Темы

Австролоиды Альпийский тип Америнды Англия Антропологическая реконструкция Антропоэстетика Арабы Арменоиды Армия Руси Археология Аудио Аутосомы Африканцы Бактерии Балканы Венгрия Вера Видео Вирусы Вьетнам Гаплогруппы генетика Генетика человека Генетические классификации Геногеография Германцы Гормоны Графики Греция Группы крови Деградация Демография в России Дерматоглифика Динарская раса ДНК Дравиды Древние цивилизации Европа Европейская антропология Европейский генофонд ЖЗЛ Живопись Животные Звёзды кино Здоровье Знаменитости Зодчество Иберия Индия Индоарийцы интеллект Интеръер Иран Ирландия Испания Исскуство История Италия Кавказ Канада Карты Кельты Китай Корея Криминал Культура Руси Латинская Америка Летописание Лингвистика Миграция Мимикрия Мифология Модели Монголоидная раса Монголы Мт-ДНК Музыка для души Мутация Народные обычаи и традиции Народонаселение Народы России научные открытия Наши Города неандерталeц Негроидная раса Немцы Нордиды Одежда на Руси Ориентальная раса Основы Антропологии Основы ДНК-генеалогии и популяционной генетики Остбалты Переднеазиатская раса Пигментация Политика Польша Понтиды Прибалтика Природа Происхождение человека Психология Разное РАСОЛОГИЯ РНК Русская Антропология Русская антропоэстетика Русская генетика Русские поэты и писатели Русский генофонд Русь Семиты Скандинавы Скифы и Сарматы Славяне Славянская генетика Среднеазиаты Средниземноморская раса Схемы США Тохары Тураниды Туризм Тюрки Тюрская антропогенетика Укрология Уралоидный тип Филиппины Фильм Финляндия Фото Франция Храмы Хромосомы Художники России Цыгане Чехия Чухонцы Шотландия Эстетика Этнография Этнопсихология Юмор Япония C Cеквенирование E E1b1b G I I1 I2 J J1 J2 N N1c Q R1a R1b Y-ДНК

Поиск по этому блогу

пятница, 4 ноября 2016 г.

КОНТАРИНИ, АМБРОДЖО

КОНТАРИНИ, АМБРОДЖО
 Путешествие в Персию
Введение

Барбаро и Контарини о Москве
Часть 1
Часть 2
Литература


АМБРОДЖО КОНТАРИНИ

ПУТЕШЕСТВИЕ В ПЕРСИЮ

VIAGGIO IN PERSIA
Записки Амброджо Контарини
Через два с лишним десятилетия после возвращения Иосафата Барбаро из Таны побывал на Днепре, в степях Северного Причерноморья и в Таврике (в «Газарии»), затем на западном и восточном Кавказе, на Волге и в Москве венецианец Амброджо Контарини в связи со своим посольством в Персию в 1474 — 1477 гг.
Контарини был направлен в Персию всего через год после отъезда Барбаро туда же. Посольство Контарини было вызвано рядом вновь возникших непредвиденных обстоятельств.
Путешествие на Восток Иосафата Барбаро было сложным предприятием: Барбаро отправился морем с ценным грузом Узун Хасану — большим количеством вооружения, с венецианскими инструкторами при посылаемой артиллерии и с отрядом из 200 солдат; кроме того, вместе с Барбаро возвращался в Персию посол Узун Хасана, а на Кипре его ждали послы неаполитанского короля Фердинанда I и папы Сикста IV. Барбаро имел поручение — кроме передачи оружия — наладить отношения с кипрским королем, согласовать свои действия с неаполитанским и папским послами, исследовать положение Карамании, почти покоренной турками. Все эти дела задержали Барбаро на Кипре более чем на год: он попал в Тебриз лишь в апреле 1474 г.

В Венеции, хоть и получали донесения посла, были обеспокоены его задержкой на Кипре. К тому же за этот период изменились взаимоотношения между Мухаммедом II и Узун Хасаном, так как в августе 1473 г. совершился, наконец, персидский поход в Анатолию против турок, но Узун Хасан не имел удачи: турки разбили его войско, и он отступил, не добившись тех результатов, которых ждала и жаждала Венеция. Посланное ею вооружение еще не достигло Узун Хасана, и Барбаро тоже еще не дошел до персидского шаха; «комиссия» Венецианского посла должна была быть изменена в связи с неудачей персидского войска. На этом фоне возникло решение направить нового посла в Персию.
Узун Хасану для подготовки почвы будущих переговоров было послано письмо, полное уверений в том, что его летняя кампания 1473 г. принесла несомненную удачу, что враг предельно ослаблен и что остается только немедленно снова идти в поход, чтобы одержать над ним окончательную победу. 1 В связи с этим планом — упорно продолжать настаивать на новой войне против [87] Мухаммеда II — необходимо было держать своего посла при персидском дворе, чтобы неустанно побуждать Узун Хасана к возобновлению военных действий против турок. 2 К нему должен был спешно, невзирая на изменившееся положение, отправиться Барбаро с Кипра, а из Венеции — новый посол с новыми, открытой и секретной, «комиссиями».
Барбаро уехал из Венеции с условием — получать 150 дукатов в месяц. 3 Принимая решение об отправке нового посла (речь шла даже о двух послах), который должен был ехать исключительно сухим путем, per vias terre, сенат еще до процедуры избрания намеревался назначить ему 200 дукатов в месяц. 4 Подходящего кандидата на пост посла в Персию удалось найти не сразу: многие отказались, ссылаясь на немалые опасности 5 путешествия по татарским степям, по Черному морю, где уже господствовали турки, по неведомым и трудно проходимым областям Кавказа. Пришлось прибегнуть к угрозе временного изгнания и штрафа; пришлось также значительно повысить уже увеличенное денежное вознаграждение. Был выработан следующий расчет: сначала послу назначалось жалованье в размере 120 дукатов в месяц, но по прибытии в страну Узун Хасана оно должно было возрасти вдвое, т. е. до 240 дукатов в месяц; эту сумму предполагалось сохранить на все время пребывания около Узун Хасана. Однако если удалось бы уговорить последнего и он повел бы войска на запад, то после перехода через Евфрат (citra flumen Eufratis) посол должен был получить сразу две тысячи дукатов (как бы в виде премии), причем эти деньги освобождались от всяких налогов. 6
Через несколько дней после этого постановления Амброджо Контарини выразил, по-видимому, согласие идти послом к Узун Хасану, но, надо думать, потребовал при этом некоторого изменения условий, а именно: по прибытии к Узун Хасану посол — кроме жалованья — получит тысячу дукатов, а если войско шаха выступит и пересечет Евфрат, то послу будет выдано не две тысячи дукатов, как было решено, а три тысячи. 7 Таким образом, недавнее постановление сената было теперь изменено в пользу Контарини так, чтобы он получил сверх ранее установленного еще две тысячи золотых дукатов. Помимо того, в случае гибели [88] посла уже в Персии, но раньше пересечения Евфрата, сенат обязывался выдать его наследникам две тысячи дукатов.
Эти данные из сенатских постановлений по поводу назначения нового (после Барбаро) посла в Персию довольно выразительно характеризуют Контарини. Совершенно не исключено предположение, что он «набивал себе цену», когда создалось затруднение из-за отказа ряда кандидатов; следствием этого было значительное увеличение сумм, которые возросли в результате его обещания согласиться ехать послом в Персию. Эти обстоятельства, предшествовавшие избранию Контарини на пост посла, объясняют кое-что в его дальнейшем поведении.
Контарини часто подчеркивал в своем рассказе трудности и опасности, постигавшие его в пути: 8 надо было оправдать «imminens et evidentissimum periculum», из-за чего никто, кроме него, не согласился на страшное путешествие. Контарини старался ехать как можно быстрее вплоть до Тебриза: в пределах Персии повышалось жалованье и была, кроме того, обеспечена тысяча дукатов. В Тебризе, ссылаясь на междоусобную войну, Контарини задержался почти на два месяца, поджидая подходящего спутника, чтобы достигнуть Узун Хасана, кочевавшего в степях (хотя по велению венецианского правительства он был обязан поторопиться начать переговоры с шахом). В дальнейшем Контарини, явно проигрывавший как посол рядом с Барбаро, всячески старался остаться около Узун Хасана, который вовсе не был склонен к беседам с ним и неоднократно и настойчиво предлагал ему возвращаться на родину, предпочитая задержать у себя Барбаро. Уже покинув Персию, из Дербента Контарини послал в Тебриз своего переводчика Дмитрия, чтобы узнать от Барбаро, нет ли признаков намерения Узун Хасана двинуться войной на турок. Если бы ответ, который Контарини получил в Дербенте по истечении 50 дней, оказался утвердительным, он, по-видимому, вернулся бы в Тебриз, чтобы следовать за войском и вместе с ним перейти Евфрат. Все эти действия Контарини получают (предположительное, конечно) объяснение, если сопоставить их с тем порядком выплаты ему денег, который был установлен в Венеции непосредственно перед его отъездом.
В свете сказанного особенно заметны различия предисловий Барбаро и Контарини к их «Путешествиям в Персию». 9
Барбаро кратко и деловито поясняет, в связи с чем он получил назначение на пост посла: он человек привычный ко всяким [89] трудностям (это выражено глаголом «stentar» — «io come huomo uso a stentar»), готовый всячески помогать своему государству (volonteroso di tutto il bene di essa illustrissima signoria); благодаря этому он и был послан в Персию.
Контарини высказался пространнее, не забывая противопоставить себя великим опасностям, которые его ожидали, и, следовательно, подчеркнуть свою доблесть. Будучи избран, он сразу понял, что посольство будет трудным (tal legatione a me paresse difficile) и весьма опасным из-за долгого путешествия. И хотя он это знал, тем не менее он принял во внимание и сильное желание своего правительства послать именно его, и вытекающее отсюда общее благо всего христианского мира; поэтому он и отложил помышление о всякой опасности и решился идти служить своему государству и всему христианскому миру. 10
Так в манере составления предисловий сказались черты обоих венецианских послов и обоих авторов анализируемых «Путешествий».
Амброджо Контарини был представителем одного из древнейших и знатнейших патрицианских родов Венеции, известных с IX — X вв. Фамилию Контарини носили несколько дожей, многие венецианские послы (в Константинополь, в Савойю, в Польшу, в Турцию и т. д.), многие командиры военных флотов. Контарини издавна были связаны с Левантом, с колониями Верхней и Нижней Романии и станциями Северного Причерноморья.
Эта фамилия встречалась среди многочисленных ректоров заморских венецианских владений. 11 Если обозреть только XV в., то она попадается среди должностных лиц в Константинополе, 12 в Морее, 13 на о. Корфу, 14 на о. Кипре. 15 Были Контарини и консулами в Тане, 16 и просто купцами в Романии и на Черном море, капитанами целых караванов и патронами единичных торговых галей.
Амброджо Контарини вернулся в Венецию из своего посольства в Персию (через Кавказ, по Волге и через Москву) в апреле 1477 г. Спустя десять лет, в 1487 г., в Венеции вышло первое (из до сих пор известных) издание его сочинения «Путешествие [90] в Персию». Оно было напечатано под таким заглавием: «Questo е el Viazo di misier Ambrosio Contarin, ambasador de la Illustrissima Signoria de Venesia al signer Uxuncassam, re de Persia». На последней странице, как обычно, отмечено место издания — Венеция, имя владельца типографии — Ганнибал Фозий из Пармы, дата выпуска книги — 14 января 1487 г. (Deo gratias amen. Impressum Venetiis per Hannibalem Fosium parmensem, anno incarnationis domini MCCCCLXXXVII, die XIV Ianuarii). 17
Cочинение Контарини было первым из двух «Путешествий в Персию», которые появились в венецианской литературе конца XV в. Второе из них, принадлежавшее перу Иосафата Барбаро, вышло впервые (насколько известно до сих пор) в альдовском издании 1543 г. (Viaggi fatti da Vinetia...); там же было напечатано и «Путешествие в Персию» Контарини. 18 Затем труд Контарини был помещен, вслед за трудом Барбаро, в сборнике Рамузио. 19
Русский перевод «Путешествия в Персию» Контарини был сделан (как и перевод Барбаро) в 1836 г. В. Семеновым с рядом неточностей, ошибок и устарелых оборотов. 20 Английский перевод, сделанный в XVI в., принадлежит Уильяму Томасу. 21
В труде Контарини принят простейший порядок изложения. С первого дня пути, который начался в Венеции 23 февраля 1474 г., последовательно от даты к дате, от страны к стране, от города к городу, от события к событию, вплоть до 10 апреля 1477 г., когда автор вернулся на родину, соблюдены приемы дневника. Контарини показал себя трудолюбивым и аккуратным в ведении путевых записей: на протяжении всего своего труда он имел возможность, следуя этим записям, ставить даты приезда и [91] отъезда и отмечать сроки длительных остановок в пути. Опорные хронологические пункты — например, числа праздника пасхи за 1474 — 1477 гг. — у него точны.
Чтобы представить себе содержание сочинения Контарини, следует восстановить заключенный в нем итинерарий; 22 в его сетке располагается все повествование, текущее последовательно, соответственно маршруту, без отдельных, хронологически оторванных отступлений (чем отличается сочинение Барбаро).
Свое сочинение Контарини написал просто, иногда наивно, без размышлений, без сопоставлений и без исторических экскурсов. Быстро, поскольку припоминались этапы путешествия, коснулся он общих впечатлений от заднепровских степей, гор и лесов Кавказа, засушливых районов Персии и перемежающихся с ними богатых травой и водой пастбищ, плодородных долин Ширвана, бурь Каспийского моря, многоводья Волги. Описал он — тоже кратко — и многие города: Познань, Киев, Тебриз, Султанию, Тбилиси (Tiphlis, Tiphis), Шемаху, Дербент, Астрахань и — наиболее подробно — Москву, где задержался на четыре месяца. 23
В итинерарий Контарини включено много эпизодов, но нигде они не выходят за пределы последовательного рассказа. Это не вставки и не отступления, как у Барбаро; это лишь расширенное повествование, причем нередко с личностью автора в центре. Такова картина жизни в Дербенте, где Контарини пришлось испытать нужду и лишения; таково изображение его бедствий в Астрахани; таков случай на Черном море, когда пришлось изменить курс корабля от малоазийского берега к кавказскому; такова повесть о болезни Контарини в Тбилиси и о смерти его слуги от чумы и многое другое. Большинство этих рассказов проникнуты эмоциями автора (правда, чаще всего в виде благодарений богу и восклицаний о размерах опасности и риска), его старанием передать свое душевное состояние в связи с окружающей обстановкой; везде ощутима реальность, видна зарисовка с натуры, и потому изложение живо и подчас интересно. Благодаря конкретности выступают детали, свидетельствующие как о внимании автора к виденному (например, в описаниях переправ через Волгу), так и о его большой наблюдательности. Как яркий пример последнего свойства выделяется запись Контарини о его впечатлении от личности Узун Хасана. Быть может, это [92] единственный портрет (зафиксированный западным писателем) выдающегося деятеля средневековой Персии.
Контарини рассказал следующее:
«За столом этот государь непрестанно пил вино; он как будто любитель поесть (bel mangiatore); с большим удовольствием во время трапезы он угощал других всеми поданными яствами. Постоянно перед ним было много музыкантов и певцов (sonatori et cantori), и он приказывал им петь и играть то, что ему нравилось. По-видимому, характер у него очень живой (molto allegro). Он — крупный мужчина, но худощавый (scarmo), с лицом татарского типа (uno viso quasi tartaresco), выражение которого все время меняется (al continovo con doi colon alla fazza). Когда он пил, у него тряслась рука (tremavali la mano quando bevea). На мой взгляд, ему было лет семьдесят. Он часто устраивал показы (своих сокровищ), делая это с большой любезностью. Однако когда в гневе он переходил границы, то становился даже опасен (alquanto pericoloso). Но при всем этом он был весьма приятным человеком». 24
Контарини не только не завоевал симпатии Узун Хасана (как это было по отношению к Барбаро), но его пребывание в Персии сам шах счел бесполезным почти сразу же после появления венецианского посла в Исфахане, где он предстал перед Узун Хасаном. Барбаро пробыл при дворе последнего почти четыре года, Контарини же провел в Персии около 11 месяцев, а непосредственно при дворе Узун Хасана всего 8 месяцев. Контарини записал, что во время перехода из Исфахана в Тебриз, включая и зиму, проведенную в городе Куме, Узун Хасан четыре раза выражал мнение, что он, Контарини, должен возвратиться в Италию (che io tornassi in Franchia), а Барбаро — остаться в Персии. Контарини пытался уклониться от отъезда, но вызвал этим резкое и категорическое приказание Узун Хасана, которому, по всеобщему совету, принужден был подчиниться. 25
В связи с отъездом Контарини Узун Хасан дал окончательный ответ венецианскому правительству относительно дальнейшего [93] своего участия в борьбе против турок. Сначала он заявил, что собирается выполнить обещание (servar le promesse) предпринять новый поход на Мухаммеда II, а на последнем приеме (26. июня 1475 г.) отъезжавших послов 26 сказал, что до будущей весны не начнет войны, ввиду того что Мухаммед II не собирается в течение целого года покидать Константинополь и ему — Узун Хасану — не приличествует выступать лишь против простых воинов султана (nоn mi par cosa conveniente andare io in persona contra le sue genti). Контарини назвал эти слова «чуждыми», неожиданными (parole stranie) и уехал с полным провалом своей посольской миссии. Барбаро понимал, вероятно, глубже, чем Контарини, общую политическую ситуацию, которая уже не допускала предположения о новом усилии против турок со стороны Персии, но остался при Узун Хасане — поддерживать честь Венеции и продолжать следить за событиями — вплоть до смерти персидского шаха.
Таким образом, Контарини совершил далекое и трудное путешествие, в котором большая часть времени и пути была отдана не посольству, а передвижениям по разным странам — сначала чтобы достичь Персии, затем чтобы уехать из нее. Он путешествовал в общей сложности 3 года и 1 1/2 месяца (с 23 февраля 1474 г. по 10 апреля 1477 г.). Из этого срока он занимался порученными ему делами дипломатии всего 8 месяцев, а на странствия потратил почти 30 месяцев. 27
Проследим в общих чертах весь его путь, без которого не было бы его сочинения и ценных сведений в нем о нашей стране.
Как уже было сказано, огромный путь, пройденный Контарини, показан им в виде непрерывной линии, тянущейся через все его сочинение, с аккуратным указанием топографических и хронологических данных. Когда путешественнику не мешали какие-либо препятствия, он двигался быстро, без излишних остановок, позволяя себе и спутникам отдохнуть не более двух-трех дней. 28 Из Венеции в Тебриз он добирался (направление было указано сенатом) через Польшу, Киев, Каффу, Закавказье, на что потратил 163 дня. Обратный же путь изобиловал осложнениями 29 (невозможность плыть в Каффу, болезнь в Тбилиси, [94] смерть слуги, необходимость перезимовать в Дербенте, неприятности с татарами в Астрахани и т. п.); пришлось кружить по Кавказу и избрать, наконец, путь на север, вдоль Каспийского моря, по Волге и через Московское государство. Все это увеличило время обратного пути до 256 дней, не считая вынужденных длительных остановок, отнявших в итоге 443 дня. 30 Таким образом, вместо того чтобы в июле-августе 1475 г. по общеизвестному маршруту продолжить путь с Кавказа на северо-восток по Черному морю, пришлось расстаться с кавказскими берегами — уже на Каспийском море — только в апреле 1476 г. Собственно, полная ясность маршрута, которому надо было неуклонно (хотя и длительно) следовать, наступила в Шемахе. Здесь Контарини снова встретился с московским послом Марком (они расстались в Фассо, так как Марк ушел в Вати, а Контарини — в Тбилиси), присоединился к нему и вместе с этим опытным и надежным спутником дошел до Москвы.
Записки Контарини ценны еще и тем, что создают достаточно полное представление об одной из существенных сторон деятельности дипломатов в XV в., в данном случае — итальянских дипломатов, а именно о поездках послов к местам их назначения. По трудам преимущественно Контарини и отчасти Барбаро можно вполне судить, в каких условиях, с затратой какого большого времени и сил ездили послы в разные наиболее трудно достижимые, отдаленные страны, которые охватывались итальянской дипломатией, — в Персию, в татарские степи, в Москву. 31
МАРШРУТ АМБРОДЖО КОНТАРИНИ ПО ЗАПИСЯМ В
«ПУТЕШЕСТВИИ В ПЕРСИЮ»
(1474 — 1477 гг.)
23 февраля 1474 г. Из Венеции (Местре, Тревизо).
26 февраля Конельяно.
10—14 марта Аугсбург. Нюрнберг.
25—29 марта Франкфурт на Одере (на границе между Германией и Польшей).
31 марта Мезериц (первый польский город).
2—3 апреля Познань.
9—13 апреля Ленчица.
19 апреля Люблин.
20 апреля Вышли из Польши в «Нижнюю Россию» — "Rossia bassa"
24—25 апреля Луцк.
25 апреля Житомир.
30 апреля Белгород.
1—11 мая Киев.
13—15 мая Черкассы и переправа через Днепр.
15—24 мая По степи.
24—26 мая По степному Крыму.
26 мая—3 июня Каффа.
4—15 июня На Азовском море перед отплытием.
29 июня Вати.
1 июля Устье р. Фазиса.
2—4 июля г. Фассо.
5—7 июля Лагерь Бендиана, царя Мингрелии.
8 июля граница между Мингрелией и Грузией.
9—14 июля Кутаиси, замок Скандер.
15—17 июля Путь до Гори.
17—20 июля Гори.
23 июля Вступили в Армению (владения Узун Хасана).
29 июля Близ Арарата («Ноева гора»).
30 июля — 1 августа Замок Хиагри.
3 августа Городок Маререки.
4 августа — 22 сентября Тебриз.
28—30 сентября Султания.
4 октября Сена.
8—24 октября Кум (болезнь Контарини).
25 октября Кашан.
26 октября Нетенз (Нетас).
30 октября— 25 ноября Исфахан (встреча с Узун Хасаном).
25 ноября—14 декабря Двигались по степи.
14 декабря 1474 г.— 21 марта 1475 г. Кум.
21 марта — 2 июня Ехали в Тебриз.
2—28 июня Тебриз.
12—15 июля Тбилиси.
18—20 июля В лесу у царя Баграта.
23 июля Кутаиси.
24—27 июля По Мингрелии.
27 июля — 17 сентября г. Фассо.
21—23 сентября Кутаиси.
30 сентября— 21 октября Тбилиси (болезнь Контарини).
1—6 ноября Шемаха.
12 ноября 1475 — 6 апреля 1476 г. Дербент.
6—26 апреля По Каспийскому морю до устьев Волги.
30 апреля— 10 августа Астрахань.
10—17 августа Шли вдоль Волги, переправа на правый берег Волги.
17 августа—1 сентября Шли вдоль Волги и по степи.
22 сентября Вступили в Россию.
25 сентября 1476—21 января 1477 г. Москва.
27 января Вязьма.
? Смоленск.
? Вступили в Литву.
12—16 февраля Троки.
25 февраля Слоним.
1—5 марта Познань.
9—10 марта Франкфурт на Одере.
15—17 марта Иена.
22—26 марта Нюрнберг.
? Аугсбург.
4—8 апреля Тренто.
9 апреля Порт Падуи на р. Бренте.
10 апреля 1477 г. Венеция.


(пер. Е. Ч. Скржинской)
Текст воспроизведен по изданию: Барбаро и Контарини о России. М. Наука. 1971
© текст - Скржинская Е. Ч. 1971
© сетевая версия - Тhietmar. 2004
© OCR - Петров С. 2004
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Наука. 1971

Комментарии
1. Cornet. Le guerre, doc. 83, Oct. 30. - Венецианское правительство указывало шаху на его «знаменитые успехи, потрясшие Азию и Европу», и утверждало, что он нисколько не был «неудачлив» (desvantazoxo, disavantaggioso).
2. Ibid., doc. 84, a. 1473, Nov. 4: «che quel signer non romagni senza nostro ambassador».
3. Ibid., doc. 51, a. 1473, Ian. 5 (в этом документе констатировано согласие Иосафата Барбаро).
4. Ibid., doc. 82, а. 1473, Oct. 30.
5. Ibid., doc. 86, a. 1473, Nov. 22: «imminens et evidentissimum periculum».
6. Ibid., doc. 87, a. 1473, Nov. 30.
7. Ibid., doc. 92, a. 1473, Dec. 10. - При подавляющем большинстве голосов решение о новых цифрах вознаграждения посла было принято, и в конце документа написали: «Ser Ambrosius Contarenus electus orator».
8. Не были ли откликом на это слова Барбаро в конце предисловия к его труду? Автор замечает, что в обеих частях сочинения он не будет распространяться «ни о трудностях, ни об опасностях или неудобствах» (Le fatige, li pericolie e le disasii, i quali me sonno occorsi), которые встречались ему в путешествиях. См.: Tana, § 3.
9. Предисловие Барбаро: Persia, р. 24 г; предисловие Контарини: Соntагini, p. 65 г. (Оба текста по изданию 1543 г. «Viaggi fatti da Vinetia. ..»).
10. Н. ди Ленна заметил, что Контарини «был озабочен опасностями, навстречу которым шел, и превыше всего думал о сохранности собственной персоны» (N. di Lennа, р. 67).
11. См.: Thiriet. Reg., t. II-III, указатели.
12. Байюл Пьетро в 1423-1425 гг.
13. Подеста Навплии - Бенедетто, Марино, Приамо; ректор Аргоса - Доменико; кастеллан Модона - Лодовико.
14. Байюл Корфу Доменико в 1406-1408 гг.
15. Байюл Кипра Пьетро в 1444-1446 гг.
16. Стефано в 1408-1410 гг., Андреа в 1411-1418 и в 1414-1421 гг., Никколо - ставший консулом вместо отказавшегося ехать в Тану Барбаро - в 1461 г.
17. Экземпляр этого первого издания труда Контарини имеется в Государственной Публичной библиотеке им. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде (Отдел редкой книги, шифр 9.XIII.3.29). На это ценное издание указал мне знаток инкунабул В. С. Люблинский, за что приношу ему свою благодарность. - Экземпляр ГПБ лишен начальных страниц, поэтому цитируем название книги по экземпляру Британского Музея (British Museum. Reserve, 6971, 4°)
18. Приводимые ниже тексты сочинения Контарини взяты из этого издания (р. 65 г-107 v: «Viaggio del clarissimo messer Ambrogio Contareno nella Persia, mandate pro ambasciatore dalla Illustrissima Signoria di Vinetia, allo illustre signore Usuncassan, re di Persia»).
19. Ramusio, II (Barbaro: Tana - p.91 v-98 v, Persia - p.98 v-112r; Contarini: p.112 v-125 v).
20. Библ. иностр. писателей, стр. 1-192 (о переводе Семенова см. выше, стр. 25). - Отрывок из сочинения Контарини, а именно рассказ о посещении им Киева в мае 1474 г., взятый из «Библиотеки иностранных писателей о России» (перевод Семенова), включен в хрестоматию: Сборник материалов для исторической топографии Киева и его окрестностей, Киев, 1874, стр. 6 - 8 (Отдел II. Известия очевидцев, современников и иностранных писателей).
21. О работе Томаса см. выше (стр. 25).
22. См. ниже (стр. 94-96) маршрут Контарини, где указаны все записанные им даты и очерчен - географически и хронологически - весь его путь.
23. Описывая обстоятельства своего отъезда из Персии (в июне 1475 г.), Контарини завершил повествование такими словами: «О чем-либо другом говорить больше не буду, потому что достаточно сказал и о состоянии страны (la condition del paese), и об обычаях ее жителей (lor costumi), и обо всем остальном. Конечно, я мог бы рассказать об этом пространнее (piu diffusamente), но я не поступил так, чтобы не вызвать у читателя утомления (per non essere tedioso)» (Соntarini, p. 84 г).
24. Contarini, p.81r. - Закончив свое произведение рассказом о приезде в Венецию, Контарини добавил еще небольшую главу (географическое описание государства Уэун Хасана; описание вражды между ним и его сыновьями); здесь он повторил об Узун Хасане: «...по моему суждению ему было лет семьдесят; он был красивый человек, худой (magro) и высокий» р. 107 г). Личность Узун Хасана долго (по крайней мере в XIX в.) оставалась неясной для русских историков. Например, Карамзин дает такое пояснение к имени персидского хана: «Герой Галлерова романа Узонга» (Н.М. Карамзин. История государства Российского, т. VI, примеч. 136). Имеется в виду немецкий писатель Альбрехт Галлер (1708-1777), который, помимо занятий медициной и ботаникой, писал исторические романы (Albrecht von Haller. Usong. Bern, 1771).
25. Соntarini, p. 82 г - 82 v: «... с разгневанным лицом (con turbato volto) он сказал мне: "Я хочу и приказываю тебе уехать и об этом своем приказании напишу твоему государю"».
26. Ibid., p.83 r - 83 v. - Вместе с Контарини из Тебриза уезжали еще два посла: Марк, посол московского великого князя Ивана III, и Людовик, посол герцога бургундского Карла Смелого.
27. Следует отметить, что, оказавшись в Москве и дважды проезжая через Польшу, Контарини был принят как дипломатический представитель Венеции.
28. Изредка (в Киеве, в Каффе) - не более десяти дней.
29. Задержки в пути начались в городе Фассо, в устье Риона. Здесь Контарини и его спутники узнали, что Каффа взята турками (в июне 1475г.) и путь по Черному морю закрыт. «Предоставляю другим судить, сколь велик был удар от подобной новости. Мы совершенно не знали, какое принять решение, и пребывали в полной растерянности», «et stavamo come persone perse» (Соntarini, p. 86 r).
30. Остановки Контарини на обратном пути: в Фассо - 53 дня, в Тбилиси- 22 дня, в Дербенте-146 дней, в Астрахани-103 дня, в Москве - 119 дней.
31. В этой главе удалось дать - руководствуясь сочинением Контарини - лишь описание его сложного и длительного странствия в Персию и обратно, а также отметить некоторые черты, характерные для автора как человека. Составить более полную биографию, как это сделано для Барбаро (см. стр. 64), оказалось невозможным из-за недостатка материала: насколько нам известно, нет изданий документов, связанных с деятельностью Контарини; нам осталась недоступной работа о нем Н. ди Ленна (N.di Lenna. Ambroggio Contarini, politico e viaggiatore nel sec. XV. Padova, 1921), в которой несомненно приведены тексты источников, освещающих жизненный путь Контарини, как это сделано тем же Н. ди Ленна в отношении Барбаро.

