Археографический ежегодник за 1963 год. М., 1964.
Составители «Грамот» не просматривали заново архивных фондов, поэтому новых грамот о внешнеполитических сношениях Новгорода и Пскова в издании не оказалось. Между тем и Рижский и Таллинский (б. Ревельский) городские архивы содержат некоторые неопубликованные русские грамоты. Пусть новгородские и псковские грамоты этих архивов лишь единичные документы, оставшиеся неизданными в результате случайного недосмотра старых археографов, но и они очень интересны для историка. Извлеченные С. Н. Валком из Таллинского4) и В. Л. Яниным,5) Н. Д. Боголюбовой и Л. И. Таубенберг6) из Рижского городского архива новгородские и псковские грамоты начала XV в. проливают свет не только на историю внешней торговли и зарубежных связей этих городов, подкрепляя существующее представление о строгой регламентации торговли, об установлении специального порядка решения конфликтов, но сообщают также новые данные о государственном устройстве Новгорода. Эти грамоты относятся к периоду, когда в результате экономического подъема и политического усиления всей Руси произошло оживление сношений Новгорода и Пскова с [265] Прибалтикой и Ганзой. Как уже отмечал С. Н. Валк, на первые десятилетия XV в. приходится наибольшее количество сохранившихся грамот о внешнеполитических сношениях Великого Новгорода.7) Это неслучайно. Именно в XV в. Новгород начал, пока еще неравными силами, борьбу за справедливые условия торговли, за равенство контрагентов, против различных злоупотреблений ганзейского и ливонского купечества.8) Непосредственным основанием подобного рода борьбы стало значительное расширение объема новгородской внешней торговли — одно из следствий подъема русской экономики в последней четверти XIV в.
Однако первые признаки перелома в новгородской внешнеторговой политике стали заметны еще в конце XIV в., в период заключения Нибурова мира 1392 г., завершившего семилетний перерыв в торговле Новгорода с Прибалтикой и Ганзой. Находящаяся в Рижском городском архиве (в фонде внешних сношений рижского магистрата)9) грамота относится ко времени, предшествующему заключению Нибурова мира. Тесно примыкает к ней и другая — немецкая, копия которой помещена в письме Дерпта Риге от 23 декабря и издателями ганзейских грамот датирована 1390 г.10) Обе грамоты датируются по упоминаниям новгородских посадников и тысяцких, великокняжеских наместников и послов «заморских» и юрьевских.
Грамоты написаны от имени степенного посадника и тысяцкого. Посадник Есиф Захарьинич — широко известная летописям личность, которая упоминается в обеих списках новгородских посадников.11) В 1388 г. Есиф Захарьинич, посадник и вероятно уже степенный, «молил» владыку Алексея остаться новгородским архиепископом.12) Осенью против него восстала Софийская сторона. Есиф Захарьинич спасся на Торговой стороне. После двухнедельного «размирья» новгородцы в ноябре «снидошася в любовь и даша посадничьство Василию Ивановичу».13) Тысяцким и при Есифе Захарьиниче и при Василии Ивановиче был Григорий Иванович. Он участвовал во встрече архиепископа Иоанна после его возвращения из Москвы 8 февраля 1389 г.14)
Может быть, косвенно датирует грамоты отсутствие в них имени владыки. «От великого князя наместников Ивана и Василья, от посадника Есифа Захарьинича, от тысячкого Григорьи Ивановица и от всего Великого Новагорода» написана первая грамота. «Благословение от великого князя наместников Ивана и Василья, от посадника Василья Ивановича, от тысяцкого Григория Ивановича и от всего Великого Новгорода» — начинается вторая. Трудно с полной определенностью объяснить причины отсутствия имени владыки в этих внешнеполитических посланиях. В 60-70 годах владыка обычно вместе с посадником и тысяцким представлял город.15) Позднее в конце XIV — начале XV в. он не участвовал во внешнеполитических акциях Новгорода. Его имени нет ни в Нибурове мире 1392 г., ни в грамоте 1409 г., ни в грамоте 1420 г.16) Иногда город и владыка писали грамоты на одну и ту же тему раздельно.17) С чем мы имеем дело в данном случае, трудно сказать. Если же предположить, что грамоты написаны в то время, когда в Новгороде не было владыки, то это несколько уточнит датировку грамот. Известно, что архиепископ Алексей, болевший в последние годы своего правления, отказался от владычества на Преполовение праздника господня (в среду 4-й недели по Пасхе), то есть 22 апреля 1388 г.18) Владыка же Иоанн, его преемник, был избран 7 мая 1388 г.,19) а утвержден московским митрополитом лишь 17 января 1389 г.20) Можно предполагать, что отсутствие имени владыки в этих грамотах связано со сменой новгородского архиепископа, и, следовательно, обе грамоты написаны между 22 апреля 1388 г. и январем 1389 г.
К сожалению, другие данные грамот не могут ни подтвердить, ни опровергнуть этого положения. Грамоты знают и других лиц — двух великокняжеских наместников Ивана и Василия, двух заморских послов «Ивана да другого Ивана» и, наконец, дерптского посла Хинтце.
