Отечественная история, 1994, № 6.
Летописные материалы неоспоримо свидетельствуют, что именно в переговорах и мирных соглашениях с кочевниками вырабатывалась и крепла внешнеполитическая практика Древней Руси.
Что же касается средневековых восточных авторов, как Ибн Фадлан или ал-Гарнати, то они обычно описывают поразившие их факты или события в тех странах, где они побывали, но почти не затрагивают вопрос о взаимоотношениях между соседствующими народами. Такая специфика подобных сочинений практически лишает возможности их использования при изучении дипломатической истории.
Внимание к причерноморским степям и их обитателям является традиционным для русской историографии. Естественно, со временем круг интересов расширялся, происходил переход от самых общих описаний к рассмотрению деталей. В. Н. Татищев отметил одну из сторон кочевнической проблемы, наиболее бросающуюся в глаза — воинственность номадов. Он твердо стоял на том, что печенеги, торки и половцы своими набегами наносили Русской земле колоссальный урон. Походы русских князей в степь трактовались В. Н. Татищевым только как справедливое возмездие за нанесенный ущерб1). Вслед за ним и H. M. Карамзин безапелляционно утверждал, что печенеги были «неутомимыми врагами». Отсюда вытекал вывод о том, что с жителями степи не могло быть мира, а лишь напряженное перемирие2). Такая точка зрения в русской историографии была очень устойчивой, о чем свидетельствуют высказывания по этому поводу В. О. Ключевского. Историк без каких бы то ни было оговорок считал степи со всем их населением «бичом для древней Руси»3).
В советское время значительное внимание стало уделяться археологическому изучению кочевнических древностей, что позволило не только глубже узнать культуру степняков, но и решить конкретные вопросы исторической географии, а также соотнести все эти данные с летописными свидетельствами. Наиболее значительный вклад в этой области принадлежит С. А. Плетнёвой4).Особо нужно отметить насыщенную археологическими и летописными данными ее статью о Половецкой земле, в которой рассмотрены основные моменты русско-половецких связей и приведены подробные карты, освещающие взаимоотношения этих народов5) .
Самые различные аспекты русско-кочевнических отношений затрагиваются в книгах Б. А. Рыбакова, посвященных истории Древней Руси до монгольского завоевания6). Во всех своих работах автор опирается на богатую фактологическую сторону летописных сообщений. Однако при этом основное внимание он концентрирует на военных столкновениях, проходя мимо имевших место с той и с другой стороны попыток перевода их в русло мирных переговоров. Отчетливо заметно и старание исследователя представить русскую сторону только как страдающую от кочевнических набегов. Когда же повествуется о том, что русские войска углубляются далеко в степь, разоряя половецкие вежи и угоняя многочисленный скот и полон, такие действия оправдываются исключительно радением на благо собственных смердов. Однако на самом деле тяжесть взаимных по-средневековому безжалостных ударов испытывали обе стороны, особенно если вспомнить, что именем киевского князя Владимира Мономаха в юртах стращали младенцев, а на русских торжищах сказывали о Тугарине Змеевиче и Идолище Поганом.
В последнее время проблему взаимоотношений Древней Руси со степью энергично разрабатывал Л. Н. Гумилев. Написанная им книга «Древняя Русь и Великая степь» не представляет собой систематического исследования заявленной темы. С одной стороны, в ней избирательно изложено то, что кажется автору важным, а с другой — пересказаны широко известные исторические факты с достаточной долей фантазии при их интерпретации. Автор настойчиво пытается убедить читателя, что Русь стремилась к завоеванию Великой степи и что воспрепятствовали этому лишь «события на самой Руси»7) . Одновременно утверждается, что Русь «удержалась от ненужного завоевания» степи8), хотя буквально на следующей же странице автор сообщает дезориентированному читателю, что Мономах завоевал степь «от Дона до Карпат»9) . Примеры таких неадекватных суждений можно продолжить.
Наконец, прямо отвечает теме настоящей работы хорошо известный труд В. Т. Пашуто о внешней политике Древней Руси10). В нем в хронологическом порядке изложена история отношений Руси с печенегами, торками, берендеями, бродниками, половцами. Автор в отдельных очерках рассматривает наиболее ответственные повороты в политике Руси по отношению к степи и реакцию на них со стороны кочевников. В отличие от других авторов, делающих упор на военное противостояние, В. Т. Пашуто выделяет в контактах двух сторон именно политическую линию, позволявшую решать многие вопросы дипломатическим путем.
* * *
Совершенно особые, ни с чем не сравнимые отношения существовали у Древнерусского государства с его южными соседями. По сути, это были отношения двух разных миров с абсолютно разными хозяйственными укладами, с контрастными природными условиями. При всей их исторической неоднозначности и противоречивости они представляли все же нерасторжимые связи, которые не просто питали, но и позволяли развиваться и извлекать из них конкретные выгоды обеим сторонам. Многоплановость исторического процесса особенно хорошо прослеживается на примере взаимоотношений кочевой культуры степей и оседлой цивилизации лесной зоны. Это было как бы зеркальное отражение таких же процессов, которые происходили далеко на востоке, между Китаем и сопредельными с ним кочевниками. Наконец, именно Великая степь связала в единый узел мирового исторического процесса столь далекие друг от друга в культурном и хозяйственном отношениях Восток и Запад.
Проще всего сказать, что жители степи были долгое время врагом номер один для Древнерусского государства. Это, безусловно, будет правдой. Но правдой будет и то, что Русь для кочевников также далеко не всегда была приятным и добродушным партнером. Правдой будет и то, что Русь в этой борьбе крепла, мужала и развивалась, оставаясь в то же время Русью, а степные племена довольно часто сменяли друг друга, но никогда не меняли своего отношения к северному соседу. Это были отношения в первую очередь между народами, а не между государствами.
Историю связей Руси со степью можно начать с события, во многом символического. Произошло оно в 968 г., когда киевский стол занимал неутомимый воин князь Святослав11). По сообщению Ипатьевской летописи, именно в этот год на Руси впервые появились печенеги, которые осадили Киев. Но военные действия закончились не взятием города или разгромом осаждавших, а заключением мира между двумя военачальниками. Печенежский хан, имя которого летописец не записал, подал руку киевскому воеводе Прятичу, и они обменялись подарками. Печенег преподнес русскому военачальнику коня, саблю и стрелы, а в ответ получил доспехи, щит и меч12). Дары как бы символизировали две военные доктрины: одну — ярко выраженную наступательную и другую — подчеркнуто оборонительную. Естественно, возводить это в абсолют не стоит, поскольку тот же Святослав проводил достаточно энергичную агрессивную политику по отношению к южным соседям. Его походы снискали ему громкую и грозную славу не просто удачливого воина, но умного и предприимчивого полководца и дипломата. Пожалуй, одним из важнейших достижений его деятельности можно считать разгром Хазарского каганата, которому молодое Древнерусское государство вынуждено было платить дань.
Дипломатия Святослава строилась с позиции силы. Жесткие, целеустремленные и хорошо подготовленные военные удары следовали один за другим. При этом некоторые его внешнеполитические акции на первый взгляд могут вызвать и определенное недоумение. В качестве примера можно привести поход, в результате которого были разгромлены ясы и касоги, обитавшие в северокавказских степях (стб. 53). Война в столь дальних краях, казалось бы, могла вестись лишь ради богатых трофеев, тем более что ни ясы, ни касоги не представляли какой бы то ни было угрозы границам Киевской Руси. Однако есть [185] все основания утверждать, что именно в результате этого похода появилось одно из загадочных и наименее изученных древнерусских княжеств — Тмутараканское. Возникновение и существование этого очень далекого от берегов Днепра анклава было результатом не только военных действий, но и успешных дипломатических переговоров, закрепивших Таманский полуостров за Киевской державой. Однако хорошо известно, что этот поход Святослава не был чем-то уникальным в его бурной деятельности. Основной стержень внешней политики князя состоял не в защите непосредственных рубежей Киевского государства, а в приобретении новых, достаточно отдаленных земель, в нанесении ударов по богатым городам, где можно было рассчитывать на серьезную военную добычу. Киевляне откровенно ставили в упрек своему правителю, что он чужую землю «ищет и блюдет», а свою покинул, оставив здесь престарелую мать и детей. Князь отвечал на такие обвинения с солдатской прямотой: «Не любо ми есть в Киеве быти, хочю жити в Переяславци на Дунаи, яко то есть середа земли моей, яко ту вся благая сходятся»13).
В серьезности намерений Святослава, явно претендовавшего на создание обширной империи, сомневаться не приходится; об этом свидетельствуют его успехи в борьбе с Хазарией и Византией14). Однако его притязания не были подкреплены наличием опытного и хорошо обученного войска, достаточного в количественном отношении. Отсутствовали и надежные тылы, обеспечить которые невозможно было лишь одной дипломатией. Попытки Святослава привлечь на свою сторону печенегов перспективой богатой военной добычи достигали своей цели лишь у отдельных групп кочевников; большая же часть их оставалась вне сферы его контроля. Это в конце концов погубило предприимчивого киевского князя. В 972 г. печенеги сумели отомстить ему за горечь всех поражений (стб. 61-62). В отличие от своих предшественников Святослав не просто совершал набеги, цель которых сводилась к обогащению собственной казны и всей дружины. Его военные и дипломатические акции можно рассматривать в качестве первой заявки на создание обширной полиэтнической империи. По крайней мере территориальные приобретения X в. в степной зоне стали уникальным явлением на долгие века последующей истории Русского государства.
Смена правителей на киевском великокняжеском столе не столько приводила к естественному продолжению заложенных стратегических линий во внешней политике, сколько к наследованию серьезных проблем, так и не решенных до конца предшественниками. Каждая из них требовала не просто постоянного внимания, но и поисков новых путей решения из-за этнических, демографических и политических изменений, происходивших в степях. Достаточно запутанный клубок таких проблем, связанных со степью и ее беспокойными обитателями, получил и Владимир Святославич, ставший верховным правителем около 980 г. Перед ним со всей остротой встали вопросы не просто охраны, но и возведение пограничной линии своих владений с кочевниками.
Владимир столкнулся с печенегами уже в самом начале своего правления, причем они выступили не в качестве общерусских врагов, а его личных противников. После того, как в борьбе за верховную власть Владимир убил своего брата Ярополка, один из сподвижников последнего, Варяжко, опасаясь за свою жизнь, бежал к печенегам. Те не преминули воспользоваться внутренними распрями в своих интересах и неоднократно во главе с Варяжко предпринимали нападения на Владимира ( стб. 66). Это пример одной из наиболее ранних попыток использования кочевников в междоусобной борьбе русских князей. Такой поворот в отношениях с печенегами не был неожиданностью, поскольку их орды представляли собой разрозненные политические союзы, каждый из которых мог быть привлечен любым князем на свою сторону. Здесь берет начало еще одна конкретная и очень протяженная по времени линия русско-кочевнических отношений — наемничество, которое особенно пышно расцвело в годы феодальной раздробленности, когда каждая из противостоящих сторон пыталась усилиться за счет всегда готовых пограбить степняков.
