Осенью 1932 г. были проведены самые широкомасштабные раскопки
хрестоматийного для викингских древностей юго-восточной Балтии
курганно-грунтового могильника Кауп (ehem. Kaup bei Wiskiauten, Kr.
Samland, Ostpreussen, ныне — пос. Моховое Зеленоградского р-на
Калининградской обл.). Как выяснилось в результате археологических
исследований, проведенных в урочище Кауп в 1979 г., данный могильник
связан с торгово-ремесленным центром Кауп, интернациональное население
которого с начала IX в. по 1016 г. контролировало проходивший по
Янтарному берегу отрезок неманского торгового пути (Кулаков,
1996а, с. 140). В раскопках, проведенных на Каупе в 1932 г. под
руководством Б. Нермана и В. Герте, участвовал молодой в то время
археолог П. Паульсен, вскоре ставший известнейшим исследователем
стилистики раннесредневекового искусства Северной Европы. Среди прочих
насыпей П. Паульсен раскопал курган 174 (Inv. Nr. Prussia-Museum VII,
431, 12802), ныне для удобства именуемый К-174.
Инвентарь мужского погребения, обнаруженного под его насыпью, кратко опубликованный в послевоенное время Б. фон цур Мюлен (Mühlen, 1975, S. 138, Taf. 18, 8; 44, 4, 5), включал следующие находки: три бронзовые пряжки, фрагменты керамики, фрагмент орнаментированного рогового (?) гребня, ажурный бронзовый наконечник ремня группы 1 класса XVI (Мурашёва, 2000, с. 66, 67, рис. 101), распространенный в Восточной Европе до второй половины X в., малый (аналогичный по типу?) наконечник ремня, наконечник ремня, железные (?) накладки и дужка ведра, бронзовые накладки, меч и его обломки, фрагмент бронзового ажурного наконечника ножен меча, два ланцетовидных наконечника копий, в том числе с врезным пламевидным орнаментом на втулках, характерным для древностей Каупа в основном 900–950 гг., но доживающий до третьей четверти X в. (Кулаков, 1989а, с. 93, 95), боевой топор, обломки железного предмета (умбон щита ?), кольчатые удила, стремя, две (?) шпоры. Общий состав погребального инвентаря кургана, присутствие в нем наконечника копья с пламевидным орнаментом и топора позволяют этот комплекс с высокой долей уверенности датировать временем около 950–975 гг. (Кулаков, 1989а, с. 92, 93).
Особое внимание в составе погребального инвентаря (рис. 1) привлекает наконечник ножен меча, аналоги которому отсутствуют как в скандинавских древностях эпохи викингов, так и в синхронном материале юго-восточной Балтии. Орнамент в сохранившейся нижней части наконечника из Каупа выполнен в стиле Еллинг. Декорированные таким образом [77] наконечники, по справедливому мнению П. Паульсена, появляются в Скандинавии незадолго до середины X в. (Paulsen, 1953, S. 35). Наиболее ранним наконечником, на котором в стиле Еллинг изображен S-видно изогнутый зверь, является артефакт (наконечник «шведской группы» — Paulsen, 1953, S. 41) из погребения 8 грунтового могильника Линкунен (Linkuhnen, ehem. Kr. Niederung, Ostpreussen, ныне — пос. Ржевское Славского р-на Калининградской обл., рис. 2: 1), содержавшего, судя по составу инвентаря, останки мужчины-воина и женщины. Навершием наконечника служит плоскостное изображение направленной носом вверх головки собаки/волка, отвечающее нормам стиля Борре и являющееся завершением тулова зверя. Иконографический тип изображения, представленный на данном артефакте, является серийным стандартом, что показывают, в частности, находки, сделанные в Западной Литве и на территории России (Kazakevičius, 1998, р. 296, 297). Этому наконечнику ножен меча в комплекс сопутствовали три согнутых ланцетовидных наконечника копий с пламевидным орнаментом на втулках и три меча (в том числе с пагодообразным навершием и типа X по Я. Петерсену), в целом датируемые серединой — второй половиной X в. Эту, если не более раннюю, дату для погребения 8 Ржевское указывают входящие в состав его инвентаря кольчатые удила с трехчастным трензелем и пара стремян вытянутых очертаний, с уплощенными сторонами. Эти детали конского снаряжения подчеркивают связи западных балтов с миром степей (Кулаков, 1986, с. 143, 144; 1994а, рис. 33). Данный комплекс в послевоенное время привлек внимание лишь двух исследователей — В. Казякявичюса и Н. В. Ениосовой. Если первый из них вслед за П. Паульсеном датирует погребение 8 в целом XI в. (Kazakevičius, 1998, р. 296), то Н.В. Ениосова относит его к началу XI в. (Ениосова, 1994, с. 104). Эти датировки неактуальны прежде всего ввиду присутствия в составе инвентаря этого погребения меча группы 12 вариан-
Рис. 1. Инвентарь кург. 174 могильника Кауп:
1 — наконечник копья (Muchlen B., 1975, Taf 18, 6), 2 — бронзовый ажурный наконечник ремня, до реставрации (Muchlen B., 1975, Taf 44, 4), 3
— фрагмент бронзового наконечника ножен меча (экспозиция зала 5 бывш.
Prussia-museum, ныне в фондах Калининградского Историко-художественного
музея, Muchlen B., 1975, Taf 44, 5). [78]
Рис. 2. Бронзовые наконечники ножен мечей с изображением змея/дракона (1, 2, 4) и «языческой иконы» Одина (3, 5).