Русские летописи не сохранили никаких сведений о деятельности великокняжеских наместников в Новгороде. Известно только, что наместники (именно «наместники», а не «наместник») были присланы великим князем Дмитрием Ивановичем после заключения мира в Ямнах в 1386 г.,21) по-видимому, в соответствии с его условиями. Таким образом, пребывание этих наместников в Новгороде могло быть длительным — с 1386 по 1389 г., во всяком случае вплоть до смерти Дмитрия Ивановича, последовавшей 9 мая. Его преемник в 1390 г. прислал другого наместника Евстафия Сыту.21)
Обе грамоты являются фрагментами длительной и запутанной дипломатической переписки Великого Новгорода с заморскими послами ганзейского союза, ливонскими городами, сохранившими некоторую самостоятельность в пределах этой организации, и ливонским магистром в 80-е годы XIV в. В первой грамоте наместники и новгородские власти отвечают на приглашение заморских купцов направить послов для переговоров «о всякох делех на всю правду» в Юрьев. Они ссылаются на то, что подобного порядка никогда не было, поскольку у новгородцев особый мир с заморскими гостями, особый — с юрьевцами и велневичами (о последнем названии см. ниже). Новгородцы напоминают, что «опасная» грамота на свободный проезд давно уже отправлена немецким послам, и еще раз зовут их приехать в Новгород «безо всякого опаса». Во второй грамоте те же лица извещают юрьевцев о своем согласии вести переговоры с магистром в Риге, как это было предложено им дерптским послом Хинтце.
К сожалению, история новгородско-немецких отношений 80-х годов XIV в. изучена недостаточно. Большая часть исследователей работала над этими вопросами в середине XIX в., когда основная масса материалов еще не была издана (это Э. Боннель,22) К. Напьерский и др.). Историки же XX в., как иностранные,23) так и советские,24) ограничивались старыми наблюдениями и краткими сообщениями летописи (в основном Новгородской Первой), в которой было записано, что перед Нибуровым миром 1392 г. «не бяшет по 7 год миру крепкаго».25) Поэтому очень трудно связать наши грамоты с определенным этапом новгородско-немецких отношений. Дополнительную трудность представляют и немецкие источники, большей частью не датированные.
В целом историю этих отношений можно представить себе так: после пожара 1385 г. в Новгороде,26) во время которого сгорела немецкая церковь, а часть товаров, хранившихся в ней, была разграблена, наступило резкое охлаждение отношений немецкого (ганзейского и ливонского) купечества и новгородского. Лишь 13 июля 1386 г., то есть, спустя год после пожара, Любек принял решение отправить одного любекского и одного готландского купца в Новгород. Если же переговоры не приведут к успеху, торговлю следовало ограничить одним только Дерптом (Юрьевом).27)
Предварительные переговоры вел, по-видимому, любекский ратман Альбрехт Ольтбрекенвельт летом 1387 г. Он сообщил, что русские согласны на совместный съезд для решения торговых конфликтов. В ответ на это любечане предложили устроить съезд в Ливонии и узнать, какое возмещение предложат русские за позор, оскорбление и огромный ущерб, нанесенный немецким купцам («...und dar vorhoren up dat uterste, wat likes ze vor unliik, vor hoen und smacheit, und wat beteringhe se vor den groten schaden, den se dhedan hebben, deme kopmanne doen willen»).28)
Уже в это время торговля Новгорода с Ганзой и Ливонией сосредоточилась вероятно в Дерпте. Дерпт, по-русски Юрьев, стал и организатором переговоров с русскими. В Дерпт направляли свои послания любечане, Юрьеву были адресованы и русские грамоты. 25 ноября 1388 (?) г. Любек извещал дерптского бюргермейстера, что получил его послание. Поскольку русские согласны на переговоры полномочных послов, необходимо, чтобы в переговорах участвовали все те, кто имеет отношение к русско-немецкой торговле.29)
Правда, и сообщение Ольтбрекенвельта и послание дерптцам не датированы. Выше указаны были даты, наиболее согласующиеся с разбираемыми нами грамотами. Однако издатели ганзейских рецессов (постановлений ганзейских съездов) и грамот отнесли оба документа к 1389 г. За это предположение говорит заключительная фраза любекского письма от 25 ноября с просьбой не нарушать запрещения торговли с русскими. Впрочем, подобное запрещение было принято Любеком в качестве главы ганзейских городов 1 мая 1388 г. На этом основании с одинаковым успехом можно датировать послание от 25 ноября и 1388 и 1389 гг.
Общий ход переговоров склоняет к мысли, что любекское письмо относится к 25 ноября 1388 г. Кого послал Любек для переговоров с русскими в соответствии с предварительной договоренностью А. Ольтбрекенвельта, неизвестно. Грамота № 1 называет заморских послов Иванами. Может быть, и на этот раз, как и в 1372 г., это были Иоганн Нибур и Иоганн Сварте.30) Вероятно они прибыли в Дерпт уже в конце 1387 г. Во всяком случае, грамота № 1 подчеркивает, что опасная грамота им была послана уже давно. Переговоры же были отложены в связи с тем, что заморские купцы в соответствии с требованиями ливонских феодалов настаивали на одновременном урегулировании отношений Новгорода с ливонским магистром и немецким купечеством.