Однако, хотя в летописи об этом и не содержится конкретных сообщений, Владимир сумел достаточно эффективно оградить от печенегов свои границы. Из известий о том, что в 981, 982, 983 и 984 гг. Владимир ходил соответственно на «ляхов», вятичей, ятвягов и радимичей, явствует, что киевский князь был спокоен за свои южные границы. Вряд ли это было результатом значительной военной победы русских дружин — о таком событии летопись наверняка сообщила бы. Скорее всего, Владимиру удалось заключить договор с кочевниками, который и позволил сделать временную передышку на беспокойной южной границе. Но все-таки Владимир был в определенной мере и преемником линии Святослава, направленной на расширение границ государства. Об этом свидетельствуют его вышеупомянутые походы; об этом же говорит и поход на Волжскую Болгарию в 985 г. Это был один из самых длинных маршрутов — Волжская Болгария располагалась на левобережье Волги, южнее Камы. Сложность [186] маршрута, его тяжесть и специфика (он пролегал по воде) не позволяли набрать слишком большую дружину, и Владимир нашел достойный выход из этой ситуации, вспомнив о соседях-кочевниках. Но к печенегам он обращаться не стал, поскольку отношения с ними еще недостаточно стабилизировались. Киевский князь заключил военный союз с другим степным народом — торками, которые охотно согласились разделить военные успехи, а заодно и пограбить богатую страну, располагавшуюся на крупнейшем торговом пути Восточной Европы — Волге. Русская дружина приплыла в ладьях, а торки «берегом приведе на конех» (стб. 71), и в результате две союзные армии победили болгар. После этого торки, нагруженные трофеями, удалились в свои кочевья, а у Владимира с болгарами cложилась не совсем ординарная ситуация. Русский князь и его окружение, скорее всего, поняли, что получать дань с находящегося столь далеко от Киева государства будет довольно сложно и что с точки зрения долговременной политики куда выгоднее заключить с ним длительный мирный договор. Судя по летописному тексту, мир предполагался на вечные времена: «не буди мира межи нами, оли же камень начнет плавати». Это был первый мирный договор между двумя феодальными государствами Восточной Европы, имевшей самое большое влияние на политику, договор между еще языческой Русью и уже мусульманской Волжской Болгарией.
Политическая и военная активность Руси по отношению к печенегам замирает на несколько лет. Можно лишь предполагать, что действует не только какой-то договор Владимира с ними, но что определенное впечатление на степь производят и резко оживившиеся связи Руси с Византией после исторических событий 988 г., когда языческая Русь вступила в лоно Православия. Оживление связей между двумя христианскими державами, несомненно, привело к более тщательной организации охраны путей сообщения между ними. Между тем степь лишь копила силы и ждала своего часа. Выдержки у кочевников хватило до 990 г., поскольку уже в следующем году Владимир вынужден был принимать самые серьезные меры для обеспечения безопасности своих рубежей.
Практика показала, что мирные договоры с печенегами — средство краткосрочное, не дающее перспективы стабильных отношений. Договор обычно нарушался с приходом к власти нового хана. Условия договора другими кочевыми ордами, не подписывавшими мирного соглашения, не соблюдались. Нарушения имели место и тогда, когда кочевники усматривали откровенно выгодную для них внутриполитическую ситуацию на Руси: кончина князя, подписавшего договор, феодальные распри и т. п. Военные действия против печенегов, даже крупные по масштабам, также приносили лишь временную передышку в пограничных со степью районах. Видимо, учтя этот, в общем-то, горький опыт, Владимир разработал совершенно новую концепцию противостояния давлению степи. Суть ее заключалась в возведении на путях кочевников целого ряда городов-крепостей вдоль рек, которые и сами по себе были хорошей природной преградой для наступления конницы. С 991 г. этот грандиозный по размаху план начинает проводиться в жизнь, в результате чего появляются города «по Десне, и по Устрьи, по Трубешеви, и по Суле, и по Стугне» (стб. 106). При этом требовались люди не только для строительства городов, но и для их заселения, без чего сама идея стала бы фикцией. Владимир не побоялся заполнить новые населенные пункты не только представителями русских племен, обитавших в киевской округе, но и привлек сюда чудь, вятичей, кривичей, словен. Разместившиеся таким образом гарнизоны представляли собой несколько заградительных полос перед Киевом со стороны степей, принимая на себя удары ратей «от печенег и бе воюяся с ними и одоляя им». Естественно, что все задуманные города не могли появиться за один год, и их строительство растянулось на несколько лет. Об этом свидетельствует, например, летописное известие 993 г. о том, что Владимир преградил путь печенегам у брода на Трубеже. В память об одержанной здесь победе князь решил основать город под названием Переяславль, который должен был прикрывать удобный для переправы кочевников брод (стб. 106-107).
Возведение городов и крепостей по рекам было проявлением пассивной оборонительной политики, направленной на закрепление конкретных рубежей. Что же касается военных походов в степь, то они отнюдь не прекратились. Походы русских войск зачастую носили не только упреждающий характер. Эти походы нередко преследовали откровенно грабительские цели, что было вполне в духе времени. Они были направлены в районы расположения кочевнических веж (т. е. юрт) и именно в то время, когда все мужское население отправлялось в какой-либо дальний поход с точно такими же целями (захват добычи, пленных, скота и т. п.). Предпринятое Владимиром грандиозное по размаху и замыслам строительство нескольких линий городов вне всякого сомнения было эффективнее возведения сплошной оборонительной линии, на устройство, содержание и охрану которой требовалось бы куда больше средств и сил. Города же позволяли не только разместить гарнизоны вдоль всей границы, но и освоить значительные территории, что имело первостепенное значение для государства в целом. Инициатива Владимира принесла довольно ощутимые плоды для всего русского населения, дав ему довольно [187] длительную передышку от разорительных набегов кочевников. Стабилизация отношений со степью, даже временная, безусловно, стоила затраченных усилий. Правда, летопись приводит одно полулегендарное сообщение об осаде печенегами Белгорода в 997 г., когда спасение горожанам принес совет мудрого старца (стб. 112). Но затем вплоть до смерти Владимира ( 1015 г.) Русь пожинала плоды его политики по отношению к степи и наслаждалась мирной жизнью. Лишь буквально за несколько дней до кончины князя было получено известие о том, что печенеги направляются к пределам Руси. Смертельно больной Владимир снарядил навстречу им своего сына Бориса, но тот так и не встретил предполагаемую вражескую рать и вернулся из степи, уже не застав отца в живых (стб. 115, 118).
Смерть верховного правителя привела к ожесточенной борьбе за киевский стол между сыновьями Владимира Святополком Окаянным и Ярославом Мудрым. Сам факт схватки за обладание высшей властью достаточно ординарен в феодальной среде, но в данном случае он вышел за национальные рамки. Не надеясь на собственные силы, Святополк превратил внутреннее дело Рюриковичей в международный конфликт. Причем он привлек на помощь не только военные силы своего тестя, польского короля Болеслава, но и печенегов, которые воспользовались случаем вспомнить забытые дороги на Русь. Под натиском Ярослава Святополк бежал и нашел надежное укрытие в печенежских кочевьях в 1018 г. Проведенное в степи время он использовал для сколачивания отдельных печенежских орд в коалицию против Ярослава. Летопись свидетельствует, что он в этом преуспел, поскольку уже на следующий год направился во главе печенежской рати к Киеву «в силе тяжце» (стб. 131). Такую характеристику летописец давал только действительно крупным военным отрядам, что и подтвердила победа печенежской объединенной армии над дружиной Ярослава.
Другой брат Ярослава — Мстислав, владевший Тмутараканским княжеством, также не устоял перед соблазном использовать подчинявшихся ему хазар и касогов в борьбе за киевский стол (стб. 134). Объединив свою дружину с отрядами хазар и касогов, он проделал неблизкий путь от Таманского полуострова до Киева. Но рассудительные киевляне, хорошо знавшие нравы кочевых народов, отказались принять князя с таким окружением и не открыли ворота города. Противостояние двух братьев после жестоких военных сражений закончилось заключением мира, что же касается дальнейшей судьбы пришедших на Днепр хазар и касогов, то об этом летопись не содержит никаких сведений.
Укрепившись на киевском столе, Ярослав стал продолжать в отношении кочевников ту же политическую линию, которая была апробирована при Владимире. Если Владимир самым серьезным образом занимался строительством укрепленных городов против набегов печенегов на левобережье Днепра, то Ярослав обратил внимание на правый берег реки, который также нуждался в серьезной обороне. Видимо, в междуречье Днепра и Днестра появились какие-то кочевнические объединения, которые стали совершать разорительные набеги на русские пределы. Именно поэтому Ярослав решил принять в столь опасном районе кардинальные меры, построив линию укрепленных городов вдоль р. Рось. Выбор этого рубежа был не случаен. Во-первых, эта река была вытянута с запада на восток и впадала в Днепр значительно южнее Киева, что делало ее естественным пограничьем. Во-вторых, она представляла природное препятствие для продвижения конницы к северу. В-третьих, она протекала примерно по границе степной и лесостепной зон, что также создавало определенные выгоды и удобства в военном и хозяйственном отношениях.
Принимаемые Ярославом меры по укреплению пограничья не могли остаться незамеченными со стороны печенежских ханов. Попытка продемонстрировать Руси всю мощь объединенного печенежского войска была предпринята в 1036 г. Момент для похода был выбран довольно удачно, что несомненно свидетельствует о наличии хорошо поставленной у кочевников разведки на Руси. Только что умер соправитель Ярослава Мстислав, известный как бесстрашный, решительный и удачливый полководец. Сам Ярослав отбыл из Киева в Новгород для утверждения там князем своего сына Владимира. Именно в отсутствие Ярослава и появились печенежские полки под стенами Киева. Скорее всего, это была давно задуманная и хорошо подготовленная операция, объединившая значительные силы кочевников, которые летописец характеризует коротко и энергично: «бе же печенег бе[с] щисла» (стб. 138). Ярослав с дружиной успел прийти на помощь стольному городу, и в длившейся целый день «злой сече» печенежская армия была уничтожена практически полностью. После столь убедительной победы печенеги на протяжении всего правления Ярослава больше ни разу не решились на подобную попытку. Со своей стороны, Ярослав тоже не беспокоил их, хотя и совершал постоянно походы в разных направлениях: на ятвягов, литовцев, на мазовшан, на ямь, на греков и т. д. (стб. 141). В княжение Ярослава, по сути, была подведена итоговая черта под длительным и бурным периодом русско-печенежских отношений. Печенежская конница уже не представляла серьезной угрозы для кого-либо; более того, сами печенеги были потеснены в степях новыми волнами кочевников и вынуждены были под ударами превосходящих сил [188] уступить лучшие свои пастбища. К середине XI в. в прикаспийских и причерноморских степях место печенегов заняли другие тюркские кочевые племена, известные под названием «торки». Их господство здесь было относительно кратким, но отношения их с оседлыми соседями оставались такими же, как при печенегах.
