ХХХХ

Этнический ареал русского народа на протяжении столетий неуклонно расширялся, включая в себя сначала окраины Восточно-Европейской равнины, а потом Урал, Сибирь, Кавказ и многие иные отдаленные территории. Но популяции, сформировавшиеся исторически недавно в результате переселений или смешений, мало информативны для понимания этногенеза и истории становления русского генофонда. Если мы хотим заглянуть в прошлое, то намного важнее проследить историю.

Аналогично и M B. Битов, изучая антропологию Русского Севера, охватывал лишь те территории, которые были колонизированы в хронологических рамках XII-XVII веков от Уставной грамоты Свято­слава Ольговича 1137 г. до окончания значительных массовых передвижений русского населения XVII века [Битов, 1997].

От издателя

Я русский, не потерплю, чтобы меня теснили эти господа 

А. В. Суворов

С детства всем понятен смысл слов: русский, нерусский, китаец, швед. Мы можем представить об­раз человека определённой национальности, его привычки, его песни.

Например, в Кремлёвский полк набирают солдат физически крепких, высоких и русской внешно­сти. Отцы-командиры успешно решают задачу отбора солдат.

Наука, раздробленная на слабо связанные области, до недавнего времени затруднялась дать ответ на вопрос: «кто такие русские». Мало того, однажды на слушаниях по русской культуре в Государ­ственной думе выступил директор института этнологии и антропологии им. Н. Н. Миклухо-Маклая и заявил, что русских никаких нет, а есть только русскоговорящие; остался мол только русский язык как средство межнационального общения. Этот русскоговорящий «господин» целый час пытался доказать русским, что их нет. Надо заметить, что его теория разошлась с практикой уже на заседа­нии: «господин», который вёл слушания, как выяснилось, хорошо различал русских и нерусских - ни одному русскому слово он не дал.

Подобная позиция не нова. Культура и наука стали в XX веке областями, куда назойливо внедря­лись, сначала среди ученых, а затем и в общественном сознании, политически заказанные мифы. Особенно досталось при этом русской истории и культуре. Так, в 1920-е годы РАППовцы (Авербах и Ко) доказывали, что русской литературы не существует, а если даже она всё-таки есть, то её надо «сбросить с корабля современности». Параллельно с РАППовцами трудились их достойные коллеги «историки-марксисты», доказывавшие, что не существует русского народа, а если даже он всё-таки есть, то это финно-угры, скифы, татары, кто угодно - только не славяне и не русские. Например, некогда знаменитый «воинствующий историк-марксист» М. Покровский заявлял: «в жилах так на­зываемого великорусского народа течет восемьдесят процентов финно-угорской крови». И взятые с потолка «восемьдесят процентов», и выражение «так называемый великорусский народ» были про­диктованы этому «господину», очевидно, его страстным стремлением поскорее написать «реквием» русскому народу.

Когда в 1930-х годах основной политический заказ на теоретическое, а затем и практическое доказательство «несуществования» русского народа и его культуры перешёл от троцкистов к их коллегам-конкурентам нацистам, последние не стали особо утруждать свою фантазию. Похоже, они просто переписывали троцкистские измышления. Например: «в России утвердились две основные расы: тюрко-монголы и угро-финны... В огромной стране с плохими сообщениями многие слои самых различных народов накладывались друг на друга, не смешиваясь, и огромная монголоидная масса по­степенно покрыла все, но в разных пропорция»» (Рене Бинэ, «Национал-социализм против марксиз­ма»). Как видим у этих «господ», германских нацистов, в их «мифах XX века» (а также в следовавших за этими мифами реальных планах «Барбаросса» и «Ост») ни в стилистике, ни в содержании не было особых отличий от троцкистов.

В наши дни заказ на создание сходной политической мифологии возобновился. Опять фабрикуют­ся, на деньги от зарубежных фондов, всё те же троцкистско-нацистские измышления: и русская куль­тура - де ни на что не годится, и русского народа - де нет. Как и в предыдущих случаях (троцкизм и нацизм) эти «господа» в своих политических/культурно-антропологических мифах выполняют заказ на разрушение России как единого государства.

К сожалению, в крупных городах, особенно в Москве, встречаются русские, нередко из числа быв­ших «лимитчиков», которые забывают свое происхождение. Про таких говорят: «из деревни ушёл,

Предисловие выражает мнение издателя и не обязательно согласуется с мнением авторов книги.

до города не дошёл». Они стесняются своего деревенского происхождения, ошибочно полагают, что западная псевдо-культура является городской русской культурой. Русские народные песни выводят их из душевного равновесия. Такие «русские» хуже прямых врагов. В их среде находит благодатную почву распространяемые вышеупомянутыми «господами» мифы о «пропаже русских».

Издание книг, правдиво показывающих реальное положение дел в культуре, истории, антрополо­гии, генетике будет способствовать искоренению псевдонаучных и направленных против России как государства измышлений.

Помимо изложения важных и интересных научных результатов, в книге развенчивается ряд псев­донаучных идеологем: о «несуществовании рас», об «отсутствии генетических различий между ра­сами», о «доминировании азиатских генов у русских» и так далее.

Мне бы хотелось предостеречь различных «господ» от недобросовестного цитирования данной книги.

Например, в 10-й главе предлагаемой вниманию читателей книги авторы пишут: «по спектру га- плотипов мтДНК русский генофонд приближен скорее к финно-угорскому, чем к «праславянскому» генофонду». Если отбросить первые 4 слова, то можно сделать абсурдное утверждение, проповедуе­мое украинскими шовинистами: «русские это финно-угры». Упомянутая выше мтДНК названа первооткрывателями «суперженской», она передаётся только по женской линии. Можно предположить, что у предков нынешних русских, особенно на северо- востоке, невесты из финно-угорской среды пользовались особой популярностью. Надеюсь, что чита­тель не станет придавать большого значения этой шуточной «гипотезе невест», но четко поймет, что относительно высокое сходство некоторых популяций русских с финно-уграми установлено только по спектру «суперженской» ДНК и притом далеко не во всех областях России. Например, по данным авторов книги: «результаты анализа мтДНК Пинежской популяции русских не выявили никакой ге­нетической связи с современными соседями из финно-угорских народов». В «мужской составляю­щей» общих линий у русского и финно-угорского генофондов гораздо меньше.Что реально доказано. В смешении части славянских племен, особенно на северо-востоке Русской равнины, с финно- угорскими народами вряд ли можно сомневаться. Вполне естественна и относительно высокая степень близости по га- плотипам мтДНК (то есть по женской линии) части сегодняшнего населения Русской равнины к финно-уграм. Среди изученных популяций 31% гаплотипов мтДНК, обнаруженных у русских, встречены также у белорусов и украинцев, а волжские финно-угорские популяции находятся на втором месте, с 25% (см. рис. 6.2.5.в книге). Однако по мужской линии, т.е. для Y- хромосомы, около 47%, почти каждый второй, относится к линии Rla, традиционно связываемой с балто-славянской языковой группой. Связь с финно-угорскими популяциями здесь значительно ниже. Таким образом, утверждать, что «мы ближе к финно-уграм, чем к праславянам» конкретные научные данные не дают никаких основа­ний. 

Немало спекуляций сегодня существует и вокруг таких непростых понятий как «нация» и «на­род». Это типичные нечеткие множества (см. П. Вопенка «Альтернативная теория множеств», Но­восибирск, Институт математики, 2004). Попытки определить эти понятия в рамках классической математики приводят к различным спекуляциям.

Мотивация распространителей «финно-угорского» и других аналогичных мифов, с разными ва­риациями насаждаемых сегодня в общественном сознании России, трояка:

1)лишить русских своего характерного антропологического облика; разъединить их;

2) разъединить не только русских между собой, но и русских с близкородственными этнически и культурно малороссами и белорусами;

3) «ликвидировать все народы» - поставить под сомнение само понятие «народ», объявить его, в конечном счете, «ненаучным». И тем самым разъединить не только русских, украинцев, белорусов, но и всех людей вообще - оставив лишь отдельных индивидов, которыми гораздо легче манипули­ровать.

Мифы, что у русских нет своего характерного антропологического облика, распространялись еще в дореволюционное время. «Вздрогнули бы и перевернулись в земле кости Русичей на Какле, если бы они узнали, что в наши дни нашлись сомневающиеся в их этнике и антропологии» (профессор И. А. Сикорский, 1912 г.).

С этой лженаукой успешно боролись наши ведущие антропологи дореволюционного и советского периода. Например, Д. Анучин в статье «Славяне, антропологический тип» в словаре Брокгауза и Ефрона (С-Петербург. Типография Акц. Общ. «Издательское дело», Брокгауз-Ефрон. 1900. Том XXX, 59 полутом, С. 285) писал: «из... известий греческих, римских и арабских писателей о славянах мож­но вывести заключение, что в эпоху выхода их на историческую сцену и первых столкновений с культурными народами они представляли собою определенный расовый тип, отличный как от типа южных народов области Средиземного моря, так и от типа германцев. Древние писатели упоминают о высоком росте, крепком сложении, румяном цвете лица и русых волосах славян...». Главная же цель «господ» манипуляторов - внедрение мифа о «несуществовании народов», по отношению к которому догмы типа «поскреби русского - найдешь финно-угра (варианты: скифа, китайца, папуаса,...)» являются лишь частными случаями. Он противоречит здравому смыслу боль­шинства людей. Читатель, хотя бы бегло познакомившийся с книгой «Русский Генофонд на Русской равнине», заметит, что тезис о «несуществовании рас» эффектно и доказательно опровергается ав­торами (глава 2.2). Народы существуют, как существуют и расы, как существуют и изучавшиеся авторами популяции.
Книга «Русский генофонд на Русской равнине» представляет собой взгляд на генофонд русского народа с четырех разных сторон: антропологии, классической и ДНК-генетики, а также многообразия фамилий. Четыре проекции русского генофонда, собранные вместе в этой книге, дают его объёмный образ, индивидуальный и своеобразный. Эти четыре проекции, как подчёркивают авторы, согла­суются между собой, благодаря чему образ Русского генофонда является не только своеобразным и индивидуальным, но и гармоничным, наделённым согласующимися друг с другом чертами. 

В рецензии на книгу «Русский Генофонд на Русской равнине» доктор политических наук, ав­тор ряда работ по этнологии, депутат Государственной Думы Федерального Собрания Российской Федерации четвертого созыва А. Н. Савельев писал:

«Изменчивость внешнего облика русского человека столь же характерна для Русской равнины, сколь и отличитель­ные черты русского человека, выделяющие его среди других народов. Установлено, что русские - типичные европеоиды. Установлено, что татаро-монгольское иго не оставило в русском роде практически никаких следов с генетической точки зрения. У русских смешанных браков (за пределами группы восточноевропейцев) - всего около 2%.

Знание о человеке - важнейший источник обоснованных решений органов государственной вла­сти, выработки ими верных стратегий. Современное производство все больше требует индивидуа­лизации производимой продукции. В особенности это касается всего, что связано непосредственно с человеком. Если говорить о русском народе, то русским нужны врачи и диетологи, которые знают особенности русских на уровне биологических различий, выделяющих их среди народов мира. Рус­ским нужны политики и государственные деятели, знающие, что на Русской равнине живет русский народ со своим «лица необщим выраженьем». Это знание ведет к разработке стратегии восстановле­ния и защиты жизнеспособности русского народа и других коренных народов России» (см. http://www. savelev.ru/article/show/?id=386&t=l См. также журнал «Золотой Лев», http://www.zlev.ru/97_36.htm).

Книга «Русский Генофонд на Русской равнине» проясняет вопрос: «кто такие русские». Ответ на этот вопрос оказался не столь прост, как можно было ожидать.

Надеемся, что читатели, интересующиеся историей и культурой русского народа, найдут в книге «Русский Генофонд на Русской равнине» немало интересного.

А. Н. Маслов

Предисловие. 

Книга пошла в печать, и к издателю стали поступать первые корректурные листы. Каков же был его ужас, когда он обнаружил, что повесть Мурра то и дело перемежается вставками из совершенно другой книги — биографии капельмейстера Иоганнеса Крейслера. 

Что же выяснилось после тщательного расследования и розыска? Оказывается, когда кот Мурр излагал на бумаге свои житейские взгляды, он, нисколько не обинуясь, рвал на части уже напечатанную книгу из библиотеки своего хозяина и в простоте душевной употреблял листы из нее частью для прокладки, частью для просушки страниц. Эти листы так и остались в рукописи, и их по небрежности тоже напечатали, как принадлежащие к повести кота Мурра! 

Эрнст Теодор Амадей Гофман «Житейские воззрения кота Мурра вкупе с фрагментами биографии капельмейстера Иоганнеса Крейслера, случайно уцелевшими в макулатурных листах» 

Два неразрывных вопроса - «Откуда ты, Русь?» и «Какая ты теперь, Русь?» - звучат на изломах истории особенно остро. Ответов даётся много и разных, но как выбрать те, что ближе к истине? Конечно же, наука может говорить лишь о той части истины, которая постигается её научными методами. Но зато научный осмотр этой вершины айсберга можно провести вместе с читателем, раздумывая и точно взвешивая верность ответов. 

Именно это мы и предлагаем в книге - попробовать увидеть, как преломляются в русском генофонде эти два неразрыв­ных вопроса. Для большей объективности ответов, мы привлекли разные науки о человеке. Наши обширные экспедицион­ные обследования Русской равнины сопоставлены с другими данными генетики, антропологии, лингвистики и истории. При этом мы стремились к тому, чтобы любой читатель без специальной подготовки мог создать объёмное представление о русском генофонде и основывался при этом на комплексе последних научных данных. Впрочем, когда приходилось вы­бирать между «популярностью» и «точностью» изложения, авторы старались быть максимально точными. Так что книга получилась местами слишком научной, за что авторы даже не смеют просить прощения у читателя.

У книги есть ещё три особенности.

1) Во-первых, интересы авторов лежат в области геногеографии - науки, изучающей, как изменяется генофонд в гео­графическом пространстве. Благодаря ей мы легко можем сравнить - как различается русское население на разных тер­риториях? А также - насколько русские популяции отличаются от их соседей по Европе и Евразии? Такое сравнение мы проведём с помощью карт, которые без труда прочитает любой читатель. Именно карты послужат путеводной нитью - и в этом первая особенность книги.

2) Массив накопленных сведений велик, но, как и положено на Руси, «порядка только нет». Собирание воедино таких сведений о генофонде населения русских земель было главным условием создания этой книги - и столь же необходимым, как когда-то было собирание воедино самих этих земель. Для понимания русского генофонда нужны данные обо всех по­пуляциях, разбросанных по его бескрайнему ареалу, обо всех русских землях. И описаны эти земли должны быть не од­ним, а сразу несколькими «очевидцами». Только так мы получим достоверный «портрет» русского генофонда.

Поэтому вторая особенность книги - собирание воедино не только сведений о разных землях, но и данных разных наук: генетики, антропологии и лингвистики. Каждый из разделов этих наук даёт независимые свидетельские показа­ния об изменчивости русского генофонда. Причём каждая наука, каждый очевидец представляет целый ворох свидетельств

- изменчивость множества признаков.

Для генетики - это не только традиционные «классические» маркёры (группы крови, цветовая и вкусовая «слепота», гены, ответ­ственные за белки крови). Но и новейшие данные молекулярной генетики. Причём для полноты картины мы охватили все три типа её признаков: и наследующиеся только по материнской линии (митохондриальная ДНК), и только по отцовской линии (Y хромосома), и сразу по обеим линиям (аутосомные ДНК маркёры).

Для антропологии - это все накопленные данные и о физическом облике русского населения (соматология), и о кожных узорах на пальцах (дерматоглифика).

Для лингвистики - впервые изучено распространение десятков тысяч русских фамилий (антропонимика).

Авторы надеются, что собирание воедино свидетельств столь разных «очевидцев» позволило создать достаточно объ­ёмный и красочный портрет русского генофонда.

Едва ли не важнейший свидетель - физическая антропология. Именно работа антропологов [Происхождение..., 1965] была первым исследованием русского генофонда, проведённым под руководством Татьяны Ивановны Алексеевой и Викто­ра Валерьяновича Бунака. Лишь полвека спустя генетики смогли добавить к этому свои данные. Вопросы взаимодействия антропологии и генетики были для Татьяны Ивановны столь важны, что мы вместе проводили экспедиции и семинары ге­нетиков и антропологов. И авторы всегда будут благодарны ей за поддержку и интерес к геногеографии. Хотелось бы, что­бы и настоящее исследование, объединяющее антропологические и генетические данные, послужило её светлой памяти.