1 — погребение 8 грунтового могильника Линкунен (Engel С., La Baume W., 1937, Abb 40, a), 2 — Готланд, Швеция (Thunmark-Nylén L., 1998, Taf 232, 2), 3 — курган 42(10) курганного могильника Шестовицы Черниговской обл. Украины (Блiфельд, 1977, с. 140, рис. 20, Фонды Черниговского исторического музея, инв. номер (ЧЯМ № 5 98)/5), 4 — городище Франополь (Иоў, 1993, с. 72, рис. 9), 5
— погребение 94 могильника Жасинас. Плоскость оборотной стороны
наконечника залита черным цветом, сквозные отверстия лицевой стороны
наконечника заштрихованы вертикально (Vaitkunskiene L., 1983, 3 pav, 4). [79]
та II, убедительно отнесенного А. Гайбиг ко второй половине X в. (Geibig, 1991, S. 146).
Дальнейшая фаза развития наконечников ножен меча с фигурой зверя, представленной в стиле Еллинг, реализована наконечником ножен меча (рис. 2: 2) с о. Готланд (Thunmark-Nylen, 1998, Taf. 232: 2). Изображение зверя на этом артефакте претерпело изменения: головка-навершие является весьма примитивным дериватом аналогичной детали более раннего наконечника из погребения 8 Ржевское, от S-видно изогнутого туловища сохранилась лишь его верхняя часть, связь которой с весьма схематизированной головкой собаки/волка утеряна. Справа от изгиба этого туловища представлена треугольная геометрическая фигура, фактически являющаяся центром композиции наконечника. Такая же фигура, окруженная двойным округлым жгутом «плетенки», ясно видна на наконечнике из К-174, который, скорее всего, является дальнейшей формой развития декорированных в стиле Еллинг деталей ножен викингских мечей.
Начиная с середины X в. мастера, использующие при изготовлении наконечников ножен меча с деградированным изображением зверя, начинают совмещать этот образ с набиравшим популярность образом вертикально взлетающей хищной птицы — ворона, ставшего в начале завершающей фазы движения викингов символом воинов разноэтничных дружин (Кулаков, 1988, с. 106–117). Пример такого своеобразного «композитного» творения безвестного мастера обнаружен в погребении 496 могильника Бирка в Швеции (Nerman, 1940, Taf. 5, 8f, 8b), датируемого временем около 950 г. (Ениосова, 1994, с. 105). Напротив, наконечники ножен меча с распластанной (точнее — «распятой») птицей (по П. Паульсену, «скандинавская группа» наконечников ножен меча — Paulsen P., 1953, S. 17–22) традиционно венчаются уже не раз упоминавшейся выше головкой собаки/волка, никак не связанной с фигурой «распятой» жертвенной птицы.
Полным аналогом находке из К-174, является, к счастью, целый наконечник ножен меча из городища Франополь (Брестский р-н Брестской обл. Белоруссии, раскопки О. В. Иова 1988–1991 гг.). Это укрепленное поселение расположено на мысу левого берега р. Рыта. Округлая в плане площадка городища диаметром 30 м окружена валом высотой от 1,5 до 2,5 м. В ходе раскопок на городище вскрыта площадь в 286 кв. м. Культурный слой на городище практически полностью состоит из остатков пожарища, мощность слоя на краю площадки городища достигает 0,5 м, к центру площадки сходит практически на нет. На материке найдены следы срубных клетей примыкавших к валу изнутри. Выявлен колодец, песчаные стенки которого были укреплены камнями, а дно покрыто настилом из дубовых плах толщиной до 5 см. На материке вне клетей расчищены остатки очага, сложенного из колотых камней. Очаг содержал большое количество обломков керамики и обожженные зерна проса. Пожар уничтожил городище Франополь внезапно, о чем свидетельствуют многочисленные находки обожженных развалов керамики и целых горшков, в ряде случаев — с просяной кашей. Кроме керамики, на площадке городища найдено значительное количество предметов вооружения: наконечники копий и стрел, топоры, перекрестие меча. К этой категории находок относятся и остатки ножен меча выявленные на площадке городища на уровне материка. Они представлены бронзовым наконечником, на внутренней стороне которого сохранились остатки кожи, рядом с наконечником прослежены плохо сохранившиеся тонкие бронзовые пластины — оковка верхней части ножен. Дата гибели возникшего в 950–1000 гг. городища Франополь — рубеж X–XI вв. Это подтверждается позднейшими находками в его культурном слое желтых лимоновидных бусин (Иоў, 1993, с. 71, 72). Такие городища весьма редки в Белоруссии (Кухаренко, 1961, с. 31–36), как правило, использовались [80] качестве святилищ и мест народных собраний населения отдельных волостей. Скорее всего, городище Франополь было уничтожено внезапным набегом вражеской дружины.
