воеводами передового полка числились литовские князья Андрей и Дмитрий Ольгердовичи и другие лица109).
При сопоставлении разряда по списку Дубровского с синодиком, однако, возникает целый ряд недоуменных вопросов. По синодику, старшим из погибших в битве московских воевод был боярин Семен Михайлович, записанный первым в поминальном списке. С гибелью боярина его род пресекся, а сам он был забыт. Как видно, по этой причине имя Семена Михайловича не названо ни в разряде по списку Дубровского, ни в других разрядах.
Одним из лучших московских воевод был Тимофей Васильевич Вельяминов. В битве на Воже он выступил в качестве одного из главных помощников Дмитрия Ивановича. Имеются сведения, что этот «великий воевода» со своими воинами догнал русские полки на Оке и вместе с ними отправился на Дон против Мамая110). В разрядах Куликовской битвы его имя также не названо.
Если верить разряду по списку Дубровского, русские полки и дружины возглавляли 7 московских бояр и 13 союзных князей. Достаточно сопоставить эти сведения с данными синодика, чтобы усомниться в их надежности. Сеча на Куликовом поле была неслыханно кровавой. Полки и дружины понесли огромные потери. Почему же из семи бояр и воевод в битве погибло пять, а из тринадцати князей — только один? Не объясняется ли это тем, что в Куликовской битве участвовало меньше союзных князей, чем то показано в разряде полков по списку Дубровского? Может быть при составлении этого разряда книжник слишком широко использовал летописный описок князей, участвовавших в походе на Тверь в 1375 г.? {64}
Проведенный анализ позволяет заключить, что ранние и достоверные записи о разряде полков на Куликовом поле не сохранились до наших дней. Однако это не значит, что заключенные в источниках сведения о назначениях в полки и действиях отдельных воевод начисто лишены достоверности. Исследователь не имеет в своем распоряжении полного разряда. Но памятники, основанные на воспоминаниях очевидцев, неизбежно должны были отразить в себе те или иные сведения разрядного характера. Особый интерес представляют данные о назначении воеводы Боброка Волынского и князя Владимира Андреевича в засадный полк. Эти данные имеются и в «Сказании» и в разряде по списку Дубровского.
Князь Владимир Андреевич, владевший удельным княжеством со столицей в Боровске, с детства жил в Москве и поддерживал Дмитрия Ивановича во всех его делах. Бояре и митрополит женили удельного князя на дочери литовского великого князя Ольгерда. Родство с могущественным соседом укрепило позиции боровского князя и помогло ему расширить территорию своего удела. Князю Дмитрию Ивановичу пришлось поступиться в пользу двоюродного брата двумя городами — Дмитровым и Галичем112). Еще один городок — Серпухов — Владимир Андреевич построил себе сам.
Московские летописи охотно упоминали об участии удельного князя в походах Дмитрия Донского и его воевод113). Владимиру Андреевичу уделяли внимание не потому, что он мог вывести в поле сильную армию (удельное войско, набранное с четырех небольших городов, не могло быть многочисленным), и не потому, что за ним числились выдающиеся воинские заслуги, а потому, что он принадлежал к московской великокняжеской семье. Первое упоминание о совместном походе двух князей-братьев относилось к тому времени, когда Владимиру едва исполнилось восемь лет. Ко времени столкновения с Мамаем удельный князь достиг двадцатишестилетнего возраста и стяжал славу храброго воина.
Княжеская и боярская крамола была неизбежным спутником феодальной раздробленности. Но в Московском княжестве второй половины XIV в. подобная крамола быстро пресекалась и не вела к большим политическим потрясениям. Причина согласия заключалась отнюдь не в особенностях характера и личных качествах Дмитрия Донского. В пору раздробленности бояре и слуги вольные покидали неудачливых князей и собирались вокруг сильных князей. Служба при московском {65} дворе ценилась в XIV в. высоко, потому что московские государи добились исключительного могущества. Связав свою судьбу с Москвой, бояре дружно помогали своим государям добиваться объединения земель и бороться против внешних врагов.
Великий князь Дмитрий Иванович оказался на троне десяти лет от роду. Многие годы его именем правили тысяцкий Василий Вельяминов и другие бояре. Три поколения Вельяминовых, будучи тысяцкими, командовали московскими полками и занимали первые места среди бояр. Пользуясь огромной властью, Василий Вельяминов женил пятнадцатилетнего Дмитрия Ивановича и своего сына Микулу на родных сестрах. Чрезмерное усиление могущественного рода Вельяминовых, беспокоило великого князя. Едва Василий Вельяминов умер, двадцатитрехлетний Дмитрий Иванович поспешил упразднить титул тысяцкого. Сын Василия Иван Вельяминов вступил в борьбу с великим князем, пытаясь вернуть себе титул тысяцкого. Он бежал через Тверь в Орду, где самочинно именовал себя московским тысяцким. В конце концов Иван попал в руки московских властей и был обезглавлен.
Братья Ивана Тимофей и Микула Вельяминовы сохранили высокое положение в московской боярской среде. Но им пришлось уступить первенство боярину Дмитрию Михайловичу Боброку Волынскому. Выходец из Литвы Боброк был чужаком среди московских бояр. Но в Москве он быстро выдвинулся на военном поприще. С его именем связаны были многие выдающиеся победы: в 1371 г. он наголову разгромил рязанского князя Олега, в 1376 г. обложил данью город Булгар, в 1379 г. совершил успешный поход в пределы Литвы. Дмитрий Иванович женил Боброка на своей родной сестре.
В ранних летописных записях о Мамаевом побоище имена бояр-сподвижников Дмитрия Ивановича не упоминались вовсе. Если князь лично возглавлял поход, летописцы очень часто называли лишь одно его имя. Таков был этикет. В соответствии с ним был составлен и рассказ о Куликовской битве. Московская летопись кратко сообщала о том, что великий князь Дмитрий Иванович разбил войско Мамая и стал «на костях» в знак победы вместе с прочими князьями русскими и с воеводами и с боярами114). В подробной Летописной повести, составленной много позже, отмечалось, что вместе с Дмитрием Ивановичем «на костях» стал его брат Владимир Андреевич115).
В отличие от официальных летописцев автор «Задонщины» прямо называл имена героев битвы: «…что бы ты, соловей, пощекотал славу великому князю Дмитрию Ивановичю и брату его князю Владимеру Андреевичю и земли Литовской дву братом Олгердовичем, Андрею и брату его Дмитрию, да Дмитрею Волыньскому»116).
В «Задонщине» описана многочасовая битва, гибель многих воевод, плач жен по погибшим, а затем следует известие о вступлении в битву Владимира Андреевича: «И нюкнув князь великий Владимер Андреевич гораздо и скакаше во полцех поганых в татарских… со всем своим воиским»117). Заключительная фаза битвы описана как общее торжество двух князей-братьев: «Тогда князь великий Дмитрий Ивановичь и брат его князь Владимер Андреевичь полки поганых вспять поворотили и нача их, бусорманов, бити и сечи… И стал великий князь Дмитрий Ивановичь с своим братом с князем Владимером Андреевичем {66} и со остальными своими воеводами на костех на Поле Куликове на речьке Непряде»118).
«Сказание о Мамаевом побоище» подтверждает и раскрывает в подробностях свидетельство, которое присутствует в «Задонщине» в виде намека. Дмитрия Боброка «Сказание» характеризует как «полководца нарочитого», подчеркивая, что именно его распоряжения подготовили почву для победы. В ночь перед столкновением Боброк ездил с великим князем за Дон, чтобы осмотреть будущее поле битвы. Дважды автор «Сказания» повторяет, что Боброк с замечательным искусством выстроил русские полки на поле боя: «вельми уставиша плъци по достоанию, елико где кому подобает стояти», «и видети добре урядно плъки уставлены поучением крепкаго въеводы Дмитреа Боброкова Волынца»119). Великий князь отпустил Владимира Андреевича «в дуброву, яко да тамо утаится плък его», а вместе с ним отпустил «известнаго своего въеводу, Дмитриа Волынскаго и иных многих»120).
После долгой битвы, повествует «Сказание», татары стали одолевать, много русских воевод было убито, великокняжеские стяги много раз подсечены. Владимир Андреевич рвался в бой, видя погибель своих, но Боброк приказывал воинам терпеливо ждать. Наконец, когда приспело время, именно Боброк дал сигнал к атаке, возопив «гласом великим»: «Княже Владимер, наше время приспе и час подобный прииде!»121). Воины засадного полка налетели на татар, как соколы на стадо журавлей. А стяги русских «направлял» крепкий воевода Дмитрий Волынец.
Сведения о Боброке, по-видимому, восходят к слою «Сказания», составленному на основании показаний очевидца: «Се же слышахом от вернаго самовидца, иже бе от плъку Владимера Андреевича…»122). Воин из удельного полка, проведший весь день в засаде, неизбежно должен был считать атаку Боброка главным событием, апофеозом битвы. Похвалы Боброку были связаны, следовательно, не с тенденциозными оценками книжника, а с непосредственными впечатлениями очевидца. Примечательно, что впечатления не были подчинены предвзятой схеме. Старший по положению удельный князь вынужден слушаться более опытного воеводы Боброка. Слова очевидца полностью совпадают со всем тем, что известно из летописей о воинских подвигах Дмитрия Михайловича Волынского.
Тенденциозность «Сказания» дала себя знать в оценке роли Дмитрия Ивановича и его брата на заключительном этапе сражения. Автор «Задонщины» упомянул, что в схватке сторожевых отрядов в начале битвы приняли участие литовские князья Ольгердовичи: «ти бо бяше сторожевыя полки»123). По свидетельству летописцев, великий князь Дмитрий Иванович также начал битву «в сторожевых полцех», а затем вернулся «в великий полк»124). Автор «Сказания» дополнил сведения о Дмитрии Донском указанием на его тяжелое ранение. В разгар сечи «великого князя уязвиша вельми и с коня его збиша. Он же нужею склонився с побоища, яко не мощно бе ему к тому битися, и укрылся в дебри…»125). Л.В. Черепнин считал приведенное свидетельство {67} тенденциозным. Ранение великого князя, писал он, было использовано врагами московского княжества из числа русских правителей (можно предполагать в качестве таких настроенных враждебно к московскому правительству лиц князей рязанского, тверского) и противниками Дмитрия Донского из числа московских и немосковских бояр для его опорочения126).
Однако факты не подтверждают гипотезу о причастности рязанского или тверского князя к составлению «Сказания». Тенденция, отмеченная Л.В. Черепниным, объясняется, как представляется, участием в составлении «Сказания» монахов из Троицко-Сергиева монастыря, стоявшего на землях удельного княжества Владимира Андреевича и его сына. Книжники из удельного монастыря в самом деле склонны были преувеличивать роль Владимира Андреевича в Куликовской битве. По «Сказанию», великий князь будто бы покинул поле боя до того, как в ходе сражения наступил решающий перелом. Татары стали одолевать. Русские полки понесли огромные потери. Но тут в дело вступил полк Владимира Андреевича. В результате его атаки татары бежали с поля боя. В знак победы Владимир Андреевич утвердил свое удельное княжеское знамя «на костях», и лишь после этого посланные им люди разыскали едва живого Дмитрия в перелеске127).
Увлекшись своим основным тезисом, удельные книжники стали утверждать, что Дмитрий Донской еще до своего ранения сознательно готовился к тому, чтобы сложить с себя обязанности командующего. Как бы предвидя свою судьбу, Дмитрий перед самым боем «съвлече с себя приволоку царьскую» и возложил ее на любимого боярина Михаила Андреевича Бренка, которому передал также и своего коня. Великий князь также повелел свое красное («чермное») знамя «над ним (Бренком. — Р.С.) возити»128).
Легенда о переодевании Дмитрия Донского поражает своими несообразностями. Трудно поверить, чтобы князь мог отдать любимого коня кому бы то ни было. Боевой конь значил для воина слишком много, чтобы менять его за считанные минуты до сечи. Конь мог вынести седока с поля боя, либо погубить его. Великокняжеский доспех отличался особой прочностью и был отлично подогнан к его фигуре. Менять его также было бы делом безрассудным.
Большому знатоку генеалогии академику С.Б. Веселовскому не удалось обнаружить Бренка в кругу бояр Дмитрия Ивановича. Поэтому он предположил, что Михаил Андреевич Бренк был худородным любимцем великого князя129). В синодике имя Бренка записано подле имени Семена Мелика, из чего следует, что он принадлежал к числу младших командиров. Еще более важно другое. В Троицкой летописи записаны: Михайло Иванович Акинфович, Михайло Бренков, Лев Морозов, Семен Мелик. По синодику ранней редакции вечную память пели Михаилу Ивановичу и другому Михаилу Ивановичу, Льву Ивановичу и Семену Мелику. Отсюда с полной очевидностью следует, что Михаил Бренк носил отчество Иванович. А между тем составители «Сказания» ошибочно называли Бренка Михаилом Андреевичем. По-видимому, они были плохо осведомлены о делах и личности Бренка. {68}
Согласно «Сказанию», битва началась с традиционного богатырского поединка. Автор «Сказания» придал эпизоду эпическую форму. Инок Пересвет, которого Сергий послал в бой вместо себя, напустился на «злого печенега» пяти сажен в высоту и трех в ширину. Богатыри ударили друг друга копьями и оба пали замертво с коней130). Автор «Задонщины» прославил подвиг Пересвета в иных выражениях: «Хоробрый Пересвет поскакивает на своем вещем сивце, свистом поля перегороди, а ркучи таково слово: «Лучши бы есмя сами на свои мечи наверглися, нежели нам от поганых положеным быти»131).
Пересвет геройски сложил голову на поле боя. Этот факт не вызывает сомнения. Однако следует отметить, что в «Задонщине» нет и намека на гибель Пересвета перед началом сражения.
В Древней Руси случалось, что бою между небольшими по численности войсками предшествовал богатырский поединок. Когда князь Мстислав победил князя Редедю Касожского, касоги очистили поле, не вступая в бой. Поединок терял смысл в сражениях с участием больших масс войск. Состязание между богатырями уступило место столкновению сторожевых отрядов.
Можно считать достоверно установленным, что великий князь Дмитрий Иванович лично возглавил сторожевой полк и тем самым принял участие в первой схватке с татарами. Что могло побудить главнокомандующего русской армии к столь безрассудному риску? В источниках можно найти некоторые данные, позволяющие ответить на этот вопрос.
Когда войска стали сближаться посреди Куликова поля, бывшие при князе дружинники стали настойчиво просить князя Дмитрия поскорее покинуть передовую линию. «Княже господине, — говорили бояре, — не ставися напреди битися, но назади или на криле, или негде в опришном месте»132). Двадцатидевятилетний князь отверг их совет. Замечание, мимоходом оброненное одним из летописцев, вполне объясняет его поведение.
Когда Мамаевы полчища облегли степь и стали надвигаться на русские полки подобно грозовой туче, новобранцев охватили тревога и неуверенность. «Московици же мнози небывальци, — отметил летописец, — видевши множество рати татарьской, устрашишася и живота отчаявшеся, а инеи на беги обратишася»133). Тогда-то Дмитрий Иванович и подал знак к атаке. Чутье полководца подсказало ему, что исход битвы будет зависеть от того, удастся ли ему воодушевить дрогнувших воинов и одновременно сбить первый наступательный порыв врага.
Обычно татары высылали впереди легковооруженных конных лучников, осыпавших неприятельский строй стрелами. Князь Дмитрий возглавил атаку отборной московской конницы, закованной в броню. Бой был кровопролитным. Многие дружинники пали убитыми справа и слева от Дмитрия Ивановича. По временам враги обступали князя «как обильная вода по обе стороны»134).
Когда князь Дмитрий выбрался из сечи, на его шлеме и доспехах было множество вмятин. Но сам он счастливо избежал ран. Этому утверждению летописца можно поверить. В сторожевой полк отбирали «резвых людей» — лучших богатырей и удальцов. Очевидно, они сделали все, чтобы уберечь князя от гибели. Многие из них заплатили за это {69} своими головами. Но задача была выполнена. Дружина надежно прикрыла князя, и он вернулся в большой полк.
Московский великий князь участвовал в первой схватке. Народ оценил его подвиг. В ранних сказаниях битва получила наименование «битвы за Доном», «Задонщины», «Донской битвы». Со временем наименование битвы было присвоено ее герою Дмитрию Ивановичу.