3) Третья особенность, о которой надо сразу же предупредить читателя; разные разделы книги написаны с разной степенью подробности и в разной манере изложения. Отчасти дело в том, что половина книги написана одним соавто­ром, а другая половина - другим: главы 2, 4, 5, 7 и Приложение написаны Е. В. Балановской; главы 3, 6, 8, 9 и 10 написаны

О. П. Балановским, а в 7 главе - половина разделов написана одним соавтором, а половина - другим. Разные поколения, разный стиль изложения, разное образование (один из нас - антрополог, а другой - генетик)... Мы надеялись, что такое соавторство позволит увидеть русский генофонд с двух разных точек зрения, «бинокулярно» - в объёме, а не плоско - и соавтору разрешалось вносить свои коррективы и в «чужую» главу. Оттого порой книга напоминает записки кота Мурра, написанные на обороте бумаг его хозяина, и так и изданные вперемешку. Но главная причина кажущейся разнородности книги в ином. Дело в том, что к ней могут обратиться разные читатели.

Специалисту всегда важны подробно представленные результаты и формально описанные методы. Написать книгу для  специалистов легко. Но тогда генетический раздел стал бы непонятным для антрополога, а антропологический раздел - для генетика. Такая книга была бы бесполезна и для коллег из соседних областей науки - историков, археологов, лингви­стов, этнографов, географов, медиков. Ведь каждая глава стала бы информативной только для узких специалистов в этой области, а синтез данных разных наук стал бы невозможен. Мы же стремились к иному - чтобы любой раздел был понятен любому. Поэтому вопросы, важные для специалистов - напечатаны мелким шрифтом или вынесены в Приложение. Это позволило дать пояснения, не перегрузив основной текст книги. Однако и в нём мы оставили немало повторов. Кто сможет прочесть столь многоликую книгу «от корки до корки»? Каждому интересно своё... Поэтому для читателя, не заглядываю­щего в другие главы книги, мы повторяли кратко то, что необходимо для понимания основной нити рассказа.

Собрав в одной книге разнородные сведения, трудно избежать нестройности. Остаётся надеяться, что интерес к самому объекту превозможет недостатки книги, и русский генофонд сможет стать понятнее и ближе.

Ввeдение  осторожно:  генофонд….

Каковы истоки русского генофонда? Какие племена и народы составили основу нашего генофонда? Какие потоки нашествий прошли, как волна над головой, не оставив и следа в генофонде? И какие миграции - часто нешумные и почти не отмеченные в памяти народов - определили многие черты современного генофонда?

На эти вопросы пробуют дать ответ многие науки о человеке. И генетика - один из исторических источ­ников. Популяционная генетика изучает изменчивость генофонда в пространстве и времени. Изучая «устрой­ство» современного русского генофонда, мы стараемся понять пути и историю его формирования.

НАДЁЖНОСТЬ ИСТОЧНИКОВ

История сложения народов часто сложнее интриги хорошего приключенческого романа. Чтобы её распу­тать, нужно множество исторических источников, мно­жество очевидцев, каждый из которых свидетельствует о той или иной стороне событий. Чисто теоретически, генетика - хороший свидетель. Гены как зонды, про­низывая весь пласт истории, доносят до нас сведения именно о наших предках, именно о тех группах насе­ления, которые смогли передать свои гены из прошло­го вплоть до современности, о тех, кто не затерялся на перепутьях истории, а сумел передать эстафету генов вплоть до наших дней. Генетика всё чаще выступает свидетелем исторических событий, создавая особого рода исторический источник. Однако надёжность её свидетельств зависит от достоверности исходной ин­формации.

Впрочем, все исторические источники различаются по досто­верности.

Вот первый пример - исторический источник, каждое слово которого насыщено бесценной информацией о становлении рус­ского народа, которое доносит дыхание истины, глубины времени и пространства. Это летописец XI века (возможно, преподобный Нестор)^[2] :

«И от техъ словенъ разидошася по земле и прозвашася имены своими, где седше на котором месте.

И тако разидеся словеньский языкъ, тем же и грамота прозвася словеньская.

Поляномъ же жившимъ особе по горамъ сим, бе путь изъ Варягъ в Греки и изъ Грекъ по Днепру, и верхъ Днепра волокъ до  Ловоти, и по Ловоти внити в Ылмерь озеро великое, из него же озера потечетъ Волховъ и вътечеть в озеро великое Нево, и того озера внидеть устье в море Варяжьское. И по тому морю ити до Рима, а от Рима прити по тому же морю ко Царю-городу, а от Царя-города прити в Понтъ море, в не же втечет Днепръ река. Днепръ бо поте- че из Оковьскаго леса, и потечеть на полъдне, а Двина ис того же леса потечет, а идеть на полунощье и внидеть в море Варяжьское. Ис того же леса потече Волга на въстокъ, и вътечеть семьюдесятъ жерелъ в море Хвалисьское. Тем же и из Руси можеть ити по Волзе в Болгары и въ Хвалисы, и на въстокъ доити въ жребий Симовъ, а по Двине въ Варяги, изъ Варягъ до Рима, от Рима же и до племе­ни Хамова. А Днепръ втечеть в Понетьское море жереломъ, еже море словеть Руское, по нему же училъ святый Оньдрей, братъ Петровъ, яко же реша».

[2]         «Повесть временных лет». Несторъ - преподобный монахъ Юево-Печерского монастыря; род. въ 1056 г.; 17 летъ постригся въ мона­хи; въ сане дйакона, открылъ въ 1091 г. мощи преп. Феодосия; умеръ въ 1114 г. H. долгое время приписывалось составление первой русской лето­писи «Повести временных лет»; несомненно, что перу H. принадлежать: «Сказание о Борисе и Глебе» и «Житие Феодосия». Последнее по полноте и стройности изложешя считается образцомъ летописной бюграфии, оно полно сведешями о юево-печерской обители и лицахь, живщихъ в ней. (XI век) (ПОЛНЫЙ ПРАВОСЛАВНЫЙ БОГОСЛОВСКИЙ ЭНЦИКЛО­ПЕДИЧЕСКИЙ СЛОВАРЬ, Том 2. (репринтное издание). «Возрождение». 1992.)

Теперь второй пример - также реального и уважаемого исто­рического источника, но достоверность некоторых сведений кото­рого  мы сейчас оцениваем лишь восхищённой улыбкой: например, о народах, впадающих в зимнюю дрему. Это - отчет европейского дипломата (XVI век), созданный пятью веками позже летописи.

«Народы грустинцы и серпоновцы получили имя от крепо­сти Серпонова, лежащей в Лукоморье на горах за рекою Обью. С людьми же Лукоморья, как говорят, случается нечто удивитель­ное, невероятное и весьма похожее на басню; именно говорят, будто каждый год, и притом в определенный день XXVII ноября, который у русских посвящён св. Георгию, они умирают, а на сле­дующую весну, чаше всего к XXIV апреля, наподобие лягушек, оживают снова. Народы грустинцы и серпоновцы ведут и с ними необыкновенную и неизвестную в других странах торговлю. Именно, когда наступает установленное время для их умирания или засыпания, они складывают товары на определённом месте; грустинцы и серпоновцы уносят их, оставив меж тем и свои това­ры по справедливому обмену; если те, возвратясь опять к жизни, увидят, что их товары увезены по слишком несправедливой оцен­ке, то требуют их снова. От этого между ними возникают весьма частые споры и войны»^[3].

---

[3]        Сигизмунд Герберштейн «Записки о московитских делах». «Первое в Западной Европе систематическое описание России, основан­ное на личном знакомстве с ней и подлинными русскими источниками». (XVI век)

Чтобы надёжность генетических свидетельств об истории народов не была подобна второму примеру, необходимо соблюдать строгие правила. Причём не­важно, молекулярная или классическая генетика дают исходную информацию. Важно иное. Поскольку ре­шаются популяционные задачи, то необходимо, чтобы исследование уже с самого начала проводилось с со­блюдением требований популяционной генетики: важ­ны размер выборки, отсутствие в ней родственников, изучение коренного населения и многое другое. Ре­шающее значение имеет определение регионов обсле­дования, спектра и количества популяций, на основе которых делаются выводы об истории народов.

Каков же выход? Как можно получить надёжные свидетельства генетики об истории? Есть два пути.

Во-первых, можно кропотливо работать и терпели­во ждать, пока наберётся достаточное число популя­ций с достоверной информацией по генетике. Но это процесс длительный, причём многие данные с низкой достоверностью (те, которые не соответствуют стро­гим правилам популяционной генетики) придётся ис­ключать из анализа.

Во-вторых, можно собрать и иные - «не генетиче­ские» - свидетельства о генофонде, а затем, используя  универсальную методологию геногеографии, провести комплексный анализ всех исторических источников, включая генетику. Ведь генетики стали изучать исто­рию генофонда вовсе не на пустом месте. За предыду­щие десятилетия тщательной работы антропологи, лингвисты и этнографы собрали детальную инфор­мацию практически обо всех народах мира. Огром­ные массивы информации накоплены биологическими науками о человеке - соматологией, дерматоглификой, одонтологией, палеоантропологией.

Первым путём мы прошли - он описан в пятой и шестой главах. Но, увы, число и надёжность этих све­дений всё равно оставляют ощущение незавершенно­сти, нехватки. Поэтому вся книга целиком - попытка пойти вторым путем.

ОБЪЕДИНЕНИЕ СВИДЕТЕЛЬСТВ

До сих пор исследование массивов данных о попу­ляциях человека протекало параллельными потоками: генетика, антропология, лингвистика, этнография, ар­хеология изучали каждая свои данные, а потом обме­нивались общими выводами, сопоставляли отдельные результаты, порой произвольно отобранные. На пути слияния этих параллельных потоков стояла реальная преграда: не было технологии единого анализа столь разных признаков, изученных к тому же в совершенно разных популяциях.

Преодолеть эту серьёзную преграду и объединить потоки сумела геногеография. Её новые технологии по­зволяют из самых разнородных данных извлечь общие сведения о генофонде и свести потоки в единое русло. Может быть, столь сложная задача оказалась по плечу именно геногеографии оттого, что она сама комплекс­ная наука, да и создана усилиями нескольких наук. Антропология ввела географический метод. Генетика добавила к нему генетическое мировоззрение и ком­пьютерную технологию анализа карт. Симбиоз геогра­фии и генетики - геногеография - позволил выявлять генезис народов, открывать центры их происхождения. Именно здесь объединяются имена Е. М. Чепурковского, А. С. Серебровского и Н. И. Вавилова.

Основатель геногеографии Александр Сергеевич Серебровский настаивал на том, что она является наукой исторической, а не биологической! Неслучайно, что вопросы истории народов всё больше занимают умы генетиков, особенно в стремительно раз­вивающейся молекулярной генетике. Быть может, именно поэтому вопросы генетической науки сегодня всё чаще оказываются в цен­тре общественного внимания?

ГЕНОФОНД И «ИСКОННЫЙ» АРЕАЛ

Термин «генофонд» сегодня чаще используется по­литиками, журналистами и домохозяйками, нежели в самой науке: в сознании общества судьбы народа переплелись с судьбами его генофонда. Мысли о раз­рушении и вырождении генофонда, о средствах его спасения и оздоровления высказывают не столько учё­ные, сколько общественные деятели и публицисты. Почему же молчат учёные? Потому, что учёный может позволить себе высказаться, только располагая досто­верными знаниями. Увы, таких знаний пока немного. Наука, в отличие от публицистики, не имеет права ни утверждать, ни отвергать соображения о том, что кризис, переживаемый обществом и народом, связан с процессами, происходящими в генофонде. Чтобы полу­чить строго научный ответ, необходимы специальные знания, добытые профессиональными исследователя­ми. И геногеографическое изучение генофонда - один из путей добычи таких знаний. Но для этого надо, пре­жде всего, знать, что такое генофонд, какие его изме­нения могут стать необратимыми и представлять для него угрозу. И первый шаг к прогнозу будущего гено­фонда - это обратиться к его прошлому. В древних ки­тайских хрониках варвар виделся как человек, который не помнит прошлого, не думает о будущем.

В этой книге мы и пытаемся вспомнить прошлое, запечатлённое в русском генофонде, раскинувшем­ся на Русской равнине. С помощью геногеографии мы объединили свидетельства нескольких «очевидцев» (антропологии, классической и молекулярной гене­тики, фамилий) об устройстве современного русского генофонда. Но весь анализ направлен на то, чтобы в современном нам с Вами генофонде различить не ве­яние новых перемен, а непреходящие черты истории его сложения. Именно для этого мы изучаем коренное сельское население. Именно поэтому мы ограничиваем рассмотрение «исконным», то есть исторически сло­жившимся ареалом русского народа. Эта территория, охватывая центр Восточной Европы и Русский Север, составляет лишь часть от современного ареала русско­го населения. Но именно в её пределах сформировался русский народ.

Особо подчеркнём - исторический, «исконный» ареал задан вовсе не генетикой! Нет, он определён историческими науками, науками о прошлом. Именно они определяют, в каких пределах и на каких землях сложился русский народ. А генетика лишь послушно следует им, исследуя современный генофонд в гра­ницах этой исторической территории.

При этом «исконный» ареал мы всегда берём в ка­вычки, помня, что история дославянского населения на этой-территории на порядок дольше славянского. Гене­тическая память пронизывает все слои генофонда, все напластования, пришедшие от разных обитателей Вос­точной Европы. Поэтому предупредим: анализируя «исконный ареал», мы никогда НЕ говорим об «ис­конно русском генофонде», об «исконно русских» ге­нах. Дело в том, что нельзя какие-то гены «привязать» к какому-либо народу. Есть генофонд, раскинувшийся в этом ареале и вобравший в себя (как и все другие ге­нофонды) гены многих популяций, живших здесь пре­жде и оставивших в ходе многих тысячелетий свой генетический след. Попытка любой привязки гена к на­роду уже исходно неверна - это просто разные систе­мы координат. Принадлежность к народу определяется самосознанием человека. Генофонд определяется кон­центрацией генов в исторически определённом ареале. Поэтому в нашем исследовании, говоря о русском ге­нофонде, мы говорим обо всех генах, собранных всем долгим ходом истории в «исконном» русском ареале и запечатлённых в нём. А уж какие гены в него попали - это дело истории, не нам судить.

МЕРЫ ПРЕДОСТОРОЖНОСТИ

Не будите ассоциаций, если не способны их усыплять.

Ежи Лец,

И ещё два предостережения. Они касаются интер­претации карт в терминах исторических событий.

В книге Вы найдёте много карт самых разных при­знаков - антропологии, генетики, фамилий. И каждая карта в чём-то похожа на другие - ведь каждая отра­жает один и тот же генофонд. И в то же время каждая карта неповторима - каждая как бы видит генофонд по-своему. Для того чтобы разглядеть «общую мо­дель» генофонда в её мелькающих отражениях, в кни­ге использованы специальные технологии. Именно они и позволяют обнаруживать общие черты устройства русского генофонда.

Но есть опасность, от которой мы хотим пред­остеречь читателя - нельзя восстанавливать исто­рию генофонда по карте отдельного признака. Нельзя хотя бы потому, что следующая карта покажет уже несколько иной облик, и рассмотрение генофон­да вскоре превратится в рассмотрение калейдоскопа

-    занятие увлекательное, но не научное. Чтобы наши опасения стали понятны, поясним печальным, но ре­альным примером.

Авторитетный специалист в области гуманитарных наук рассматривал сто карт генофонда крупного реги­она. Каждая карта отражала распределение одного из ста генетических признаков - например, групп крови АВО, резус и многих других. Все карты выглядели по- разному, но каждая карта находила у специалиста исто­рическое объяснение. Одна объяснялась нашествием гуннов,  другая - сарматов, третья - походом аланов и так далее. Поскольку специалист обладал широчайшей эрудицией, сразу стало ясно, что как бы причудливо ни распределились гены на карте - им всегда подыщется соответствующее историческое объяснение: за многие тысячелетия истории случилось столь много событий и прошло столь много потоков самых разных мигра­ций! Число «объяснимых» карт целиком зависело от богатства ассоциаций, широты интересов и смелости воображения интерпретатора. Мы пытались объяснить ограничения возможностей генетики: карта - это лишь вероятностная модель распространения гена; данные генетики собраны лишь в разрозненных популяци­ях; для каждого гена изучен «свой» набор популяций, что и могло привести к различиям между картами; на каждый ген мог влиять естественный отбор, искажая печать, наложенную историей; множество случайных факторов отражены на картах отдельных генов. Но наши попытки предостеречь в расчёт не принимались. Карта воспринималась не как вероятностная модель распространения гена, не как одно из множества мель­кающих отражений генофонда, а как последнее слово модной науки.