Барбаро и Контарини о Москве

 

О Москве Барбаро пишет в последних параграфах «Путешествия в Тану». Однако этот рассказ не является естественным продолжением сюжета в этом сочинении; он как-то, между прочим, примыкает к предыдущему. Торговые связи Таны простирались преимущественно на восток, на Нижнее Поволжье. Путь туда из Таны лежал через Тамань (у Барбаро — «Tumen»). И вот, рассказывая о Тамани, об Астрахани и Сарае, Барбаро попутно сообщил, что если плыть по Волге вверх по течению, то можно дойти до Москвы и что оттуда, из Москвы, ежегодно спускаются лодки в Астрахань за солью (§ 52). Тут же довольно отрывочно говорится об островах на Волге и о больших лесах на ее берегах, о многочисленных татарских племенах, встречающихся после 15-дневного плавания вверх по реке, и наконец, о возможности достигнуть «пределов России» (le confini de la Rossia). В противоположность предыдущему повествованию, эта часть труда Барбаро отличается разрозненностью и производит впечатление беглых записей за чьим-то устным рассказом или же кратких заметок, извлекаемых из какого-то более полного изложения.
Проследим, как автор рисует Россию и ее особенности. Эти записи неполны и случайны. Страна богата хлебом, мясом, медом; здесь приготовляют напиток, называемый «bossa» (буза), у итальянцев [97] это — «cervosa», и здесь очень много лесов и деревень. На пути в Россию (в Москву с юга) лежат города Рязань и Коломна; оба укреплены, но не камнем, а деревянными тынами, потому что в тех местах мало камня.
Строки, посвященные Москве (§ 55), более последовательны — автор сообщает о некоторых чертах, дающих какое-то представление о главном городе России: он стоит на хорошей реке (fiume nobile), которая пересекает город и имеет несколько мостов; он является резиденцией правителя страны, великого князя 1 Ивана; кремль (castello) стоит на холме, а вокруг города — леса. Как всегда, Барбаро обращал внимание на торговлю страны. По причине изобилия продовольствия — хлеба и мяса — здесь этим не торгуют на вес, а отпускают товар на глаз (a occhio). Большое изумление иностранцев-южан вызывали морозы русской зимы; в связи с ними сообщается и об удивительном виде зимнего рынка на льду Москвы-реки, где замерзшие мясные туши устанавливались «на ногах» (in piedi), потому что были тверды, как камень или как мрамор (§ 55), и об удобстве зимнего передвижения на санях (sani), в особенности на длинные расстояния, тогда как летом трудно ездить из-за непросыхающей в лесах грязи на дорогах и из-за огромного количества слепней (fangi grandissimi e mossoni assaissimi). Итальянец отмечает, конечно, недостаток привычного для него обилия фруктов и полное отсутствие винограда, но признает большое искусство русских в приготовлении опьяняющего напитка из меда (vini di mele) или не менее оглушающего, «сбивающего с пути» (che stor-nisce) пива из проса (cervosa de raeio, di miglio). По поводу этого автор упомянул о склонности русских к хмельному. Слышал он также, будто бы сам великий князь запретил приготовлять пиво из проса и медовое вино, а также как-либо употреблять хмель (fior de bruscandoli). 2 [98]
На этом кончается описание Москвы. Затем следуют отдельные экскурсы: о татарах на Волге, о взятии Казани (в 1487 г.) и о крупной торговле пушниной, привозимой из этого города; о язычестве среди татар; о мордве и обычаях этого племени. Все это при чтении кажется отрывочным, плохо между собой связанным.
Совершенно изолированно от этих, самих по себе разрозненных сюжетов вставлен небольшой рассказ о Новгороде, подчинившемся великому князю московскому. Не совсем понятно здесь указание, что среди новгородцев «было много еретиков» (molti heretici). Слышал ли Барбаро о стригольниках, или ему известна только ересь жидовствующих? После перечисленных отдельных экскурсов следует схематическое описание пути из Москвы на запад через Литву, Польшу и Германию в Италию, причем названо лишь незначительное число городов: Троки, Слоним, Варшава, Познань, Мерзага и Франкфурт.
Никколо ди Ленна, автор наиболее обстоятельной работы об Иосафате Барбаро, уверен, что Барбаро сам побывал в Москве, Рязани, Коломне, что после 16-летнего пребывания в Тане он вернулся в Италию именно из Москвы. 3 Более того, ди Ленна полагает, что Барбаро принадлежат лучшие в XV в. сообщения — многочисленные, интересные и правдивые — о Московском государстве. 4
Но и утверждение, что Барбаро посетил Москву, и высокая оценка его данных о России едва ли могут считаться правильными. Прежде всего, это вытекает из характера изложения: вообще Барбаро пишет сдержанно и серьезно, лишь изредка вставляя в ровно развертываемое изложение подлинно живые описания и диалоги. Здесь же, т. е. на страницах, посвященных России и пути из Москвы в Западную Европу, набросаны отдельные, порой даже не близкие друг другу сообщения, а рассказ о пути и встречающихся городах просто схематичен. Не искупает сухости и отрывочности на этих страницах и запоминающаяся всем картина заледенелых бычьих туш, стоящих на ногах на льду Москвы-реки, потому что, как оказывается, рассказ об этом не так уж нов: к тому времени, когда Барбаро писал свое сочинение, уже было напечатано «Путешествие в Персию» Амброджо Контарини, где изображен именно этот способ продажи мяса на московском рынке. В самом деле, нет ли излишнего сходства между тем, что написал Барбаро, и тем, что — до появления труда Барбаро в печати — опубликовал Контарини? [99]
Однако предварительно следует обратить внимание на одну особенность. На протяжении всего своего труда Барбаро часто употребляет местоимение и глагол в первом лице, — конечно, в тех случаях, когда он сам что-то видел, испытал или проделал. Так, он рассказывает о своих беседах с разными лицами: с Узун Хасаном 5 в его шатре; с вернувшимся из Китая татарским послом на площади в Тане; 6 со сборщиком податей в караван-сарае в Малатье на пути из Тебриза через малоазийские города. 7 В живой манере, от первого лица, передан рассказ о приеме знатного татарина Эдельмуга в доме Барбаро 8 или о поисках клада в кургане, производившихся группой молодых венецианских купцов. 9 Иногда автор даже подчеркивает, что он сам что-то испытал или проверил; так, о некоторых обычаях на пирах в Грузии он пишет: «secondo ch'io ho experimentato». 10 Нередко он прямо констатирует, что был сам очевидцем, подкрепляя свое свидетельство словами вроде «io, che 1'ho veduto» 11 или «cosa mirabil da creder, piui mirabil da vedere!». 12 Таких примеров можно привести очень много. 13 В противоположных случаях, когда Барбаро не являлся ни действующим лицом, ни очевидцем, он иногда употребляет глагол «intendere» — слышать, узнавать (частично — понимать), и это указывает на его пассивное восприятие или положение; например, о мордве (Moxii) он только слышал (diro. . . quello, ch'io intendo); 14 о взятии Каффы в 1475 г. он только узнал от очевидца (secondo come ho inteso da un Antonio da Guasco); 15 о событиях в Персии после того, как Барбаро уже уехал оттуда, он рассказывал по сведениям, полученным от приехавшего оттуда лица (recitero quello, che io intesi). 16 Если Барбаро был где-нибудь сам, то он так об этом и пишет: например, он посетил остров, на котором находится город Ормуз, и заявляет: «essendovi io.. .». 17 Ничего не зная о городах и замках в Польше, Барбаро воздерживается писать о них (per non intender). 18
В последней части «Путешествия в Тану» ни в рассказе о России, ни в обзоре пути из Москвы в Италию нет фраз с личным местоимением «я» (io) или «мы» (noi, nui), т. е. ни о чем не [100] говорится как о виденном самим путешественником. Совершенно иначе тем же автором описан его путь из Селевкии в Персию к Узун Хасану в 1474г. 19 Здесь он неизменно ведет речь от самого себя, подробно описывает все странствие, шаг за шагом рисуя продвижение по Малой Азии к востоку; здесь пестрят глаголы в первом лице: «mi inviai», «io ritrovai», «tutti noi vestiti alia lor guisa», «io essendo pur a cavallo» и т. п. Таким же живым и подробным является описание трудного и долгого пути Барбаро из Персии в Венецию. 20
Вернемся к вопросу об отношении между свидетельствами о России в трудах, с одной стороны, Барбаро, с другой — Контарини. 21
Контарини побывал в России на обратном пути из Персии в Италию. Путь его пролегал через Кавказ, от Дербента по Каспийскому морю, от Астрахани вверх по Волге, затем по степям и лесам до Оки. Вместе с русским послом, возвращавшимся домой от Узун Хасана, и вместе со значительной группой татарских и русских купцов Контарини добрался до Москвы к сентябрю 1476г. Первые русские люди, встреченные этими путешественниками, были жители пограничной деревушки где-то близ Оки. Первым русским городом, который увидели путники, была Рязань. Затем они миновали Коломну и 25 сентября вступили в Москву.
Рассказав довольно подробно о падении Каффы, 22 затем о готах, говорящих на немецком языке, и о сложном этническом имени готаланов, 23 затронув вопрос о торговых путях из Таны через Тамань в Астрахань и Сарай, 24 Барбаро переходит к сообщению о Волге, — здесь появляется название Москва. 25 И здесь же начинается параллелизм с Контарини.
С самого же начала рассказа о России Барбаро употребляет неопределенно-личное предложение: «достигают пределов России». 26 Контарини же пользуется личной формой глагола: «мы вступили в пределы России»; 27 он описывает встречу с крестьянами первой на его пути русской деревни и их скромные приношения ослабевшим от голода и усталости путникам. Далее оба говорят о Рязани и о рязанском князе, который приходится шурином [101] великому князю Ивану. Барбаро: «... здесь находится городок Рязань. Он принадлежит родственнику русского великого князя Ивана». 28 Контарини: «Мы... прибыли в город, называемый Рязань. Он принадлежит князьку, жена которого приходится сестрой великому князю московскому». 29
В одинаковой, точной последовательности (изредка с незначительными перестановками) идут сообщения обоих авторов. Пересмотрев все сходные места в обоих сочинениях, трудно отказаться от мысли, что Барбаро повторил в последней части своего труда большинство сообщений, приводимых в труде Контарини. Создавший свое произведение спустя много лет после возвращения (весной 1479 г.) из второго путешествия, Барбаро несомненно читал записи Контарини, появившиеся в печати в 1487г. 30
Предлагаем таблицу совпадений между текстами «Путешествий» Контарини и Барбаро (в их последней части, относящейся к описанию России и обратного пути из Москвы в Италию). Мы отмечаем только сюжеты сходных мест, не выписывая цитат: сравнение подлинных фраз, слов и выражений можно проделать по приложенным оригинальным итальянским текстам обоих произведений.
Контарини
Барбаро
В Рязани мы нашли изобилие хлеба, мяса, медового напитка. Мы долго ехали по громадным лесам и к вечеру нашли русские деревни, где и остановились.
Приехали в город Коломну.
Город Москва стоит на небольшом холме; ее замок и весь остальной город — деревянные. Река, называемая Москва, проходит через середину города и имеет много мостов. Город окружен лесами.
Страна чрезвычайно богата разными сортами зерновых (ogni sorte biave).
За 1 маркет дают мяса более 4 фунтов; 100 кур за 1 дукат; 40 уток также за 1 дукат; 1 гусь — немного более 3 маркетов.
Страна очень холодная... В конце октября река, протекающая по середине города, замерзает. На реке строят лавки — здесь происходит вся торговля («базары»).
В ноябре забивают скот и привозят в город цельные туши на продажу. Приятно видеть большое количество ободранных коровьих туш, поставленных на ноги (messe in pie, in piedi) на льду замерзшей реки.
У них нет таких фруктов, кроме небольшого количества огурцов, лесных орехов и диких яблок.
Делать запасы надо зимой, потому что тогда легко перевозить на санях; летом — страшная грязь...
У них нет никакого вина, но они употребляют напиток из меда, который приготовляют с листьями хмеля; это неплохой напиток.
Великий князь запретил делать эти вина.
Мы выехали из Москвы 21 января (1477 г.); ночевали в деревне, миновали Вязьму и Смоленск, вступили в Литву (принадлежит польскому королю Казимиру). Морозы; ехали лесами; равнина, кое-где холмы. 12 февраля приехали в Троки.
Ночевали в лесу, останавливались около тлевших костров, которые оставляли ехавшие раньше путники, подбрасывали дров, разводили огонь, ели и спали около костра.
Находили деревушку, где и отдыхали.
Уехали из Трок 16 февраля, 25 февраля приехали в Лонин, затем вступили в Польшу. Город Варшава; здесь правят два брата. Поехали в Познань. Страна красивая и богатая продовольствием, мясом, но плодов мало. Замки и деревни, но нет городов, о которых стоило бы говорить. 1 марта приехали в Познань, сделали остановку и сменили сани на лошадей. Из Познани уехали 5 марта.
Приехали в городок Мессаригу. Тут граница с Германией. 9 марта (1477 г.) приехали во Франкфурт, город маркграфа Бранденбургского.
О Германии мы говорим мало, так как это страна от нас недалекая и нам знакомая.
Страна плодородна, имеет хлеб, мясо, мед, из которого делают бузу, т. е. пиво. Там много лесов и деревень.
Дальше находится город Коломна.

В Коломне и Рязани крепости и дома деревянные. Город Москва расположен на реке Москве. Река проходит через середину города и имеет несколько мостов. Замок находится на холме. Замок и город окружены лесами.
Изобилие хлебов и мяса.
Мясо продают не на вес, а на глаз. За 1 маркет дают 4 фунта. 70 кур — за 1 дукат; гуси по 3 маркета каждый.

Сильный мороз; река замерзает.


Привозят свиней, быков и других животных в ободранном виде и ставят их на ноги (messi in piedi), твердых, как камень, в огромном количестве... Их нельзя разрубить, потому что они тверды, как мрамор.
Фруктов нет, кроме небольшого количества яблок, волошских и лесных орехов.
Зимой ездят с удобством на санях, потому что все замерзает. Летом — страшная грязь и множество слепней.
У них нет вина, но некоторые приготовляют вина из меда, другие из проса; и в то и в другое кладут цветы хмеля, придающие запах, который оглушает.. .
Великий князь запретил делать вино и пиво и употреблять хмель.
Если выехать из Москвы в сторону Польши, то через 22 дня вступают в Польшу. Первое поселение — замок Троки. Путь лежит по лесам и холмам.
По пути попадаются места остановок предшественников, которые разводили здесь костры. На этих местах можно развести костер и отдохнуть.
Попадаются деревушки.
На расстоянии 9 дней от Трок находится замок Лонин. Вступили в Литву, где имеется город Варшава; его правители подчинены польскому королю Казимиру. Страна богатая, много замков и деревень, но не достопримечательных. От Трок до Познани 9 дней пути; страна богатая и красивая.
Далее находится город Мерзага. Здесь кончается Польша. О ее замках и городах я не буду говорить, так как ничего о них не знаю. На 4-й день приезжают во Франкфурт, город маркграфа Бранденбургского, и вступают в Германию.
О Германии нечего говорить, так как это место привычное и известное многим.
[103]
Нам думается, что приведенное сравнение последних частей трудов Контарини и Барбаро наглядно доказало, что налицо крайне близкое сходство между окончаниями обоих сочинений, родившихся в одном и том же городе и почти в одни и те же годы, под пером людей одинаковой — купеческо-дипломатической — профессии. Произведение Контарини появилось в печати раньше, чем произведение Барбаро, и поэтому возникает мысль о заимствовании. Вероятно, так и было; слишком уж систематично развивается сходство, и не только в порядке сообщений, в перечислении названий, в подсчете дней пути, но даже в отражении впечатлений: московский рынок и цены на нем, костры на местах стоянок в дремучих лесах зимой, разложенные предыдущими и раздуваемые последующими путниками, и т. д.
В связи с проделанным сопоставлением данных о России в обоих сочинениях — и у Барбаро, и у Контарини — никак нельзя без необходимой оговорки принять вывод автора одной из новых итальянских книг о знакомстве итальянцев со славянским миром. Этот автор, Артуро Кронья, пишет: «У Барбаро имеется один из лучших рассказов (una delle migliori relazioni) о Москве XV в.; его сведения получены непосредственно (notizie dirette) и проникнуты большой правдивостью (improntate a gran verita)». 31
Однако едва ли правильно признавать Барбаро автором, склонным просто списывать чужое. Бросается в глаза прежде всего, что он ни словом не обмолвился о том, каким путем он вернулся из Таны в Венецию в достаточно грозном для Восточного Средиземноморья 1452 г. Его рассказ о Тане не имеет финала, тогда как все тяжкие перипетии возвращения на родину в 1478 — 1479 гг. из Тебриза описаны им совершенно точно — ясен и маршрут, представлены и некоторые не лишенные яркости путевые встречи и опасные приключения. По-видимому, почему-то не захотел Барбаро описать свой обратный путь из Таны домой, ни даже упомянуть о нем. 32
Ко времени, когда Барбаро заканчивал написание своего труда, интерес Венеции к Московской Руси был уже значителен; проехала в Москву Софья Палеолог, а до этого события, вокруг и после него участились взаимные посольства. Восток притягивал внимание не только экзотикой Персии, но и еще не раскрытыми, пока смутными чертами молодого, набирающего силу Русского государства. Быть может, Барбаро нашел нужным включить [104] в свой труд и нечто о «Московии», к тому же прочтя то, что написал о ней Контарини. Общее знание топографии и соотношений стран — недаром Барбаро долго жил в Тане, которую с Москвой как бы соединяли не только крупные реки, но и беспокойно перемещавшиеся массы татар, — позволило ему быстро набросать (не подробный, правда) очерк о Москве и о пути оттуда на Запад. 33 Не подвела ли его в этом деле хорошая, цепкая память, невольно подсказывавшая — причем излишне точно! — все, что им было недавно прочтено в сочинении Контарини? 34
Из вышесказанного вытекает непреложный тезис: ознакомление историка (особенно историка России) с восприятием Москвы глазами итальянца в конце XV в. должно опираться отнюдь не на сочинение Барбаро, но в первую очередь на сочинение Контарини, — с учетом того весьма немногого, что изредка встречается у Барбаро, когда он чуть-чуть уклоняется от полного совпадения своих записей с записями Контарини.
* * *
Итак, нам представляется убедительным, что в вопросе о России XV в., освещенном и у Барбаро, и у Контарини, главным источником является Контарини. Поэтому рассмотрим подробнее, что записал этот путешественник-дипломат.
Остановленный известием о невозможности двинуться с кавказского побережья в Каффу, только что взятую турками (июнь 1475 г.), Контарини был принужден пуститься длинным кружным путем через Дербент и Астрахань в Москву.
После всех мытарств в весьма длительном путешествии Контарини был охвачен сильнейшим желанием как можно скорее покинуть Москву. Однако он не мог уехать из-за отсутствия у него денег для уплаты долга русским и татарским купцам, предоставившим ему крупную сумму; при помощи этого займа он откупился в Астрахани от местных татарских властей, грозивших схватить его и продать как раба на базаре. Не привели ни к чему обещания Контарини выслать эти деньги в Москву уже по приезде в Венецию. Этому воспротивился Марк, посол Ивана III к Узун Хасану, поручившийся за Контарини перед его кредиторами. [105] Из-за всех этих затруднений Контарини пришлось отправить в Венецию за требуемой суммой своего секретаря, священника Стефана, а самому ждать в Москве его возвращения.
Таким образом и получилось, что Контарини провел в Москве четыре месяца — с 25 сентября 1476 г. по 21 января 1477 г. За это время он, по-видимому, нашел даже друзей. Из русских он поддерживал знакомство с Марком, товарищем по профессии и по перенесенным в долгом странствии бедам, но целый круг знакомых составили многочисленные тогда в Москве иностранцы (преимущественно греки и итальянцы) — строители, ювелиры, литейщики, оружейники, художники. Контарини подружился с мастером Трифоном (славянином или греком?), ювелиром (orefice) великого князя, приехавшим с далматинского побережья из венецианского в XV в. города Каттаро (нын. Котор). Познакомился он и с самим Аристотелем Фьераванти (un maestro Aristotele da Bologna, ingegnero), 35 наиболее ярким по таланту среди работавших в Москве иноземцев, который именно в те годы (1476 — 1479) строил Успенский собор на площади в Кремле. Кроме этих двух выдающихся художников, которых Контарини назвал по именам, в Москве работали, по его словам, и многие другие, особенно греки — из числа появившихся в России в связи с приездом в Москву Софьи Палеолог. С ними всеми у Контарини завязались дружеские отношения (con tutti feci molta amicitia). 36 По-видимому, жизнь Контарини в Москве проходила спокойно и он мог уделить внимание своим записям. Они посвящены двум темам: описанию окружающего и приемам у великого князя.
Контарини не обработал свой дневник; он оставил нам не расширенный памятью автора цельный рассказ, родившийся на основе путевых записей, а лишь отдельные заметки и зарисовки, хотя и последовательно расположенные. Они весьма ценны как свидетельство очевидца и как фиксация виденного, едва ли искаженного пристрастностью писавшего, хотя он и был дипломатом. Город в том виде, в котором его наблюдал Контарини, только очерчен: он расположен на холме (кремль) и у его подножия; его разрезает на две части река с мостами; вокруг обширные леса. Как почти всякий венецианец, автор не пропускает явлений торговли: он перечисляет товары на рынке — хлеб, мясо, птица, сено, дрова, 37 — выписывает цены, поражаясь дешевизне съестного; [106] констатирует отсутствие виноградного вина и наличие медового напитка (bevanda del mele). Иностранца-южанина поразили русские морозы, рынок на льду реки, сани и удобство пользования ими на зимних дорогах. 38 Слово «сани» (sani) введено как специальный термин, не имеющий соответствия в итальянском языке. Особо пишет Контарини о торговле пушниной. Он считает Москву центром, куда свозят меха соболей, лисиц, горностаев, белок и иногда рысей из лесов на севере и северо-востоке и где производятся крупные закупки пушнины купцами Германии и Польши. 39 Другим центром подобных закупок Контарини считает Новгород.
Контарини находит русских людей — и мужчин, и женщин — красивыми (sono huomini assai belli et similmente le sue donne); в нескольких словах он пишет и о наружности Ивана III, высокого и стройного красивого человека лет 35. 40 Тут же автор кратко отмечает, что у великого князя жива еще мать, есть два брата и сын от первой жены, а от Софьи Палеолог он имеет двух дочерей и ожидает рождения третьего ребенка.
Интересное добавление можно сделать по поводу жизни Контарини в Москве осенью и зимой 1476/77 г. Оказывается, что в Московском своде (под 6985 г.) случайно зафиксированы метеорологические сведения как раз за этот период времени, т. е. через это сообщение нам в точности известна погода, которая была в Москве, когда там жил Контарини. Вот этот любопытный текст летописи: «Сия же осень суха была и студена; река стала ноября 12, а о ведениеве дни дождь был, а оттоля морозов великих несколько, а снегу не бывало. Генваря 9 с четверга на пяток снег пошел да и на заутрее, а не много же; а на пядь не бывало его и во всю зиму сю». 41
Сразу же по приезде в Москву Контарини был поглощен заботой получить возможность уехать на родину. Поэтому он всячески искал случая встретиться с великим князем и просить у него разрешения на выезд. Отсюда — ряд приемов у Ивана III. Контарини был на приемах у Ивана III четыре раза, причем только первое посещение осложнилось недовольством великого князя (по поводу Ивана Тривизана), в дальнейшем же возобладала атмосфера мира и даже дружелюбия Москвы к Венецианской республике.
Впервые Контарини получил аудиенцию у Ивана III — по ходатайству Марка — в самом начале своего пребывания в Москве. Контарини держал себя, как будто он был венецианским послом [107] к московскому князю (тогда как он был потерпевшим неудачу послом в Персию, к тому же вызвавшим сильное неудовольствие Узун Хасана). После обязательных приветствий (le debite reverenze) венецианец, именно в качестве посла, принес великому князю благодарность за доброжелательство к нему со стороны Марка, русского посла, и при этом перевел свою речь уже в плоскость большой политики, заявив, что помощь посла Ивана III ему, послу Венецианской республики, показала доброе отношение великого князя к правительству Венеции. Этот вывод, проявивший присущее Контарини хитроумие, вызвал резкую реакцию Ивана III. Он прервал речь Контарини, — который сразу же заметил перемену в лице собеседника, настолько, по-видимому, яркую, что отразил это в своем описании: лицо великого князя приняло почти гневное выражение (con volto quasi turbato), 42 — и с возмущением начал говорить о Джан Баттисте Тривизане. Он, конечно, имел в виду нашумевшую в Москве в 1472 — 1473 гг. историю с венецианским посланцем (в летописи он называется Иваном Тривизаном), который, находясь в Москве, 43 скрыл от московского правительства свою миссию к злейшему врагу русских, хану Большой Орды Ахмеду. Иван III имел поэтому основания с подозрением относиться ко всякому иностранцу, тем более итальянцу, намерения которого не были до конца ясны; Контарини, неофициально попавшего в Москву, причислить к таковым было вполне возможно.
Таким образом, первая аудиенция у великого князя не была для венецианца удачной; надо думать, что разговор о дипломатических приемах венецианской синьории и о реакции на них со стороны Москвы был резким, — «с обеих сторон было сказано много слов» (doppo le molte parole, si di sua signoria, come mie), — и конечная, вполне скромная цель Контарини осталась не достигнутой: он не получил ответа от великого князя относительно возможности своего отъезда из Москвы. Иван III уехал объезжать войска на границах, а Контарини остался в Москве. Никаких притеснений он не испытал; однако когда он, недовольный первым, плохим жилищем, попробовал улучшить свой быт и переселиться в хороший дом, в котором жил его соотечественник Аристотель Фьераванти, — а дом этот находился поблизости от великокняжеской резиденции, — ему было приказано от имени великого князя покинуть это здание. Он поселился вне кремля (fuori [108] del castello) в двух комнатушках, в которых и оставался все время вплоть до своего отъезда из Москвы.
После возвращения великого князя к концу декабря 1476 г. Контарини, просивший перед этим влиятельных московских бояр (gentilhuomini) устроить ему аудиенцию у их государя, получил приглашение от великого князя на обед и обещание разрешить ему уехать из Москвы и даже уплатить его долг. Первый обед ознаменовался разными почестями венецианскому послу, а на втором великокняжеский казначей (tesoriere) выдал ему сумму его долга русским и татарским купцам; после обеда сам великий князь пригласил его во дворец и даровал ему соболью шубу и тысячу беличьих шкурок. 44 Кроме того, Контарини было предложено посетить супругу Ивана III, Софью Палеолог, которую иностранцы продолжали называть «деспиной» (despoina), следуя правилам византийской придворной титулатуры и в память о титуле ее отца, деспота Фомы Палеолога, брата двух императоров. Не содействовала ли отчасти и византийская деспина решению московских политиков укрепить дипломатические связи Москвы с Венецией? 45
Заключительный и наиболее торжественный прощальный обед у великого князя закрепил успех Контарини: ему поручалось заверить венецианское правительство, что великий князь отныне «добрый друг» (buono amico) венецианской синьории, и засвидетельствовать ей его «большое благоволение» (gran benivolehtia). При этих речах у Ивана III было «самое доброжелательное выражение лица», что не преминул отметить наблюдательный автор (con buonissima ciera), 46 подобно тому как раньше, описывая беседу во время первой аудиенции, он отметил выражение взволнованности и гнева 47 на лице великого князя.
Затем последовала церемония с серебряной чашей, что было «величайшей честью» (grandissimo honore), оказанной послу. Чашу, наполненную медовым вином, требовалось осушить до дна и затем получить ее как почетный дар. Симпатия великого князя к Контарини простерлась до того, что он, видя затруднительное [109] положение своего гостя (человека, вероятно, непьющего или же просто убоявшегося опьяняющей силы русского меда), разрешил ему выпить только часть напитка, а остальное приказал выплеснуть и подать ему пустую чашу. 48
Одним словом, на венецианца сыпались милости московского великого князя, и он, только по причине превратностей судьбы оказавшийся в Москве, вдруг выступил как подлинный и полноправный представитель своего отечества, наладивший венецианскую политику с самым значительным в Восточной Европе, но еще недостаточно знакомым западным странам славянским государством.
Эти страницы сочинения Контарини, появившиеся в результате того, что он — случайно заброшенный в Москву — описал, наряду с общим фоном своих впечатлений, приемы у Ивана III, вполне могут служить материалом для истории московской дипломатии.
Эти описания явно показывают, — нет надобности это подчеркивать, — что Контарини действительно побывал в Москве и был очевидцем всего, о чем рассказал в своем труде.
* * *
Изображение обратного пути Контарини уже было разобрано выше, при сопоставлении его с описанием Барбаро в конце его сочинения. Следует отметить лишь остановку в Троках (12 — 16 февраля 1477г.), 49 где Контарини был на приеме у польского короля Казимира IV. Контарини рассказал королю и всем присутствовавшим на обеде о своем путешествии в Персию, ко двору Узун Хасана, о его военном могуществе (possanza) и его стране, а также об образе жизни и военных силах татар. 50 Примечательно, что рассказчик — это ясно из его изложения — ни словом не упомянул о своем пребывании в Москве и о приемах у Ивана III. Сделал он это по понятной причине: отношения между Россией и Польшей-Литвой были тогда весьма неприязненными. С другой стороны, существовал союз между Казимиром IV и ханом Большой Орды Ахмедом — врагом Ивана III; отсюда повествование о могуществе татар. Рассказ Контарини вызвал всеобщий интерес и одобрение со стороны польского короля.
Дальнейший путь Контарини после остановки в Троках пролегал через города Слоним, Варшаву, Познань, Мезериц, Франкфурт на Одере, Иену, Нюрнберг, Аугсбург, Тренто. В Венецию Контарини приехал 10 апреля 1477 г.

(пер. Е. Ч. Скржинской)
Текст воспроизведен по изданию: Барбаро и Контарини о России. М. Наука. 1971
© текст - Скржинская Е. Ч. 1971
© сетевая версия - Тhietmar. 2004
© OCR - Петров С. 2004
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Наука. 1971

Комментарии
1. Барбаро пишет «duca» (герцог, князь); его соотечественники употребляют слово «re» (король), но не в официальных документах. Венецианский сенат обращается к Ивану III, называя его «Illustrissimus et potentissimus dominus dux Russie». В книге Дж. Барбьери (Barbieri. Milano e Mosca. p. 82 — 84) приводится письмо миланского герцога Франческо Сфорца (от 12 января 1463г.) Якову, «монетчику золотой и серебряной монеты всего государства светлейшего господина Белого императора». Барбьери (р.24, n.20) сам удивлен подобным титулом; в остальных приводимых им документах Иван III назван «dominus despotus Russie» или «dominus magne Russie».
2. О запрете (или ограничении?) со стороны правительства варить опьяняющий медовый напиток на хмелю пишет Контарини; достоверность его впечатлений подкрепляется тем, что он несомненно мог слышать в Москве и о сатирических произведениях, в шуточной форме предостерегающих от бедствий, связанных с пьянством. Интересна в этом отношении сатира XV в. под названием «Слово о высокоумном хмеле»; сам хмель описывает несчастья, постигающие пьяницу из любых социальных кругов, и при этом называет князя, духовных лиц, купца, слуг княжих, селянина, мастера (см.: В. Н. Перетц. Из старинной сатирической литературы о пьянстве и пьяницах. Сборник статей, посвященных С. Ф. Платонову, СПб., 1911, стр. 433 — 434).
3. N. di Lenna, p. 30 — 31
4. Ibid., стр. 7. — To же мнение продолжают высказывать вплоть до наших дней. См. ниже (стр. 103) о книге Артуро Кронья (1958).
5. Persia, p. 36 v — 38 r.
6. Ibid., p. 47 v — 49 r.
7. Ibid., p. 59 v — r.
8. Tana, § 23.
9. Ibid., § 9 — 11.
10. bid., § 62.
11. Ibid., § 35 (о земледелии у татар).
12. Ibid., § 37 (о переправе татар через реку).
13. Ibid., § 16, 17, 19 etc.; Persia, p.50 v (о вкусе багдадских фруктов).
14. Tana, § 58.
15. Ibid., § 47.
16. Persia, p. 63 r.
17. Ibid., p. 50 r.
18. Tana, § 62.
19. Persia, p. 28 v — 33 v.
20. Ibid., p. 59 r — 60 v
21. Сообщения Контарини о Москве в 1476 — 1477 гг. см. ниже (стр. 225 сл.) (Contarini, p. 97 г — 105 г).
22. Tana, § 47 — 50.
23. Ibid., § 51.
24. Ibid., § 52. Ср. коммент. к Барбаро: примеч.132 — 133; к Контарини: примеч. 88.
25. Ibid., § 53.
26. Ibid., § 54: «el se ariva ale confini dela Rossia».
27. Contarini, p. 97 r: «intrammo nel paese della Rossia»; «intrammo in la terra di Moscovia».
28. Tana, § 54.
29. Соntarini, p. 97 r — v.
30. Ср. выше, стр. 83, 89 — 90.
31. Cronia. La conoscenza, p. 115. — В сущности, Кронья повторил мнение Никколо ди Ленна, высказанное им еще в 1914 г. (см. выше, стр. 98).
32. Барбаро также не дает описания своего пути в Тану, но то было в 1436 г., когда венецианские суда еще без особых затруднений проходили через Константинополь и турецкий флот не господствовал в Эгейском море; тогда связи Таны с Венецией еще не утратили экономического значения и циркуляция итальянских торговых кораблей продолжалась в более или менее обычном порядке.
33. Несомненно, что Барбаро — это заметно по изложению — не имел в виду выдавать свое краткое описание Москвы за отчет о своем путешествии туда.
34. Всем известный прием средневековых писателей включать в свои труды отрывки произведений других авторов, не называя их имен, вовсе не относится к данному случаю. Контарини не был для Барбаро «авторитетом» (auctoritas), а списывать полагалось текст именно авторитета. Кроме того, оба путешественника были не только современники, не только сограждане, но и коллеги по службе в своем правительстве, а в отдаленных странах чувствовали себя друзьями: встретившись в Персии, они упали друг другу в объятия и прослезились. При таких обстоятельствах невозможно допустить мысли о списывании, особенно со стороны старика Барбаро. Заимствование же материала — налицо.
35. Аристотель Фьераванти, или Фьораванти (по имени его отца, Fieravante) происходил из семьи архитекторов из города Болоньи. Он родился между 1415 и 1420 гг. и после многочисленных инженерных и строительных работ в различных итальянских городах (в Венеции, Мантуе, Милане, Неаполе и др.) отправился в Россию, приглашенный послом Ивана III Семеном Толбузиным. Посольство и Аристотель прибыли в Москву 26 марта 1475г., в день праздника Пасхи (Моск. свод, стр. 303).
36. Соntarini, р. 98 V — 99 г.
37. Ibid., p. 99 v
38. Ibid., p. 99 v, 102 r.
39. Ibid., p. 100 r.
40. Ibid., p. 100 r — v.
41. Моск. свод, стр. 309. — «Ведениев день» — праздник «введения» девы Марии во храм — отмечался 21 ноября. По народным приметам «на введение» бывала оттепель.
42. Contarini, p. 98 r. — Причастие «turbato» (в первом значении глагола «turbare») следует понять как «взволнованный» или «возмущенный»; Иван III действительно возмущался поведением Тривизана. Однако исходя из словоупотребления самого Контарини (ibid,, p. 82 v) правильнее передать это причастие как «рассерженный», даже «разгневанный» (см. выше, стр. 92).
43. Пребывание Тривизана в Москве длилось от 10 сентября 1471 г. до 19 августа 1474 г.
44. Contarini, p. 101 г.
45. Мы отнюдь не разделяем мнения историков XVIII и XIX вв., склонных приписывать Софье Палеолог чрезмерное влияние на политику Ивана III Софья вовсе не могла быть — по выражению К.В.Базилевича, тоже не согласного с подобным мнением, — «инициатором всех важнейших событий конца XV века» (Базилевич, стр. 85). Но в данном случае, при еще не вполне развившихся связях с Венецией, Софья, менее пяти лет тому назад покинувшая Италию, с удовольствием беседовала с венецианцем Контарини и могла проявить свое одобрение относительно связей с Венецией. Контарини к тому же отметил, что не кто иной, как сам великий князь, нашел нужным предложить ему посетить дёспину (volse etiam visitassi la despina et cosi fed).
46. Сontarini, p. 101 v.
47. Ibid., p. 98 r.
48. Ibid., p. 101 v — 102 r.
49. Ibid., p. 102 v — 104 v. — Теперь Trakai — замок на острове, неподалеку от Вильнюса.
50. Словом «possanza» определялась именно военная мощь, значительность военных сил. См.: ibid., p. 103 v.