Битва на поле Куликовом не привела к немедленному падению власти Орды. Хану Тохтамышу, объединившему Орду, вскоре удалось хитростью взять Москву и принудить московского князя к возобновлению дани. Однако после Мамаева побоища старая система господства ордынских ханов над Русью была безвозвратно уничтожена.
Возглавив освободительную борьбу против татар, Москва приобрела огромный авторитет в качестве центра Великороссии. Победа на Куликовом поле приблизила час возрождения независимого Русского государства.
1) См. статью А.Д. Горского в настоящем сборнике.
2) См.: Кучкин В.А. Русские княжества и земли перед Куликовской битвой. — В кн.: Куликовская битва. М., 1980, с. 94. По предположению В.А. Кучкина, причиной набега послужило то обстоятельство, что Олег Рязанский вернул княжеству часть земель, некогда захваченных Ордой и находившихся в опасной близости к рязанским городам. По договору 1381 г. князь Дмитрий Иванович подтвердил незыблемость этих приобретений: «А что князь великий Олег отоимал Татарская от татар дотоле же (до договора 1381 г. — Р.С.), а то князю великому Олгу та места» (ДДГ, с. 29).
3) ПСРЛ, т. XV, вып. 1, с. 104.
4) Там же, с. 106.
5) Там же.
6) См.: Черепнин Л.В. Образование Русского централизованного государства, М., 1960, с. 584.
7) ПСРЛ, т. XV, вып. 1, с. 108.
8) См.: Кучкин В.А. Русские княжества и земли…, с. 97.
9) ПСРЛ, т. XV, вып. 1, с. 108-109.
10) Там же.
11) См.: Кучкин В.А. Русские княжества и земли…, с. 101.
12) ДДГ, с. 26.
13) Там же.
14) Там же, с. 21-22.
15) Грамоты Великого Новгорода и Пскова. М.–Л., 1949, с. 30.
16) ПСРЛ, т. XV, вып. 1, с. 114.
17) Там же, с. 92.
18) Там же, с. 116. Трудно сказать, были ли у булгар пушки или катапульты для метания снарядов с зажигательными смесями. При осаде 1370 г. в городе еще не было нового оружия. Но затем в городе водворился наместник Мамая. Надо иметь в виду, что главным владением Мамая был Крым, где располагались генуэзские колонии. На службе в Орде находились отряды «фрязей», наемных итальянцев. Итальянцам были хорошо известны различные виды оружия, связанного с применением взрывчатых и горючих веществ.
19) В литературе поход на Булгар датируется иногда 1377 г. (См.: Черепнин Л.В. Образование Русского централизованного государства, с. 584; Кучкин В.А. Русские княжества и земли…, с. 105). Однако в ранних летописях известие о походе помещено под 1376 (6884) годом (ПСРЛ, т. XV, вып. 1, с. 115-116; Троицкая летопись. М.–Л., 1950, с. 401).
20) ПСРЛ, т. XV, вып. 1, с. 116.
21) См.: Егоров В.Л. Золотая Орда перед Куликовской битвой. — В кн.: Куликовская битва. М., 1980, с. 201.
22) Там же, с. 190-199.
23) ПСРЛ, т. XV, вып. 1, с. 118.
24) Там же.
25) Там же, с. 119.
26) См.: Кучкин В.А. Русские княжества и земли…, с. 108.
27) В конце XIV в. пронские князья владели удельным княжеством и по временам вступали в борьбу с рязанскими князьями за обладание великокняжеским престолом. Располагая родовыми землями, пронские князья не имели нужды идти на службу к московским князьям. Со временем они стали боярами в Москве. Но при Дмитрии Донском они выступали еще в качестве союзных князей. Так, во время второго похода Ольгерда на Москву к Дмитрию Ивановичу на помощь прибыл его союзник князь Владимир Пронский, «а с ним рать рязанская» (ПСРЛ, т. XV, вып. 1, с. 94). По-видимому, таким же союзником московского князя был на Воже князь Даниил Пронский. Будь Пронский московским воеводой, он был бы упомянут в записях о походах московских полков, среди думных людей Дмитрия Ивановича и т. д. Однако в источниках такие упоминания отсутствуют.
28) ПСРЛ, т. XV, вып. 1, с. 134-135.
29) Там же, с. 135.
30) См.: Флоря Б.Н. Литва и Русь перед битвой на Куликовом поле. — В кн.: Куликовская битва. М., 1980, с. 165.
31) ПСРЛ, т. XV, вып. 1, с. 138.
32) НПЛ, с. 375.
33) См.: Кучкин В.А. Русские княжества и земли…, с. 43-46.
34) Там же, с. 43-44.
35) Там же, с. 47-48.
36) Кучкин В.А. Победа на Куликовом поле. — Вопросы истории, 1980, № 8, с. 10.
37) Повести о Куликовской битве. М.–Л., 1950, с. 75.
38) См.: Шахматов А.А. Отзыв о сочинении С.К. Шамбинаго: «Повести о Мамаевом побоище». (Спб., 1906). — Отчет о XII присуждении премий митрополита Макария. Спб., 1910, с. 127.
39) Кучкин В.А. Победа на Куликовом поле, с. 11.
40) ПСРЛ, т. XVIII, с. 231; ПСРЛ, т. XXV, с. 290.
41) См.: Скрынников Р.Г. Россия после опричнины. Л., 1975, с. 45-46.
42) См.: Греков Б.Д., Якубовский А.Ю. Золотая Орда и ее падение. М.–Л., 1950, с. 65-67.
43) ПСРЛ, т. XV, вып. 1, с. 57.
44) Там же, с. 139.
45) См.: Бегунов Ю.К. Об исторической основе «Сказания о Мамаевом побоище». — В кн.: «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла. М.–Л., 1966, с. 520; Кучкин В.А. Победа на Куликовом поле, с. 8.
46) Кучкин В.А. Победа на Куликовом поле, с. 8.
47) Повести о Куликовской битве, с. 29.
48) См.: Егоров В.Л. Золотая орда перед Куликовской битвой, с. 212. В.Л. Егоров высказал предположение, что Мамай набрал отряд мусульман («бесермен») в Азербайджане. С этим трудно согласиться. Русские летописи называли «бесерменами» жителей волжских городов Булгар, Астрахани и т. д. (ПСРЛ, т. XV, вып. 1, с. 114, 116 и др.).
49) По данным Рашид-ад-дина, Чингиз-хан оставил сыновьям 129 тысяч монгольских воинов. В походе Батыя участвовала примерно треть из них — до 40-45 тысяч человек. В армии Золотой Орды монголы, по утверждению современников, составляли не более одной четверти. Три четверти приходилось на долю половцев и других покоренных народов. По самому примерному подсчету, Орда могла выставить в XIII в., следовательно, до 150-160 тысяч воинов (см.: Каргалов В.В. Внешнеполитические факторы развития феодальной Руси. М., 1967, с. 75).
50) См.: Кучкин В.А. Победа на Куликовом поле, с. 8.
51) См.: Греков В.Д., Якубовский А.Ю. Золотая Орда…, с. 331-332.
52) Тизенгаузен. В.Г. Сборник материалов, относящихся к истории Золотой Орды. См.: Т. II. М.–Л., 1941, с. 168-357.
53) См.: Скрынников Р.Г. Опричный террор. Л., 1969, с. 167.
54) См.: Тихомиров М.Н. Куликовская битва 1380 г. — В кн.: Повести о Куликовской битве, с. 352-353; Черепнин Л.В. Образование Русского централизованного государства, с. 607.
55) По мнению В.А. Кучкина, князь Дмитрий будто бы оставил в Москве и «приокских крепостях» более 100 тыс. воинов, а на битву с Мамаем двинул лишь часть сил, вероятно, равную по численности ордынским войскам (см.: Кучкин В.А. Победа на Куликовом поле, с. 13). Источники не подтверждают такой гипотезы. Дмитрий Иванович оставил в Москве одного из своих бояр, Ф.А. Свибло. С боярином не было ни союзных, ни удельных, ни подручных князей. Оставленной 100-тысячной армией попросту некому было командовать. Летописная повесть свидетельствует, что Тимофей Вельяминов с «вои остаточными, что были оставлены на Москве», присоединился к армии Дмитрия Ивановича на Оке (ПСРЛ, т. IV, ч. 1, вып. 1, с. 314). Таким образом, источники не дают ни малейших оснований утверждать, будто Дмитрий Иванович взял с собой едва треть своих сил. Некоторые исследователи примерно определяют численность войск Мамая в 50-60 тыс. человек, русского войска — до 70 тыс. человек (см.: Егоров В.Л. Золотая Орда перед Куликовской битвой, с. 213; Бескровный Л.Г. Куликовская битва. — Там же, с. 226). Приведенные цифры, по- видимому, ближе к действительности, чем цифры в 150-170 тыс. человек. Но в своем абсолютном значении они также лишены достоверности и дают искаженное представление о соотношении сил в Куликовской битве.
56) Кучкин В.А. Победа на Куликовом поле, с. 17-18.
57) ЦГАДА, ф. 1209, оп. 1, кн. 140, л. 320-321об.
58) Там же, л. 144.
59) Там же, л. 141-141об.
60) Там же, л. 138-139об.
61) Книга Большому Чертежу. М.–Л., 1950, с. 59, 118.
62) См.: Лихачев Д.С. «Слово о полку Игореве» и культура его времени. Л., 1978, с. 334.
63) ПСРЛ, т. IV, ч. 1, вып. 1, с. 313.
64) «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла, с. 550. {«Непрядне» – так в сборнике. OCR.}
65) См.: Хорошкевич А.Л. О месте Куликовской битвы. — История СССР, 1980, № 4, с. 103. Название «Куликово поле», как показала А.Л. Хорошкевич, не было единственным народным названием места битвы. Довольно долго его называл «Мамай-луг», как то видно из московских посольских книг 1517—1518 гг. (Сборник Русского исторического общества. Т. 95, Спб., 1895, с. 428, 435). Довольно поздно название «Куликово поле» проникло в московскую летопись. В 1542 г. татары напали на Зарайск и тотчас ушли за Дон. Воеводы достигли их «сторожей» на Дону «на Куликове поле», а затем гнали татар до Мечи (ПСРЛ, т. XIII, с. 342).
66) Кучкин В.А. Победа на Куликовом поле, с. 19.
67) «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла, с. 546.
68) Дмитриева Р.П. Взаимоотношения списков «Задонщины» и «Слова о полку Игореве». — В кн.: «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовскою цикла, с. 206-207; «Задонщина». Древнерусская песня. — Повесть о Куликовской битве. Тула, 1980, с. 117.
69) «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла, с. 539.
70) Повести о Куликовской битве, с. 56.
71) Там же, с. 68.
72) Кучкин В.А. Победа на Куликовом поле, с. 18.
73) Повести о Куликовской битве, с. 71-72.
74) Там же, с. 150.
75) Кучкин В.А. Победа на Куликовом поле, с. 18.
76) Там же.
77) См.: Дмитриев Л.А. Куликовская битва 1380 г. в литературных памятниках Древней Руси. — Русская литература, 1980, № 3, с. 21-22.
78) См.: Кучкин В.А. Победа на Куликовом поле, с. 7.
79) См.: Шахматов А.А. Отзыв о сочинении С. Шамбинаго «Повести о Мамаевом побоище», с. 181; Гипотезу А.А. Шахматова поддержала Р.П. Дмитриева. — Дмитриева Р.П. Был ли Софоний Рязанец автором «Задонщины»? — ТОДРЛ, т. 34, Л., 1979, с. 18-25.
80) Дмитриев Л.А. Куликовская битва 1380 г…., с. 26.
81) См.: Шахматов А.А. Отзыв о сочинении С. Шамбинаго…, с. 181.
82) Повести о Куликовской битве, с. 32-33.
83) В 1392—1418 гг. над составлением «Жития» работал Епифаний. В 1440—1459 гг. Пахомий Серб дал памятнику новую редакцию (см.: Зубов П.В. Епифаний Премудрый и Пахомий Серб. К вопросу о редакциях «Жития Сергия Радонежского». — ТОДРЛ, т. 9. М.–Л., 1953, с. 145-146; Мюллер Л. Особая редакция жития Сергия Радонежского. Записки ОР ГБЛ, т. 34, М., 1973).
84) См.: Тихонравов Н. Древние Жития Сергия Радонежского. М., 1892, с. 137.
85) Повести о Куликовской битве, с. 51-52. Версия о «вооружении» иноков вместо оружия крестом «на скымах» не была повторена даже поздней Никоновской летописью (ПСРЛ, т. XI, с. 145). Факты подрывают доверие к поздней легенде насчет посылки Сергием двух иноков. Если бы Пересвет был иноком Троицы и на войну его отправил сам Сергий, после гибели его непременно бы привезли для погребения в свою обитель. Между тем, Пересвет был похоронен в Симоновском монастыре в Москве. Инок Ослябя после битвы выполнял различные поручения московских властей. Так в 1398 г. в Царьград «с Москвы поехал с милостынею Родион чернец Ослебя» (Троицкая летопись, с. 448). После кончины Ослябя также был погребен в Симоновском монастыре. Если бы Пересвет и Ослябя ушли в поход из удельного монастырька, они попали бы в удельные полки Владимира Андреевича. На самом деле они сражались на первой схватке под знаменами великого князя.
86) См.: Насонов А.Н. История русского летописания. М., 1969, с. 365-368. Семейный летописец князя Владимира Андреевича был включен в состав Троицкой летописи. «Едва ли Троицкая летопись, — пишет А.Н. Насонов, — оформлялась в самом Троицком монастыре (хотя решительно отрицать это и невозможно)» (там же, с. 368).
87) Повести о Куликовской битве, с. 55.
88) Там же, с. 68.
89) Родословцы утверждали, будто отцом братьев Всеволодовичей являлся смоленский князь Александр-Всеволод. Как выяснил С.Б. Веселовский, этот смоленский князь был в действительности примерно одного возраста с Дмитрием Всеволодовичем и его братом, а следовательно, никак не мог быть их отцом (см.: Веселовский С.Б. Исследования по истории класса служилых землевладельцев. М., 1969, с. 332).
90) Горский А.В. Историческое описание Троицкия Сергиевы Лавры. М., 1890, ч. 2, с. 47.
91) См.: Веселовский С.Б. Исследования по истории класса служилых землевладельцев, с. 337.
92) Характерная деталь. По «Сказанию», знаменитый старец Александр Пересвет будто бы сражался в полку Владимира Всеволодовича (Повести о Куликовской битве, с. 68).
93) Повести о Куликовской битве, с. 70.
94) Там же, с. 58.
95) Доказывая позднее происхождение «Сказания», В.А. Кучкин отметил, что в его тексте упоминаются князья Андомские, а между тем, Андомский (вернее — Андожский) удел образовался лишь в 20-х годах XV в. (см.: Кучкин В.А. Победа на Куликовом поле, с. 7). Данное наблюдение не противоречит предложенной датировке. В число участников Куликовской битвы «Сказание» включило также князей Романа Прозоровского и Льва Курбского. Однако в XIV в. названных фамилий еще не было, а потому и в родословцах лица с подобными именами отсутствуют. Удельные княжества Курбское и Прозоровское, давшие фамильные прозвища их владельцам, выделились из состава Ярославского великого княжества лишь в XV в. (см.: Бегунов Ю.К. Об исторической основе «Сказания о Мамаевом побоище». — В кн.: «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла, с. 495-497).
96) См.: Кучкин В.А. Победа на Куликовом поле, с. 7.
97) Там же.
98) «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла, с. 550.
99) Повести о Куликовской битве, с. 55.
100) Л.А. Дмитриев называет замену имени литовского князя (Ольгерд вместо Ягайлы) явным анахронизмом, но видит здесь признак раннего происхождения «Сказания». Ольгерд несколько раз нападал на Москву и слыл опасным врагом. Называя его союзником Мамая, автор «Сказания» подчеркивал силу и мощь московского князя (см.: Дмитриев Л.А. Куликовская битва 1380 г., с. 23). Л.А. Дмитриев не учел возможности составления «Сказания» в уделе княгини Елены Ольгердовны.