Поэтому мы сразу предупреждаем читателя, что такой подход не имеет никакого отношения к нашей науке. Да и к истории генофонда - тоже. Для того мы и собрали в этой книге такое множество карт, чтобы иметь возможность объективно сравнить их и извлечь то общее, что реально присутствует в большинстве карт и что подтверждается большинством свидетелей. Лишь эта «общая модель», эти общие «сквозные» чер­ты и несут достоверную информацию об истории и о структуре русского генофонда, его пространственной архитектонике.

И второй пример в качестве второго предостереже­ния. Он относится уже не к отдельным картам отдель­ных признаков, а к обобщённым картам, отражающим «общую модель» всей совокупности карт. Одни и те же карты таких «главных сценариев» регионального генофонда независимо обсуждались с четырьмя архео­логами, изучающими четыре разные эпохи в истории населения этого региона: палеолит, неолит, бронзовый век, железный. И каждый из четырёх специалистов говорил - как удивительно! Эти карты описывают со­бытия именно «моей» эпохи, именно так в «моем» временном срезе распределялись основные археоло­гические культуры, именно в этих направлениях ми­грировало население! Каждый из специалистов был профессионалом высокого класса.

Для нас, генетиков, это означало, что нет той един­ственной координаты времени, в которой возник наш «главный сценарий», когда сформировалась наблю­даемая нами пространственная архитектоника данно­го генофонда. Этих координат может быть несколько. Сходные пространственные структуры как бы наслаи­вались друг на друга от палеолита до современности. И причина в том, что реально существуют географи­ческие структуры, которые в разные времена направ­ляли потоки генов в сходном направлении. По мнению географов, «чем дольше существовала та или иная территориальная структура, тем она устойчивее и способнее к самовосстановлению. Сколько уже столиц возродилось после разрушения на прежних местах... Караванные пути и почтовые тракты сменялись же­лезными дорогами и авиалиниями; на месте деревян­ных кремлей ныне высятся столичные мегаполисы, но сохранились прежние направления большинства пу­тей и относительное иерархическое значение многих центров. Похоже, что само географическое положе­ние обладает инерцией или потенциальной энергией, которая легко высвобождается и ускоряет развитие на проторённых путях, но тормозит необоснованные новации» [Родоман, 1990, с. 42]. Поэтому не отдельная эпоха, культура и племя, а самые разные племена и в самые далеко отстоящие друг от друга времена - от палеолита до средневековья - могли оставить память в современном генофонде, отпечатавшись в одной и той же части его ареала «след в след».

Но к каким выводам мы бы пришли, если бы по­ложились на своё собственное знание прошлого? Или если бы призвали не четырёх, а только одного специ­алиста по одной из эпох? Мы бы получили в высшей степени квалифицированную и аргументированную оценку времени сложения архитектоники генофонда. Но и не заподозрили бы, что существует целый ряд других, столько же аргументированных оценок, выво­дящих генофонд из совсем иных эпох. Нам кажется, что этот пример может послужить серьёзным предо­стережением для тех, кто увидит в картах знакомые черты того или иного ушедшего времени.

Эти примеры показывают, сколь непроста интер­претация пространственной изменчивости генофон­да в терминах времени и исторических событий. Они показывают, как опасно полагаться на ассоциацию с историческим событием, возникающую при первом взгляде на карту - однажды разбуженную ассоциа­цию потом нелегко усыпить! Примеры объясняют и ту осторожность в обращении с прошлым генофонда, ко­торой старались следовать авторы, и которую, как мы надеемся, разделят с нами и читатели.

Предмет нашего исследования - русский гено­фонд - многогранен, и каждый из нас может видеть его по-своему, вкладывать в этот термин свой смысл. Поэтому, чтобы не обмануть ненароком ожидания чи­тателя, перечислим четыре главные особенности наше­го взгляда на русский генофонд:

1.  рассматривая современность, изучать историю;

 2.   думать на языке карты;

 3.  искать единство в разноголосице очевидцев;
4.  в русском генофонде видеть Генофонд «в рус­ских одеждах».

Рассмотрим эти четыре особенности подробнее.

1.  ИСТОРИЯ

Мы рассматриваем только биологические различия между русскими популяциями разных регионов, при­чём под углом зрения популяционного генетика. Эта книга обращена лицом не к будущему русского гено­фонда, а к истории его сложения. Но как генетика «чи­тает» прошлое в настоящем? Ведь всем известно, что генетика пока может широко исследовать лишь со­временное население, а вовсе не древнее? Конечно. Но мы специально организуем исследование так, чтобы в современном генофонде увидеть историю его форми­рования. Именно поэтому мы ограничили анализ пре­делами «исконного» исторического русского ареала. Именно поэтому мы изучаем сельское население, а не города - ведь сельское население в прошлом резко пре­обладало. Именно поэтому мы не рассматриваем груп­пы населения, образовавшиеся в результате недавних миграций. Именно поэтому и процессы урбанизации, и миграции советского или постсоветского периодов специально выносятся за скобки. Поэтому мы и гово­рим, что наше исследование обращено к прошлому генофонда, к его истории. Живя в современности и не имея машины времени, мы вынуждены изучать совре­менное население. Но мы пытаемся сконструировать такой «магический кристалл», сквозь который мы уви­дим в современном генофонде лишь те не эфемерные черты, которые свойственны ему не только сейчас, но и в прошлом.

2.   ПРОСТРАНСТВО

В книге собраны показания разных наук о русском генофонде. Разнородные данные проанализированы одними и теми же методами и всегда - с акцентом на пространственной структуре генофонда. Подражая из­вестному географу⁴, мы можем сказать что «геногео­графия - субкультура, озабоченная пространством». Поэтому в книге всё внимание сосредоточено не на ис­ходных данных, а на результатах их «пространствен­ного» видения и анализа. Своеобразие книги в том, что результаты разных наук описаны одним и тем же языком - языком геногеографии, который является родным для авторов.

3.  СВИДЕТЕЛИ

Мы сравнили разные типы данных о русском ге­нофонде, полученных разными науками. Однако их истинный синтез, когда они не просто сравниваются, а как бы сплавляются воедино, и этот сплав рождает новое знание, отсутствующее во всех исходных систе­мах данных - такой синтез оставлен на будущее. Это отдельная большая работа, время которой еще не при­шло. Однако уже в этой книге подобраны и приведены данные, которые понадобятся для последующего шага. Например, сравнение русского генофонда с его сосе­дями по Восточной Европе или с народами Евразии в целом. Такие «отклонения от темы» подобраны именно так, чтобы обрисовать архитектонику той симфонии, которая наиболее полно отразит внутреннее строение русского генофонда. А каждый тип признаков («свиде­телей») - это как тип инструментов (духовых, струн­ных или же ударных), звучащих в лад при исполнении одной симфонии.

4.   ГЕНОФОНД
Наконец, надо сразу же признаться, что авторов ин­тересует не просто русский генофонд сам по себе, а пространственная структура Генофонда вообще. Для нас русский генофонд - это вовсе не генофонд «титуль­ной» нации. Для нас это - Генофонд с русским ликом и в русских одеждах. Любуясь его особенностями, мы всё же пытаемся разглядеть в нём то общее, что есть в любом генофонде любого народа. Поэтому читатель, любящий русскую историю, может быть опечален, не найдя в книге описания интересных деталей русско­го генофонда, или же интерпретации региональных особенностей в плане любопытных событий русской истории. Иными словами, мы в русском генофонде пытаемся отыскивать общие закономерности для гено­фондов человека.

Те, кто рассчитывают найти прямолинейные ответы на живо­трепещущие вопросы: «Где гены татаро-монгольского ига?» или «Что сделал Пётр Первый с русским генофондом?» будут разо­чарованы. Мы старались задавать русскому генофонду только те вопросы, с которыми он хорошо знаком, и на которые мы можем получить от него ответы на более или менее строгом языке науки.

Русский генофонд (хотя авторы люди вполне русские) являл­ся для нас не единственным, а одним их многих, и, разговаривая с ним, мы хотели что-то понять о генофонде вообще, о генофон­де других народов. Все генофонды в равной степени важны и за­служивают внимания. Для нас любой генофонд - в том числе и русский - уникальный, неповторимый, единственный. Но, расска­зывая об уникальном русском генофонде, мы стараемся понять, а что же такое Генофонд? Поэтому в книге мы выходим далеко за пределы русского ареала - специальные главы посвящены гено­фондам населения Восточной Европы и Евразии. Но и в «русских» главах, и в методических разделах мы рассматриваем русский ге­нофонд как модельный, как один из многих, как ту грань кристал­ла, которая ярко проявляет свойства целого.

Только поняв общее, можно оценить особенное.

Часть I

Генофонд в пространстве  и во времени

Глава 1

Геногеография: зримые образы генофонда

«...Современная география генов является результатом длительного исторического процесса, и когда мы научимся читать то, что записано в образах современного распространения генов, мы  сможем прочитать подробную историю ... человечества...»

А. С. Серебровский

Эта глава - единственная во всей книге - чисто методическая. Нам пришлось её ввести для того, г чтобы изучение русского генофонда не повисло в воздухе - без предыстории, без научных основ, без инструментария. Однако читатель, не любящий об­щие разделы, может смело пропустить эту главу: самые необходимые методы мы в двух словах опишем в тех местах, где они будут применяться; а если всё же какие- то термины и понятия окажутся незнакомыми, то мож­но за пояснениями вернуться к первой главе. Наиболее вдумчивых читателей, которых интересует «как это сде­лано?» и «почему именно так?», мы просим время от времени открывать Приложение - в нём приведены ме­тодология и доказательства объективности геногеогра- фии. А в этой главе мы лишь бегло оглядим общие идеи геногеографии и поясним её основную терминологию. В Приложении изложены с некоторой последователь­ностью основы геногеографии - к ним стоит обратить­ся, если возникнет интерес не только к результатам, но и к «механизму» этой науки.

1.1.      ИДЕИ ГЕНОГЕОГРАФИИ

Путь в прошлое - Отпечаток истории - Один на всех генах - Пристрастность биологического - Объединяй и властвуй - География генов - География генофонда - История в пространстве - Генетика здоровья - Популяция и ее генофонд - Генофонд и его земля - Генетические процессы - Клеймо биологии, ярмо демографии, иго истории... и покорность генофонда - Маятник поколений - След в пространстве - История не зависит от генов - Гены за­висят от истории - Щепки в потоке - Невидим, но занимает место - Становится видим на карте - Летопись, составленная из карт - Не требует переводчика - Где центр мира? - Разнообразие народов - Этнические гено­фонды

ГЕНОГЕОГРАФИЯ И ПРОШЛОЕ

Геногеография способна напрямую связывать гене­тическую действительность современных поколений с древностью, какой бы глубокой она ни была. Ограниче­ние только в том, что геногеография, идя от современных генов, имеет дело в прошлом лишь с предшественни­ками именно этих генов. Иными словами «потухшие» линии, «угасшие» генофонды, не оставившие потомков, геногеография не обнаруживает. Но в этом ограничении заключено очень важное преимущество геногеографии: в прошедших временах она открывает не вообще всё, что в них существовало, а лишь то, что генетически «проросло» в современность. И в этом её важное отли­чие от палеоантропологии и археологии: геногеография точно знает, что анализируемые ею древние популяции оставили потомков в нашей современности. Геногеогра­фия реконструирует именно те группы древнего населе­ния, которые по историческим обстоятельствам сумели передать свои гены в генофонд современных поколе­ний. Вот почему геногеография может служить новым источником исторической информации.

Мы уже упоминали во Введении, что основатель геногеографии А. С. Серебровский считал её наукой исторической, а не биологической. Геногеография, используя биологические маркёры, исследует с их помощью географическое отражение исторического процесса. Однако каждый отдельный ген в своей географии запечатлевает, кроме общей для всех генов исторической судьбы популяции, ещё и запись о своей собственной биологической истории, связанной с его «личными обязанностями» в отно­шении организма и взаимодействия с внешней сре­дой. Поэтому, чтобы избежать такого искажения исторической информации, свойственного каждому отдельному гену, надо подняться на более высокую ступень геногеографического анализа - анализа не отдельных генов, а их совокупности. Здесь уже полностью реализуется замечательное свойство генов

-    свидетельствовать об исторических процессах.

Если со средой (внешней или внутренней) гены взаимодействуют по-разному, то для исторического процесса все гены одинаковы. Можно даже сказать - одинаково безразличны, так как не имеют отношения ни к содержанию, ни к направлению исторического процесса. Гены вовлекаются в него не сами по себе, а через своих носителей - членов популяции, которые яв­ляются, прежде всего, носителями культуры. Поэтому гены вовлекаются в исторический процесс, как щепки в поток, и позволяют следить за потоком истории сколь  угодно долгое время, будучи сами вечными в масштабе исторического времени.

Поэтому надо только найти способ следить сразу за множеством генов, отслеживая не их «индивидуаль­ные» биологические особенности, а именно ту общую историю, перед которой они все равны. Геногеография заменяет отслеживание во времени наблюдением в пространстве, а обобщённые («синтетические») карты позволяют отслеживать одновременно микроэволюци- онные траектории множества генов. Чем больше и чем более разных генов включено в синтетическую карту, тем надёжнее она восстановит географию историческо­го процесса в ареале генофонда.

ГЕНОГЕОГРАФИЯ + ГЕНОФОНД

Понятие «геногеография» ввёл русский ученый  А.  С. Серебровский ещё в начале XX века [Серебров­ский, 1928, 1930]. Рассматривая распространение генов в земном пространстве, геногеография осуществляет переход из микромира генов в макромир планеты. При этом геногеография обнаруживает длительно сохраняю­щиеся «запасы» генов, в которых А. С. Серебровский призывал видеть такое же естественное богатство, как в запасах нефти, золота, каменного угля и других невос­полнимых природных ресурсов. Этот невосполнимый «генетический запас» Серебровский обозначил терми­ном «генофонд» [Серебровский, 1928], и в 30^е годы это понятие уже было перенесено Ф. Г. Добржанским в ан­глоязычную литературу в форме gene pool [Dobzhansky, 1937]. Так и вошли в науку «геногеография» и «гено­фонд» рука об руку, как неразрывно связанные понятия: основной задачей геногеографии стало изучение гено­фонда.

Сопряжённые понятия «геногеография» и «гено­фонд» предназначались А. С. Серебровским для ре­шения проблемы, находящейся на стыке генетики, эволюционной биологии, географии и истории [Се­ребровский, 1928, 1930]. Беда в том, что понятия «генофонд» и «геногеография», введённые в науку  А.  С. Серебровским [1928, 1930] как нераздельное целое, были разведены печальной историей генетики нашей страны. Живя собственной раздельной жизнью, они, как днища старых кораблей, обросли собственными ассоциативными рядами, и теперь попытки их вос­соединения порождают громоздкие конструкции понятий и слов (например: «... геногеографическое изу­чение генофондов народонаселения...»).

Насильственное разлучение понятий «геногео­графия» и «генофонд» привело к совершенно разной их научной судьбе. Понимание генофонда как основы популяционного уровня жизни сохранилось лишь в отечественной науке, да и в ней постепенно вытеснилось понятием «генетической структуры популяции». С перенесением же на англоязычную почву проблемное содержание, заложенное А. С. Се­ребровским, утратилось. «Gene pool» стал скорее маловыразительным образом, чем обозначением глобальной научной задачи. Но самое печальное, что и на том, и на другом пути, утратилась исходная и необходимая связь геногеографии и генофонда, их идей, понятий и проблем. Изучение генофонда превратилось в генетико-статистический анализ свойств популяции.

Геногеография, замкнувшись в себе, превратилась в географию лишь генов, но не генофонда.

География генов и география генофонда - совер­шенно разные понятия. Разные хотя бы потому, что ареал есть неотъемлемое свойство генофонда, но ни­как не гена. Ген в общем случае вечен (пока с ним не случилась мутация), и уже поэтому он не может быть постоянно сопряжён с ограниченным в пространстве и времени популяционным ареалом. География гена может передать лишь отдельные сюжеты из жизни ге­нофонда - правда, наиболее драматичные, когда ген на какое-то время оказывается «пленён» пространством. Такое может случиться в пору перехода единичной му­тации в состояние популяционного полиморфизма или же при возникновении столь сильной зависимости от факторов среды на определённой территории, что ген становится приуроченным к ней.