VIAGGIO IN PERSIA
В красных квадратных скобках [ ] помещены места выпущенные в издании 1971 г. и дополненные по изданию 1836 г. Пагинация этих мест дана по изданию 1836 г. - Thietmar. 2004
[/Отъезд из Венеции/ 23-го Февраля 1473 года отправился я из Венеции с свитою своею, состоявшею из Преподобнаго Отца Стефана Тесты, находившегося при мне в звании Духовника и Секретаря, из переводчика Димитрия Сетинского и двух служителей: Матвея Бергамского и Венгерского уроженца Иоанна (Zuanne Ungaretto). Все мы пятеро были одеты в длинное платье немецкого покроя, а деньги, взятые [14] нами на дорогу, зашил я из предосторожности в свой камзол и в платье означенного отца Стефана, что было впрочем для обоих нас несколько беспокойно. Сев с четырьмя товарищами моими в лодку, подплыл я сначала к монастырю Св. Михаила Муранского, где, отслушал обедню и приложившись к Животворящему Кресту, отправился с благословеннием настоятеля прямо к Местре. Тут было приготовлено для нас пять лошадей. Мы сели на них и с именем Божиим пустились по дороге к Тревизе, до которой, не смотря на все старания мои, не мог я ни за какие деньги достать проводника.
/Конильяно/ 24-го числа прибыли мы в Конильяно, где я почел за нужное, пред отправлением в дальнейший, опасный путь, исповедаться в грехах своих и приобщиться Св. Таин, что и исполнил весьма усердно.
/Агсбург/ 26-го числа поутру оставили мы Конильяно и, при самом выезде оттуда, встретили Немца, по имени Себастиана, который объявил нам, что едет по одной с нами дороге, знает хорошо меня и цель моего путешествия и охотно бы желал сопутствовать нам до Ниренберга. Приняв его за посланника Божия, мы все шестеро пустились в путь и, нигде не останавливаясь, въехали в [15] Германию, где по дороге встречали множество красивых городов и замков, принадлежащих разным владетелям и Епископам и признающих над собою верховную власть Светлейшего Императора (Serenissimo Imperadore). Из всех этих городов наиболее понравился мне Аугсбург (Auspurch). Миновав Берцемсиурх (Berсemsiurch), укрепленный город, принадлежащий Императору, мы, в пяти милях от оного, расстались с товарищем нашим Себастианом, долженствовавшим свернуть на Франкфурт, и при прощании крепко обняли друг друга.
/Ниренберг/ 10-го Марта 1474 прибыли мы в Ниренберг (Norimbergo), отменно красивый город, с укрепленным замком, посреди коего протекает река, разведывая о проводнике для дальнейшего пути, узнал я случайно от хозяина моего, что в Ниренберге проживают два Посла Короля Польского, с которыми он советывал нам ехать вместе. Это известие так обрадовало меня, что я тот же час отправил отца Стефана объявить означенным послам, кто я таков, и просить о дозволения переговорить с ними. Получив в ответе, что могу посетить их, когда мне заблагорассудится, я немедленно отправился к ним в дом, и по прибытии туда, узнал, что один из сих Послов, принадлежавших [16] к числу знатнейших Сановников Его Величества, был Архиепископ, а другой - Дворянин (Cavaliere), по имени Павел. После первых приветствий объявил я им, что имею доверительные грамоты к их Королю, и они, не смотря на мое одеяние, обошлись со мною весьма почтительно и охотно приняли в свое сообщество. Во ожидании их отъезда пробыл я в Ниренберге до 14 числа.
/Франкфурт/ 14-го Марта отправились мы далее, в сопровождении означенных послов, и еще Посланника Богемского Короля, младшего сына Короля Польского. Составляя вместе отряд из шестидесяти всадников, мы таким образом проехали чрез всю Германию, останавливаясь по временам в прекрасных селениях; большею же частию в городах и замках, которых здесь весьма много и которые заслуживают внимание по красоте и крепости своей. Но так как страна сия известна уже почти каждому из читателей, или по собственным наблюдениям, или по наслышке, то я и не намерен распространяться здесь более о ея городах и замках, а скажу только, что с 14-го по 25-е число ехали мы постоянно чрез владения Маркиза Бранденбургского, Герцога Саксонского, и прибыли наконец в красивый и укрепленный город [17] Франкфурт, принадлежащий также означенному Маркизу, и находящийся на границе Германии и Польши. Тут пробыли мы до 29 числа, во ожидании прибытия вооруженного отряда, отряженного Маркизом для сопровождения Польских Послов до владений их Короля. Отряд этот, как следует, прибыл в отличном порядке.
/Мезериц/ 31-го числа прибыли мы в Мезериц (Messariza), первый город Королевства Польского. Он не велик, но довольно красив и имеет небольшую крепостцу.
/Познань/ 2-го Апреля 1474 достигли мы Познани (Posnam), не встретив на пути своем ничего особенно замечательного. Город сей заслуживает внимание как по красоте улиц и домов своих, так равно и по множеству живущих в нем купцев.
3-го числа пустились мы из Познани далее к тому месту, где надеялись найти Короля, и по дороге не видали никаких особенно замечательных городов или замков. Самые даже здешние постоялые дворы весьма отличны от Германских гостиниц.
/Ленчица/ 9-го числа, в Страстную Субботу, прибыли мы в городе, именуемый Ленчицею (Lancisia), где находился тогда Его Величество Казимир, Король Польский. Он выслал к нам на встречу двух своих дворян и приказал [18] отвести для нас приличную квартиру, которая по тамошнему месту была довольно хороша. Так как следующий день был первым днем Пасхи, то я и не посмел представиться Его Величеству.
11-го числа поутру Король прислал мне черное камковое платье, в котором я должен был явиться ко двору. Надев его, по принятому в той стране обычаю, отправился я, в сопровождении многих значительных особ к Его Величеству и, после обычных приветствий и преклонений, поднес ему грамоту Светлейшей Республики, объяснив притом причину моего посольства. Королю угодно было оставить меня обедать вместе с собою и тут я удостоверился, что Польский стол почти ни в чем не различествует от нашего, изобилуя разными кушаньями, отменно хорошо приготовленными. По окончании обеда, откланявшись Его Величеству, возвратился я в свое жилище.
13-го числа Король вторично прислал за мною и на все то, что я передал ему накануне от имени Светлейшей Республики, отвечал в самых ласковых и благосклонных выражениях. Это удостоверило меня в справедливости общего мнения, что давно уже не было в Польше такого правосудного Государя. За сим приказал он [19] мне дать двух проводников: одного для Польши, а другого для Малороссии, вплоть до самого Kиeвa (Chio) или Маграмана (Magraman), города, лежащего вне владений Его Величества, в России. Отблагодарив надлежащим, образом Короля от имени Светлейшей Республики, я распростился с ним.
14-го числа выехали мы из Ленчицы, в сопровождении помянутых проводников, и продолжали путь свой по стране ровной и местами покрытой лесом. Повсюду находили мы ночлеги, из коих иные были довольно порядочны, а другие не совсем хороши. Вообще Польша показалась мне не слишком богатою землею.
/Люблин/ 19-го числа прибыли мы в город Люблин (Lumberli). Он довольно красив и имеет крепостцу, в которой находились тогда четыре сына Его Величества. Старшему из них казалось не более 15 лет, а остальные были все погодки. Они жили тут под наблюдением весьма почтенного наставника. Узнав, что их Высочествам было угодно (вероятно по приказанию их родителя) видеть меня, я поспешил исполнить их желание, - и один из них приветствовал меня в таких выражениях, которые ясно доказывали уважение, питаемое ими к своему наставнику. [20] Отвечав приличным образом, я откланялся Их высочествам и простился с ними.]
§ 1. Мы выехали из Польши 20 апреля [1474 г.] и вступили в Нижнюю Россию, 1 также подчиненную польскому королю. Вплоть до 25 апреля мы ехали по огромным лесам, находя пристанище то в каком-нибудь небольшом замке, то в какой-нибудь деревне. В вышеуказанный день мы пришли в город, называемый Луцк, 2 обладающий довольно хорошим деревянным замком. Здесь мы оставались до 24 апреля, и не без опасений, благодаря двум свадьбам, потому что почти все были там пьяны, а в таком виде эти люди весьма опасны. У них нет вина, но из меда 3 они приготовляют особый напиток, который опьяняет гораздо сильнее, чем вино.
Оттуда мы уехали 25 апреля и вечером прибыли в городок, называемый Житомир. 4 Весь тот день, 29 апреля, 5 мы двигались по лесам, причем очень опасным, так как там бродят разные подозрительные люди. Вечером, не найдя убежища, мы расположились на ночлег тут же в лесу, не имея никакой пищи; мне пришлось целую ночь быть настороже.
30 апреля мы приехали в Белгород, 6 что значит белый замок, где находилась резиденция его величества короля; здесь мы приютились с большими неудобствами. [211]
§ 2. 1 мая [1474 г.] мы приехали в город, именуемый Киев или Маграман, 7 который находится вне Нижней России. 8 Этим городом управлял некий пан Мартин, 9 поляк-католик. Узнав от королевских проводников о моем приезде, он дал мне весьма жалкое помещение, что, впрочем, соответствовало той стране, и основательно снабдил меня продовольствием.
Город стоит у границ с Татарией; 10 в нем собирается некоторое количество купцов с пушниной, вывезенной из Верхней России; 11 объединившись в караваны, они идут в Каффу, 12 однако часто бывают захвачены, как бараны, татарами. Город изобилует хлебом и мясом. Образ жизни у тамошних обитателей таков: с утра и до трех часов они занимаются своими делами, затем отправляются в корчмы и остаются там до ночи; нередко, будучи пьяными, они устраивают там драки.
§ 3. Пан Мартин прислал 2 мая многих из своих дворян сопроводить меня, когда он пожелал, чтобы я явился к нему на обед. После положенных приветствий он преподнес мне много богатых подарков и объявил, что его величество король повелел ему оказывать мне почести и оберегать от всякой опасности; 13 он также должен был предоставить мне возможность пройти по степи вплоть до Каффы. Я всячески поблагодарил его милость и просил исполнить все это. Он сказал мне, что ждет посла из Литвы, который должен идти с дарами к татарскому хану. 14 Поэтому хан высылает навстречу ему двести татар-всадников для сопровождения и безопасности. Так он успокаивал меня, высказывая пожелание, чтобы я дождался упомянутого посла: таким образом у меня будет сопровождающая охрана и безопасное путешествие. Так я и решил поступить. Мы отправились обедать; все было устроено, как полагается, и угощений оказалось изобилие. При этом мне был оказан большой почет. Там присутствовал епископ, брат пана Мартина, и много дворян; были там певцы, которые пели, пока мы обедали. Хозяин очень долго держал меня за столом — к великому моему огорчению, потому что больше всего мне был нужен отдых. По окончании обеда я попрощался с его милостью и пошел в предоставленное мне жилище, которое находилось в городе; 15 он же остался в замке, где была его резиденция. Замок построен целиком из дерева.
В городе есть река, которую на их языке называют Днепром, а на нашем — Лерессе. 16 Эта река протекает около города и впадает в Великое море. 17
§ 4. Мы оставались в этом месте десять дней. Потом прибыл упомянутый посол, и в то утро, когда мы собирались ехать, он пожелал отслушать мессу. Хотя ему и было уже сказано обо мне, тем не менее после мессы и последних объятий пан Мартин велел мне взять того посла за руку и при этом сказал ему: «Этот человек находится под покровительством нашего короля, и потому надо, чтобы ты проводил его в полной неприкосновенности [212] в Каффу». Это были чрезвычайно горячие слова. Посол ответил, что приказание его величества короля для него дороже жизни и все, что будет иметь он, буду иметь и я. После этих слов я простился с его милостью, поблагодарив его, как только мог и умел, — чего он вполне заслужил, — за оказанную мне большую честь. В течение тех дней, что я стоял там, он много раз снабжал меня продовольствием, я же подарил ему немецкую верховую лошадь, одну из тех, с которыми мы выехали из Местре. Нам сказали, чтобы мы оставили там [т.е. в Киеве] других своих лошадей, потому что это были жеребцы, а взяли бы для себя местных лошадей. Проводники его величества хорошо мне послужили, и я отдал им должное.
§ 5. Вместе с упомянутым послом мы отправились из Киева 11 мая. Я двигался в повозке, в которой совершал путь вплоть до этих мест еще с тех пор, как покинул короля, потому что у меня болела голень и я не мог сидеть на лошади. Проскакав до 13 числа, мы прибыли в деревню, по названию Черкассы, также подчиненную тому королю. Здесь мы оставались до 15 мая, когда посол узнал, что татары пришли к Черкассам. В сопровождении этих татар мы уехали и вступили в пустынную степь. 18
Затем, 15 числа, мы приблизились к уже упоминавшейся реке, которою нам надо было пересечь. Эта река отделяет Татарию от России, (отсюда идут) в сторону Каффы. Ширина реки более мили; она очень глубока. Татары принялись рубить деревья и связывать их вместе, а сверху клали ветки; поверх всего они положили наши вещи. Затем татары вошли в реку, держась за шею лошадей, а мы привязали их за хвосты веревками, которые были приделаны к этим плотам. Все мы погрузились на них и погнали лошадей по реке, которую с божьей помощью и пересекли невредимыми. Предлагаю будущему читателю представить себе величину опасности; я по крайней мере не знаю, что могло быть страшнее этого!
§ 6. Переправившись на противоположный берег и сойдя на землю, мы привели в порядок свое имущество и на весь тот день остались там вместе с татарами. Некоторые из вожаков усиленно меня разглядывали и толковали между собой. Наконец мы снялись с берега этой реки и пустились в путь по пустынной степи, что повлекло за собой всяческие трудности. Когда мы проходили по лесу, посол через своего переводчика велел сказать мне, что татары решили отвести меня к своему хану; они говорили, что не могут поступить иначе и допустить, чтобы такой, как я, человек (а они это поняли) прошел в Каффу, не будучи представлен их хану. Я почувствовал большое беспокойство, когда услышал такие вещи; я доверительно обратился к переводчику [литовского посла], прося его припомнить то обязательство, которое было дано пану Мартину во исполнение воли польского короля, и пообещал ему саблю. Он проявил желание успокоить меня: вернулся [213] к своему послу, передал ему мои слова, а затем уселся с татарами, начал с ними пить и своими речами уверил их, что я генуэзец; так он уладил дело при помощи 15 дукатов. Однако я, пока не узнал об этом, пережил величайшее волнение.
§ 7. Утром мы поскакали и ехали так до 24 мая с многочисленными трудностями, даже один день и одну ночь были лишены воды. Затем прибыли к такому месту, где упомянутому послу и татарам надлежало повернуть по пути к хану, который находился в замке по названию Керкер. 19 Посол дал мне одного татарина для сопровождения, который должен был довести меня до Каффы. Я простился с послом, и мы разъехались. И хотя мы остались одни и продолжали пребывать в непрестанной опасности, боясь, как бы те татары не вернулись, все же мне было приятно, что я отделился от тех проклятых псов, настолько воняющих кониной, что было невозможно стоять с ними рядом.
Мы шли дальше с нашим проводником-татарином и к вечеру сделали привал в степи, посреди нескольких татарских телег с их войлочными покрышками. Внезапно вокруг нас оказалось много татар, старавшихся узнать, что мы такие. Когда наш проводник сказал, что я генуэзец, они предложили нам кислого молока.
§ 8. Утром, еще до рассвета, мы двинулись оттуда и к вечеру 26 мая [1474 г.] вступили в город 20 Каффу с пением Те deum, 21 вознося благодарение господу богу, который избавил нас от столь великих тревог. Нас потайно отвели в какую-то церковь, и я послал своего переводчика отыскать нашего консула; 22 тот сразу же прислал своего брата, который сказал мне, что надо дождаться позднего времени, чтобы перейти незаметно в один его дом в пределах города. Так мы и поступили. В надлежащий час мы вошли в дом консула, где нас приняли с почестями и где я встретил мессера Поло Оньибен 23 посланца нашей светлейшей синьории, который выехал [из Венеции] за три месяца до меня.
Я не могу подробно рассказать о состоянии города 24 Каффы, потому что оставался почти непрерывно в стенах дома, чтобы не быть замеченным; скажу лишь о немногом, что удалось увидеть и услышать. Город этот расположен на Великом море и ведет большую торговлю; он плотно населен людьми разных национальностей 25 и, по слухам, весьма богат.
§ 9. Пока я жил в этом городе, имея намерение отправиться в Фассо, 26 я нанял корабль, который находился в Забакском море; 27 патроном 28 его был Антонио ди Вальдата. Я условился, что приеду на лошади, найду этот корабль и пущусь в плавание. Но после того, как я все это устроил, мне был предложен другой проект одним армянином по имени Морак (он был в Риме в качестве посла Узун Хасана) и еще другим старым армянином. Они сказали, что, вместо того чтобы высаживаться в Фассо, мне следовало бы высадиться в другом месте, называющемся Ла Тина; 29 она отстоит почти на сто миль от Трапезунда, [214] принадлежащего теперь туркам. Высадившись там, мы сразу оседлаем лошадей, и через четыре часа — как они обещали — я буду уже в замке некоего Ариаама, подданного Узун Хасана. Они также дали мне понять, что в этой Тине не было других замков, принадлежавших грекам, 30 и потому без сомнения я в полной безопасности достигну упомянутого замка. Мне ни с какой стороны не нравилось это предложение, но меня очень уговаривал и консул, и его брат, поэтому я, хотя и весьма неохотно, согласился.
§ 10. Мы выехали из Каффы 3 июня [1474 г.]; со мной отправился и консул; на следующий день мы прибыли к месту стоянки корабля, который был нанят за 70 дукатов, но из-за изменения направления пришлось платить 100 дукатов. Мне сказали, что в том месте, где я собирался высадиться, нельзя найти лошадей, и потому я погрузил девять коней на этот корабль, имея в виду проводников и также необходимость тащить с собой продовольствие по стране мингрелов и по Грузии. Когда были погружены лошади, мы — это было 15 июня — распустили паруса и вошли в Великое море. Мы плыли в сторону упомянутой Тины, и ветер нам благоприятствовал.
Когда мы находились примерно в 20 милях от берега и еще не могли видеть места своего назначения, ветер неожиданно подул на восток и стал противным нашему ходу в нужную нам сторону. Тут я заметил, что моряки переговариваются между собою, и решил узнать, о чем они говорят. Они сказали, что готовы все сделать по моему желанию, но должны заверить меня, что место, [куда мы идем], крайне опасно. Услышав это и видя по всему, что господь бог не хочет, чтобы я плохо кончил, я решил идти в сторону Вати 3I и Фассо. И вскоре после такого решения наступила хорошая погода и мы поплыли при попутном ветре. Мы пришли в Вати 29 июня, и так как лошади чувствовали себя плохо, я решил спустить их на землю и отправить [по берегу] в Фассо, до которого, как говорили, оставалось 60 миль.
§ 11. В том месте [Вати] находился некий Бернардин, брат нашего патрона; он пришел на корабль и, услышав, что мы собирались идти в Тину, подтвердил, что если бы мы туда пошли, то все были бы захвачены в рабство; он знал точно, что в том месте находился турецкий субасса 32 с конницей, объезжавший, по своему обыкновению, [вверенную ему] область. Я возблагодарил бога, и мы отплыли оттуда.
Вати — это замок с небольшим борго, 33 принадлежащий синьору по имени Горбола. Страна эта относится к Мингрелии. Здесь есть и другой город, который называется Кальтикия, 34 лежащий на берегу Великого моря, но незначительный; туда свозят шелк и парусину, а также немного воска; все это невысокого качества, так как народ там бедный.
§ 12. 1 июля [1474 г.] мы подошли к устью Фассо. К кораблю подплыла лодка с мингрелами (у них какие-то странные повадки [215] и привычки). Мы спустились с корабля и в этой лодке вошли в устье реки, где есть остров, о котором рассказывают, что здесь именно правил царь Ээт, 35 отец волшебницы Медеи. 36
Мы провели там ночь, но при таком количестве мошкары, что не могли представить себе возможность разбить там лагерь. Утром, т. е. 2 июля, мы поплыли на той же лодке вверх по реке и дошли до города, именуемого Фассо; он расположен на берегу этой реки среди лесов. Ширина реки равна двум полетам стрел из арбалета. Выйдя на берег, я встретил некоего Николо Капелло из Модона 37 (он был здешним начальником и давно уже принял мусульманство) и донну Марту, черкешенку (она была рабыней одного генуэзца, затем какой-то другой генуэзец женился на ней). Я остановился у этой донны Марты, которая оказала мне хороший прием. Я оставался здесь до 4 июля и затем уехал оттуда.
§ 13. Город Фассо принадлежит мингрелам; их правитель зовется Бендиан; 38 земли у него мало — в ширину приблизительно на три дня пути; но там много лесов и гор. Это дикие люди; они выбривают себе тонзуры наподобие братьев-миноритов. Они выращивают маис, а также немного пшеницы, делают вино, но неважное. Они питаются [маисовой] кашей, которую приготовляют в твердом виде, вроде поленты; это жалкая пища, у женщин она еще хуже. Мингрелам было бы совсем плохо, если бы кое-когда не привозили им вино и соленую рыбу из Трапезунда и соль из Каффы. 39 Они вывозят некоторое количество парусины и воска, но в общем мало. Если бы они были людьми прилежными и трудолюбивыми, то в реке могли бы ловить рыбу, сколько пожелают. Они христиане, но у них много еретических толков; они следуют греческому вероисповеданию.
Мы уехали из Фассо 4 июля; я взял себе проводником упомянутого уже Николо Капелло. На лодке мы пересекли реку Мацо, 40 следуя по мингрельским лесам и горам, вечером 5 июля пришли к месту, где находился Бендиан, правитель Мингрелии[ со всем двором своим. Я послал немедленно означенного Николо объявить Его Светлости, что желаю представиться ему и, получив на то позволение отправился в долину, где увидел [33] Бендиана, сидящего под деревом, на ковре, вместе с супругою своею и несколькими детьми. Он посадил меня на землю возле себя и на все приветствия мои, которые я подкрепил приличными дарами, отвечал только: Добро пожаловать. Испросив у него проводника, я откланялся и возвратился к свите своей. Вслед за сим он прислала мне в подарок свиную голову, несколько худо свареной говядины и немного гнилого хлеба. Все это по необходимости должны мы были употребить в пищу и, во ожидании проводника, пробыли тут целый день. Равнина эта усеяна деревьями, в роде бука (но гораздо выше), которые совершенно равны между собою и составляют род аллеи по обеим сторонам дороги. Бендиану не более 50 лет; он довольно видный мужчина, но обращение его и ужимки весьма странны.
7-го числа пустились мы далее и, продолжая путь свой по лесам и горам, прибыли на другой день к реке, составляющей границу между Мингрелиею и Грузиею (Giorgiania). Тут мы остались ночевать на набольшем свежем лужке и принуждены были голодать во всю ночь; ибо не имели при себе почти никакой пищи.
/Кутаис. Обед у Губернатора/ 9-го числа достигли мы Кутаиси (Cotaсhis), [34] небольшого городка с каменною крепостию, построенною на горе, и в которой находится церковь, повидимому очень древняя. Переправившись по мосту чрез довольно большую реку, остановились мы на лугу, где выстроен дворец Грузинского Царя Баграта (Pancrati), коему принадлежит город Кутаиси и, по приглашению Губернатора, остановились в этом дворце. Тут пробыли мы до 11 числа, тревожимые беспрерывно приходившими к нам Грузинами, которые столь же глупы как и Мингрелы. Быв приглашен Губернатором к обеду, я отправился к нему с некоторыми особами свиты моей. По прибытии в комнату, где находился хозяин с гостями своими, мы уселись на полу возле него и перед нами вместо скатерти разослали кожу, которая так была жирна, что сала, находившегося на ней, было бы достаточно для наполнения целого котла. Против меня положили кусок хлеба, репы, несколько мяса, приготовленного на Грузинский вкус, и другой подобной дряни. Между тем чаша с вином беспрестанно ходила вокруг стола и собеседники наши, без стыда напивавшиеся ею, старались всеми силами напоить также и меня до пьяна. Отказ мой возбудил в них большое негодование, и я с трудом мог уйти от Губернатора, выпросив у него однако [35] пред раставанием нашим проводника до того места, где находился Царь Баграт.
/Скандер. Свидание с Царем Багратом/ 12-го числа выехали мы из Кутаиса и, продолжая путь свой чрез леса и горы, уже поздно вечером остановились, по приглашению проводника, на небольшом лужке возле замка Скандера (Scander), расположенного на горе и служившего тогда местопребыванием Царю Баграту. Проводник наш вызвался известить Государя своего о моем прибытии, обещая возвратиться в скором времени и. привести с собою другого проводника, который бы сопутствовал нам чрез всю Грузию. По отбытии его, мы остались одни среди леса, томимые голодом и жаждой и окруженные всеми ужасами ночного мрака. Рано утром проводник наш возвратился, в сопровождении двух Царских писцов, которые объявили мне, что Царь их отправился в Кутаис, а их прислал для описи всего нашего имущества, дабы чрез то устранить затруднения и препятствия, могущия встретиться нам во время дальнейшего пути чрез его владения. В следствие такого объяснения они потребовали, дабы я непременно показал им все наши пожитки и даже вздумали описывать платье, бывшее на мне, по окончании же описи объявили, что мне одному велено вместе с ними ехать к Государю их, и увидев, [36] что я не охотно повинуюсь этому приказанию, принялись бранить меня. После продолжительных споров дозволено мне было однако взять с собою моего переводчика, и мы оба, сев на лошадей, отправились, совершенно на тощах, вместе с означенными писцами, в Кутаис, где находился тогда Царь Баграт. По прибытии туда, я должен был дожидаться под деревом дальнейших приказаний и таким образом провел всю ночь, не имея для утоления своего голода ничего, кроме небольшого количества присланного мне хлеба и рыбы. Свита же моя осталась под стражею в Скандере и отведена была в селение, где и поместили ее в доме священника. Легко представить себе, в каком мучительном положении находились мы в продолжении всего этого времени. На следующее утро приказано мне было явиться к Царю. Я отправился во дворец и застал его седящим на полу, посреди своих вельмож. Он сделал мне несколько странных вопросов и между прочим спросил: знаешь ли ты, сколько всего Царей на свете. Кажется двенадцать, отвечал я наобум. Точно так! возразил он, - и как я один из числа этих двенадцати Царей, то и не постигаю, как ты мог явиться в мои владения без писем от твоего Государя. Я отвечал ему, что единственною причиною такового [37] упущения есть непредвиденное прибытие мое в Грузию, но что Папа, Государь мой, уважающий его на равне со всеми прочими Владыками, охотно бы прислал к нему грамоту, если б только знал заранее, что мне удастся посетить его владения. Он казалось остался доволен моим ответом и сделал мне потом еще несколько странных вопросов, из коих я заключил, что плут проводник наш уверил его, будто при мне находится много драгоценных вещей. Если-бы эти вещи действительно нашлись у нас, то без сомнения Баграт никогда бы не согласился выпустить меня из своих рук, тем более, что писцы, делавшие опись небольшему моему имуществу, отобрав те предметы, которые им понравились, требовали настоятельно, дабы я подарил оные их Государю. При прощании с Царем, я просил его дать мне проводника, который бы безопасно провел нас чрез его владения, и получил в ответ, что он не только готовь дать нам проводника, но даже, для большей безопасности, велит снабдить меня охранительною грамотою. Откланявшись ему, я отправился обратно к тому дереву, где провел ночь и, после продолжительных споров с Царским писцем, получил наконец обещанного проводника и грамоту. [38]
14-го числа выехалии мы из Кутаиса и прибыли в то селение, где находились мои спутники, которые из рассказов Священника о злобных свойствах Царя Баграта заключили, что я погиб уже безвозвратно. Тем сильнее был восторг их при моем появлении. Они встретили меня как Мессию и сами не понимали, что говорили и делали. Священник также принял участие в общей нашей радости и немедленно накормил меня. Ночь провели мы очень спокойно, а между тем хозяин приготовил нам небольшой запас хлеба н вина на дорогу.
15-го числа, в третьем часу утра, пустились мы далее и, во все время странствования нашего по этой проклятой стране, вынуждены были ехать безпрерывно чрез леса и ужасные горы, останавливаясь для ночлега в ноле, возле какого либо ручейка, и разводя каждый раз огонь но причине сильной ночной стужи.
/Гори/ 17-го числа прибыли мы в Гори (Gorides), город, принадлежащий также Царю Баграту и выстроенный в небольшой равнине, у подошвы горы, над которою возвышается деревянная крепость. Город сей орошается большею рекою и вообще довольно хорош. Немедленно но прибытии нашем послал [39] проводника своего с извещением о моем приезде к Губернатору, который тот же час приказал отвести нам квартиру. Я ожидал от него хорошего приема и потому крайне удивился, получив вскоре после того повеление выдать ему, в следствие письма Царя Баграта, двадцать шесть червонцев, да проводнику нашему шесть. Напрасно доказывал я, что почитаю таковое требование неестественным ибо Государь его весьма ласково обошелся со мною н уже получил от меня в дар 70 червонцев. Все мои доказательства ни к чему не послужили и я должен был отсчитать требуемую сумму. Продержав нас до 19 числа, он наконец позволил нам продолжать путь свой, к крайнему моему удовольствию; ибо я был в конец измучен поступками этих тварей, которые, казалось, никогда не видывали людей. Грузия несколько лучше Мингрелии, но жители ея в нравах, обычаях и вероисповедании нисколько не отличаются от Мингрелов. В бытность нашу в Гори, рассказывали нам о храме, находящемся неподалеку оттуда, на большой горе, окруженной лесом, и в котором, по словам жителей, весьма замечательна древняя чудотворная Инока Богоматери, порученная хранению сорока монахов (caloiri). Я никак не мог решиться заехать [40] туда, ибо горел нетерпением скорее выбраться из этой проклятой страны, где вытерпел столько страха и неприятностей, что для описания оных потребовалось бы много времени, без всякой впрочем пользы для читателей.
20-го числа оставили мы Гори и продолжали путь свой чрез горы и леса, встречая изредка небольшие хижины, в которых запасались жизненными потребностями; ночи же проводили в открытом поле, избирая для ночлегов такия места, где была вода и корм для лошадей. Свежая мурава служила нам ложем, - и таким образом проехали мы чрез всю Мингрелию и Грузию.
/Лорео/ 22-го числа начали мы подыматься на превысокую гору и к вечеру достигли вершины ея, где и остановились для отдыха, хотя и не имели при себе ни капли воды. На другой день рано утром пустились мы далее и, [41] с ехав с горы, очутились во владениях Узун-Гассана, т. е. в Армении, а вечером прибыли в крепость Лори (Loreo), принадлежащую тому же Узун-Гассану и расположенную в небольшой долине, между горою и рекой, замечательной не столько по глубине вод своих, сколько по крутизне и высоте берегов. У самой этой реки выстроена Армянская деревня, в которой мы и расположились для ночлега; крепость же охраняется Турецкою стражею. Здесь решился я пробыть до 25-го числа, как для отдохновения своего, так равно и для отыскания проводника и был принят жителями весьма ласково. Между тем открылось, что Армянин, взятый мною из Кафы и выдававший себя за посла Узун-Гассана, был просто бездельник - коего сетей, по словам находившихся тут Армян, избегли мы одним только чудом. В следствие этого открытия, я отобрал от него лошадь, данную ему мною для дороги и отослал немедленно прочь; в проводники же взял одного Армянского Священника, обязавшегося сопутствовать нам до Тавриза и служившего мне во все продолжение пути с отменным усердием и честностию. 26-го числа все мы пятеро (включая в то число и Священника) выехали из Лори и, перебравшись еще чрез одну гору, прибыли [42] к вечеру в долину, окруженную также горами и посреди коей находится Турецкая деревня, где мы были приняты весьма хорошо и спокойно провели ночь на свежем воздухе.
/Гора Арарат. Хиагри/ 27-го числа, еще до рассвета, пустились мы далее, дабы успеть в потьмах перебраться чрез другую гору и миновать Турецкое селение, у подошвы оной находящееся, и чрез которое было бы весьма опасно проезжать днем. К счастию нам удалось переехать его в такое время, когда никто не мог видеть нас, - и к утру очутились мы уже в прелестной долине, чрез которую продолжали путь свой с большею против прежнего скорости, почти нигде не отдыхая. - Ночь провели мы на чистом воздухе и таким образом, подвигаясь все далее и далее, прибыли 28 числа к Ноевой горе, покрытой в течении всего года снегом, от вершины до самой подошвы. Нам сказывали, что многие пытались достигнуть вершины этой горы, но или совсем погибали, или возвращались с полною уверенностью, что исполнение сего предприятия решительно невозможно. Продолжая таким образом путь свой по означенной долине, на которой кое-где встречаются небольшие холмы, мы 30 числа достигли Хиагри (Chiagri), замка Франкских армян, где нашед довольно хлеба, кур и вина, решились [43] пробыть весь следующий день, дабы несколько отдохнуть от дороги.
Вечером 1-го Августа 1474 года выехали мы из Хиагри), взяв с собою до Тавриза еще другого проводника.
2-го числа прибыли мы в довольно хорошее Армянское селение, выстроенное на скате горы, и где надлежало нам переправиться (в особенного рода лодке, в тех краях употребляемой) чрез ту самую речку, на берегах коей (гораздо впрочем далее на восток) происходило, по рассказам жителей, сражение между Узун-Гассаном и Египетским Султаном Бузехом (Soldano Busech). В то время, как войска Персидския были расположены на одном берегу реки, а Султановы на другом, в рядах сих последних, по недостатку жизненных припасов, распространилась повальная болезнь. Узун-Гассан, пользуясь этим обстоятельством, напал на них, разбил и, взяв в плен Султана Бузеха, повелел отсечь ему голову. На левом берегу этой реки находятся, в близком одно от другого расстоянии, одиннадцать селений Армянских Католиков. Все они признают власть Папы и имеют своего особенного Епископа. Вообще в целой Персии нет страны лучше и плодоноснее этой области. [44]
/Марерики/ 3-го числа достигли мы небольшого городка Марерики (Mаrеrichi), где и решились провести ночь.
4-го числа пустились мы далее, не смотря на солнечный зной, тревоживший нас до такой степени, что даже было невозможно приложить руку к телу. К вящщему же мучению мы не могли нигде найти воды в достаточном количестве.
/Кочевые Туркменцы/ Здесь нужным почитаю об яснить, что по от езде нашем из Лори встречали мы по пути множество кочевых Туркменцев (Тurcоmаni), которые с семействами своими переходят безпрестанно с одного места на другое, избирая для становнищ земли, богатые пажитями и оставаясь на оных до тех только пор, пока все пажити истребятся. Те, которых нам удалось видеть по дороге, - вообще большие воры и разбойники. Они всякий раз ужасно пугали нас и одно только об явление, что я еду к их Государю, избавляло меня, при помощи Божией, от дальнейших неприятностей.
/Тавриз. Бунт Гурлу-Махмета/ Того же числа, около вечерни, прибыли мы в город Тавриз (Таuris), выстроенный на ровном месте и обнесенный довольно плохим земляным валом. Неподалеку от него находятся несколько красных гор, именуемых Таврскими (mоnti du Таuгi). По въезде [45] в городе мы нашли жителей оного в ужасной тревоге, так что с трудом могли добраться до одного Каравансарая (caversera), где и расположились остановиться. Турки, встречавшиеся нам но пути, говорили между собою. Эти собаки приехали посевать расколы в вере Магометовой. Надобно изрубить их в куски. По прибытии в Караван-сарай Хозяин оного, Азам (Azamo) (с первого вида показавшийся мне добрым человеком) отвел для нас две комнаты и не мог довольно надивиться, каким образом мы благополучно достигли его жилища; ибо все улицы были загорожены. На вопрос мой о причине виденного нами смятения объяснил он, что храбрый сын Узун-Гассана, по имени Гурлу-Махмет (Gurlumameth), восстав войною против родителя своего, завладел главным городом Персии Ширасом (Shiras), находившимся в управлении Султана-Хали (Sultan Chali) и мачихи Гурлу-Махмета. Узун-Гассан, проведав о сем, собрал войско и немедленно отправился противу мятежника, а между тем сообщник Гурлу-Махмета, некий горный владелец, по имени Загарли (Zagarli), с трехтысячным ополчением грабил все вокруг Тавриза и намеревался даже учинить нападение на сей город. Тавризский военачальник (Subassi) выступил было против него; но [46] был разбит на голову и с трудом успел спастись в стенах города. На вопрос мой, почему все жители не выйдут на встречу неприятелю, хозяин наш отвечал, что они не принадлежат к числу военных людей, хотя и признают над собою власть Наместника Тавризского. Я хотел было отправиться прямо к этому Наместнику, но никто не согласился проводить меня; до военачальников его также было невозможно добраться, и потому я принужден был во все это время скрываться, но совету моего хозяина, в Каравансарае и лишь изредка выходить для закупки припасов. Иногда я посылал за оными моего переводчика, а иногда некоего Астутина (Astutino), уроженца Павии, которого я привез с собою из Кафы и которому несколько был знаком Персидский язык. Зато всякий раз, когда он появлялся на улице, народ встречал его бранью, угрожая всех нас изрубить в куски. Наконец чрез несколько дней по приезде нашем, прибыл в Тавриз другой сын Узун-Гассана, по имени Мазубей (Mаsubei), с отрядом из 1000 всадников, для управления городом и защищения его от вышепомянутого Загарли. Я немедленно отправился к нему и с большим трудом добился аудиенции. Поднеся ему в дар кусок камлота, я об явил, что еду к его родителю [47] и просил дать нам хороший конвой. Он едва отвечал на все мои приветствия и по-видимому не обратил ни малейшего внимания на нашу просьбу. Откланявшись, я возвратился в свое жилище, а между тем дела час от часу становились неблогоприятнее. Мазубей требовал от жителей денег для набора войска, а народ не хотел удовлетворить этого требования, - и в следствие того повелено было запереть все лавки. Это заставило меня переехать из Каравансарая в один армянский монастырь, где нам отвели немного места для нас и лошадей наших; людям же своим я строжайше запретил появляться на улицах. Легко представить себе, в каком положении находились мы в продолжении всего этого времени. Ежеминутно ожидал я новых, тяжких бедствий; но Господь Бог, сохранивший нас до тех пор от различных опасностей, - и на сей раз был Спасителем нашим.