Изображение на артефакте из Франополя — утративший всякий облик змея/дракона завиток «плетенки», треугольная фигура в нижней части артефакта, ставшая центром композиции, полностью «дегенерированная» голова волка/собаки, венчающая наконечник, — полностью подтверждает высказанное выше мнение об этапах трансформации наконечников с фигурой зверя. Треугольная фигура в центре композиции на предметах из Каупа и Франополя сближает эти находки с балтскими по своему происхождению наконечниками из погребений 62, 94 (рис. 2: 5) могильника Жасинас Шилальского р-на Литвы (Kazakevičius, 1992, fig. 3,3,4) и погр. 117 могильника Ирзекапинис (ehem. Wiekau, Kr. Samland Ostpreussen, ныне — пос. Клинцовка Зеленоградского р-на Калининградской обл.). Дата последнего — начало (скорее, середина) X в. (Кулаков, 1999, с. 255). В юго-восточной Балтии происходит слияние скандинавских и местных изобразительных традиций, симбиоз которых отразился в изображениях на наконечниках ножен мечей из К-174 и Франополя, аналогом которым является наконечник ножен меча, обнаруженный в Burgholm, Latvija (Ениосова, 1994, рис. 10). В этих артефактах отражен встречный импульс балтских традиций, толкнувший мастеров этих наконечников сделать центром их композиции треугольный элемент, который вероятнее всего следует трактовать на наконечниках из Жасинаса и Ирзекапиниса как туловище мужской фигуры. Вызывает удивление объявление этой вполне четко читаемой фигуры «искаженным изображением птицы и плетеным рисунком» в новейшей археологической литературе (Ениосова, 1994, с. 106). На самом деле на изделиях мастеров эпохи викингов эта фигура является местной репликой восходящей еще к традициям эпохи переселения народов «языческой иконы» Одина, обеими своими руками обнимающего двух своих мистических спутников — воронов Хугина и Мунина (рис. 2: 3). В X в. эта «языческая икона» представлена на скандинавских деталях ножен мечей, обнаруженных, в частности, в Шестовицах (рис. 2: 3) и на Готланде (Ениосова, 1994, рис. 10, а), соответствуя варианту 2 канона Одина (Кулаков, 1995а, с. 73). В балтской среде в этом каноническом изображении вороны заменены здесь драконами. Видимо, именно их фигуры, стилизованные в виде изогнутых сдвоенных линий, отдаленно напоминающие крылья птицы, представлены справа и слева от треугольной фигуры на наконечниках из Каупа и Франополя (рис. 1: 3; 2: 4). Такого рода взаимный обмен иконографическими новациями характерен для мастеров, удовлетворявших художественные вкусы полиэтничной дружины второй половины X в. Правда, весьма стилизованное изображение на наконечнике из Франополя не позволяет с полной уверенностью утверждать соответствие фигур, не воронам Одина, а драконам.
Аспект сложнейших процессов взаимного влияния скандинавских и балтских традиций остался незамеченным наиболее серьезным современным исследователем наконечников ножен мечей эпохи викингов В. Казакявичюсом, включившим наконечник из К-174 в массив наконечников варианта IbЗ. Их декор представляет собой деградированное изображение распластанной жертвенной птицы и широко датируется X–XI вв. (Kazakevičius, 1998, р. 292, 8 pav., 8). Правда, обнаружение на наконечнике ножен однолезвийного (?) меча в Катучю Шилутского р-на Литвы с одной стороны — фигуры распластанной птицы, с другой — деградированную фигуру зверя (обе являются оттисками в глиняной форме двух более ранних и, соответственно, более качественно выполненных артефактов) указывает на синхронность бытования (во всяком случае — в Балтии) обоих [81] изобразительных мотивов (Kazakevičius, 1998, 11 pav.). Самое раннее изображение данного варианта корпуса пернатого датируется в Восточной Европе 950–1000 гг. и является символом «…власти князя, приносившего жертву богам для процветания подвластной ему дружины» (Кулаков, 19946, с. 6).
Представленный выше анализ находок из Каупа и Франополя и близкого им иконографического материала эпохи викингов позволяет реконструировать этапы появления одного из редчайших вариантов наконечников ножен меча, встреченных в комплексах третьей четверти X в. (возможно, шире — второй половины X в.) в древностях Балтии и Западной Белоруссии и выявить семантику представленных на этих артефактов образов. Ранее подобные аспекты развития изображений на наконечниках меча рассматривались сугубо утилитарно. Неправомерно считалось, что скандинавские оружейники в оформлении ножен меча механически воспроизводили «маски» и «плетеный орнамент» овальных фибул и подвесок, являвшихся деталями женского (!) убора (Ениосова, 1994, с. 105, 107). На самом деле такая важная конструктивная деталь вооружения, как наконечник ножен меча викинга, магическое значение которого трудно переоценить (Кулаков, 19966, с. 30, 31), должна была обладать не только сугубо прикладной функцией. Изображения на этих артефактах носят как эстетической, так и семантический характер. Этапы появления особого варианта наконечников ножен меча (Кауп, Франополь, Бургхольм) выглядят следующим образом:
1. К середине X в. в Скандинавии, Балтии и Восточной Европе в среде викингов распространяется серия достаточно стандартных наконечников «шведской группы» (по П. Паульсену). Генезис этой группы артефактов (рис. 2,1) заслуживает специального исследования, однако семантика изображения на этих наконечников достаточно ясна: на них представлен образ «большого зверя», характерного для искусства последнего столетия эпохи викингов. Максимальный пафос обретают такие изображения, представленные в стиле Рингерике на штурмовых значках викингов XI в., времени заката славной эпохи морских воинов. На примере этого вексилло-логического материала установлено тождество изображения «большого зверя» образу волка Фенрира, в день Рагнарёк повергшего царя богов Одина (Кулаков, 1989, с. 68). Кроме «фоновой» семантики Рагнарёка, с которым викинги могли сопоставлять каждый свой бой, могущий стать для них последним, изображение Фенрира на нижней оконечности ножен меча могла иметь особый смысл. Каждый раз, когда воин после схватки погружал свой клинок в ножны, он тем самым имитировал нанесение своим клинком, кеннинг которого звучал как «огонь Одина» (Младшая Эдда, с. 153), тех ударов, которыми «Отец побед» поражал Фенрира. Общеизвестно то, что меч наряду с копьем — обязательный атрибут владыки скандинавского пантеона. Стремясь по ножнам острием вниз, меч викинга тем самым как бы вонзался в тело фигурки Фенрира, представленного на наконечнике ножен меча как раз пастью вверх, навстречу острию меча. Таким образом реализовался феномен симпатической магии, где практическое действие имитировало и мистически воссоздавало процессы нетривиального уровня. Примеров подобной магии масса, один из наиболее известных — вращение молящимися буддистами цилиндра с написанными на нем молитвами (монг. «манигдонг»), что имитирует их прочтение и, что естественно для верующих, их магическую реализацию.