Этот сюжет обычно особенно привлекает внимание, поскольку здесь гео­графия приоткрывает физиологию действия гена в ор­ганизме [Козлов и др., 1998; Limborska et al., 2002]. Но недаром А. С. Серебровский, относя генетику к наукам «физиологическим», исключал геногеографию из их числа. Он считал геногеографию особой отраслью исто­рического знания. И причина, по нашему мнению, в том, что география гена необходима, но не достаточна для географии генофонда. Геногеография, даже обращаясь к отдельным генам, исследует общую проблему - про­блему генофонда, то есть факторов, условий и истории его формирования.

«География по отношению к человеку есть не что иное, как История в пространстве, подобно то­му, как История является Географией во времени» [Реклю, 1906, с.1]. Это ясное и элегантное выражение принципа эргодичности, то есть взаимозаменяемости пространства и времени, как нельзя лучше отражает понимание геногеографии как истории генофонда, неотделимой от естественной и общественной истории популяций человечества.

ПОПУЛЯЦИЮ ЧЕЛОВЕКА можно определить как относительно обособленную группу населения, которая исторически сложилась на определённой территории и воспроизводит себя в границах этого «исторического» ареала из поколения в поколение. Это нестрогое и не­внятное определение позволяет привлечь внимание к крайне важному моменту: для популяционной генетики «популяция» - это не просто случайная группа людей (например, газетное выражение «популяция роддома номер шесть» - к популяционной генетике никакого отношения не имеет!). Нет, популяция - это особый, исторически сложившийся, и главное - стабильный су­перорганизм, живущий в конкретных рамках историче­ского времени и географического пространства. В этих же рамках времени и пространства существует и гено­фонд популяции.

ГЕНОФОНД ПОПУЛЯЦИИ - вся совокупность генов, которыми она обладает - имеет свой географиче­ский ареал, свои географические и историко-культурные границы. Эти границы, конечно же, не представляют собой непроходимые «заборы» - сквозь них проходят потоки генов, но они не столь интенсивны, как внутри границ ареала. Эти границы плывучи, текучи, неодно­значны, но при этом абсолютно реальны: их можно об­наружить и зафиксировать, например, изучая структуру  брачных миграций. Поэтому генофонды разных популя­ций неизбежно различаются друг от друга.

Генофонд обладает свойством изменяться в поко­лениях. Поэтому необходимо всмотреться не только в «устройство» генофонда на данный момент времени, но и в те генетические процессы, которые формируют и реформируют генофонд. И здесь геногеография смыка­ется с демографией, экологией и географией населения, с антропологией, этнологией, археологией и историей народов, то есть с целым рядом сфер не только есте­ственного, но и гуманитарного знания.

ГЕНЕТИЧЕСКИЕ ПРОЦЕССЫ

В генофондах и малых популяций, и всего человече­ства непрерывно происходят генетические изменения. Даже одно и то же поколение в период своего нарож­дения и в период ухода из жизни по генетическому со­ставу не тождественно само себе. Причина - в связи жизнеспособности людей с их генотипами. Лишь в слу­чаях внутриутробной гибели и ранней детской смертно­сти эта связь проявляется зримо, чаще она улавливается лишь статистически. Обладатели разных генотипов при прочих равных условиях имеют неравную вероятность дожить до одного и того же возраста.

Ещё большие изменения в общем составе генофонда производит неравная рождаемость - разная вероятность для разных генотипов воспроизвести себя в поколениях. По параметрам рождаемости отличаются разные семьи даже в одной популяции, отличается городское насе­ление от сельского, отличаются разные районы страны друг от друга, отличаются, как все мы знаем, разные на­роды. Так что урбанизация, миграции, экономические условия, образ жизни, традиции вызывают неравный прирост разных частей генофонда и тем самым меняют общие характеристики генофонда от поколения к поко­лению. Изменения в составе генофонда как бы покорно следуют за всеми другими изменениями, в том числе в социально-экономической и культурной сферах жизни населения.

Отбор и обусловленные культурой изменения в рож­даемости - это лишь самая очевидная поверхность тех глубинных генетических процессов, которые приво­дят к становлению, развитию или гибели генофонда. Основная цель популяционной генетики - изучить эти генетические процессы.

ВРЕМЯ

Время, в котором свершаются генетические про­цессы в популяциях, неторопливо - оно измеряется поколениями. От поколения к поколению происходят генетические изменения, которые и накапливаются в генофонде. Поэтому генофонды популяций, даже име­ющих единое происхождение и единый прагенофонд, под действием таких медленных, но неумолимых изме­нений, начинают генетически удаляться друг от друга. Генетические изменения рано или поздно проявляются в различных свойствах населения, в том числе и в его антропологическом своеобразии.

Понятно, что проследить течение генетического процесса во времени весьма затруднительно для ис­следователя. Вся его исследовательская жизнь слишком коротка: она укладывается между двумя-тремя взмаха­ми маятника, отмеряющего время популяции. Однако можно вполне успешно вести «отсчёт от обратного»: регистрировать ход генетического процесса по совре­менному воплощению тех его итогов, которые оказа­лись запечатлёнными в географическом пространстве. Почти всё, происходящее на Земле во времени, остав­ляет свой след в географическом пространстве. И из­менения, происходящие в генофонде народонаселения,  -     не исключение. Их след оставлен нам в неоднород­ном, иногда удивительно упорядоченном, а иногда при­чудливо сложном распределении человеческих генов в ареале генофонда.

Чтобы правильно читать эти следы, надо представ­лять характер причинно-следственных связей. Истоки генетического процесса уходят вглубь тысячелетий. В ходе истории изменение социальной  среды вызыва­ет изменение важнейших генетико-демографических параметров воспроизводства населения (изоляция, миграция, инбридинг), а через эти параметры уже воз­действует и на генетическую структуру популяций.

Именно поэтому мы исходим из аксиомы, полагаю­щей, что генофонд популяции несет на себе печать исто­рического процесса, ведёт его генетическую летопись (с присущими всем летописям искажениями, упущениями и ремарками), но генофонд сам непосредственно не на­правляет и не детерминирует этот исторический про­цесс. Ещё раз подчеркнём. Гены, как щепки в потоке истории, указывают («маркируют») её основное русло, водовороты и заводи - но сами гены не определяют ход истории популяции.

Разумеется, существует и обратная связь. Сложившиеся в опре­делённой социальной и природной среде особенности генофонда адаптированы именно к этой среде. И поэтому при расселении, ко­лонизации, любом ином изменении среды популяция заплатит мень­шую цену, избирая внешние условия близкие к тем, в которых она формировалась.

ПРОСТРАНСТВО

Если отразить генетические характеристики популя­ций на географических картах, то окажется, что в про­странстве они распределены не хаотично. Увеличение и уменьшение частоты встречаемости генов происходят более или менее плавно, так что не отдельные географи­ческие точки, а целые области пространства характери­зуются сходными значениями генных частот. География распространения генов в населении является итогом и зримым пространственным воплощением тех генети­ческих процессов, которые нам трудно проследить во времени. Так геногеография становится инструментом познания структуры генофонда и его истории.

Генофонд - реальный земной объект. Хотя и не ви­димый ни в какие приборы, он имеет определённые физические параметры, свою собственную структуру, занимает достаточно чётко ограниченное пространство    -   ареал. В нём он распределён с определённой «плот­ностью», и состав генофонда порой явственно меняется при переходе от одного популяционного ареала к дру­гому. Географическое картографирование генофонда   -     единственный способ своими глазами увидеть этот объект в зримых образах карт; разглядеть процессы, протекающие в генофонде.

Конечно же, геногеографические карты имеют и прикладное значение. Например, они могут указывать районы с повышенным генетическим риском заболе­вания или концентрации генов, важных при перелива­нии крови, трансплантации органов и тканей. Перед

демографами такие карты могут раскрыть генетические последствия социально-демографических процессов, а археологам и этнографам - помочь обнаружить наи­более любопытные районы для поиска исторических корней современного населения. Геногеографическая информация может приобрести большое значение при использовании трудовых ресурсов. Геногеографические карты нужны и при решении задач криминалистики, спорного отцовства, идентификации личности и других практических целей - они количественно оценивают вероятность встретить тестируемый ген в данной точке пространства.

Но всё же главные и блестящие возможности геноге­ографии видятся нам в иной, «непрактичной» сфере: в разработке тех фундаментальных проблем, которые ле­жат на стыке естественных и гуманитарных наук, при­открывая нам знание о самих себе - об истории племён и народов, о путях формирования современного насе­ления, о его генетической адаптации и здоровье. С по­мощью геногеографии историки, этнографы, археологи получают в руки карты географического распростране­ния своеобразных исторических памятников - генофон­дов. Гены не детерминируют историю, но выступают как свидетели истории. С помощью геногеографии мы можем прочитать генетическую летопись исторических событий, а карты являются страницами таких летопи­сей.

Важно то, что геногеография не просто увеличивает объём научной информации, а упорядочивает и преоб­разует эту информацию так, что она становится легко читаема и доступна для самого широкого круга специа­листов. Современная геногеография строит компьютер­ные карты и проводит их компьютерный анализ. И это не дань моде, а необходимость и условие масштабного геногеографического исследования, результаты которо­го, к томуже, оказываются доступными для специали­стов из смежных областей.

НАРОДЫ

Результаты изучения генофондов мира оказались куда более не­ожиданны и впечатляющи, чем можно было бы предположить даже в самой острой, но непрофессиональной дискуссии о генофонде. Не в пылу полемики, а в результате специально проведённого анализа генофондов народов всего мира, мы можем сегодня утверждать, что именно генофонд Северной Евразии (основную часть которого со­ставляет Россия) сохраняет в себе максимум характеристик общече­ловеческого генофонда. Такого сходства с генофондом человечества нет ни в одном другом генофонде коренного населения мира [Бала­новская, Рычков, 1996; Balanovska, 2001; Балановская, 2004]. Если основываться только на этих свойствах и на минуту забыть, о сколь северной окраине ойкумены идёт речь, то можно было бы поду­мать, что мы имеем дело с некой самой центрально расположенной частью мировой суши или же с прародиной человечества. Но по­скольку первое предположение неверно, а второе невероятно, то тем самым мы стоим перед самой настоящей загадкой, представляющей серьёзную научную проблему.

В генофонде населения Северной Евразии сохранена наибольшая часть мирового генетического разнообра­зия (см. подробно Приложение). Но какие силы поддер­живают это разнообразие? Ведущим фактором оказался не некий элемент природной среды, а этносы, народы. Специально проведённый анализ показал, что именно этническое разнообразие, то есть разнообразие народов, возникавших в пределах Северной Евразии на протя­жении всех прошедших тысячелетий, хранит основную часть межпопуляционного генетического разнообразия [Балановская, Балановский, 1999; Балановская, 2004]. И потому изучение происхождения народов и их истории оказывается неотделимо от темы геногеографического изучения генофонда.

1.1.      ИНСТРУМЕНТАРИЙ ГЕНОГЕОГРАФИИ

§1. Генетические маркёры: Как их изучают: экспедиции, ДНК и анализ - Наследование аутосомных маркёров и однородительских — Полиморфизм генов и их рекомбинация — Отсутствие рекомбинации: гаплотипы, гапло- группы - Как ошибки переписчиков рождают новые гаплотипы - Типы генетических маркёров

§2. Карты: Как по одной таблице сделать два противоположных вывода - Чем карта лучше таблицы - Как было написано первое письмо - Когда карта показывает больше сведений, чем на неё нанесли - Частота признака на разных территориях - Цифровые карты - Пространство, разложенное по ячейкам - Расселение человека дискретно - Но его карта непрерывна - Как «цифровую» карту сделать «видимой» - Стереть случайные чер­ты..- Трендовые карты

§3. Опрос очевидцев: Много очевидцев одного события - Много субъективных мнений объективнее одного - Многоочий или мультиокулярный? — Комплексный анализ - Уже наполовину синтез - Необходимость карты - Мно­го простых карт и одна обобщённая - Каждой науке по обобщённой карте - Обобщая обобщённое - Как про­гресс ДНК технологий постепенно приближал нас... к уже известному - Перспективность однородительских или надёжность аутосомных - Карты прошлого - Новые виды обобщённых карт

§1. Генетические маркёры

Мы уже говорили о том, что изучение отдельных генов - не цель геногеографии, а только средство для достижения главной цели: изучения генофонда. Но без этого средства не обойтись. В этом разделе кратко рас­сматриваются разнообразные типы генов, которые ис­пользуются в геногеографии.

КАК ИЗУЧАЮТ ГЕНЕТИЧЕСКИЕ МАРКЁРЫ

Изучение генов трудоёмко - оно требует намного больших затрат времени и средств, чем, например, изучение антропологического со­става населения. Для того чтобы изучить ДНК маркёры (а именно ими интересуется сейчас популяционная генетика человека), надо сначала выехать в экспедицию и обследовать популяцию. При изучении коренного населения (а именно на него ориентирована мировая популяционная генетика), для каждого обследуемого составляется краткая родословная. Ведь надо собрать образцы венозной крови лишь у тех индивидов, которые не связаны между собой родством и достойно представляют свою популяцию: все предки обследуемых на протяжении двух поколений должны относиться не только к дан­ному народу, но и к данной региональной популяции. Если учесть, что образцы крови берутся сейчас только у мужчин (чтобы одновре­менно в одной и той же выборке изучать все генетические маркёры, в том числе Y хромосомы) и каждый подписывает свое информиро­ванное согласие на обследование, то ясно, что экспедиционная рабо­та становится нелёгким этапом в изучении генетических маркёров.

Образцы крови, хранящиеся на холоде, срочно доставляются в молекулярно-генетический центр. Там из крови выделяется ДНК

-    достаточно хлопотное, трудоёмкое и дорогое занятие. Особен­но, если ДНК выделяется теми методами, которые обеспечивают максимальную очистку ДНК от примесей и поэтому долгосрочное хранение ДНК коллекций. После этого ДНК уже может спокойно храниться в морозильных камерах.

И начинается третий, самый интересный, но и самый длитель­ный, разнообразный и дорогостоящий этап - определение у каж­дого индивида тех вариантов генов (или точнее - вариантов ДНК), по которым одни популяции отличаются от других. Этот чисто тех­нический процесс, требующий, однако, высокой квалификации и обширных познаний, приводит к выявлению ДНК полиморфизма изучаемых популяций. Причём нельзя ограничиться одним или не­сколькими генами - для полноценного изучения генофонда панель анализируемых генов должна быть велика и разнообразна. Уже сей­час есть технологии, которые позволяют одновременно выявлять по­лиморфизм сотен и даже сотен тысяч генов. Однако эти технологии слишком дороги для большинства (в особенности - российских) лабораторий, которым приходится довольствоваться иными, весьма трудоёмкими методиками и ограничиваться изучением полиморфиз­ма десятка, а не сотен генов. Впрочем, корректность выбора попу­ляций часто оказывается важнее числа изученных генов, и даже по немногим генам удаётся выявить устойчивую структуру генофонда.

Именно из-за большей сложности изучения генетического поли­морфизма (от сбора образцов крови до дорогостоящего анализа) дан­ные по распространению генов обычно охватывают куда меньшее число популяций, чем данные по антропологии или же по частоте встречаемости фамилий (которые также служат источником знаний о генофонде и подробно обсуждаются в главе 7). Однако лишь гене­тические маркёры несут прямую информацию о генофонде.

АУТОСОМНЫЕ И «ОДНОРОДИТЕЛЬСКИЕ»

От каждого из родителей мы получаем по одному «комплекту» генов - потому-то каждый ген имеется у нас в двойном наборе. Такие гены, один из которых получен от отца, а другой - от матери, называют «аутосомными».

Практически все гены относятся к аутосомным. Од­нако есть и малые, но важные для изучения истории че­ловека, исключения - это гены, переданные только от одного из родителей, и потому именуемые «однороди­тельскими» (uniparental). Иными словами, комплекты генов, переданных от каждого из родителей, оказывают­ся не совсем полными и идентичными друг другу. Толь­ко мужчины и только от отца получают Y хромосому. У женщин её нет. Только от матери все мы получаем ДНК, содержащуюся в митохондриях клетки.

Митохондрии передаются потомкам только от матери с яйцеклеткой, содержащей всё необходимое для начала развития нового организма. Сперматозоид приносит от отца практически только ядро с наследственной информацией - митохондрии он не передаёт новому организму. Поэтому и мужчины, и женщины имеют митохондриальную ДНК (мтДНК), полученную ими от матери. Но следующему поколению передают мтДНК только женщины

-     на мужчинах цепь передачи информации митохондриальной ДНК как бы обрывается. Поэтому, если число потомков в какой- то родословной вдруг оказывается невелико, и на свет появятся только мальчики - вся длиннейшая цепь передачи информации мтДНК из глубины тысячелетий оборвётся, и никогда уже не будет восстановлена. Впрочем, цепь обрывается и тогда, когда на свет появляются только девочки - в этом случае обрывается цепь передачи Y хромосомы. Для аутосомных генов такая угроза утраты информации намного меньше.