Новгородцы же строго разделяли свои взаимоотношения с прибалтийскими соседями и ганзейскими — «заморскими» городами. «А нам с вами, заморчи, ины мир и г[р]амота нам с вами, а о юрьвчи и велневичи нам сво[и] мир», — писали они, подразумевая под «велневичами» рыцарей Ливонского ордена с центром в Феллине.31) Позднее, уже к 1392 г. [268] новгородцы вынуждены были отказаться от разделения ливонских и ганзейских городов. Первые стали не только полноправными членами Ганзейского союза, oни взяли в свои руки решение всех вопросов, связанных с русской торговлей.
Переговоры откладывались и по другой причине. Новгородцы упорно проводили в жизнь еще один принцип своей внешней политики, так же исходивший из разделения иностранцев на ливонских феодальных владетелей и купцов. Как показывает грамота Есифа Захарьинича, новгородцы отказывались вести переговоры где-либо в ином месте, кроме Новгорода: «Ино того у нас первее сего не было, что нам слать во Юрво». Традиция заключения торговых договоров в Новгороде существовала еще в начале XIV в. Так, мир 1338 г., заключенный в Дерпте послами обеих сторон, вступил в силу только после его утверждения в Новгороде.32) Любопытно, что территориальные взаимоотношения с ливонскими феодалами новгородцы урегулировали в 1391 г. в Изборске, куда и была направлена большая делегация старых посадников (Василий Федорович, Богдан Обакунович, Федор Тимофеевич), тысяцкого (Есиф Фалалеевич) и бояр, торговый же мир с ганзейцами и ливонцами они заключали в Новгороде.33) И этот последний мир подтверждал степенный посадник и тысяцкий.
В 1387—1388 гг. новгородцам удалось настоять на своем. В летописи записано: «И тои зимы прииздиша послы немечкыя в Новгород о ропатном товаре и взяше мир с Новым городом».34) Содержанием переговоров стала судьба товаров, находившихся в немецкой церкви св. Петра во время июньского пожара 1385 г.
По-видимому, Нибуров мир во вступительной части, разбирающей предшествующие, точно не датированные в договоре, временные соглашения, касается того же вопроса. «Что Иван Нибур люпскии повестовале и его дружина Иньца Вландерь и Федор Кур, заморьскии посол, и на сом поморьи Тилка из Ригы, и Еремеи и Винька изь Юрьева, ис Колываня Григорья о воеи божьнице, что двор их погореле, что у их божьнице пакость учинилась, аже где из[н]аидуть тои згыбеле или тать или товаре, что ни наидуть, а то Великому Новугороду, обыскав, дати исправа на том товаре, и на татеи по хрест[н]ому целованию безо всякои хитрости, а немьцом взяти бес пене; или не будеть, в том Новугороду измене нету. А такоже Ивану Нибуру изь Люпка, Иньце Вландерь и Федору Куру, немецькым послом, искати, что побиле разбоинике на Неве Матьфеева сына и его другов и товар отимале; аже наидуть что с того товара, выдати немьцо[м] Новугороду по хрестному целованию, или не наидуть, в том немьцам измене [не]туть».35)
Несколько странно, что Нибуров мир не ссылается в данном случае на итоги предшествующих договоров, а как бы решает вопрос заново. Между тем существуют сведения, что мир 1388 г. установил тот же порядок, который записан и в Нибуровом мире, порядок возвращения товаров и русских и немцев. Правда, в сохранившихся источниках записаны известия лишь о возвращении товаров русским. Об одном из таких казусов сообщает письмо Данцига Ревелю и запись в ревельской памятной книге. В своем недатированном послании ревельскому рату Данциг сообщает, что купцам показались подозрительными пять бочек с воском. Городской совет предполагает, что этот воск из числа товаров, которые были захвачены у русских на Неве, и просит сообщить об этом в Новгород, чтобы можно было передать воск его законным владельцам, изредка появляющимся в Данциге.36)
Уточнить дату написания этого письма позволяет ревельская запись, по-видимому, отражающая следующий этап путешествия злополучного воска. Около 8 сентября в Ревель приехали двое русских из Новгорода — Конрад (Кондрат) и Семен с грамотой от новгородского тысяцкого (mit den heren breve van Nongarden) и получили воск, который привез в бочках Иоганн Форкенбеке из Данцига.37)
Мир 1388 г. был, видимо, соглашением лишь по частному вопросу — о товарах в немецкой церкви и ограбленных у русских на Неве. Однако он не урегулировал общих вопросов немецко-русской торговли. Ливонские владетели — ландесхерры и города пришли к соглашению и решили прекратить торговлю с русскими и в Новгороде и на Неве. Запрещалась всякая торговля — и оптовая и розничная, как писал в своем письме Стокгольму ревельский городской совет с приглашением присоединиться к этому запрету торговли.38)
Съезд ганзейских городов в Любеке поддержал инициативу ливонских городов. 1 мая 1388 г. он принял постановление направить в Ливонию авторитетных послов, чтобы вновь убедить ливонских ландесхерров в необходимости строгого соблюдения запрета торговли с русскими. Рецесс 1 мая 1388 г. подчеркивал, что ни в коем случае нельзя ввозить на Русь золото и серебро и покупать русские товары у кого бы то ни было.39)
Ганзейские города, как и прежде, ставили свои взаимоотношения с Русью в зависимость от общего мира со всей ливонской стороной, в том числе и магистра, с Великим Новгородом. Новгород вынужден был согласиться вести такие переговоры. Как известно из письма ревельского магистрата стокгольмскому, переговоры состоялись в Ниенхузене и продолжались целую неделю, однако не привели ни к каким результатам. Мир не был заключен. К сожалению, ни летописи, ни ливонские хроники не сохранили материалов, по которым можно было бы судить о сущности разногласий новгородцев и магистра. По-видимому, дело как обычно, шло о территориальных уступках той или иной стороны.