2. Параллельно с наконечниками «шведской группы», однако в гораздо меньшем числе в викингской среде южного берега Балтики в середине X в. распространяются наконечники ножен мечей с «языческой иконой» Одина (рис. 2: 3). Вскоре этот вариант канона начинает использоваться балтскими оружейниками (рис. 2: 5). Элемент изображения на этих [82] артефактах — треугольный торс Одина — появляется на наконечниках ножен меча с деградированным (укороченным) изображением Фенрира (рис. 2: 3). Таким образом мастера пытались изобразить ключевой для Рагнарёка поединок Фенрира и Одина, смертельный для последнего. При этом образы мирового зверя и Царя богов, извечных противников в рамках индоевропейской мифологии, по принципу pars pro toto изображался лишь деталью их канонических изображений. Упомянутый выше эффект симпатической магии (мистическое поражение реальным острием меча пасти Фенрира) уже не принимался в расчет.
3. Итак, в третьей четверти X в., видимо, не без влияния традиций балтских мастеров складывается иконографическая схема, реализованная на наконечниках ножен мечей из Каупа (рис. 1: 3), Франополя (рис. 2: 4) и Бургхольма. Это изображение, значительно дистанцированное от своего прототипа на наконечниках «шведской группы», фактически превратилось в идеограмму. На ней нашли себе место предельно стилизованные тулова Фенрира и Одина, а также мистические существа (вороны или драконы), сопровождающие Отца побед и Владыку павших. Показательно, что эти мифологические персонажи были актуальны для викингов не только Скандинавии, но и Балтии. Это еще раз подчеркивает интернациональный характер дружинной культуры пруссов, фиксируемый уже на материале VII в. (Кулаков, 1995б, с. 105). Обращает на себя внимание уникальность находок на Каупе, во Франополе и Бургхольме. Возможно, эти наконечники вышли из одной мастерской, их находки в далеко отстоящих друг от друга пунктах маркируют те непростые пути, по которым вела прусских (?) дружинников их полная смертельных опасностей судьба.
Вся представленная трансформация одного из вариантов изображений на наконечниках мечей викингов произошла в пределах одного поколения и укладывается в предела 950–975 гг. Полный распад схемы этого изображения зафиксирован на наконечнике из Гнёздова (вторая половина X — начало XI вв.), где уже отсутствует схематизированный образ Одина, а профильная голова Фенрира повернута не вверх, а вправо (Ениосова, 1994, с. 107, рис. 15, а).
Количественно малая серия наконечников с «идеограммой» последней битвы Одина и Фенрира показывает поиски изобразительных образов мастерами, работавшими на закате эпохи викингов. Видимо, эти образы должны были отвечать потребностям эстетических и, что важнее, культовых запросов воинов полиэтничных дружин эпохи крушения священных идеалов язычества на широких просторах от Янтарного берега до Поднепровья. Нет сомнений в том, что это крушение казавшихся незыблемыми духовных устоев воспринималось современниками как земное отражение гибели богов в день Рагнарёк.
Инвентарь мужского погребения, обнаруженного под его насыпью, кратко опубликованный в послевоенное время Б. фон цур Мюлен (Mühlen, 1975, S. 138, Taf. 18, 8; 44, 4, 5), включал следующие находки: три бронзовые пряжки, фрагменты керамики, фрагмент орнаментированного рогового (?) гребня, ажурный бронзовый наконечник ремня группы 1 класса XVI (Мурашёва, 2000, с. 66, 67, рис. 101), распространенный в Восточной Европе до второй половины X в., малый (аналогичный по типу?) наконечник ремня, наконечник ремня, железные (?) накладки и дужка ведра, бронзовые накладки, меч и его обломки, фрагмент бронзового ажурного наконечника ножен меча, два ланцетовидных наконечника копий, в том числе с врезным пламевидным орнаментом на втулках, характерным для древностей Каупа в основном 900–950 гг., но доживающий до третьей четверти X в. (Кулаков, 1989а, с. 93, 95), боевой топор, обломки железного предмета (умбон щита ?), кольчатые удила, стремя, две (?) шпоры. Общий состав погребального инвентаря кургана, присутствие в нем наконечника копья с пламевидным орнаментом и топора позволяют этот комплекс с высокой долей уверенности датировать временем около 950–975 гг. (Кулаков, 1989а, с. 92, 93).
Особое внимание в составе погребального инвентаря (рис. 1) привлекает наконечник ножен меча, аналоги которому отсутствуют как в скандинавских древностях эпохи викингов, так и в синхронном материале юго-восточной Балтии. Орнамент в сохранившейся нижней части наконечника из Каупа выполнен в стиле Еллинг. Декорированные таким образом [77] наконечники, по справедливому мнению П. Паульсена, появляются в Скандинавии незадолго до середины X в. (Paulsen, 1953, S. 35). Наиболее ранним наконечником, на котором в стиле Еллинг изображен S-видно изогнутый зверь, является артефакт (наконечник «шведской группы» — Paulsen, 1953, S. 41) из погребения 8 грунтового могильника Линкунен (Linkuhnen, ehem. Kr. Niederung, Ostpreussen, ныне — пос. Ржевское Славского р-на Калининградской обл., рис. 2: 1), содержавшего, судя по составу инвентаря, останки мужчины-воина и женщины. Навершием наконечника служит плоскостное изображение направленной носом вверх головки собаки/волка, отвечающее нормам стиля Борре и являющееся завершением тулова зверя. Иконографический тип изображения, представленный на данном артефакте, является серийным стандартом, что показывают, в частности, находки, сделанные в Западной Литве и на территории России (Kazakevičius, 1998, р. 296, 297). Этому наконечнику ножен меча в комплекс сопутствовали три согнутых ланцетовидных наконечника копий с пламевидным орнаментом на втулках и три меча (в том числе с пагодообразным навершием и типа X по Я. Петерсену), в целом датируемые серединой — второй половиной X в. Эту, если не более раннюю, дату для погребения 8 Ржевское указывают входящие в состав его инвентаря кольчатые удила с трехчастным трензелем и пара стремян вытянутых очертаний, с уплощенными сторонами. Эти детали конского снаряжения подчеркивают связи западных балтов с миром степей (Кулаков, 1986, с. 143, 144; 1994а, рис. 33). Данный комплекс в послевоенное время привлек внимание лишь двух исследователей — В. Казякявичюса и Н. В. Ениосовой. Если первый из них вслед за П. Паульсеном датирует погребение 8 в целом XI в. (Kazakevičius, 1998, р. 296), то Н.В. Ениосова относит его к началу XI в. (Ениосова, 1994, с. 104). Эти датировки неактуальны прежде всего ввиду присутствия в составе инвентаря этого погребения меча группы 12 вариан-
Рис. 1. Инвентарь кург. 174 могильника Кауп:
1 — наконечник копья (Muchlen B., 1975, Taf 18, 6), 2 — бронзовый ажурный наконечник ремня, до реставрации (Muchlen B., 1975, Taf 44, 4), 3
— фрагмент бронзового наконечника ножен меча (экспозиция зала 5 бывш.