 Если  гены человека представить как слова универ­сального языка  человеческой наследственности, то геном (или генотип) каждого из нас, включающий и аутосомные, и однородительские гены - это особый не­повторимый текст, составленный на этом языке. Тогда генофонд популяции представляет собой на каждый конкретный момент времени совокупность индивиду­альных текстов. Генофонд всей популяции содержит весь «словарный запас» данной популяции, из которого в каждом поколении черпаются слова и строятся новые индивидуальные тексты. «Тексты» велики, их разноо­бразие огромно и обеспечивает биологический фунда­мент неповторимости человеческой личности.

ПОЛИМОРФИЗМ

Популяционная генетика занимается полиморфны­ми генами - то есть такими генами, которые встреча­ются в популяциях не в одном, а в разных вариантах (аллелях). Каждый из аллелей является результатом тех или иных мутаций гена, происшедших обычно в далё­ком прошлом и передающихся в цепи поколений. При­чём для целей популяционной генетики важно, чтобы эти варианты не были очень редкими - согласно разным критериям полиморфизма, аллели полиморфного гена должны встречаться в популяции с частотой не менее 1% или даже 5%. У полиморфного гена семейство таких аллелей может быть самым разным по величине. Если оно минимально - всего два аллеля - гены называются диаллельными. Если же семейство аллелей очень вели­ко - мультиаллельными. Но сколь бы ни было велико семейство аллелей, каждый отдельный человек в своём тексте не мoжет содержать больше двух вариантов одно­го слова (два аллеля одного гена): один он получает от матери, и один - от отца. Если полученные аллели дан­ного гена оказались одинаковы, то человек гомозиготен по данному гену. Если аллели отличаются друг от друга

-    то человек гетерозиготен по данному гену. Соотноше­ние в популяции гомозигот и гетерозигот по множеству генов служит очень ценной характеристикой генофонда

-    уровня его гетерозиготности (о важности этой харак­теристики см., например, [Алтухов, 2003]).

Все мы знаем, что дети, к счастью, не являются ни копией друг друга, ни лишь одного из родителей: мы го­ворим - глаза отцовские, а характером весь в бабушку. Почему в каждом из детей уникальным образом соче­таются полиморфные гены, передаваемые в поколени­ях? Потому что при передаче в следующее поколение разные аутосомные гены ведут себя независимо друг от друга. Одному из детей отец передаст один из своих ал­лелей, другому - другой, а какой из них отец получил от своего отца, а какой от своей матери - это уже равно­вероятно и при передаче собственным детям не имеет значения. Аутосомных генов много, и каждый раз при передаче в поколениях они «перетасовываются». По­этому сочетание аллелей у каждого из детей окажется неповторимым. Но такой процесс рекомбинации проис­ходит только с аутосомными генами.

Можно представить себе весь передаваемый генетический «текст» в виде многих томов личной библиотеки. Получил человек в наследство от отца и от матери по полному собраний сочинений: скажем Марка Твена от отца и Агаты Кристи от матери. Пусть каж­дое собрание состоит, например, из ста томов-генов. Теперь подрос  его собственный ребенок. И что отец оставляет ему в наследство? Не глядя, берет, скажем, 1 и 2 тома из отцовского Марка Твена; 3, 4 и 5 тома - из материнской Агаты Кристи, 6, 7 и 8 том - снова Марк Твен, а 10 - Агата Кристи, и так далее в совершенно случайном по­рядке. Ребенок получит от отца, как ему и положено, сто томов со­брания сочинений, но вот какие тома будут из Марка Твена, а какие из Агаты Кристи - неведомо. От матери ребенок получит тоже сто томов, но в нём будут в столь же случайном порядке представлены тома из сочинений Карла Маркса и Иоанны Хмелевской. Своим де­тям он оставит в наследство вновь библиотеку из положенных ста томов, но в ней будут случайно чередоваться произведения Карла Маркса, Агаты Кристи, Марка Твена и Иоанны Хмелевской. Библио­тека следующего поколения будет еще более пестрой.

ГАПЛОГРУППЫ. ГАПЛОТИПЫ

С однородительскими маркёрами рекомбинации не происходит - ведь дети получают генетическую инфор­мацию только от одного из родителей. Поэтому и весь генетический текст, записанный в митохондриальной ДНК или нерекомбинирующих участках Y хромосомы, они целиком передают потомству. Так целиком всё со­брание сочинений однородительских маркёров, том к тому, передаётся от отца к сыну, а от матери - дочерям. Этот генетический текст (полное собрание сочинений) называют гаплотипами мтДНК и Y хромосомы. Но сразу возникает вопрос. Если эти гаплотипы передаются неизменными во всей чреде поколений, то все ли дочери Евы одинаковы? Разве у всех одинаковые «библиотеки» мтДНК? Откуда же берётся полиморфизм, различия по гаплотипам мтДНК?

Чтобы ответить на этот замечательный вопрос, напомним, что прежде, чем передать потомкам генетический текст, его сначала от­дают в «переписку». Ведь если у Вас четырнадцать детей, Вы каждо­му должны оставить в наследство свою генетическую библиотеку? Переписчики очень старательны, но время от времени в долгой чре­де поколений случаются и ошибки. Выпала страница из книги. Или как у Гофмана, перепутались странички сочинений кота Мурра и его хозяина. Всякое может случиться. Но следующие переписчики этого не ведают - они переписывают всё подряд из того, что им досталось в наследство. Поэтому в чреде поколений передаются неизменны­ми эти «ошибочные» странички. Но, конечно же, эти «ошибочные» странички есть только у многочисленных потомков того индивида, у которого произошла данная «ошибка». У других этой «ошибки» нет, но могут быть иные «опечатки». Так, потомки каждого из индиви­дов, отмеченного «опечаткой», отличаются от потомков иных инди­видов. Такие линии передачи генетической информации называются «линиджами» (lineage), и в каждой из них постепенно накапливают­ся свои собственные ошибки. Настоящие рукописи именно так раз­личаются и датируются - можно сравнить и определить, к какому «изводу» относится старинная рукопись по наличию характерных разночтений и ошибок, копируемых от переписчика к переписчику.

Такие группы родственных гаплотипов, собранных в «линиджи» той или иной степени протяженности, объ­единяют вгаплогруппы. Каждая гаплогруппа состоит из «куста» родственных линиджей, в разной степени разветвлённого. Да и гаплогруппы подразделяются на разные иерархические уровни (см. главы 6 и 9).

В целом, картина похожа на генеалогическое древо древнего и знатного рода. Но она намного проще - для мтДНК записывается в этом генеалогическом древе происхождение только по материнской линии (от Евы ко всем её нынешним дочерям), а для Y хромосомы - записывается генеалогия только по отцовской линии (от Адама - ко всем его нынешним сыновьям). Много проще она и тем, что записы­ваются на генетическом древе не имена, а только мутации («ошибки переписчиков»), а они случаются не часто. Зато корни генетического древа уходят на огромную глубину - на все время существования человечества.

ТИПЫ ГЕНЕТИЧЕСКИХ МАРКЁРОВ

В следующем разделе мы даём краткую справку о разных типах генетических маркёров. Поэтому здесь мы обрисуем лишь общую картину. Сейчас принято молекулярно-генетические маркёры, изу­чаемые при прямом анализе ДНК, называть ДНК маркёрами. Все остальные признаки, с которыми работала популяционная генетика до «ДНК эры», стали называть общим именем - «классические ге­нетические маркёры». Такое деление удобно.

Среди классических маркёров (см. подробнее также главу 5, им посвящённую) выделяются три основных подтипа, которые перечис­лим в «историческом» порядке их использования. 1) Физиологиче­ские маркёры - те физиологические признаки, проявление которых контролируется одним геном. Например, цветовая слепота, вкусовая чувствительность к фенилтиокарбамиду или тип ушной серы. 2) Иммунологические маркёры - белки иммунной системы, опреде­ляемые иммунологическими (серологическими) методами. Напри­мер, всем известные группы крови АВО и резус. 3) Биохимические маркёры - ферменты (обычно сыворотки или эритроцитов крови), определяемые биохимическими методами, такими как электрофорез и изоэлектрофокусирование.

ДНК маркёры, используемые в популяционной генетике, имеют несколько разных критериев классификации (см. раздел 7.5.). И поэтому эти классификации перекрываются друг с другом. Мы уже говорили, что есть аутосомные маркёры, а есть однородительские (мтДНК и Y хромосомы). Но среди и аутосомных генов, и среди однородительских есть и диаллельные маркёры, и мультиаллельные маркёры. Среди диаллельных ДНК маркёров обычно выделяют три типа: «точечные» замены (их обычно называют «снипы», то есть SNP

-   single nucleotide polymorphism, однонуклеотидный полиморфизм); инсерции (например, вставки мобильных элементов - Alu-повторы); делеции (например, см .раздел 6.1, где описывается распространение делеции в гене CCR5, определяющей устойчивость к СПИДу). Из мультиаллельных ДНК маркёров в популяционной генетике кроме таких, например, систем как HLA (гистосовместимости), самой природой нацеленных на максимальный полиморфизм, обычно изучают минисателлитные и микросателлитные (STR

-   short tandem repeats) маркёры. Эти маркёры любопытны тем, что аллели одного гена отличаются друг от друга просто количеством повторов одного и того же «мотива»: только у минисателлитных маркёров «мотив» подлиннее, а у микросателлитных состоит из сочетания всего нескольких букв, но это сочетание многократно и монотонно повторяется. Мутации в этих маркёрах накапливаются довольно быстро - просто на один повтор становится больше или меньше. Именно благодаря такой повышенной скорости мутаций эти маркёры и важны - их используют как «минутную» стрелку при датировке гаплогрупп Y хромосомы, а медлительные «снипы» - как «часовую» стрелку.

Мы видим, что отнесение к одному из подтипов классических маркёров или же к ДНК маркёрам целиком определяется техниче­ской стороной, например, методом тестирования гена. Суть всех генетических маркёров едина: в результате того или иного метода тестирования (показываем ли книжку с цветными картинками для определения цветовой слепоты или же проводим секвенирование ДНК, выявляя точную последовательность нуклеотидов) мы по ре­зультату тестирования однозначно определяем наличие или отсут­ствие у человека конкретных аллелей конкретного гена. Поэтому определяемые признаки и называются «маркёрами» гена, генетиче­скими маркёрами - потому что они прямо и совершенно однознач­но указывают на этот ген, маркируют этот вариант ДНК.

Почему мы это подчёркиваем? Оттого, что порой сталкиваешься с тем, что к генетическим маркёрам относят просто признаки с боль­шой долей наследственной компоненты - например, цвет глаз или признаки кожных узоров. Это неверно. Как бы ни был велик вклад наследственности, но если мы не можем однозначно указать, какие именно гены стоят за данным фенотипом, каков точный тип насле­дования, мы не имеем права называть эти фенотипические признаки генетическими маркёрами. Только однозначное определение ал­лелей генов, стоящих за данным фенотипом, позволяет отнести признак к генетическим маркёрам.

Подобная ситуация и с квазигенетическими маркёрами (гла­ва 7). Но к ним относят те маркёры, у которых никто и не подозре­вает «генетическую предрасположенность» - например, фамилии, название рода, демографические параметры. Всем сразу ясно, что эти признаки не имеют не только генетической, но и биологической природы. Поэтому честно и заявляется, что они квазигенетические, то есть «псевдогенетические». Однако, несмотря на такой «псев­доним» и то, что они не определяются генами (фамилия - явление языка и культуры, а не биологии), квазигенетические маркёры порой себя ведут почти так же, как и настоящие гены - и даже благодаря истории иногда оказываются в одной связке с генами. Такая связь  между фамилиями и генами рассмотрена в 7 главе, посвящённой фа­милиям.

§2. Карты

Географию занимают бесплотные и долговечные души земного мира, а не наполняющие его плотные, но тленные  вещи.

Б.Б. Родоман

ДОСТОИНСТВА КАРТ

Речь пойдёт о главном рабочем инструменте этой книги - компьютерных картах, показывающих, какова вероятность встретить тот или иной признак в любой точке изученного ареала генофонда.

Конечно же, бесконечное генетическое разнообразие человека сложно охватить и представить даже в самых общих чертах - основная часть нашего наследственного полиморфизма выражается в нашей индивидуальности, в неповторимости каждого из нас, в бескрайней много- ликости человечества. И всё же даже на бытовом уровне осознания мы умеем среди этой многоликости выделять некие общие популяционные черты и порой идентифи­цировать даже единичных представителей разных попу­ляций, народов и регионов. Науки о биологии человека

-      антропология, генетика - различают популяции не интуитивно, а с помощью объективных мер. Оценивая количественно самые разные признаки антропологи­ческого покрова (измеряя тело, голову, лицо, оценивая в баллах форму носа, цвет глаз или рост бороды) и ге­нетического фундамента (частоты встречаемости в по­пуляции разных вариантов самых разных генов), мы объективно фиксируем черты «портрета» данной кон­кретной популяции. Но когда надо охватить сразу мно­жество таких популяционных портретов - здесь уже не хватает нашего воображения. И тогда на помощь при­ходит компьютерная картография.

Карта - уникальный способ передачи и обобщения информации. Благодаря ей, мы можем своими глазами увидеть всё разнообразие отдельного признака на огромной территории. Но самое главное, что этот образ не будет результатом нашего индивидуального

-       и неизбежно субъективного - обобщения. Опыт показывает, что даже специалисты очень высокого класса, обобщая табличные данные без карты, приходят порой к совершенно разным выводам! Все мы видим по-разному, в зависимости от опыта, силы воображения, накопленных знаний и порой неосознаваемых нами установок. Компьютерная карта позволяет избежать субъективности, позволяет не только создать объективный и математически точный образ пространства, но и передать его без искажений всем читателям карты. И тогда уже опыт, воображение и обширные познания пригодятся при интерпретации карты, позволяя всем её читателям на одном языке обсуждать пространственную изменчивость населения.

КАРТОГРАФИЯ

Карта, по-видимому, древнее письменности. И это  не  удивительно, ибо язык карты универсален. Он был понятен разным племенам  и  носителям разных культур, объединял людей, говорящих на разных языках. И до  сих  пор он не утратил эту функцию - на языке карты могут общаться и  полноценно  сотрудничать специали­сты разных отраслей знания, даже столь  отдалённых, как  генетика, антропология, лингвистика, археология.

Картографирование столь  разных признаков (цвета волос,частоты гаплогруппы митохондриальной ДНК, встречаемости костей мамонта на  стоянках древнего человека) относится к одной  науке - тематической картографии.Поэтому - при условии использования общей  системы основных концепций, моделей и  технологий - карты признаков генетики,  антропологии, лингвистики, археологии  становятся принципиально сопоставимы. Аанализ общих закономерностей, выявляемых  этими картами, может быть поставлен на  строгую научную и математическую основу.

КАРТА - СПОСОБ ОТОБРАЖЕНИЯ ИЛИ

СРЕДСТВО АНАЛИЗА?

В современной картографии существуют две основные концеп­ции.Первая парадигма - коммуникативная. Она рассматривает кар­тографию как отрасль  информатики, науку о передаче графической информации, а карту — как особый  информационный канал. В центре её внимания - процесс восприятия и качественной  передачи ин­формации, задача уменьшения потерь информации в канале связи.

Вторая парадигма - гносеологическая. Согласно ей картогра­фия  рассматривается как наука о познании окружающей действи­тельности с помощью  картографического моделирования, а сами карты служат образно-знаковыми моделями  действительности. Ядро гносеологической парадигмы составляют проблемы отраже­ния  природных и социальных геосистем, картографического син­теза, научной  генерализации, картографического метода изучения закономерностей.

Таким образом, при первом подходе карты рассматриваются как  канал передачи уже накопленной информации, при втором - как ме­тод познания  действительности, добывающий новые сведения об объекте картографирования.

Мы в своей работе исходили из второй парадигмы. Подход к  картам только как к каналу информации резко сужает возможность исследования  явлений природы и общества, поскольку при этом постулируется, что информация,  считываемая с карты, не может пре­вышать количество исходной информации. При  этом исчезает сам феномен карты, которая в действительности определяется не  только и не столько объёмом знаковой информации, сколько пространст­венными  соотношениями между картографированными объектами.