Меры по запрещению торговли с Новгородом, принятые совместно с ливонскими городами в течение лета 1388 г., должны были склонить новгородцев к некоторой уступчивости. Так и случилось. Новгород и позднее не отказывался вести переговоры с магистром. На посольство дерптца Хинтце, определить полное имя и должность которого не удается, новгородцы отвечали согласием вести переговоры с магистром в Риге. Грамота от имени Василия Ивановича и Григория Ивановича и передает согласие новгородцев.
По-видимому, она была написана в самом начале их совместного пребывания у власти. Как указывалось выше, Василий Иванович стал посадником в ноябре 1388 г., а уже в письме дерптского городского совета от 23 декабря содержится перевод этой грамоты на немецкий язык. В течение второй половины ноября — первой половины декабря она, вероятно, и была написана. Точные хронологические рамки грамоты Есифа Захарьинича определить труднее. Широкими рамками остается весь 1388 г. вплоть до октября месяца, когда произошла смена посадников. Более вероятно, однако, что она была написана зимой 1387—1388 гг. Таким образом, обе грамоты характеризуют один и тот же период внешнеторговых и политических сношений Новгорода с Ливонией и Ганзой.
* * *
В Рижском городском архиве находится еще одна новгородская грамота,
представляющая из себя копии пяти отдельных грамот, на двух бумажных
листах. Русское название сохранилось неполностью:«...совъ зобижень ...скои оулици». Немецкое полнее: «Это список новгородских убытков» (Dat is de utscrift van den Nowgardeschen schaden).
Материалы подобного рода — претензии и жалобы русской или немецкой стороны подготавливались перед каждыми мирными переговорами, а иногда и независимо от них. Известны претензии немецкого купечества к русским, предъявленные ими в 1335, 1404 и других годах. Аналогичных русских документов несколько меньше. К тому же известные ранее грамоты донесли до нас требования новгородцев по отдельным случаям, иногда частного значения. Такова длительная переписка по поводу спора Ивана Кочерина и Ганса Вреде, ограбления новгородцев витальскими братьями и т.д.40) Настоящая грамота отличается тем, что объединяет целый ряд грамот по частным вопросам. Все пять грамот посвящены одной теме — это перечисление убытков, нанесенных русским купцам или жителям в Нарве, ее окрестностях или нарвско-новгородском пограничье. Можно указать и общность формы всех этих грамот. Они лишены обращения. По-видимому, грамоты переписывались для определенного случая, вероятно в качестве подсобного материала для ведения переговоров. Копия, переписанная одной рукой, сохранила, видимо, документы, созданные разновременно. Поэтому датировка всего документа и отдельных его частей — это два разные вопроса.
К сожалению, из названных грамотами купцов лишь некоторых удалось отождествить с лицами, известными ранее в русских и ливонских актах. Это Михаил — сын Юрия, который упомянут в договоре 1420 г. Константина Дмитриевича с немецким орденом,41) Яков, который значится в списке купцов от 9 августа 1418 г., и Юрий, сын Луки, занесенный в тот же список.42) Впрочем, при отсутствии сведений об их отчествах, трудно быть полностью уверенным в правильности таких сопоставлений. Если же допустить, что они верны, окажется, что купцы грамоты № 2 участвовали в торговле 1418—1420 гг.
В грамоте № 2 указан новгородский посадник и тысяцкий, Фома Есифович и Кирилл Дмитриевич, деятельности которых обязан своим появлением договор Новгорода с ливонскими городами — Ригой, Ревелем и Юрьевым, заключенный осенью 1409 г.43) В договоре 1409 г. Нарва не участвовала, вероятно потому, что в это время она не была еще членом Ганзейского союза. Вопрос о ее вхождении в союз встал только в 1425 г. Впрочем, возможно, отсутствие Нарвы в договоре 1409 г. объясняется и другими причинами. Нарва участвовала в заключении Нибурова мира 1392 г. наряду со всеми немецкими городами Северной Европы и Прибалтики. Она могла принимать участие и в предшествующих заключению договора переговорах Новгорода со всеми остальными ливонскими городами. Вероятно, что она не приняла условий договора, предлагавшихся ей Новгородом, в том числе и изложенных в грамоте № 2, а потому и не подписала мира 1409 г.