101) До последнего времени исследователи пользовались харатейным списком синодика, опубликованным М.А. Салминой (см.: Салмина М.А. «Летописная повесть» о Куликовской битве и «Задонщина». — В кн.: «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла, с. 370-371, прим. III). Некоторые исследователи датируют этот список 20-ми годами XVI в. (см.: Моисеева Г.Н. Пергаменный синодик ГИМ в издании Н.И. Новикова. — ТОДРЛ, т. 26, Л., 1971, с. 104). А.В. Маштафаров указал на более раннюю редакцию синодика по списку ЦГАДА (ЦГАДА, ф. 196, оп. 1, д. 289, л. 155). А.В. Маштафаров датировал этот список первой половиной 90-х годов XV в. (см.: Маштафаров А.В. Документы ЦГАДА по истории Куликовской битвы. — Советские архивы, 1980, № 5, с. 38). Текст списка ЦГАДА полностью совпадает с текстом синодика Куликовской битвы, опубликованным в XVIII в. (Древняя Российская Вивлиофика. 2-е изд. М., 1788, ч. 6, с. 451).
102) ПСРЛ, т. XV, вып. 1, с. 140.
103) См.: Салмина М.А. Еще раз о датировке «Летописной повести» о Куликовской битве. — ТОДРЛ, т. 32. Л., 1977, с. 22.
104) С.Б. Веселовский считал, что Андрей Шуба то ли родственник, то ли одно лицо с Акинфом Федоровичем Шубой, убитым литовцами в 1368 г., а следовательно, не участвовавшим в Куликовской битве.
105) Повести о Куликовской битве, с. 56, 62.
106) Буганов В.И. Разрядные книги последней четверти XV — начала XVII в. М., 1962, с. 107.
107) См.: Насонов А.Н. История русского летописания, с. 353—354; Лурье Я.С. Общерусские летописи XIV—XV вв. Л., 1976, с. 253.
108) См.: Тихомиров М.Н. Куликовская битва 1380 г. — В кн.: Повести о Куликовской битве, с. 355. Составитель разряда знал, что у князя Василия Ярославского было трое сыновей и что двое из них ходили на Тверь в 1375 г. Но он не знал, кто из них был на Куликовом поле и записал «князь Васильевич Ярославский». Среди участников тверской войны был князь Роман Новосильский. В разряде «князь Романович Новосильский» фигурирует среди воевод Куликовской битвы. Как видно, в руках составителя разряда не было точных записей.
109) ПСРЛ, т. IV, ч. 1, вып. 2, с. 486.
110) Повести о Куликовской битве, с. 32.
111) См.: Веселовский С.Б. Исследования по истории класса служилых землевладельцев, с. 493-495.
112) См.: Кучкин В.А. Русские княжества и земли…, с 87-88.
113) Троицкая летопись, с. 373, 378, 384, 386-388, 391-393 и др.
114) ПСРЛ, т. XV, вып. 1, с. 140.
115) Повести о Куликовской битве, с. 38.
116) «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла, с. 536.
117) Там же, с. 539.
118) Там же, с. 539-540.
119) Повести о Куликовской битве, с. 62, 66.
120) Там же, с. 66.
121) Там же, с. 71.
122) Там же, с. 70.
123) Там же, с. 71.
124) ПСРЛ, т. IV, ч. 1, вып. 1, с. 319.
125) Повести о Куликовской битве, с. 69-70.
126) См.: Черепнин Л.В. Образование Русского централизованного государства, с. 619.
127) Повести о Куликовской битве, с. 72.
128) Там же, с. 66, 72.
129) См.: Веселовский С.Б. Исследования по истории класса служилых землевладельцев, с. 198.
130) Повести о Куликовской битве, с. 68-69.
131) «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла, с. 550.
132) Повести о Куликовской битве, с. 37.
133) НПЛ, с. 376.
134) Повести о Куликовской битве, с. 37; «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла, с. 550.
Существуют различные точки зрения по вопросу о составе коалиции русских князей, нанесшей сокрушительное поражение войскам Золотой Орды на поле Куликовом.
Исходным пунктом военных действий, завершившихся исторической победой, явилось нападение правителя Орды Мамая на Рязанскую землю летом 1373 г.2) Московский великий князь Дмитрий Иванович немедленно предпринял ответные меры. Он поспешно собрал «всю силу княжениа великаго» и занял оборону у Оки. Сюда же на помощь к нему прибыл его двоюродный брат удельный князь Владимир Андреевич3). Появление крупных московских сил на Оке привело к тому, что нашествие («мамаева рать») не распространилось на смежные с рязанщиной русские земли. Через год после набега Мамая летописец записал: «А князю великому Дмитрию Московскому бышеть розмирие с тотары и с Мамаем»4).
Разрыв мира между Москвой и Ордой побудил Мамая прибегнуть к испытанному средству. Он попытался разжечь старую вражду между московским и нижегородским князьями. В начале своего княжения Дмитрию Ивановичу пришлось вести упорную борьбу за великое княжение с нижегородским князем Дмитрием Константиновичем. Два года нижегородский князь владел владимирским великокняжеским престолом. Памятуя об этом, Мамай в 1374 г. направил в Нижний Новгород своего посла Сары-Аку и с ним тысячу воинов. Миссия Сары-Аки завершилась, однако, провалом. Русский летописец сообщает об этом следующее: «Того же лета новгородцы Нижняго Новагорода побиша послов Мамаевых, а с ними татар с тысячу, а старейшину их именем Саранку руками яша…»5). Это сообщение наводит на мысль, что прибывший отряд был разгромлен не княжеской дружиной в открытом бою, а восставшим народом, напавшим на татар врасплох6). Вскоре после избиения татар нижегородский князь Дмитрий Константинович с братьями и сыновьями, с боярами и слугами отправился на съезд с московским князем Дмитрием Ивановичем в Переяславль-Залесский. По словам летописца, «беаше съезд велик в Переяславли, отвсюду съехашася князи и бояре…»7). К сожалению, летописец не называет поименно всех участников съезда. По наблюдению В.А. Кучкина, со времен вокняжения {43} Дмитрия Ивановича то был первый случай созыва общекняжеского съезда, и на этом съезде русские князья, надо полагать, договорились о борьбе с Ордой8). Такое предположение вполне правдоподобно. Однако следует иметь в виду, что съезд не принял мер на случай немедленной войны с Ордой. Мамаев посол Сары-Ака и его уцелевшая свита («дружина») остались в Нижнем Новгороде. Им разрешили жить на одном подворье и иметь при себе оружие. Лишь через четыре месяца после съезда решено было ввести более жесткие меры в отношении посла. Решение это, как значится в летописи, исходило от сына нижегородского князя Василия Дмитриевича. В отсутствии отца и братьев, уехавших на какой-то новый «съезд», Василий Дмитриевич приказал своим воинам «разно развести», т.е. разъединить посла и его «дружину». Татары не подчинились княжескому приказу. Более того, они «взбежали» на соседний двор и захватили там местного епископа. Князь не приказывал убивать посла. Он не желал войны с Ордой. Но с пленением епископа положение в городе вышло из-под его контроля. Нижегородцы попытались выручить владыку. Татары осыпали их градом стрел. Появились убитые и раненые. На подворье начался пожар. Столкновение закончилось тем, что Сары-Ака и члены его свиты были перебиты все до одного9). Шансы на мирный исход конфликта с Ордой еще больше сократились.
Следуя своей излюбленной тактике, Мамай попытался вновь стравить между собой русских князей. 13 июля 1375 г. его посол Ачихожа прибыл в Тверь и вручил тверскому князю Михаилу ханский ярлык на великое княжество Владимирское10). Михаил немедленно разорвал мирные отношения с Москвой. В ответ московский князь организовал общерусский поход на Тверь. В походе участвовали трое великих князей (нижегородский, ростовский и ярославский), старший белозерский князь, стародубский князь, моложский князь, новосильский, оболенский и тарусский князья, удельный князь Владимир Андреевич, смоленский и тверской удельные князья, а также шесть других удельных князей из названных выше великих княжеств.
В разгар осады Твери на помощь общерусскому войску прибыли отряды из Новгородской феодальной республики. В тверской войне не участвовали лишь великий князь Рязанский Олег, пронский и муромский князья да Псков. Однако, как показал В.А. Кучкин, Рязань сохраняла союзнические отношения с Москвой11). Пробыв в осаде месяц, тверской князь прекратил сопротивление. Он признал себя «молодшим братом» Дмитрия Ивановича, заключил с ним мир, обязался помогать ему во всех его войнах и навсегда отказался от ярлыка на великое княжение. С подписанием тверского договора окончательно сформировалась общерусская коалиция князей под главенством Москвы.
Мир между тремя соперничавшими столицами — Москвой, Тверью и Рязанью, во-первых, служил гарантией прекращения в стране внутренних феодальных войн и, во-вторых, создавал возможность для решительной борьбы с Ордой и уничтожения ига. Один из главных пунктов договора Дмитрия Ивановича с Михаилом, гласил: «А пойдут на нас татарове или на тебе, битися нам и тобе с одиного всем противу их. Или мы пойдем на них, и тобе с нами с одиного поити на них»12). {44}
Договор 1375 г. предусматривал все возможные варианты дальнейшего развития отношений с татарами. Тверской князь обязался консультироваться с Дмитрием Ивановичем в случае мира с татарами, прекращения или возобновления даннических отношений. «А с татары, оже будет нам (Дмитрию Ивановичу. — Р.С.) мир, по думе. А будет нам дати выход, по думе же, а будет не дати, по думе же»13).
Попытка московского, рязанского и тверского князей объединить свои силы для борьбы против татар с самого начала натолкнулась на множество преград и помех. Эти помехи неизбежно возникали на почве векового господства порядков и традиций феодальной раздробленности. Русские княжества и земли были разобщены экономически и политически. Каждая земля имела своих святых и свою монету, свои меру и вес. Бесконечные и изнурительные междоусобицы были подлинным бичом для порабощенной врагами страны. Захватив жизнь многих поколений, усобицы посеяли обильные семена взаимной вражды среди населения и князей разных земель. Преодолеть все это наследие было не так-то просто.
Московская коалиция была типичной коалицией периода раздробленности. Она сложилась в итоге внутренней войны после того, как рязанский и тверской князья принуждены были признать военное превосходство Москвы. В декабре 1371 г. московский воевода Дмитрий Боброк Волынский выступил против рязанского князя Олега, разгромил его армию и согнал с Рязани, куда был посажен союзник Москвы князь Владимир Пронский. Олег вскоре вернул себе Рязань. А летом 1372 г. Дмитрий Иванович уже рассматривал Олега Рязанского и Владимира Пронского как союзных князей. Князья сообща подписали перемирие с литовским князем Ольгердом14). Точно так же и тверской князь примкнул к московской коалиции лишь после поражения.
В обстановке раздробленности союзные междукняжеские договоры возникали и рушились с невероятной легкостью. Незадолго до тверской войны боярское правительство Новгорода Великого по договору согласилось признать Михаила Тверского великим князем Владимирским, когда «вынесут тобе из Орды княжение великое»15). Но как только Дмитрий Иванович собрал против Твери огромное войско, Новгород порвал договор с Тверью и прислал войска на помощь москвичам и их союзникам.
В то время, как новгородские полки участвовали в осаде Твери, новгородская вольница — «ушкуйники» — собрались в Двинской земле и оттуда ворвались в московские владения. Они подвергли дикому погрому Кострому, один из самых населенных и процветавших городов московского княжества. Проплыв на судах вниз по Волге, ушкуйники разграбили и подожгли Нижний Новгород, также не имевший сил для обороны. Множество попавших в плен костромичей и нижегородцев было продано затем в рабство на ордынских рынках16). Описанный эпизод характеризует обстановку феодальной анархии тех лет.
Из всех пунктов постоянного сосредоточения монголо-татарских войск ближе всего к русским границам находился город Булгар. Когда Мамай утратил власть над Булгаром, нижегородские князья помогли ему восстановить там свои позиции. Правитель Орды прислал туда правителем {45} Махмата Солтана17). В городе появился ордынский гарнизон, на стенах крепости были установлены некие огневые орудия18).
Создав мощную антиордынскую коалицию, князь Дмитрий Иванович решил первый удар нанести по монголо-татарским силам в Булгаре.
На исходе зимы 1376 г. великий князь Дмитрий Иванович направил к Булгару воеводу Дмитрия Боброка с ратью19). По дороге к Боброку присоединились двое сыновей нижегородского князя со многими воинами. Судя по тому, что в походе не участвовали ни московский, ни нижегородский великие князья, ни их многочисленные союзники, наступление имело ограниченные цели. 16 марта Боброк разгромил «бусурман», вышедших навстречу ему из крепости. На поле боя осталось лежать 70 убитых. Со стен крепости «бусурмане» гром «пущаху, страшаще нашу рать». Ни о каких потерях от неведомого оружия летописец не упоминает.
Не надеясь отсидеться от русских в крепости, наместник Мамая Махмат Солтан и булгарский князь признали себя побежденными и выплатили дань: 2000 рублей двум великим князьям и 3000 рублей воеводам и их рати. В знак покорности город Булгар принял к себе «даругу» (сборщика дани) московского великого князя, а также русского таможенника для сбора пошлины в московскую казну20).
Практические результаты победоносного похода на Булгар были, однако, невелики. Наместник Мамая и находившиеся при нем монголо-татарские силы не были изгнаны из города. Поэтому зависимость Булгара от Москвы оказалась чисто номинальной. После отступления русской рати ничто не мешало татарам изгнать великокняжеского данщика. Наличие ордынского наместника в Булгаре благоприятствовало тому, что Мамай вскоре же развернул широкие наступательные действия против Нижегородского княжества.
Процесс феодальной раздробленности затронул в XIV в. не только Русь, но и Орду. Золотая Орда распалась на две половины, границей между которыми служила Волга. Восточная половина Орды, к которой принадлежала столица Сарай ал-Джедид, была ослаблена междоусобицами в наибольшей мере. Мамаю несколько раз удавалось захватить Сарай ал-Джедид, но примерно в 1374 г. он был изгнан оттуда правителем Хаджитархана Черкесом. В дальнейшем Сарай ал-Джедид в течение двух лет удерживал хан Тохтамыш. Ему пришлось отступить в Среднюю Азию, и тогда в 1377 г. старая столица Золотой Орды перешла в руки Арабшаха21). {46}
Мамаю удалось покончить с междоусобицами на территории Орды к западу от Волги. Он прочно удерживал под своей властью Крым, степи между Днепром и Волгой и Предкавказье. Мамай правил от имени подставных ханов, которых менял несколько раз22).
Появление русских данщиков в Булгаре привело к тому, что московская коалиция оказалась в состоянии войны разом с обеими половинами Золотой Орды.
Летом в Москве стало известно, что Арабшах из сарайской орды собрался в поход на Нижний Новгород. Встревоженный князь Дмитрий Иванович поспешил на выручку своему союзнику. Новых вестей про Арабшаха не поступило, и Дмитрий Иванович со своими главными боярами и московскими полками вернулся в Москву. Отряды из Владимира, Переяславля и Юрьева, а также из Ярославского и Муромского княжеств получили приказ следовать дальше и принять участие в обороне нижегородских границ. Великий князь нижегородский Дмитрий Константинович отрядил на границу младшего из своих трех сыновей. Летописец подчеркивал, что собравшаяся рать была «велика зело»23). Перечисление отрядов, участвовавших в походе, полностью опровергает это утверждение. Действительно, князь Дмитрий Иванович выступил из Москвы «в силе тяжьце», но его главные силы вернулись вместе с ним в столицу24).
Когда русская рать переправилась за реку Пьяну, воеводы получили известие, что Арабшах находится еще очень далеко, где-то у Волчьих Вод. Внимательно следя за передвижением татар в Заволжье, русские не позаботились послать свои «сторожи» в сторону мамаевой орды. Между тем к границам Нижегородского княжества с юго-запада подошел крупный отряд, посланный Мамаем. С помощью местных мордовских князей, подвластных Орде, татары скрытно прошли через лесные дебри в тыл к русским. На марше русские ратники никогда не одевали на себя тяжелые кольчуги и не несли мечей и копий. Оружие извлекали из повозок перед самым боем. Вследствие внезапности нападения ратники не успели вооружиться и потерпели полное поражение. Ордынцы разорили и сожгли Нижний Новгород, для жителей которого их появление было неожиданным.