/Прибытие Хаджи Ласкера/ 5-го Сентября 1474 года, в бытность мою еще в Тавризе, прибыл туда Посланный от Светлейшей республики к Узун-Гассану, Бартоломео Лиомпардо, с которым я встретился в Кафе. С ним вместе приехал его племянник, по имени Бранкалион. Они отправились из Кафы чрез Трапезонт и потому прибыл в Тавриз месяцем позже [48] нас. Я решился послать означенного Августина) с донесениями к Светлейшей Республике о всем, случившемся с нами, и велел ему ехать чрез Алеппо. Он достиг благополучно Венеции, избегнув, с помощию Божиею, всех опасностей, угрожавших ему на пути. В Тавризе пробыли мы до 22 Сентября; но, не смотря на столь долговременное пребывание, я не могу сообщить о нем никаких подробных сведений; ибо во все это время не смел никуда выйти из дома. Скажу только, что он довольно обширен, хотя повидимому не слишком населен и изобилует всякого рода жизненными припасами, которые со всем тем очень дороги. В нем находятся несколько рынков, куда привозят весьма много шелку, отправляемого потом с караванами в Алеппо и где сверх того производить значительный торг Джездскими шелковыми тканями, янтарем и разными другими мелкими товарами. Драгоценных же камней в целом городе вовсе нет. К счастью нашему прибыль в Тавриз один из главнейших Сановников Узун-Гассана, по имени Хаджи Ласкер (Chadi Lascher), на возвратном пути из Египта, куда он ездил Послом от Государя своего для заключения мира с Египетским Султаном, в чем однако не имел желаемого успеха. Лишь только [49] узнал я о его прибытии, то немедленно поспешил явиться к нему, и объяснив, что еду с важными поручениями к его Государю, просил взять меня с собою. Он принял меня весьма ласково и в самых приветливых словах объявил, что охотно возьмет нас в свои спутники и с помощью Божиею благополучно довезет к Узун-Гассану. Этот счастливый случай принял я за явное доказательство особенной милости Господней и от искреннего сердца благодарил Святый Промысл Его, тем более, что в числе рабов Хаджи Ласкера были два Славянские ренегата, которые, тесно сдружившись с моими служителями, обещали дать мне знать, как только Господин их станет собираться в путь, - и сдержали свое слово. Я отблагодарил их подарками, послужившими нам в большую пользу.
/Отъезд из Тавриза. Султания/ 22-го числа, как было выше сказано, выехали мы из Тавриза вместе с Хаджи Ласкером и целым караваном Азамов, которые, держа один путь с нами, из опасения могущих встретиться неприятностей, охотно пристали к нам. Страна, чрез которую надлежало нам проезжать, представляет вид безплодной равнины. Изредка кое-где являются небольшие холмы; деревья же встречаются только в местах прибрежных. [50] В полдень мы останавливались для отдыха в открытом поле; ночь также проводили на степи; а жизненными потребностями запасались от времени до времени в селениях. Продолжая таким образом путь наш прибыли мы 28-го числа в Султанию (Soltania), город, с первого взгляда красивый и снабженный довольно большою деревянной) крепостию, которую я очень был любопытен видеть. В этой крепости находится мечеть, повидимому весьма древняя и особенно замечательная по находящимся в ней трем бронзовым вратам, которые выше ворот церкви Св. Марка в Венеции и украшены на выпуклых местах серебреною насечкою. Врата эти весьма красивы и должны без сомнения стоить очень дорого. Кроме их не нашел я ничего заслуживающая внимания в целом городе, выстроенном в долине и окруженном холмами, не слишком впрочем высокими. Утверждают, будто все зимнее время стужа в нем так нестерпима, что жители должны переселяться на другие места. В Султании есть рынок для жизненных припасов и разных мелочных товаров. Мы пробыли тут до 30 числа и потом пустились далее по степи, усеянной небольшими холмиками, — и на которой должны были проводить ночи в открытому поле. [51]
Султания принадлежит уже к самой Персии, начинающейся от Тавриза.
/Сена/ 4-го Октября 1474 прибыли мы в город, именуемый Сеною (Sena). Он не обнесен стеною, имеет подобно всем прочим городам рынок и расположен в долин, на берегу реки, между деревьями. Тут провели мы довольно безпокойно ночь в Каравансарае.
/Ком/ 5-го числа пустились мы далее, а 6-го на степи обнаружилась у меня лихорадка с такими сильными припадками, что я с трудом мог дотащиться до города Кома (Como), куда мы прибыли 8 числа. Остановившись для отдыха в Каравансарае, почувствовал я, что моя болезнь, усиливаясь все более и более, начинаете совершенно одолевать меня. На следующий же день занемогли и все мои спутники, кроме отца Стефана, который один ходил за нами. Болезнь наша повидимому была довольно серьезна, ибо сопровождалась бредом, заставлявшим нас делать разная дурачества. Хаджи Ласкер прислал осведомиться о нашем положении и извиниться в том, что не может дожидаться нас, ибо должен спешить возвращением к своему Государю. Для успокоения же нашего он обещал оставить одного из своих служителей, уверяя, что мы находимся в такой стране, где никто не решится оскорбить нас. Болезнь [52] моя продержала меня до 23 числа в Ком, который расположен на равнине, довольно красив, хотя и не обширен, и обнесен глиняным валом. Рынок его изобилует всякого рода туземными произведениями и мелкими товарами.
23-го числа пустились мы далее, хотя я, по причине слабости, едва мог держаться на лошади.
/Кашан/ 25-го числа прибыли мы в город Кашан (Cassan), также обнесенный глиняным валом. В нем такой же рынок как и в Коме; но за то самый город гораздо красивее.
/Испагань/ 26-го числа выехали мы из Кашана и прибыли в другой небольшой городок, по имени Нетас (Nethas). Он выстроен на ровном месте и производит более вина, чем все другие города Персии. Тут, по причине слабости моей и возобновившихся припадков лихорадки, решился я пробыть целый день, а 28-го числа сел опять с трудом на лошадь и, продолжая путь свой по степи, прибыль 30 числа в город Испагань (Spaan), где находился тогда Узун-Гассан. Распросив о месте жительства Светлейшего посла Г. Иосафата Барбаро, я в ехал к нему прямо на двор. Встреча наша была самая трогательная; мы долго обнимали друг друга и не могли нарадоваться свиданию нашему. Нуждаясь [53] более всего в успокоении, я вскоре отправился на отдых и уже не прежде как на другой день пристудил к совещанию с Г. Иосафатом Барбаро о том, что мне надлежало предпринять. Между тем Узун-Гассан, известившись о моем прибытии, прислал мне в гостинец разных жизненных припасов.
/Свидание с Узун-Гассаном/ 4-го Ноября 1474 он чрез рабов своих велел позвать к себе меня вместе с Г. Иосафатом Барбаро. Вступив в комнату, где он находился, мы нашли его, окруженного осьмью сановниками, повидимому весьма значительными. Я поклонился ему по обычаю страны и, об яснив от имени Светлейшей Республики цель моего посольства, представить данные мне доверительные грамоты. Выслушав меня, он отвечал кратко и почти извиняясь в том, что обстоятельства привели его в эту страну, и потом приказал мне сесть на ковре возле помянутых сановников. Вслед за сим нам подали множество разных яств, приготовленных по тамошнему обычаю и вообще весьма вкусных. Отведав их, мы простились с Его Высочеством (Sua Signoria) и возвратились в свое жилище.
6-го Ноября он опять прислал за нами и повелел показать мне большую часть [54] покоев своего дворца, выстроенного на прекрасном месте, в долине, возле небольшой речки. Один из сих покоев сделан в виде свода, на коем изображено отсечение головы Султану Бузеху, влекомому на веревке Гурлу-Махметом, - строителем этого дворца. За сим, по приказанию Его Высочества, были мы угощаемы разными сластями и потом отпущены в жилище наше. В Испагани пробыли мы с Узун-Гассаном до 25 числа. Город сей довольно красив, выстроен на ровном месте, обилует всякого рода жизненными припасами и, подобно всем прочим городам Персии, обнесен земляным валом. Говорят, что он значительно потерпел во время последней упорной защиты своей. От Тавриза до Испагани считается двадцать четыре дня пути. Все это пространство принадлежит собственно к Персии и представляет вид безплодной равнины, где в некоторых местах встречается соленая вода и где хлеб и плоды, которыми впрочем край этот довольно изобилен, не могут произрастать иначе, как с помощью поливки. Плоды тамошние весьма разнообразны и так вкусны, что мне нигде не случалось видеть подобных. С правой и с левой стороны тянутся горы, которые, говорят, очень плодородны и снабжают почти всю [55] Персию жизненными припасами. Припасы эти вообще весьма дороги. Кварт (quart) вина стоит от 3 до 4-х червонцев на наши деньги; хлеб также в цене; за верблюжью ношу дров платят червонец; мясо дороже чем у нас; семь кур обходятся не менее червонца, и все прочие товары относительно к нашим ценам также не дешевы. Персияне вообще народ вежливый и приветливый и повидимому любят Христиан. Нигде, во все время пути нашего, не встретили мы ни малейшей неприятности или оскорбления. Женщины одеваются довольно прилично и как в одежде, так равно и в верховой езде, искуснее мужчин. Они должны быть хороши собою; ибо мужчины очень красивы и статны. Персияне исповедуют веру Магометанскую.
/Отъезд из Испагани/ 25-го Ноября, как выше было сказано, Узун-Гассан, со всеми своими приближенными и семействами их, выехал из Испагани [56] в Ком, где намеревался провести зиму. Я должен был также следовать за Его Высочеством и мы отправились чрез те самые места, по которым, за несколько времени до того, я ехал один, - останавливаясь для ночлега в открытом поле, под шатрами. На каждом привале учреждались немедленно подвижные базары, ибо для следования за нами отряжены были особенные Депутаты, обязанные иметь при себе хлеб и другого рода жизненные припасы.
/Ком. Свойства и образ жизни Узун-Гассана/ 14-го Декабря 1474 прибыли мы вместе с Его Высочеством в Ком, где мне с большим трудом отыскали маленький домик, и то не тотчас по приезде нашем, так что я нисколько дней обязан быль жить в шатре. Тут пробыли мы при большой стуже до 21 Марта 1475, и в продолжение этого времени, по тамошнему обычаю, неоднократно были приглашаемы к Узун-Гассану. Иногда мы обедали вместе с ним, - и тогда нас впускали в шатер его; иногда же должны были дожидаться у дверей и весьма часто уходили, не перемолвив с ним ни слова. Когда же были, вместе, то они распрашивали нас об отечестве нашем и не редко делал весьма странные вопросы. Впрочем самый вход в шатер Узун-Гассана есть уже место почетное. Ежедневно около него [57] толпятся особы весьма значительные и каждый день обедают тут на голой земле до четырех сот человек и более. Им выносят в медных чашах Сарачинское или другое какое либо пшено, смешанное с небольшим количеством мяса, - и надобно посмотреть, с какою жадностию пожирают они все это. Самому же Государю и тем лицам, которые обедают за одним с ним столом, подают кушанья в большем количестве и весьма хорошо приготовленные. Узун-Гассан ест много, пьет вино безпрерывно и охотник почивать своих собеседников. При нем всегда находится множество плясунов и песенников, которые поют и пляшут по его приказанию. Вообще он кажется нрава веселого, высок ростом, худощав, краснолиц и в чертах своих имеет что-то Татарское. Рука его дрожит, когда он пьет вино. На вид ему должно быть около 70 лет. Он любить шутить, весьма обходителен, хотя ужасен в порывах гнева, и вообще обращение его довольно приятно. Таким образом мы пробыли в Ком, как выше сказано, до 28-го Марта. О переговорах наших с Его Высочеством по предмету моего посольства я почитаю излишним упоминать здесь, тем более, что самые последствия достаточно объясняют оные. [58]
/Порядок шествия Узун - Гассана/ 21-го Марта 1475 выступили мы всею ордою (lordo) из Кома в Тавриз. Каждый из свиты Его Высочества имел при себе все свое семейство и имущество, навьюченное на верблюдах и лошаках, которые вместе составляли огромный обоз. В сутки делали мы от 10 до 12, а иногда и до 20 миль, когда ближе не было хороших пажитей. Впрочем это случалось довольно редко. Шествие Узун-Гассана устрояется обыкновенно в следующем порядке. Накануне прибытия своего на какое либо место он посылает туда разбить свой шатер. В ночь вся орда подымается и направляет путь свой к избранному становищу, назначаемому большею частию в местах, обильных пажитями и водою. Тут остается он до тех пор, пока истребит весь подножный корм и потом отправляется далее. Жены всегда прибывают на привалы ранее мужей, дабы разбить шатры и приготовить все к их приезду. Оне весьма хорошо одеты и превосходно ездят верхом на отличных своих лошадях. Персияне вообще любят пышность и навьючивают верблюдов своих так, что любо смотреть на них. Между ними нет ни одного бедняка, который бы не имел по крайней мер семи верблюдов. От того то издали шествие их имеет видь несметной [59] толпы; но при приближении оного - весь обман исчезает. При въезде Узун-Гассана в Тавриз, свита его состояла по малой мере из 2000 ч. пехоты; конницы же, как заметил Г. Иосафат Барбаро и я, находилось при нем не более 500 человек; ибо остальные шли в разброд, как попало. Шатер Его Высочества необыкновенно великолепен. Спальный покой отделан в виде комнаты и обит красным войлоком, с дверьми, который годились бы для любого порядочного дома. Продолжая путь наш в вышеизъясненном порядке и следуя с своими шатрами за Узун-Гассаном, мы покупали все нужные для нас припасы на базарах, в стань устрояемых и платили за все очень дорого. Не редко он приглашал нас к столу своему с вышеобъясненными церемониями; но всего чаще присылал нам в подарок разные жизненные припасы, что служило явным доказательством особенного его благоволения. Вообще во все время нашего пути не сделано нам было ни малейшего оскорбления, ни от приближенных Его Высочества, ни от других следовавших за ним лиц.
/Прибытие Лудовика, Посла Герцога Бургундского/ 30-го Майя 1475, когда мы находились не более как в 15 милях от Тавриза, прибыл в стан наш Болонский монах, по имени Лудовик. Он имел при себе 6 лошадей и [60] назывался Патриархом Антиохийским и Послом Герцога Бургундского. Немедленно по его преезде Узун-Гассан прислал спросить у нас: знаем ли мы его, - и получил в ответь самые благоприятные об нем отзывы.
/Аудиенция/ 31-го числа поутру Его Высочество пригласил означенного Лудовика к себе, повелев и нам находиться при этой аудиенции. Патриарх сначала поднес ему обычные дары, заключавшиеся в трех кафтанах из золотой парчи, в трех других из алого бархата и еще в трех из фиолетового сукна, и потом, по прибытии нашем в шатер, изложил, согласно повелению Узун-Гассана, цель своего посольства, состоявшую в разных предложениях со стороны Герцога Бургундского, которые объяснять здесь считаю неуместным, - и на которые Его Высочество казалось не обратил особенного внимания. По окончании аудиенции все мы были приглашены к столу, в продолжении коего Узун-Гассань делал Людовику разные вопросы, на которые сей последний отвечал по возможности довольно удовлетворительно. После обеда мы откланялись Его Высочеству и возвратились в шатры свои.
/Тавриз/ 11-го июня 1475 выехали мы в Тавризь, где нам немедленно отвели квартиры, а 8-го, вместе с Патриархом, были вновь призваны [61] до Узун-Гассану. Еще прежде сего, раза че-тыре Его Высочество намекал мне о желании своем, дабы я возвратился в землю франков (Franchia), а Светлейший Иосафат Барбаро остался при нем; но как я всякий раз отклонял это предложение, то и не полагал, чтобы он вздумал опять возобновить его. По прибытии нашем к Узун-Гассану, Его Высочество сначала отнесся к Патриарху. «Возвратись к своему Государю, сказал он ему, и объяви, что я сдержу свое обещание касательно войны с Отоманами, которую теперь же готовь начать;» - потом присовокупил еще нисколько других незначительных слов и, обратившись ко мне, продолжал: «Ты возвратишься также с этим человеком (conquestro Casis) к твоему Государю и объяснишь ему, что я готовь итти войною на Отоманов; пусть он с своей стороны делает то же. Я не мог избрать в Послы никого лучше и достойнее тебя. Ты доезжал до Испагани, возвратился оттуда вместе со мною, видел приготовления наши и потому можешь все передать Государю своему и Государям Христианским.» Слова эти крайне смутили меня, — и я начал было представлять Его Высочеству, что не могу исполнить приказаний его по весьма важным причинам; но он прервал меня, [62] возразив с гневным видом: «Я хочу и повелеваю, дабы ты отправился в путь, и об этом повелении сообщу твоему Государю!» Видя из сих слов твердую решимость Узун-Гассана и приняв во уважение советы Пaтpиарха и Иосафата Барбаро, убеждавших меня повиноваться безпрекословно, я отвечал Его Высочеству, что сколь ни тягостно для меня такое приказание, но я в точности исполню оное, ибо воля его над моею головою, - и повсюду буду превозносить его могущество и милость, побуждая Государей Христианских последовать его примеру. Он повидимому остался доволен моим ответом, и выразив благоволение свое в нескольких ласковых словах (в духе тамошнего языка), повелел отвести нас в другой покой, где нас облачили от имени его, также по принятому в том краю обычаю, в кафтаны, не слишком впрочем дорогие. После сего мы были снова приведены к Его Высочеству и, отблагодарив его приличным образом, возвратились в свои жилища, куда он прислал нам в подарок нисколько денег, разных незначущих безделушек и по лошади для меня и Патриарха. В этот самый день он выехал из Тавриза; а мы остались тут еще до 10-го числа и потом отправились также в стан, находившейся [63] в 25 милях от города, в месте, довольно красивом и обилующим пажитями и водою.
/Отъезд из Тавриза/ 10-го числа, как выше объяснено, отправились мы из Тавриза к тому месту, где находился Узун-Гассан и, разбив по обыкновению шатры наши, пробыли тут до тех пор, пока весь подножный корм был истреблен, а потом, сняв стан свой, отошли еще 15 миль и снова остановились для отдыха. Тут прожили мы до самого нашего отъезда в обратный путь, т. е. до 27 числа, и в продолжении этого времени несколько раз призываемы были к Его Высочеству, (только не для важных дел), а иногда получали от него в подарок разные яства.
/Отпускная аудиенция/ 26-го числа призваны мы были в последний раз к Его Высочеству и до начатия аудиенции осматривали разные вновь приготовленные по его приказанию шелковые изделия, не слишком впрочем отличные, а также подарки, назначенные для Герцога Бургундского, для нашей Светлейшей Республики и для некоего Марка Россо, посла Великого Князя Московского, Государя Белой России. Подарки эти состояли из Джездских шелковых тканей, двух шпаг и разных других незначущих вещей. После сего нас привели в шатер Его Высочества, где находились также два Турецкие его Посла, из [64] коих один отправлялся к Герцогу Бургундскому, а другой к Великому Князю Московскому. По выслушании обычных наших приветствий, Узунь-Гассан, обратившись к Патpиарху и ко мне, сказал нам: «Поезжайте к Государям вашим и к Государям Христианским и объявите им, что я готов был начать войну противу Отоманов, но услышав об удалении Султана их в Константинополь и о намерении его не выходить оттуда в течении нынешнего года, почел неприличным итти самому противу его войска, и потому послал часть моей рати для усмирения непокорного моего сына, а часть против означенных Отоманов; сам же решился дождаться здесь весны и тогда уже выступить на врага. Расскажите все это Государям вашим и Государям Христианским; ибо послы мои то же подтвердят им.» Слова эти, противоречившие тому, что он прежде обещал нам, крайне смутили меня; но делать было нечего! надлежало повиноваться! За сим он позволил нам удалиться, приказав однако повременить до утра отъездом нашим, дабы в течении ночи, как я узнал после, выслать всю свою пехоту к подошве одной близлежащей горы. На другой день нас пригласили в шатер, поставленный на высоком месте и где мы нашли также одного [65] из Руискасонов (Ruischason), т. е. Посольских приставов. Во время разговора, сей последний, как бы нечаянно обратив глаза на поле, вскричал: вот идет еще многочисленная рать Государева!» а рабы его примолвили: тут только одна часть ея; остальная также не мене этой.» Войска нарочно проходили у самой подошвы горы, дабы легче было видеть их, и Персияне, бывшие с нами, утверждали единогласно, что тут верно было до 10 тысяч человек. Мы не старались оспоривать их, а между тем нисколько не сомневались, что отряд этот был тот самый, который сопровождал Узун-Гассана и что весь этот маневр был произведешь с нам рением обмануть нас. По окончании смотра, нам вручили грамоты и мы возвратились в наши шатры. Из рассказов Светлейшего Г. Иосафата Барбаро и других особ заключил я, что число конницы, при Его Высочестве находившейся, простиралось и до двадцати, а с плохими лошадьми и до двадцати пяти тысяч. Воинских орудий никаких я в стане не заметил, кроме нескольких деревянных щитов, в один Фут длиною, с тонкими железными ножками, которые втыкают в землю; да еще видел я в разные времена до 50 лошадей, покрытых железными полосами (lame), поверх коих разостланы были грубые шелковые [66] ткани. Оружие воинов Узунь-Гассана состоит из лука, меча и маленького шелкового или проволочного щита. Копий они не употребляют. Особы значительные носят довольно порядочные шлемы и панцыри. Лошади их вообще красивы и сносны. - Более мне ничего не остается поведать о сем крае; ибо я уже достаточно описал качество почвы, нравы, обычаи и свойства народа; да к тому же подробнейшим объяснением всего, мною виденного, я могу наскучить читателям моим.
/Отъезд из стана/ 28-го числа все мы собрались в шатер Светлейшего Г. Иосафата Барбаро, которому, равно как и мне, минута разлуки была крайне тягостна. Отобедав на прощаньи вместе, мы крепко обняли друг друга и расстались, заливаясь горькими слезами. Я сел на коня и вместе с Патриархом, с Послами Узун-Гассана и с Марком Россо пустился, при помощи Божией, в обратный путь; но верно [67] выехал не в доброй час, ибо во все время странствия моего подвергался безпрестанным неприятностям и опасностям. Следуя по направлению к Фазису, мы сначала поехали чрез владения Узун-Гассана и вскоре достигли тех 9 Армянских селений), о коих выше было упомянуто. Тут остановились мы в доме Епископа, который принял нас очень хорошо, доставил нам случай отслушать Католическую обедню и продержал у себя трое суток, дабы дать время запастись всем нужным для дороги. Расставшись с ним, мы пустились далее чрез пространную равнину, на которой от времени до времени встречали небольшие горы, - и на-конец в ехали во владения Царя Грузинского.
/Тифлис/ 12-го Июля 1475 прибыли мы в город Тифлис (Tiphis), принадлежащий означенному Царю. Он лежит на небольшем холме и защищен довольно хорошею крепостию, выстроенною на другой горе, - гораздо выше первой. Переправившись чрез реку Тигрис (Tigris), отыскали мы одного Католического Армянина, в доме коего и остановились. Город Тифлис славился прежде своею обширностью; но теперь очень раззорен. Впрочем те части его, которые уцелели от разрушения, довольно населены по своему пространству. [68] В Тифлисе встретили мы много Католиков.
15-го числа пустились мы далее и почти безпрестанно ехали с горы на гору, встречая от времени до времени небольшие селения и замки, выстроенные на возвышенных местах.
/Обед у Царя Баграта/ 18-го числа, неподалеку от границ Мингрелии, в небольшом леску, окруженному холмами, нашли мы Царя Баграта н немедленно отправились к нему. Он пригласил нас к себе обедать и по тамошнему обычаю усадил на полу, вокруг кожи, разостланной в виде скатерти. Нам подали жареного мяса, несколько худо разваренной курицы и другой подобной дряни; за то вина было вдоволь; ибо в Грузии считается оно самым лучшим угощением. После обеда Грузины принялись пить в запуски из больших стаканов, в поллоктя вышиною. Тот, кто более может выпить, пользуется у них большим уважением. Так как сопутствовавшие нам Турки вовсе не употребляли вина, то мы и отговорились их присутствием, дабы не участвовать в попойке, что однако крайне не понравилось нашим хозяевам. - Царю Баграту на вид должно быть около сорока лет. Он высок ростом, смугл и имеет оклад лица Татарский; но со всем тем красивый [69] мужчина. Пробыв у него несколько времени, мы распрощались с ним.
20-го числа утром отправились мы далее и, продолжая путь свой почти безпрерывно по горам, прибыли 22 числа на границу Мингрелии, где встретили Грузинского Капитана, с отрядом пехоты и конницы, присланого по поводу каких то безпорядков, возникших по смерти Бендиана, Государя Мингрелии. Этот Капитан с ужасными угрозами остановил нас; отнял два колчана с стрелами н луками и не иначе согласился отпустить нас, как по уплате за выкуп некоторой суммы денег. Вырвавшись из рук его, мы поскакали во всю прыть и, свернув с большой дороги, въехали в лес, где и провели ночь в ужасном страхе, опасаясь ежеминутно нового нападения.
/Кутаис/ 23-го числа, неподалеку от Кутаиса, были мы опять атакованы несколькими посе-лянами, которые отняли у нас треть лошадей, принадлежавших Послам Узун-Гассана и грозили нам смертию, если мы тронемся с места. После долгих переговоров вынуждены мы были уступить им этих лошадей и заплатить сверх того 20 червонцев на их деньги и несколько луков. Расставшись с ними, мы отправились поспешно в [70] крепость Кутаис, принадлежащую Царю Баграту, куда и прибыли в тот же день.
24-го числа, при переправе чрез одну реку, были мы вновь задержаны и, к крайнему нашему прискорбию, принуждены заплатить по два гросса (grosso) с лошади. Переехав чрез реку вступили мы в пределы Мингрелии. Нужно заметить, что во все продолжение пути проводили мы всякую почти ночь в открытом поле.
/Мареска, сестра Бендиана/ 25-го числа, переправившись на лодках.чрез другую небольшую реку, прибыли мы в селение, принадлежащее сестре Бендиана, по имени Мареска (Maresca). Она приняла нас отменно хорошо, угостила хлебом и вином и отвела для ночлега большой сад (prato serrato).
26-го числа поутру, положили мы между собою сделать ей подарок в двадцать червонцев. Она сначала отказывалась от него, а потом стала делать нам разные притеснения и потребовала по два червонца с лошади. Напрасно отговаривались мы бедностию и разными другими подобными причинами; убеждения наши ни к чему не послужили. Надобно было не только отсчитать ей по два червонца с лошади, но и выдать сверх того подарок, который прежде предлагали. Наконец, после разных прижимок, мы [71] кое как развязались с нею и рады были тому, что она не совсем еще обобрала нас, чего, судя по ея приемам, мы легко ожидать могли.
/Фазис/ 27-го числа все мы, кто в лодках, а кто верхом, отправились из дома Марески, крайне раздосадованные ея поступками, и прибыли в Фазис, где остановились у той же самой Черкешенки Мароы, у которой стояли прежде. Тут, к довершении бедствий наших, узнали мы, что Кафа - цель всех наших желаний - завоевана Турками. Легко представить себе, как сильно огорчило нас это известие. Не зная, что предпринять, мы долго стояли как вкопанные; наконец Лудовик Болонский, Патриарх Антиохийский, объявил, что он решается ехать чрез землю Черкесов и Татарию в Poccию, ибо путь этот ему несколько известен. Он нисколько раз прежде сего проповедывал, что нам отнюдь не должно оставлять друг друга; а когда теперь я ему напомнил о наставлениях. его, то он без стыда отвечал мне: «пора всякому заботиться о собственной голове!»... Этот ответ показался мне крайне бессовестным и жестоким; но не смотря на то, я снова стал умолять его взять нас с собою; однако просьбы мои ни к чему не послужили и он рвшительно объявил, что [72] поедет один с свитою своею и Послом Узун-Гассана. Услышав таковый отзыв, я не стал более настаивать и обратился к Марку Россо, предлагая ему возвратиться как нибудь назад вместе. Он сначала согласился на мою просьбу, и даже мы запечатлели уговор наш поцелуем; но потом, посоветовавшись с послом Узун-Гас-сана, обьявил, что поедет, чрез владения Горгоры, Государя Халцихана и Вати, (Gorgora, Signore di Calcican et delle terre Vati) - городовь, пограничных с Оттоманами и платящих им дань. Не решаясь ехать этим путем, я предпочел остаться в Фазисе и положиться на милосердие Божие.
/Отъезд Людовика и Марка Россо. Болезнь посла/ 6-го Августа 1475 года, Патриарх, со всею свитою своею, отправился в назначенный им путь, заехав прежде извиниться передо мною, а на следующей день и Марк Россо с Послом Узун-Гассана выехал также из Фазиса в Вати, откуда намеревался чрез Шамаху (Samachi) перебраться в Татарию. Таким образом я, со свитою моею, состоявшею всего из 4-хь человек, остался совершенно один, покинутый всеми, без денег, без надежды на спасете, не зная даже, что предпринять в горестном моем положении. Предоставляю читателям моим судить, каковы были мучения наши, тем более, [73] что в самый этот день от тревоги открылась у меня сильнейшая лихорадка. На беду в целом город нельзя было ничего достать, так что я во все время питался одною речною водою, да неболышим количеством лапши, или другой какой либо похлебки. Изредко, да и то с большим трудом, добывали мне цыпленка. Болезнь моя была весьма серьёзна, ибо сопровождалась бредом, заставлявшим меня говорить всякие пустяки. Несколько дней спустя занемогли также и спутники мои, за исключением отца Стефана, который один ходил за всеми нами. Постель моя состояла из довольно плохого тюфяка, коим снабдил меня проживавший в Фазисе Генуэзец, по имени Иоанн де Валькан, и на коем вовсе не было простынь. Люди же мои кое как перебивались бывшими у них одеялами. Я пролежал в этом положении до 10 Сентября и так изнемог от болезни, что спутники мои наверно полагали, что мне должно умереть. Но к счастию хозяйка наша Мароа отыскала у себя ладонку, которую надела мне на шею, и обложив меня травами с деревянным маслом, тем облегчила несколько мои страдания. Впрочем изцеление свое не смею я приписать никому другому, как Всеблагому Творцу, недопустившему меня умереть [74] на чужбине. Да будет в век прославлено Святое имя Его! Оставшись, как выше сказано, одни, мы долго рассуждали между собою о том, что надлежит нам предпринять и наконец положили отправиться назад чрез Шамаху в Татарию. Многие советовали мне пуститься чрез Сирию; но я не послушался их и предпочел дождаться в Фазисе совершенного моего выздоровления.
10-го Сентября сели мы на коней; но отъхав около двух миль, принуждены были остановиться; ибо слабость не дозволяла мне продолжать пути. Меня сняли с лошади и, по кратком отдохновении, отвезли опять в Фазис, в дом вышепомянутой Мароы, где я и оставался до 17 числа. Тут, укрепившись нисколько в силах, сели мы снова на коней и с именем Божием пустились в предназначенный путь. В Фазис отыскал я одного Грека, знавшего Мингрельский язык, и взял его в проводники; но он дорогою наделал мне столько неприятностей, что даже больно пересказывать их. [75]
/Кутаис. Тифлис и чума. Отъезд из Тифлиса/ 17-го числа, как выше сказано, сели мы на коней и пустились опять назад по Мингрелии, опасаясь ежеминутно новых нападений, а 21 прибыли в Кутаис, где проводник наш завел со мною такую ссору, что я рад был поскорее отпустить его от себя. Тут пробыли мы до 24 числа, как по причин все еще продолжавшейся слабости моей, так равно и для того, чтобы выждать каких либо путешественников, с которыми бы могли ехать вместе. По трехдневном ожидании, присоединилась к нам небольшая толпа людей, вовсе нам неизвестных и которых мы даже не понимали; но я так был рад их сообществу, что ни мало не медля пустился в путь. Продолжая странствие свое по стране гористой и не совсем безопасной, мы 30 числа прибыли в Тифлис, где я, почти полумертвый, пристал в дом одного Армянского Католического Священника, который [76] принял нас весьма хорошо. У этого Священника был внук, заболевший на нашу беду чумою, сильно свирепствовавшею в этом году в Тифлисе. От него заразился служитель мой Матвей Бергамский, который постоянно ходил за мной и в продолжения двух дней из усердия скрывал болезнь свою; но наконец, обессилив совершенно, принужден быль слечь в постель. Мне, посоветовали выехать немедленно из этого дома и я с трудом отыскал для своего помещения небольшой хлев, в который на ночь ставили коров. Очистив его, как только можно было лучше, меня перенесли туда и положили на сено; ибо я находился в крайнем изнеможении. Между тем Священник никак не хотел держать у себя долее Матвея, и, за неимением другого места, я принужден был перевести его в уголь того хлева, где лежал сам, и поручить попечению отца Стефана. Вскоре Господу Богу угодно было призвать страдальца к себе, а я перебрался на житье в другой такой же хлев, который отыскали мне с большими затруднениями. В зтом горестном положении все решительно отступились от нас, кроме одного старика, знавшего несколько Франкский язык и ни на минуту нас не покидавшего. Легко представить себе, в каком [77] мучительном состоянии находился я во все это время. В Тифлисе прожили мы до 21 Октября и, за день до нашего отъезда, прибыл туда тот самый посол Узун-Гассана, который отправлен был вместе с Лудовиком, Патриархом Антиохийским. Достигнув благополучно Абхазии (Avogasia), они как то натолкнулись на шайку разбойников и были в конец ограблены ими. Виною этого бедствия, по уверению посла, был не кто другой как сам Лудовик, и потому он намеревался, по возвращении в отечество, принести Государю своему сильную жалобу на Патриарха. Я старался утешить его, как умел, и предложил ему хотя некоторое время продолжать вместе путь наш, на что он охотно согласился. Таким образом 21 Октября, как выше сказано, выехали мы из Тифлиса, принадлежащего Грузинскому Царю Баграту и, по двухдневном странствии, вступили во владения Узун-Гассана, чрез которые лежит дорога в Шамаху. На пути встречали мы множество прекрасных мест.
24-го Октября 1475, достигли мы до того пункта, где нам должно было расстаться; ибо я намеревался отправиться чрез владения Сивансы (Sivansa) в город Шамаху, а Посол Узун-Гассана пробирался к своему Государю. Добыв себе чрез его посредство [78] в проводники одного Турка, обещавшего довести нас до самой Шамахи, я распрощался c спутником моим и вступил в землю означенного Сивансы, именуемую Мидиею (Media). Страна эта представляет большею часть вид самой прекрасной и плодоносной равнины и гораздо лучше и благодатнее нежели владения Узун-Гассана. Проводником нашим во все время пути я был отменно доволен.]
§ 14. 1 ноября [1475 г.] мы приехали в Шемаху, город Ширваншаха, 41 правителя Медии. В этом именно месте выделывают таламанскии шелк 42, а также различные изделия из шелка, типа легких тканей, но особенно много атласов. Этот город не так велик, как Тебриз, но, по моему суждению, он гораздо лучше его во всех отношениях. Здесь изобилие продовольствия.
Пока мы жили в этом городе, мы встретили Марко Россо, посла великого князя Московского. Это был тот самый Марк, с которым мы шли вплоть до Фассо и который затем отправился [216] по пути на Горгору 43 и теперь приехал оттуда, претерпев много трудностей. Он любезно пришел повидать меня в караван-сарае, 44 где я остановился; я крепко обнял его и в самых добрых и вежливых словах попросил его принять меня в компанию; он на это согласился.
6 ноября мы уехали оттуда вместе с Марком и направились в Дербент, город того же Ширваншаха, на границе с татарскими степями. Мы ехали верхом то по горам, то по равнине и останавливались несколько раз в какой-нибудь турецкой деревне, где нас принимали должным образом. На половине пути нам попался довольно хороший городок, где родится такое количество фруктов, особенно яблок, что просто трудно этому поверить, причем все яблоки превосходные.
(пер. Е. Ч. Скржинской, М. Михайловского)
Текст воспроизведен по изданиям: Барбаро и Контарини о России. М. Наука. 1971, Библиотека иностранных писателей о России. Т 1. СПб. 1836
© текст - Скржинская Е. Ч. 1971; Михайловский М. 1836
© сетевая версия - Тhietmar. 2004
© OCR - Петров С., Осипов С. Г. 2004
© дизайн - Войтехович А. 2001