Думается, что грамота № 2 предшествовала заключению договора 1409 г. Если же это не так, то рамки написания грамоты нужно расширить, до 1409—1411 гг., пока Фома Есифович был посадником.44)
Эту дату не может ни подтвердить, ни опровергнуть упоминание в ней. некоего Индрека. Если указание грамоты: «коли седелъ Индрек на Ругодиве» рассматривать как сообщение о том, что Индрек был фогтом, или «судьей», русских источников,45) то картина получится неутешительная. Первый фогт по имени Генрих-Хиндрик появляется в Нарве в 1420 или 1422 гг. Это Генрих фон Гиметерс.46)
Таким образом, точно датировать грамоту № 2 представляется затруднительным. Несколько лучше обстоит дело с грамотой № 3. Эта грамота стоит несколько особняком среди всех остальных — в ней речь идет не о торговых недоразумениях, а о вооруженном наезде на села новгородского боярина. И. Э. Клейненберг, специально занимавшийся борьбой Новгорода за Нарову и лужско-наровское междуречье47) в течение всего XV в., вплоть до постройки Ивангорода, остававшимся спорной территорией, полагает (как он любезно сообщил комментатору грамот), что эта грамота связана с совершенно новым этапом борьбы. В междуречье враждующие стороны старались не допустить строительства укрепленных замков. Когда Дидман и его сын пытались там закрепиться, новгородцы разрушили их городки. Грамота же № 3, по мнению И. Э. Клейненберга, говорит о неудачной попытке освоения этой территории со стороны новгородцев. Упомянутое в грамоте Большое село — это скорее всего известное по летописи русское поселение на правом берегу Наровы, где-то напротив Нарвы. В 1417 г. новгородцы строили на правом берегу Наровы деревянный городок.48) Возможно, владельцем его и был боярин по имени Александр, получивший и другие села. «Господо» или «господа», как предлагает раскрыть сокращение «огдо» И. Э. Клейненберг, обозначавшее в данном контексте орденские власти,49) не замедлили произвести набег на эти села.
Датировке грамоты № 4 немногим помогает то обстоятельство, что казус с немчином Иваном Мясо разбирается и в другой грамоте начала XV в.49а) Эта последняя датирована ее издателями крайне неопределенно — до 1417 г., года смерти упомянутого в ней посадника Ивана Александровича. Он пришел к власти почти одновременно с Фомой Есифовичем, а степенным посадником мог быть позднее Фомы. Весьма вероятно, что грамота № 56 относится к 1416—1417 гг. Грамота же № 4, по-видимому, предшествует грамоте № 56. Очень заманчиво видеть в ней ту грамоту, с которой ездил в Колывань (Таллин) новгородец Есиф. Об этом упоминает грамота № 56: «...и нашь брат Есиф приехал в Колывань, а с новгорочкою грамотою, к вам и к своему должнику». Между написанием грамоты № 4 и № 56 произошло какое-то урегулирование отношений Новгорода и Нарвы. Грамота № 56 завершается угрозой взять товар Фомы и Есифа на колыванских купцах и извинением: «А то слово не в ызмену». Если такое урегулирование имело место действительно, то вероятнее всего оно произошло в августе 1417 г. и должно было быть связано с началом переговоров Новгорода с ливонскими городами. В это время в Юрьеве собрались представители ливонских городов специально для урегулирования вопроса о торговле с Русью. Впрочем, переговоры, пусть еще неофициальные, начались гораздо раньше. Еще весной новгородские купцы дали знать ливонским городам, что отказываются ото всех притязаний, с которыми они выступили в начале века, и согласны вести торговлю на прежних условиях.50) Это подтвердил позднее и новгородский архиепископ в своем [272] кратком, но выразительном послании конца августа 1417 г.: «И дети мои — писал он, — ... хотят [жить с вами] по старине, по старым грамотам, и нового ничего дети мои не хотят».51)
Итак, все рассмотренные грамоты укладываются в хронологические рамки 1409—1420 гг. Исключение составляют грамоты № 1 и № 5, не содержащие никаких датирующих материалов. Теперь остается решить к какому времени можно приурочить составление всего документа.
На протяжении 1417—1421 гг. шли непрерывные переговоры Новгорода то с ливонским магистром, то с ливонскими городами.
Они завершились заключением мира 1421 г. с ливонским магистром, согласно условиям которого русские получили право на «половину» реки Наровы, а стало быть право беспрепятственной торговли в этом районе. Трудно думать, что в 1420—1421 гг. вставали вопросы, касающиеся сношений Новгорода с ливонскими городами и орденскими властями до 1417 г. Вероятно, уже во время переговоров 1417 г. новгородцам удалось урегулировать все частные конфликты, возникшие на протяжении 1409—1417 гг. Именно к 1417 г. логичнее всего отнести грамоту № III с перечислением убытков, понесенных ими в предшествующее время.