С военной точки зрения поражение на Пьяне не имело большого значения. Войско, оставшееся на границе после ухода Дмитрия в Москву, было немногочисленным. Но неудача стала помехой на пути консолидации русских княжеств в рамках антитатарской коалиции. Нижегородское княжество подверглось нападению сразу с двух сторон. Войска Мамая разгромили Нижний Новгород, а Арабшах сразу вслед за тем разорил нижегородские поселения в Засурье25). Когда в 1378 г. Мамай послал крупные силы против московского князя, Нижний Новгород не смог оказать Москве никакой помощи. 24 июля 1378 г. Нижний был вторично захвачен и сожжен отрядом татар, прибывшим, скорее всего, из восточной половины Орды26).
Наступлением на Москву Мамай поручил руководить мурзе Бегичу. Бегич прошел далеко в глубь Рязанской земли и остановился на реке Воже, правом притоке Оки. Переяславль-Рязанский, Старая Рязань и Пронск остались у него в тылу. Татары, очевидно, стремились разъединить {47} силы Московского и Рязанского княжеств. Но полностью осуществить свой план им все же не удалось. Рязанцы своевременно предупредили московского князя о всех передвижениях Бегича. Дмитрий Иванович успел собрать войско, переправился за Оку и остановил татар на Воже. На помощь к нему прибыл князь Даниил Пронский с рязанцами27). Несколько дней Бегич стоял на Воже, не решаясь начать переправу на виду у русских. Наконец, Дмитрий Иванович прибегнул к хитрости. Он отвел вглубь большой полк, очистив берег. При этом два других полка его армии скрытно заняли позиции по сторонам от переправы. С одной стороны встал Тимофей Вельяминов с москвичами, с другой — Пронский с рязанцами. Как только татары «переехаша» реку, русские нанесли им удар с трех сторон. Князь Дмитрий Иванович сам возглавил атаку большого полка. Татары бросились в бегство. Войско Бегича понесло огромные потери. В числе убитых было пятеро ордынских мурз. Отсюда следует, что силы Бегича были довольно значительны. Ордынцы бежали с поля боя в полной панике. Они уходили от русских всю ночь28).
Следует подчеркнуть исключительно важный факт, до сих пор не получивший никакого отражения в литературе: победа на реке Воже была одержана прежде всего благодаря совместным действиям московских и рязанских войск. Становится понятным, почему Мамай сразу после этой битвы решил покарать рязанского князя. Осенью 1378 г. он сам возглавил нападение на Рязанщину. Набег был столь неожиданным, что Олег Рязанский не успел собрать войско и бежал за Оку, бросив свою столицу. Татары захватили и сожгли Переяславль-Рязанский, разорили всю округу и ушли в степи29).
Пограничные княжества — Нижегородское и Рязанское — деятельно участвовали в антитатарской коалиции на раннем этапе. Но они первыми подверглись удару со стороны татар и оказались обескровленными ко времени Куликовской битвы. Двухкратный разгром Нижнего Новгорода, подвергшегося нападению двух орд, и сожжение Рязани привели к тому, что нижегородский князь не осмелился послать свои войска против Мамая, а Олег Рязанский занял выжидательную позицию в надежде спасти свою землю от третьего (за одно десятилетие) погрома.
Сложившаяся к 1375—1378 гг. коалиция русских княжеств была обширной. Но московскому князю не удалось сохранить и упрочить ее к моменту решающего столкновения с Ордой. Не последнюю роль тут сыграла позиция Литвы. Готовясь к войне с Дмитрием Ивановичем, Мамай заручился поддержкой литовского князя Ягайлы. Внешнеполитическое положение Руси резко ухудшилось.
С этим не могли не считаться прежде всего те княжества и земли, которые непосредственно граничили с Литвой. {48}
Князь Дмитрий Иванович пытался бороться с парализующим влиянием литовской угрозы. Положение Ягайлы на троне в первые годы после смерти Ольгерда было достаточно трудным, и московский князь решил воспользоваться этим. Старший сын Ольгерда Андрей и его братья были недовольны тем, что отец завещал трон сыну от второго брака Ягайле. Вынужденный покинуть свою удельную столицу Полоцк, Андрей бежал в Псков, а оттуда в Москву.
Ольгердовичам принадлежало не менее десятка удельных княжеств в Литве, и Андрей Полоцкий рассчитывал на то, что ему удастся поднять против Ягайлы некоторые из них. Князь Дмитрий Иванович поддержал его планы, поскольку надеялся, что внутренние усобицы удержат Ягайлу от нападения на Русь. В исходе 1379 г. Андрей Полоцкий отправился в литовский поход. С ним шли Дмитрий Волынский с московской силой и князь Владимир Андреевич с удельными полками. Войска вступили в пределы Брянского княжества, числившегося владением Дмитрия Ольгердовича Брянского. (По некоторым предположениям, Ягайла лишил Дмитрия его столичного города Брянска30)). Андрей Полоцкий сумел договориться с братом Дмитрием, находившимся в небольшом удельном городке Трубчевске. Дмитрий Ольгердович приказал открыть ворота Трубчевска и вместе со своими удельными боярами перешел на службу к московскому князю. Надеясь привлечь в Москву и других недовольных Ягайлой литовских князей, Дмитрий Иванович отдал Дмитрию Брянскому город Переяславль «со всеми его пошлинами»31). Занятие Брянского княжества могло бы склонить смоленского великого князя к участию в московской коалиции. Но войска Дмитрия не пытались удержать Трубчевск ввиду того, что в тылу у них располагалась сильная крепость Брянск, остававшаяся в руках у Ягайлы. Великий князь Смоленский Святослав Иванович остался в стороне от войны с татарами и не прислал свои полки на поле Куликово.
Весьма своеобразно реагировало на угрозу войны с Литвой боярское правительство Новгорода Великого. Новгородцы не только не поддержали дипломатическими средствами выступление Москвы против Литвы, но и приняли у себя в Новгороде от Ягайлы его двоюродного брата Юрия Наримановича32). Это немедленно осложнило новгородско-московские отношения. В марте 1380 г. в Москву явился новгородский архиепископ во главе большого посольства. Размолвка была ликвидирована. Но в походе против Мамая войска Новгородской феодальной республики не участвовали.
Тверской князь Михаил многие годы ориентировался на союз с Литвой. Дядя Михаила литовский князь Ягайла лелеял планы войны с Москвой. Это подкрепляло замыслы тверского князя. «Молодший брат» Дмитрия Ивановича лишь ждал случая покончить с зависимостью от Москвы, навязавшей ему союзный договор силой. В итоге князь Михаил не выполнил обязательства о совместных оборонительных и наступательных действиях против Орды. Его полков не было на поле Куликовом.
На призыв Москвы откликнулись Ярославские, Ростовские и Белозерские князья. Перед Куликовской битвой Ярославское великое княжество оказалось поделенным между тремя братьями — Василием, Романом и Глебом Васильевичами. Они были двоюродными братьями {49} московского великого князя. Ярославские дружины привел в Москву либо великий князь Василий Васильевич, либо один из его братьев. Ростовские князья удержали в своих руках лишь половину своего стольного города Ростова, другая принадлежала Дмитрию Ивановичу. Андрей Федорович Ростовский владел небольшим уделом33). Но ему удалось занять ростовский престол с помощью Дмитрия Ивановича34). Он-то и привел ростовские дружины на Куликово поле.
Московские князья едва ли не со времен Ивана Калиты пользовались влиянием в Белозерском княжестве. Дмитрий Донской называл Белоозеро «куплей деда своего». Однако в дальнейшем местные князья вернули себе самостоятельность. Князь Федор Белозерский владел Белоозером вместе с младшим братом35). Он энергично поддержал Москву в войне с татарами.
Кроме названных князей в походе на Мамая участвовали московский удельный князь Владимир Андреевич, литовские князья Андрей и Дмитрий Ольгердовичи, союзные князья из обширного Новосильского княжества, стародубский князь, тверской удельный князь Василий Кашинский, смоленский удельный князь Иван и некоторые другие князья из числа тех, кто вместе с Дмитрием Ивановичем осаждал Тверь. Таким был состав княжеской коалиции, вынесшей на себе всю тяжесть борьбы с Ордой.
* * *
Уточнение состава московской коалиции позволяет перейти к вопросу о соотношении сил в войне между Русью и Ордой.Источники позднего происхождения содержат преувеличенные сведения о численности русских полков на Куликовом поле. Как значится в летописи, князь Дмитрий собрал своих воев «100 000 и сто, опроче князей русских и воевод местных, а всей силы было с полтораста тысущь или со двести тысущи»36). Согласно «Сказанию о Мамаевом побоище», погибло русской дружины «полтретьа ста тысящ и три тысящи»37). Совершенно очевидно, что авторы указанных источников не располагали точными данными. Летописец сначала называет 100 000, а затем увеличивает эту цифру до 150-200 тыс. А.А. Шахматов выразил удивление по поводу летописной цифры «100 тысяч и 100» и высказал предположение, что вместо 100 в источнике стояло первоначально 70 000 (вместо древне-русской цифры «р» стояло «о»)38).
Такое предположение едва ли можно признать удачным: летописец допустил бы явную несообразность, если бы сказал, что Дмитрий собрал своих воинов 170 тыс., а всего собралось 150 тыс. или 200 тыс. воинов. В устах летописца слова «сто тысяч и сто» были, скорее всего, образным оборотом.
Однако В.А. Кучкин принял предложенную А.А. Шахматовым цифру и привел ряд доводов для ее подтверждения. За несколько лет до Куликовской битвы, подчеркнул В.А. Кучкин, Кострома смогла выставить против новгородцев-ушкуйников «много боле пяти тысящь». {50} Москве и ее союзникам принадлежало примерно 30 таких городов. Следовательно, заключает В.А. Кучкин, эти города «могли выставить более 150 тыс. войска. И это не считая отрядов сельских феодалов. Поэтому цифра в 170 тыс. воинов Дмитрия не кажется завышенной»39).
Сведения о числе защитников Костромы летописец записал с чужих слов. Считать их достоверными не приходится. Среди городов, приславших ополчения в Москву, менее десятка были такими же населенными, как и Кострома. К числу их принадлежали Владимир, Суздаль, Ярославль, Ростов, Переяславль-Залесский, Можайск, Юрьев Польский. Прочие города — Коломна, Новосиль, Белоозеро, Боровск, Звенигород, Углич, Оболенск, Таруса, Одоев, Кашин, Серпухов и др. — были сравнительно небольшими.
Чтобы доказать реальность цифры в 170 тыс. воинов, В.А. Кучкин ссылается на то, что один лишь Великий Новгород смог собрать в 1472 г. 40-тысячное войско в войне с Москвой. Сведения московского летописца требуют критической оценки. Великокняжеский летописец был хорошо осведомлен насчет численности московской рати. Из его рассказа следует, что в момент решительного столкновения с Новгородской феодальной республикой Москва смогла бросить в наступление армию, не превышающую 10 тыс. человек. Чтобы прославить победу Ивана III, летописец стал утверждать, будто 10 тыс. москвичей разгромили более чем 50 тыс. новгородцев40). Не имея точных данных о численности противника, летописец, очевидно, дал завышенную цифру.
Первые полковые росписи с данными о личном составе армии (с точностью до человека) относятся к XVI в. В критические моменты Ливонской войны Россия выставляла полевую армию до 60-80 тыс. воинов41). Трудно предположить, чтобы одна треть или еще меньшая часть территории России (без Великого Новгорода, Твери, Смоленска, Рязани, Пскова, Нижнего Новгорода) могла выставить армию столь многочисленную, как все единое Русское государство, спустя два столетия.
Структура вооруженных сил всегда зависит от общественного строя. Развитие феодальных отношений на Руси определило постановку военного дела. Феодальное сословие составляло сравнительно немногочисленную привилегированную корпорацию, поголовно вооруженную и прочно связанную изнутри иерархической системой. Феодалам противостояло зависимое крестьянство, основная масса населения. В городах, проживала лишь очень небольшая часть населения. В критические моменты князья созывали ополчение горожан. Иногда в ополчение набирались и сельские жители. Но о поголовном вооружении крестьянского населения не было и речи.
Совсем иной была военная система в Орде. У кочевников с недостаточно развитыми феодальными отношениями все мужское население племени обязано было идти в поход, едва начиналась война. Именно по этой причине кочевые орды могли выставить в поле большие армии, нежели культурные земледельческие страны, имевшие более многочисленное население.
Золотая Орда представляла собой сложный конгломерат кочевых племен и народностей. Монгольские племена, приведенные на Волгу Батыем, по-прежнему составляли ядро ее военных сил. Но основным населением ордынских степей были половцы. Завоеватели сохранили власть над половцами, но приняли их язык и культуру. В качестве государственного {51} языка в Орде в конце XIV в. стал использоваться половецкий язык42).
Власть Орды распространялась на земли волжских булгар, буртасов (племена, родственные мордве и обитавшие на Волге к югу от Булгарии), северокавказские племена черкесов и ясов (осетин), генуэзские колонии в Крыму, населенные «фрягами» (итальянцами). По случаю «великого мора» середины XIV в. русский летописец следующим образом описал многоязычное население Орды: «И бысть мор на люди велик и на бесермены и на татары и на ормены и на обезы и на жиды и на фрясы и на черкасы и прочаа человеки…»43).
Мамай потратил много времени на подготовку войны с Москвой. Поражение на Воже побудило его собрать для нового наступления на Русь все наличные силы. По свидетельству ранней русской летописи, Мамай собрал для похода «всю землю половечьскую и татарьскую и рати понаимовав фрязы и черкасы и ясы»44). Мамай удерживал под своим контролем Предкавказье, поэтому известие о наборе отрядов из черкес и осетин заслуживает доверия. Имеются известия о том, что генуэзские колонии в Крыму находились во враждебных отношениях с Мамаем ко времени его похода на Русь45). По предположению В.А. Кучкина, дело ограничилось тем, что Мамай нанял отряд венецианцев в Тане (Азове)46).
Поздняя летописная повесть XV в. осложнила рассказ о сборе мамаевой рати рядом вставок. Повесть сообщала, что Мамай двинулся в поход «с всею силою татарьскою и половецкою, и еще к тому рати понаймовав бесермены, и армены и фрязи, черкасы и ясы и буртасы»47). Поволжские города находились под властью Тохтамыша, и потому их жители, которых русские летописи нередко именовали «бесерменами», не могли участвовать в войне с Москвой. Исключение составляли лишь «бесермены» из Булгар. Наместник Мамая оставался там по крайней мере до 1376—1377 гг. Родственные буртасам мордовские племена в те же годы участвовали в войне с русскими на стороне Мамая. Если верно, что Мамай сохранил влияние в Булгаре до 1380 г., то это объясняет присутствие в его армии отряда булгарских «бесермен» и буртасов-мордвы. Факты не подтверждают гипотезы насчет вербовки воинов в далекой Армении48). Речь шла, скорее, об участии в походе воинов из состава армянской общины в Булгаре.
Войско Мамая было, по-видимому, более однородным в своей основной массе, чем принято думать. Удельный вес вспомогательных наемных отрядов в нем был невелик.
Нет никаких даже приблизительных данных о численности мамаевой рати49). Когда Тохтамыш изгнал Мамая и объединил Орду, он послал {52} на Тебриз 9 туменов или 90 тыс. воинов. Отметив этот факт, В.А. Кучкин заключил, что у Мамая в подвластной ему половине Орды было около 40-60 тыс. воинов50). Надо иметь в виду, однако, что для похода на Тебриз хану Тохтамышу незачем было собирать всю ордынскую силу. Незадолго до похода ордынцев правитель Тебриза был разгромлен Тимуром. Наступление Тохтамыша имело ограниченные цели. Обманом захватив Тебриз и разграбив город, Тохтамыш вернулся в Орду51). Совершенно иная ситуация возникла после вторжения Тимура во владения Тохтамыша. Среднеазиатский завоеватель привел с собой 200 тыс. воинов. Сведения о численности своей армии он велел высечь на скале в дни первого похода против Орды. Тохтамыш понимал, какая опасность ему угрожает, и собрал военные силы со всех подвластных ему земель. Когда противники построились для битвы, ордынская армия, как свидетельствовали современники, «на обоих флангах несколькими туменами превышало войско тимуровской стороны»52). Пять лет вел Тохтамыш упорную борьбу с Тимуром. По-видимому, силы их были примерно равны.
Мамай владел половиной Орды, а следовательно, его силы едва ли превышали 80-90 тыс. человек. Можно сослаться еще и на такой факт. В XVI в. Крымское ханство — осколок прежней Орды — имело до 40-60 тыс. всадников53).