Комментарии
1. На территории, которую Контарини определяет как «Нижнюю Россию» (Rossia Bassa), он указывает два населенных пункта — Луцк и Житомир, но в дальнейшем изложении исключает отсюда Киев. «Нижняя Россия» противопоставляется «Верхней России» (Rossia Alta), которая соответствует примерно северо-восточной Руси, Московскому государству. Когда Контарини специально рассказывает о Москве, он не употребляет названия «Rossia Alta», а об Иване III говорит как о великом князе «Великой Белой России», il duca Zuane, signer della gran Rossia Bianca (Соntarini, § 28).
2. Луцк (Lusch) — город (terra); он находился на пути Контарини из Германии через Польшу к Днепру. Этот путь пролегал через Мезеритц — первый польский город, Познань, Ленчицу (на реке Бзуре, левом притоке Вислы), Люблин, Луцк, Житомир, Белгород, Киев.
3. О медовом напитке у русских Контарини и Барбаро пишут в связи с Москвой.
4. Житомир (Aitomir) назван не городом или замком (terra, castello), но городком, поселком (villa).
5. Начиная с 20 апреля 1474 г., когда Контарини покинул пределы собственно Польши и вступил в так называемую «Нижнюю Россию» (входившую в состав владений польского короля), замечается некоторая неясность или даже путаница в числах апреля. Мы предлагаем такое приблизительное исправление: в Луцк Контарини приехал 25 апреля (как он говорит: «в вышеуказанный день») и оставался здесь не до 24 (что нелепо), а до 28 апреля. В издании 1543 г. даты выражены римскими цифрами: предполагаем, что вместо XXIV (24) было написано XXVIII; напечатали знак единицы вместо знака пятерки. Отъезд из Луцка совершился 29, а не 25 апреля, т. е. вместо неверно напечатанного XXV надо читать XXIX. Дальше правильно: весь день 29 апреля ехали по лесам до вечера, когда прибыли в Житомир. На следующий день, 30 апреля, были в Белгороде, а 1 мая приехали в Киев.
6. Белгород (вместо Beligraoch могло быть Beligradoch?). Контарини указывает, что в Белгороде была резиденция (stantia) польского короля, т. е. был дворец или замок, куда он мог наезжать. Контарини употребляет слово «stantia» в значении резиденции несколько ниже, в рассказе о Киеве: после приема у пана Мартина Контарини отправился в отведенное ему жилище «в городе» — (nella terra), а пан Мартин «остался в замке, где была его резиденция» (ove era la sua stantia). Нельзя не вспомнить, что киевские ккязья в XII в. имели княжеский дворец и разные хоромы в Белгороде, но осталось ли от них что-либо к концу XV в.? (Ипат. лет., стб. 658, 6697= 1189 г.).
7. Дважды повторил Контарини оба названия Киева: Chio over Magraman (p. 67 г, 68 г). Первое представляет довольно близкую транскрипцию названия Киев, которое вообще передавалось на разных языках довольно правильно, — ср., например, у Константина Порфирородного в 9-й главе его трактата (Const. Роrрh. De adm. imp.: kiaboV) или у Оттона Фрейзингенского (Chronica, I VII, с. 21: Chyos). Второе следует искать у восточных писателей. Персидский автор Рашид-ад-дин (ум. в 1318 г.) в сочинении «Сборник летописей» (в главе об «Истории царевичей Дешт-и-Кипчака») писал о взятии Киева татарами в 1240 г.: «Царевичи Бату с братьями, Кадан, Бури и Бучек направились походом в страну русских и народа Черных шапок и в 9 дней взяли большой город русских, которому имя Манкеркан» (Тизенгаузен, II, стр. 37; в примеч. 17 сказано, что следует читать «Маякерман»). Позднее, к концу XIV в., когда после сокрушительной победы на Тереке (в 1395 г.) над Тохтамышем Тимур разорял разные области Дешт-и-Кыпчака, он направил свои войска к Днепру (река Узи), чтобы захватить эмиров Тохтамыша, среди которых один, по имени Бек-Ярык, правил областью Манкермен (или Манкерман). Бек-Ярык был побежден, его область была разорена, а сам он бежал на Дон (река Тан). Об этом писали два близких по содержанию своих произведений («Зафар-намэ») персидских автора, воспевших военные подвиги Тимура: Низам-ад-дин Шами и Шереф-ад-дин Иезди (Тизенгаузен, II, стр. 121 и 179). Анализ названия «Манкерман» (он же — -«Маграман») произвел известный филолог-ориенталист, профессор турецко-татарских языков Казанского университета И. Н. Березин (ум. в 1896 г.). В статье «Нашествие Батыя на Россию» (ЖМНП, май 1855 г., стр. 106, примеч. 101) И. Н. Березин в слове «Манкерман» у Ра-шид-ад-дина сразу узнал название «Магроман», записанное у Контарини. Относительно значения имени Манкерман-Магроман Березин пишет: «...последняя его половина есть тюркское... керман (русский «кремль»), крепость; первая же половина может быть произведена от тюркского глагола. мактамак, хвалить. Таким образом, настоящее слово будет. Мак-керман, хвалимый город. Впрочем, название керман может быть приставлено к какому-нибудь собственному имени. ..».
Несомненно, что Контарини на месте слышал, как Киев называли (вероятно, татары) Манкерманом, и занес в свои записки это название, бывшее в известной мере в ходу в то время, когда он проехал через Киев.
8. См. примеч. 1, стр. 235.
9. В мае 1474 г., когда Контарини приехал в Киев, городом управлял «некий пан Мартин» (Panmartin); он сидел в киевском кремле или «замке», его окружали местные бояре или дворяне (gentilhuomini), его брат был епископом. Несомненно, что пан Мартин был одним из киевских воевод, которые с 1471 г. управляли всем киевским воеводством и его центром — Киевом. Сообщение Контарини освещается одним свидетельством Московского свода (стр. 330, 6992 г.), где сказано, что 2 сентября 1483 г. к Киеву подошел крымский хан Менгли Гирей с большим войском «и град Кыев взя и огнем пожегл, а воеводу кыевского, пана Ивашка Хотковича, изымал». Это нападение было произведено «по слову» Ивана III, «за неисправление королевское (польского короля Казимира IV), что приводил царя Ахмата Большия орды со всеми силами на великого князя Ивана Васильевича...». Пан Мартин — поляк-католик, названный у Контарини (Contarini, p.68 г), является историческим лицом. С весны 1471 г. Казимир IV назначил воеводой в Киев (вместо литовских князей Олельковичей) Мартина Гаштольда; этот пан Мартин и встречал Контарини в Киеве в мае 1474 г. (См.: Базилевич, стр.96, со ссылкой: В.Б.Антонович. Монография по истории Западной и Юго-западной России, I. Киев, 1885, стр. 239 — 240).
10. В § 5 «Путешествия в Тану» Барбаро определяет западную границу Татарии Польшей, как северную — Россией. Контарини (Contarini, p. 69 г) называет Днепр западной границей татарских владений (в XV в.): questa fiumara parte la Tartaria dalla Rossia.
11. См. примеч. 1.
12. Это одно из последних свидетельств о продолжавшейся и после взятия Константинополя (1453 г.) турками торговле генуэзской Каффы с севером. О Каффе см. примеч. 21, 110, 116 — 117, 126 — 127 к Барбаро.
13. Здесь указывается, что Киев принадлежал к владениям польского короля; выше было сказано, что Киев не входил в состав «Нижней России».
14. Ханом Золотой, или Большой, Орды в 1474 г., когда Контарини проезжал через татарские земли, был хан Ахмед (1460 — 1481). Первое упоминание о нем в русской летописи относится к лету 1460 г. (Моск. свод, стр. 277; ср. примеч. 119, стр. 179).
15. Для обозначения города вообще и Контарини, и Барбаро употребляли обычное для итальянцев XV в. слово «terra». В городе (terra) различали: его центр (преимущественно административный и военный) — кремль, замок (castello); прилегающую к замку территорию с торгово-ремесленным населением, называвшуюся в русских источниках окольным городом, в итальянских «borgo». Последний окружался наружной городской стеной и был собственно городом, большим или меньшим. Вне стены могли располагаться предместья. Пан Мартин жил в замке; Контарини, по его словам, получил жилище в «terra», точнее же — в «borgo». Ср. примеч. 20.
16. О названии Eresse, Leresse (Днепр) см. примеч. 20 к Барбаро.
17. О названии Великое море (Черное море) см. примеч. 17 к Барбаро.
18. Вступлением в «пустынную степь» (la campagna deserta) был (если путь пролегал через Киев) переход через Днепр. Контарини вместе с литовским послом пересек Днепр около Черкасс. Плано Карпини перешел его по льду (это было в феврале 1246 г.) около Канева (villa .. que Canove appel-latur) (loh. de Piano Carpini, p. 737). Выражение «la campagna deserta» употребляется как установленное определение, почти как термин (еще скифские степи назывались «solitudines»).
19. Chercher (Керкер, Кырк-иер) — название средневекового города-крепости, одного из центров Крыма времени Золотой Орды и затем Крымского ханства. Кырк-иер отождествляется с Чуфут-Кале, расположенным в 7 км от Бахчисарая. Контарини называет Кырк-иер (Chercher) в связи с тем, что туда направлялся его спутник, литовский посол, ехавший к татарскому хану (Contarini, p. 70 г). По этому названию города, где находился хан, следует заключить, что посол ехал к крымскому хану, а именно к Менгли-Гирею (с 1468 до 1475 г., когда турки взяли Каффу). Значит, Контарини, ехавший в Каффу, и посол, ехавший в Кырк-иер, повернули каждый по своему пути в каком-то пункте уже на Крымском полуострове. Ясно, что Контарини направился на восток, а посол — на юг или юго-запад. Ср. примеч. 113 к Барбаро.
20. Каффу Контарини назвал «borgo»; судя по тому, как в Киеве он различал замок (castello) и окружающий этот замок город, следует полагать, что Контарини вошел через ворота в наружной стене Каффы в город (borgo), но не в его центральную часть — цитадель, различаемую до наших дней по расположению сохранившихся стен и башен.
21. «Те deura» — начальные слова латинской молитвы «Те deum laudamus ...» — «тебе бога хвалим.. .», выражающей благодарность. Ср. стр. 225, § 28.
22. Политические и экономические отношения между Генуей — хозяйкой Каффы — и Венецией были в эти годы (когда шла война Венеции с Мухаммедом II, 1463 — 1479гг.) весьма напряженными, хотя в Каффе продолжал находиться венецианский консул. По-видимому, было вовсе нежелательно, чтобы генуэзцы заметили проезд через Каффу венецианского посла в Персию.
23. Поло Оньибен (Polo (Paolo) Ogniben) не был официальным послом Венецианской республики, но чрезвычайным или экстренным посланцем к Узун Хасану, спешно отправленным в Персию в конце ноября — начале декабря 1473 г. Срок этот вполне точен, так как Контарини записал, что Поло Оньибен выехал на три месяца раньше него, а он — Контарини — покинул Венецию 23 февраля 1474 г. В октябре 1473 г. в Венеции было получено потрясшее всех сообщение: Узун Хасан, союзник Венеции в борьбе против турок, потерпел от них серьезнейшее поражение под Эрзинджаном. Битва произошла 10 августа 1473 г. Мухаммед II заставил властителя Персии уйти из Малой Азии. В ставке Узун Хасана во время сражения находился венецианский посол Катарин Дзено, который известил свое правительство о крахе союзника Венеции в письме от 18 августа 1473 г. (см.: Cornet. Le guerre, doc. 84, p. 105 — 106). Сенат решил немедленно направить посла к Узун Хасану, чтобы побудить его к новому походу против общего врага. От этой миссии, едва ли обещавшей успех, отказались намеченные сенатом два лица (одним из них был сам Амброджо Контарини!). Тогда Совет Десяти назначил в эту поездку Поло Оньибена, «купца, осведомленного в делах Персии» (marcadante pratico delle cose de Persia). Доменико Малипьеро, в которого мы читаем об этих событиях (Ма1ipiего, р. 91 — 92), добавляет, что сущность комиссии (la sostanza della so commission), данной Оньибену дожем, состояла в том, чтобы сообщить Узун Хасану о намерении Венеции поддерживать союз (liga) с ним, о ее полном отрицании возможности соглашения с турками и об ее настоятельной просьбе к нему — снова перейти Евфрат и вторгнуться в Малую Азию.
Контарини повстречал Поло Оньибена в Каффе в конце мая 1474 г. на его обратном пути. Оньибен недолго был при дворе Узун Хасана, речи его не достигли цели, как в дальнейшем не произвели должного эффекта и речи обоих опытных дипломатов — Барбаро и Контарини.
24. Здесь Контарини определяет Каффу не по ее частям (замок или цитадель и борго), а как город вообще. Поэтому он употребляет обычное определение города словом «terra».
25. Контарини пишет «habitata di ogni generatione», чтобы подчеркнуть известную черту Каффы — ее необычайно пестрое население (итальянцы, греки, армяне, евреи, татары, черкесы и др.).
26. По объяснению Контарини (Соntarini, p. 70 v), Фассо — город несколько выше устья реки Фассо (Фасис, нынешний Рион).
27. Забакское море — Азовское море. Ср. примеч. 19 к Барбаро.
28. Патроном обычно называли капитана корабля. У венецианцев «капитаном» называли лицо с более ответственной должностью, вплоть до должности командующего военным флотом «Гольфа», т. е. Адриатического моря или всех морей, а именно «генерального капитана моря».
29. Ла Тина, Латина (La Tina) — измененное название античного поселения Athenae, Афины, лежавшего к востоку от Трапезунда, на берегу Черного моря. В перипле этого моря, который дан Прокопием в его «Готской войне», после Трапезунда и Ризея указана «некая деревня по названию Афины (AJinai), но вовсе не потому, что здесь живут выселившиеся сюда афиняне», а потому, что этим местом владела какая-то женщина, по имени Афинея; ее могила существовала еще при Прокопии (Bell. Goth. IV, 2, ed. Наurу, II, p. 492). Современное название этих древних и средневековых «Афин» — Атина (Atina).
30. Ввиду того что Трапезунд и часть прибрежных селений к востоку от него, в том числе и Латина, уже были во власти турок, им принадлежали и бывшие замки греков Трапезундской империи. Контарини, конечно, мог опасаться любых греческих замков, ставших турецкими.
31. Слово «Vati» получилось из античного Bathys limen (BaJuV limnh) — глубокая гавань — и соответствует современному Батуми. Барбаро упоминал о Vathi в Мингрелии (Tana, § 43) и в связи с описанием пути из Закавказья в Черкесию, если не идти через Дербент. Барбаро пишет (Persia, р. 55 v), что между Черным и Каспийским морями по прямой линии — «по воздуху» (come saria per l'аег) — всего 50 миль, но благодаря высоким горам и глубоким долинам путь длинен и тяжел, пролегает по опасным, необитаемым местам Грузии и Мингрелии и подводит к Alvathi, откуда идут через перевал в Черкесию. Ср. примеч. 43.
32. Sobassa (су-баши) — тюркский термин, которым в османской Турции XV в. обозначали либо мелкого феодала, либо администратора своего округа. Су-баши подчинялся бейлербею (иначе — паше), наместнику крупной области (Афанасий Никитин, стр. 303, Комментарий). Когда Контарини приплыл к крепости Вати (Батуми), то один из местных жителей, итальянец Бернардин, сказал ему, что в селении Ла Тина (La Tina), где первоначально был намерен высадиться Контарини, распоряжается местный су-баши, который непременно захватил бы и его, Контарини, и его спутников и продал бы их в рабство. Это сведение о порядках на турецко-кавказской границе интересно сопоставить с рассказом Афанасия Никитина, проехавшего через Трапезунд и октябре 1472 г., т. е. меньше чем за два года до Контарини, бывшего в Вати в июне 1474 г. Афанасий шел из Тебриза, «из орды» Уэун Хасана; Контарини шел в Тебриз, ко двору Узун Хасана. Афанасий в Трапезунде имел неприятности от местных турецких властей — от су-баши и паши: «а в Трепизони же ми шубашь да паша много зла ми учиниша, хлам мой весь к собе взнесли в город на гору, да обыскали все; а обыскивають грамот, что осми пришел из орды Асанбега» (там же, стр. 31). Ср.: Могаvсsik. Byzantinoturcica, II, p. 289 (османск. «su-basi» — капитан).
33. См. примеч. 31, 32 и 43.
34. Название Caltichea трудно отождествить. Это слово напоминает греческую Cythaea, соответствующую названию Cutatisium, Kutathisi, Кутаиси. Однако Контарини пишет, что город Caltichea расположен «а берегу Великого (= Черного) моря, и кроме того он отдельно приводит название Соtachis — Кутаис. В переводе труда Контарини, сделанном Томасом в XVI в., та же транскрипция — Caltichea — и отдельно название Cotachis. Древнейшими городами Мингрелии на побережье и близ него были Пицунда (Pithus), Диоскуриада (Dioscurias — Сухуми), Фассо (Phasis). Где был город Caltichea, неясно.
35. Контарини вспомнил мифический остров Эю (Аеа, Aia), отождествляемый с Колхидой, где правил колхидский царь Ээт (AihthV), отец волшебницы Медеи, которая помогла Ясону и аргонавтам овладеть золотым руном.
36. Эпитет Медеи «venefica» может быть понят как «изготовительница зелий и ядов» или «отравительница», но также и как «колдунья», «волшебница».
37. Модон — венецианская крепость и порт на юго-западной оконечности Пелопоннеса, Морей.
38. Это же имя правителя Мингрелии называет Барбаро (Tana, § 43).
39. То же самое сообщает Барбаро в «Путешествии в Тану» (Tana, § 43).
40. Название Mazo не поддается отождествлению.
41. Samachi, terra del signer Sivansa, signor della Media — Шемаха, центр области Ширвана (la Media), и ее правитель Ширваншах. Как Контарини, так и Барбаро с большим одобрением отзываются и о всей стране, и об ее главном городе, об изделиях из шелка и из хлопка, поставляемых ремесленниками Шемахи, о плодородии окружающих земель. Ср. у Барбаро (Persia, р. 54 v): Ширваншах назван Sirvansa.
42. Таламанский шелк, «la seta Talamano» (sic), назван у Пеголотти «seta Talani». Издатель Пеголотти, Аллан Эванс, приводит (Реgо1оtti, p. 208, 298, 430) по поводу этого наименования вероятную догадку Гейда о том, что «Talani» есть неправильно прочтенное «Talish», а это указывает на горы «Талыш» в Азербайджане на западном берегу Каспийского моря (Неуd, II, р. 672).
43. Здесь Gorgora звучит как географическое название, но выше Контарини писал о «Gorgora, signore di Calcican e delle terre Vati» (Соntarini, p. 86 v); у Барбаро также идет речь об этом мингрельском князе (Giurgura), владельце крепости Вати (Vati), в связи с походом Узун Хасана против грузинского царя Баграта II и его союзника Джургуры (Persia, p. 57 v).
44. Caversera — караван-сарай.