Картографическое моделирование позволяет провести анализ  пространственных закономерностей в изменчивости отдельных признаков и геосистем  в целом. Карта, как образно-знаковая мо­дель действительности, являетсяносителем информации и слу­жит инструментом формирования и приобретения новых  знаний о пространственно-временных связях картографируемых явлений [Берлянт,1986; Салищев, 1990]. Картографическую модель от дру­гих носителей информации  отличает создание картографического образа, в котором присутствуют взаимное  расположение и иные пространственные отношения картографированных объектов и явлений.

КАРТА КАК МОДЕЛЬ

Рассмотрение карты не как иллюстрации, не как справочного  пособия, не как наглядной сводки дан­ных, а как модели действительности,  создающей новую информацию о картографируемых явлениях, - вот что лежит в  основе картографического моделирования всех столь разных! - признаков в данной книге.

В зависимости от параметров моделирования на основе одних и  тех же исходных данных можно создать целое семейство моделей. И с помощью  моделирования мы можем перейти к активному эксперименту, объектив­но сравнитьразные подходы и теории. Картографи­ческая модель — не мёртвое изображение, а  рабочая гипотеза, позволяющая провести как строгую мате­матическую, так и  экспертную проверку.

Кратко сформулируем принципы картографиче­ского   моделирования.

Количественное представление признаков. Значительную часть  признаков можно охарактеризовать частотой их встречаемости в конкретной  популяции. Такая частота означает вероятность встре­тить данный признак на  данной территории. Качественные призна­ки антропологии представляются также в  количественном виде - в баллах.

В основе карты — цифровая модель. Это центральный эле­мент  нашей картографической технологии. В каждой точке карты находится число -значение признака. Такое представление данных позволяет обращаться с картой не  как с иллюстрацией, а скорее как с таблицей, точнее, как с матрицей данных -например, проводить разнообразные вычисления, количественно сравнивать разные  кар­ты и многое другое.

На карту как бы накинута густая равномерная сеть. В каждом  узле сети находятся цифровые значения признака. Например, на кар­тах ВосточнойЕвропы такая сеть насчитывает более 9000 узлов, и в каждом из них -рассчитанное нами значение картографированного признака. Цифровая модель карты— это двумерная матрица, позво­ляющая проводить все виды математической  обработки.

Непрерывность картографического распределения. В обоснованиеэтого принципа лишь процитируем Ж. П. Дюшмена: «Хотя расселение дискретно,  освоение пространства человеком не­прерывно» [Дюшмен, 1983]. Картографируя  освоенное человеком пространство, мы с необходимостью переходим от дискретностиис­ходных данных к непрерывному распределению карты. Для каждой точки карты мы  получаем вероятностную характеристику популя­ции - даже если поблизости от этой  точки в данный момент времени нет ни одного постоянно проживающего человека.  Именно так мы переходим от дискретно расположенных населённых пунктов к не­прерывному  ареалу популяции.

Интерполяционная процедура картографирования. Между точкамис исходными значениями признака (мы их называем «опор­ными» точками)  интерполируется градиент этих значений, то есть значения признака впромежуточных точках прогнозируются соглас­но заданной математической  процедуре. За пределами изученных областей проводится экстраполяция (по той же  процедуре) градиен­та значений признака. Прогноз строится не по соседним  точкам, а по всем опорным точкам в пределах радиуса в сотни километров. На  карте градиент значений визуализируется с помощью изолиний.

При этом мы постулируем отсутствие непреодолимых границ  между группами населения. Такие границы в освоенном человеком пространстве  сомнительны даже при одномоментном временном срезе очень малой территории. Приохвате же больших ареалов и, следовательно, целого слоя времён, сформировавших генофонд  в этом ареале, нивелируются частные события истории: мы как бы усредняем  множество изменчивых границ в пределах всего хронологического среза. Поэтому  для моделирования динамики явления не годятся ни значковые карты (когда в  центре ареала по­пуляции помещается значок с фиксированным значением признака),  ни широко распространённые карты качественного фона (весь аре­ал популяции  заливается одним и тем же фиксированным значени­ем признака; на этих картах  смежные ареалы залиты каждый своим значением признака, как бы предполагая  неприступные для человека и его генофонда «заборы»). Если же какое-топространство действи­тельно непреодолимо, и такие границы существуют, то они  проявят­ся и на интерполяционных картах, опровергая «нулевую» гипотезу  изоморфного пространства.

Например, Атлас генофонда народов Кавказа был создан нами  без учёта каких бы то ни было географических препятствий для по­токов генов.  Карты были построены в предположении изоморфности пространства. Процедура  построения карт не накладывала никаких ограничений - интерполяция шла  равновероятно и в сторону непро­ходимых гор, и в направлении оживлённыхторговых путей. Однако сами генетические различия между популяциями уже  содержали ин­формацию об интенсивности потока генов в том или ином направле­нии.  Поэтому на «синтетических» обобщённых картах мы к своему изумлению увидели  резкий перелом, перепад значений, который полностью вторил своими изгибами  Большому Кавказскому хребту (си. рис. 10.2.2. в главе 10). Большой Кавказ проявился на генетиче­ских картах благодаря реальным различиям междугенофондами, то есть объективно, а не по причине заложенных нами в технику по­строениякарт препятствий для потока генов.

Генерализация карты. Генерализация карты - это обоб­щение,  выделение основных черт карты, при этом степень генера­лизации может быть  разной и должна соответствовать масштабу исследования. Эпиграфом генерализации  можно было бы взять сло­ва А. Блока «Сотри случайные черты - и ты увидишь...».

Согласно модели Мерке, вероятность создания правильного кар­тографического  образа, отражающего пространственные закономер­ности карты, обратно пропорциональна насыщенности исходной информацией. Карта исходных данных  перегружена историческими случайностями, и генерализация карты - это несворачивание, а «проявка» истинной информации.

В качестве «бесстрастной меры» для генерализации карты мы  использовали метод выделения трендов. Тренд - это основные тен­денции  пространственных распределений, общие и региональные черты рельефа карты. Из  множества реализованных нами вариантов построения трендовых поверхностей в  данной книге использованы методы выявления тренда путем осреднения в скользящем  окне за­данного размера и моделирования сквозного тренда в предположе­нии  распространения признака из единого центра. Краткое описание методов приводитсяв Приложении. Использование трендовых мо­делей (а не исходных карт)принципиально при анализе динамики на значительных пространствах и мощныххронологических пластах.

Конечно же, любая картографическая модель - это всего лишь  один вариант из множества возможных мо­делей распространения признака. Но важното, что он полностью воспроизводим, объективен, и доступен столь же однозначной  и воспроизводимой коррекции. Более того, мы обычно создаём не одну, а множество  та­ких картографических моделей, варьируя их параметры  и тогда серия карт распространения одного и того же признакапозволяет увидеть его «объёмно» и отделить устойчивые черты от случайных.

Способ построения карт, их разновидности, карто­графические  технологии подробно описаны в Прило­жении, к которому читатель может обратитьсяв любой момент, когда созреет вопрос о том, как были созданы рассматриваемые им многочисленные картографиче­ские модели.

Согласно модели Мерке, вероятность создания правильного кар­тографического образа, отражающего пространственные закономер­ности карты, обратно пропорциональна насыщенности исходной информацией. Карта исходных данных  перегружена историческими случайностями, и генерализация карты - это не  сворачивание, а «проявка» истинной информации.

В качестве «бесстрастной меры» для генерализации карты мы  использовали метод выделения трендов. Тренд - это основные тен­денции  пространственных распределений, общие и региональные черты рельефа карты. Из  множества реализованных нами вариантов построения трендовых поверхностей в  данной книге использованы методы выявления тренда путем осреднения в скользящем  окне за­данного размера и моделирования сквозного тренда в предположе­нии  распространения признака из единого центра. Краткое описание методов приводитсяв Приложении. Использование трендовых мо­делей (а не исходных карт)  принципиально при анализе динамики на значительных пространствах и мощных  хронологических пластах.

Конечно же, любая картографическая модель - это всего лишь  один вариант из множества возможных мо­делей распространения признака. Но важното, что он полностью воспроизводим, объективен, и доступен столь же однозначной  и воспроизводимой коррекции. Более того, мы обычно создаём не одну, а множество  та­ких картографических моделей, варьируя их параметры   и тогда серия карт распространения одного и того же признака позволяет увидеть его «объёмно» и отделить устойчивые черты от случайных.

Способ построения карт, их разновидности, карто­графические  технологии подробно описаны в Прило­жении, к которому читатель может обратиться  в любой момент, когда созреет вопрос о том, как были созданы рассматриваемые им многочисленные картографиче­ские модели.

§3. Опрос очевидцев

Тебе дано бесстрастной мерой

Измерить все, что видишь ты.

Твой взгляд — да будет твёрд и ясен

—  Сотри  случайные черты —

И ты увидишь — мир прекрасен.

Александр  Блок

Вопрос объективности получаемого «портрета» ге­нофонда  является решающим. Каждая наука, каждый тип признаков субъективны - каждый  видит генофонд по-своему. Как же найти реально существующую струк­туру  генофонда среди разнобоя мнений очевидцев?

Одним из главнейших средств выявления объек­тивного  «портрета» генофонда является параллельный анализ одного и того же генофонда поразным типам признаков. Разные типы признаков - классические и ДНК маркёры  генетики, антропологические признаки, фамилии и даже археологические характеристики - не­сут в своей изменчивости информацию о генофонде. А картографическая технология геногеографии позволяет сделать эту информацию  явной. Множество типов при­знаков современная геногеография рассматривает как  множество очевидцев одних и тех же событий в исто­рии генофонда. Поэтому и  совместный анализ этого множества данных мы предлагаем называть много-очевидческим, а проще - многоочим подходом (для нынешней научной терминологии,  увы! - привычнее калька «мультиокулярный», нежели «многоочий»).

Этот подход действительно мультиокулярный, потому что  позволяет исследователю не ограничиваться лишь взглядом на генофонд через  единственную призму вы­бранного типа признаков. Такой подход позволяет иссле­дователю  смотреть на генофонд одновременно глазами самых разных признаков. Тем самым мультиокулярный подход дарит недоступный раньше уровень объектив­ности инезависимости от случайностей, свойственных анализу отдельного типа признаков.

Именно такой подход - совместного использования данных разныхнаук для объективного изучения русско­го генофонда - положен в основу нашего  исследовании. Синтез данных антропологии, этнологии, археологии, лингвистики и  генетики для изучения истории и про­странственной изменчивости генофонда столь  же необ­ходим, сколь и сложен. Если ранее обмен информацией мог идти только по  пути косвенного сопоставления вы­водов и гипотез каждой из наук, то теперь,благодаря развитию компьютерных картографических техноло­гий, можно перейти к  прямому сопоставлению самих данных разных наук, к их комплексному анализу.

СТРАТЕГИЯ КОМПЛЕКСНОГО ИЗУЧЕНИЯ ГЕНОФОНДА

   

Технологии геногеографии позволили разра­ботать  мультиокулярный (многоочий, полисистемный) подход к изучению генофонда. Он  состоит в прямом качественном и количественном - сопоставлении тех картин  мира, которые дают разные науки, разные типы признаков, то есть разные очевидцы  одних и тех же явлений. Провести такое прямое сравнение можно только через  анализ карт, построенных и анализируемых строго одними и теми же технологиями.  Такие карты позволяют выявить основные тенденции в пространственной изменчивости населения и обойти основное препятствие - различную изученность населения по разным типам признаков. Иными путями это препятствие непреодолимо- набор изученных популяций просто несопоставим. Например, для Восточной Европы  не оказалось ни одной популяции, изученной по всему спектру анализируемых нами  генетических маркёров (глава 8). И это в пределах лишь одного  раздела науки! Что же говорить о совсем разных признаках - фамилий,  антропологии или ДНК маркёров?

А ведь многомерные методы статистики требуют, чтобы все  популяции были изучены по всем признакам.

В нашей книге представлены первые результаты  мультиокулярного подхода. В этой широко  масштабной работе участвовали ведущие   специалисты в каждой отрасли науки: А. П. Бужилова, Р. Виллеме, Л. В. Гре­хова, В. Е. Дерябин, Н. А. Долинова, В. А. Спицын,Г. Л. Хить и многие другие.

Например, для народов Восточной Европы (подробно эти  результаты рассматриваются в главе 8) анализировались четыре типа признаков - ДНК маркёры, классические маркёры, соматология, дерматоглифика. Для  каждого типа признаков одним и тем же способом были построены карты отдельных   признаков и главных компонент. Все типы признаков резко различались и по числу  изученных популяций, и по числу изученных признаков. Однако, несмотря на это,  карты первых главных компонент каждого из четырёх типов признаков продемонстрировали одну и ту же картину, один и тот же паттерн изменчивости. Эту «общую модель» можно описать как встречу «запада» и «востока»: в целом на всех картах изолинии следуют меридианам. Какие можно сделать  выводы? Если четыре независимых свидетеля дают одни и те же показания, то можно  быть уверенным, что мы обнаружили ту реальную архитектонику генофонда, которая  пробивается сквозь все несовершенства наших исследований.

Эти и подобные исследования других генофондов позволили  предложить стратегию комплексного изуче­ния генофонда:

На первом этапе одним и тем же методом стро­ятся карты  отдельных признаков для каждого типа при­знаков.

На втором этапе - создаются обобщённые карты каждого типа  признаков

На третьем этапе - проводится мультиокулярный (многоочий)  анализ всех типов признаков. Его итогом является сравнение и геногеографическийсинтез дан­ных разных наук: выявление искомой «общей модели» генофонда - тех  структурообразующих элементов, ко­торые проявились на картах большинства типов призна­ков, засвидетельствованы большинством очевидцев.

После выявления «общей модели» можно перей­ти к следующим  этапам и, например, рассмотреть, что нового внёс каждый тип признаков в описание  структу­ры населения, каковы особенности отдельных призна­ков при описании  различий между популяциями.

Намного забегая вперед, перечислим всё же некото­рые аспекты  и выводы мультиокулярного анализа.

ПРОГНОЗ ДЛЯ ДНК МАРКЁРОВ

Выявленное сходство между картинами  мира антропологии и генетики позволяет сформулировать вывод о том, что данные антропологии (а это фенотипические признаки - например цвет глаз, рост бородыили же кожные узоры) отражают реальную структуру генофонда. Из этого следуетнеординарный вывод: именно обобщённые карты антропологии, благодаря чрезвычайно  широкому спектру изученных популяций, являются эталонными и обладают  предсказательной силой для молекулярной генетики (а вовсе не наоборот!).

Этот тезис был проверен экспериментально. В первом варианте  картографирования аутосомных ДНК маркёров карта первой компоненты изменчивости  генофонда Восточной Европы по своему общему паттерну соответствовала картам антропологии и классической генетики, но с одним существенным отличием: экстремум на «ДНК-карте» был явно смещён на северо-восток. Однако когда и число  изученных ДНК маркёров, и число изученных популяций возросло почти вдвое, новый  вариант карты по ДНК маркёрам значительно приблизился к картам антропологии(см. главу 8). Можно надеяться, что когда по ДНК маркёрам будут  изучены не 30 популяций, как сейчас, а те же 600 популяций, что и по  антропологии, то их карты совпадут полностью. Таким образом, молекулярная  генетика не меняет картину мира, а лишь по мере собственного совершенствования  постепенно приближается к уже известной по данным антропологии.

Этот вывод получен не только картографическим, но и чисто  статистическим методом. Например, для клас­сических и ДНК маркёров, изученных  строго в одних и тех же этносах Восточной Европы, получены одинако­вые оценки различий между популяциями:

G_ST=2.69 и G_ST=2.58,

соответственно (см. главу 8). Таких примеров много. Вывод: когда исследование проведено корректно, результаты антропологии, старой «классической» гене­тики и современной молекулярной генетики совпадают: ДНК маркёры не дают иной картины мира. Расхождения возникают тогда, когда использованы неудачные выбор­ки, популяции и маркёры.

РАЗНЫЕ ТРАЕКТОРИИ МИКРОЭВОЛЮЦИИ ДНК МАРКЕРОВ

Говоря о ДНК маркёрах, нельзя не упомянуть об их одном  несомненном преимуществе перед классически­ми маркёрами - о значительном  разнообразии типов ДНК маркёров. Когда мы достигаем такой изученности ДНК  маркёров, что обобщённые карты, созданные по выборке разных типов ДНК маркёров,  совпали с «об­щей моделью» (полученной по данным разных наук), то мы получаем  надёжную точку отсчёта. Следующий шаг сравнение «общей модели» и карт отдельных типов ДНК  маркёров. Ведь разные типы маркёров могут раз­личаться эволюционной траекторией, и тогда сравнение с «общей моделью» позволит выявить характер и  при­чины этих отличий.