Русь могла бы послать против Мамая весьма крупные силы, если бы Москве удалось сохранить и расширить антиордынскую коалицию и на ее стороне выступили бы Нижегородские, Рязанские и Смоленские княжества, Новгородская и Псковская земли. Но этого не произошло.
М.Н. Тихомиров предполагал, что у Мамая было, возможно, до 100-150 тыс. воинов и что русская армия имела такую же численность. Его мнение разделял Л.В. Черепнин54). В.А. Кучкин считает, что московскому великому князю удалось собрать до 170 тыс. войска, но лишь часть из них участвовала в битве, так что на поле боя русские имели примерно ту же численность, что и ордынцы55). {53}
Тезис о примерном равновесии сил мамаевой Орды и Руси кажется сомнительным. В конце XIV в. Золотая Орда еще не подверглась многократному дроблению, а потому она могла выставить более многочисленное войско, нежели раздробленная на десятки княжеств и земель Русь. По самым осторожным подсчетам, у Мамая было по крайней мере в полтора раза больше воинов, чем у князя Дмитрия.
Долговременные факторы, которые позволяли монголо-татарам разгромить Русь и установить свое господство над ней в XIII в., как видно, не исчерпали себя и в следующем столетии. В XIV в. соотношение сил оставалось неблагоприятным для Руси. Этим и объясняется тот парадоксальный факт, что ордынское иго продержалось еще 100 лет после сокрушительного разгрома Орды на Куликовом поле.
* * *
Считается, что Куликовская битва произошла на правом берегу Непрядвы. Это мнение ныне оспорено В.А. Кучкиным. Заново проанализировав исторические, географические и топонимические данные, В.А. Кучкин пришел к выводу, что столкновение основных сил имело место на левом берегу Непрядвы. Если признать подобное предположение справедливым, придется полностью пересмотреть привычные представления о ходе сражения. Обратимся к аргументам В.А. Кучкина.В книге Большому Чертежу начала XVII в., как отметил В.А. Кучкин, встречаются записи о «Куликовом поле», подобные следующей: «река Солова и река Плава вытекли с верху реки Мечи ис Куликова поля». Из пояснений к чертежу следовало, что на Куликовом поле располагались также и истоки рек Упы, Исты и Снежети. Отсюда В.А. Кучкин вполне основательно заключил, что Куликово поле — «это громадная территория водораздела Дона и Оки. В широтном отношении она лежала не только южнее Непрядвы (исток Плавы), но и севернее ее (исток Соловы)»56).
В неопубликованных писцовых и межевых книгах 1627—1630 гг. В.А. Кучкину удалось разыскать и более конкретные указания на «межу Куликову полю», которая шла «вниз Большим Буицом до реки до Непрядвы». Поскольку река Буйца является левым притоком Непрядвы, это позволило В.А. Кучкину сделать вывод, что Куликово поле располагалось на левобережье Непрядвы. В XIX в. название «Куликово поле» употреблялось применительно к местности на правом берегу Непрядвы, где находилось село Куликовка на Дону, сельцо Куликово в самой середине поля, овраг Куликовский на правой стороне Непрядвы… Но эти топонимические данные В.А. Кучкин отверг как поздние. Ввиду отсутствия ранних свидетельств о том, что Куликово поле простиралось и по правому берегу Непрядвы, можно было бы констатировать, пишет В.А. Кучкин, что для битвы Дмитрий выбрал место к северу от Непрядвы.
С ходом рассуждений В.А. Кучкина трудно согласиться. Прежде всего следует уточнить, где проходила «межа Куликову полю» и в каком смысле употребляли это наименование писцы начала XVII в. «Межа Куликову полю епифанцев розных помещиков и порозжих земель, з диким полем пустоши — пустоши Буицы от дву колодезей, что… устьем впали в реку в Непрядву и вверх рекою Непрядвою с польские стороны (со стороны поля, т.е. на правобережье Непрядвы. — Р.С.)… и {54} от первой признаки и от дву колодезей по польскую сторону и через реку Непрядву… по старым граней по речке вниз по обеим Буицом…»57). Приведенный текст позволяет отвести аргумент, согласно которому «межа Куликову полю» проходила исключительно по левому берегу Непрядвы. Как видно, она простиралась также и на правый берег реки. Это полностью согласуется с прочим топонимическим материалом (расположение села Куликовка, сельца Куликово, оврага Куликовского к югу от Непрядвы).
Писцам начала XVII в. незачем было определять границы исторического Куликова поля. Перед ними стояла вполне конкретная задача: отмежевать владения епифанских помещиков, посаженных большим гнездом на северной окраине Куликова поля. Это были поместные пустоши, по большей части заброшенные их владельцами. «В Себинском же стану на Куликове поле порозжие земли, что бывали в поместьях. Гавриловское поместье Вавилова жеребей пустошь Дикого поля на речке на Непрядве и на речке на Буйце…»58). Наименование «пустошь Дикого поля» писцы заменяли иногда эквивалентным понятием. «За епифанцом за Фирсом за Федоровым сыном Дехтерева в поместье жеребий пустоши Куликова поля на речке на Непрядве и на речке на Буйце…»59) Трое епифанцев братья Агеевы представили писцам ввозную грамоту, выданную им в Москве в 1614 г. Грамота закрепляла за ними «жеребей пуст Буйцы, Куликово поле тож, на речке на Непрядве…»60) Итак, писцы начала XVII в. употребляли название «Куликово поле» и в узком значении (второе название пустоши Буйцы, владения епифанцев на Куликове поле), и в более широком смысле, заменяя наименование «Куликово поле» названием «Дикое поле». Общеизвестно, что в XVI— XVII вв. «Диким полем» называли ордынские степи, примыкавшие с юга к русской границе. Понятие «Куликово поле», по-видимому, употреблялось в XIV в. в аналогичном смысле. Это согласуется с топонимическими данными Книги Большому Чертежу. «А река Упа вытекла ис Куликова поля по Муравскому шляху», «а река Солова и река Плова вытекла с верху реки Мечи ис Куликова поля от Муравского шляху»61). Притоки Оки, вытекавшие из Куликова поля, сами оставались за пределами этого поля. Находившиеся на названных притоках Оки русские поселения принадлежали к составу Новосильского княжества на западе и Рязанского княжества на севере. Куликово поле имело своей границей на западе Муравский шлях, а на востоке Дон. За Доном лежали владения Рязанского княжества. Такой была примерная конфигурация Куликова поля, острым клином врезавшегося в русские владения южнее Оки.
Наименование «Куликово поле» обычно связывали со степным куликом, будто бы обитавшим на поросшем степной травой поле, примыкающем с юга к Непрядве. Однако Д.С. Лихачев предложил иное истолкование. Он связал название места сражения со словом «кулига» или «кулички», обозначавшим отдаленное место62). Новый топонимический материал блестяще подтверждает интерпретацию Д.С. Лихачева.
В народном говоре слово «кулига» или «кулички» широко использовалось с давних времен. В Москве этим именем (Кулички) издавна {55} называли район, располагавшийся за Китай-городом. В одной из летописей значилось, что русские «придоша за Дон в дальняя (!) части земли», «перешедшу за Дон в поле чисто, в Мамаеву землю, на усть Непрядвы»63). Автор поэтического произведения «Задонщины», как видно, употребил просторечие, когда назвал «дальнее» поле Куликовым; полем. «Тогда же, — записал он, — не тури возрыкают на поле Куликова на речке Непрядне»64). Замечательно, что местный тульский говор сохранил древнее произношение с ударением на втором, а не на третьем слоге: Кули́ково (Кули́гово), а не Кулико̀во поле.
В XIV в. все южные притоки Оки были заняты русскими поселениями. Под защитой густого Приокского леса русский люд чувствовал себя в безопасности от татар. Дальше на юг простиралась ордынская степь, прозванная «далеким полем». К XVI в. это наименование уступило место новому. Ордынскую степь стали именовать не «далеким», а «диким полем»65). Имя «Куликово поле» к началу XVII в. сохранила лишь та часть бывших татарских владений, которая ближе всего подходила к Оке в районе Непрядвы.
Опираясь на свидетельства летописей и сказаний, В.А. Кучкин попытался доказать, что Куликовское сражение развернулось на левом берегу реки Непрядвы и «лишь в заключительной стадии перешло на ее правый берег»66).
Один из списков «Задонщины» содержит строки: «И нукнув кн[я]зь Володимерь Андреевич с правые руки на поганаго Мамая с своим кн[я]зьм Волынским 70-ю тыс[я]щами…»67). Сами по себе приведенные строки отнюдь не доказывают того, что битва произошла на левом берегу Непрядвы. Но они разрушают привычное представление о том, что полк Владимира Андреевича и Боброка стоял за левым флангом русской армии и атаковал татар слева, а не справа. Возникает вопрос: можно ли доверять этому свидетельству? Проведенный текстологами анализ не оставляет сомнений в том, что слова «с правые руки» и далее являются поздней вставкой в текст «Задонщины»68). Начальный текст выглядел следующим образом: «И нюкнув князь великий Владимер Андреевич гораздо и скакаше во полцех поганых…»69). Можно указать и на источник, из которого поздний редактор почерпнул сведения об атаке Владимира Андреевича «с правые руки», т.е. с полком правой руки. В «Сказании о Мамаевом побоище» упоминается, что при выступлении из Коломны Дмитрий Иванович «правую руку уряди себе брата своего князя Владимера»70). Поздняя вставка в тексте «Задонщины» {56} лишена достоверности, а следовательно, не может быть принята как доказательство чего бы то ни было.
Обратимся к другому аргументу В.А. Кучкина. В «Сказании о Мамаевом побоище» автор описывает движение татар навстречу русским следующим образом: «Многи же плъкы поганых бредут оба пол: от великиа силы несть бо им места, где разступитися»71). В приведенных словах В.А. Кучкин увидел доказательство того, что татары наступали «оба пол», т.е. по обе стороны реки Непрядвы72). Приведенный текст допускает, однако, и более простое толкование. Татары шли «оба пол» — по обе стороны поля.
В.А. Кучкин выделил в «Сказании» слова о том, что трупы ордынцев лежали «оба пол реки Непрядвы». Однако эти слова также являются поздней вставкой. В тексте более ранней редакции «Сказания» имеется ссылка на то, что русским помогли святые73). В тексте поздней редакции указание на святых превратилось в целый рассказ: «И обретоша трупие мертво оба пол реки Непрядвы, идеже место непроходимо бысть полком руским. Сии же побиты суть от святых мученик Бориса и Глеба»74). Итак, редактор «Сказания» подчеркивал, что русских воинов не было на левом берегу Непрядвы, а появившихся там татар побили святые. Фантастичность подобных сведений очевидна.
Свой главный аргумент В.А. Кучкин видит в древнейшем летописном рассказе о том, что русские многих воинов Мамая перебили, «а друзии в реце истопоша. И гнаша их до рекы до Мечи»75). «Безымянная река, в которой гибли ордынцы, — пишет В.А. Кучкин, — это несомненно Непрядва»76). Столь решительный вывод едва ли оправдан. Приведенные В.А. Кучкиным слова следует проанализировать в контексте летописного рассказа. Автор начинает повествование словами, что сам бог «невидимою силою» устрашил татар, из-за чего они «побегоша» и одни пали от оружия, а другие потонули в реке. Свою фразу летописец заканчивает конкретизацией: «и гнаша их до рекы до Мечи, и тамо множество их избиша, а друзие погрязоша в воде и потопоша». Летописец допускал в своем рассказе повтор (дважды упомянул об избиении и потоплении татар), но из этого повтора не следует, что татары тонули в двух разных реках. В тексте упомянута только одна река Меча.
Анализ источников не подтверждает мнение о том, что привычное представление о месте знаменитой битвы следует пересмотреть. Сражение произошло на правом берегу Непрядвы близ ее устья.
* * *
Наибольшее количество сведений о Куликовской битве заключено в знаменитом «Сказании о Мамаевом побоище». Одни исследователи датируют памятник концом XIV в., другие — первой половиной XVI в.77) В новейшей литературе В.А. Кучкин привел доказательства того, что «Сказание» было написано примерно в 80-е годы XV в., т.е. через сто с лишним лет после Мамаева побоища78). {57}Вопрос о происхождении и времени составления «Сказания», а также соотношении этого источника с «Задонщиной» и другими памятниками Куликовского цикла весьма сложен. В свое время А.А. Шахматов высказал предположение, что в основе «Сказания» и «Задонщины» лежал общий источник — гипотетическое «Слово о Мамаевом побоище», составленное в конце XIV в.79) «Слово», по мнению А.А. Шахматова, было гораздо ближе к «Сказанию», чем к «Задонщине», ибо на нем основывалась большая часть «Сказания». Осторожно поддержав гипотезу А.А. Шахматова, Л.А. Дмитриев сделал интересное наблюдение относительно источников «Сказания» в целом. «У нас есть основания утверждать, — пишет Л.А. Дмитриев, — что в большинстве подробностей и деталей «Сказания» исторического характера, не имеющих соответствий в пространной летописной повести, перед нами не поздние домыслы, а отражение фактов, незафиксированных другими источниками»80). Вопрос об источниках «Сказания», таким образом, заслуживает особого внимания.
А.А. Шахматов полагал, что авторами памятника, лежавшего в основе «Сказания», а также «Задонщины», были люди, связанные с удельным князем Владимиром Андреевичем, близкими к его двору литовскими князьями Ольгердовичами и Дмитрием Волынским81). «Задонщина» и «Сказание» в самом деле выделяют роль удельного князя в битве. Но тенденция, подмеченная А.А. Шахматовым, все же имеет не одинаковый характер в двух названных памятниках.
Похвала в честь Дмитрия Донского и его брата Владимира Андреевича на страницах «Задонщины» была близка и понятна современникам. Перед лицом грозного врага великий и удельный князья явили пример подлинного «одиначества» и братства. Близкие родственники Владимира Андреевича Ольгердовичи были подстать им. Книжники как бы ставили их в пример всем остальным князьям, разрывавшим Русскую землю на части и враждовавшим даже в момент неприятельского вторжения. В идеальном изображении двух московских князей заключен был горячий призыв к единению всех русских князей.
В «Сказании о Мамаевом побоище» обрисованная тенденция приобрела искаженный характер. Фигура удельного князя все больше стала заслонять фигуру великого князя Дмитрия Ивановича, и подле двух героев битвы возник третий — Сергий Радонежский.
Московская летописная повесть сообщала, что Дмитрий Иванович перед выступлением из Москвы принял благословение у епископа Герасима. Известие это не вызывает сомнения. Коломенский епископ Герасим был высшим иерархом в Москве, поскольку митрополит Киприан, не признанный Дмитрием Донским, находился в Киеве. Та же летописная повесть кратко упоминала, что на подходе к Дону великий князь получил грамоту от Сергия с призывом довести борьбу с татарами до конца 82).
«Житие Сергия Радонежского» сообщает, что Сергий занял весьма осторожную позицию, когда великий князь Дмитрий Иванович испросил {58} его совета насчет близкой войны с Мамаем83). Сергий советовал князю выступить против татар «с правдою и покорением, якож пошлина твоа држит покорятися ордынскому царю должно». Посоветовав Дмитрию Ивановичу искать пути к миру с Ордой «по старине», Сергий затем предсказал ему полную победу в случае, если татары отвергнут его мирные предложения84). После свидания «слышно быс вскоре: се Мамай грядет с татары…». Из приведенных слов можно заключить, что Дмитрий посетил Троицкий монастырь еще до того, как Мамай показался у русских границ.
В «Сказании о Мамаевом побоище» предание о посещении великим князем Троицы приобрело новый вид. Составители «Сказания» утверждали, будто Дмитрий Иванович получил благословение на войну с Мамаем не от Герасима в Москве, а от Сергия в Троице, куда он выехал, едва узнал о походе на Русь Мамая. Вместе с Дмитрием к Сергию якобы ездили Владимир Андреевич и «вси князи русские». В «Сказании» нет и намека на осторожные советы Сергия, известные из «Жития». Игумен сразу сказал Дмитрию: «Поиди, господине, на поганыа половцы…» и тут же тайно предсказал ему победу. Кроме того, вместо себя Сергий послал с Донским двух своих иноков — «Пересвета Александра и брата его Андрея Ослабу». Иноки получили «в тленных место оружие нетленное оружие — крест Христов нашыт на скымах»85).