Prussia-museum, ныне в фондах Калининградского Историко-художественного
музея, Muchlen B., 1975, Taf 44, 5). [78]
Рис. 2. Бронзовые наконечники ножен мечей с изображением змея/дракона (1, 2, 4) и «языческой иконы» Одина (3, 5).
1 — погребение 8 грунтового могильника Линкунен (Engel С., La Baume W., 1937, Abb 40, a), 2 — Готланд, Швеция (Thunmark-Nylén L., 1998, Taf 232, 2), 3 — курган 42(10) курганного могильника Шестовицы Черниговской обл. Украины (Блiфельд, 1977, с. 140, рис. 20, Фонды Черниговского исторического музея, инв. номер (ЧЯМ № 5 98)/5), 4 — городище Франополь (Иоў, 1993, с. 72, рис. 9), 5
— погребение 94 могильника Жасинас. Плоскость оборотной стороны
наконечника залита черным цветом, сквозные отверстия лицевой стороны
наконечника заштрихованы вертикально (Vaitkunskiene L., 1983, 3 pav, 4). [79]
Дальнейшая фаза развития наконечников ножен меча с фигурой зверя, представленной в стиле Еллинг, реализована наконечником ножен меча (рис. 2: 2) с о. Готланд (Thunmark-Nylen, 1998, Taf. 232: 2). Изображение зверя на этом артефакте претерпело изменения: головка-навершие является весьма примитивным дериватом аналогичной детали более раннего наконечника из погребения 8 Ржевское, от S-видно изогнутого туловища сохранилась лишь его верхняя часть, связь которой с весьма схематизированной головкой собаки/волка утеряна. Справа от изгиба этого туловища представлена треугольная геометрическая фигура, фактически являющаяся центром композиции наконечника. Такая же фигура, окруженная двойным округлым жгутом «плетенки», ясно видна на наконечнике из К-174, который, скорее всего, является дальнейшей формой развития декорированных в стиле Еллинг деталей ножен викингских мечей.
Начиная с середины X в. мастера, использующие при изготовлении наконечников ножен меча с деградированным изображением зверя, начинают совмещать этот образ с набиравшим популярность образом вертикально взлетающей хищной птицы — ворона, ставшего в начале завершающей фазы движения викингов символом воинов разноэтничных дружин (Кулаков, 1988, с. 106–117). Пример такого своеобразного «композитного» творения безвестного мастера обнаружен в погребении 496 могильника Бирка в Швеции (Nerman, 1940, Taf. 5, 8f, 8b), датируемого временем около 950 г. (Ениосова, 1994, с. 105). Напротив, наконечники ножен меча с распластанной (точнее — «распятой») птицей (по П. Паульсену, «скандинавская группа» наконечников ножен меча — Paulsen P., 1953, S. 17–22) традиционно венчаются уже не раз упоминавшейся выше головкой собаки/волка, никак не связанной с фигурой «распятой» жертвенной птицы.
Полным аналогом находке из К-174, является, к счастью, целый наконечник ножен меча из городища Франополь (Брестский р-н Брестской обл. Белоруссии, раскопки О. В. Иова 1988–1991 гг.). Это укрепленное поселение расположено на мысу левого берега р. Рыта. Округлая в плане площадка городища диаметром 30 м окружена валом высотой от 1,5 до 2,5 м. В ходе раскопок на городище вскрыта площадь в 286 кв. м. Культурный слой на городище практически полностью состоит из остатков пожарища, мощность слоя на краю площадки городища достигает 0,5 м, к центру площадки сходит практически на нет. На материке найдены следы срубных клетей примыкавших к валу изнутри. Выявлен колодец, песчаные стенки которого были укреплены камнями, а дно покрыто настилом из дубовых плах толщиной до 5 см. На материке вне клетей расчищены остатки очага, сложенного из колотых камней. Очаг содержал большое количество обломков керамики и обожженные зерна проса. Пожар уничтожил городище Франополь внезапно, о чем свидетельствуют многочисленные находки обожженных развалов керамики и целых горшков, в ряде случаев — с просяной кашей. Кроме керамики, на площадке городища найдено значительное количество предметов вооружения: наконечники копий и стрел, топоры, перекрестие меча. К этой категории находок относятся и остатки ножен меча выявленные на площадке городища на уровне материка. Они представлены бронзовым наконечником, на внутренней стороне которого сохранились остатки кожи, рядом с наконечником прослежены плохо сохранившиеся тонкие бронзовые пластины — оковка верхней части ножен. Дата гибели возникшего в 950–1000 гг. городища Франополь — рубеж X–XI вв. Это подтверждается позднейшими находками в его культурном слое желтых лимоновидных бусин (Иоў, 1993, с. 71, 72). Такие городища весьма редки в Белоруссии (Кухаренко, 1961, с. 31–36), как правило, использовались [80] качестве святилищ и мест народных собраний населения отдельных волостей. Скорее всего, городище Франополь было уничтожено внезапным набегом вражеской дружины.