Начальный этап этих отношений в летописи, к сожалению, не зафиксирован, можно лишь предполагать, что это был обычный грабительский набег на один из пограничных со степью районов Руси. Вероятно, торки разорили окрестности Переяславля, так как именно сидевший в этом городе князь Всеволод зимой 1055 г. без видимых, казалось бы, причин предпринял поход в степь и разбил кочевников (стб. 151). Несомненно, что дружина князя имела дело далеко не со всеми торками, а лишь с небольшой их частью, объединенной под властью какого-то степного правителя. Поэтому остальные торческие племена и роды, кочевавшие в других районах степи, продолжали в разное время и в разных местах нападать на русские земли. В летописи не приводится сведений об относительно мелких набегах кочевников, но через 5 лет после похода Всеволода неожиданно сообщается о крупной военной экспедиции против торков. Терпение русских князей за этот небольшой срок, видимо, не раз подвергалось испытаниям неожиданными дерзкими набегами кочевников. И вот, в 1060 г. было решено, «совокупивше воя бещислены», раз и навсегда ликвидировать занесенную над Русью торческую саблю. Судя по тому, что в походе участвовали силы Изяслава, Святослава, Всеволода и Всеслава, собрана была действительно мощная армия. Причем в степь она двигалась не только на конях, но и в ладьях. Из летописного сообщения не ясно, состоялось ли столкновение двух сторон: торки, лишь услышав о приближении столь серьезного противника, бежали в панике в глубь степей. Впечатление от этого похода было столь сильным, что союз торческих племен не только распался, но и сами племена рассеялись по степям, продолжая кочевать порознь. Летописец не без чувства некоторой жалости рассказывает, что бывшие неприятели погибли от голода, холода и болезней. Разгром племен торков и печенегов завершили пришедшие с востока кипчаки, получившие на Руси название «половцы», а в Западной Европе «куманы». Половецкий удар по бывшим хозяевам степей был так силен, что часть их бежала к границам Византии и сопредельных западноевропейских государств, а часть обратилась за покровительством к своим бывшим врагам — русским. Русь же в результате приобрела нового соседа на беспокойных южных рубежах. Однако, как стало ясно уже в самом скором времени, надежды на мирное сосуществование с этим соседом не было.
Половецкая конница появилась откуда-то из бассейна Дона, о чем можно судить по тому, что на ее пути первым оказался Переяславль, князю которого, Всеволоду, и пришлось открывать долгую и сложную летопись отношений с преемниками печенегов и торков. Первая встреча, произошедшая в 1054 г., была на редкость мирной и вполне удовлетворила обе стороны. Всеволод без каких-либо военных действий заключил с половцами мир, и те удалились к своим кочевьям. Правда, остается все жe неясным, с какой целью они появились на русской территории. Не исключено, что это была разведка, призванная выяснить соотношение сил и оценить возможности будущих выгод таких походов.
Однако уже в 1061 г. приход половецких отрядов принес Руси разорение. Летопись подчеркивает, что на этот раз они пришли на Русскую землю именно воевать (стб. 152), как бы противопоставляя этому походу предыдущее мирное появление. Теперь во главе их отрядов стоял Сокал, носивший титул «князя», что уже само по себе свидетельствовало о серьезности и мощи объединенных под его началом сил. Объектом нападения стал Переяславль, дорога к которому уже была освоена. Всеволод со своей дружиной вышел против пока еще практически неизвестного врага. Переяславский князь был разгромлен, половцы разорили и ограбили городскую округу, после чего ушли восвояси. Это был типичный кочевнический набег с целью захвата добычи, скота и пленных; в будущем Руси такое придется переживать неоднократно. Впервые летописец заклеймил половцев за учиненный погром «погаными», «безбожными» и «врагами», т. е. всеми теми словами, которые прочно войдут в повествования о дальнейших русско-половецких отношениях.
Далее летописи опять в течение 7 лет не приводят никаких важных сообщений о русско-половецких столкновениях. Создается впечатление, что половцы, занятые устройством внутренних дел, не отвлекались на крупные внешнеполитические акции. Косвенным подтверждением тому служат бурные события в Тмутараканском княжестве. Князь Ростислав Владимирович без видимых причин бежал в Тмутаракань и, прогнав правившего здесь Глеба Святославича, занял его место. На следующий год отец Глеба, Святослав Черниговский, пришел с дружиной на помощь сыну против племянника и восстановил Глеба во всех правах. Но как только Святослав ушел, Ростислав вновь выгнал Глеба, который вынужден был отправиться к своему отцу (стб. 152-153). Освоившись в новом качестве, энергичный Ростислав обратил внимание на своих соседей. Результатом этого стало обложение данью касогов, и в «иных [189] странах» он сумел также утвердить свою власть. Столь напористая внешняя политика не пришлась по вкусу византийцам, и они отравили слишком деятельного князя (стб. 155). В этом частном эпизоде обращают на себя внимание два момента. Во-первых, многогранность древнерусской политики в отношении степи, когда использовались любые возможности для утверждения своей власти и влияния на кочевников. И, во-вторых, то, что довольно значительные русские военные отряды могли беспрепятственно передвигаться по степи от Киева до Таманского полуострова без каких-либо затруднений. Не исключено, что это было возможно лишь при наличии особых соглашений с половецкими ханами.
На необходимость разработки конкретной стратегической линии в отношении половцев указывали все дальнейшие события на южной русской границе. Поначалу такой разработке мешали не только незнание конкретных особенностей, сил и тактики противника, но и отсутствие единства среди русских князей, особенно отсутствие поддержки тех из них, чьи владения не граничили со степью. Постепенно основные контуры русской политики в отношении половцев начали вырисовываться в тех же традиционных формах, которые и до этого применялись при контактах со степью. Это были не только чисто военные акции по отражению внезапных набегов, к чему русские князья были практически всегда готовы. Большие надежды возлагались на предупреждение набегов дипломатическим путем с заключением договоров. Правда, значительную трудность здесь создавало то, что половцы не составляли единой массы, подчинявшейся верховному правителю, а подразделялись на несколько племенных союзов, возглавлявшихся фактически независимыми ханами. Каждый из них проводил собственную политику и старался соблюдать свою личную выгоду в отношениях с оседлыми соседями. Не последнюю роль в укреплении мирных отношений играли династические браки. Интересная особенность династических связей — их односторонность: русские князья брали в жены половецких хатуней, но никогда не отдавали за степных владетелей своих дочерей, чему, возможно, препятствовали не только традиционно-психологические, но также моральные и религиозные мотивы. И, наконец, самые серьезные надежды при формировании политики в отношении степи возлагались на устройство оборонительных рубежей, начало чему заложили Владимир и Ярослав. Здесь русским князьям удалось найти не просто новую, но к тому же и достаточно эффективную форму защиты. Однако все это приходило со временем, толчком к каждой из этих мер служили конкретные половецкие набеги.
Очередной набег летопись фиксирует в 1068 г. (стб. 156), когда многочисленная половецкая конница снова появилась в пределах Переяславского княжества. Три князя — Изяслав, Святослав и Всеволод, объединив свое воинство, попытались воспрепятствовать проникновению половцев в глубь русских земель. На речке Льте русское войско было разгромлено, и кочевники рассеялись на огромной территории до Чернигова. Верные своей излюбленной тактике, они, как правило, не занимались осадой и взятием городов, а разоряли сельскую округу, забирая скот и угоняя пленных. Положение было столь серьезным, что сбежавшееся в Киев окрестное население, уже не надеясь на князя, потребовало у него оружия и коней для организации отпора. По сути, речь шла об организации народного ополчения. Изяслав на это не согласился. Положение спасли энергичные и отчаянные действия Святослава, увидевшего половецких всадников уже под Черниговом. С 3-тысячной дружиной он не побоялся вступить в бой с 12-тысячным войском противника, разбил его и пленил половецкого хана (стб. 161).
Через три года, в 1071 г., половцы напали на русские земли днепровского правобережья в районе р. Рось, опустошив окрестности городов Ростовца и Неятина (стб. 164). Видимо, их появление здесь было неожиданным, а сам набег достаточно краткосрочным, поскольку летопись не сообщает о каких-либо мерах, принятых против них княжеской властью. Этот набег показывает, что к тому времени половецкие орды обосновались уже на всем пространстве степей по обе стороны Днепра, полностью перекрыв пути к Черному морю, Дунайской Болгарии и Византии. По той же причине крайне осложнились сношения с Тмутараканским княжеством, что, несомненно, ускорило процесс его ликвидации в начале XII в.
Последняя четверть XI в. не принесла Киевской Руси мира с половцами, более того, в отношениях с ними основной стратегический стержень общерусской политики подменяется сиюминутными, злободневными и чисто личными интересами отдельных князей, которые поняли, что половецкие силы можно использовать во внутренней борьбе за власть. Объединяться для достижения собственных корыстных интересов со своими же собратьями русским князьям порой было невыгодно, ибо тогда пришлось бы делить плоды победы. Привлечение же половцев увеличивало шансы на достижение цели тем или иным князем, а платой наемникам служило все то, что они успеют награбить во время феодальной усобицы. Таким образом, наемники обходились пригласившему их князю фактически бесплатно. В результате отношения русских князей со степью выглядят в этот период мозаичной, бессистемной и не рассчитанной [190] на долгосрочноcть политической игрой, вся выгода которой сводилась к проведению отдельных и довольно мелких акций.
Сомнительная честь первенства в вовлечении половцев в русские княжеские междоусобицы принадлежали Олегу Святославичу и Борису Вячеславичу, которые пытались изгнать Всеволода Ярославича из Чернигова. Всеволод решительно отмел претензии сначала Бориса, а затем и Олега на черниговское княжение, после чего они бежали в Тмутаракань — один в мае 1077 г., а другой — в апреле 1078 г. Заключив договор с половцами, оба князя появились на Руси уже в августе 1078 г. в сопровождении, по-видимому, очень значительных кочевнических сил, предвкушавших солидную добычу. Войска Всеволода были полностью разгромлены, а сам он бежал в Киев к брату Изяславу. Киевский князь помог Всеволоду вернуть Чернигов, но сам погиб в битве с Борисом, а Олег с небольшим числом приспешников вновь бежал в Тмутаракань (стб. 190-193). Все описанные события происходили с августа до начала октября, т. е. в самую страдную пору, что, несомненно, отразилось в целом на положении населения Черниговского княжества.
Ровно через год после описанных событий, в августе 1079 г., внук Ярослава Мудрого, Роман Святославич, попытался также с помощью половцев утвердиться на черниговском княжении. На этот раз Всеволод, уже имевший достаточный опыт общения с половецкими военачальниками, повел более тонкую и гибкую, чисто дипломатическую линию и сумел избежать военного столкновения. Под Переяславлем он заключил мир с половцами, об условиях которого летопись умалчивает. После этого половцы ушли назад в степь. Что же касается Романа, то он был вынужден уйти вместе со своими союзниками. Но как только они удалились от русских пределов в сторону кочевий, Романа убили его же наемники, возможно, недовольные возвращением без вожделенной добычи, хотя не исключено, что его кровь была оплачена Всеволодом. В заключение этой истории летописец назидательно и с явной горечью замечает: «кости его и до сего лета тамо лежаче, — сына Святославля и внука Ярославля» (стб. 195-196).
Судя по скупым летописным сообщениям, примерно в 70-е гг. XI в. русские князья получают совершенно новую возможность не просто сотрудничества, а прямого использования торков и печенегов при охране от половцев своих степных пограничий. Это была несомненная удача в отношениях со степью, поскольку Руси удалось успешно использовать вражду кочевнических племен. Как уже говорилось выше, появившиеся в степях половцы начали энергично вытеснять живших здесь до них печенегов и торков. Под угрозой полного истребления или захвата в плен они стали искать себе сильных покровителей и неожиданно обрели их в недавних своих противниках — киевских князьях. Практически торки, печенеги и берендеи были приглашены на русскую пограничную службу, плату за которую составляли обширные земельные наделы, полученные ими на русских пограничных лесостепных окраинах. Выгода в данном случае была обоюдной: с одной стороны, кочевники охраняли Русь от половецких набегов, с другой — они сами находились под защитой русских дружин, всегда приходивших им на помощь и сражавшихся плечом к плечу против общего врага.
Новые пограничные жители вместе с семьями и всем кочевническим скарбом, включая юрты, были расселены в двух районах. Один — вдоль южной границы Переяславского княжества, где проходил путь, по которому половцы чаще всего проникали в глубь русских земель. Второй район — в правобережье Днепра, вдоль течения р. Рось, где также довольно часто появлялась половецкая конница. Естественно, что сам процесс переселения кочевников в русскую пограничную зону «под руку» киевских князей был не только достаточно длительным, но и довольно сложным с точки зрения выработки взаимопонимания между представителями двух столь противоположных хозяйственных, социальных и культурных укладов. Видимо, из-за одного из трудноразрешимых противоречий появилась первая летописная запись о конфликте с торками, жившими на переяславских землях. Сообщается, что они в 1080 г. начали военные действия против Руси, причем конкретных причин этого поступка не приводится (стб. 196). Можно лишь предположить, что русские князья не выполнили какие-то договорные обязательства. Как бы то ни было, но церемониться с союзниками не стали: Всеволод послал своего сына Владимира (будущего Мономаха) против взбунтовавшихся кочевников, и тот разбил их. Этот эпизод позволяет думать, что начальный период русско-кочевнического сотрудничества проходил не особенно гладко и требовал серьезной притирки, выдержки с той и другой стороны. Расселение кочевников вдоль южных русских рубежей началось при князе Всеволоде, а наибольшей массовости это явление достигло при его сыне Владимире Мономахе.
Особый интерес к разработке политики в отношении степи заметно пробуждается у русских князей к концу XI в. В первую очередь, об этом свидетельствует принятие новой концепции охраны лесостепного пограничья. На это же указывают краткие летописные заметки о важных событиях внутренней [191] жизни половецких орд. Например, за весь 1082 г. в летописи отмечается лишь одно заслуживающее внимание событие — смерть половецкого хана Осеня (стб. 196). Видимо, смена степных властителей вселяла определенные надежды на перемену половецкой политики в отношении Руси.
Последнее десятилетие XI в. для населения русских приграничных территорий, а также для Переяславля, Чернигова, Киева, Торческа и ряда других более мелких городов представляется не просто крайне тяжелым, а приведшим практически к полной хозяйственной разрухе из-за бесконечной череды половецких нападений. В тех случаях, когда русские князья приглашали степняков участвовать в совместных походах на кого-либо третьего, ханы не заставляли себя долго уговаривать, мгновенно соглашаясь на подобные предприятия, сулившие гарантированную военную добычу. В связи с этим довольно отчетливо проступает основной принцип половецкой внешнеполитической доктрины — участие в любых военных набегах. Причем походы в союзе с кем-либо были даже предпочтительнее, поскольку увеличивали шансы на успех, хотя, конечно, при этом приходилось делиться добычей. Все кочевнические походы носили откровенный характер краткосрочных грабительских набегов, поскольку половцы никак не были заинтересованы в захвате лесных северных пространств, не отвечавших их способу ведения хозяйства. Точно так же и русские военные экспедиции в глубь степей диктовались в первую очередь желанием подорвать половецкую военную мощь, разорить и опустошить кочевья, являвшиеся базами для формирования военных сил.
Русско-кочевнические столкновения не представляли собой единого и долговременного фронта военных действий, при которых несколько крупных побед могли бы прекратить взаимное истребление и разрушение. Это был обмен ударами, изматывавшими силы, нарушавшими привычное течение жизни, подрывавшими хозяйство, торговлю и культуру, не говоря уже о многочисленных человеческих жертвах. Тяжесть и изнурительность набегов на приднепровские районы Руси становилась стимулом для поисков более спокойных мест, ускоряя колонизационное освоение огромных пространств земель Залесского края, куда конница степняков не могла прорваться.
Недостижимым, но вожделенным для половцев в борьбе с Русью была отнюдь не богатая добыча при разовых походах, а установление постоянных даннических отношений. Половецкие ханы, несомненно, понимали, что утверждение на Руси политической власти кочевников невозможно не только из-за нехватки сил, но и потому, что конница кочевников не способна проникнуть на значительную глубину территории огромного к тому времени государства и должна была довольствоваться лишь приграничными рейдами. Но уж эту-то возможность половцы использовали максимально. На протяжении 6 лет, с 1092 по 1097 г., половецкие войска 11 раз появлялись на Руси; правда, два похода были проведены в союзе с русскими князьями против «ляхов» и венгров (1092 и 1097 гг.). Последнее как раз подчеркивает безразличие половецких ханов к вопросу о том, что грабить и с кем вступать в союз.
В 1092 г. половцы соединили значительные силы, как сообщает летопись, «отовсюду» и даже сумели взять три небольших русских города (стб. 206). На следующий год половцы вновь собрались в поход на Русь, но, услышав, что умер Всеволод Ярославич, направили к его преемнику, Святополку Изяславичу, послов с предложением заключить мир. Новый князь повел себя странно, отказавшись от переговоров и взяв под стражу прибывших послов. Мгновенно последовала реакция, и половцы появились в русских пределах, осадив Торческ. Понявший свою ошибку Святополк запросил мира, но теперь половцам он уже был невыгоден, поскольку они уже находились на русской территории и предвкушали хорошую добычу. Ожидания их полностью оправдались, русские дружины были разбиты, Торческ взят и сожжен, а его население уведено в плен (стб. 209).
Наученный горьким опытом Святополк приложил все усилия для заключения мира с половцами, а чтобы еще больше укрепить дружественные отношения, взял себе в жены дочь хана Тугоркана (стб. 16). Столь радикальные меры, казалось бы, должны были обеспечить покой от набегов на русские земли хотя бы на несколько лет. Однако ничего подобного не произошло, и в 1094 г. в сопровождении половецкой армии появился Олег из Тмутаракани, предъявивший притязания на Черниговское княжество. Видимо, половецкая поддержка была столь мощной, что Владимир Черниговский поспешил заключить мир с Олегом, уступив ему свое княжение, а сам поехал в Переяславль. При этом половецкие отряды вели себя как настоящие наемники, беззастенчиво разграбляя черниговскую округу. Олег же нисколько тому не препятствовал, что, видимо, заранее было оговорено в качестве платы за помощь. Описывая это горестное событие, летописец сетует, что Олег уже третий раз приводит половцев на Русскую землю. Эти события показывают, сколь трудно было поддерживать мир с кочевниками, так как договориться с каждым из их объединений просто не представлялось возможным. Пусть Святополк заключил мир с Тугорканом, но в огромной степи всегда мог найтись хан, окружение которого с радостной готовностью пойдет на богатого оседлого соседа. [192]
На следующий год половцы вновь появились на Руси, однако теперь события приняли несколько иной оборот. Часть половецких сил отправилась в далекий поход на Византию, а другая во главе с Итларем и Китаном пришла к Переяславлю с предложением Владимиру Всеволодовичу ( Мономаху) заключить мир, однако дружина воспротивилась этому. Владимиру пришлось согласиться на кровавую резню, в которой были уничтожены все половецкие предводители и их войска (стб. 217-218). После этого русские князья поняли, что половецкие кочевья практически остались без всякой защиты и представляют собой легкую добычу. Святополк с Владимиром немедленно воспользовались этим и быстро организовали поход в степь, где без труда захватили массу скота и пленных. Это был, конечно, не первый поход русских дружин в степь, но против половцев до сих пор ничего подобного не предпринималось. В психологическом отношении результаты этого похода, несомненно, были очень важны для обеих сторон. Половцы впервые испытали горечь разорения своих очагов, а русские приобрели важный опыт превентивных оборонительных действий.
1096 год принес новые тяжкие испытания. Между князьями выявилось несогласие о проведении политики по отношению к половцам. Святополк и Владимир выступали за жесткую линию, имевшую конечной целью организацию общей обороны против кочевнических набегов. Олег категорически отказался принимать в этом участие, что привело к военному столкновению между князьями. Только разрешился этот конфликт, как под Киевом появился хан Боняк, сжегший здесь княжеский двор. Одновременно с ним под Переяславль пришла другая половецкая рать, которую возглавлял Куря. А вслед за ним сюда же пришел тесть Святополка Тугоркан и тоже далеко не с мирными намерениями. Святополк с Владимиром, соединив свои силы, полностью уничтожили отряды Тугоркана, а его самого убили. К чести зятя он нашел на другой день тело своего тестя и похоронил его. Сразу же после этих событий вновь неожиданно вернулся к Киеву хан Боняк, причем произошло это так внезапно, что половцы чуть не ворвались в городские ворота. На этот раз они сожгли два монастыря и загородные хоромы князя Всеволода (стб. 220-222).
Бурные события этого года произвели столь сильное впечатление на русских князей, что они собрались в 1097 г. на съезд для обсуждения жизненно важного вопроса — организации обороны против половцев (стб. 230-231). Никаких особых антиполовецких мер им выработать так и не удалось, но было достигнуто принципиально важное соглашение о прекращении всех княжеских междоусобий. Беспокойство князей прямо свидетельствовало об усилившейся опасности со стороны этого кочевого народа и необходимости вырабатывать единую стратегическую линию, которая, правда, так и не была намечена даже в общих чертах. Очевидно требовалось какое-то время, чтобы все князья прониклись серьезностью нависшей угрозы.
В первый же год наступившего XII в. Святополк, Владимир, Давыд, Олег и Ярослав собрались еще раз на совет, где, видимо, стоял вопрос о выработке политики в отношении половцев. Скорее всего, подобный съезд состоялся и у степных феодалов, на что указывает сообщение летописи о присылке к русским послов от всех ханов с предложением мира. Русские князья решили не отвергать протянутую руку, но вести столь серьезные переговоры непосредственно с половецкими ханами. «Встреча на высшем уровне» произошла в предварительно оговоренном месте — «у Сакова», где и был в сентябре 1101 г. заключен мир (стб. 250). Но дальнейшие события свидетельствуют о том, что Саковский мир так и не принес спокойствия. Конкретных сведений о половецких нападениях после Саковского мира летопись не содержит, но в 1103 г. — казалось бы, неожиданно — половецкий вопрос встает вновь, причем с особой остротой.
Святополк и Владимир съехались «на Долобьске» с единственной целью — разработать политическую линию в отношении половцев. При обмене мнениями выяснилось, что имеются два взгляда на проблему. Дружина Святополка считала, что весенняя война отрицательно скажется на сельском населении и пахотно-посевных работах. В ответ Владимир произнес пламенную речь, в которой обосновал необходимость немеделенного похода в степь для нанесения упреждающего удара по половцам. Это была обоснованная тактика недопущения противника на собственную территорию. В случае же появления половецкой конницы в русских пределах не только будут перебиты смерды и угнан их скот, но разрушены деревни, захвачено имущество, пленены жены и дети (стб. 252-253). Доводы произвели столь сильное впечатление, что русские князья немедленно отправились в поход на конях и в ладьях сначала вниз по Днепру, а затем по степи до половецких кочевий.
Среди половцев, узнавших о приближении русского войска, возникли разногласия: одни предлагали заключить мир, а другие рвались в бой, ибо рассчитывали, разбив в степи противника, тут же продолжить поход на незащищенные города и деревни. Последнее мнение возобладало.
4 апреля состоялась решающая схватка. Половцы потерпели сокрушительное поражение. Летопись перечисляет девять убитых наиболее известных ханов и одного, взятого в плен. Судя по этой цифре, русской дружине противостояло мощное объединенное кочевничье войско. [193]
Плененный половецкий хан предложил за себя богатый выкуп, но Владимир отказался от него, решив устроить наказание для острастки остальных степных феодалов. Русский князь припомнил половцу многочисленные клятвы и договоры о ненападении и мире и столь же многочисленные их нарушения со стороны кочевников. Укорил его и в том, что не учил своих сородичей соблюдать договоры, после чего повелел рассечь пленного половецкого хана на части (стб. 255). Этот эпизод в какой-то мере разъясняет причину княжеского совещания в Долобске — скорее всего, очередное нарушение половцами Саковского мира 1101 г.
Разгром половецких армий в 1103 г. был крупной военной победой, которая значительно ослабила силы кочевников. Но победа не могла заменить прочного мира на основе дипломатических переговоров. Можно было не сомневаться, что половцы в такой ситуации обязательно попытаются взять реванш. Дальнейшие события показали, что половецкие нападения на Русь производились не крупными силами, а небольшими отрядами, грабившими окраинные земли. В ответ русские дружины освоили степные маршруты и наносили удары по кочевьям, располагавшимся в нескольких днях пути от киевских границ. XII век не принес кардинальных изменений в русско-половецкие отношения. Пожалуй, остроту их лишь усугубила феодальная раздробленность, когда кочевники призывались на помощь то одним, то другим князем. Такое сотрудничество для половцев было не просто приемлемым, а явно желанным.
Уже к 1105 г. половцы освободились от психологического шока, полученного в 1103 г., перегруппировали силы и накопили новые. В 1105 г. хан Боняк пришел зимой в Поросье, где расселялись торки и берендеи. На следующий год половцы вновь появились в этом районе и захватили значительный полон. Святополк снарядил за ними погоню, которая преследовала нападавших до Дуная и вернула всех пленных. По весне 1106 г. хан Боняк пришел под Переяславль и угнал оттуда коней. Но этого ему показалось мало, и через некоторое время он вернулся теперь уже в союзе с «инии князи мнози», расположившись около Лубна. Появление такой рати Святополк воспринял всерьез и позвал на помощь Владимира, Олега, Святослава, Мстислава, Вячеслава и Ярополка. Собранные русские силы настолько впечатлили половцев, что они в панике бежали, едва увидев их приближение (стб. 257).
Понимая всю однобокость чисто силовой политики, в январе 1107 г. три князя — Владимир Мономах, Давыд и Олег Святославичи сами направились к половцам, предложив им заключить мир. Соглашение не только было достигнуто, но и закреплено двумя браками половецких хатуней с князьями Юрием Владимировичем (Долгоруким) и Олегом Святославичем (стб. 259). Однако династические браки, если и позволяли сохранять нормальные мирные отношения, то только с теми ордами, предводители которых вступали в родство, остальные же продолжали заниматься набегами. Именно поэтому в 1109 г. Владимир послал войско во главе с Дмитром Иворовичем в район Дона, где были разорены обширные половецкие зимовья. Через год Святополк, Владимир и Давыд снова было собрались в поход, но вернулись, лишь «дошедше Воиня». Ответный удар на следующий год нанесли половцы, разорив села под Переяславлем (стб. 260).
Владимир Мономах являлся самым рьяным сторонником наиболее жесткой политики по отношению к половцам. Он обязательный участник и чаще всего инициатор любых военных акций против кочевников. Именно его доводы убеждают князей в нанесении превентивных ударов по половецким кочевьям. От Владимира всякий раз исходила инициатива объединения нескольких княжеских дружин в мощную антиполовецкую силу. Одно из таких объединений было организовано в 1111 г. князьями Святополком, Владимиром, Ярославом и Давидом с сыновьями. В конце зимы эта мощная армия предприняла глубокий рейд в степь. Через шесть недель русские войска вышли к Северскому Донцу, где находились половецкие города Шарукан и Сугров. Половецкие населенные пункты с военной точки зрения не представляли собой важных опорных центров, поскольку не имели серьезных фортификационных сооружений. Как показали дальнейшие события, в них даже не было сколько-нибудь крупных гарнизонов. Да их и не могло быть, поскольку половецкие военные силы целиком состояли из конницы, всегда размещавшейся в степи и разбросанной по кочевьям. Русское войско подошло к городу Шарукану, население которого, вероятно, и не имело возможности организовать оборону. Поэтому жители «выидоша из города и поклонишася князем рускым и вынесоша рыбы и вино» (стб. 266). Что касается второго города — Сугрова, то в летописи даже не упоминается о его штурме; его просто подожгли. Спалить половецкий город было несложной задачей, поскольку он состоял из войлочных юрт и легких деревянных каркасных домов. Вполне естественно, что половцы никак не могли допустить такого хозяйничанья русского войска в самом сердце степей. Они организовали погоню и настигли отходившие русские полки, однако сражение было ими проиграно. Тогда было собрано второе ополчение, и русские вновь разгромили его. Этот поход русских князей с самого начала был задуман как мера устрашающая. Его главная цель состояла не только в демонстрации мощи, но и в показе возможностей [194] русского войска совершать глубокие рейды в степной тыл, что в дальнейшем позволяло держать в напряжении все половецкие кочевья. По тактике и результатам поход ничем не отличался от точно таких же половецких набегов на Русь. Наградой победителям были многочисленные трофеи, среди которых «полона много, и скоты, и кони, и овце, и колодников много» (стб. 268).
В 1113 г. половецкие ханы услышали о смерти князя Святополка и, посчитав эту ситуацию благоприятной для набега, направились в русские пределы. Владимир с Олегом быстро сумели организовать отпор, в результате которого нападавшие сочли за благо отступить в степь. В свою очередь, русские решили повторить длительный поход в половецкие тылы и в 1116 г. вновь направились на Северский Донец во главе с Ярополком Владимировичем и Всеволодом Давидовичем. На этот раз были взяты три половецких города — Сугров, Шарукан и Балин (стб. 284). Естественно, что степняки не могли этого оставить без отмщения и попытались уничтожить русское войско. Летопись сообщает, что битва длилась два дня и две ночи, а участвовали в ней на стороне половцев еще торки и печенеги. Победа осталась за русскими, а кроме того, на русскую сторону добровольно перешли торки и печенеги. Каких-либо причин такого поступка летопись не приводит, и можно лишь строить предположения, что это было результатом какого-то конфликта в среде кочевников. Правда, вновь обретенные союзники на Руси тоже долго не задержались. Здесь у них произошла какая-то размолвка с князем Владимиром в 1121 г.
При всей жесткости степной политики Владимира, он все же не чурался и мирных путей ее проведения. Так, в 1117 г. он сосватал своему сыну Андрею внучку хана Тугоркана, а в 1120 г. тот же Андрей в союзе с половцами ходил на «ляхов» и победил их (стб. 285-286). Скорее всего, этот военный союз явился следствием женитьбы князя на половчанке.
Летописец подчеркивает, что Владимир Мономах был особенно страшен всем степнякам, чему немало способствовали глубокие степные рейды по разорению кочевничьих станов и городов. Оценку собственной половецкой политики Владимир Мономах дает в своем знаменитом «Поучении»15), где скрупулезно рассмотрены все нюансы отношений со степняками. Составить такой реестр без помощи княжеского внешнеполитического архива просто не представлялось возможным. По-видимому, некоторые просчеты и неудачные действия в отношении половцев затушеваны в «Поучении», но в целом князь с достаточной полнотой раскрывает военную и чисто дипломатическую линии своих непростых взаимоотношений со степью. В этом своеобразном внешнеполитическом отчете перечислены 28 походов против половцев или в союзе с ними против общих недругов. При этом нужно учесть, что «Поучение» написано не в последний год жизни князя, а энергия его внешнеполитических действий не ослабевала буквально до последнего дня правления. Особо отмечено заключение мирных договоров с различными половецкими ханами. Владимир насчитал 19 таких договоров, причем каждый из них с русской стороны был подкреплен серьезной материальной основой — «дая скота много и многы порты свое». Естественно, что все эти дары Владимир сумел вернуть сторицей. Так, он сообщает о семи отпущенных из плена крупных половецких ханах и о сотне более мелких феодалов. Можно не сомневаться, что каждый из них заплатил за свою свободу солидный выкуп. Но далеко не всем взятым в плен сохранялась жизнь, более 200 видных представителей половецкий знати было казнено, что, несомненно, также было политическим расчетом — запугать организаторов походов на Русь. Мономахово «Поучение» в концентрированном виде дает представление о той действительно напряженной борьбе, которую вела Русь против постоянного и мощного давления степи.
Кончина столь грозного противника вызвала в степи ликование и мысль об организации набега на Русь. В 1126 г. половецкие отряды появились на Переяславской земле у города Баруча, пытаясь угнать в полон живших здесь торков. Против них выступил Ярополк, полностью уничтоживший все силы нападавших ( стб. 289-290).
Вслед за этими событиями в русско-половецких отношениях наступает довольно мирный период, длившийся более десятилетия. Видимо, это было вызвано какими-то процессами, происхoдившими как в половецком обществе, так и в русском. Что касается последнего, то здесь начинала разгораться междоусобная борьба, застрельщиками которой выступали неугомонные Ольговичи. Это была как бы наследственная политическая линия князя Олега, не раз использовавшего половецкую силу в личных и всегда очень корыстных интересах. Здесь можно припомнить и то, что Олег не раз отказывался от приглашений других князей принять участие в борьбе против половцев. Инициатива заключения соглашений о военной помощи с половцами принадлежала черниговскому князю Всеволоду Ольговичу. Впервые он договорился с половцами в 1128 г. при столкновении со своим племянником Ярославом Святославичем. Степные союзники Всеволода пришли с явным настроем на легкий захват солидной добычи, но, встретив серьезно организованное сопротивление, бежали восвояси (стб. 291). Такой же [195] неудачей закончилась попытка вовлечения половцев в феодальные распри 1135 г. Всеволод ждал их помощи, запершись в Чернигове от Ярополка, Юрия и Андрея Владимировичей. Однако половцы, несмотря на договоренность, оценили сложившуюся обстановку как невыгодную для себя и просто не пришли (стб. 295). На следующий год половцы вновь принимают участие в междоусобных стычках, причем столь же безуспешно (стб. 298). Последняя попытка Всеволода взять верх в междоусобной борьбе с половецкой помощью началась довольно удачно, поскольку союзникам удалось захватить некоторые города Посулья (стб. 301). Однако противостоявший Всеволоду Ярополк собрал мощную русскую коалицию, которая была усилена пришедшими из Венгрии берендеями в количестве 30 тыс. В этой ситуации постоянных войн жители Чернигова предъявили своему князю ультиматум, обвинив его в попытке скрыться в половецких степях, а «волость» свою бросить на произвол судьбы. В результате Всеволод вынужден был униженно просить мира у Ярополка.
Однако половецкая проблема все еще оставалась приоритетной во внешней политике Руси. Покончить с ней одним ударом не удавалось ни одному князю, хотя многие из них добивались несомненных успехов в борьбе со степняками. Вот и в 1140 г., когда, по словам летописи, «налегли половци на Русь», киевский князь Мстислав Владимирович снарядил значительное по силе войско, предпринявшее дальнюю экспедицию в степь. Летописец сообщает, что русские воины загнали половцев не только за Дон и за Волгу, но даже за Яик (последнее, по-видимому, не вполне соответствовало истине) и «тако избави Бог Рускую землю от поганых» ( стб. 303-304). Вслед за тем рассказывается, что «прииде Половецьская земля и князи половецьсции на мир» (стб. 308). Летописному понятию «земля» соответствуют современные термины «страна», «государство», что подчеркивает общеполовецкую попытку замирения. Скорее всего, столь высокое и полномочное посольство и было вызвано напугавшим степь мощным военным ударом Мстислава. Русская делегация в составе Всеволода Ольговича (уже занявшего киевский стол) и Андрея Переяславского выехала навстречу половцам к Малютину, где и «створиша мир». Несомненно, что этот мирный договор был желанен для обеих сторон, поскольку и у кочевников, и на Руси внутренняя обстановка явно не способствовала отвлечению сил на внешние войны. Наступавший период феодальной раздробленности на Руси совпал с усилением центробежных тенденций в степи. Об этом можно судить хотя бы по тому, что с 1146 г. в летописи появляется совершенно новая для половцев характеристика. Если раньше отдельные орды и союзы кочевников назывались по именам их ханов, то теперь вводится в употребление ранее не известное понятие — «дикие половцы» (стб. 319). В летописи не объясняется его происхождение. Можно лишь предполагать, что так назывались разобщенные, отдельные кочующие роды, не объединенные в союзы под властью какого-либо хана.
К середине XII в. произошли изменения и в среде тех кочевников, которые расселялись в Поросье и призваны были охранять русские границы от набегов степняков. Теперь они объединились в тройственный союз (печенеги, торки, берендеи), который получил название «черные клобуки», данное по чисто внешнему признаку — характерному головному убору. Обязанности черных клобуков оставались прежние — охрана пограничья, а вознаграждением за эту практически казачью службу считалось разрешение проживать на русской территории. Черные клобуки, видимо, относились к этому со всей серьезностью, так как была еще свежа в памяти крутая мера Владимира Мономаха, выгнавшего за какую-то провинность берендеев в степь, где половцы с ними не очень-то церемонились.
В 1146 г. Всеволод Киевский решил воспользоваться миром, заключенным с половцами, и пригласил их принять участие в борьбе против галицкого князя. На такое заманчивое предложение с готовностью откликнулись все «дикие половцы», так что воинов собралось «многое множество». Этот случай достаточно характерно показывает постоянное желание степняков участвовать в русских внутренних распрях. На протяжении все того же 1146 г. «дикие половцы» принимали участие еще в двух междоусобных столкновениях, происходивших в разных местах (стб. 319, 334, 335).
В отличие от «диких половцев», готовых служить любому князю и в любое время, черные клобуки были в этом отношении более разборчивы и имели устойчивые привязанности. Так, после смерти Всеволода они наотрез отказались признать киевским князем Игоря Ольговича, настаивая на приглашении на это место Изяслава Мстиславича (стб. 323). Летописец особо подчеркивает, что этого требовали не только черные клобуки, но и все население Поросья, где было достаточно русских. В этом эпизоде выразилось не только недоверие к Ольговичам, известным своей непредсказуемостью и необузданностью, но и традиционное уважение к той линии княжеского киевского рода, которая фактически создала и оформила поросский пограничный район. Все население Поросья, как характеризует его летописец, «и хрестьяныя и поганыя», несло тяжелейшую пограничную повинность, защищая собственными силами многие русские волости от половецких набегов. В этой службе постоянная поддержка киевских князей как материальная, так и военная, безусловно, имела огромное значение. [196]
В свете сказанного нужно отметить еще одну интересную деталь: некоторые князья завязывают столь тесные отношения с половцами, что в трудные минуты предпочитают пользоваться защитой степняков, а не собственных родственников. Так поступил, например, Ростислав Юрьевич, бежавший из Рязани от войска своего брата, Андрея Юрьевича, именно в степь, а не к их отцу Юрию Долгорукому (стб. 339).
Традиционно дружественные отношения фиксируются в это время с половцами и у представителей родовой линии Ольговичей. В 1147 г. Святослав Ольгович, идя со знаменитого приема у Юрия Долгорукого, открывшего историю Москвы, только лишь перешел Оку (т. е. появился в районе лесостепи), как к нему со всей восточной подобострастностью прибыли половецкие послы. Каких-либо серьезных дел у них не было, но они дипломатично справились о его здоровье и как бы между прочим поинтересовались, не велит ли князь «к собе со силою прити» (стб. 341). Военные услуги кочевники предлагали с полной откровенностью. Через самое короткое время после описанного случая к Святославу пришли с предложением услуг уже другие половцы — Токсобичи, которых он и послал на Смоленск. Тут же вслед явилась и третья группа половцев вместе с бродниками (стб. 342). По-видимому, Святослав сумел заключить достаточно серьезный союз с половцами.
Союзнические отношения со степью при всей их притягательности для занимавшихся распрями князей таили в себе и крупные неприятности. Одна из них состояла в том, что без оглядки положиться на поддержку половецких отрядов было опасно. Половцы всегда блюли свою выгоду, и если у них возникало какое-либо сомнение в благоприятном исходе предстоящей кампании, они без предупреждения покидали поле предстоящей битвы. Именно так они поступили в 1147 г. по отношению к союзному русскому князю, когда узнали, что придется вступить в бой с значительно превосходящими силами. Причем ушли они тайно, ночью (стб. 357). Несомненно и то, что русские князья знали об этой ненадежности своих степных союзников, но все же шли на риск.
Между тем привлеченные на русскую службу черные клобуки начинают играть все более заметную роль во внутриполитических делах киевских князей. Они жили достаточно обособленно, очень медленно смешиваясь с русским населением (здесь действовал стереотип: все-таки «поганые», хоть и «свои») и в то же время составляя довольно крупную в численном отношении военную силу. Именно эта особенность и привела к появлению специфической формулы, подчеркивавшей единодушное принятие какого-либо решения. Наиболее ярко и четко она выражена словами Ростислава, обращенным к своему отцу, Юрию Долгорукому. Призывая отца занять великокняжеский стол в Киеве, Ростислав сказал ему: «слышал есмь, оже хочет тебя вся Русская земля и Черный клобук» (стб. 373). Таким образом, черные клобуки становятся не только пограничным служилым людом, но и реальной внутриполитической силой. Это, конечно, была отнюдь не преторианская гвардия Древнего Рима, но то, что поддержка черных клобуков могла оказать решающее влияние на политическую судьбу претендента на киевский стол, можно считать бесспорным.
В середине XII в., в самый разгар изматывающей борьбы между феодалами, прослеживается все та же закономерность: на стороне великого князя Киевского выступают черные клобуки, а борющихся против него князей поддерживают «дикие» и прочие половцы. Именно такое распределение сил отмечает летопись в 1149, 1150, 1151 и 1152 гг. (стб. 377, 400, 423, 456-457). На первый взгляд это напоминает византийскую политику «разделяй и властвуй», когда одну группу кочевников стравливали с другой, добиваясь максимального истребления или обескровливания обеих сторон. Но в русском варианте все было далеко не так. Во-первых, и с той, и с другой из противостоящих сторон всегда участвовали кроме степняков достаточно крупные русские военные силы, которые также несли немалые потери. Во-вторых, как уже говорилось выше, половцы, уловив невыгодную для себя ситуацию, могли в любой момент предать союзного князя. И, наконец, в-третьих — но далеко не в последних — вся междоусобная княжеская борьба проходила исключительно на русской территории, и кто бы ни победил, разрушались русские города, сжигались русские села и погибало русское население. Все это достаточно красноречиво свидетельствует не о разработке внешнеполитической стратегии, а о мелком тщеславии, преследовавшем чисто личные интересы.
Результатов подобной близорукой политики трудно было не заметить, особенно великому князю Киевскому, который призван был принимать экстренные меры для исправления сложившегося ненормального положения. За разрешение этой проблемы взялся Изяслав Мстиславич Киевский, применив не раз испытанный метод. Он послал в поход на половцев своего сына Мстислава с дружиной, придав ему черных клобуков. Объединенные силы нашли половецкие стойбища на реках Орели (Угле) и Самаре. Как всегда бывало в таких случаях, юрты кочевников были уничтожены, взят большой полон, множество коней и скота, а основные половецкие силы были отогнаны подальше от русских пределов. [197] Но наиболее интересным в летописном рассказе является упоминание, что Мстислав во время похода «множество душ крестьянских отполони» (стб. 459-460). Это были именно те русские пленники, которых половцы уводили с собой в качестве платы за помощь князьям в их междоусобьях.
Окрыленный удачей, Мстислав повторил поход на следующий год (1153) в район р. Псел. Но на этот раз половцы были настороже и вовремя сумели отступить в глубь степи (стб. 465). В течение 1154—1155 гг. половецкая конница трижды появлялась в русских пределах, участвуя в междоусобьях и устраивая обычные грабительские набеги (стб. 471, 476, 479). Очередную попытку заключить с неугомонными кочевниками мирное соглашение предпринял в 1155 г. Юрий Долгорукий, наконец-то занявший киевский стол. Встреча нового киевского князя с половцами произошла у Канева, т. е. несколько южнее Киева, на русской территории. Половцы выдвинули предварительное требование, без выполнения которого они не соглашались на заключение мира. Они попросили Юрия вернуть их соплеменников, захваченных в плен берендеями. В ответ на княжескую просьбу берендеи с негодованием заявили: «Мы умираем за Рускую землю с твоим сыном и головы своя складываем за твою честь», отказавшись выдавать принадлежавшую им по праву военную добычу. Князь не решился из-за пленников идти на конфликт со столь мощной и постоянно нужной ему силой. Он попытался сгладить отрицательное впечатление от неудачных переговоров дарами, но половцы, так и не заключив мира, ушли в степь (стб. 479-480).
Через короткий промежуток времени выяснилось, что это был лишь первый этап переговоров. Половцы возвратились, предлагая продолжить обсуждение мирного соглашения. Но Юрий на этот раз решил подкрепить чисто дипломатическую встречу мощным военным аргументом. Он созвал дружины нескольких князей, попросив помощи даже из Галича, и двинулся со столь солидным эскортом снова к Каневу. Все эти очень серьезные приготовления могли свидетельствовать лишь об одном — о намерении внезапно напасть на половцев во время переговоров и уничтожить их. Однако достаточно искушенные степняки почувствовали неладное и прислали к князю всего лишь несколько человек для разведки. Пообещав русским прибыть в полном составе в Канев на следующее утро, половцы «на ту ночь бежаша вси» (стб. 481).
Упорные попытки заключить мир продолжились в 1157 и 1158 гг. Оба раза переговоры увенчались успехом, и мирные соглашения были подписаны. Правда, теперь половцы, наученные предыдущим опытом, пришли не просто небольшой делегацией, но «бы[сть] их многое множество». Возможно, что именно этот «аргумент» стал самым весомым для обоюдного уважения и подписания условий мира (стб. 485). Казалось бы, заключение мира со столь крупными, объединенными половецкими силами, должно свидетельствовать о его надежности, крепости и длительности, поскольку в процедуре подписания участвовали многие степные предводители. Но, несмотря на это, уже на следующий год князь Изяслав идет к Каневу на совет с половцами и вновь подтверждает с ними мир, а затем возвращается в Киев (стб. 490). Создается впечатление, что процедура встречи с русскими князьями и подписания с ними мира была откровенной игрой половецких ханов. Очевидно, что этот важный акт сопровождался обильными пирами, вручением богатых подарков и тому подобным достаточно приятным времяпрепровождением. Правда, Изяслав успел использовать договор в своих целях и уже на следующий год пригласил к себе на помощь «диких половцев» для участия в очередной междоусобной схватке (стб. 500).
Если рассматривать последующее двадцатилетие (1160—1180 гг.), то в цифровом выражении русско-половецкие отношения за этот период будут выглядеть следующим образом: походы русских на половцев — 6; походы половцев на русских — 9; приглашения половцев для участия в русских междоусобьях — 6; подписание мирных договоров — 2. Этот период, взятый наугад, показывает достаточно характерную тенденцию русско-половецких отношений. Некоторое преобладание нападений степняков на Русь вполне может соответствовать наличию у них если не доктрины, то устоявшейся привычки к набегам, позволявшим не только обогатиться, но и поддерживать авторитет правивших ханов.
На рубеже 60–70-х гг. XII в. у русских князей появился новый серьезный повод для беспокойства в связи с неоднократными попытками половцев нарушить традиционные торговые пути через степь. Это было довольно неожиданным выпадом кочевников против хорошо налаженных и регулярно действовавших русских экономических связей с югом и юго-востоком — по крайней мере летописи до этого момента подобных сведений не содержат. Не может вызывать сомнений заинтересованность самих кочевников в бесперебойном функционировании таких жизненно важных каналов международной торговли. Несомненно и то, что сами они неоднократно прибегали к услугам проезжавших здесь купцов, а также получали регулярную прибыль с транзитной торговли. Всего через степь пролегали три крупные караванные дороги. Наиболее известная дорога называлась Гречник, или Греческий путь. Он вел из Византии в устье Днепра, где находился известный по летописям район Олешье, и далее вверх по реке [198] на Русь. Второй путь носил специфическое название Солоный: по нему доставлялась соль из Крыма. Третий путь — Залозный — связывал Кавказ и Переднюю Азию с Киевской Русью.
Впервые серьезное беспокойство за безопасность купеческих караванов русские князья проявили в 1168 г. В летописи не упоминаются какие-либо конкретные причины этого и не описываются случаи нападения половцев на купеческие караваны. Тем не менее, по всей видимости, подобные факты действительно имели место. Об этом свидетельствует хотя бы то, что князь Ростислав собрал многих князей и с большими силами стоял длительное время на страже у Киева, охраняя Гречник и Залозник (стб. 527). Канев находился у самой кромки степи, и такая охрана вряд ли могла вовремя успеть к месту событий где-нибудь в глубине степей. Основная цель такой сторожи была рассчитана больше на демонстрацию силы и имела целью посеять соответствующие слухи среди степного населения. Однако и после этого половцы все же не оставили попыток поживиться за счет купеческих караванов. Серьезность сложившейся ситуации подтверждает сбор Мстиславом Изяславичем многих князей на специальный совет, где стоял лишь один вопрос: о безопасности торговых путей. Князья с готовностью приняли участие в этом съезде, что свидетельствует о горячей и единодушной заинтересованности их в обеспечении бесперебойной торговли. Совет принял кардинальное решение: выступить крупными силами в степь для уничтожения половецких орд, разбойничавших на торговых путях. Предпринятый поход русских дружин в степь закончился взятием половецких веж и разгромом их военных сил у Черного леса (стб. 538-541).
Основная сложность русско-половецких отношений состояла в отсутствии внутреннего единства и той, и другой стороны. Это делало взаимоотношения непредсказуемыми и очень часто неуправляемыми, даже при наличии самых доброжелательных побуждений. В качестве иллюстрации этого тезиса можно привести события 1172 г., когда киевский князь Глеб Юрьевич откликнулся на инициативу части половцев, предложивших заключить союз, при котором «не мы начнем боятися вас, ни вы нас». Вся трудность ситуации состояла в том, что половцы в это время разделялись на две крупные группировки, одна из которых находилась на левобережье Днепра, у Переяславля, а другая — на правом его берегу, создавая угрозу Поросью и Киеву. Исходя из сложившегося положения, Глеб устроил совет с дружиной, чтобы решить, к какой из половецких группировок идти сначала. При анализе было совершенно справедливо учтено, что в Переяславле сидит князем 12-летний Владимир Глебович, который в случае обострения отношений с кочевниками по молодости лет вряд ли будет способен организовать им достойный отпор. Этот весомый и труднооспоримый аргумент был принят во внимание, и Глеб направился в первую очередь к Переяславлю. Но то ли по недостаточной дипломатической опытности, то ли по врожденной бесхитростности он предупредил об этом другую половецкую группировку, ждавшую его с такими же мирными намерениями в районе Поросья. Получив искусительное известие, поросские половцы тут же забыли о всех своих мирных планах, поскольку князь с дружиной был далеко на другой стороне Днепра. Упиваясь безнаказанностью и уже не помышляя ни о каком мире, они ринулись на русскую территорию и разграбили всю киевскую округу, угнав многочисленный полон и стада скота. Бросившиеся в погоню русские дружины вместе с союзными поросскими берендеями сумели отбить все награбленное, но князь Глеб получил жестокий урок практической половецкой дипломатии (стб. 555).
Когда непредсказуемость половцев в деле ведения мирных переговоров выявилась столь очевидно, предпочтение было отдано языку оружия. При этом найти правого и виноватого в бурном чередовании стычек, походов, набегов, массовых разорений жилья и пленений порой не только сложно, но и невозможно. Вторжения с той и с другой стороны происходили постоянно; в них участвовали с переменным успехом знаменитый хан Кончак и еще более известный князь Игорь (стб. 568, 603, 605, 612, 628, 630, 634, 638-644, 646, 652, 653, 659). Среди достаточно однообразного и утомительного перечня летописных сообщений о взаимном истреблении радостным известием оказывается запись о том, что Святослав Всеволодович со своим сватом Рюриком Ростиславичем сумели утишить Русскую землю, примирив половцев «в волю свою» (стб. 668). Но эта запись лишь выдает горячо желаемое летописцем за действительное, так как под тем же 1190 годом следует уже привычное сообщение о нападении половцев на город Чурнаев ( стб. 668-669). Наконец, те же Святослав и Рюрик решили устроить нечто вроде богатырской заставы на степной окраине своих владений. В 1192 г. они вместе со своими братьями и объединенными дружинами простояли у Канева все лето, охраняя покой земледельцев и горожан и устроив им пусть небольшую, но надежную передышку (стб. 673).