Особое значение для антропологии имеют ДНК маркёры с «однородительским наследованием» (главы 6, 8, 9): по материнской линии -митохондриальная ДНК¹; по отцовской линии - не рекомбинирующие участки Y хромосомы. Поскольку в популяциях разнообразие этих типов признаков очень велико и каждая  популяция имеет своеобразный «генетический портрет», то они могут служить  уникальными маркёрами миграционных потоков. Именно однородительские маркёры  могут, наконец, разрешить проблему «промежуточных» антропологических типов:  являются они метисными или же сохраняют не дифференцированный прототип. Следует лишь помнить, что у однородительских маркёров есть серьёзные ограничения.  Поскольку генетически эффективный размер популяции (N_e) по «однородительским»  генам в 4 раза меньше, чем в среднем по геному, они подвержены значительно  большему влиянию дрейфа генов и потому более «забывчивы»: дрейф генов может во  многом стереть и существенно исказить генетическую память популяции.

______________

1 Когда я вижу слова  «митохондриальная ДНК», я читаю «суперженская ДНК» и тогда понимаю, о чем идет  речь. Именно такой термин «суперженская» использовали первооткрыватели. Затем  любители запутывать мозги ввели в оборот термин «митохондриальная», который, к  сожалению, стал наиболее употребительным. - Прим. изд.

Именно поэтому на нынешнем витке науки вновь возникает  поворот в сторону исследования аутосом­ных маркёров. Новые технологии - анализа  панели со­тен тысяч аутосомных ДНК маркёров со всех хромосом или же анализ  гаплотипов (тесно сцепленных - рядом «сидящих» ДНК маркёров) - позволят сделать  новый рывок в выявлении еще более устойчивой «общей моде­ли» генофонда.

ВРЕМЯ

Анализ временных срезов генофонда... Изучение ми­нувших  генофондов... Задача, своей увлекательностью и масштабом завораживающая многих  исследователей, не исключая и авторов этой книги. Что же может дать для решения  этой задачи наш мультиокулярный под­ход, то есть знание того, что самые разные  признаки при корректном анализе рисуют единую общую струк­туру генофонда?

Большие надежды в решении этой задачи возлага­ются обычно нестолько на разработку методов синтеза данных археологии и генетики, сколько начисто генети­ческий анализ древней ДНК. Однако сбор достоверной популяционной информации потребует значительного времени. Да и тогда анализ палеоДНК будет нуждать­ся в контроле со стороны археологии. И как раз здесь возможности компьютерной картографии и мультио­кулярного подхода велики. Построенные нами  карты распространения материальной культуры Восточной Европы [Балановская идр., 2003] для двух этапов па­леолита (26-16 тыс. лет и 15-12 тыс. лет)  обнаружили высокое сходство и друг с другом, и с картами совре­менного  генофонда (см. раздел 9.7.), что подтверждает объективность выявленной ими картины. Однако и тут следует  помнить о серьёзном ограничении: карты архе­ологических культур и современности  нельзя бездумно трактовать в терминах преемственности между древним и  современным генофондами: передвижения населения столь велики, что генофонд  прошедших времен можно проецировать в ту же точку географического простран­ства,что и современный генофонд, только в том случае, если есть доказательствапрямой преемственности ге­нофондов в столь длинной цепи поколений.

КАРТОГРАФИЧЕСКАЯ ТЕХНОЛОГИЯ

У мультиокулярного подхода есть мощный картогра­фический  арсенал для выявления «общей модели» гено­фонда.

Обобщённые карты в зарубежной науке обычно представлены лишь «синтетическими» картами глав­ных компонент. Поэтому и мы взяли этот метод за  основу для сравнения «мнений очевидцев» о строении русского генофонда. Но этот  инструмент лишь ведёт основную мелодическую нить. Его звучание мы допол­нили  множеством других инструментов, специально разработанных нами. Из них, пожалуй,  самый перспек­тивный - картографирование генетических расстояний. Он позволяет  формулировать и проверять гипотезы о сходстве и различиях любых популяций. И  авторы на­деются, что он займёт достойное место в будущих исследованиях не только русского, но и иных генофон­дов. Его применение в этой книге показывает, что кар­ты генетических расстояний, например, построенные по классическим и по  ДНК маркёрам Европы, высоко коррелируют (раздел 8.3.). То есть  новый инструмент  карты генетических расстояний - не менее успеш­но выявляет  согласованность разных типов признаков, чем «синтетические» карты главных компонент.Однако спектр звучания нового инструмента намного шире - он позволяет отвечать  на множество вопросов о степени сходства популяций, причём отвечать отчётливо и  об­разно. Напомним и о таких незаменимых инструментах картографической технологии, как карты надёжности наших моделей или же корреляционные карты,  наглядно показывающие, как связаны признаки в разных частях ареала. Не будем  забывать и о столь важных обобщён­ных картах, как карты генетического  разнообразия.

Эти и другие инструменты описаны в Приложении  их слаженная игра позволяет объединить неизбежно  односторонние мнения «очевидцев» в стройную симфо­нию генофонда.

1.1.      СЛОВАРЬ ГЕНОГЕОГРАФИИ

Ареал генофонда - «Исконный» ареал - Этнос и этническое самосознание - Структура генофонда - Геногеогра­фия - Карта - Генное разнообразие - Типы признаков - Множество генов и единство генофонда - Опрос очевид­цев - Генетический маркёр - Классические маркёры - ДНК маркёры - Квазигенетические маркёры - Признаки антропологии - Банк данных - Система популяций - Северная Евразия - Восточная Европа - Замысел книги

Верно определяйте слова, и вы освободите мир от половины недоразумений.

Рене Декарт

Авторы очень просят вдумчивого читателя уделить несколько минут этому разделу - это своего рода сло­варь геногеографического языка. Многие понятия рас­крываются по ходу книги, многие - детально описаны в Приложении. Но здесь они изложены как можно короче и конкретнее. Мы постарались избежать общих опреде­лений, оставив лишь конкретный смысл тех терминов и понятий, которые необходимы для понимания книги. Причём дали их описания в простой форме - в виде примеров, либо аналогий, или же отталкиваясь «от об­ратного».

Порядок терминов не алфавитный, а следует смыс­ловым связкам.

Вместе с терминами мы привели и их «синони­мы», которые используем в этой книге. Их нельзя на­звать синонимами в обычном смысле - скорее это круг близких понятий, которые могут заменять друг друга, в зависимости от контекста. Не слова-близнецы, а круг родственников. Теоретически - у каждого термина свой смысловой оттенок. На практике - они взаимозаменяют друг друга в этой книге. Нам было важно показать, что эти слова очерчивают один и тот же круг понятий. Для неспециалистов эти списки синонимов могут служить своеобразным путеводителем в дебрях геногеографии.

Итак, каковы же те основы - понятия, подходы, ме­тоды, материалы, - на которых построено наше изуче­ние русского генофонда?

АРЕАЛ ГЕНОФОНДА

«Синонимы»: зона расселения, территория оби­тания, ареал популяции.

Например, ареал русского генофонда - территория, населённая русскими; ареал поморов - полоса побере­жья, где размещены поморские сёла (в него не входят зона промысла - пространство Белого моря, например, или незаселённые острова); ареал человечества - все материки, кроме Антарктиды. Ареал - лишь та часть территории, на которой популяция воспроизводит себя в течение нескольких поколений, а далёкие кратковре­менные миграции не расширяют ареал.

Например, высадка человека на Луне не расширила ареал чело­вечества: он по-прежнему ограничен свободной ото льда сушей Зем­ли (обитаемой частью Земли - ойкуменой).

«ИСКОННЫЙ» АРЕАЛ

«Синонимы»: исторический ареал, зона форми­рования, область происхождения, территория сложе­ния популяции, исходный ареал.

«Исконный» ареал - это та территория, где популя­ция исторически сформировалась. Иными словами - где сложился её генофонд. Впоследствии ареал может расширяться или сжиматься, но для понимания истории генофонда (то есть того, как сформировался генофонд до своего расширения на другие территории) важно из­учать в первую очередь «исконный» ареал.

Для русского генофонда таким «исконным» ареалом можно счи­тать территорию Московского государства до начала присоединения им земель с неславянским населением. Но только в самом первом приближении. Для каждой конкретной территории только историки

но ни в коем случае не генетики! - могут определить, включать эту территорию в «исконный» ареал, в область исторического фор­мирования русского народа или же - в область последующего рас­ширения его ареала. В определении «исконного» ареала генетика не может сказать своего слова - она обязана целиком полагаться на -    сведения исторических наук. И поскольку однозначно определить «исконный» ареал невозможно, мы обычно заключаем это слово в кавычки.

Впоследствии русские расселились далеко за преде­лами «исконного» ареала, чересполосно с коренным населением Поволжья, Урала, Кавказа, Средней Азии, Сибири, Аляски. Однако наше исследование проведено только в пределах «исконного» ареала. Именно такой анализ «русского генофонда на Русской равнине» даёт сведения о его формировании. Анализ же русского на­селения на остальных территориях важен для решения иных задач, для уточнения хода дальнейшего развития генофонда.

ЭТНОС И ЭТНИЧЕСКОЕ САМОСОЗНАНИЕ

«Синонимы»: народы, племена, нации; этничес­кое самоопределение.

Этнос как универсальная единица популяционной системы обладает свойствами целостности и систем­ности^[1]. Эти свойства проявляются, прежде всего, в эт­ническом самосознании, цементирующем популяцию в единое - хотя и многоликое - целое. В самосознании народа переплетены как сознание общности проис­хождения («мы с тобой одной крови - ты и я!»), так и сознание общности исторической судьбы, отличной от других народов. Но именно сознание общности исто­рических судеб обычно играет главенствующую роль в этническом самосознании и в формировании генофонда этноса. Объединяющее начало этнического самосозна­ния приводит к тому, что постепенно все части этноса

-     независимо от их происхождения - рано или поздно генетически сближаются, становятся обладателями не­которых общих генов, образуя некий общий и неповто­римый «портрет» генофонда.

---

[1]        Системность, в соответствии с теорией систем, предполагает, что система состоит из большого числа компонентов, каждый из которых в от­дельности не отражает свойств системы в целом. В отношении популяции это выражается в том, что стабильное воспроизведение её генофонда зача­стую обеспечивается именно сложной многокомпонентной структурой попу­ляции.

Очень ярко это проявилось в истории русского народа. Он вклю­чил в себя - кроме славянского - множество иных составляющих не только финно-угорского и тюркского происхождения, но также, видимо, и балтские, иранские, германские элементы. Попытки XIX века реанимировать сознание единства по происхождению («по крови») и противопоставить «великороссов» и «инородцев» не вы­держали критики со стороны общественности и науки - слишком очевидны были факты включения этнически инородных компо­нентов в сам русский народ. Не последнюю роль сыграли в этом и данные антропологии [Зограф, 1892], выявившие внутреннюю не­однородность антропологического типа русских: географически разные части «ареала великоросса» различны и по физическому об­лику русского населения. Как описывается в разделе 2.3., в русском генофонде и поныне улавливаются следы и летописных славян, ко­лонизовавших Восточно-Европейскую равнину (и превративших её в равнину Русскую), и следы дославянского населения.

Этот процесс слияния генофондов даже спустя мно­гие века далёк от завершения, в то время как этническое самосознание давно уж выкристаллизовалось в единое целое, выстраданное общностью исторических судеб населения Русской равнины.

СТРУКТУРА ГЕНОФОНДА

«Синонимы»: основные закономерности (тренды, паттерны, структурообразующие элементы), архи­тектоника, каркас, обобщённый портрет, генетиче­ская структура популяции.

Пространственная структура генофонда - это за­кономерности изменчивости генофонда в его ареале, основные генетические различия между разными попу­ляциями в пределах ареала генофонда. Для геногеогра- фа генофонд - это не точка, а зона на карте, состоящая из многих точек (локальных популяций). И структура генофонда - это закономерности в генетических свой­ствах этих географически разнесённых точек, в генети­ческих различиях между ними.

В нашем случае «структура генофонда» и «про­странственная структура генофонда» оказываются синонимами. Вообще говоря, можно представить и не­пространственные закономерности в генофонде, на­пример, различия между кастами в Индии. Но в данной книге мы всегда имеем в виду пространственную струк­туру генофонда.

ГЕНОГЕОГРАФИЯ

«Синонимы»: популяционная генетика челове­ка^[3], наука о структуре генофонда, генофондика, аре­альная генетика.

Вся книга целиком - попытка рассказать о том, что такое геногеография. Поэтому здесь отметим лишь, что эта наука: 1) немолода; 2) находится на стыке различ­ных дисциплин, но основатель геногеографии А. С. Се­ребровский [1928] считал её наукой исторической; 3) у неё большое будущее, поскольку геногеография может стать общим языком для разных наук.

Классификация методов геногеографии:

картографический анализ - построение и анализ карт;

статистический анализ - расчёт показателей из­менчивости без размещения их на карте.

На самом деле многие виды анализа являются картографо­статистическими - они включают не только создание карты, но и предварительный статистический анализ.

3          Все приводимые синонимы справедливы только в традиции отече­ственной геногеографической школы. Понимание тех же терминов другими специалистами может отличаться.

Классификация отраслей геногеографии:

историческая геногеография - изучает историю ге­нофонда;

экологическая геногеография - изучает влияние сре­ды на генофонд.

К одним и тем же данным историческая и экологиче­ская геногеография подходят по-разному: историческая пытается, например, выявить в них результат миграции, а экологическая - результат адаптации. Данная книга почти целиком написана в русле исторической геногео­графии.

Для описания карт в геногеографии сложился свой язык.

Основные геногеографические термины:

Генетический рельеф, генетический ландшафт, паттерн карты - главные черты карты, её характер, её суть, её душа, её образ. Например, к Африке Н. Гумилев обращается «Ты, на дереве древнем Евразии, исполин­ской висящая грушей». Генетический ландшафт - самое общее понятие, которое включает ряд более конкрет­ных.

Структурообразующий элемент - те явления, ви­димые на карте, которые задают основные очертания генетического ландшафта. Так, на физической карте Чёрное море мы легко узнаем, увидев очертания Крыма посреди маловыразительного овала. А, например, кар­та материальной культуры палеолита Северной Евра­зии (раздел 9.1) задаётся двумя противоположными по значениям областями с узкой перемычкой между ними

-   это её «личные» структурообразующие элементы.

Область, зона - часть карты, характеризующаяся сходными значениями признака. Иногда говорят о зоне перепада, переходной зоне - в данном случае «сход­ство» значений зоны оказывается в их промежуточно­сти между крайними значениями, между «полюсами», между «плато» и «впадиной».

Возвышенность, нагорье, плато - область высоких значений того признака, который мы картографируем.

Равнина - область средних значений.

Низменность, впадина, долина - область низких значений.

Хребет, пояс, гряда - протяжённая область повы­шенных значений, ограниченная с двух сторон областя­ми низких значений.

Коридор - протяжённая область пониженных зна­чений, ограниченная с двух сторон областями высоких значений (длинная впадина).

Рифтовая зона - узкая полоса низких значений меж­ду обширными областями высоких значений^[4]. Иначе го­воря - коридор, выраженный настолько резко, что его можно считать структурообразующим элементом.

Ядро, ядерная структура - область, резко выде­ляющаяся на общем фоне карты. То есть область, значе­ния в которой значительно отличаются от окружения.

Тренд - постепенное изменение значений в опреде­лённом географическом направлении.

Клинальная изменчивость, клина - простейший случай тренда. Постепенное, монотонное увеличение значения признака при движении по прямой линии.

---

[4]        В географии рифты - это глобальные геотектонические элементы, характерная структура растяжения земной коры. Рифтовые зоны образуются в результате горизонтального растяжения земной коры, приводящей к верти­кальному опусканию блоков земной коры и поднятию на дневную поверх­ность вещества мантии.

КАРТА

«Синонимы»: геногеографический рельеф, ге­нетический ландшафт, картографическая модель, цифровая модель карты (ЦМ).