VIAGGIO IN PERSIA
§ 15. 12 ноября мы приехали в Дербент. Ввиду того что мы хотели направиться в Россию, а для этого необходимо пересечь татарскую степь, 45 нам посоветовали перезимовать в этом городе, а в апреле плыть по Бакинскому морю в Астрахань.
Город Дербент расположен на Бакинском море 46 (оно также называется Каспийским). Говорят, что Дербент был построен Александром Великим 47 и называется Железными воротами по той причине, что войти из Татарии в Медию и в Персию невозможно иначе, как через этот город. Здесь есть глубокая долина, которая тянется до Черкесии. В Дербенте великолепные каменные стены, очень толстые и хорошо сложенные, но под горой, по направлению к замку, город заселен едва на одну шестую часть [своей площади], а в сторону моря он весь разрушен. В нем огромнейшее, я бы сказал — предельное, количество могил. Город надлежащим образом снабжен продовольствием и торгует винами, а также разнообразными фруктами.
Названное выше море является, собственно, озером, так как не имеет никакого устья; говорят, что оно по величине таково, как Великое море, и очень глубоко. Там ловят осетров и белугу, 48 причем в громадном количестве; но другую рыбу даже не умеют ловить. Там множество рыб-собак, у которых голова, ноги и хвост подобны собачьим. Ловят там еще один вид рыб — длиной они с полтора локтя, толстые и почти круглые, 49 так что не видно ни головы, ни чего-либо другого. Из этих рыб приготовляют особую жидкость, которую жгут для освещения и ею же мажут верблюдов; ее развозят по всей стране.
§ 16. Мы оставались в этом городе с 12 ноября [1475 г.] по 6 апреля [1476 г.], после чего отправились в плавание на боте. 50 Мы жили в хорошем окружении, так как люди там прекраснейшие, и нам ни разу не было нанесено никакого вреда. Они спрашивали, кто мы такие, а после ответа, что мы христиане, они больше ничего не доискивались. Я носил на плечах совершенно драный казакин, подбитый овечьим мехом, а сверху довольно жалкую шубу; на голове у меня была баранья шапка. В таком [217] виде я ходил по городу и на базары и много раз приносил домой мясо, но слышал, как кто-то говорил: «Этот человек не кажется привычным носить мясо». Марк указал мне на это и упрекал меня, говоря, что я хожу в таком виде, будто вышел из приюта для бедных; но я отвечал, что не могу ничего поделать, и только удивляюсь, как, видя меня настоящим оборванцем, люди могли иметь обо мне подобное суждение. Однако, несмотря ни на что, к нам хорошо относились.
Пока мы находились в Дербенте, нам очень хотелось узнать все новости об Узун Хасане и о мессере Иосафате Барбаро; поэтому я решил послать моего переводчика Димитрия в Тебриз; туда было 20 дней пути. Он отправился и возвратился через 50 дней, принеся мне письмо от самого Иосафата, который писал, что шах пребывает там, но что он — Иосафат — не мог ни о чем у него узнать.
§ 17. Через Марка было заключено соглашение с одним владельцем ботов, чтобы доставить нас в Астрахань. Эти боты были на всю зиму вытащены на берег, так как плавать было тогда невозможно. Их строят похожими по форме на рыб (так их и называют), потому что они сужены к корме и к носу, а посередине имеют как бы брюхо; они скреплены деревянными гвоздями и просмолены. Когда они выходят в открытое море, у них два правильных весла и одна длинная Лопатина; при помощи последней ботом управляют в хорошую погоду, а в бурную — теми двумя веслами.
У здешних моряков нет компасов, они плавают по звездам и всегда в виду земли. Эти боты — суда весьма опасные. Иногда эти люди ходят на веслах, управляя своим ботом диким способом, но говорят, что других моряков, кроме них, вообще нет. Добавлю еще, что тамошнее население — магометане.
С 5 апреля [1476 г.] мы ждали целых восемь дней хорошей погоды, погрузив в бот на берегу все наши пожитки; Марк же все время оставался в городе, и мы испытывали страх, оставаясь в одиночестве. Наконец, господу богу стало угодно послать нам благоприятную погоду; мы собрались на берегу, и бот был спущен на воду. Усевшись в него, мы пошли на парусах. Всего нас было 35 человек, считая хозяина и шесть матросов; другие были купцы, которые везли в Астрахань куски атласа, кое-какие шелковые изделия и еще боссасины на продажу русским; было еще несколько татар, которые ехали за товаром, а именно — за пушниной, которую они продают затем в Дербенте.
§ 18. Как уже сказано, мы пошли в тот день на парусах с попутным ветром, держась все время берега и склонов гор на расстоянии около 15 миль. На третий день, миновав эти горы, мы увидели плоские берега. Подул противный ветер, и оказалось необходимым бросить якорь, чтобы остановиться. Это было часа за четыре до вечера. Ночью ветер посвежел, море стало очень [218] бурным, и мы увидели, что погибаем. Было решено поднять якорь и дать боту возможность по воле волн выброситься на берег. Когда подняли якорь, то нас отбросило в море, а страшное волнение с сильным ветром швырнуло нас к берегу, но по воле господа бога мы все же спаслись: бурное море отогнало нас от камней и снова бросило к берегу; тогда бот врезался в какую-то канаву, равную ему по длине, так что казалось, будто мы вошли в порт, и хотя море кидалось гораздо дальше, чем были мы, оно не могло уже нам повредить. Всем нам пришлось выскочить в воду, и каждый вынес на берег свои сильно подмоченные вещички. Наш бот дал течь от удара об камни. Было очень холодно, как оттого, что мы промокли, так и от ветра. Утром было решено не разводить огня, потому что мы находились в местах как нельзя более опасных из-за татар. На берегу было много конских следов и валялся челн, только что разбитый. Мы поняли, что всадники приезжали, чтобы забрать своих — живых или мертвых — из этого челна. Так мы и сидели в сильном страхе, все время ожидая нападения. Однако, на наше счастье, позади берега виднелись обширные болота, так что татары должны были находиться вдали от берега.
Здесь мы оставались до 13 апреля, когда прояснилось и наступила благоприятная для нас погода, Моряки положили свои вещи в бот и вывели его за пределы камней, после чего погрузили остальное имущество [и людей] и распустили паруса. В этот день была страстная суббота. Мы прошли около 30 миль, и во второй раз подул противный ветер. Однако здесь оказались заросшие камышом островки, мы были принуждены плыть среди них и дошли до такого места, где было довольно мелко. Ветер посвежел, но бот вошел в болото и немного касался дна, поэтому хозяин пожелал, чтобы все мы высадились в какие-то заросли камыша, вроде островка. Мы так и сделали. Мне надо было тащить свои тюки на плечах; я разулся и пошел, как мог, к берегу; было очень холодно, на болоте было крайне опасно, и я весь вымок. Добравшись до земли, я нашел шалаш из камыша, который, как говорили, остался от татар, приходивших сюда летом для рыбной ловли. Я забрался в шалаш, чтобы просохнуть, насколько это было возможно; то же самое сделали и мои спутники. Матросы с большим трудом завели бот в защищенное от ветра место, где ему уже не грозила опасность.
Утром 14 апреля был день Пасхи; мы сидели в камышовых зарослях; камыша-то было мало, а холод был сильный; чтобы встретить праздник, у нас не было ничего, кроме коровьего масла. Один из слуг Марка, бродивший среди прибрежных камней, нашел девять утиных яиц и преподнес их своему господину; тот велел сделать яичницу с маслом и роздал ее всем по кусочку. Так мы отпраздновали Пасху, что было замечательно, и мы не переставали возносить благодарения господу богу. [219]
Многие не раз спрашивали, кто я такой, и мы с Марком решили говорить, что я врач, сын врача, который был слугой деспины, 51 дочери деспота Фомы, присланной из Рима в жены великому князю московскому; будучи бедняком и слугой деспины, я будто бы еду к великому князю и к деспине искать счастья. Тут же случилось, что у одного из матросов появился нарыв под мышкой. Спросили моего совета; я взял немного растительного масла, хлеба и муки, которые нашлись в боте, приготовил мазь и наложил ее на нарыв. Фортуна пожелала, чтобы через три дня нарыв прорвался и человек выздоровел. Вследствие этого все стали говорить, что я превосходный врач, и убеждать меня остаться с ними. Однако Марк объяснил, что у меня ничего нет с собой и потому я не могу этого сделать, но что, приехав в Россию и побыв там немного времени, я непременно к ним вернусь.
§ 19. 15 апреля утром подул ветер, и мы пошли на парусах, продвигаясь все время около берега, а именно около тех островков, заросших камышом, иногда высаживаясь на них. Так продолжалось до 26 апреля, когда мы вошли в устье Волги, величайшей реки, которая течет из пределов России. Говорят, что Волга имеет 72 рукава, впадающих в Бакинское море, и во многих местах очень глубока. От ее устья до Астрахани — 75 миль. Из-за сильного течения — то при помощи бечевы, то при некотором ветре — мы прибыли только 30 апреля в город Астрахань. По эту сторону Астрахани — в направлении к морскому берегу — есть огромное соляное озеро; 52 говорят, что оно дает столько соли, что могло бы снабдить ею большую часть мира. Этой солью — а она превосходного качества — пользуется почти вся Россия.
Татары (т. е. правитель Астрахани) не пожелали, чтобы мы в тот же день сошли на берег. Однако Марк высадился, получив эту возможность, потому что имел друзей в этих местах. В первый же вечер и меня вместе с моими спутниками отвели в тот домик, где остановился Марк, и поместили в каком-то закутке; там мы и переночевали. Утром пришли трое татар с плоскими, как доска, лицами и вызвали меня. Они сказали Марку, что он — желанный гость, потому что он друг их правителя, но что я — раб последнего, потому что франки 53 его враги. Мне этот прием показался странным; однако Марк стал отвечать за меня и не разрешил мне сказать ни слова, кроме только вежливого приветствия. Это было 1 мая [1476 г.].
Я вернулся в свою комнатенку, охваченный страхом, и не знал, что со мной будет дальше; затем опасность стала нарастать с каждым днем. Явились коммеркиарии, 54 которые сказали, что, конечно, у меня есть драгоценные камни; в результате этого тот пустяк, который мы привезли из Дербента, чтобы приобрести лошадей для дальнейшего путешествия, был от нас целиком отобран. [220] Потом через Марка мне было сказано, что меня хотят продать на базаре. Все же при его посредстве и [при содействии] некоторых купцов, которые должны были ехать в Москву, 55 после множества притеснений и опасностей, которым мы подвергались в течение ряда дней, дело было сведено к двум тысячам алермов 56 в пользу правителя, не считая всяких подачек остальным. Не имея ни маркета в кармане, мы взяли эти деньги у русских и татарских купцов, направлявшихся в Москву, причем с громаднейшим процентом и с поручительством самого Марка. Так было улажено дело с правителем. Однако, когда Марка не было дома, являлся главный коммеркиарий и стучал в дверь моей комнаты, угрожая отвратительным голосом, что он посадит меня на кол, и повторяя, что у меня много драгоценностей. В меру своих возможностей я был принужден приглушать его гнев. Затем еще много раз приходили разные татары; они являлись ночью в пьяном состоянии (от употребления того напитка, который они приготовляют из меда) 57 и кричали, чтобы им выдали франков. Поистине, нельзя себе представить столь храброго человека, который при этом не испугался бы! И снова приходилось чем-то заставлять их замолчать.
Мы оставались в этом месте с 1 мая до 10 августа [1476 г.], т. е. до дня св. Лаврентия.
§ 20. Город Астрахань 58 принадлежит трем братьям; они сыновья родного брата главного хана, правящего в настоящее время татарами, которые живут в степях Черкесии и около Таны. 59 Летом из-за жары они уходят к пределам России в поисках прохлады и травы. Зимой эти три брата проводят несколько месяцев в Астрахани, но летом они поступают так же, как и остальные татары.
Город невелик и расположен на реке Волге; домов там мало, и они глинобитные, но город защищен низкой каменной стеной; видно, что совсем недавно в нем еще были хорошие здания. 60
Рассказывают, что в старые времена Астрахань была местом крупной торговли 61 и те специи, которые отправлялись в Венецию из Таны, проходили через Астрахань. Насколько я слышал и мог понять, специи свозились именно сюда и затем переправлялись в Тану — ведь до нее, как говорят, всего восемь дней пути.
Как было сказано, мы уехали из Астрахани 10 августа, в день св. Лаврентия; я расскажу об этом ниже.
Правитель Астрахани, по имени Касим-хан, 62 посылает ежегодно своего посла в Россию к московскому великому князю, скорее для получения какого-нибудь подарка, чем для чего-либо иного. Вместе с послом идут многие татарские купцы; они образуют караван 63 и везут с собой шелковые изделия из Иезда 64 и боккасины, чтобы обменять их на меха, седла, сабли, уздечки и всякие другие нужные им вещи. [221]
Ввиду того что от Астрахани до Москвы приходится идти все время по пустынным равнинам, 65 необходимо, чтобы каждый нес с собой продовольствие для пропитания. Татары мало заботятся об этом, так как они гонят с караваном великое множество лошадей и ежедневно убивают их в пищу себе; ведь их питание неизменно состоит из мяса и молока, и у них не бывает никакой другой еды; они даже не знают, что такое хлеб, 66 за исключением, быть может, каких-нибудь купцов, которые бывали в России. Но нам было необходимо как можно лучше запастись пищей.
Обычно мы брали немного рису, из которого делали смесь с молоком, высушенным на солнце, — у татар это называется «тур»; такое молоко становится очень твердым и слегка отдает кислым; они считают эту вещь весьма подкрепляющей. У нас был также лук и чеснок; с трудом я достал еще около кварты сухарей из довольно хорошей пшеничной муки. Из всего этого и состояла наша еда. Кроме того, чуть ли не в последний час перед отъездом я добыл засоленный бараний хвост. 67
Наш путь должен был пролегать прямо между двумя протоками 68 Волги, но из-за того, что главный хан находился в состоянии войны с Касим-ханом, своим племянником (а этот Касим считал, что он сам должен быть главным ханом, так как таковым был его отец, 69 раньше правивший Ордой, и потому между ними шла большая война), мы решили, что весь караван перейдет на другой берег реки и пойдет по нему до того места, где река подходит к узкой полосе 70 между Танаисом и Волгой; это требует примерно пять дней пути. После того, как караван минует эту узкую полосу, уже нечего бояться.
§ 21. Итак, все уложили свое имущество и продовольствие в несколько лодок, которые были здесь в употреблении, и перешли 71 на другую сторону реки. Однако Марк пожелал, чтобы я остался с ним, потому что уговорился с послом, по имени Анхи-оли, 72 взять меня из дома около полудня и идти к переправе, 73 куда отправились лодки; это находится в 12 милях вверх по реке. Когда наступило время, мне велели сесть на лошадь, и вместе с тем послом и с моим переводчиком 74 мы с опаской поехали, как только могли бесшумно, и прибыли к тому месту приблизительно за час до вечера. Мы уже готовились перейти реку, чтобы присоединиться к своим, как вдруг, когда уже наступила ночная тьма, Марк позвал меня с такой неистовой торопливостью, что я подумал, что настал мой последний час. Он велел мне сесть на лошадь, также моему переводчику и какой-то русской женщине, и ехать в сопровождении одного татарина самого ужасного вида, какой только можно вообразить; он только и твердил мне: «Скачи, скачи быстрее!». Я повиновался — что же мне было еще делать! — и последовал за тем татарином. Всю ночь мы ехали, вплоть до полудня, и он не позволил мне слезть с коня ни на [222] мгновенье. Несколько раз я заставлял своего переводчика спрашивать его, куда он ведет меня, пока, наконец, он не ответил, что причиной, почему Марк отправил меня, было то, что местный правитель собирался послать искать меня на лодках; Марк боялся, что, если бы они меня нашли, они задержали бы меня.
§ 22. Это произошло 13 августа; когда к полудню мы приблизились к реке, татарин стал искать какую-нибудь лодку, чтобы переплыть на остров, находившийся на середине реки; там пасся скот того посла. Но татарин не нашел лодки; тогда он собрал сучья, связал их, как мог, а сверху положил седла и привязал все это веревкой к лошади. Затем, управляя лошадью, он переплыл на упомянутый остров, расстояние до которого от берега было равно примерно двум полетам стрелы из лука. Потом он вернулся за мной; я же, видя огромную опасность, разделся до рубашки и сбросил обувь: ведь я мог вполне легко перевернуться. С божьей помощью, но и с великим риском я был переправлен. Татарин вернулся еще раз и перевел лошадей. Затем, сев на них, мы поехали к его убежищу, покрытому войлоком; туда он меня и поместил. Шел уже третий день, как я ничего не ел; он из милости дал мне немного кислого молока, которое показалось мне превосходным.
Спустя некоторое время туда пришло много татар, которые были на этом острове со своим скотом; они разглядывали меня с большим изумлением, дивясь, как это я попал к ним, — ведь здесь никогда не было ни единого христианина. Я молчал и изо всех сил притворялся больным.
Татарин был очень ко мне благосклонен; я думаю, что никто не мог ничего сказать из-за участия ко мне того посла, который был важным лицом. На следующий день, а это было 14 августа, т. е. канун праздника богоматери, 75 татарин, чтобы почтить меня, зарезал хорошего ягненка, зажарил его и [частично] сварил; при этом он не дал себе труда вымыть мясо, так как у них считается, что, если его вымыть, оно потеряет свой вкус; они также не снимают с него как следует пену, только делают это слегка при помощи ветки. Он поставил передо мной это мясо и кислое молоко, и — хотя был канун праздника богородицы (я молил ее простить меня, потому что не был в силах терпеть дольше) — мы все вместе принялись за еду. Принесли также кобыльего молока, которое они очень хвалят, и хотели, чтобы я выпил его, потому что, как они говорили, оно очень подкрепляет человека. Но из-за отвратительной вони я не мог пить его, и это им не понравилось.
§ 23. В таком положении я оставался до полудня 16 августа, когда подошел Марк вместе с караваном и стал на уровне нашего островка. Он прислал за мной татарина с одним русским из своих. Немедленно они посадили меня в лодку и перевезли к месту, где остановился караван. Священник Стефан и Дзуан Унгаретто, которые были уверены, что больше меня не увидят, [223] возликовали, когда я появился, и возблагодарили господа бога. Марк снабдил меня лошадьми в нужном количестве.
Мы простояли там весь день 17 августа, а затем караван двинулся в путь, чтобы пройти по пустынной степи 76 и направиться к Москве. Всем распоряжался посол, а было там всего около трехсот человек русских и татар, 77 а также более двухсот лошадей, которых вели как для пропитания, так и на продажу в России. В полном порядке мы двигались все время вдоль реки 78, тут же ночевали, а в полдень отдыхали. Так продолжалось 15 дней, после чего посол 79 увидел, что мы находимся в безопасности, так как достигли упомянутого узкого перешейка 80 и можем не бояться главного хана Орды.
§ 24. Хочу рассказать об этой Орде. Ее возглавляет «император» — главный хан. Имени его я не помню. 81 Он правит всеми татарами в этой стране; они, как уже говорилось, кочуют в поисках свежей травы и воды и никогда не живут оседло. У них не бывает иной пищи, кроме молока и мяса. Они владеют стадами быков и коров, причем это, я полагаю, наилучшие по своему качеству животные во всем мире; таковы же бараны и овцы. Мясо их превосходного вкуса, так как их пастбища очень хороши. Татары очень ценят кобылье молоко. У них прекраснейшие обширные степи, где не видно ни одной горы. 82
Я не был в этой Орде, но интересовался сведениями об ее военной мощи. 83 Все утверждают, что там огромное множество народа, но бесполезного для этой цели из-за большого количества женщин и детей. Утверждают также, что во всей Орде не найдется и двух тысяч мужчин, вооруженных саблями 84 и луками; остальные — это оборванцы без всякого оружия. Татары пользуются славой безумных храбрецов, 85 потому что делают набеги и грабят черкесов и русских. Татары стремятся, чтобы их лошади были как дикие; они действительно весьма пугливы и непривычны к подковам. Татары добиваются, чтобы между их лошадьми и лесными зверями не было никакой разницы.
Как было сказано, татары этой Орды располагаются на пространствах между двумя реками — Доном и Волгой. Но, как рассказывают, есть еще другие татары; они живут по ту сторону Волги и кочуют в сторону северо-востока и востока. Их очень много. Они носят длинные волосы до пояса и называются дикими татарами. Зимой, во время больших холодов и обледенения, они, как говорят, подходят к Астрахани и кочуют здесь в поисках травы и воды, подобно другим татарам, но они не причиняют никакого вреда городу Астрахани, только иногда воруют мясо.
§ 25. Пройдя 15 дней, двигаясь все время около реки, мы остановились в роще, где татары и русские принялись рубить деревья, растущие очень густо, и делать плоты — числом около сорока, — связывая их веревками, которые были привезены для этой цели. Пока они готовили плоты, мы обнаружили весьма [224] ветхую лодку, и Марк решил послать в ней свое имущество на другой берег реки. Когда оно было переправлено, и лодка вернулась обратно, он приказал мне сесть в нее с нашими седлами и небольшим нашим провиантом и переправиться на ту сторону реки, чтобы сторожить его имущество; мой же переводчик Дмитрий и Унгаретто 86 должны были пока остаться, чтобы стеречь лошадей. В лодку сели я и священник Стефан вместе с двумя русскими, которые гребли и управляли лодкой, чтобы переплыть на тот берег; между берегами было расстояние не меньше одной мили и даже гораздо больше, принимая во внимание сильное течение, которое все время относило нас вниз, и лодку, которая дала течь. Мы вдвоем изо всех сил, как только могли, сидя в воде, выкачивали ее и пребывали в страшной опасности, но, с божьей помощью, перебрались благополучно на противоположный берег.
Разгрузив лодку, русские хотели вернуться, но это оказалось невозможным, потому что лодка совершенно распалась; пришлось остаться всем, а нас было шестеро.
Утром караван должен был переправиться, но поднялся такой сильный северный ветер 87 — он дул целых два дня, — что это оказалось невыполнимым. Мои спутники, оставшиеся стеречь лошадей, не имели ни чем пропитаться, ни чем укрыться, потому что я увез все с собой. Можно себе представить, что мы чувствовали в связи с этим. В таком положении я поинтересовался нашим провиантом и нашел, что он претерпел большой ущерб, что меня сильно напугало. Поэтому я решил упорядочить это дело, хотя и поздно, рассудив, что на горячий обед надо положить по одной чашке риса и столько же вечером, выдавая на душу то лук, то чеснок и немного сухого кислого молока, с тем чтобы несколько дней не прикасаться к нашим сухарям. Я раздавал рис всем по очереди, и каждый съедал свою порцию; я, конечно, имел столько же, сколько и они. В течение этих двух дней, что мы там сидели, мы нашли дикие яблоки и, чтобы сэкономить пищу, варили и ели их.
По истечении двух дней весь караван переправился на упомянутых плотах, на которые положили все имущество; на каждый плот пришлось по шесть-семь лошадей и несколько татар, которые их вели, привязав плоты веревками к лошадиным хвостам. Обнаженные татары заставили всех лошадей вместе войти в реку, чтобы разом совершить общую переправу. Так и было сделано; это было красивое и быстрое предприятие, но, конечно, весьма опасное.
§ 26. Переправившись и немного отдохнув, все погрузили свои пожитки и пустились в путь, покинув ту реку. По моему суждению, в ряде стран нет хотя бы приблизительно другой такой великой реки; шириной она более двух миль, берега ее высоки, и она очень глубока. [225]
С именем божиим на устах мы, как уже было сказано, пустились в путь и, как и раньше, шли на север, но часто поворачивали на запад, причем перед нами не было никакой дороги — все время только пустынная степь. Татары говорили, что мы находимся на уровне Сарая 88 более чем на 15 дней пути к северу, но, по моему мнению, мы его уже миновали. Так продолжали мы идти одинаковым порядком: делали привалы в полдень и вечером в сумерках, отдыхали прямо на земле, и покрывалом нам служили лишь воздух да небо. Ночью Мы неизменно были как в крепости, боясь возможного нападения, и постоянно выставляли три охраны — одну справа, другую слева, а третью спереди. Случалось, что мы не находили воды ни для себя, ни для лошадей в течение всего дня и даже вечером там, где останавливались на ночлег. Во время всего путешествия мы почти не встречали никакой дичи. Правда, мы видели двух верблюдов и четыреста 89 лошадей, которые паслись; говорили, что они отстали в прошлом году от одного каравана. Дважды мы опасались, что на нас нападут: один раз страх был напрасен, но другой раз мы повстречали около 20 телег и несколько татар, от которых никак не могли узнать, куда они идут. Путь был долгим, а еды у нас было мало, поэтому пришлось ее сокращать.
§ 27. Наконец, когда это было угодно богу, мы вступили на землю России. Это произошло 22 сентября [1476 г.]. В лесу попались нам несколько человек русских из окрестных деревушек. 90 Услышав, что в нашем отряде находился Марк, 91 жители, которые были в ужасном страхе перед татарами, вышли и поднесли ему немного сотового меда. Марк угостил им меня, что было просто необходимо: ведь мы едва двигались и дошли до крайнего состояния, так что с трудом держались на лошадях.
Мы уехали отсюда и прибыли в город, называемый Рязань; 92 он принадлежит князьку, жена которого приходится сестрой великому князю московскому. 93 Дома в этом городе все деревянные, так же как и его кремль. Здесь мы нашли и хлеб, и мясо в изобилии, и даже русский напиток из меда; всем этим мы хорошо подкрепились.
Уехав отсюда, мы двигались непрерывно по огромнейшим лесам и только к вечеру нашли русскую деревню, где и остановились; тут мы несколько отдохнули, потому что нам показалось, что это место было, с божьей помощью, безопасно.
Затем мы приехали в другой город, называемый Коломной 94 и расположенный около реки Мостро. Здесь есть большой мост, 95 по которому переходят эту реку, а она впадает в Волгу.
Уехали мы и отсюда. Марк послал меня вперед, потому что весь отряд должен был прийти позднее.
§ 28. Итак, 26 сентября 1476 г. мы, с пением молитвы «Тебе бога хвалим» 96 и вознося благодарения богу, который избавил нас от множества бед и опасностей, вступили в город Москву, [226] принадлежащий великому князю Иоанну, властителю Великой Белой Руси. 97
Всю ту огромную вереницу дней, пока мы ехали по степи, — а это было с 10 августа, когда мы вышли из Астрахани, и до 25 сентября [1476 г.], 98 когда мы вошли в Москву, — мы готовили пищу, за неимением дров, на навозе. Теперь же, когда в полной сохранности мы попали в этот город и нам была предоставлена от Марка одна комнатка и еще небольшое помещение для всех нас и для лошадей, то это жилище, хотя и маленькое и плохое, показалось мне после всего перенесенного настоящим дворцом, большим и благоустроенным.
27 числа того же месяца и года прибыл в город Марк. Вечером он явился ко мне и преподнес в дар продовольствие (город им изобиловал; об этом я скажу ниже), успокаивая меня и убеждая чувствовать себя свободно, будто я нахожусь в собственном доме. И это он сказал от имени своего государя. Я поблагодарил его, как мог и умел.
§ 29. 28 числа я пошел к Марку и, так как я хотел уехать на родину, я попросил его предоставить мне случай говорить с великим князем. Марк выполнил это, потому что через короткое время государь прислал позвать меня. Придя и совершив обязательную церемонию приветствий, я поблагодарил его высочество за добрую компанию, которую составил мне его посол Марк. Об этом я мог говорить с полной искренностью, так как много раз бывал спасаем Марком от величайших опасностей; кроме того, хотя эти услуги были оказаны лично мне, его высочество имел полное основание полагать, что они одновременно были направлены и на мою светлейшую синьорию, послом которой я являлся.
Однако его высочество не дал мне сказать все с полной ясностью, но с взволнованным лицом он стал жаловаться на Дзуана Баттисту Тривизана; 99 впрочем, об этом я здесь не скажу ничего, так как это сюда не относится. После многих речей, как со стороны его высочества, так и моих, на вопрос мой о том, что я хотел бы отсюда уехать, он сказал, что даст мне ответ в другой раз, и отпустил меня, ввиду того что собирался выехать: у него был обычай ежегодно посещать некоторые местности своей страны, особенно же одного татарина, который на княжеское жалованье держал пятьсот всадников. 100 Говорили, что они стоят на границах с владениями татар для охраны, дабы те не причиняли вреда стране [русского князя].
Я же, как было уже сказано, стремился уехать [из Москвы] и потому добивался ответа на свою просьбу его высочеству. Меня позвали во дворец; там я предстал перед тремя важнейшими баронами, 101 которые мне ответили от имени государя великого князя, что я желанный гость, но повторили все сказанные мне великим князем слова и его жалобы на Дзуана Баттисту, в [227] заключение же объявили, что я волен либо уехать, либо остаться, как мне заблагорассудится. С этим меня и отпустили. Государь же сел на лошадь и уехал в свой объезд.
§ 30. Но я был должником Марка; я задолжал ему все деньги, которые пошли на мои выкуп, 102 да еще с процентами, и, кроме того, известную сумму, которая пошла на другие мои расходы. Поэтому я попросил Марка отпустить меня [на родину] с условием, что, как только я приеду в Венецию, я сразу же вышлю ему все, что должен. Но он не пожелал согласиться на это, говоря, что и татары, и русские должны получить свои деньги соответственно поручительству, которое он дал им, и хотят, чтобы им уплатили.
Итак, все мои попытки как у великого князя, так и у Марка закончились неудачей. Поэтому я решил послать священника Стефана 103 к нашей светлейшей синьории, чтобы представить ей все сведения, в надежде, что она с обычной милостью и благосклонностью проявит свою заботу обо мне и не даст мне здесь погибнуть.
Таким образом, я отправил в путь упомянутого священника Стефана, который ускакал 7 октября [1476 г.]; в спутники ему я дал одного человека, Николая из Львова, опытнейшего в подобных путешествиях. Итак, они уехали, а я остался.
Здесь [в Москве] жил мастер Трифон, ювелир из Катаро, 104 который изготовил — и продолжал изготовлять — много сосудов и других изделий для великого князя. Еще здесь жил мастер Аристотель из Болоньи, 105 строитель, который строил церковь на площади. 106 Также было здесь много греков из Константинополя, приехавших сюда вместе с деспиной. 107 С ними со всеми я очень подружился.
Жилище, которое мне дал Марк, было мало и плохо; там едва можно было разместиться. При посредстве того же Марка я получил жилище в доме, где стоял упомянутый мастер Аристотель. Дом этот помещался почти что рядом с великокняжеским дворцом и был очень хорош. Но через несколько дней (и откуда это пришло — не пойму!) мне было приказано от имени государя, чтобы я выехал из этого дома. С большим трудом для меня был найден дом вне замка; он имел две комнаты, в одной из которых расположился я сам, а в другой — мои слуги. Там я и оставался вплоть до моего отъезда.
§ 31. Город Московия расположен на небольшом холме; он весь деревянный, как замок, так и остальной город. 108 Через него протекает река, называемая Моско. На одной стороне ее находится замок и часть города, на другой — остальная часть города. На реке много мостов, по которым переходят с одного берега на другой.
Это столица, т. е. место пребывания самого великого князя. Вокруг города большие леса, их ведь вообще очень много [228] в стране. Край чрезвычайно богат всякими хлебными злаками. Когда я там жил, можно было получить более десяти наших стайев 109 пшеницы за один дукат, а также, соответственно, и другого зерна.
[Русские] продают огромное количество коровьего и свиного мяса; думаю, что за один маркет 110 его можно получить более трех фунтов. Сотню кур отдают за дукат; за эту же цену — сорок уток, а гуси стоят по три маркета за каждого.
Продают очень много зайцев, но другой дичи мало. Я полагаю, что [русские] не умеют ее ловить. Торгуют также разными видами дикой птицы в большом количестве.
Вина в этих местах не делают. Нет также никаких плодов, бывают лишь огурцы, 111 лесные орехи, дикие яблоки.
Страна эта отличается невероятными морозами, так что люди по девять месяцев в году подряд сидят в домах; однако зимой приходится запасать продовольствие на лето: ввиду больших снегов люди делают себе сани, которые легко тащит одна лошадь, перевозя таким образом любые грузы. 112 Летом же — ужасная грязь из-за таяния снегов, и к тому же крайне трудно ездить по громадным лесам, где невозможно проложить хорошие дороги. Поэтому большинство поступают именно так [т. е. пользуются зимней дорогой].
В конце октября река, протекающая через город, вся замерзает; на ней строят лавки для разных товаров, и там происходят все базары, а в городе тогда почти ничего не продается. Так делается потому, что место это считается менее холодным, чем всякое другое: оно окружено городом со стороны обоих берегов и защищено от ветра.
Ежедневно на льду реки находится громадное количество зерна, говядины, свинины, дров, сена и всяких других необходимых товаров. В течение всей зимы эти товары не иссякают.
К концу ноября обладатели коров и свиней бьют их и везут на продажу в город. Так цельными тушами их время от времени доставляют для сбыта на городской рынок, и чистое удовольствие смотреть на это огромное количество ободранных от шкур коров, которых поставили на ноги на льду реки. Таким образом, люди могут есть мясо более чем три месяца подряд. То же самое делают с рыбой, с курами и другим продовольствием.
На льду замерзшей реки устраивают конские бега и другие увеселения; случается, что при этом люди ломают себе шею.
Русские очень красивы, как мужчины, так и женщины, но вообще это народ грубый.
У них есть свой папа, 113 как глава церкви их толка, нашего же они не признают и считают, что мы вовсе погибшие люди.
Они величайшие пьяницы и весьма этим похваляются, презирая непьющих. У них нет никаких вин, но они употребляют напиток из меда, который они приготовляют с листьями хмеля, [229] Этот напиток вовсе не плох, особенно если он старый. Однако их государь не допускает, чтобы каждый мог свободно его приготовлять, потому что, если бы они пользовались подобной свободой, то ежедневно были бы пьяны и убивали бы друг друга, как звери.
Их жизнь протекает следующим образом: утром они стоят на базарах примерно до полудня, потом отправляются в таверны есть и пить; после этого времени уже невозможно привлечь их к какому-либо делу. 114
§ 32. В город в течение всей зимы собирается множество купцов как из Германии, 115 так и из Польши. 116 Они покупают исключительно меха — соболей, лисиц, горностаев, белок и иногда рысей. И хотя эти меха добываются за много дней пути от города Московии, больше в областях на северо-востоке, на севере и даже, быть может, на северо-западе, однако все съезжаются в это место и купцы покупают меха именно здесь. Меха скопляются в большом количестве также в городе, называемом Новгород, земля которого граничит почти что с Фландрией 117 и с Верхней Германией; 118 от Московии Новгород отстоит на восемь дней пути. Этот город управляется как коммуна, но подчинен здешнему великому князю 119 и платит ему дань ежегодно.
Князь, насколько я понял, владеет большой страной и мог бы иметь достаточно людей [для войска], но множество среди них — бесполезный народ. В северо-западном направлении страна эта граничит с Германией, принадлежащей польскому королю. 120
Говорят, что существует некий народ язычников, не имеющий никакого правителя; однако, когда им взбредет в голову, они подчиняются русскому великому князю. Рассказывают, что некоторые из них поклоняются первой попавшейся вещи, а другие приносят в жертву какое-нибудь животное у подножия дерева, которому и поклоняются. 121 Рассказывают еще о многом, но я помолчу об этом, так как ничего этого не видел и так как мне все это не кажется заслуживающим доверия.
Упомянутому государю от роду лет 35; он высок, но худощав; вообще он очень красивый человек. У него есть два брата 122 и мать, 123 которая еще жива; есть у него и сын от первой жены, 124 но он в немилости у отца, так как нехорошо ведет себя с деспиной; 125 кроме того, у него есть две дочери; 126 говорят, что деспина беременна.
Я мог бы продолжить свой рассказ, но он был бы слишком длинен, если говорить обо всем.
§ 33. Я оставался в городе Московии с 25 сентября [1476 г.], когда я туда приехал, до 21 января [1477 г.], когда я оттуда выехал. 127 С уверенностью я могу сказать, что у всех я встречал хороший прием.
Великий князь, совершив поездку по своей стране, вернулся в Московию примерно к концу декабря [1476 г.]. Хотя я и [230] послал упомянутого священника Стефана за деньгами, истраченными на мой выкуп, уверенный, что деньги будут мне посланы, но, испытывая сильное желание вернуться на родину, — при том, что местные обычаи были неприемлемы для моей натуры, — я вступил в переговоры с некоторыми из дворян, которые, как мне казалось, должны были быть благосклонны и помочь мне уехать. И вот, по прошествии немногих дней, его высочество послал пригласить меня к своему столу и сказал, что согласен, чтобы я уехал; кроме того, он выразил желание послужить нашей светлейшей синьории и заплатить татарам и русским сумму моего выкупа, которую я им задолжал.
Я пошел на обед, устроенный великим князем в мою честь, с большим почетом. Было много яств и всего другого. Отобедав, я, по местному обычаю, сразу же ушел и вернулся в свое жилище. Через несколько дней великий князь пожелал, чтобы я еще раз положенным порядком отобедал с его высочеством, после чего он приказал своему казначею выдать мне необходимые деньги для татар и русских, а затем пригласил в свой дворец, где велел одеть меня в одежду из соболей (т. е. это — один только мех) и даровал мне еще тысячу беличьих шкурок при этой одежде, с чем я и возвратился домой.
Государь пожелал также, чтобы я посетил деспину. 128 Я это сделал с должными поклонами и соответственными словами; затем последовала длительная беседа. Деспина обращалась ко мне с такими добрыми и учтивыми речами, какие только могли быть сказаны; она настоятельно просила передать ее приветствие светлейшей синьории; и я простился с ней.
§ 34. На следующий день я был приглашен во дворец на обед к великому князю. До того, как идти к столу, я вошел в покой, где находились его высочество и упоминавшийся выше Марк и еще другой его секретарь; с доброжелательнейшим лицом его высочество обратился ко мне с самыми учтивыми, какие только могут быть, словами, настоятельно прося меня засвидетельствовать моей светлейшей синьории, что он — ее добрый друг и таковым желает остаться и что он охотно меня отпускает, предлагая во всем содействовать, если мне что-либо понадобится. Пока государь произносил свою речь, я понемногу отдалялся, но его высочество все время приближался ко мне с величайшей обходительностью. Я ответил на все, что он мне сказал, сопровождая свои слова выражением всяческой благодарности. В подобной беседе мы провели целый час, если не больше.
Великий князь с большим радушием показал мне свои одежды из золотой парчи, подбитые прекраснейшими соболями.
Затем мы вышли из того покоя и медленно прошли к столу. Обед длился дольше обычного, и угощений было больше, чем всегда. Присутствовало много баронов государя. [231]
По окончании обеда мне предложили встать из-за стола и подойти к его высочеству, который громким голосом, чтобы все слышали, объявил мне о своем разрешении отправиться в путь; он проявил также большую дружественность по отношению к нашей светлейшей синьории. Я же поблагодарил его высочество, как полагается.
Затем мне была поднесена большая серебряная чаша, полная медового напитка, и было сказано, что государь приказывает мне осушить ее всю и дарует мне эту чашу. Такой обычай соблюдается только в тех случаях, когда хотят оказать высшую честь либо послу, либо кому-нибудь другому. Однако для меня оказалось затруднительным выпить такое количество — ведь там было очень много напитка! Насколько я помню, я выпил только четвертую часть, а его высочество, заметив, что я не в состоянии выпить больше, и заранее зная к тому же об этом моем свойстве, велел взять у меня чашу, которую опорожнили и пустую отдали мне. Я поцеловал руку его высочества и ушел с добрыми напутствиями.
Многие его бароны 129 проводили меня до лестницы и облобызали с проявлениями большого доброжелательства.
§ 35. Так возвратился я домой и подготовил все для отъезда. Однако Марк пожелал, чтобы я отобедал у него, и поэтому 21 января [1477 г.] я с моими спутниками присутствовал на почетном обеде у Марка и затем распрощался с ним. Усевшись в наши сани, 130 мы, с именем божьим на устах, уехали [из Москвы].
Эти сани представляют собой нечто вроде домика, который везет одна лошадь. Они употребляются только в зимнее время, и каждому следует иметь отдельную [кибитку]. Усаживаются в сани, укрывшись любым количеством одеял, и правят лошадью — и таким образом покрывают огромнейшие расстояния. Внутрь с собой кладут съестные припасы и все необходимое.
Патриарх Антиохийский, а именно брат Людовик, 131 принятый великим князем, был отпущен ехать только благодаря моим стараниям при помощи Марка. Мы должны были отправиться вместе, но, заметив, что он не проявлял к этому никакого желания, я уехал один с моими спутниками. От государя мне был дан человек, который должен был меня сопровождать, причем великий князь приказал, чтобы по всей стране мне давали, от места до места, по одному такому [проводнику].
Вечером мы все расположились в очень ветхой деревеньке, тем не менее, хотя я и знал, что придется терпеть всевозможные неудобства и трудности из-за холодов и снегов, обычных в этих местах, и что придется ехать все время по лесам, — всякое неудобство казалось мне удобством, и я решительно ничего не боялся, настолько велико было мое стремление оказаться за пределами этих стран и избавиться от [здешних] обычаев. По этой причине [232] я ни о чем другом не думал, как только о том, чтобы ехать и ехать, днем и ночью.
22 января 132 мы покинули ту деревню и ехали непрерывными лесами в сильнейшем холоде с указанного дня до 27 января, когда прибыли в городок, называемый Вязьма. 133 Уехав оттуда, мы продолжали брать проводников на отдельные участки пути.
Затем мы попали еще в один городок, под названием Смоленск, 134 и отправились оттуда с новым проводником. Тут мы выехали из страны московского великого князя и вступили в Литву, которая принадлежит польскому королю Казимиру. 135
§ 36. Затем мы приехали в городок, называемый Троки, 136 где застали его величество короля.
Следует отметить, что с 21 января, когда мы выехали из Москвы, вплоть до 12 февраля [1477 г.], когда мы прибыли в Троки, мы все время продвигались по лесам; это была равнина, кое-где с небольшими холмами. Иногда нам попадались деревни, где мы отдыхали, однако большинство ночей приходилось проводить в лесу. В середине дня мы останавливались для еды в таких местах, где можно было отыскать костер. брошенный людьми, проехавшими незадолго до нас днем или вечером [предыдущего дня]. Тут же мы находили нарубленный лед, чтобы напоить лошадей, и другие нужные вещи, подкидывали дров в костер, усаживались вокруг него и ели ту скудную пищу, которая у нас была; конечно, мы терпели много ужасных трудностей в нашем путешествии. Обогревшись с одного бока, мы поворачивались [к огню] другим. Я спал в своих санях, 137 чтобы не лежать на земле.
В течение трех дней мы ехали по замерзшей реке; 138 на ней же мы ночевали две ночи. Говорили, что мы проделали путь длиною в 300 миль, — это громаднейший путь.
Король, узнав о моем приезде, послал двух своих дворян-рыцарей поздравить меня с благополучным приездом и пригласить на следующий день к обеду с его величеством.
В назначенный день, а это было 15 число [февраля 1477г.], король прислал мне в подарок одежду из алого дамаскина, подбитую соболями, пригласил меня к себе и пожелал, чтобы я сел в его собственные сани, запряженные шестью великолепными рысаками, причем четверо королевских баронов стояли во весь рост на санных отводах, а другие с почетом сопровождали меня. Так мы отправились во дворец его величества.
Когда я вошел, король провел меня в свои покои. Сам он сел на украшенное кресло, а по сторонам стали два его сына, одетые в алый атлас; молодые и прекрасные, они казались ангелами. В этом покое было много баронов, знатных рыцарей и других синьоров.
Для меня, прямо перед королем, была поставлена скамья, и король принимал меня с такой любезностью, что едва ли можно это передать; он пожелал, чтобы я подал руку сыновьям, и вообще его [233] обходительность и учтивость по отношению ко мне были таковы, что, если бы я был его сыном, он не мог бы проявить себя лучше.
Я хотел начать свою речь, стоя на коленях, и всячески старался это выполнить, но король не пожелал, чтобы я начал говорить, прежде чем встану, и вообще требовал, чтобы я сел. Я не решался поступить таким образом, но после многократных его повелений мне пришлось сесть.
Я рассказал перед лицом его величества, с полным чувством, о всех событиях моего путешествия. Я описал свое пребывание у Узун Хасана и сообщил о том, что я успел там сделать, а также говорил о его могуществе, об обычаях [его народа] и вообще о его стране. Обо всем этом король, как было видно, был склонен услышать. Также сообщил я об образе жизни и могуществе татар. Кроме того, я рассказал кое-что о тех опасностях, которых мне удалось избежать во время путешествия. Его величество слушал меня в течение более получаса и с таким вниманием, что никто даже рта не раскрыл, настолько велико было удовольствие слушать мой рассказ.
Затем я поблагодарил его величество за подарок и оказанную мне честь во имя моей светлейшей синьории. Его величество через своего переводчика ответил мне, что он весьма рад моему возвращению: ведь все полагали, когда я отправлялся, что из этого путешествия я не вернусь. Он сказал, что с большим удовольствием прослушал рассказ об Узун Хасане и о татарах и что теперь он уверился в тех вещах, о которых слышал и раньше, хотя тогда не доверял многому в тех рассказах. Он добавил, что, кроме меня, не встречал никого, кто говорил бы правду, и произнес еще много других [приветливых] слов.
§ 37. Когда все это кончилось, меня все с тем же почетным сопровождением ввели в другой зал, где были накрыты столы. Через некоторое время пришел туда же король с сыновьями и сел за стол. По его правую руку сидели сыновья, а по левую — тогдашний [польский] примат и рядом с ним я, недалеко от его величества. Многочисленные бароны расселись за столами несколько подальше; их было около сорока человек.
Угощения, подававшиеся к столу, — их появлению неизменно предшествовали трубачи — лежали на огромных блюдах в большом изобилии. Спереди, как это делается у нас, были положены ножи. Мы оставались за столом около двух часов. И снова его величество беспрестанно расспрашивал меня о моем путешествии, и я полностью удовлетворил [его любознательность].
Когда пиршество кончилось и все поднялись из-за стола, я, уже стоя, испросил разрешение на отъезд, а также обратился с вопросом, не пожелает ли король еще что-либо приказать мне. Он сказал, что я должен передать его благосклонное приветствие своей светлейшей синьории, причем выразил это в самых изысканных словах, и повелел сыновьям, чтобы они обратились ко [234] мне с такими же словами. С принятыми в этих случаях поклонами я распрощался с его величеством и с его сыновьями. Король приказал проводить меня с почетом в помещение, где я жил, велел дать мне проводника, который должен был сопровождать меня и передать приказ о том, чтобы по всем королевским владениям меня провожали и сопровождали и чтобы я повсюду путешествовал в безопасности.
§ 38. 16 февраля [1477 г.] я покинул Троки, и мы ехали вплоть до 25 февраля, пока не прибыли в городок под названием Лонин. 139 Уехав отсюда, мы вступили в Польшу и от места до места имели проводников по приказанию короля.
Затем мы оказались в городе Варсонии, 140 которым владеют два брата. Там мне оказали весьма почетный прием и дали проводника, который сопровождал меня до Познани. 141 Об этом городе я не буду рассказывать, так как уже говорил о нем раньше. 142 Вообще я не собираюсь слишком распространяться насчет подробностей, скажу только, что страна эта красива и видно, что она изобилует всевозможной пищей и мясом, но там мало плодов. Мы проезжали только мимо замков и деревень, но нам не попалось ни одного сколько-нибудь замечательного города. Каждый вечер мы находили жилище, везде нас хорошо принимали; страна эта безопасна.
1 марта [1477 г.] мы прибыли в город Познань. 143 Весь путь мы непрерывно ехали в санях и достаточно утомились, — как я сам, так и мои спутники, — и от сильных морозов и от всевозможных неудобств. Поэтому мы остались здесь до 5 марта, к тому же у нас было хорошее жилище в прекрасном городе, в котором было изобилие всего. Здесь мы сделали хорошие запасы, нас снабдили даже лошадьми для дальнейшей поездки и вообще всем необходимым. 5 марта мы все покинули Познань и приехали в городок, называемый Мессарига, 144 принадлежащий также польскому королю. Двинувшись дальше, мы ехали в страхе и подвергались опасностям, потому что были на границе между Польшей и Германией.
§ 39. Таким образом, 9 марта мы приехали во Франкфурт; это город маркграфа Бранденбургского. Там я остановился в доме того же хозяина, у которого останавливался в начале моего путешествия. Он узнал меня и страшно удивился, потому что, как он сказал, мы появились в его местах, пройдя через необыкновенные опасности. Он принял меня с почетом и с большой добротою.
Отсюда мы удалились 10 марта и, проезжая по Германии, встречали непрерывно улучшающиеся деревни, замки и города, а также имели хорошие помещения для постоя. Когда 15 марта мы подъехали к городу Иене, 145 я встретил священника Стефана, который был мною послан к нашей светлейшей синьории за моим выкупом и теперь возвращался за мной в Московию. Какова была [235] радость встречи и для одной и для другой стороны, думаю, каждый должен себе представить! В этом была заметна милость божия, как, впрочем, и во многом другом. Мы обнялись и, выслушав друг друга вкратце о всех событиях, вступили в город Иену, где остановились на отдых.
17 марта мы уехали оттуда и 22 прибыли в Нюрнберг, превосходнейший город, как я уже говорил раньше. Я рассудил, что из-за большой усталости, а также — это и было главной причиной — чтобы отпраздновать день божественного воплощения 146 господа нашего Иисуса Христа [25 марта], надо остановиться в Нюрнберге: провести здесь праздник и с удобством отдохнуть, в чем мы сильно нуждались. 26 марта я уехал из Нюрнберга. Город этот управляется по уставу коммуны, но подчинен императору.
Каждый вечер мы останавливались в прекраснейших и достойных городах; среди других и в Аугсбурге, благородном и красивейшем городе. Кроме того, мы проезжали через множество других красивых городов.
4 апреля [1477г.] утром — а в этот день была страстная пятница 147 — я приехал в Трент[, где услышал о чудесах Св. Симона. Почитая для себя обязанностью поклониться честным мощам этого угодника и, желая сверх того исповедаться в грехах своих и приобщиться Св. Таин, я решился провести тут праздник Пасхи. - 6-го числа, согласно желанию моему, удостоился я со всеми моими спутниками принятия Св. Причащения и пробыл весь остаток этого дня в Тренте.
/Падуа. Возвращение в Венецию/ 7-го Апреля, горя нетерпением (как всякий легко понять может), увидеть скорее святую землю нашу, в удалении от коей всякий час казался мне годом, я принял благословение от Преосвященного Епископа Трентского и, выехав из города, в тот же день прибыл в Скалу, первое место Венецианских владений [126]. Дав обещание посетить обитель Св. Марии Артонской (S. Maria di monte Arthon) отправился я туда и 9-го числа около полудня достиг стен монастырских. Помолившись образу Пресвятыя Девы и принеся ей, с разрешения Притopa Отца Симона, обещанные дары, пустился я по дороге к Падуе, куда и прибыл в тот же день, славя и благодаря Всемогущего Бога и Пресвятую Матерь Его, избавивших меня от стольких явных опасностей и приведших благополучно на родину, которую я не надеялся видеть более. Хотя телом я находился уже в Падуе; но душа моя все еще не могла постичь своего блаженства, так несбыточно казалось мне возвращение мое в отечество после всех напастей, мною претерпенных. Я еще прежде уведомил брата моего и мое семейство, что 10-го числа, т. е. в четверг, около вечерни, буду в Венеции; но сильное нетерпение не допустило меня последовать предначертанному плану, и рано утром, сев в лодку, я уже в два часа по полудни был в Зафузине (le Zaffusine). Желая, прежде возвращенья в свой дом, исполнить еще другое данное мною обещание, я отправился прямо к Св. Марии ди Грация, и в Джиудекском канале встретил брата моего Августина и двух других родственников, которые, увидя меня, [127] не верили собственным глазам своим: ибо наверное полагали меня умершим. Мы с восторгом обняли друг друга и вместе пошли в церковь. Так как это было в четверг, т. е. в день заседния Правительственного Совета, то прежде чем итти домой, я обязанностию почел представиться ему и отдать отчет в возложенном на меня поручении. По прибытии в залу Совета, мне повелено было взойти на кафедру и поведать все, совершенное мною, что я и исполнил надлежащим образом. Тут узнал я, что Светлейший наш Дож, по причине болезни, не мог в тот день присутствовать в заседании, а потому отправился немедленно к нему и был встречен с особенною радостью. Отдав вкратце Его Высокомочию (Sua Sublimita) отчет в действиях моих, я поспешил в свой дом и, по прибытии туда, снова принес благодаренье Всемилосердому Богу, избавившему меня от стольких опасностей и допустившему обнять семейство мое, с которым я уже отчаявался свидаться в этой жизни.
Сим оканчиваю я описание моего путешествия, которое конечно мог бы рассказать слогом более изящным, но предпочел лучше представить нагую истину, чем испестрить ее красивыми вымыслами. Да не [128] удивятся читатели мои, если встретят у меня мало сведений о Германии. Я не почел нужным подробнее распространяться о сей стране ибо она близка к нам и по положению своему и по своим обычаям.
Краткое сведение о владениях Узун-Гассана
Страна, подвластная Узун-Гассану, весьма обширна и граничит с Оттоманами и с Караманиею. Коренное владение сего Государя есть Туркомания, сопредельная с землями Султана Египетского, т. е. с Алеппом. Персию же завоевал он более счастием нежели силою у Абусайда (Iausa), которого повелел умертвить. Тавриз есть столица и резиденция Узун-Гассана. В 24-х днях пути от нее, на юговосток, у самой границы Персидских владений находится Ширас. Далее страна, подвластная Узун-Гассану, граничить с Джагатайскими Татарами, (управляемыми сыновьями Султана Бузеха, с которыми Узунь-Гассан ведет частые войны); с Мидиею, принадлежащею Сивансе, Государю Шамахи, который платить Персии ежегодную дань; с землями Грузинского Царя Баграта и наконец с владениями Горгоры, отделенными от Персии Арсиганскою долиною. [129] Сверх того Узун-Гассан владеет еще многими землями за Ефратом, близь границ Оттоманских. Все это пространство, вплот до самой Испагани, где я был сам, и которая находится только в 6 днях пути от Шираса, главного города Персии, представляет вид безплодной равнины, на которой нет ни деревьев, ни даже хорошей воды. Со всем тем Персидское Государство обильно всякого рода жизненными припасами и плодами, произрастающими впрочем не иначе, как с помощью искуственной поливки. Узун-Гассану на вид 70 лет. Он худощав и довольно красивый мужчина; но кажется не долговечен. Старший, сын его Гурлу-Махмет, прижитый с Курдкою, пользуется большою славою и, как мы уже объяснили прежде, находится в войне с своим родителем. От другой жены Узун-Гассан имеет трех сыновей: Султана Хали, 35 лет, которому как выше сказано, дан был в управление город Ширас; Луку-бея, 15 лет, и еще третьего 7 лет (имени его я не припомню}. Сверх того от третей жены у него есть также сын, по имени Мазубей. В бытность мою в Персии, он находился в оковах, в стане Узун-Гассана (где я сам видел его несколько раз) за тайные сношения его с Гурлу-Махметом, [130] восставшим противу своего отца. В последствии он был умерщвлен. Я старался узнать от многих достоверных особ, сколь велика воинская сила Узун-Гассана, и удостоверился, что она простирается до 50 000 всадников, из коих не все однако годны для войны. На вопрос же мой, как велика была рать его в битве с Оттоманами, получил я в ответ от людей, участвовавших в сем деле, что все войско Узун-Гассана состояло тогда из 40,000 человек. Впрочем войско это не было назначено первоначально противу Турок, а только послано для возведения на престол Пирамета, Государя Карамании, коего владения были захвачены Оттоманами. Вот причина войны Узун-Гассана, и всякий тот, кто предполагает другой повод к вражде его с Турциею, крайне ошибается. Дело это мне хорошо известно; ибо я сам был на месте и рассказываю только то, что видел и слышал от людей, заслуживающих вероятие. Этим окончу я повествование свое; ибо подробным объяснением обстоятельств я только бы продлил мое описание, тогда как эти обстоятельства в сущности своей не заключают ничего особенно важного.
Конец ]
(пер. Е. Ч. Скржинской, М. Михайловского)
Текст воспроизведен по изданиям: Барбаро и Контарини о России. М. Наука. 1971, Библиотека иностранных писателей о России. Т 1. СПб. 1836
© текст - Скржинская Е. Ч. 1971; Михайловский М. 1836
© сетевая версия - Тhietmar. 2004
© OCR - Петров С., Осипов С. Г. 2004
© дизайн - Войтехович А. 2001