Авторы «Сказания» явно старались приписать Сергию роль истинного вдохновителя битвы с Мамаем. Выявление основной тенденции позволяет предположительно указать место возникновения «Сказания», или памятника, положенного в его основу.
«Сказание» было составлено, скорее всего, в стенах Троице-Сергиева монастыря в среде учеников и постриженников Сергия. Если такое предположение справедливо, то тогда становится понятным, почему «Сказание» восхваляло разом и Сергия и удельного князя Владимира Андреевича. Троицкий монастырь располагался в Радонеже на земле, принадлежавшей семье Владимира Андреевича, и эта семья сделала очень много для обогащения удельного монастыря.
Первым опытом летописной работы троицких монахов, как показал А.Н. Насонов, явился семейный летописец князя Владимира Андреевича. В этом летописце подчеркивалась любовь удельного князя к Сергию и заметно было желание прославить Троицкую обитель86). {59}
Предположение о том, что «Сказание» было составлено в стенах Троице-Сергиева монастыря, нуждается во всесторонней проверке. Существенное значение в этом плане имеет упоминание в тексте памятника имени братьев бояр Всеволожских. По «Сказанию», Дмитрий Донской уже в Коломне вверил передовой полк Дмитрию Всеволодовичу и его брату87). Описание битвы в «Сказании» начиналось словами: «Уже, бо, братие, в то время плъкы ведут: передовой полк ведет князь Дмитрий Всеволодович, да брат его князь Владимир Всеволодович…»88)
Дмитрий Всеволодович никогда не носил княжеского титула и занимал сравнительно скромное положение при дворе Дмитрия Донского89). Во всяком случае он не принадлежал к числу лучших боевых воевод и главнейших бояр, имена которых фигурируют в летописях и великокняжеских духовных грамотах. Всеволодовичи стали играть выдающуюся роль уже после смерти Дмитрия Донского. Сын Дмитрия Всеволодовича Иван фактически стал правителем государства при малолетнем Василии II. Боярин выдал одну дочь за тверского князя Юрия, а другую пытался выдать за Василия II.
У книжников из Радонежа были особые причины к тому, чтобы похвалить Всеволожских. Одна из дочерей боярина Ивана Дмитриевича стала женой князей Андрея Радонежского, сына Владимира Андреевича. Удельный князь стал для монахов подлинным благодетелем. Как значилось в монастырской кормовой книге, «дал князь Андрей село Княжо под монастырем, да село Офонасьево, да село Клемянтьево, а на их же земле монастырь стоит…»90) В обители был учрежден «большой корм» по родителям чудотворца Сергия и по князе Андрее со всем его родом, включая отца князя Владимира и бабку княгиню Марию. Боярин Иван Дмитриевич Всеволодович пожертвовал Троице-Сергиеву монастырю две соляных варницы, приносивших большой доход.. В 1426 г. князь Андрей Радонежский умер, вследствие чего его тесть Иван Всеволожский стал естественным опекуном удельной семьи и ее владений в Радонеже91). Таким образом, удельный монастырь получил в лице боярина нового патрона.
Книжники Троице-Сергиева монастыря сочинили легенду о княжеском титуле Всеволодовичей и их выдающейся роли в Куликовской битве, как видно, в первой трети XV в. в момент наивысших успехов правителя Ивана Дмитриевича92). В 1433 г. боярин затеял смуту, за что был ослеплен. Вскоре же он сгинул в опале, а род его выбыл из боярской среды и пресекся.
Самое существенное значение для определения времени и места составления «Сказания» имеет прямая ссылка автора на источники информации, которыми он пользовался: «Се же слышахом от вернаго самовидца, иже бе от полъку Владимера Андреевича…»93) Одна небольшая, {60} но характерная деталь подкрепляет свидетельство книжника о его беседах с воином из удельного полка. В «Сказании» обозначены имена одного-двух, очень редко трех воевод из состава «великих» полков Дмитрия Донского, зато названы имена пяти воевод сравнительно небольшого полка Владимира Андреевича94).
Приведенные факты позволяют предположить, что источник, из которого составитель «Сказания» почерпнул основные сведения о битве, возник в удельном Троице-Сергиеве монастыре не позднее 20–30-х годов XV в., когда еще живы были некоторые участники Куликовской битвы, а фактический правитель государства Всеволожский оставался опекуном Радонежского удела и расположенного на его территории монастыря95).
Со временем сочинение о Куликовской битве подверглось переработке и стало одним из самых популярных на Руси литературных сочинений. Переписчики и редакторы дополнили его всевозможными подробностями, дали новое литературное обрамление.
Поздние датирующие признаки, выделенные в тексте «Сказания» В.А. Кучкиным, относятся к слою, возникшему едва ли не в процессе литературной обработки памятника. Во вводной части «Сказания» отмечено, что Батый при взятии Владимира разграбил «вселенскую церков». Владимирскую церковь, отметил В.А. Кучкин, могли назвать «вселенской», когда пало значение действительно «вселенской» св. Софии в Константинополе, захваченном турками в 1453 г.96) Очевидно упоминание о Батые не имело непосредственного отношения к основной теме «Сказания».
В самом начале «Сказания» автор, описывая выступление русских войск против Мамая, обронил замечание, что сам митрополит Киприан кропил святой водой воинов в Константиноеленских воротах Кремля. Эти ворота, как установил В.А. Кучкин, получили свое название между 1476 и 1490 гг.97) В тексте «Сказания» описанный эпизод служит своего рода литературным украшением, имеющим лишь косвенное отношение к основной теме битвы. Этот эпизод недостоверен от начала и до конца. Во время Куликовской битвы Киприан находился в Киеве. Дмитрий Донской отказывался в то время признать его митрополитом. Все это было хорошо известно современникам и летописцам. Изображение Киприана в качестве наставника Дмитрия, появление в тексте «Сказания» речей, которыми якобы обменялись эти лица перед выступлением армии в поход, очевидно, связаны с поздним литературным сочинительством.
На страницах «Задонщины» можно прочесть плач «жон болярских» по убитым мужьям98). В «Сказании» плач боярынь заменен описанием {61} скорби и плача великой княгини Евдокии с ее «снохою, княгинею Володимеровой Марией»99). Поздний писатель допустил грубейшую ошибку: жену Владимира Андреевича звали Еленой и по отношению к жене Дмитрия Ивановича она никак не могла быть снохой. Удельные книжники, прославлявшие подвиги Владимира Андреевича в битве с татарами, никогда не допустили бы подобного промаха. Отсюда можно сделать вывод, что свою окончательную литературную форму «Сказание» получило вне круга лиц, связанных с уделом и удельной традицией.
В «Сказании» противником Дмитрия Донского и союзником Мамая назван не Ягайла, а Ольгерд. Это подтверждает сделанный выше вывод. Жена Владимира Андреевича была дочерью Ольгерда. «Сказание» прославляло подвиги двух ее братьев — князей Ольгердовичей на Куликовом поле. Поэтому зачисление умершего ко времени битвы Ольгерда в лагерь союзников Мамая необъяснимо. Видимо, это поздняя литературная ошибка100). Можно полагать, что именно на стадии поздней литературной обработки в конце XV в. в текст «Сказания» попало много недостоверных подробностей.
Представляется, что в основе своей «Сказание о Мамаевом побоище» было составлено в Троице-Сергиевом монастыре в первой трети XV в., свое же окончательное литературное оформление получило много позже.
* * *
Среди источников Куликовского цикла особое место занимает синодик. Дмитрий Донской отдал дань погибшим и велел их поминать вскоре после возвращения с поля битвы. Так появилось поминание «князю Федору Белозерскому и сыну его Ивану… и в той же брани избиенным Симеону Михайловичу, Никуле Васильевичу, Тимофею Васильевичу, Андрею Ивановичу Серкизову, Михаилу Ивановичу и другому Михаилу Ивановичу, Льву Ивановичу, Семену Мелику…»101) Фактически синодик является самым ранним памятником истории Куликовской битвы. Он непосредственно отразил происшедшее. Этот источник лишен какой бы то ни было тенденциозности. В синодике записаны имена двух союзных князей, восьми московских бояр и воевод. Все они принадлежали к командному составу русской армии. Последним в списке записан командир сторожевого разъезда. {62}Синодик может служить своего рода оселком для проверки достоверности всех остальных памятников цикла. Самая ранняя из летописей — Троицкая (известна по Симеоновской летописи и Рогожскому летописцу) — воспроизводит список синодика в точности, с единственным дополнением. Принадлежащий к церковным кругам летописец записал в конце списка имя Александра Пересвета, не указав при этом на его принадлежность к духовному сословию102). Чем позднее летопись, тем подробнее списки убитых на Куликовом поле. Но все дополнения в них носят недостоверный характер. Как выяснено в литературе, авторы пространной Летописной повести середины XV в. включили в перечень погибших Дмитрия Минина (убит в 1368 г.), Дмитрия Монастырева (убит в 1378 г.), князя Федора Тарусского (убит в 1437 г.)103). В Никоновской летописи XVI в. включены имена Андрея Шубина и Тараса Шатнева, отождествить которых с реальными историческими лицами невозможно104).
Синодик может быть использован для проверки так называемых разрядных записей о походе русских полков против Мамая. «Сказание» приводит по крайней мере два полковых разряда: один был составлен будто бы при выступлении армии из Коломны, а другой — непосредственно на поле битвы. Характерный штрих: в обоих разрядах совпадают и остаются неизменными только имена воевод передового полка бояр «князей» Дмитрия и Владимира Всеволожских. В этом, очевидно, сказывалось особое отношение авторов к названным боярам. В остальных случаях два разряда «Сказания» расходятся между собой. Так, по коломенскому разряду, в полк правой руки были назначены князь Владимир Андреевич и князья Ярославские. На поле битвы в том же полку числился только Микула Васильевич Вельяминов с коломничами. Главным воеводой полка левой руки в коломенском разряде назван князь Глеб Брянский (князь с таким именем был убит в 1340 г.), в куликовском разряде — Тимофей Волуевич с костромичами. В коломенском разряде Тимофей Волуевич фигурировал как воевода владимирский и юрьевский, а воеводой с костромичами назван Иван Квашня Родионович105). Примечательно, что союзные князья (Ярославские и Белозерские) названы в обоих разрядах без имени и отчества. Отмеченные моменты свидетельствуют, что разрядные записи по тексту «Сказания» были составлены, по-видимому, в позднее время и обладали невысокой степенью достоверности.
В русских разрядных книгах счет разрядам велся с 1375 г., но, как показал В.И. Буганов, составители книг целиком заимствовали ранние сведения о назначениях воевод из летописей XV в. «Следов разрядных росписей, — пишет В.И. Буганов, — летописи почти не сохранили, исключение, возможно, представляет «уряд» полков перед Куликовской битвой»106). Упомянутый В.И. Бугановым разряд Куликовской битвы сохранился в составе Новгородского летописного свода 1539 г. по списку Дубровского107). Неизвестно, в самом ли деле поздний летописец {63} имел под руками какую-то запись раннего происхождения. Двое князей названы в разряде по списку Дубровского по отчеству, но без имени. На этом основании М.Н. Тихомиров заключил, что принадлежность разряда времени Дмитрия Донского очень сомнительна108). Возможно, что поздний летописец сконструировал разряд Куликовской битвы с помощью данных, почерпнутых им из летописей и других источников. В разряде назван лишь один воевода — Федор Грунка, имя которого не упомянуто ни в одном другом источнике. Однако Грунку не удается отождествить с каким-нибудь реальным историческим лицом. В основном разряд повторяет имена, фигурирующие либо в летописном списке похода Дмитрия Ивановича на Тверь (12 воевод), либо в синодике (4 воеводы). Если летописец составил разряд в позднее время, то следует признать, что сделал он это искусно, со знанием московской разрядной практики и древней истории московских боярских родов. Из разряда следует, что наибольшие потери в битве понесли передовой и сторожевой полки, что вполне правдоподобно. Примечательно, что составитель разряда по списку Дубровского избежал явных промахов, которыми изобилует «Сказание». Он вообще не называет «князей» Всеволожских в числе полковых воевод Куликовской битвы. В его разряде воеводами передового полка числились литовские князья Андрей и Дмитрий Ольгердовичи и другие лица109).
При сопоставлении разряда по списку Дубровского с синодиком, однако, возникает целый ряд недоуменных вопросов. По синодику, старшим из погибших в битве московских воевод был боярин Семен Михайлович, записанный первым в поминальном списке. С гибелью боярина его род пресекся, а сам он был забыт. Как видно, по этой причине имя Семена Михайловича не названо ни в разряде по списку Дубровского, ни в других разрядах.
Одним из лучших московских воевод был Тимофей Васильевич Вельяминов. В битве на Воже он выступил в качестве одного из главных помощников Дмитрия Ивановича. Имеются сведения, что этот «великий воевода» со своими воинами догнал русские полки на Оке и вместе с ними отправился на Дон против Мамая110). В разрядах Куликовской битвы его имя также не названо.
Если верить разряду по списку Дубровского, русские полки и дружины возглавляли 7 московских бояр и 13 союзных князей. Достаточно сопоставить эти сведения с данными синодика, чтобы усомниться в их надежности. Сеча на Куликовом поле была неслыханно кровавой. Полки и дружины понесли огромные потери. Почему же из семи бояр и воевод в битве погибло пять, а из тринадцати князей — только один? Не объясняется ли это тем, что в Куликовской битве участвовало меньше союзных князей, чем то показано в разряде полков по списку Дубровского? Может быть при составлении этого разряда книжник слишком широко использовал летописный описок князей, участвовавших в походе на Тверь в 1375 г.? {64}
Проведенный анализ позволяет заключить, что ранние и достоверные записи о разряде полков на Куликовом поле не сохранились до наших дней. Однако это не значит, что заключенные в источниках сведения о назначениях в полки и действиях отдельных воевод начисто лишены достоверности. Исследователь не имеет в своем распоряжении полного разряда. Но памятники, основанные на воспоминаниях очевидцев, неизбежно должны были отразить в себе те или иные сведения разрядного характера. Особый интерес представляют данные о назначении воеводы Боброка Волынского и князя Владимира Андреевича в засадный полк. Эти данные имеются и в «Сказании» и в разряде по списку Дубровского.
* * *
Кто из русских воевод сыграл наиболее выдающуюся роль в войне с Ордой? Чтобы ответить на этот вопрос, надо прежде всего очертить тот круг лиц, который вместе с Дмитрием Донским возглавил сопротивление татарам и привел страну к победе на Куликовом поле. Судя по летописям и сказаниям, к этому кругу принадлежали князь Владимир Андреевич, бояре Дмитрий Михайлович Боброк Волынский, Тимофей и Микула Вельяминовы, Иван Родионович Квашня, Тимофей Волуй и Семен Окатьевичи, Иван Воронцов, Федор Свибло, его брат Иван Хромой Акинфович, Федор Кошка и другие111).Князь Владимир Андреевич, владевший удельным княжеством со столицей в Боровске, с детства жил в Москве и поддерживал Дмитрия Ивановича во всех его делах. Бояре и митрополит женили удельного князя на дочери литовского великого князя Ольгерда. Родство с могущественным соседом укрепило позиции боровского князя и помогло ему расширить территорию своего удела. Князю Дмитрию Ивановичу пришлось поступиться в пользу двоюродного брата двумя городами — Дмитровым и Галичем112). Еще один городок — Серпухов — Владимир Андреевич построил себе сам.
Московские летописи охотно упоминали об участии удельного князя в походах Дмитрия Донского и его воевод113). Владимиру Андреевичу уделяли внимание не потому, что он мог вывести в поле сильную армию (удельное войско, набранное с четырех небольших городов, не могло быть многочисленным), и не потому, что за ним числились выдающиеся воинские заслуги, а потому, что он принадлежал к московской великокняжеской семье. Первое упоминание о совместном походе двух князей-братьев относилось к тому времени, когда Владимиру едва исполнилось восемь лет. Ко времени столкновения с Мамаем удельный князь достиг двадцатишестилетнего возраста и стяжал славу храброго воина.