Изображение на артефакте из Франополя — утративший всякий облик змея/дракона завиток «плетенки», треугольная фигура в нижней части артефакта, ставшая центром композиции, полностью «дегенерированная» голова волка/собаки, венчающая наконечник, — полностью подтверждает высказанное выше мнение об этапах трансформации наконечников с фигурой зверя. Треугольная фигура в центре композиции на предметах из Каупа и Франополя сближает эти находки с балтскими по своему происхождению наконечниками из погребений 62, 94 (рис. 2: 5) могильника Жасинас Шилальского р-на Литвы (Kazakevičius, 1992, fig. 3,3,4) и погр. 117 могильника Ирзекапинис (ehem. Wiekau, Kr. Samland Ostpreussen, ныне — пос. Клинцовка Зеленоградского р-на Калининградской обл.). Дата последнего — начало (скорее, середина) X в. (Кулаков, 1999, с. 255). В юго-восточной Балтии происходит слияние скандинавских и местных изобразительных традиций, симбиоз которых отразился в изображениях на наконечниках ножен мечей из К-174 и Франополя, аналогом которым является наконечник ножен меча, обнаруженный в Burgholm, Latvija (Ениосова, 1994, рис. 10). В этих артефактах отражен встречный импульс балтских традиций, толкнувший мастеров этих наконечников сделать центром их композиции треугольный элемент, который вероятнее всего следует трактовать на наконечниках из Жасинаса и Ирзекапиниса как туловище мужской фигуры. Вызывает удивление объявление этой вполне четко читаемой фигуры «искаженным изображением птицы и плетеным рисунком» в новейшей археологической литературе (Ениосова, 1994, с. 106). На самом деле на изделиях мастеров эпохи викингов эта фигура является местной репликой восходящей еще к традициям эпохи переселения народов «языческой иконы» Одина, обеими своими руками обнимающего двух своих мистических спутников — воронов Хугина и Мунина (рис. 2: 3). В X в. эта «языческая икона» представлена на скандинавских деталях ножен мечей, обнаруженных, в частности, в Шестовицах (рис. 2: 3) и на Готланде (Ениосова, 1994, рис. 10, а), соответствуя варианту 2 канона Одина (Кулаков, 1995а, с. 73). В балтской среде в этом каноническом изображении вороны заменены здесь драконами. Видимо, именно их фигуры, стилизованные в виде изогнутых сдвоенных линий, отдаленно напоминающие крылья птицы, представлены справа и слева от треугольной фигуры на наконечниках из Каупа и Франополя (рис. 1: 3; 2: 4). Такого рода взаимный обмен иконографическими новациями характерен для мастеров, удовлетворявших художественные вкусы полиэтничной дружины второй половины X в. Правда, весьма стилизованное изображение на наконечнике из Франополя не позволяет с полной уверенностью утверждать соответствие фигур, не воронам Одина, а драконам.
Аспект сложнейших процессов взаимного влияния скандинавских и балтских традиций остался незамеченным наиболее серьезным современным исследователем наконечников ножен мечей эпохи викингов В. Казакявичюсом, включившим наконечник из К-174 в массив наконечников варианта IbЗ. Их декор представляет собой деградированное изображение распластанной жертвенной птицы и широко датируется X–XI вв. (Kazakevičius, 1998, р. 292, 8 pav., 8). Правда, обнаружение на наконечнике ножен однолезвийного (?) меча в Катучю Шилутского р-на Литвы с одной стороны — фигуры распластанной птицы, с другой — деградированную фигуру зверя (обе являются оттисками в глиняной форме двух более ранних и, соответственно, более качественно выполненных артефактов) указывает на синхронность бытования (во всяком случае — в Балтии) обоих [81] изобразительных мотивов (Kazakevičius, 1998, 11 pav.). Самое раннее изображение данного варианта корпуса пернатого датируется в Восточной Европе 950–1000 гг. и является символом «…власти князя, приносившего жертву богам для процветания подвластной ему дружины» (Кулаков, 19946, с. 6).
Представленный выше анализ находок из Каупа и Франополя и близкого им иконографического материала эпохи викингов позволяет реконструировать этапы появления одного из редчайших вариантов наконечников ножен меча, встреченных в комплексах третьей четверти X в. (возможно, шире — второй половины X в.) в древностях Балтии и Западной Белоруссии и выявить семантику представленных на этих артефактов образов. Ранее подобные аспекты развития изображений на наконечниках меча рассматривались сугубо утилитарно. Неправомерно считалось, что скандинавские оружейники в оформлении ножен меча механически воспроизводили «маски» и «плетеный орнамент» овальных фибул и подвесок, являвшихся деталями женского (!) убора (Ениосова, 1994, с. 105, 107). На самом деле такая важная конструктивная деталь вооружения, как наконечник ножен меча викинга, магическое значение которого трудно переоценить (Кулаков, 19966, с. 30, 31), должна была обладать не только сугубо прикладной функцией. Изображения на этих артефактах носят как эстетической, так и семантический характер. Этапы появления особого варианта наконечников ножен меча (Кауп, Франополь, Бургхольм) выглядят следующим образом:
1. К середине X в. в Скандинавии, Балтии и Восточной Европе в среде викингов распространяется серия достаточно стандартных наконечников «шведской группы» (по П. Паульсену). Генезис этой группы артефактов (рис. 2,1) заслуживает специального исследования, однако семантика изображения на этих наконечников достаточно ясна: на них представлен образ «большого зверя», характерного для искусства последнего столетия эпохи викингов. Максимальный пафос обретают такие изображения, представленные в стиле Рингерике на штурмовых значках викингов XI в., времени заката славной эпохи морских воинов. На примере этого вексилло-логического материала установлено тождество изображения «большого зверя» образу волка Фенрира, в день Рагнарёк повергшего царя богов Одина (Кулаков, 1989, с. 68). Кроме «фоновой» семантики Рагнарёка, с которым викинги могли сопоставлять каждый свой бой, могущий стать для них последним, изображение Фенрира на нижней оконечности ножен меча могла иметь особый смысл. Каждый раз, когда воин после схватки погружал свой клинок в ножны, он тем самым имитировал нанесение своим клинком, кеннинг которого звучал как «огонь Одина» (Младшая Эдда, с. 153), тех ударов, которыми «Отец побед» поражал Фенрира. Общеизвестно то, что меч наряду с копьем — обязательный атрибут владыки скандинавского пантеона. Стремясь по ножнам острием вниз, меч викинга тем самым как бы вонзался в тело фигурки Фенрира, представленного на наконечнике ножен меча как раз пастью вверх, навстречу острию меча. Таким образом реализовался феномен симпатической магии, где практическое действие имитировало и мистически воссоздавало процессы нетривиального уровня. Примеров подобной магии масса, один из наиболее известных — вращение молящимися буддистами цилиндра с написанными на нем молитвами (монг. «манигдонг»), что имитирует их прочтение и, что естественно для верующих, их магическую реализацию.
2. Параллельно с наконечниками «шведской группы», однако в гораздо меньшем числе в викингской среде южного берега Балтики в середине X в. распространяются наконечники ножен мечей с «языческой иконой» Одина (рис. 2: 3). Вскоре этот вариант канона начинает использоваться балтскими оружейниками (рис. 2: 5). Элемент изображения на этих [82] артефактах — треугольный торс Одина — появляется на наконечниках ножен меча с деградированным (укороченным) изображением Фенрира (рис. 2: 3). Таким образом мастера пытались изобразить ключевой для Рагнарёка поединок Фенрира и Одина, смертельный для последнего. При этом образы мирового зверя и Царя богов, извечных противников в рамках индоевропейской мифологии, по принципу pars pro toto изображался лишь деталью их канонических изображений. Упомянутый выше эффект симпатической магии (мистическое поражение реальным острием меча пасти Фенрира) уже не принимался в расчет.
3. Итак, в третьей четверти X в., видимо, не без влияния традиций балтских мастеров складывается иконографическая схема, реализованная на наконечниках ножен мечей из Каупа (рис. 1: 3), Франополя (рис. 2: 4) и Бургхольма. Это изображение, значительно дистанцированное от своего прототипа на наконечниках «шведской группы», фактически превратилось в идеограмму. На ней нашли себе место предельно стилизованные тулова Фенрира и Одина, а также мистические существа (вороны или драконы), сопровождающие Отца побед и Владыку павших. Показательно, что эти мифологические персонажи были актуальны для викингов не только Скандинавии, но и Балтии. Это еще раз подчеркивает интернациональный характер дружинной культуры пруссов, фиксируемый уже на материале VII в. (Кулаков, 1995б, с. 105). Обращает на себя внимание уникальность находок на Каупе, во Франополе и Бургхольме. Возможно, эти наконечники вышли из одной мастерской, их находки в далеко отстоящих друг от друга пунктах маркируют те непростые пути, по которым вела прусских (?) дружинников их полная смертельных опасностей судьба.
Вся представленная трансформация одного из вариантов изображений на наконечниках мечей викингов произошла в пределах одного поколения и укладывается в предела 950–975 гг. Полный распад схемы этого изображения зафиксирован на наконечнике из Гнёздова (вторая половина X — начало XI вв.), где уже отсутствует схематизированный образ Одина, а профильная голова Фенрира повернута не вверх, а вправо (Ениосова, 1994, с. 107, рис. 15, а).
Количественно малая серия наконечников с «идеограммой» последней битвы Одина и Фенрира показывает поиски изобразительных образов мастерами, работавшими на закате эпохи викингов. Видимо, эти образы должны были отвечать потребностям эстетических и, что важнее, культовых запросов воинов полиэтничных дружин эпохи крушения священных идеалов язычества на широких просторах от Янтарного берега до Поднепровья. Нет сомнений в том, что это крушение казавшихся незыблемыми духовных устоев воспринималось современниками как земное отражение гибели богов в день Рагнарёк.
Литература
Блiфельд Д. I., 1977. Давньорускі пам’ятки Шестовиці, Київ.
Ениосова Н. В., 1994. Ажурные наконечники ножен мечей X–XI вв на территории Восточной Европы // История и эволюция древних вещей. М.
Иоў А. В., 1993. Археалагiчны комплекс X ст. каля вески Франопаль // Берасцейшчына. Помнiкi гiсторыi i культуры Брэстчыны праблемы вывучэння, аховы i выкарыстання матэриялы навуково-практычнай канферэнцыi. Брэст.
Кулаков В. И., 1986 Степные реминисценции у раннесредневековых сембов // Волжская Булгария и Русь. Казань.
Кулаков В. И., 1988. Птица-хищник и птица-жертва в символах и эмблемах IX–XI вв. //СА. № 3.
Кулаков В. И., 1989а. Кауп // Становление европейского средневекового города. М.
Кулаков В. И., 1989б. Знамена дружин Балтийского региона // СА. № 4.
Кулаков В. И., 1994а. Пруссы (V–XIII вв.). М.