В связи с тем, что грамоты воспроизводятся фотомеханически, они публикуются нами в упрощенной транскрипции, без славянских букв, с раскрытием титл, внесением выносных букв в строку и с расстановкой соответствующих знаков препинания. Исключение составляют лишь спорные или непонятные случаи.
№ I. Опасная грамота великокняжеских наместников и всего Новгорода ганзейским послам в Дерпт.
От великого князя наместников Ивана и Василья, от посадника Есифа Захарьинича, от тысячного Григорьи Ивановица и от всего Великого Новагорода к замрьскым послам в Юрво к Ивану и другому Ива[н]у. Что есте к нам прислале и мы вашю грамоту слышиле, а повестуете так, чтобы есте послале к нам во Юрво сво[и] послове, послале честны добрыи люди о всякох делех на всю правду. Ино того у нас первее сего не было, что нам слать во Юрво. А нам с вами, заморчи, ины мир, и г[р]амота нам с вами, а о юрьвчи и велневичи нам сво[и] мир. Братья заморчи, прислав к нам грамоту опасную, взяле у нас с нашими печатьми, что вам ездити в Великы Новгородь и отиздити путь чист, без всякого опаса. Про то на вас велми дивим, цто вы к нам не идите по опасу на божии руки святои Софьи на новгорочке. На вам чист путь приихати отихать без всякого опаса.
Рижский государственный городской архив, ф. 2, ящ. 18, № 67. Подлинник на пергамене.
№ II. Ответная грамота Новгорода дерптскому епискому и городскому совету о намерении послать новгородских послов в Юрьев.
Публикация: HR, Abt. I, Bd. III, № 433. Современный перевод на немецкий язык в письме Дерпта Риге от 23 декабря 1390 (?) г.
Благословение от наместников великого князя Ивана и Василия, от посадника Василия Ивановича, от тысяцкого Григория Ивановича и от всего Великого Новгорода епископу, бюргермейстеру и ратманам в Дерпт. А что посылали к нам вашего посла Хинтце с грамотой, и мы вашу грамоту слышали и о том с нашей братьей уведались. И мы хотим послать наших послов о всяких делах местеру в Ригу.
Des groten coninx hoftmanne Iwane unde Wassyle, de borchgrove Wassyle Iwanevitze, de hertoch Gregori Iwanewitz, unde mene Grote Nouwerden gruten den bysscop, borgermesterre unde ratmanne to Darpte. Also alse ghi uns hadden ghesant juwen boden Hintzen mit eme breve, den bref hebbe wii wol vernomen, unde bebben uns mit unsen bruderen dar unime beraden. Unde wii willen unse boden zenden umme aller zake willen an den mester to der Ryghe. [273]
Обидный список убытков новгородцев, л. 1
совъ зобижень скои оулици
§ 1. Поехале есме из города из Ругодива с товаром и ваша чудь насъ розбиле и ограбил[е] подъ городомъ и взяли оу нашего друга съ санеи котелъ да чомоданець52) и на тымъ друга нашего покололи с уличеньеимъ розбоиника и изъимали и повегле есме в городъ к судьи, хотяци исправе по хрестному чолованью. И Левонтеике своею дружиною на торгу оу насъ разбоиника отнеле, а насъ побиле и подрале, а къ судьи нас не пустил[е]. И ту оу наше дружин[ы] оборвале съ орота съ шесть рублевъб да взяли три тсивере да триньки да рукиче, да нас въ клетъку всадиле и потомъ насъ изъ клетке купецъ выруциле новгородьскеи и вегле насъ на городок къ зумберю,53) хотячи исправе по хрестном[у] челованью. Н зуберь нашог[о] [274] розбоиника одного поставил, а иныхъ не поставил, да и с тым розбоиником намъ не дасть говорит[и], а насъ не судиле с нимъ по хрестному целованью, да веле насъ съвязати да вести на пол[е] сечи. Да вывегле насъ, связавъ, на поле и посажале сечи да оу нашего друга оу Мосея и бороду побрел[е]. И с поля нас сведши, всудиле насъ в костеръ и седел[е] есмя в теи муке недел[ю]. И зумберь на насъ взяле с Левоньтеиком тысяч[у] бел[о]къ а тритчеть белъ намета.54) А Иване оу нас Глазетеи взяле пятьдесят белъ. А кто намъ въ костеръ воду давал[е], а те и оу насъ взяле 15 овреи. А как седе в костре, а в то веремя оу насъ оубытка много доспелось, и кони оу н[а]съ попадал[е] с голода на пути. А се имена, кого немче ог[р]абил[е], аив костеръ сажал[е]: Еромея, Моисеи, Канане, Клименть[я], Иване.