Комментарии
45. Campagna di Tartari — татарские степи. Ср. примеч. 15 к Барбаро.
46. Mare di Bachan — Бакинское море, которое сам Контарини здесь же определяет как море Каспийское. Ср. примеч. 136 к Барбаро.
47. Дербент по легенде считался городом, который был основан Александром Великим. Название «Железные ворота» (здесь «Porta di ferro») присвоено ему издавна. Ср. «Каспийские ворота» в тексте «Getica» Иордана (Иордан, § 51, стр. 75, 133; § 55, стр.76, 139; примеч. 154, 180, 388). Барбаро посетил Дербент в связи со своим посольством в Персию. Он подробно говорит об этом городе, который служил воротами между Скифией (Татарией) к северу и Медией к югу. «Дербент лежит на Бакинском море (mar di Bachu), удаленный от гор на расстояние одной мили; на горе находится замок. К морю, как два крыла (due ale), спускаются стены; их концы уходят под воду. Ширина города от ворот до ворот равна полумиле. Стены сложены из громадных камней по римскому способу (alia romana). На нашем языке слово Дербент значит узкий проход, “пролив" (stretto), но некоторые, понимая особенности этого места, называют его Темиркапы (Temircapi), что по-нашему значит железные ворота (porta di ferro). Действительно, придумавший эти слова нашел весьма подходящее название — ведь город отделяет Медию от Скифии. Если кто хочет, отправившись из Персии, из Турции, из Сирии и вообще из стран по сю сторону [«da indi insu» — здесь подразумевается с юга на север, «наверх»], пройти в Скифию, пусть он войдет через одни ворота и выйдет через другие» (Persia, p. 55 г).
48. Sturioni, morone — осетры, белуга и вообще крупная красная рыба Каспийского моря и Нижней Волги; о высоком качестве рыбы этих мест хорошо знали итальянские купцы, и сведения о ней помещались во всех руководствах по торговле, таких, как «Pratica della mercatura» флорентийца Пеголотти и др.
49. По-видимому, эти большие, «почти круглые» рыбы — тюлени Каспийского моря.
50. Ваrса в данном случае — морской бот, парусное судно средней величины, которое имело особое управление при помощи «zanche» (как попытался описать Контарини) и ходило в виду берега. На боте помещалось 35 человек с их кладью; в их числе были капитан и шесть матросов. См. слова «барка», «баркас» и «бот» в Словаре Даля, где разобран вопрос о деревянных судах на Волге.
51. О «деспине», т. е. Софье Палеолог, жене Ивана III, и об ее отце, «деспоте» Фоме Палеологе, см. ниже (примеч. 107).
52. Una salina grandissima — несомненно, огромное соленое самосадочное озеро Баскунчак. Контарини не мог — из-за всяческих затруднений с местными властями — точно узнать, где расположено это озеро; он ошибся, сказав, что оно лежит за (di qua) Астраханью в сторону морского берега (verso la marina), тогда как Баскунчак находится севернее Астрахани, к востоку от Волги (Ахтубы).
53. Franchi, т. е. итальянцы, воспринимались татарами как враги, потому что итальянские (генуэзские) владения — и главный их центр Каффа — менее чем за год до этого отошли под власть турок. Кроме того, еще продолжалась турецко-венецианская война (1463 — 1479 гг.), а татары были на стороне турок; временами они посылали послов к Узун Хасану в Тебриз, он же после своего поражения под Эрдзинджаном (10 августа 1473 г.) уже не выступал против Мухаммеда II. Тана, по-видимому, замерла сама собою, и татары не признавали больше ни генуэзцев, ни венецианцев.
54. Comerchieri — сборщики пошлин. См. примеч. 90 к Барбаро.
55. Контарини отметил связи Астрахани с Москвой: русские приходили сюда за солью; русские и татарские купцы ездили с товарами между Астраханью и Москвой.
56. alermi — непонятное, по-видимому неправильно прочитанное слово, обозначающее валюту. Эта сумма не названа в дальнейшем, когда у Контарини, уже в Москве, возникли затруднения по поводу возврата русским и татарским купцам тех денег, которые он взял у них в долг с процентами — с целью откупиться от преследовавших его татар.
57. Относительно медового напитка bevanda (здесь — «vivanda») di mele у русских Барбаро и Контарини пишут, рассказывая о Москве; Контарини впервые упоминает этот напиток, говоря о свадьбах в Луцке (см. текст Контарини, стр. 188 и 210).
58. Контарини был в Астрахани летом 1476 г. Тогда главным ханом — «императором» Большой Орды — был хан Ахмед (1460 — 1481).
59. Большая Орда, по Контарини, располагалась на территории между Волгой и Доном; с юга она примыкала к степям Черкесии и к степям по Нижнему Дону, с севера — к пределам (confini) Московского государства. Ср описание границ «татарской равнины» (la pianura di Tartaria) у Барбаро (Tana, § 5).
60. Значительные здания в Астрахани были до 1395 г., когда город был разрушен войсками Тимура. Ср.: Tana, § 52.
61. То же записано и у Барбаро (Tana, § 52), который сообщает о большом скоплении восточных товаров, главным образом специй, в Астрахани.
62. Касим-хан назван правителем (Tana, § 52) Астрахани, хотя выше говорилось о трех братьях, племянниках главного хана Большой орды, как о владетелях Астрахани. Быть может, Касим был старшим из троих? Ниже Касим назван племянником (nepote) хана Большой Орды, несомненно Ахмеда. В летописи этот Касим упомянут под 6988 (= 1480) г. и назван «братаничем» (племянником по брату) «царя Ахмата Болышия Орды», который шел в последний раз к Оке, против Ивана III (Моск. свод, стр. 327).
63. Ср. о подобных степных караванах, в которых шли послы, а вместе с ними купцы с товарами и табунами лошадей, ниже у Контарини при описании его пути из Астрахани в Москву в августе 1476 г. (Соntarini, р. 95 г). Ср. также летописное сообщение о приходе в Москву (7 июля 1474 г.) русского посла Микифора Басенкова «с послом царевым Ахмута Болшиа Орды с Кара Кучуком». В караване было много купцов, которые привели «коней продажных» (Моск. свод, стр. 302 — 303).
64. Gesdi — персидский город Иезд.
65. Deserti (иногда «campagne deserte») — степи. Ср. примеч. 15 к Барбаро.
66. Барбаро долго жил (в Тане) поблизости от татар и гораздо лучше, чем Контарини, знал уклад их жизни; поэтому Барбаро смог сообщить о посевах пшеницы у татар (Tana, § 35), о чем Контарини не знал и потому столь категорически заявил, что татары не представляют себе, что такое хлеб. Однако сам Контарини купил в дорогу сухарей из хорошей пшеничной муки — и смог сделать это в татарском городе Астрахани.
67. О хвостах курдючных баранов писал Барбаро (Tana, § 34). Отметим ошибку в переводе Семенова (стр. 92): «удалось мне достать баранью ногу» (!), хотя по-итальянски отчетливо сказано, что это была не нога, а засоленный бараний хвост, т. е. большое количество соленого сала.
68. Двумя реками или потоками (due fiumare) Волги Контарини называет главное русло и параллельную ему Ахтубу. Путь Контарини и русского посла Марка между этими двумя реками не удалось осуществить. Как видно по дальнейшему рассказу, весь караван пошел по левому берегу Ахтубы, а переход через Волгу на ее правый берег совершился выше отделения Ахтубы от главного русла.
69. Неясно, кто был отцом Касима. Шпулер (Spuler, p. 175) называет Касима внуком хана Кичик-Мухаммеда (отца Ахмеда), т. е. правильно, что Касим был племянником («братанич») хана Ахмеда. См. примеч. 62.
70. Узкий проход, в данном случае узкий перешеек (passo stretto) между Доном и Волгой — известная узкая (около 70 км) полоса земли, где Волга и Дон приближаются друг к другу, в районах Волгограда и Калача-на-Дону. Ср. «stretto» в приложении к Дербенту (примеч. 47).
71. Глагол «passammo» является стянутой формой из «passavano» — 3-е, а не 1-е лицо множ. числа. Ведь Контарини не пошел вместе с караваном, но присоединился к нему позднее.
72. По-видимому, татарский посол в Москву. Принадлежавшие ему стада паслись на том острове, куда попал Контарини.
73. Здесь «passo» значит переправа, переход через реку. Контарини должны были сопроводить к месту переправы (через Ахтубу?), так как в дальнейшем караван двигался по волжскому левобережью.
74. С Контарини поехал его переводчик Дмитрий, проделавший с ним весь предыдущий путь.
75. 15 августа — день христианского праздника успения богородицы.
76. См. примеч.15 к Барбаро.
77. Имеются в виду русские и татарские купцы, шедшие по степи вместе с послами. Ср. примеч. 63.
78. Сначала караван шел вдоль левого берега Волги, к северу. Это продолжалось, как сообщает Контарини, 15 дней. После переправы на правый берег караван двинулся по степи, направляясь к Оке.
79. gli — ему, т. е. послу Анхиоли, который был во главе идущего вдоль Волги каравана.
80. О «passo stretto» см. примеч. 70.
81. Контарини не назвал имени хана Ахмеда (1460 — 1481).
82. Более чем за двести лет до опубликования труда Контарини написал свой «Итинерарий» Вильгельм Рубрук; в этом сочинении, на ясном латинском языке, автор дал хорошее и весьма подробное описание татар, их жизни и обычаев (Rubruk, р. 220 — 238).
83. Словом «possanza» выражено понятие не о мощи вообще, а специально о военной мощи, в данном случае татар. Когда Контарини рассказывал о своем путешествии на приеме у польского короля Казимира IV, то он говорил о «possanza» татар и Узун Хасана.
84. Spade у татар — сабли. Иоанн Плано Карпини (1246 г.) дал точное описание сабель татарских воинов, добавив, что ими обладают «богатые» (divites); итальянец употребил более ходкое на западе слово «меч» (gladius): «у богатых — мечи с острыми концами, с одним только режущим краем (лезвия) и слегка кривые» (loh. de Piano Саrрini, p. 685).
85. О татарских «valenti» см. у Барбаро (Tana, § 28, примеч. 68).
86. Второго, оставшегося в живых, слугу Контарини звали Дзуанне Унгаретто; здесь к его фамилии приставлен артикль: 1'Ungaretto, Longheretto
87. Контарини употребил местное причерноморское определение холодного ураганного ветра — бора, от греч. boreaV, borraV — северный ветер. В Толковом словаре Даля показано ударение на последнем слоге — бора.
88. Непонятно в данном сочетании слово Soria, что значит Сирия. Предполагаем, что здесь первоначально было написано название Сарай (Sarai) и татары сравнивали свое местонахождение в степи по долготе со своей столицей Сараем: «. .. они говорили, что мы были в Сарае (eramo nella Soria), но на 15 дней к северу от него». Рамузио (Ramusio, II, р. 122 v), не разгадав слова Soria, заменил его Таной (noi eravamo per tramontane piu di quindici giorni sopra della Tana).
89. По-видимому, ошибка: едва ли в степи могло отстать (от какого-то из предшествовавших караванов) такое количество лошадей (400 голов), причем верблюдов оказалось только два. Может быть, правильнее было бы читать не «quatrocento» (400), a «quaranta» (40).
90. Контарини начинает рассказ о России (Rossia) с пограничных мест на правобережье Оки. К естественному южному рубежу московских земель — берегу Оки — в разных пунктах постоянно подходили татары. Жители деревень южнее Оки, конечно, всегда находились в страхе, как отмечает Контарини, опасаясь татарских набегов.
91. Марк был послом Ивана III к Узун Хасану. Слово «rosso» (Marco rosso) в применении к русскому послу и значит «русский», но не является фамилией. Контарини русских называет «rossi» («casaletti de rossi» — деревушки русских; «tartari et rossi» — татары и русские; есть и другие примеры). Контарини отметил появление Марка в Тебризе, определив его следующими словами: «uno Marco rosso, quale era venuto per ambasciatore del duca di Moscovia, signore della Rossia Bianca» (Соntarini, p. 83 r — v). Покидая Тебриз 28 мая 1475 г., Контарини для удобства путешествия примкнул к группе трех послов; это были Марк, посол Московского великого князя, Людовик, посол герцога Бургундского, и посол Узун Хасана, отправлявшийся на Кавказ (ibid., p. 84 v). Первый этап их совместного пути закончился в городе Фассо, где они узнали, что Каффа взята турками и поэтому в Крым плыть невозможно. Послы разошлись: Контарини пошел на Тифлис и Шемаху, Марк двинулся на юг к Вати, во владения князя Горгоры, но затем пришел, как и Контарини, в Щирван. Оба они встретились в Шемахе и отсюда проделали вместе весь путь до Москвы. Ошибочно полагать, что русский посол Марк посетил (?) не только Узун Хасана (к которому он и был направлен как посол), но и ширваншаха («sivansa» у Контарини) Фаррух-Ясара (ср.: Афанасий Никитин, стр. 142). В Шемахе Марк оказался лишь в силу превратностей его пути из Персии на север, как и Контарини.
92. Рязань. — Resan. Контарини и его спутники еще находились на правом берегу Оки, которую перешли выше, около Коломны.
93. Анна, сестра Ивана III — см. примеч. 141 к Барбаро.
94. Коломна — Colona. Город находился, как известно, близ впадения Москвы-реки в Оку. Ср. следующее примечание.
95. Контарини и его спутники на пути в Москву должны были пересечь Оку. Он специально не описывает и даже не упоминает о своей переправе, но пишет, что в Коломне есть большой мост (un gran ponte), где переходят через Оку (ove si passa la detta fiumara). Очевидно, Марк и Контарини со своими спутниками и сопровождавшие их русские и татарские купцы переехали Оку по мосту в Коломне, где вообще была главная переправа через эту реку, имевшая, по-видимому, важное военное значение. В августе 1472 г., когда хан Ахмед привел войска под Алексин, Иван III пришел прежде всего в Коломну, чтобы защитить мост. Из Коломны же великий князь по окончании войны ушел в Москву. В июне 1480 г., в начале последнего похода хана Ахмеда на Русь, Иван III отпустил «к Оце на берег своих воевод с силою», сам же двинулся к Коломне и стоял там «до покрова», т. е. до 1 октября (Моск. свод, стр. 297 — 298; 327 — 328).
96. Ср. примеч. 21.
97. Ср. примеч. 1.
98. Путь от Астрахани до Москвы (вверх по Волге, затем по степям и лесам к Рязани и Коломне) занял 47 дней.
99. О Тривизане см. § 29.
100. На службе у Ивана III были некоторые татарские царевичи. Много раз упомянут в летописи царевич Даньяр, сын Касыма, внук Улуг Мехмеда. Даньяр Касымович сопровождал Ивана III в походе на Новгород летом 1471 г. (Моск. свод, стр. 286 — 287, 290). Даньяр выступил со своими татарами против хана Ахмеда, пришедшего в августе 1472 г. к Алексину на Оке (Моск. свод, стр. 297). Наконец, Даньяр участвовал во втором походе Ивана III на Новгород осенью и зимой 1477 — 1478 гг. (Моск. свод, стр. 311 и 316). Быть может, царевич Даньяр и был тем начальником конного отряда из 500 человек, который охранял южные границы Московского государства от татар Большой Орды и которого ежегодно посещал московский великий князь, как случилось и при Контарини в конце 1476 — начале 1477 г. Иногда Иван III сам призывал на свою сторону татарских царевичей, не примкнувших к хану Большой Орды. Например, в 1471 г. Никита Беклемишев был послан «в поле» с поручением «искати царевича Муртозы Мустофина сына, звати его к себе служити». Беклемишеву удалось «перезвать» Муртозу на московскую службу: через некоторое время «приехал служити великому князю царевич Муртоза, сын казанского царя Мустофы». В 1473 г. Иван III дал ему землю на границе своего государства, на Оке: «городок новы на Оце со многими волостьми» (Моск. свод, стр. 291 и 301). Иногда сами татарские царевичи являлись на службу к московскому великому князю. В 1479 г. пришли к Ивану III «ис поля два царя служити»; это были сыновья крымского хана Хаджи Гирея, т. е. братья Менгли Гирея — «Мердоулат царь с сыном Бердоулатом, да и брат его Айдар» (Моск. свод, стр. 326).
101. Контарини определил бояр Ивана III западноевропейским термином «бароны». В памяти «баронов» еще свежи были впечатления от событий, связанных с венецианцем Иваном Тривизаном, столь возмутившим и обеспокоившим великого князя.
102. Контарини занял еще в Астрахани значительную сумму денег у купцов, чтобы откупиться от татар, намеревавшихся продать его в рабство.
103. Когда Контариви выехал из Венеции 23 февраля 1474 г., его сопровождали священник Стефан в качестве капеллана и доверенного canceliere, переводчик Димитрий и двое слуг, Маффео из Бергамо и Дзуанне Унгаретто. Маффео умер от чумы в Тифлисе в октябре 1475 г. Остальные трое — священник, переводчик и второй слуга — уцелели и вернулись в Венецию.
104. Каттаро или Котор — крепость на далматинском побережье южнее Дубровника, захваченная венецианцами в начале XV в. Ювелир из Котора Трифон был, судя по имени, славянин или грек.
105. В Москве Контарини познакомился со знаменитым зодчим, итальянцем из Болоньи, Аристотелем Фьераванти, который приехал в Москву с посольством Семена Толбузина 26 марта, в день Пасхи, в 1475г.; Аристотель обосновался в Москве на полтора года раньше, чем туда приехал Контарини (Моск. свод, стр. 303; Воскр. лет., стр. 180; Никон. лет., стр. 157; Соф. Вторая лет., стр. 199; Львовская лет., стр. 300).
106. Контарини не только был знаком с Аристотелем Фьераванти, но и видел, как Аристотель строил Успенский собор в московском Кремле — «церковь на площади» (una chiesa sulla piazza). Собор был окончен позднее, чем Контарини покинул Москву (в январе 1477 г.), и освящен 12 августа 1479г.: «бысть же та церковь чюдна вельми величеством и высотою, светлостью и зво-ностью и пространством, такова же преже того не бывала в Руси, опроче Владимерскыя церкви...» (оМоск. свод, стр. 303, 323 — 324). В декабре 1477 г., во время второго похода на Нвгород, Иван III вызвал «мастера Аристотеля Фрязина», чтобы он поставил мост на Волхове под Городищем; мост был «на судех» и оказался очень прочным (там же, стр. 317).
107. Возможно, что греки, прибывшие в 1472 г. в Москву вместе с Софьей Палеолог, и происходили из Константинополя, но сопровождать Софью в ее путешествии к Ивану III они могли не из Константинополя, а только из Рима. Софья родилась в Морее и никогда не бывала в Константинополе, который к тому же был взят турками, когда ей было лет пять от роду; перед выходом замуж за Московского великого князя она с братьями жила в Риме под попечительством папы и в Москву отправилась из Рима (через Любек, Колывань, Юрьев, Псков и Новгород). — Титул «деспина» (despoina , женский род от слова despothV — деспот) происходит от титула деспота, который носили все сыновья императора Мануила II, в том числе и отец Софьи, Фома Палеолог. По-видимому, от греков и итальянцев в Москве Контарини привык слышать название «деспина» в приложении к московской великой княгине, чем подчеркивалось ее происхождение из семьи византийских императоров. В русских летописях это слово не встречартся; там Софья названа «царевной» (Моск. свод, стр. 281, 292, 293, 296, 298, 299), а после венчания с Иваном III «великой княгиней» (там же, впервые на стр. 300). В те же примерно годы XVв. деспиной в Италии, в Морее и в Малой Азии называли дочь трапезундского императора Иоанна IV (1446 — 1458), которую его преемник на троне Давид в 1459г. отдал в жены Узун Хасану, надеясь на его помощь Трапезунду в борьбе с турками. Мухаммед II овладел Трапезундом без особых усилий: Узун Хасан не вмешался, но трапезундскую царевну — жену мусульманского владыки — стали считать заступницей за дело христиан, способной повлиять на своего мужа. В инструкциях Иосафату Барбаро, как венецианскому послу в Персию, предписывалось представиться супруге Узун Хасана, названной в итальянском тексте посольской «комиссии» деспиной (la Despina) (Cornet. Le guerre, doc.55, a.1473, Ian. 28, p.74; doc.60, a.1473, Febr. II, p.81). На это византийское название воздействовало привычное тюркское определение ханских жен словом «ха-тун» (см., например: Тизенгаузен, I, стр. 292 — 295, Ибн-Батута), что значит госпожа, жена государя, хана. В записках анонимного итальянского купца, торговавшего в Персии в конце XV — начале XVI в., сообщается, что имя дочери трапезундского императора, жены Узун Хасана, «Деспинакатон», «Despinacaton» (Viaggio d'un mercatante, che fu nella Persia. Ramusio, II, p.94 v — 95 г). То же самое отмечено на первых страницах сочинения итальянца Джованмариа Анджолелло, бывшего на службе у Мустаффы, сына Мухаммеда II, в конце XV в. (Breve narratione della vita et fatti del signer Ussuncassano, fatta per Giovanmaria Angiolello. Rarausio, II, p. 66 r).
108. Контарини различает в Москве центр ее в виде замка (castello) или кремля, где он попытался поселиться в доме, отведенном для Аристотеля Фьераванти, занятого строительством в кремле, и город вокруг замка, вне замка (fuori del castello), где ему пришлось жить. Слова «borgo» в отношении окружающего кремль города он не употребляет. Вся Москва (terra di Moscovia) состояла из Кремля (castello) и остального города (il resto della terra).
109. Staio или staia (здесь «stara») — мера сыпучих тел, главным образом зерна, но также изюма, орехов и т. п. (по-видимому, от «sextarius», «sestiere», фр. «setier»). Как все средневековые меры, не имела установленного веса — в разных местах вес был разный. Поэтому Пеголотти (Pegolotti, p. 151) пишет о «стайях» соответственно венецианскому измерению (lo staio del biado alia misura di Vinegia). 12 «стайев» составляли крупную меру — «moggio» (от лат. «modius»), равную примерно 20 кг и более (grano e orzo e tutti altri biadi... si vendono a staia di misure, e ogni 12 staia di misura in Vinegia sono I moggio in Vinegia) (Pegolotti, p. 139). Знакомясь с ценами на московском рынке, Контарини прикинул, что более 10 «стайев» пшеницы (т. е. около 1 moggio = 20 кг) по венецианской мере стоят в России 1 дукат.
110. Marchetto — мелкая монета в Венеции (см. примеч. 145 к Барбаро). Итальянцы, по-видимому, поражались дешевизне мяса в Москве: три фунта мяса стоили 1 маркет, а гусь стоил 3 маркета.
111. Вероятнее всего, что «cucumeri» на рынке в Москве были огурцы (лат. «cucumis, -eris» в значении огурца встречается у Вергилия; современное французское слово «concombre» значит огурец), однако по-итальянски «cocomero» — арбуз, а огурец — «cetriuolo».
112. Ср. примеч. 146 к Барбаро.
113. Контарини назвал московского митрополита западноевропейским термином «папа». В 1476 — 1477 гг., когда Контарини посетил Москву, митрополитом был Геронтий (с 29 июня 1473 г.).
114. То же самое Контарини написал о городском населении Киева, проводившего немало времени в тавернах.
115. Словом «Magna» (собственно «La Magna») в разговорном итальянском языке называли Германию (Allemagna, Alemagna). Например, итальянцы-гвельфы, недовольные приходом Генриха VII в Италию (в 1310 г.) и его притязаниями на их страну, говорили, что ему вполне хватило бы быть королем только Германии (che li bastava esser re della Magna) (Dinо Согораgni, III, 24).
116. В самом раннем издании труда Контарини — в венецианском инкунабуле 1487 г. — после слова Polonia названа еще одна страна: Lamania. Вероятно, следует читать Polonia et.Lituania (или Littuania).
117. Во всех старых изданиях «Путешествия в Персию» Контарини стоит одинаковое имя собственное — Franza: «quasi con la Franza» (изд. 1487 г. — f. 1a; изд. 1543 г. — р. 100 г; изд. Рамузио, 1559 — р. 123 v). Может быть, правильнее видеть здесь не la Franza, но la Fiandra, ввиду того что Новгород, сам будучи членом Ганзейского союза, имел торговые отношения с рядом ганзейских городов, с одним из важнейших — Любеком, а через него и с более западными, в том числе и с фландрскими городами (Брюгге и др.). Думается, что не зря вставлено здесь наречие «quasi»; автор, желая показать обширность новгородских торговых связей, говорит, что Новгород «чуть ли» не соприкасается с Фландрией.
118. Новгородские земли граничили с «Верхней Германией» на севере, около Финского залива. В 1471г., после боя между войсками новгородцев и полками Ивана III, последние пошли «по посады Новгородскые и до Немецкого рубежа по реку Нерову» (Моск. свод, стр. 289). Позднее, когда Новгород был уже покорен, Иван III основал в 1492 г. на границе с землями Немецкого ордена крепость Иван-город: «...повелением великого князя Ивана Васильевича заложиша град на Немецком рубеже на реце на Нарове против Ругодева, Немецкого города, на Девичье горе, на слуде ( = на скале) четвероуголено, и нарече ему имя Иванград во свое имя» (Моск. свод, стр. 333); почти теми же словами — Никанор. лет., стр. 159: Приложение II — текст, вписанный рукой магистра И. Пауса на вкладных листах в начале XVIII в. Таким образом, когда Контарини говорит о рубеже Новгорода с «Германией» (confina con La Magna), то этот рубеж проходит по реке Нарове, отделяющей земли Немецкого ордена от Новгородских земель.
119. Окончательное подчинение Новгорода Московскому государю произошло в 1478 г.
120. Владения Немецкого ордена поступили в ленную зависимость от польского короля Казимира IV в 1466 г.
121. Ср. § 58 — 59 «Путешествия в Тану» Барбаро.
122. У великого князя Ивана III было всего четверо братьев: Юрий, Андрей Большой, Борис и Андрей Меньшой. Юрий Васильевич умер в сентябре 1472 г.; следовательно, когда Контарини жил в Москве (сентябрь, 1476 — январь 1477 г.), у Ивана III было три брата, но двое из них носили одно и то же имя — Андрей; поэтому, вероятно, Контарини и полагал, что братьев у великого князя двое — Андрей и Борис (Моск. свод, стр. 260, 262, 267, 270, 273, 294).
123. Мать Ивана III — Мария Ярославна, дочь серпуховского князя Ярослава Владимировича, жена московского великого князя Василия II Темного.
124. В первом браке Иван III был женат (в 1453 г.) на Марии Борисовне, дочери тверского князя Бориса Александровича. Она умерла 22 апреля 1465 г. Ее сын, Иван Иванович Молодой, родился 15 февраля 1458 г., умер 7 марта 1490 г. (Моск. свод, стр. 275; Сокращ. лет. свод 1493, стр. 289).
125. См. выше, примеч. 107.
126. По сообщениям летописи, первыми детьми Софьи Палеолог были действительно две дочери, родившиеся в 1474 и 1476 гг., причем обе получили одно и то же имя — Елена. Третьим ее ребенком был сын Василий (род. 25 марта 1478 г.), будущий великий князь Василий III (Моск. свод, стр. 301, 308, 323).
127. Пребывание Контарини в Москве, точно им определенное, длилось около четырех месяцев (с 25 сентября 1476 г. по 21 января 1477 г.).
128. См. примеч. 107.
129. См. примеч. 101.
130. См. примеч. 146 к Барбаро.
131. Брат Людовик (frate Ludovico) был францисканским монахом из города Болоньи, послом Карла Смелого, герцога Бургундского (1467 — 1477), к Узун Хасану (ср. выше, примеч. 91). Людовик приехал в Москву позднее Контарини и не пожелал разделить с ним обратное путешествие в Западную Европу.
132. В обоих изданиях «Путешествия в Персию» Контарини — 1487 и 1543 гг. — напечатано 20 января (XX Zener, XX Genaro). Однако это неправильно; надо было поставить 22 января. Контарини неоднократно указывал, что он выехал из Москвы 21 января; первый привал в «ветхой деревеньке», куда приехали вечером того же дня, едва ли продолжался более одной ночи. Следовательно, из «деревеньки» тронулись на следующий день, т. е. 22 января (1477 г.).
133. Вязьма, Viesemo (в издании 1487 г. — такое же написание) определена как небольшой городок (terrazuola).
134. Смоленск, Smolenzecho (в издании 1487г. такое же написание) определен как небольшой городок (terrazuola).
135. См. примеч. 160 к Барбаро.
136. Троки (Trochi — нынешний Тракай) — замок близ Вильнюса. Не направился ли Контарини намеренно в Троки, чтобы видеть польского короля Казимира IV? Контарини пишет, что, выехав из пределов Московского государства, он вступил в Литву. Барбаро же называет Троки на польской территории (§ 61), а дальше пишет о том, что Троки отстоят от Познани на 7 дней пути. Ср. примеч. 159 — 161 к Барбаро.
137. См. примеч. 146 к Барбаро.
138. Вероятно, из Смоленска Контарини ехал по льду верхнего Днепра вниз по течению, но он не указывает, до какого именно пункта на Днепре продолжался этот трехдневный путь на санях и откуда путники направились к западу, по направлению к Трокам.
139. Слоним — в обоих изданиях (1487 и 1543 гг.) название передано как Lonici, но оно может быть прочтено и как Lonin. Слоним был последним городом в Литве, который проехал Контарини. После этого он отмечает свое вступление в пределы Польши, где первым городом на его пути называет Варшаву.
140. Варшава, Varsonia — следует читать Varsovia, заменив неправильно поставленное «n» буквой «v» (начертанной в виде «и», что легко спутать с «n»).
141. Polonia — неправильно напечатанное название города Познани (Posnama). Описывая путь через Польшу на восток, Контарини (соответственно после Messariga) назвал Posnama, и в этом первом случае слово было напечатано правильно (Contarini, p. 66 v). По этой правильной форме название Познани должно быть исправлено не только у Контарини (при описании его обратного пути), но и у Барбаро (§ 61: da Trochi in Polonia...).
142. См.: Contarini, p. 66 v (при описании пути из Германии в Польшу).
143. Terra di Polonia — город Познань; ср. примеч. 141.
144. Messariga — Мезеритц (Meseritz), последний польский город близ границы между Польшей и Германией. Мезеритц лежит на реке Обре, притоке Варты, по прямой линии на восток от Франкфурта на Одере.
145. Иена — Ian. Из Франкфурта на Одере Контарини направился к юго-западу, через земли Бранденбурга, Саксонии, Тюрингии (Иена) и Баварии (Нюрнберг, Аугсбург) к перевалу Бреннер в Альпах и к городу Тренто.
146. Праздник воплощения, иначе — благовещения (25 марта).
147. Страстная пятница была в 1477 г. 4 апреля, следовательно, праздник пасхи приходился на 6 апреля, что соответствует календарю. Контарини был очень точен в своих указаниях дней недели, чисел месяца и дат праздников.


СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ

Источники
Афанасий Никитин — Афанасий Никитин. Хожение за три моря (1466 — 1472). Под ред. акад. Б. Д. Грекова и чл.-корр. АН СССР В.П.Адриановой-Перетц. М. — Л., 1948. (Стр. 140 — 205: И.П.Пет-рушевский. Комментарий географический и исторический).
Библ. иностр. писателей — Библиотека иностранных писателей о России. Отделение первое, том первый, иждивением М. Калистратова, трудами В. Семенова (И.Барбаро, А.Контарини, А.Кампензе, П.Иовий). СПб., 1836.
Воскр. лет. — Воскресенская летопись. ПСРЛ, т. VIII, СПб., 1859.
Игнатий Смолнянин — Хождение Игнатия Смолнянина. Палестинский сборник, т. IV, вып. 3, СПб., 1887.
Иордан — Иордан. О происхождении и деяниях гетов. (Getica). Вступительная статья, перевод, комментарий Е. Ч. Скржинской. М., 1960.
Ипат. лет — Ипатьевская летопись. ПСРЛ, т. II, М., 1962.
Львовская лет. — Львовская летопись. ПСРЛ, т. XX, ч. 1, СПб., 1910.
Моск. свод — Московский летописный свод конца XV века. ПСРЛ, т. XXV, М. — Л., 1949.
Никанор. лет. — Никаноровская летопись. ПСРЛ,.т. XXVII. Никаноровская летопись. Сокращенные летописные своды конца XV века. М. — Л., 1962.
Никон. лет. — Никоновская летопись. ПСРЛ, т. XII, СПб., 1901.
Памятники дипл. сношений — Памятники дипломатических сношений древней России с державами иностранными. (Памятники дипломатических сношений Московского государства с Крымской и Нагайской ордами и с Турцией, т. I, с 1474 по 1505 гг., под ред. Г. О. Карпова). Сборник Русского исторического общества, т. 41, СПб., 1884.
Повесть врем. лет — Повесть временных лет. Часть I. Текст и перевод. Подготовка текста Д. С. Лихачева; перевод Д. С. Лихачева и Б. А. Романова. Часть 2. Приложения; статьи и комментарий Д. С. Лихачева. Под ред. В. П. Адриановой-Перетц. М. — Л., 1950.
Путешествия русских послов — Путешествия русских послов XVI — XVII вв. Статейные списки. М. — Л., 1954.
Сокращ. лет, свод 1493 — Сокращенный летописный свод. ПСРЛ, т. XXVII. Никаноровская летопись. Сокращенные летописные своды конца XV века. М. — Л., 1962.
Соф. Вторая лет. — Софийская Вторая летопись. ПСРЛ, т. VI, СПб., 1853.
Тизенгаузен — В.Г.Тизенгаузен. Сборник материалов, относящихся к истории Золотой Орды. Т. I. Извлечения из сочинений арабских. СПб., 1884; Т. II. Извлечения из персидских сочинений, собранные В. Г. Тизенгаузеном и обработанные А. А. Ромаскевичем и С. Л. Волиным. М. — Л., 1941.
Троицкая лет. — М.Д.Приселков. Троицкая летопись. Реконструкция текста. М. — Л., 1950.
Хрестоматия по истории Подонья и Приазовья. Кн. I. (С древнейших времен до XVII столетия). Составили М. И. Кравцов, Б. В. Лунин, М. А. Миллер, Я. Г. Селецкий. Ростов н/Д., 1941.
Atti, 28 — Nuova serie di documenti sulle relazioni di Genova coll'impero bizantino, ed. G. Bertolotto. Atti d. Societa Ligure, t. 28, 1898.
Вadоer — Giacomo Вadоer. II libro dei conti. Testo a cura di Umberto Dorini e Tommaso Bertele. 1956. («Il Nuovo Ramusio». Raccolta di viaggi, testi e documenti, relativi ai rapporti fra L'Europa e 1'Oriente, a cura dell'Istituto Italiano per il Medio ed Estremo Oriente, vol. III).
Вarbarо Ermolao — Ermolao Вarbaro. Epistolae, orationes et carmina. Edizione critica a cura di Vittore Branca, vol. I — II. Firenze, 1943. (Nuova collezione di testi umanestici inediti о rari, pubblicata sotto gli auspici della R. Scuola normale superiore di Pisa da G. Gentili e Augusto Mancini, t. V — VI).
Barbarо Francesco — Francesco Вarbaro. (1398 — 1454). Centotre lettere inedite, ed. R. Sabbadini. Salerno, 1884.
Barbaro Iosaphat — losaphat Вагbaro. Viaggio alia Tana. Viaggio in Persia. См. издания: Viaggi fatti da Vinetia... 1543; Ramusio. Delle navigazioni e viaggi, vol. II, 1559; Библиотека иностранных писателей о России, 1836; Thomas Travels to Tana and Persia... 1873.
Barbaro Nicolo — Nicolo Barbaro. Giornale dell'assedio di Costantinopoli a. 1453, ed. Enr. Cornet. Vienna, 1856.
Const. Porph. De adm. imp. — Constantine Porphyrogenitus. De administrando imperio. Greek text edited by Gy. Moravcsik. English translation by R. J. H. Jenkins. Budapest, 1949.
Contarini — Ambrogio Contarini. Viaggio in Persia. См. издания: 1) Questo e el Viazo di misier Ambrosio Contarin, 1487; 2) Itinerario del magnifico Ambrogio Contarini, 1523; 3) Viaggi fatti da Vinetia... 1543; 4) Ramusio. Delle navigazioni e viaggi, vol. II, 1559; 5) Библиотека иностранных писателей о России, 1836; 6) Thomas. Travels to Tana and Persia..., 1873.
Cornet. Le guerre — E. Cornet, ed. Le guerre dei Veneti nell'Asia 1470 — 1474. Documenti cavati dell'Archivio ai Frari di Venezia e pubblicati da Enrico Cornet. Vienna, 1856.
Cornet. Lettere — E. Cornet, ed. Lettere al Senato Veneto di Giosafatte Barbaro, ambasciatore ad Usunhasan di Persia, tratte da un codice originale delli. R. Biblioteca di Vienna e annotate per Enrico Cornet. Vienna, 1852.
Dipl. Ven.-Lev. — Diplomatarium Veneto-Levantinum, t. I (a. 1300 — 1350), t. II (a. 1351 — 1454). Venezia, 1870, 1899.
Dino Compagni — La Cronica di Dino Compagni, ed. Isidore del Lungo, Firenze, 1911.
Ioh. de Piano Carpini — Ioannis de Piano Carpini. Historia Mongalorum. Recueil de voyages et de memoires, publie par la Societe de geographic, t. IV, Paris, 1839, p. 603 — 773.
Itinerario del magnifico et clarissimo Ambrogio Contarini, mandate nell'anno 1472 a Usunhasan, re di Persia. Stampato nell'inclita citta di Vinegia per Francesco Bindoni et Mapheo Pisani compagni, nell'anno 1523, in 4°.
Ius Graeco-Romanum, III — Ius Graeco-Romanum, pars III, ed. C. E. Zachariae a Lingenthal. Lipsiae, 1857.
Jоrga. Via sive iter — Via sive iter a civitate Venetiarum usque ad Tanaim sive Tanam, ed. N. Jorga. Nuovo Archivio Veneto, XI, 1, Venezia, 1896, p. 5 — 13.
Liber iurium — Liber iurium reipublicae Genuensis. Monumenta historiae patriae, tt. VII, IX, Torino, 1854, 1857.
Malipiero — D. Malipiero. Annali Veneti (1457 — 1500). Ordinati e abbreviati da Fr. Longo. Con prefazione e annotazioni di Ag. Sagredo. Archivio storico italiano, t. VII, parte 1, 1843, p. 1 — 586 (Guerre co'i Turchi. Guerre d'ltalia); parte 2, 1844, p. 589 — 720 (Aquisto del regno di Cippro. Dei successi della navigazione per conto dei cornmerci. Degli avvenimenti della citta).
MM, III — Acta et diplomata graeca Medii aevi, ed. Fr. Miklosich et Ios. Muller, vol. III, Vindobonae, 1865. Officium de navigantibus — R. Сessi, ed. Officium de navigantibus. Nuovo Archivio Veneto, nuova seria, t. 32, 1916, p. 106 — 146.
Pegolotti — Francesco Balducci Pegolotti. La pratica della mercatura, ed. by Allan Evans. Cambridge Mass., 1936 (The Mediaeval Academy of America, publication № 24).
Persia — Iosaphat Вarbaro. Viaggio in Persia. In: Viaggi fatti da Vinetia alia Tana, in Persia, in India et in Constantinopoli... In Vinegia, 1543, p. 26 r — 64 r.
Questo e el Viazo de misier Ambrosio Contarin, ambasador de la illustrissima Signoria de Venesia, al signer Uxuncassam, re de Persia. Venetiis, 1487.
Ramusio, II — G.-B. Ramusio. Delle navigazioni e viaggi secondo volume. In Venetia, 1'anno 1559. (Barbaro: p. 91 v — 98 v (Tana); p. 98 v — 112r (Persia). Contarini: p. 112 v — 125 v).
Recueil de voyages — Recueil de voyages et de memoires publie par la Societe de geographic, t. IV, Paris, 1839. lohannis de Piano Carpini Historia Mongalorum; Itinerarium Willelmi de Rubruk.
Regesti Predelli — Regesti dei Commernoriali, ed. R. Predelli, vol. I — VIII, Venezia, 1876 — 1914 (Deputazione Veneta di Storia patria).
Relazioni — Relazioni degli ambasciatori veneti al Senato. A cura di A. Segarizzi. Vol. I — II. Bari, 1912 — 1916.
Rubruk — Willelmi de Rubruk Itinerarium. Recueil de voyages et de memoires, publie par la Societe de geographic, t. IV, Paris, 1839, p. 213 — 396.
Sanudо M. — Marino Sanudo. Vite de' dogi di Venezia. In: Muratоri, RIS, t. XXII, 1736.
Sathas — C. N. Sathas ed. Documents inedits, relatifs a 1'histoire de la Grece au Moyen Age, publics par C. N. Sathas, t. I (doc. 1 — 208, a. 1402 — 1500), Paris, 1880; t. II (doc. 209 — 549, a. 1400 — 1412), Paris, 1881; t. III (doc. 550 — 1059, a. 1412 — 1440), Paris, 1882.
Sphrantzes (ed. Grecu) — Georgios Sphrantzes. Ta kaJ eoton kai tina gegonota en tw cronw thV zwhV autou (1401 — 1477). Cum Pseudo — Phrantzes in appendice sive Macarii Melisseni chronicon (1258 — 1481). Ex recensione Basilii Grecu. Bucuresti, 1966 (Scriptores byzantini, V).
Tana — Iosaphat Barbaro. Viaggio alia Tana. (По рукописи начала XVI в., хранящейся в библиотеке св. Марка в Венеции).
Тhiriet. Reg. — F. Thiriet. Regestes des deliberations du Senat de Venise, concernant la Romanie, vol. I — III. Paris, 1958, 1959, 1961.
Thomas — Travels to Tana and Persia by Iosafa Barbaro and Ambrogio Contarini. Translated from the Italian by William Thomas and S. A. Roy, edited, with an introduction, by Lord Stanley of Alderley. London, 1873 (Works issued by The Hakluyt Society).
Viaggi fatti da Vinetia alia Tana, in Persia, in India et in Constantinopoli.. In Vinegia, 1543. (Barbaro: p. 3 r — 23 v (Tana); p. 24 r — 64 r (Persia). Contarini: p. 65 r — 107 v).
Литература
Базилевич — К.В.Базилевич. Внешняя политика русского централизованного государства. М., 1952.
Быков А. А. Монеты Турции XIV — XVII веков. Л., 1939.
Владимирцов Б. Я. Общественный строй монголов. Монгольский кочевой феодализм. Л., 1934.
Греков Б.Д. и А.Ю.Якубовский. Золотая Орда. (Очерк истории Улуса Джучи в период сложения и расцвета в XIII — XIV вв.). М., 1937 (изд. 2, 1941).
Греков Б. Д. Очерки по истории международных отношений Восточной Европы XIV — XV вв. М, 1963.
Ключевский В. О. Сказания иностранцев о Московском государстве М., 1916.
Ковалевский. Ист. Азова — М. М. Ковалевский. К ранней истории Азова. Венецианская и генуэзская колонии в Тане в XIV веке. Труды XII Археологического съезда в Харькове 1902 г., т. II, М 1905 стр. 109 — 174.
Колли Л. П. Исторические документы о падении Каффы. Известия Таврической ученой архивной комиссии, № 45, 1911.
Колли Л. П. Хаджи Гирей-хан и его политика. Известия Таврической ученой архивной комиссии, № 50, 1913.
Лихачев Д. С. Повести русских послов как памятники литературы. В кн.: Путешествия русских послов XVI — XVII вв. Статейные списки. М. — Л 1954, стр. 319 — 364.
Лихачев. Русские летописи — Д.С.Лихачев. Русские летописи и их культурно-историческое значение. М. — Л., 1947.
МИА 127 — Древности Нижнего Дона (Материалы и исследования по археологии СССР (МИА), № 127), 1965.
Насонов А. Н. История русского летописания XI — начала XVIII века. М., 1969.
Насонов А. Н. Монголы и Русь. История татарской политики на Руси. М. — Л., 1940.
Огородников В. И. Венецианские кладоискатели XV в. в южном Подонье. Известия Таврической ученой архивной комиссии, № 53, 1916, стр. 81 — 89.
Очерки истории СССР. Период феодализма: 2 — XIV — XV вв.; 3 — конец XV — нач. XVII в. М., 1953 — 1955.
Петрушевский. Очерки — И.П.Петрушевский. Очерки по истории феодальных отношений в Азербайджане и Армении в XVI — начале XIX в. Л., 1949.
Скржинская. Генуэзцы — Е.Ч.Скржинская. Генуэзцы в Константинополе в XIV в. Византийский временник, I, 1947, стр. 215 — 234,
Скржинская. Петрарка — Е. Ч. Скржинская. Петрарка о генуэзцах на Леванте. Византийский временник, II, 1949, стр. 245 — 266.
Смирнов В. Д. Крымское ханство под верховенством отоманской Порты, до начала XVIII века. СПб., 1897.
Тихомиров. Россия на междунар. путях — М. Н. Тихомиров. Средневековая Россия яа международных путях (XIV — XV вв.). М., 1966.
Якубовский. Зол. Орда — Б. Д. Греков и А. Ю. Якубовский. Золотая Орда и ее падение. М. — Л., 1951.
Якубовский А. Ю. Из истории падения Золотой Орды. Вопросы истории, 1947, № 2.
Якубовский. Ремесл. промышл. — А. Ю. Якубовский. К вопросу о происхождении ремесленной промышленности Сарая Берке. Известия Гос. Академии истории материальной культуры, т. VIII, вып. 2 — 3, 1931.
Якубовский А. Ю. Тимур. (Опыт краткой характеристики). Вопросы истории, 1946, № 8 — 9.
Adelung Fr. Kritisch-literarische Ubersicht der Reisenden in Russland bis 1700, deren Berichte bekannt sind, I — II. Petersburg, 1846. (Русский перевод; СПб., 1864).
Amat di S. Filippo — P. Amat di San Filippo. Bibliografia del viaggiatori italiani, ordinata cronologicamente ed illustrate. Roma, 1874.
Babinger. Mahomet — F. Вabinger. Mahomet II le Conquerant et son temps (1432 — 1481). La grande peur du monde au tournant de 1'histoire. Paris, 1954 (основное немецкое издание: Miinchen, 1953; итальянский перевод: Torino, 1957).
Вagгоw L. History of cartography. Revised and enlarged by R. A. Skelton. Cambridge Mass., 1964.
Вarbieri. Milano e Mosca — G. Barbieri. Milano e Mosca nella politica del Rinascimento. Storia delle relazioni diplomatiche tra la Russia e il Ducato di Milano nell'epoca sforzesca. Bari, 1957.
Вerсhet G. La repubblica di Venezia e la Persia. Venezia, 1866.
Besta E. II. Senato veneziano. Origini, attributioni e riti. Venezia, 1899. (Deputazione di storia patria per le Venetie. Miscellanea, serie II).
Boerio Gius. Dizionario del dialetto veneziano. Venezia, 1876.
Вruun. Notices — Ph. Вruun. Notices historiques et topographiques concernant les colonies italiennes en Gazarie. St. Petersbourg, 1866 (Memoires de 1'Academie des sciences de St. Petersbourg, VIIе serie, t. X, № 9).
Cessi R. Storia della Repubblica di Venezia. Vols I — II. Milano — Messina, 1944 — 1946.
Сгоnia. La conoscenza — А. Сгоnia. La conoscenza del mondo slavo in Italia. Padova, 1958. (Bilancio storico-bibliografico di un millenario).
Dudan B. Il dominio veneziano di Levante. Bologna, 1938.
Fischer Th. Sammlung mittelalterlicher Welt- und Seekarten italienischen Ursprungs und aus italienischen Bibliotheken und Archiven. (Beitraеge zur Geschichte der Erdkunde und der Kartographie in Italien im Mittelalter). Venedig, 1886.
Grousset R. L'empire des steppes. Attila, Gengis-Khan, Taraerlan. Paris, 1939.
Heyd — W. Heyd. Histoire du commerce du Levant, t. I — II. Leipzig, 1923.
Jоrga N. Notes et extraits pour servir a 1'histoire des croisades au XV-e siecle, t. I et III. Paris, 1889 — 1900, 1900 — 1902.
Jorga N. La politique venitienne dans les eaux de la Mer Noire. In: Academic Roumaine. Bulletin sect, hist., II, 2 — 4 (ср.: N. Jorga. Venetia in Maree Neagra. Mem. Acad. Romania, t. 36).
Jorga N. Un viaggio da Venezia alia Tana. Nuovo Archivio Veneto, t. XI, parte 1, 1896, p. 5 — 13.
Kramer W. Die Entdecung und Erforschung der Erde. ABC der Entdecker und Forscher. Bearbeitet von W. Kramer. Leipzig, 1961 (русский перевод: 300 путешественников и исследователей. Биографический словарь, М., 1966).
Kretschmayr — H. Kretschmayr. Geschichte von Venedig. 2. Band. Die Blute. Gotha, 1920 (Geschichte der europaischen Staaten, hrsg. von Heeren, Ukert, Giesebrecht, Lamprecht, Oncken. Bd. 35).
Kretschmer K. Die italienischen Portolane des Mittelalters. Ein Beitraеg zur Geschichte der Kartographie und Nautik. Berlin, 1909 (Veroffentlichungen des Instituts fur Meereskunde und des Geographischen Institute an der Universitat Berlin, XIII).
V. Lazari. Del trafico degli schiavi in Venezia. Miscellanea di storia patria, t. I. Torino, 1862.
Lemer1e P. La domination venitienne a Thessalonique. Miscellanea G. Galbiati, III (Fontes Ambrosiani, 27), 1951, p. 219 sq.
Lenna N. di. Ambrogio Contarini, politico e viaggiatore nel sec. XV. Padova, 1921.
Lopez. Il principio — R. Lopez. Il principio della guerra veneto-turca nel 1463. Archivio Veneto, 5a serie, t. 15, 1934, p. 45 — 131.
Luzzatto G. L'oro e 1'argente nella politica monetaria veneziana. In: G. Luzzatto. Studi di storia economica veneziana. Padova, 1954, p. 259 — 270.
Miller. Essays — Miller W. Essays on the Latin Orient. Cambridge, 1921.
Mо1menti. Storia di Venezia — P. Mо1menti. La storia di Venezia nella vita private dalle origin! alia caduta della republica. Va edizione corretta ed accresciuta sulla IVa interamente rifatta. Parte prima: La grandezza. Bergamo, 1910.
Moravcsik. Byzantinoturcica — Gyula Moravcsik. Byzantinoturcica, I — II. Berlin, 1958.
Моstra — Mostra del navigator! veneti del Quattrocento e del Cinquecento. Catalogo a cura della Biblioteca Nazionale Marciana e dell'Archivio di Stato di Venezia. Venezia, Biblioteca Nazionale Marciana, maggio-giugno 1957 (Comune di Venezia. Celebrazioni in onore di Alvise da Mosto).
Mutinelli. Lessico — F. Mutinelli. Lessico veneto. Venezia, 1852.
N. di Lenna — N. di Lenna. Giosafat Barbaro (1413 — 1494) e i suoi viaggi nella regione russa (1436 — 1451) e nella Persia (1474 — 1478). Nuovo Archivio Veneto, nuova serie, anno XIV, t. XXVIII, parte 1, Venezia, 1914 (Deputazione Veneta di storia patria), p. 5 — 105.
Nordenskiold. Periplus — A. E.Nordenskiold. Periplus. An essay on the early history of charts and sailing directions. Stockholm, 1897.
Ostrogorsky G. Geschichte des Byzantinischen Staates. 2. Durchgearbeitete Auflage. Munchen, 1952 (и др. изд.).
Radоniс. Skenderbeg — J. Radоnic. Djuradj Kastriot Skenderbeg i Albania u XV veku. Beograd, 1942.
Rodocanacchi E. Les esclaves en Italie du XIIIе au XVIе s. Revue des questions historiques, 79, 1906.
Romanin S. Storia documentata di Venezia. I — V vols. Venezia, 1853 — 1861.
Sagredо Ag. Studio storico sul Giornale dell'assedio di Costantinopoli di Nice. Barbaro. Venezia, 1856.
Skrzinska. Inscriptions — E.Skrzinska. Inscriptions latines des colonies genoises en Crimee (Theodosie, Soudak, Balaklava). Atti della Societa Ligure di storia patria, vol. 56, Genova, 1928.
Skrzinskaja E. Storia della Tana. Studi Veneziani, t. X, 1968, p. 1 — 55.
Sоllas J. Les messageries maritimes de Venise. Paris, 1938.
Spuler — B. Spuler. Die Goldene Horde. Die Mongolen in Russland (1223 — 1502). Leipzig, 1943.
Thiriet. Les archives — Fr. Thiriet. Les archives venitiennes et leur utilisation pour 1'etude de 1'Orient greco-Iatin jusqu'a la conquete turque. Bibliotheque de 1'Ecole pratique des Hautes-Etudes, 1949 — 1950.
Thiriet. Les lettres — Fr. Thiriet. Les lettres commerciales des Bembo et le commerce venitien dans 1'Empire Ottoman a la fin du XVе siecle. Melanges offerts a A. Sapori, t. II, Milano, 1957, p. 911 — 933.
Thiriet. La Romanie — Fr. Thiriet. La Romanie venetienne au Moyen Age. Le developpement et 1'exploitation du domaine colonial venitien (XIIе — XVе siecles). Paris, 1959 (Bibliotheque des Ecoles francaises d'Athenes et de Rome, fasc. 193). Рец.: Fr. Deisser-Nage1s, Le Moyen Age, t. 66, № 3, 1960, p. 391 — 396.
Thiriet. Les Venitiens — Fr. Thiriet. Les Venitiens a Thessalonique dans la premiere moitie du XIVе siecle. Byzantion, t. 22, 1952, p. 323 — 332.
Vasiliev A. A. History of the Byzantine empire. Vol. II. From the crusades to the fall of the empire a. d. 1453. Madison, 1929.
Ver1inden. Le recrutement — Ch. Verlinden. Le recrutement des esclaves a Venise aux XIVе et XVе siecles. Bulletin de 1'Institut historique beige de Rome, fasc. XXXIX, Bruxelles — Rome, 1968, p. 83 — 202.
Verlinden Ch. La legislation venitienne du bas moyen age en matiere d'escla-vage (XIIIе — XVе siecles). Studi in memoria di Corrado Barbagallo, Bari, 1968.
Verlinden Ch. Traite des eslaves et traitants italiens a Constantinople (XIIIе — XVе siecles). Le Moyen age, t. 69 (volume jubilaire), 1963, p. 791 — 804.
Verlinden. La Crete — Ch. Verlinden. La Crete, debouche et plaque de la traite des esclaves aux XIVе et XVе siecles. Studi in onore di A. Fanfani, t. III, Milano, 1962, p. 593 — 669.
Verlinden Ch. Aspect de 1'esclavage dans les colonies medievales italiennes. Hommage a Lucien Fabvre, t. II, 1954, p. 91 — 103.
Verlinden Ch. La colonie de la Tana, centre de la traite des esclaves au XIVе siecle. Studi in onore di G. Luzzatto, t. II, Milano, 1950, p. 1 — 25.
Verlinden Ch. Esclavage et ethnographic sur les bords de la Mer Noire (XIIIе — XIVе siecles). Melanges Van der Essen, t. I, Bruxelles, 1948.
Vernadsky G. The Mongols and Russia. (History of Russia by G.Vernadsky and M.Karpovich. Vol.III), London, 1953.
Vernadsky G. Russia and the dawn of the modern age. History of Russia by G.Vernadsky and M.Karpovich, Vol. IV), London, 1959
Zakithinos D.-A. Le chrysobulle d’Alexis III Comnene, empereur de Terbisonde, en faveur des Venitiens (mars, 1364). Paris, 1932
Zerbi, Le origini della partita doppia – T.Zerbi. Le origini della partita doppia. Gestioni aziendali e situazioni di mercato nei secoli XIV e XV. Milano, 1952

Автор: varent на 12:03
Ярлыки: