Эта статья на основе моего доклада на Третьих Лихудовских Чтениях
(конец мая – начало июня 2010 г.) была написана сразу после конференции
для публикации в сборнике её материалов. Но в виду задержки выхода
сборника, часть статьи была поставлена в виде доклада на конференции
«Малые Лихудовские чтения – 2011», проведенной в рамках Дней науки НовГУ
29 марта 2011. Программа этих Чтений была заранее распространена на кафедрах и в других научных центрах НовГУ.
В своих работах, посвящённых генезису древнерусского института княжеской власти, я показываю, что существующие в исторической науке концепции о возникновении и развитии этого института сложились под влиянием нескольких западноевропейских утопий XVI-XVIII вв. В частности, доминирующая в отечественной науке концепция, трактующая летописное Сказание о призвании Рюрика и его братьев на княжение к предкам новгородцев как приглашение безродного наёмника из Скандинавии (чаще всего называют Среднюю Швецию), который по договору (так однозначно толкуется летописное слово «ряд») стал князем, является реликтом теории Общественного договора.
Согласно этой теории государство и королевская или княжеская власть возникали немедленно из первобытного хаоса «народоправства» на основе сознательно заключённого между людьми договора.1 Кроме этого, на исследование генезиса древнерусского института княжеской власти (как впрочем, и на изучение всей проблематики древнерусского политогенеза) оказали влияние такие западноевропейские утопии как готицизм и рудбекианизм, результаты исследований которых представлены в ряде моих последних работ. В основе этих утопий – фантазии, наполненные образами гото-германо-скандинавских завоеваний, несущих другим народам Европы государственность и монархический порядок.2
Утопический балласт в российской исторической мысли привёл к тому, что теоретические исследования генезиса древнерусского института княжеской власти замерли на отметке «XVIII век», что загнало исследования по данной проблематике в методологический тупик . Застой проявляется не только в том, что стало невозможным использовать современные достижения теоретической мысли в исследовании института верховной власти в архаичных обществах, но и в том, что новые интересные находки, касающиеся данной проблематики, вместо объективного анализа, подкладываются в гнездо наседки – утопии, которая ничего живого высидеть не может.
Это подтвердила полемика во время «Третьих Лихудовских чтений» с новгородским археологом К.Г. Самойловым, который, отстаивая норманистскую идею возникновения княжеской власти из договора, в качестве аргумента сослался на найденные в ходе раскопок Новгорода в слоях конца X – первой четверти XII вв. «замки»-пломбы или цилиндры, датируемые концом X века. Об этих интереснейших находках рассказывается в работах академика В.Л. Янина «У истоков Новгородской государственности» и «Очерки истории средневекового Новгорода».3
В средневековом Новгороде такие «замки», представлявшие собой обрезки берёзового или ольхового стволов, использовались для «пломбирования» мешков с собранными в виде пушнины государственными доходами, поскольку, отмечает В.Л. Янин, на поверхности они содержали надписи, указывающие принадлежность содержащегося в мешке князю или сборщикам налогов, а сами «…ценности распределялись на месте их сбора между получателями (князь, церковь, вирник) и опечатывались… Цилиндры – замки служили верной гарантией против подмены шкурок менее качественными по пути в Новгород».4 Анализ комплексов цилиндров позволил В.Л. Янину сделать важный вывод о деятельности княжеского фискального аппарата в Новгороде и поставить вопрос об его истоках:
Предположение В.Л. Янина о том, что традиция ограничения княжеской власти в Новгороде может восходить «к прецедентному договору с Рюриком, заключённому в момент его приглашения союзом северо-западных племён», вполне закономерно. Договоры с представителями княжеской/королевской власти и обсуждения разного рода «кондиций» – феномен известный в разные времена и у разных народов. Однако путать договоры с кандидатами в князья и князей по договору, как это пытался сделать Самойлов на конференции, все равно, что путать божий дар с яичницей. Опираясь на весь известный исторический опыт, есть основание утверждать, что как «замки»-пломбы, так и любые другие находки, могут подтверждать, в лучшем случае, начало новой княжеской династии, но не возникновение самого института княжеской власти.
Собственно, с этим можно было бы посчитать упомянутую полемику с Самойловым исчерпанной, если бы в ней в качестве «весомой» аргументации в пользу концепции о возникновении древнерусского института княжеской власти из договора с безродными наёмниками, не использовались находки сходных по устройству деревянных цилиндров в слоях X века в Волине, а также – деревянных toggles – циллиндрических пуговиц из коллекций Дублина. И на этих археологических материалах необходимо остановиться подробнее.
Анализ материалов по польскому Волину я в данной статье не привожу, поскольку не успела с ними ознакомиться, но небольшой фрагмент из книги В.Л. Янина с описанием волинских цилиндров представляется в этом контексте вполне уместным:
С ирландскими материалами как в связи с описанием упомянутых археологических находок, так и в плане более широкой проблематики раннесредневековой истории Ирландии, я ознакомилась подробно.
Упомянутые деревянные «цилиндры» из Дублина представлены в работе ирландского учёного Джеймса Ланга, посвящённой резным орнаментам на деревянных предметах, найденным при раскопках Дублина.7 Следует сразу сказать, что дублинские toggles и новгородские «замки» разнятся по очень многим параметрам. В дублинской коллекции представлены три вида «цилиндров»: два из них DW29 и DW30 носят название «пуговиц» – toggles, т.е. циллиндрических деревянных пуговиц или застёжек. Размеры этих изделий вполне соотвествуют своему названию: DW29 – 2.9 cm х 2.0 cm х 1.9 cm. DW30: 2.7 cm х 2.7 cm х 2.1 cm. Третий вид DW42 так и называется «цилиндр» – «cylinder», или предмет неопределённого назначения, но по мнению Ланга, это изделие также сравнимо с пуговицей DW29. Его размеры: 3.2 cm х 2.5 cm.8
Как сказано выше, Ланга интересовала собственно резьба на деревянных бытовых предметах, найденных при археологических исследованиях Дублина. Анализируя различные стили резных орнаментов, Ланг пытался их классифицировать и разбить на группы с определением культурных истоков и хронологии, что было, как он заметил, совсем нелёгкой задачей в том конгломерате стилей и культур, которые отличали средневековую Ирландию.
Известный ирландский археолог Патрик Ф. Уоллес отмечал, что археологические комплексы, обнаруженные при раскопках средневекового Дублина, могут быть отождествлены с тремя основными группами – английской (English Contribution), скандинавской (Scandinavian Contribution) и ирландской или автохтонной (Irish or Indigenous Contributin), а также – с гибридной группой, рождённой взаимодействием различных культур.9
Ланг постарался выделить значительно большее количество типов деревянной резьбы и определить их культурные и хронологические характеристики. Toggles и Cylinder из Дублина, которые приводятся также и в работах В.Л. Янина с пояснением, что указание на данную публикацию получено от Р. Ковалёва, Ланг относит к так называемой The Dublin School. Предметы этого типа, согласно Лангу, по своим мотивам, композиции и др. свойствам обнаруживают большее родство с позднесаксонским стилем из южной Англии, а также с собственно ирландскими традициями прикладного искусства. И хотя в орнаментах «The Dublin School» прослеживается близость с так называемым стилем Scandinavian Ringerike10, предметы «дублинской группы» обладают многими чертами, нехарактерными для прикладного искусства из Рингерики, в частности, как отмечает Ланг, они обладают более сжатым декором, наличием характерно переплетающихся завитков – манеры, восходящей к островной ирландской традиции, и др. Свой вывод о том, что декор предметов «дублинской группы» связан с традициями народов Ирландии и Британии, Ланг подкреплял высказыванием П. Уоллеса, который также предостерегал от излишней готовности искать скандинавские истоки для данного стиля.11
Важно помимо этого отметить, что все предметы, объединяемые Лангом в «дублинскую группу», относятся к XI веку12, а не к X веку, как цилиндры из Волина или как новгородские замки (конец X в.). Но самое главное, дублинские цилиндрические пуговицы-застёжки никак не связываются с институтом королевской власти в Ирландии и уж тем более – с его генезисом. Это были, судя по всему, обычные бытовые предметы, использовавшиеся как декоративные элементы одежды или как какой-то другой декор.
Таким образом, у дублинских «цилиндров» и новгородских «замков» нет ничего общего как хронологически, так и функционально. «Замки» из Новгорода использовались для «запирания» мешков с данью. Пуговицы из Дублина, скорее всего, должны были использоваться как элемент одежды, на что указывает и их явная декоративность. Первые – связаны с традицией севера Восточной Европы, вторые, согласно анализу их декора, – с ирландской и британской традициями, а никак не «скандинавской».
Единственное, что их роднит, это цилиндрическая форма и то, что для крепления к поверхности они имели просверленное отверстие, в которое продёргивалась верёвка или нить. Но кто возьмётся утверждать, чья «инженерная» мысль одарила человечество этой конструкционной идеей? И самое главное, как данные археологические находки могут повлиять на мой вывод о том, что институт наследной власти, как на Руси, так и в других странах, не возникает по договору?
Однако совершенно очевидно, что в упомянутой полемике пример с археологическими находками из Дублина и стремление увязать их с новгородскими «замками», да ещё в контексте дискуссии о генезисе древнерусского института княжеской власти, был наведен на легко узнаваемую цель. Хорошо известно, что большое место в событиях ирландской истории конца VIII – X вв. занимали нападения на Ирландию тех, кого ирландские хронисты называли Genti или Gentiles, т.е. язычники, нехристиане, а современная наука окрестила обобщённым именем скандинавов – они же норманны (в англоязычной литературе часто как the Norse или Northmen), они же викинги. Нетрудно догадаться, что эти нападения вкупе с дублинскими цилиндрическими toggles показались соблазнительным сочетанием, которое захотелось подтянуть к событиям новгородской истории. И с его помощью попытаться намекнуть, что если с одной стороны, взглянуть на институт княжеской власти в Новгороде, а с другой – порассуждать о нападениях the Norse в Ирландии, то можно каким-то образом подкрепить утверждение норманистов о том, что древнерусский институт княжеской власти возник благодаря безродным скандинавским наёмникам.
Но только как ни подводи упомянутые сюжеты, как тонко ни натягивай, решительно ничего нельзя извлечь из указанного периода истории Ирландии в связи с институтом княжеской власти в Новгороде. Gentiles из ирландских источников, согласно данным ирландских учёных, не выказывали намерений вмешиваться в систему королевской власти Ирландии или как-то воздействовать на неё.13 Кроме того, невзирая ни на какие археологические находки в Ирландии или бурные события раннесредневековой ирландской истории, никому до сих пор не приходило в голову уверять просвещённое человечество в том, что институт королевской власти в Ирландии возник по договору с какими-то безродными пришельцами со стороны.
Вывод, на мой взгляд, очевиден: договоры с князьями и королями (чему имеется множество примеров) – это не то же самое, что возникновение княжеской/королевской власти по договору (чему аналогов нет, с тех пор как теория Общественного договора признана утопией). До тех пор, пока это не будет осознано, исследования по генезису древнерусского института княжеской власти будут топтаться на месте, не покидая затхлого методологического тупика.
Лидия Грот, кандидат исторических наук
В своих работах, посвящённых генезису древнерусского института княжеской власти, я показываю, что существующие в исторической науке концепции о возникновении и развитии этого института сложились под влиянием нескольких западноевропейских утопий XVI-XVIII вв. В частности, доминирующая в отечественной науке концепция, трактующая летописное Сказание о призвании Рюрика и его братьев на княжение к предкам новгородцев как приглашение безродного наёмника из Скандинавии (чаще всего называют Среднюю Швецию), который по договору (так однозначно толкуется летописное слово «ряд») стал князем, является реликтом теории Общественного договора.
Согласно этой теории государство и королевская или княжеская власть возникали немедленно из первобытного хаоса «народоправства» на основе сознательно заключённого между людьми договора.1 Кроме этого, на исследование генезиса древнерусского института княжеской власти (как впрочем, и на изучение всей проблематики древнерусского политогенеза) оказали влияние такие западноевропейские утопии как готицизм и рудбекианизм, результаты исследований которых представлены в ряде моих последних работ. В основе этих утопий – фантазии, наполненные образами гото-германо-скандинавских завоеваний, несущих другим народам Европы государственность и монархический порядок.2
Утопический балласт в российской исторической мысли привёл к тому, что теоретические исследования генезиса древнерусского института княжеской власти замерли на отметке «XVIII век», что загнало исследования по данной проблематике в методологический тупик . Застой проявляется не только в том, что стало невозможным использовать современные достижения теоретической мысли в исследовании института верховной власти в архаичных обществах, но и в том, что новые интересные находки, касающиеся данной проблематики, вместо объективного анализа, подкладываются в гнездо наседки – утопии, которая ничего живого высидеть не может.
Это подтвердила полемика во время «Третьих Лихудовских чтений» с новгородским археологом К.Г. Самойловым, который, отстаивая норманистскую идею возникновения княжеской власти из договора, в качестве аргумента сослался на найденные в ходе раскопок Новгорода в слоях конца X – первой четверти XII вв. «замки»-пломбы или цилиндры, датируемые концом X века. Об этих интереснейших находках рассказывается в работах академика В.Л. Янина «У истоков Новгородской государственности» и «Очерки истории средневекового Новгорода».3
В средневековом Новгороде такие «замки», представлявшие собой обрезки берёзового или ольхового стволов, использовались для «пломбирования» мешков с собранными в виде пушнины государственными доходами, поскольку, отмечает В.Л. Янин, на поверхности они содержали надписи, указывающие принадлежность содержащегося в мешке князю или сборщикам налогов, а сами «…ценности распределялись на месте их сбора между получателями (князь, церковь, вирник) и опечатывались… Цилиндры – замки служили верной гарантией против подмены шкурок менее качественными по пути в Новгород».4 Анализ комплексов цилиндров позволил В.Л. Янину сделать важный вывод о деятельности княжеского фискального аппарата в Новгороде и поставить вопрос об его истоках:
От будущих находок… зависит правильное решение, восходит ли участие новгородской аристократии в контроле за государственными доходами к пожалованиям Ярослава Мудрого, или оно уже было сформулировано в исходном договоре призвания князя в Новгородскую землю в середине IX в. …оставаясь в рамках гипотезы, представляется более вероятным восхождение рассматриваемой особенности новгородского государственного устройства ко времени призвания князя в середине IX в.5
Предположение В.Л. Янина о том, что традиция ограничения княжеской власти в Новгороде может восходить «к прецедентному договору с Рюриком, заключённому в момент его приглашения союзом северо-западных племён», вполне закономерно. Договоры с представителями княжеской/королевской власти и обсуждения разного рода «кондиций» – феномен известный в разные времена и у разных народов. Однако путать договоры с кандидатами в князья и князей по договору, как это пытался сделать Самойлов на конференции, все равно, что путать божий дар с яичницей. Опираясь на весь известный исторический опыт, есть основание утверждать, что как «замки»-пломбы, так и любые другие находки, могут подтверждать, в лучшем случае, начало новой княжеской династии, но не возникновение самого института княжеской власти.
Собственно, с этим можно было бы посчитать упомянутую полемику с Самойловым исчерпанной, если бы в ней в качестве «весомой» аргументации в пользу концепции о возникновении древнерусского института княжеской власти из договора с безродными наёмниками, не использовались находки сходных по устройству деревянных цилиндров в слоях X века в Волине, а также – деревянных toggles – циллиндрических пуговиц из коллекций Дублина. И на этих археологических материалах необходимо остановиться подробнее.
Анализ материалов по польскому Волину я в данной статье не привожу, поскольку не успела с ними ознакомиться, но небольшой фрагмент из книги В.Л. Янина с описанием волинских цилиндров представляется в этом контексте вполне уместным:
На волинском цилиндре вырезан княжеский знак, находящий ближайшие аналогии на русских трапецевидных привесках того же времени.., на которых он также чаще всего бывает стилизован в сходной манере. Волинский цилиндр, обнаруживая принципиальное сходство с новгородскими, имеет и технические отличия. В нем нет поперечного канала (имеется только широкий продольный), но зато он снабжен небольшим отверстием в утолщенном крае. Надо полагать, что в широком канале помещался узел запирающей связи, а сам цилиндр фиксировался относительно этого узла дополнительной бечевкой, пропущенной через «ушко» в крае и пришитой к мешку.6
С ирландскими материалами как в связи с описанием упомянутых археологических находок, так и в плане более широкой проблематики раннесредневековой истории Ирландии, я ознакомилась подробно.
Упомянутые деревянные «цилиндры» из Дублина представлены в работе ирландского учёного Джеймса Ланга, посвящённой резным орнаментам на деревянных предметах, найденным при раскопках Дублина.7 Следует сразу сказать, что дублинские toggles и новгородские «замки» разнятся по очень многим параметрам. В дублинской коллекции представлены три вида «цилиндров»: два из них DW29 и DW30 носят название «пуговиц» – toggles, т.е. циллиндрических деревянных пуговиц или застёжек. Размеры этих изделий вполне соотвествуют своему названию: DW29 – 2.9 cm х 2.0 cm х 1.9 cm. DW30: 2.7 cm х 2.7 cm х 2.1 cm. Третий вид DW42 так и называется «цилиндр» – «cylinder», или предмет неопределённого назначения, но по мнению Ланга, это изделие также сравнимо с пуговицей DW29. Его размеры: 3.2 cm х 2.5 cm.8
Как сказано выше, Ланга интересовала собственно резьба на деревянных бытовых предметах, найденных при археологических исследованиях Дублина. Анализируя различные стили резных орнаментов, Ланг пытался их классифицировать и разбить на группы с определением культурных истоков и хронологии, что было, как он заметил, совсем нелёгкой задачей в том конгломерате стилей и культур, которые отличали средневековую Ирландию.
Известный ирландский археолог Патрик Ф. Уоллес отмечал, что археологические комплексы, обнаруженные при раскопках средневекового Дублина, могут быть отождествлены с тремя основными группами – английской (English Contribution), скандинавской (Scandinavian Contribution) и ирландской или автохтонной (Irish or Indigenous Contributin), а также – с гибридной группой, рождённой взаимодействием различных культур.9
Ланг постарался выделить значительно большее количество типов деревянной резьбы и определить их культурные и хронологические характеристики. Toggles и Cylinder из Дублина, которые приводятся также и в работах В.Л. Янина с пояснением, что указание на данную публикацию получено от Р. Ковалёва, Ланг относит к так называемой The Dublin School. Предметы этого типа, согласно Лангу, по своим мотивам, композиции и др. свойствам обнаруживают большее родство с позднесаксонским стилем из южной Англии, а также с собственно ирландскими традициями прикладного искусства. И хотя в орнаментах «The Dublin School» прослеживается близость с так называемым стилем Scandinavian Ringerike10, предметы «дублинской группы» обладают многими чертами, нехарактерными для прикладного искусства из Рингерики, в частности, как отмечает Ланг, они обладают более сжатым декором, наличием характерно переплетающихся завитков – манеры, восходящей к островной ирландской традиции, и др. Свой вывод о том, что декор предметов «дублинской группы» связан с традициями народов Ирландии и Британии, Ланг подкреплял высказыванием П. Уоллеса, который также предостерегал от излишней готовности искать скандинавские истоки для данного стиля.11
Важно помимо этого отметить, что все предметы, объединяемые Лангом в «дублинскую группу», относятся к XI веку12, а не к X веку, как цилиндры из Волина или как новгородские замки (конец X в.). Но самое главное, дублинские цилиндрические пуговицы-застёжки никак не связываются с институтом королевской власти в Ирландии и уж тем более – с его генезисом. Это были, судя по всему, обычные бытовые предметы, использовавшиеся как декоративные элементы одежды или как какой-то другой декор.
Таким образом, у дублинских «цилиндров» и новгородских «замков» нет ничего общего как хронологически, так и функционально. «Замки» из Новгорода использовались для «запирания» мешков с данью. Пуговицы из Дублина, скорее всего, должны были использоваться как элемент одежды, на что указывает и их явная декоративность. Первые – связаны с традицией севера Восточной Европы, вторые, согласно анализу их декора, – с ирландской и британской традициями, а никак не «скандинавской».
Единственное, что их роднит, это цилиндрическая форма и то, что для крепления к поверхности они имели просверленное отверстие, в которое продёргивалась верёвка или нить. Но кто возьмётся утверждать, чья «инженерная» мысль одарила человечество этой конструкционной идеей? И самое главное, как данные археологические находки могут повлиять на мой вывод о том, что институт наследной власти, как на Руси, так и в других странах, не возникает по договору?
Однако совершенно очевидно, что в упомянутой полемике пример с археологическими находками из Дублина и стремление увязать их с новгородскими «замками», да ещё в контексте дискуссии о генезисе древнерусского института княжеской власти, был наведен на легко узнаваемую цель. Хорошо известно, что большое место в событиях ирландской истории конца VIII – X вв. занимали нападения на Ирландию тех, кого ирландские хронисты называли Genti или Gentiles, т.е. язычники, нехристиане, а современная наука окрестила обобщённым именем скандинавов – они же норманны (в англоязычной литературе часто как the Norse или Northmen), они же викинги. Нетрудно догадаться, что эти нападения вкупе с дублинскими цилиндрическими toggles показались соблазнительным сочетанием, которое захотелось подтянуть к событиям новгородской истории. И с его помощью попытаться намекнуть, что если с одной стороны, взглянуть на институт княжеской власти в Новгороде, а с другой – порассуждать о нападениях the Norse в Ирландии, то можно каким-то образом подкрепить утверждение норманистов о том, что древнерусский институт княжеской власти возник благодаря безродным скандинавским наёмникам.
Но только как ни подводи упомянутые сюжеты, как тонко ни натягивай, решительно ничего нельзя извлечь из указанного периода истории Ирландии в связи с институтом княжеской власти в Новгороде. Gentiles из ирландских источников, согласно данным ирландских учёных, не выказывали намерений вмешиваться в систему королевской власти Ирландии или как-то воздействовать на неё.13 Кроме того, невзирая ни на какие археологические находки в Ирландии или бурные события раннесредневековой ирландской истории, никому до сих пор не приходило в голову уверять просвещённое человечество в том, что институт королевской власти в Ирландии возник по договору с какими-то безродными пришельцами со стороны.
Вывод, на мой взгляд, очевиден: договоры с князьями и королями (чему имеется множество примеров) – это не то же самое, что возникновение княжеской/королевской власти по договору (чему аналогов нет, с тех пор как теория Общественного договора признана утопией). До тех пор, пока это не будет осознано, исследования по генезису древнерусского института княжеской власти будут топтаться на месте, не покидая затхлого методологического тупика.
Лидия Грот, кандидат исторических наук