Русские князья далеко не всегда согласовывали между собой на первый взгляд частные моменты политических взаимоотношений со своими союзниками — черными клобуками. В результате, казалось бы, мелкие неурядицы превращались в затяжные и серьезные конфликты, отражавшиеся на отношениях со степью. Характерным примером может служить история с крупным торческим феодалом [199] Кунтувдеем, имевшим определенные владения в Поросье и в соответствии с этим исправно несшим караульную службу против половецких набегов. Между ним и киевским князем Святославом в 1190 г. возникла серьезная размолвка, в результате которой Кунтувдей оказался в тюрьме. Но соправитель Святослава, Рюрик, видимо, лучше знавший личные качества и ценивший деятельность Кунтувдея на русско-половецком пограничье, счел возможным освободить его из заточения. Однако гордый степняк после такого оскорбления не пожелал оставаться в коалиции с русскими и ушел к половцам. Для тех это было несказанной удачей: получить, во-первых, столь видного военачальника, во-вторых, прекрасно знающего организацию обороны пограничного поросского района и, в-третьих, человека, несправедливо обиженного и жаждущего отомстить за свое унижение. В результате Кунтувдей стал организатором и исполнителем нескольких успешных нападений на русское пограничье, выбирая со знанием дела наиболее уязвимые точки и тем самым доставляя множество неприятностей киевским правителям. Сын князя Рюрика, Ростислав, вместе с черными клобуками собрался было в поход на половцев с явной целью отмщения. Но Рюрик в этой ситуации проявил достойную выдержку и не допустил военных действий, предпочитая кратковременному успеху хорошо рассчитанный политический шаг. Князь понял, что проще добиться возвращения такого энергичного человека, как Кунтувдей, чем числить его в постоянных врагах. Он снарядил специальное посольство в степь, в результате которого половцы в 1192 г., получив от Рюрика многочисленные дары, дали клятву о ненападении на русские пределы. Кунтувдею же князь дал во владение город Дверен в Поросье, исчерпав таким образом затянувшийся конфликт. Описывающий этот случай летописец не дает прямой оценки происходящему, но под конец многозначительно замечает, что все это было проделано исключительно для Русской земли (стб. 673-674). История с Кунтувдеем показывает, что мирная альтернатива отношений со степью всегда существовала, но ее проведение в жизнь требовало выдержки, терпения и определенного дипломатического такта.
Более значительные по масштабу мирные переговоры сразу с несколькими половецкими ханами были задуманы киевскими правителями в 1193 г. Их можно рассматривать как попытку закрепить успех предыдущего года. Святослав задумал заключить всеобъемлющий мирный договор с разными степными владетелями («ныне послем половци по вся») и пригласил некоторых из них сам, а другую часть поручил созвать Рюрику, чтобы провести общие переговоры о мире. Традиционным местом таких встреч считался Канев, куда и прибыли представители лукоморских орд, а следом за ними ханы из рода Бурчевичей. Последние кочевали в степях левобережного Приднепровья и не захотели переправляться для переговоров в Канев, находившийся на правом берегу реки. Между сторонами возникли чисто протокольные препирательства о месте проведения переговоров: русские настаивали на Каневе, Бурчевичи предлагали им переправиться на левый берег и обсудить все вопросы именно там. В процессе препирательств выяснилась и скрытая причина нежелания Бурчевичей отрываться от родных и спасительных степей. У них в плену находилось какое-то число черных клобуков, за которых они рассчитывали получить выкуп и справедливо опасались, что, попав в плотное окружение в Каневе, они должны будут расстаться с этим полоном. В результате идея переговоров зашла в тупик, так как русские князья, ссылаясь на традиции отцов, гордо отказались ехать на левый берег Днепра. Бурчевичи, не дожидаясь наметившегося перерастания переговоров в военный конфликт, тут же предпочли вернуться в безопасную степь. Тогда Рюрик, видя полный провал столь широких планов, стал уговаривать Святослава заключить мир хотя бы с одними оставшимися лукоморскими половцами. Но раздосадованный Святослав не пожелал мира только с частью кочевников и в сердцах ускакал в Киев (стб. 675). Так была потеряна уникальная возможность нормализации отношений для обеих сторон. Срыв переговоров ясно показал, что без предварительной серьезной подготовки вопрос о прочном мире решить просто невозможно.
Характерно, что черные клобуки, расселявшиеся на Русской земле и охранявшие ее от половецких набегов, придерживались тех же этических принципов, что и остальные кочевники. Они неоднократно выступали инициаторами проведения чисто грабительских походов на половцев, соблазняя легкой добычей русских князей. Именно такой случай произошел и зимой 1193 г., когда черные клобуки убедили князя Ростислава Рюриковича напасть на половецкие кочевья на правобережье Днепра (на р. Ивле). Обычным завершением подобных авантюр практически всегда был ответный набег половецкой конницы. Не стал исключением и 1193 год, когда степняки напали на торков, проживавших на русской территории (стб. 676-679).
Русско-половецкие отношения начала XIII в. очень рельефно высветились в бурном вихре событий, связанных с битвой на Калке 31 мая 1223 г. Новизна ситуации заключалась в том, что у русских и половцев впервые появился общий враг, против которого нужно было бороться плечом к плечу, забыв [200] все старые распри. По крайней мере именно в этом половецкие ханы постарались убедить русских князей, стращая их доводами о последовательном истреблении сначала кочевников, а затем и оседлого населения. Характерно, что именно половцы первыми, не раздумывая, обратились за помощью к своему соседу, выступавшему далеко не всегда в роли партнера и союзника. Страшный разгром на Калке со всей очевидностью показал, сколь губительны в международных делах внутрифеодальные распри. Отсутствие единства в русских войсках и неотработанность взаимодействия с половецкой конницей привели к крупнейшей трагедии, погубившей наспех сколоченный русско-половецкий союз (стб. 740-745). В то же время попытка совместных действий, направленных на защиту общих интересов, отчетливо показала, что сложности в русско-половецких отношениях по большей части рождались из-за сиюминутных интересов, а не долговременной политики тех или иных ханов или князей.
Жестокий урок, полученный на Калке, к сожалению, забылся очень быстро, и русско-половецкие отношения вернулись в привычное русло постоянных военных столкновений. Наиболее крупное из них произошло в 1235 г. в Поросье, у Торческа, где «бысть сеча люта» между войсками князя Даниила Галицкого и половцами (стб. 773). Это был год великого курултая в Монголии, на котором решался вопрос о походе на Европу армии под командованием хана Бату. Сложный клубок русско-половецких неурядиц уже остался в прошлом, на смену приходила совершенно новая политика монгольских ханов, вводившая доселе не известные принципы и неслыханные приемы, к которым предстояло приспособиться и русским князьям, и половецким властителям.
Монгольское нашествие 1237—1241 гг. коренным образом изменило привычное течение жизни русских княжеств, оно перемешало значительную часть населения, сократив ареал его проживания и заметно уменьшив численность. Если нападения кочевников в X—XII вв. затрагивали лишь пограничные со степью районы Руси и представляли собой беды локального характера, то монголы прошлись по большинству княжеств, заметно подорвав их хозяйственное благосостояние и военную мощь.
* * *
В течение трехсот с лишним лет Древняя Русь не просто соседствовала, а самым тесным образом общалась со степью и ее обитателями. Столь длительные и тесные контакты отразились на культуре и жизни обеих сторон; каждая из них выработала собственные принципы, а также цели внешней политики. Главнейший неписаный принцип взаимоотношений кочевников и Руси состоял в полном отказе от территориальных захватов друг у друга. Он был обусловлен противоположностью систем хозяйствования, приспособленных к определенным растительно-ландшафтным зонам. Существование двух противоположных хозяйственных укладов при известных различиях в общественном устройстве и неравномерности социального развития внутренних структур во многом определили их политические отношения. Достаточно вспомнить Святослава, который, открыто заявляя о желании обустроить свою столицу в Подунавье, нисколько не прельщался степными пространствами между Русью и Болгарией.
Только суровая жизненная необходимость заставила кочевников поселиться на русской территории. Русские князья приняли их в Поросье, также руководствуясь политическим расчетом. Но нужно подчеркнуть, что эта коллизия носила объективно взаимовыгодный характер. Более того, жители степей довольно открыто высказывали свое политическое кредо, с радостью принимая приглашения к участию в междоусобицах русских князей, заканчивавшихся, как правило, грабежом. Это был принцип, возведенный в ранг международной политики.
Русская внешнеполитическая линия в такой ситуации сводилась к проведению договорно-оборонительных акций, носивших как пассивный, так и активный характер. Пассивная оборонительная политика (строительство крепостей, укрепленных рубежей, привлечение к охране границ самих кочевников, заключение мирных договоров и династических браков) была рассчитана на долговременное действие и вполне себя оправдывала. Активные политические акции всегда представляли собой лишь превентивные военные меры с использованием конъюнктурной ситуации. Внешняя политика, разумно сочетавшая дипломатию и военные силы, должна была уравновешивать постоянно находившихся в боевой готовности кочевников и мирных древнерусских пахарей.
ЕГОРОВ В.Л. – доктор исторических наук, заместитель директора Государственного исторического музея.
1) Татищев В. Н. История Российская. Т. 1. М.; Л., 1962. С. 271-274.
2) Карамзин Н. М. История государства Российского. Т. 1. М., 1989. С. 158; Т. 2. М., 1991. С. 46.
3) КлючевскийВ. О. Сочинения. В 9 т. Т. 1. М., 1987. С. 282. [201]
4) Плетнева С. А. Древности черных клобуков. М., 1973; ее же. Половецкие каменные изваяния. М., 1974.
5) Ее же. Половецкая земля // Древнерусские княжества X—XIII вв. М., 1975.
6) Рыбаков Б. А. «Слово о полку Игореве» и его современники. М., 1971; его же. Киевская Русь и русские княжества XII—XIII вв. М., 1982.
7) Гумилев Л. Н. Древняя Русь и Великая степь. М., 1989. С. 320.
8) Там же. С. 484.
9) Там же. С. 485.
10) Пашуто В. Т. Внешняя политика Древней Руси. М., 1968.
11) Есть более раннее полулегендарное летописное известие (под 915 г.), которое также сообщает о первом приходе печенегов на Русь. Оно рассмотрено В. Т. Пашуто в его исследовании «Внешняя политика Древней Руси» (с. 107).
12) ПСРЛ. Т. 2. М., 1962. Стб. 53-55. Далее — указания на столбцы т. 2 ПСРЛ даются в тексте.
13) Повесть временных лет. Т. 1. М.: Л., 1950. С. 48.
14) Сахаров А. Н. Дипломатия Святослава. М., 1982. С. 95-101; 204-207.
15) Повесть временных лет. Т. 1. С. 159-162.