§ 2. От[ъ] посадьник[а] Фоме Есифович[а], от[ъ] тысячког[о] Кюриле Дмитреевич[а]. Се биша челомъ порубнеи люде Новугороду, что порубил[е] ихъ Клавша зъ братью, коли седелъ Индрекъ на Ргодиве, а по повеленью местеров[у] и Индреков[у], Михаилу, Илью, Терентея, Федора, Омоса, Игната за Павла, за Кровчу въ сте рублов и въ 30 и вы 7 за Огофона, за Симанова зъ братомъ его съ Яковомъ, за Мосея зъ детьм[и] и за Пага Павлова въ сте рублев и въ 20 и за Смена за Коровин[а] з детьми въ 30 рубловъ, за Луку ть треначать рублев, а насъ в томъ оспода порубили 10 бочокъ белкы да три круги воску. А нынеча насъ издетыхъ людеи ставя вя кому дать и взять да чтобы не гибли правии люди.
§ 3. Наехавши господо немьци ратью на наше село на Болшее, мужа господа моего оубиле Олександро до смерти, а мене господо полониле и з детьми и животъ господа нашь вохъ поимале и села наша вся пожьгле и челядь господа нашю в олонъ повегле, а взял[е] господо двои колотки55) золоте въ 10 рублев, чепь золоту въ 10 рублевъ и порте поимале, а всего господо живота взяле на сто рублев.
§ 4. Нашь братъ новгородець Федоръ, Есифъ докучаютъ Великом[у] Новугороду и жалуютьс[я] на посадьников на Колываньских и на ратмановъ, вылгалъ оу нихъ в Колыване Иванъ немцинъ, а прозвище ему Мясо, товара на осмидесят рублевъ, и посадникы и ратмане колываньскии, изьимавъ ихъ должника, посекле, а товаръ их взяли к собе и нынеча держа за сооою, а наше братеи не даду[т].
§ 5. А зумусь порубиле зумберь 10 новгородьцевъ, а взяле оу них бочку шевнице,56) да поставъ кумьскии57) на Ругодив[е] оу купьцевъ.
Рижский городской государственный архив, ф. 2, ящ. 18, № 99-а. Подлинник на бумаге. [275]
Обидный список убытков новгородцев, л. 2 [276]
Обидный список убытков новгородцев, л. 3
1) Грамоты, касающиеся до сношений Северо-Западной Руси с Ригой и ганзейскими городами в XII, XIII и XIV веках, найденные К. Э. Напьерским и изданные Археографическою комиссиею. СПб., 1857; Русско-ливонские акты изданные К. Э. Напьерским. СПб., 1868.
2) Ими подготовлена большая часть серийного издания прибалтийских грамот Liv-, Est- und Curlandisches Urkundenbuch, Bd. I-XII (далее — LECUB).
3) Грамоты Великого Новгорода и Пскова. М.-Л., 1949 (далее — ГВНП).
4) Две грамоты о новгородо-псковских отношениях с Прибалтикой в XV в. — «Исторический архив», 1956, № 1, стр. 232-234.
5) В. Л. Янин. Две неизданные новгородские грамоты XV века. — «Археографический ежегодник за 1959 год». М., 1960, стр. 333-340.
6) Н. Д. Боголюбова, Л. И. Таубенберг. О древнерусских памятниках XIII—XIV вв. Рижского городского архива. — «Ученые записки Латвийского государственного университета им. Петра Стучки», т. XXXVI, вып. 6. Рига, 1960, стр. 7-22.
7) С. Н. Валк. Указ. соч., стр. 232.
8) Н. А Казакова. Из истории сношении Новгорода с Ганзой в XV в. — «Исторические записки», т. 28. М.-Л., 1949, стр. 111 и далее.
9) Н. Д. Боголюбова и Л. И. Таубенберг. Указ. соч., фотокопия № 5.
10) Hanserecesse (HR), Abt. 1, Bd. 3, München, 1875, № 463. См. также № 464.
11) Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов (далее — НПЛ). М.-Л., 1950, стр. 164, 462.
12) Полное собрание русских летописей (далее — ПСРЛ), т. IV, ч. 1, вып. 2. Л., 1925, стр. 348.
13) ППЛ, стр. 382.
14) ПСРЛ, т. IV. СПб., 1848, стр. 351.
15) ГВНП, №№ 35-37, 41, 42, 43, 45.
16) Там же, № 46, 49, 59.
17) Там же, № 57, 58.
18) ПСРЛ, т. IV, ч. I, вып. 2, стр. 348.
19) НПЛ, стр. 386.
20) ПСРЛ, т. IV, ч. I, вып. 2, стр. 350.
21) Там же, т. IV, ч. I, вып. 2, стр. 347.
21) Там же, стр. 368.
22) Е. Bonnel. Russisch-livländische Chronographie. SPb., 1862.
23) L. K. Götz. Deutsch-russische Handelsverträge des Mittelalters. Hamburg, 1916.
24) H. А. Казакова. Сношения Новгорода с Ливонией и Ганзой в конце XIV — первой половине XV в. Л., 1946.
25) НПЛ, стр. 384.
26) Там же, стр. 380.
27) HR, Abt. I, Bd. 3, N 323, § 5.
28) HR, Abt. I Bd. 3, N 458. Перепечатано в Hansisches Urkundenbucn (HUB), Bd. 3, Halle a. S., 1882—1886, N 986 с той же датировкой.