Княжеская и боярская крамола была неизбежным спутником феодальной раздробленности. Но в Московском княжестве второй половины XIV в. подобная крамола быстро пресекалась и не вела к большим политическим потрясениям. Причина согласия заключалась отнюдь не в особенностях характера и личных качествах Дмитрия Донского. В пору раздробленности бояре и слуги вольные покидали неудачливых князей и собирались вокруг сильных князей. Служба при московском {65} дворе ценилась в XIV в. высоко, потому что московские государи добились исключительного могущества. Связав свою судьбу с Москвой, бояре дружно помогали своим государям добиваться объединения земель и бороться против внешних врагов.
Великий князь Дмитрий Иванович оказался на троне десяти лет от роду. Многие годы его именем правили тысяцкий Василий Вельяминов и другие бояре. Три поколения Вельяминовых, будучи тысяцкими, командовали московскими полками и занимали первые места среди бояр. Пользуясь огромной властью, Василий Вельяминов женил пятнадцатилетнего Дмитрия Ивановича и своего сына Микулу на родных сестрах. Чрезмерное усиление могущественного рода Вельяминовых, беспокоило великого князя. Едва Василий Вельяминов умер, двадцатитрехлетний Дмитрий Иванович поспешил упразднить титул тысяцкого. Сын Василия Иван Вельяминов вступил в борьбу с великим князем, пытаясь вернуть себе титул тысяцкого. Он бежал через Тверь в Орду, где самочинно именовал себя московским тысяцким. В конце концов Иван попал в руки московских властей и был обезглавлен.
Братья Ивана Тимофей и Микула Вельяминовы сохранили высокое положение в московской боярской среде. Но им пришлось уступить первенство боярину Дмитрию Михайловичу Боброку Волынскому. Выходец из Литвы Боброк был чужаком среди московских бояр. Но в Москве он быстро выдвинулся на военном поприще. С его именем связаны были многие выдающиеся победы: в 1371 г. он наголову разгромил рязанского князя Олега, в 1376 г. обложил данью город Булгар, в 1379 г. совершил успешный поход в пределы Литвы. Дмитрий Иванович женил Боброка на своей родной сестре.
В ранних летописных записях о Мамаевом побоище имена бояр-сподвижников Дмитрия Ивановича не упоминались вовсе. Если князь лично возглавлял поход, летописцы очень часто называли лишь одно его имя. Таков был этикет. В соответствии с ним был составлен и рассказ о Куликовской битве. Московская летопись кратко сообщала о том, что великий князь Дмитрий Иванович разбил войско Мамая и стал «на костях» в знак победы вместе с прочими князьями русскими и с воеводами и с боярами114). В подробной Летописной повести, составленной много позже, отмечалось, что вместе с Дмитрием Ивановичем «на костях» стал его брат Владимир Андреевич115).
В отличие от официальных летописцев автор «Задонщины» прямо называл имена героев битвы: «…что бы ты, соловей, пощекотал славу великому князю Дмитрию Ивановичю и брату его князю Владимеру Андреевичю и земли Литовской дву братом Олгердовичем, Андрею и брату его Дмитрию, да Дмитрею Волыньскому»116).
В «Задонщине» описана многочасовая битва, гибель многих воевод, плач жен по погибшим, а затем следует известие о вступлении в битву Владимира Андреевича: «И нюкнув князь великий Владимер Андреевич гораздо и скакаше во полцех поганых в татарских… со всем своим воиским»117). Заключительная фаза битвы описана как общее торжество двух князей-братьев: «Тогда князь великий Дмитрий Ивановичь и брат его князь Владимер Андреевичь полки поганых вспять поворотили и нача их, бусорманов, бити и сечи… И стал великий князь Дмитрий Ивановичь с своим братом с князем Владимером Андреевичем {66} и со остальными своими воеводами на костех на Поле Куликове на речьке Непряде»118).
«Сказание о Мамаевом побоище» подтверждает и раскрывает в подробностях свидетельство, которое присутствует в «Задонщине» в виде намека. Дмитрия Боброка «Сказание» характеризует как «полководца нарочитого», подчеркивая, что именно его распоряжения подготовили почву для победы. В ночь перед столкновением Боброк ездил с великим князем за Дон, чтобы осмотреть будущее поле битвы. Дважды автор «Сказания» повторяет, что Боброк с замечательным искусством выстроил русские полки на поле боя: «вельми уставиша плъци по достоанию, елико где кому подобает стояти», «и видети добре урядно плъки уставлены поучением крепкаго въеводы Дмитреа Боброкова Волынца»119). Великий князь отпустил Владимира Андреевича «в дуброву, яко да тамо утаится плък его», а вместе с ним отпустил «известнаго своего въеводу, Дмитриа Волынскаго и иных многих»120).
После долгой битвы, повествует «Сказание», татары стали одолевать, много русских воевод было убито, великокняжеские стяги много раз подсечены. Владимир Андреевич рвался в бой, видя погибель своих, но Боброк приказывал воинам терпеливо ждать. Наконец, когда приспело время, именно Боброк дал сигнал к атаке, возопив «гласом великим»: «Княже Владимер, наше время приспе и час подобный прииде!»121). Воины засадного полка налетели на татар, как соколы на стадо журавлей. А стяги русских «направлял» крепкий воевода Дмитрий Волынец.
Сведения о Боброке, по-видимому, восходят к слою «Сказания», составленному на основании показаний очевидца: «Се же слышахом от вернаго самовидца, иже бе от плъку Владимера Андреевича…»122). Воин из удельного полка, проведший весь день в засаде, неизбежно должен был считать атаку Боброка главным событием, апофеозом битвы. Похвалы Боброку были связаны, следовательно, не с тенденциозными оценками книжника, а с непосредственными впечатлениями очевидца. Примечательно, что впечатления не были подчинены предвзятой схеме. Старший по положению удельный князь вынужден слушаться более опытного воеводы Боброка. Слова очевидца полностью совпадают со всем тем, что известно из летописей о воинских подвигах Дмитрия Михайловича Волынского.
Тенденциозность «Сказания» дала себя знать в оценке роли Дмитрия Ивановича и его брата на заключительном этапе сражения. Автор «Задонщины» упомянул, что в схватке сторожевых отрядов в начале битвы приняли участие литовские князья Ольгердовичи: «ти бо бяше сторожевыя полки»123). По свидетельству летописцев, великий князь Дмитрий Иванович также начал битву «в сторожевых полцех», а затем вернулся «в великий полк»124). Автор «Сказания» дополнил сведения о Дмитрии Донском указанием на его тяжелое ранение. В разгар сечи «великого князя уязвиша вельми и с коня его збиша. Он же нужею склонився с побоища, яко не мощно бе ему к тому битися, и укрылся в дебри…»125). Л.В. Черепнин считал приведенное свидетельство {67} тенденциозным. Ранение великого князя, писал он, было использовано врагами московского княжества из числа русских правителей (можно предполагать в качестве таких настроенных враждебно к московскому правительству лиц князей рязанского, тверского) и противниками Дмитрия Донского из числа московских и немосковских бояр для его опорочения126).
Однако факты не подтверждают гипотезу о причастности рязанского или тверского князя к составлению «Сказания». Тенденция, отмеченная Л.В. Черепниным, объясняется, как представляется, участием в составлении «Сказания» монахов из Троицко-Сергиева монастыря, стоявшего на землях удельного княжества Владимира Андреевича и его сына. Книжники из удельного монастыря в самом деле склонны были преувеличивать роль Владимира Андреевича в Куликовской битве. По «Сказанию», великий князь будто бы покинул поле боя до того, как в ходе сражения наступил решающий перелом. Татары стали одолевать. Русские полки понесли огромные потери. Но тут в дело вступил полк Владимира Андреевича. В результате его атаки татары бежали с поля боя. В знак победы Владимир Андреевич утвердил свое удельное княжеское знамя «на костях», и лишь после этого посланные им люди разыскали едва живого Дмитрия в перелеске127).
Увлекшись своим основным тезисом, удельные книжники стали утверждать, что Дмитрий Донской еще до своего ранения сознательно готовился к тому, чтобы сложить с себя обязанности командующего. Как бы предвидя свою судьбу, Дмитрий перед самым боем «съвлече с себя приволоку царьскую» и возложил ее на любимого боярина Михаила Андреевича Бренка, которому передал также и своего коня. Великий князь также повелел свое красное («чермное») знамя «над ним (Бренком. — Р.С.) возити»128).
Легенда о переодевании Дмитрия Донского поражает своими несообразностями. Трудно поверить, чтобы князь мог отдать любимого коня кому бы то ни было. Боевой конь значил для воина слишком много, чтобы менять его за считанные минуты до сечи. Конь мог вынести седока с поля боя, либо погубить его. Великокняжеский доспех отличался особой прочностью и был отлично подогнан к его фигуре. Менять его также было бы делом безрассудным.
Большому знатоку генеалогии академику С.Б. Веселовскому не удалось обнаружить Бренка в кругу бояр Дмитрия Ивановича. Поэтому он предположил, что Михаил Андреевич Бренк был худородным любимцем великого князя129). В синодике имя Бренка записано подле имени Семена Мелика, из чего следует, что он принадлежал к числу младших командиров. Еще более важно другое. В Троицкой летописи записаны: Михайло Иванович Акинфович, Михайло Бренков, Лев Морозов, Семен Мелик. По синодику ранней редакции вечную память пели Михаилу Ивановичу и другому Михаилу Ивановичу, Льву Ивановичу и Семену Мелику. Отсюда с полной очевидностью следует, что Михаил Бренк носил отчество Иванович. А между тем составители «Сказания» ошибочно называли Бренка Михаилом Андреевичем. По-видимому, они были плохо осведомлены о делах и личности Бренка. {68}
Согласно «Сказанию», битва началась с традиционного богатырского поединка. Автор «Сказания» придал эпизоду эпическую форму. Инок Пересвет, которого Сергий послал в бой вместо себя, напустился на «злого печенега» пяти сажен в высоту и трех в ширину. Богатыри ударили друг друга копьями и оба пали замертво с коней130). Автор «Задонщины» прославил подвиг Пересвета в иных выражениях: «Хоробрый Пересвет поскакивает на своем вещем сивце, свистом поля перегороди, а ркучи таково слово: «Лучши бы есмя сами на свои мечи наверглися, нежели нам от поганых положеным быти»131).
Пересвет геройски сложил голову на поле боя. Этот факт не вызывает сомнения. Однако следует отметить, что в «Задонщине» нет и намека на гибель Пересвета перед началом сражения.
В Древней Руси случалось, что бою между небольшими по численности войсками предшествовал богатырский поединок. Когда князь Мстислав победил князя Редедю Касожского, касоги очистили поле, не вступая в бой. Поединок терял смысл в сражениях с участием больших масс войск. Состязание между богатырями уступило место столкновению сторожевых отрядов.
Можно считать достоверно установленным, что великий князь Дмитрий Иванович лично возглавил сторожевой полк и тем самым принял участие в первой схватке с татарами. Что могло побудить главнокомандующего русской армии к столь безрассудному риску? В источниках можно найти некоторые данные, позволяющие ответить на этот вопрос.
Когда войска стали сближаться посреди Куликова поля, бывшие при князе дружинники стали настойчиво просить князя Дмитрия поскорее покинуть передовую линию. «Княже господине, — говорили бояре, — не ставися напреди битися, но назади или на криле, или негде в опришном месте»132). Двадцатидевятилетний князь отверг их совет. Замечание, мимоходом оброненное одним из летописцев, вполне объясняет его поведение.
Когда Мамаевы полчища облегли степь и стали надвигаться на русские полки подобно грозовой туче, новобранцев охватили тревога и неуверенность. «Московици же мнози небывальци, — отметил летописец, — видевши множество рати татарьской, устрашишася и живота отчаявшеся, а инеи на беги обратишася»133). Тогда-то Дмитрий Иванович и подал знак к атаке. Чутье полководца подсказало ему, что исход битвы будет зависеть от того, удастся ли ему воодушевить дрогнувших воинов и одновременно сбить первый наступательный порыв врага.
Обычно татары высылали впереди легковооруженных конных лучников, осыпавших неприятельский строй стрелами. Князь Дмитрий возглавил атаку отборной московской конницы, закованной в броню. Бой был кровопролитным. Многие дружинники пали убитыми справа и слева от Дмитрия Ивановича. По временам враги обступали князя «как обильная вода по обе стороны»134).
Когда князь Дмитрий выбрался из сечи, на его шлеме и доспехах было множество вмятин. Но сам он счастливо избежал ран. Этому утверждению летописца можно поверить. В сторожевой полк отбирали «резвых людей» — лучших богатырей и удальцов. Очевидно, они сделали все, чтобы уберечь князя от гибели. Многие из них заплатили за это {69} своими головами. Но задача была выполнена. Дружина надежно прикрыла князя, и он вернулся в большой полк.
Московский великий князь участвовал в первой схватке. Народ оценил его подвиг. В ранних сказаниях битва получила наименование «битвы за Доном», «Задонщины», «Донской битвы». Со временем наименование битвы было присвоено ее герою Дмитрию Ивановичу.
Битва на поле Куликовом не привела к немедленному падению власти Орды. Хану Тохтамышу, объединившему Орду, вскоре удалось хитростью взять Москву и принудить московского князя к возобновлению дани. Однако после Мамаева побоища старая система господства ордынских ханов над Русью была безвозвратно уничтожена.
Возглавив освободительную борьбу против татар, Москва приобрела огромный авторитет в качестве центра Великороссии. Победа на Куликовом поле приблизила час возрождения независимого Русского государства.
1) См. статью А.Д. Горского в настоящем сборнике.
2) См.: Кучкин В.А. Русские княжества и земли перед Куликовской битвой. — В кн.: Куликовская битва. М., 1980, с. 94. По предположению В.А. Кучкина, причиной набега послужило то обстоятельство, что Олег Рязанский вернул княжеству часть земель, некогда захваченных Ордой и находившихся в опасной близости к рязанским городам. По договору 1381 г. князь Дмитрий Иванович подтвердил незыблемость этих приобретений: «А что князь великий Олег отоимал Татарская от татар дотоле же (до договора 1381 г. — Р.С.), а то князю великому Олгу та места» (ДДГ, с. 29).
3) ПСРЛ, т. XV, вып. 1, с. 104.
4) Там же, с. 106.
5) Там же.
6) См.: Черепнин Л.В. Образование Русского централизованного государства, М., 1960, с. 584.
7) ПСРЛ, т. XV, вып. 1, с. 108.
8) См.: Кучкин В.А. Русские княжества и земли…, с. 97.
9) ПСРЛ, т. XV, вып. 1, с. 108-109.
10) Там же.
11) См.: Кучкин В.А. Русские княжества и земли…, с. 101.
12) ДДГ, с. 26.
13) Там же.
14) Там же, с. 21-22.
15) Грамоты Великого Новгорода и Пскова. М.–Л., 1949, с. 30.
16) ПСРЛ, т. XV, вып. 1, с. 114.
17) Там же, с. 92.
18) Там же, с. 116. Трудно сказать, были ли у булгар пушки или катапульты для метания снарядов с зажигательными смесями. При осаде 1370 г. в городе еще не было нового оружия. Но затем в городе водворился наместник Мамая. Надо иметь в виду, что главным владением Мамая был Крым, где располагались генуэзские колонии. На службе в Орде находились отряды «фрязей», наемных итальянцев. Итальянцам были хорошо известны различные виды оружия, связанного с применением взрывчатых и горючих веществ.
19) В литературе поход на Булгар датируется иногда 1377 г. (См.: Черепнин Л.В. Образование Русского централизованного государства, с. 584; Кучкин В.А. Русские княжества и земли…, с. 105). Однако в ранних летописях известие о походе помещено под 1376 (6884) годом (ПСРЛ, т. XV, вып. 1, с. 115-116; Троицкая летопись. М.–Л., 1950, с. 401).
20) ПСРЛ, т. XV, вып. 1, с. 116.
21) См.: Егоров В.Л. Золотая Орда перед Куликовской битвой. — В кн.: Куликовская битва. М., 1980, с. 201.
22) Там же, с. 190-199.
23) ПСРЛ, т. XV, вып. 1, с. 118.
24) Там же.
25) Там же, с. 119.
26) См.: Кучкин В.А. Русские княжества и земли…, с. 108.