Кулаков В. И., 1994б. Предшественники эмблемы Византии // Гербовед. № 5–6. М. [83]
Кулаков В. И., 1995а. Варианты иконографии Одина и Тора V–XI вв. // Древняя Русь — новые исследования. Славяно-русские древности. вып. 2. СПб.
Кулаков В. И., 1995б. Прусская дружина в V–XII вв. // Элита и этнос средневековья. М.
Кулаков В. И., 1996а. Трусо и Кауп (протогородские центры в земле пруссов) // РА № 3.
Кулаков В. И., 1996б. Воинская магия мечей викингов // Артквадрат № 1. Калининград.
Кулаков В. И., 1999. Ирзекапинис // Stratum plus. № 5. СПб., Кишинев, Одесса.
Кухаренко Ю. В., 1961. Средневековые памятники Полесья. М.
Младшая Эдда. Л., 1970.
Мурашева В. В., 2000. Древнерусские ременные наборные украшения (X–XIII вв.). М.
Engel С., La Baume W., 1937. Atlas der Ost- und West-Preussischen Landesgeschicht, Bd 2. Kulturen und Völker der Frühzeit in Preussenlande, Königsberg.
Geibig A., 1991. Beiträge zur morphologischln Entwtcklung des Schwertes lm Mittelalter Neumunster.
Kazakevičius V., 1992. Sword chapes from Lithuania // Studta Baltica Stockholmiensia. Vol. 9. Stockholm.
Kazakevičius V., 1998. Iš velyvojo geležies amžiaus baltų ginklų istorijos (kalavių makštų galų apkalai)//Lietuvos archeologija. T.15. Vilnius.
Muhlen В., 1975. Die Kultur der Wikinger in Ostpreussen // Bonner Hefte zur Vorgeschichte. Nr 9.
Nerman В., 1940. Birka. Bd. I. Die Gräber. Stockholm.
Paulsen P., 1953. Schwertortbänder der Wikingerzeit Stuttgart.
Thunmark-Nylén L., 1998. Die Wikingerzeit Gotlands. Bd. II. Typentafeln.
Vaitkunskiene L., 1983. Skandinaviški elementai žemaičių kulturoje X–XI a. // Lietuvos istorijos metraštis. 1982 metai, Vilnius.
Ениосова Н. В., 1994. Ажурные наконечники ножен мечей X–XI вв на территории Восточной Европы // История и эволюция древних вещей. М.
Иоў А. В., 1993. Археалагiчны комплекс X ст. каля вески Франопаль // Берасцейшчына. Помнiкi гiсторыi i культуры Брэстчыны праблемы вывучэння, аховы i выкарыстання матэриялы навуково-практычнай канферэнцыi. Брэст.
Кулаков В. И., 1986 Степные реминисценции у раннесредневековых сембов // Волжская Булгария и Русь. Казань.
Кулаков В. И., 1988. Птица-хищник и птица-жертва в символах и эмблемах IX–XI вв. //СА. № 3.
Кулаков В. И., 1989а. Кауп // Становление европейского средневекового города. М.
Кулаков В. И., 1989б. Знамена дружин Балтийского региона // СА. № 4.
Кулаков В. И., 1994а. Пруссы (V–XIII вв.). М.
Кулаков В. И., 1994б. Предшественники эмблемы Византии // Гербовед. № 5–6. М. [83]
Кулаков В. И., 1995а. Варианты иконографии Одина и Тора V–XI вв. // Древняя Русь — новые исследования. Славяно-русские древности. вып. 2. СПб.
Кулаков В. И., 1995б. Прусская дружина в V–XII вв. // Элита и этнос средневековья. М.
Кулаков В. И., 1996а. Трусо и Кауп (протогородские центры в земле пруссов) // РА № 3.
Кулаков В. И., 1996б. Воинская магия мечей викингов // Артквадрат № 1. Калининград.
Кулаков В. И., 1999. Ирзекапинис // Stratum plus. № 5. СПб., Кишинев, Одесса.
Кухаренко Ю. В., 1961. Средневековые памятники Полесья. М.
Младшая Эдда. Л., 1970.
Мурашева В. В., 2000. Древнерусские ременные наборные украшения (X–XIII вв.). М.
Engel С., La Baume W., 1937. Atlas der Ost- und West-Preussischen Landesgeschicht, Bd 2. Kulturen und Völker der Frühzeit in Preussenlande, Königsberg.
Geibig A., 1991. Beiträge zur morphologischln Entwtcklung des Schwertes lm Mittelalter Neumunster.
Kazakevičius V., 1992. Sword chapes from Lithuania // Studta Baltica Stockholmiensia. Vol. 9. Stockholm.
Kazakevičius V., 1998. Iš velyvojo geležies amžiaus baltų ginklų istorijos (kalavių makštų galų apkalai)//Lietuvos archeologija. T.15. Vilnius.
Muhlen В., 1975. Die Kultur der Wikinger in Ostpreussen // Bonner Hefte zur Vorgeschichte. Nr 9.
Nerman В., 1940. Birka. Bd. I. Die Gräber. Stockholm.
Paulsen P., 1953. Schwertortbänder der Wikingerzeit Stuttgart.
Thunmark-Nylén L., 1998. Die Wikingerzeit Gotlands. Bd. II. Typentafeln.
Vaitkunskiene L., 1983. Skandinaviški elementai žemaičių kulturoje X–XI a. // Lietuvos istorijos metraštis. 1982 metai, Vilnius.
Источник: Краткие сообщения Института археологии РАН. Вып. 211. 2001 год.
Сканирование: Halgar Fenrirsson
OCR: User Userovich
[77] — так обозначается конец соответствующей страницы. Рисунок — на стр. 274.
Сканирование: Halgar Fenrirsson
OCR: User Userovich
[77] — так обозначается конец соответствующей страницы. Рисунок — на стр. 274.