29) HR, Abt. I, Bd. 3, N 460.
30) ГВНП, № 43.
31) Немецкий противень Нибурова мира переводит русский термин «велневичи» как «божьи рыцари» или просто «Орден» (ГВНП, № 46). Новгородская четвертая летопись наряду со словом «велневичи» в том же смысле употребляет термины «вельядцы», «вольяжане» (ПСРЛ, т. IV, ч. I, вып. 1. Пг., 1915, стр. 225, 236, 275). Договорная грамота князя Изяслава с Ригой 1265 г. тоже говорит о «велневицах» (HUB, Bd. I, Halle, 1876, N 616).
32) HUB, Bd. II, Halle, 1879, N 622.
33) НПЛ, стр. 384.
34) ПСРЛ, т. IV, ч. I, вып. 2, стр. 348.
35) ГВНП, № 46.
36) HUB, Bd. IV, Halle, 1896, N 944.
37) Ibidem, anm. 2, S. 403.
38) HR, Abt. I, Bd. 3, N 458. Переиздано в HUB, Bd. IV, N 916.
39) HR, Abt. 1, Bd. 3, N 380, § 14, 16, 17.
40) ГВНП, № 47, стр. 83-84; С. Н. Валк. Указ. соч., стр. 232-234.
41) LECUB, Bd. V, Riga, 1867, N 2511, S. 688.
42) Ibid., N 2266, S. 415.
43) ГВНП, № 49, стр. 86-87.
44) В. Л. Янин. Новгородские посадники. М., 1962. стр. 235.
45) В договоре 1421 г. немецкий термин «фогт» переведен словом «судья» (ГВНП, № 60, стр. 99; К. Э. Напьерский. Русско-ливонские акты, № 213), а в Новгородской четвертой летописи — словом «воевода» (ПСРЛ, т. IV, ч. I, вып. 2, стр. 427).
46) LECUB, Bd. V, № 2645. S. 902. 14 октября 1420 или 1422 гг.
47) И. Э. Клейненберг. Борьба Новгорода Великого за Нарову в XV веке. — «Научные доклады высшей школы», исторические науки, 1960, № 2, стр. 143-144.
48) LECUB, Bd. V, № 2142.
49) Аналогичное сокращение в грамоте Ивана Кочерина «гдо» (С. Н. Валк. Указ. соч., стр. 234) обозначало посадников и ратманов «колыванских».
49а) ГВНП, № 56.
50) Н. А. Казакова. Из истории сношений Новгорода..., стр. 123. Она же. Борьба Руси с агрессией Ливонского Ордена в первой половине XV века, — «Ученые записки ЛГУ», № 270, серия исторических наук, вып. 3. Л., 1959, стр. 7.
51) ГВНП, № 56, стр. 95.
52) Слово «чемодан» встречается здесь впервые. По материалам картотеки древнерусского языка следующий раз этот термин встречается лишь через двести лет («Акты исторические», т. III, стр. 337).
53) Зумберь, зубер. Русские источники не знают такого слова. Можно указать лишь в качестве аналогии на слово «кумендерь»: «Того же лета немцы приходиша ратью великою, бискупь их и местери и кумендери под городок Избореск» (ПСРЛ, т. VIII. СПб., 1859, стр. 16; т. XI. СПб., 1897, стр. 214; т. XV, вып. I, изд. 2. Пг., 1922, стб. 90). В отдельных случаях читается «кумедерь». Слово «кумедерь» упомянуто и в одном из актов ревельского городского архива. (РИБ, т. XV).
54) «Намот». Это слово впервые появляется в новгородских документах. Хорошо известное по полоцким документам оно обязано своим происхождением обычаям пушной торговли. Пушнина недорогих сортов, прежде всего белки, продавалась связанной в сорока, в состав которой входили шкурки разного качества (Tönni's Fenne Low German Manual of Spoken Russian, v. I, Copenhagen, 1962, p. 462). Наряду с первоклассной пушниной русские помещали в сорока и скверные шкурки, надеясь, что «добрые помогут худым» (Там же, стр. 463). В качестве гарантии от возможного убытка немцы требовали от русских небольшое количество белки дополнительно, так называемую наддачу — намет (upgift — немецких источников).
55) «Колотки». По-видимому, речь идет о каком-то ювелирном украшении, подобном колтам. — См.: А. В. Арциховский Новгородские грамоты на бересте из раскопок 1958—1961 гг. М., 1963, стр. 23-24.
56) «Шевница» — название одного из сортов белки, известного в немецких документах как «шевениссен» — «schewenissen». Подробнее см.: М. П. Лесников. Ганзейская торговля пушниной в начале XV в. — «Уч. зап. Моск. гос. пед. ин-та им. В. П. Потемкина». Кафедра средних веков, вып. I, т. VIII, стр. 79.
57) «Постав кумьскии». Кумское сукно из г. Коммина, одного из лейских городов, продукция которых поступала на рынки Северной и Восточной Европы в конце XIV — начале XV вв. Кумские сукна — один из сравнительно дешевых сортов сукна, доступных более широкому кругу покупателей, нежели ипрские.