27) В конце XIV в. пронские князья владели удельным княжеством и по временам вступали в борьбу с рязанскими князьями за обладание великокняжеским престолом. Располагая родовыми землями, пронские князья не имели нужды идти на службу к московским князьям. Со временем они стали боярами в Москве. Но при Дмитрии Донском они выступали еще в качестве союзных князей. Так, во время второго похода Ольгерда на Москву к Дмитрию Ивановичу на помощь прибыл его союзник князь Владимир Пронский, «а с ним рать рязанская» (ПСРЛ, т. XV, вып. 1, с. 94). По-видимому, таким же союзником московского князя был на Воже князь Даниил Пронский. Будь Пронский московским воеводой, он был бы упомянут в записях о походах московских полков, среди думных людей Дмитрия Ивановича и т. д. Однако в источниках такие упоминания отсутствуют.
28) ПСРЛ, т. XV, вып. 1, с. 134-135.
29) Там же, с. 135.
30) См.: Флоря Б.Н. Литва и Русь перед битвой на Куликовом поле. — В кн.: Куликовская битва. М., 1980, с. 165.
31) ПСРЛ, т. XV, вып. 1, с. 138.
32) НПЛ, с. 375.
33) См.: Кучкин В.А. Русские княжества и земли…, с. 43-46.
34) Там же, с. 43-44.
35) Там же, с. 47-48.
36) Кучкин В.А. Победа на Куликовом поле. — Вопросы истории, 1980, № 8, с. 10.
37) Повести о Куликовской битве. М.–Л., 1950, с. 75.
38) См.: Шахматов А.А. Отзыв о сочинении С.К. Шамбинаго: «Повести о Мамаевом побоище». (Спб., 1906). — Отчет о XII присуждении премий митрополита Макария. Спб., 1910, с. 127.
39) Кучкин В.А. Победа на Куликовом поле, с. 11.
40) ПСРЛ, т. XVIII, с. 231; ПСРЛ, т. XXV, с. 290.
41) См.: Скрынников Р.Г. Россия после опричнины. Л., 1975, с. 45-46.
42) См.: Греков Б.Д., Якубовский А.Ю. Золотая Орда и ее падение. М.–Л., 1950, с. 65-67.
43) ПСРЛ, т. XV, вып. 1, с. 57.
44) Там же, с. 139.
45) См.: Бегунов Ю.К. Об исторической основе «Сказания о Мамаевом побоище». — В кн.: «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла. М.–Л., 1966, с. 520; Кучкин В.А. Победа на Куликовом поле, с. 8.
46) Кучкин В.А. Победа на Куликовом поле, с. 8.
47) Повести о Куликовской битве, с. 29.
48) См.: Егоров В.Л. Золотая орда перед Куликовской битвой, с. 212. В.Л. Егоров высказал предположение, что Мамай набрал отряд мусульман («бесермен») в Азербайджане. С этим трудно согласиться. Русские летописи называли «бесерменами» жителей волжских городов Булгар, Астрахани и т. д. (ПСРЛ, т. XV, вып. 1, с. 114, 116 и др.).
49) По данным Рашид-ад-дина, Чингиз-хан оставил сыновьям 129 тысяч монгольских воинов. В походе Батыя участвовала примерно треть из них — до 40-45 тысяч человек. В армии Золотой Орды монголы, по утверждению современников, составляли не более одной четверти. Три четверти приходилось на долю половцев и других покоренных народов. По самому примерному подсчету, Орда могла выставить в XIII в., следовательно, до 150-160 тысяч воинов (см.: Каргалов В.В. Внешнеполитические факторы развития феодальной Руси. М., 1967, с. 75).
50) См.: Кучкин В.А. Победа на Куликовом поле, с. 8.
51) См.: Греков В.Д., Якубовский А.Ю. Золотая Орда…, с. 331-332.
52) Тизенгаузен. В.Г. Сборник материалов, относящихся к истории Золотой Орды. См.: Т. II. М.–Л., 1941, с. 168-357.
53) См.: Скрынников Р.Г. Опричный террор. Л., 1969, с. 167.
54) См.: Тихомиров М.Н. Куликовская битва 1380 г. — В кн.: Повести о Куликовской битве, с. 352-353; Черепнин Л.В. Образование Русского централизованного государства, с. 607.
55) По мнению В.А. Кучкина, князь Дмитрий будто бы оставил в Москве и «приокских крепостях» более 100 тыс. воинов, а на битву с Мамаем двинул лишь часть сил, вероятно, равную по численности ордынским войскам (см.: Кучкин В.А. Победа на Куликовом поле, с. 13). Источники не подтверждают такой гипотезы. Дмитрий Иванович оставил в Москве одного из своих бояр, Ф.А. Свибло. С боярином не было ни союзных, ни удельных, ни подручных князей. Оставленной 100-тысячной армией попросту некому было командовать. Летописная повесть свидетельствует, что Тимофей Вельяминов с «вои остаточными, что были оставлены на Москве», присоединился к армии Дмитрия Ивановича на Оке (ПСРЛ, т. IV, ч. 1, вып. 1, с. 314). Таким образом, источники не дают ни малейших оснований утверждать, будто Дмитрий Иванович взял с собой едва треть своих сил. Некоторые исследователи примерно определяют численность войск Мамая в 50-60 тыс. человек, русского войска — до 70 тыс. человек (см.: Егоров В.Л. Золотая Орда перед Куликовской битвой, с. 213; Бескровный Л.Г. Куликовская битва. — Там же, с. 226). Приведенные цифры, по- видимому, ближе к действительности, чем цифры в 150-170 тыс. человек. Но в своем абсолютном значении они также лишены достоверности и дают искаженное представление о соотношении сил в Куликовской битве.
56) Кучкин В.А. Победа на Куликовом поле, с. 17-18.
57) ЦГАДА, ф. 1209, оп. 1, кн. 140, л. 320-321об.
58) Там же, л. 144.
59) Там же, л. 141-141об.
60) Там же, л. 138-139об.
61) Книга Большому Чертежу. М.–Л., 1950, с. 59, 118.
62) См.: Лихачев Д.С. «Слово о полку Игореве» и культура его времени. Л., 1978, с. 334.
63) ПСРЛ, т. IV, ч. 1, вып. 1, с. 313.
64) «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла, с. 550. {«Непрядне» – так в сборнике. OCR.}
65) См.: Хорошкевич А.Л. О месте Куликовской битвы. — История СССР, 1980, № 4, с. 103. Название «Куликово поле», как показала А.Л. Хорошкевич, не было единственным народным названием места битвы. Довольно долго его называл «Мамай-луг», как то видно из московских посольских книг 1517—1518 гг. (Сборник Русского исторического общества. Т. 95, Спб., 1895, с. 428, 435). Довольно поздно название «Куликово поле» проникло в московскую летопись. В 1542 г. татары напали на Зарайск и тотчас ушли за Дон. Воеводы достигли их «сторожей» на Дону «на Куликове поле», а затем гнали татар до Мечи (ПСРЛ, т. XIII, с. 342).
66) Кучкин В.А. Победа на Куликовом поле, с. 19.
67) «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла, с. 546.
68) Дмитриева Р.П. Взаимоотношения списков «Задонщины» и «Слова о полку Игореве». — В кн.: «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовскою цикла, с. 206-207; «Задонщина». Древнерусская песня. — Повесть о Куликовской битве. Тула, 1980, с. 117.
69) «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла, с. 539.
70) Повести о Куликовской битве, с. 56.
71) Там же, с. 68.
72) Кучкин В.А. Победа на Куликовом поле, с. 18.
73) Повести о Куликовской битве, с. 71-72.
74) Там же, с. 150.
75) Кучкин В.А. Победа на Куликовом поле, с. 18.
76) Там же.
77) См.: Дмитриев Л.А. Куликовская битва 1380 г. в литературных памятниках Древней Руси. — Русская литература, 1980, № 3, с. 21-22.
78) См.: Кучкин В.А. Победа на Куликовом поле, с. 7.
79) См.: Шахматов А.А. Отзыв о сочинении С. Шамбинаго «Повести о Мамаевом побоище», с. 181; Гипотезу А.А. Шахматова поддержала Р.П. Дмитриева. — Дмитриева Р.П. Был ли Софоний Рязанец автором «Задонщины»? — ТОДРЛ, т. 34, Л., 1979, с. 18-25.
80) Дмитриев Л.А. Куликовская битва 1380 г…., с. 26.
81) См.: Шахматов А.А. Отзыв о сочинении С. Шамбинаго…, с. 181.
82) Повести о Куликовской битве, с. 32-33.
83) В 1392—1418 гг. над составлением «Жития» работал Епифаний. В 1440—1459 гг. Пахомий Серб дал памятнику новую редакцию (см.: Зубов П.В. Епифаний Премудрый и Пахомий Серб. К вопросу о редакциях «Жития Сергия Радонежского». — ТОДРЛ, т. 9. М.–Л., 1953, с. 145-146; Мюллер Л. Особая редакция жития Сергия Радонежского. Записки ОР ГБЛ, т. 34, М., 1973).
84) См.: Тихонравов Н. Древние Жития Сергия Радонежского. М., 1892, с. 137.
85) Повести о Куликовской битве, с. 51-52. Версия о «вооружении» иноков вместо оружия крестом «на скымах» не была повторена даже поздней Никоновской летописью (ПСРЛ, т. XI, с. 145). Факты подрывают доверие к поздней легенде насчет посылки Сергием двух иноков. Если бы Пересвет был иноком Троицы и на войну его отправил сам Сергий, после гибели его непременно бы привезли для погребения в свою обитель. Между тем, Пересвет был похоронен в Симоновском монастыре в Москве. Инок Ослябя после битвы выполнял различные поручения московских властей. Так в 1398 г. в Царьград «с Москвы поехал с милостынею Родион чернец Ослебя» (Троицкая летопись, с. 448). После кончины Ослябя также был погребен в Симоновском монастыре. Если бы Пересвет и Ослябя ушли в поход из удельного монастырька, они попали бы в удельные полки Владимира Андреевича. На самом деле они сражались на первой схватке под знаменами великого князя.
86) См.: Насонов А.Н. История русского летописания. М., 1969, с. 365-368. Семейный летописец князя Владимира Андреевича был включен в состав Троицкой летописи. «Едва ли Троицкая летопись, — пишет А.Н. Насонов, — оформлялась в самом Троицком монастыре (хотя решительно отрицать это и невозможно)» (там же, с. 368).
87) Повести о Куликовской битве, с. 55.
88) Там же, с. 68.
89) Родословцы утверждали, будто отцом братьев Всеволодовичей являлся смоленский князь Александр-Всеволод. Как выяснил С.Б. Веселовский, этот смоленский князь был в действительности примерно одного возраста с Дмитрием Всеволодовичем и его братом, а следовательно, никак не мог быть их отцом (см.: Веселовский С.Б. Исследования по истории класса служилых землевладельцев. М., 1969, с. 332).
90) Горский А.В. Историческое описание Троицкия Сергиевы Лавры. М., 1890, ч. 2, с. 47.
91) См.: Веселовский С.Б. Исследования по истории класса служилых землевладельцев, с. 337.
92) Характерная деталь. По «Сказанию», знаменитый старец Александр Пересвет будто бы сражался в полку Владимира Всеволодовича (Повести о Куликовской битве, с. 68).
93) Повести о Куликовской битве, с. 70.
94) Там же, с. 58.
95) Доказывая позднее происхождение «Сказания», В.А. Кучкин отметил, что в его тексте упоминаются князья Андомские, а между тем, Андомский (вернее — Андожский) удел образовался лишь в 20-х годах XV в. (см.: Кучкин В.А. Победа на Куликовом поле, с. 7). Данное наблюдение не противоречит предложенной датировке. В число участников Куликовской битвы «Сказание» включило также князей Романа Прозоровского и Льва Курбского. Однако в XIV в. названных фамилий еще не было, а потому и в родословцах лица с подобными именами отсутствуют. Удельные княжества Курбское и Прозоровское, давшие фамильные прозвища их владельцам, выделились из состава Ярославского великого княжества лишь в XV в. (см.: Бегунов Ю.К. Об исторической основе «Сказания о Мамаевом побоище». — В кн.: «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла, с. 495-497).
96) См.: Кучкин В.А. Победа на Куликовом поле, с. 7.
97) Там же.
98) «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла, с. 550.
99) Повести о Куликовской битве, с. 55.
100) Л.А. Дмитриев называет замену имени литовского князя (Ольгерд вместо Ягайлы) явным анахронизмом, но видит здесь признак раннего происхождения «Сказания». Ольгерд несколько раз нападал на Москву и слыл опасным врагом. Называя его союзником Мамая, автор «Сказания» подчеркивал силу и мощь московского князя (см.: Дмитриев Л.А. Куликовская битва 1380 г., с. 23). Л.А. Дмитриев не учел возможности составления «Сказания» в уделе княгини Елены Ольгердовны.
101) До последнего времени исследователи пользовались харатейным списком синодика, опубликованным М.А. Салминой (см.: Салмина М.А. «Летописная повесть» о Куликовской битве и «Задонщина». — В кн.: «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла, с. 370-371, прим. III). Некоторые исследователи датируют этот список 20-ми годами XVI в. (см.: Моисеева Г.Н. Пергаменный синодик ГИМ в издании Н.И. Новикова. — ТОДРЛ, т. 26, Л., 1971, с. 104). А.В. Маштафаров указал на более раннюю редакцию синодика по списку ЦГАДА (ЦГАДА, ф. 196, оп. 1, д. 289, л. 155). А.В. Маштафаров датировал этот список первой половиной 90-х годов XV в. (см.: Маштафаров А.В. Документы ЦГАДА по истории Куликовской битвы. — Советские архивы, 1980, № 5, с. 38). Текст списка ЦГАДА полностью совпадает с текстом синодика Куликовской битвы, опубликованным в XVIII в. (Древняя Российская Вивлиофика. 2-е изд. М., 1788, ч. 6, с. 451).
102) ПСРЛ, т. XV, вып. 1, с. 140.
103) См.: Салмина М.А. Еще раз о датировке «Летописной повести» о Куликовской битве. — ТОДРЛ, т. 32. Л., 1977, с. 22.
104) С.Б. Веселовский считал, что Андрей Шуба то ли родственник, то ли одно лицо с Акинфом Федоровичем Шубой, убитым литовцами в 1368 г., а следовательно, не участвовавшим в Куликовской битве.
105) Повести о Куликовской битве, с. 56, 62.
106) Буганов В.И. Разрядные книги последней четверти XV — начала XVII в. М., 1962, с. 107.
107) См.: Насонов А.Н. История русского летописания, с. 353—354; Лурье Я.С. Общерусские летописи XIV—XV вв. Л., 1976, с. 253.
108) См.: Тихомиров М.Н. Куликовская битва 1380 г. — В кн.: Повести о Куликовской битве, с. 355. Составитель разряда знал, что у князя Василия Ярославского было трое сыновей и что двое из них ходили на Тверь в 1375 г. Но он не знал, кто из них был на Куликовом поле и записал «князь Васильевич Ярославский». Среди участников тверской войны был князь Роман Новосильский. В разряде «князь Романович Новосильский» фигурирует среди воевод Куликовской битвы. Как видно, в руках составителя разряда не было точных записей.
109) ПСРЛ, т. IV, ч. 1, вып. 2, с. 486.
110) Повести о Куликовской битве, с. 32.
111) См.: Веселовский С.Б. Исследования по истории класса служилых землевладельцев, с. 493-495.
112) См.: Кучкин В.А. Русские княжества и земли…, с 87-88.
113) Троицкая летопись, с. 373, 378, 384, 386-388, 391-393 и др.
114) ПСРЛ, т. XV, вып. 1, с. 140.
115) Повести о Куликовской битве, с. 38.
116) «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла, с. 536.
117) Там же, с. 539.
118) Там же, с. 539-540.
119) Повести о Куликовской битве, с. 62, 66.
120) Там же, с. 66.
121) Там же, с. 71.
122) Там же, с. 70.
123) Там же, с. 71.
124) ПСРЛ, т. IV, ч. 1, вып. 1, с. 319.
125) Повести о Куликовской битве, с. 69-70.
126) См.: Черепнин Л.В. Образование Русского централизованного государства, с. 619.
127) Повести о Куликовской битве, с. 72.
128) Там же, с. 66, 72.
129) См.: Веселовский С.Б. Исследования по истории класса служилых землевладельцев, с. 198.
130) Повести о Куликовской битве, с. 68-69.
131) «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла, с. 550.
132) Повести о Куликовской битве, с. 37.
133) НПЛ, с. 376.
134) Повести о Куликовской битве, с. 37; «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла, с. 550.