История генофонда зачастую определяется географией. Такой географический детерминизм очень трудно опровергнуть и очень легко подтвердить. Высокая генетическая дифференциация народов Кавказа или Пиренеев вызвана изоляцией, которая вызвана гори­стым рельефом: география. Сниженная гетерозиготность и нуклео­тидное разнообразие на севере Европы вызваны низкой плотностью населения, которая вызвана низкой продуктивностью территории: география. Наибольшее разнообразие мтДНК в Африке вызвано про­исхождением популяций человека именно на этом континенте, ко­торое, как обычно считается, вызвано его климатогеографическими условиями: география. Абсолютный географический детерминизм авторам не по душе. Но если не господство, то принципиальная важ­ность географии не вызывает сомнений и положена нами в основу изучения генофонда. А географию лучше всего изучать по картам.

Сила и особенность геногеографической карты в том, что она одновременно и алгебраическая (точная), и графическая (наглядная). Поэтому она позволяет и рассмотреть, и измерить генофонд. Компьютерная ге­ногеографическая карта - это наглядная и точная ма­тематическая модель. Как всякая модель, она может отличаться от реальности и зависит от справедливости допущений. Как всякая хорошая модель (если, конечно, карта построена хорошо), она описывает реальность до­статочно точно. Как всякая математическая модель, она позволяет проводить количественные вычисления. Как всякая карта, она показывает взаимное расположение и пространственные связи объектов.

Геногеографическая карта может быть «простой» (география конкретного признака) или «обобщённой», «синтетической» (география обобщённого признака).

Простая карта обычно показывает, какова часто­та одного признака во всех частях ареала. Для простой карты исходные данные - это значения признака в из­ученных популяциях, разбросанных по картируемой территории. По этим значениям в исходных популяциях (опорных точках) рассчитываются значения признака в каждом узле карты, т. е. предсказываются значения в тех точках, где ни одной исследованной популяции не оказалось. Расчёт представляет собой математически точную интерполяцию значений из исходных популя­ций на все узлы карты, с тем, чтобы получить прогноз для каждого узла. В результате в каждом из тысяч узлов сети, равномерно покрывающей территорию, записано прогнозируемое значение признака. Совокупность зна­чений всех узлов и является простой картой.

Обобщённая карта построена по данным множе­ства карт, которые она обобщает. Исходные данные для построения обобщённой карты, - это несколько про­стых карт. По значениям в узлах простых карт, тем или иным методом рассчитываются значения в узлах обобщённой карты. Поэтому обобщённая карта показы­вает не изменчивость отдельного признака, а изменчи­вость какого-либо обобщённого параметра генофонда.

В геногеографии есть три основных вида обо­бщённых компьютерных карт:

Карты главных компонент показывают «главные сценарии», основные закономерности в изменчивости частот генов.

Карты генетических расстояний показывают сте­пень сходства населения каждой области карты с одной, выбранной исследователем популяцией («реперной по­пуляцией»).

Карты разнообразия показывают значения того или иного показателя генетического разнообразия. На­пример, карта гетерозиготности, карта межпопуляци- онных различий, карта гаплотипического разнообразия мтДНК.

ГЕНЕТИЧЕСКОЕ РАЗНООБРАЗИЕ

«Синонимы»: гетерогенность, дифференциация, G_sт ,F_sт, средние генетические расстояния, гетерози­готность, гаплотипическое разнообразие.

Общее генетическое разнообразие включает в себя две составляющие:

1)    Внутрипопуляционное разнообразие (H_s) отра­жает различия между индивидами внутри популяции. Для аутосомных генов оно выражается через гетерози­готность, для «однородительских» маркёров (мтДНК, Y хромосома) - через гаплотипическое разнообразие.

2)    Межпопуляционное разнообразие (G_sт,F_sт) 5 от­ражает различия между популяциями нижнего ранга в пределах популяции более высокого уровня.

Например, различия между региональными русскими популя­циями в пределах русского народа. Или же различия между русским, украинским и белорусским народами в пределах восточных славян. Или различия между всеми народами в пределах Великобритании - ирландцами, шотландцами, валлийцами и англичанами.

«Гетерогенностью» в этой книге мы называем част­ный случай межпопуляционного разнообразия, а имен­но межпопуляционное разнообразие внутри этноса. То есть гетерогенность - это генетические различия по­пуляций, относящихся к одному и тому же народу.

В популяционной генетике принято обозначать так: внутрипопуляционное разнообразие - H_s, меж­популяционное разнообразие - G_sт(или F_sт), а их совокупность - общее (тотальное) генетическое разноо­бразие - Н_т.

ТИПЫ ПРИЗНАКОВ

«Синонимы»: очевидцы, несколько свидетелей, данные разных наук, проекции генофонда, классы маркёров, типы маркёров, системы признаков.

Генофонд - невидим. Поэтому о структуре генофонда судят по географическому распространению видимых признаков (маркёров). Самые разные типы признаков могут маркировать изменчивость генофонда. Например, географическое распространение резус фактора марки­рует постепенные изменения в генофонде Евразии - от Европы до Азии.

В геногеографии в качестве маркёра может высту­пать любой ген, по которому наблюдается полимор­физм - генетические маркёры. Генетики применяют также данные о фамилиях, выступающих в качестве квазигенетических маркёров (глава 7). Можно привле­кать многие биологические признаки, варьирующие в популяциях человека - цвет кожи и волос, пропорции тела, особенности отпечатков пальцев, строение черепа и множество иных. Все они позволяют сравнивать по­пуляции между собой и таким образом выяснять исто­рию генофондов. Для использования таких признаков наряду с генетическими маркёрами необходимо, чтобы признаки в той или иной мере наследовались. Наслед­ственность может быть как биологической природы, так  и культурной (например, фамилии): «культурные» при­знаки тоже порой раскрывают историю генофонда.

Более того, зная законы влияния демографии на структуру генофонда, можно в качестве квазигенетических маркёров использовать и демографические данные (например, особенности воспроизводства населения, брачная структура). Лингвистические данные и даже география фольклора также нередко несут информацию об истории популяций и, следовательно, об их генофон­де. Не стоит забывать и об археологических данных, не­сущих (хотя и опосредованно) основную информацию о далёком прошлом популяций, когда закладывалось ге­нетическое разнообразие человечества.

Итак, хотя генофонд и является объектом генетики, самые разные типы признаков, находящиеся в ведении других наук - антропологии, лингвистики (включая фольклористику и ономастику), археологии, этнологии, демографии - несут ценную информацию о генофонде. И привлечение этих других (кроме генетики) свидете­лей необходимо для комплексного изучения генофонда.

МНОЖЕСТВО ГЕНОВ И ЕДИНСТВО ГЕНОФОНДА

«Синонимы»: множество очевидцев одного собы­тия.

Пространственная изменчивость каждого признака уникальна. Но отдельные признаки (маркёры) важны для нас не сами по себе - нас больше всего интересу­ют общие закономерности генофонда. Структура гено­фонда так или иначе проявляется в каждом отдельном маркёре. (Иначе, какой же он маркёр, если не маркирует генофонд?) Поэтому каждый ген мы рассматриваем как одну из проекций генофонда. И, изучив много про­екций, надеемся восстановить многомерную картинуструктуры генофонда.

В таком случае становится неважным, какие именно гены мы изучаем. Изучим ли набор из ста одних генов или из тысячи других - если эти наборы адекватно от­ражают генофонд, мы должны получить один и тот же результат. Этот результат будет описывать структу­ру генофонда в целом (включая и неизученные гены). Разумеется, одни проекции могут быть точнее, другие искажённее. Но каждый ген нас интересует не сам по себе, а лишь в той мере, в какой он описывает структу­ру генофонда.

ОПРОС ОЧЕВИДЦЕВ

«Синонимы»: совместный анализ данных раз­ных наук, полисистемный подход, многоочий подход, мультиокулярный подход.

Каждый генетический маркёр несёт информацию о генофонде в целом, но эта информация в той или иной степени своеобразна, случайна, искажена, недостаточ­на, фрагментарна. Целые классы маркёров (типы при­знаков), сгруппированные по тому или иному свойству, могут в силу своего сходства вносить похожие искаже­ния в портрет генофонда. Каждый маркёр и каждый тип признаков несовершенен для составления общего пор­трета генофонда. Но можно обойти эту проблему - если воспользоваться одновременно разными типами маркё­ров.

Самое важное здесь, что геногеографические методы приложимы почти к любым типам признаков - класси­ческим маркёрам, ДНК маркёрам, данным антрополо­гии, лингвистики, археологии, демографии. Поэтому мы можем провести анализ самых разных типов признаков одними и теми же методами. Это открывает блестящую перспективу единого анализа данных всех наук, имею­щих отношение к генофонду. И чем больше использует­ся разных типов признаков (как разных очевидцев), тем выше надёжность результатов. Такой подход позволяет получить не только самые обширные и разносторонние, но и наиболее достоверные знания о генофонде.

Это подход «опроса очевидцев».

Мы хотели бы назвать его «многоочим» или «мультиокулярным» подходом авторы разошлись во мнениях в зависимости от склонности к славянофильству или западничеству. Известно преиму­щество бинокулярного зрения, дающего объёмное изображение. По аналогии, опрос многих очевидцев - это мультиокулярное зрение, создающее многомерное изображение многомерного генофонда.

Независимо от названия, суть подхода в следующем: поскольку каждый тип маркёров (каждый очевидец) не­совершенен, необходимо опросить множество очевид­цев, собрать воедино их свидетельства и искать общую правду.

Многоочий (мультиокулярный) подход включает несколько шагов.

Первый шаг - анализ разных типов признаков одни­ми и теми же методами;

Второй шаг - сравнение результатов, полученных по разным типам признаков. Совпадение результатов служит критерием их способности выявлять «общую модель» генофонда, его каркас, его архитектонику. Иными словами, структуру генофонда, не зависящую от инструментария исследования.

Третий шаг - сравнение отдельных признаков с «об­щей моделью» генофонда. Поиск тех «особых» очерта­ний генофонда, которые стёрлись при обобщении, но могут дать важные штрихи к его «портрету».

ГЕНЕТИЧЕСКИЙ МАРКЁР

«Синонимы»: генный маркёр, полиморфный ген, аллели, полиморфный сайт.

Генетический маркёр - любой признак, по характеру проявления которого у данного индивида можно одно­значно опознать данный вариант данного участка ДНК. Признак должен нести точную информацию о конкрет­ном гене, только тогда этот признак - генетический мар­кёр (однозначно маркирует конкретный ген). Если такая связь неоднозначна - признак не является генетическим маркёром.

Классические маркёры. Изначально «генетический маркёр» обозначал признаки, которые сейчас чаще на­зывают «классическими» маркёрами. Гены тогда могли изучаться только через анализ их внешних проявлений, и было важно различать, какие внешние признаки мар­кируют гены, а какие - нет. Например, сворачивание крови в присутствии определённого вещества одно­значно свидетельствует о наличии в крови антигена, а наличие антигена - о наличии у индивида определённо­го варианта (аллеля) данного гена. Влажная или сухая консистенция ушной серы однозначно свидетельствует о наличии соответствующего аллеля другого гена. Но множество других особенностей внешнего облика чело­века (например, кожные узоры или цвет глаз, несмотря на высокую наследуемость таких признаков) не имеют однозначной связи с конкретным вариантом того или иного гена, и поэтому не являются генетическими мар­кёрами.

ДНК маркёры. Для ДНК маркёров ситуация проще. Анализ ДНК маркёров - это прямой анализ «самих ге­нов», точнее - самой ДНК. Поэтому практически все ДНК маркёры являются генетическими маркёрами. Но можно привести пример мультилокусной пробы («ДНК фингерпринт»), где для полос фореграммы соответству­ющие им гены остаются неизвестными. Поэтому ДНК фингерпринт является ДНК маркёром, но не является генетическим маркёром.

Не-генетические и квазигенетические маркёры. Наряду с генетическими маркёрами, геногеография использует целый ряд иных типов признаков, которые несут информацию о структуре генофонда - например, фамилии, кожные узоры, археологические, лингвисти­ческие, антропологические или демографические при­знаки.

КЛАССИЧЕСКИЕ МАРКЁРЫ

«Синонимы»: полиморфизм белков, группы крови, иммунологические маркёры, генетико­биохимический полиморфизм.

Понятие «классические маркёры» появилось (с лег­кой руки L. L. Cavalli-Sforza) в эру ДНК маркёров, ког­да возникла необходимость как-то назвать все «старые» маркёры. Классическими называют те маркёры, которые определяются без анализа ДНК. Различие между класси­ческими и ДНК маркёрами чисто методическое - бывает, что для типирования одного и того же гена (например, HLA или АВО) годятся оба метода. Классические мар­кёры определяются по проявлению гена - например, по белку, кодируемому геном. Поэтому классические мар­кёры отражают не весь геном, а только его структурные гены (кодирующие участки). Обязательное условие для включения «кандидата» в число классических маркёров

-     однозначное соответствие между внешним проявле­нием маркёра и вариантом гена, стоящим за ним.

В популяционной генетике классические маркёры подразделяются на три подтипа в соответствии с мето­дом генотипирования.

Иммунологические - белки иммунной системы, определяемые иммунологическими (серологическими) методами (антиген-антитело).

Биохимические - ферменты (обычно крови), опре­деляемые биохимическими методами, такими как элек­трофорез и изоэлектрофокусирование.

Физиологические - те полиморфные физиологиче­ские признаки, проявление которых контролируется одним геном (разные типы цветовой слепоты, вкусовой чувствительности, консистенции ушной серы и дру­гие).

ДНК МАРКЁРЫ

«Синонимы»: ДНК полиморфизм, молекулярно­генетические маркёры.

Полиморфизм ДНК - различия в последователь­ностях ДНК, когда в одном и том же сайте (в одной «точке» или в одном «отрезке» ДНК) у разных индиви­дов могут находиться разные нуклеотиды. ДНК маркё­ры определяются путём прямого анализа самой ДНК. (В отличие от классических маркёров, которые опреде­ляются по результатам функционирования ДНК, её ра­боты, её внешнего проявления в фенотипе).

В популяционной генетике ДНК маркёры классифи­цируются по пяти основным параметрам.

1)    КЛАССИФИКАЦИЯ ДНК МАРКЁРОВ ПО ЛО­КАЛИЗАЦИИ В ГЕНОМЕ.

Аутосомные маркёры - расположенные на аутосом­ных хромосомах, (т. е. тех, которые не определяют пол).

Маркёры половых хромосом - локализуются на Y хромосоме или X хромосоме.

Маркёры мтДНК - находятся в митохондриальной ДНК.

МтДНК - единственная ДНК в клетках человека, ко­торая локализуется вне ядра клетки. Поэтому её называ­ют внеядерной ДНК, а все прочие маркёры - маркёрами ядерной ДНК.

1)    КЛАССИФИКАЦИЯ ДНК МАРКЁРОВ ПО ТИПУ ИЗМЕНЧИВОСТИ.

Инсерционно-делеционные - вставка или потеря фрагмента ДНК.

Микросателлитные (STR) и минисателлитные

-      многократный (гуськом) повтор одного и того же фрагмента ДНК («мотива»). Полиморфизм проявляет­ся только в разном числе повторов данного фрагмента ДНК у разных индивидов: сколько раз повторен мотив. Но само число нуклеотидов в повторяющемся фрагмен­те (в мотиве) постоянно для данного ДНК маркёра. У разных маркёров мотив может состоять либо из неболь­шого числа нуклеотидов (2-5 нуклеотидов - такой мар­кёр относят к микросателлитным), либо из большого числа нуклеотидов (20-50 нуклеотидов - такой маркёр называют минисателлитным).

Однонуклеотидный полиморфизм (SNP, именуе­мые по-русски «снипами») - аллели различаются лишь по одному нуклеотиду (из целой последовательности).

2)    КЛАССИФИКАЦИЯ ДНК МАРКЁРОВ ПО СКО­РОСТИ МУТИРОВАНИЯ.

Это подразделение полезно, но условно.

Быстро мутирующие («горячие точки») - участки ДНК, мутации в которых происходят часто.

Медленно мутирующие - «обычные» участки ДНК, мутации в которых редки.

Перечисленные классификации описывают маркёр с разных точек зрения, рассматривают разные характеристики маркёров. На­пример, маркёр CCR5 - аутосомный, делеционный, медленно му­тирующий; ГВС1 - набор митохондриальных, однонуклеотидных, быстромутирующих маркёров; DYS390 - микросателлитный бы- стромутирующий маркёр Y хромосомы.

3)    КЛАССИФИКАЦИЯ ДНК МАРКЁРОВ ПО ТИПУ НАСЛЕДОВАНИЯ.

Эта классификация тесно связана с локализацией в геноме: разные части генома характеризуются несколь­ко различными типами наследования. Аутосомные мар­кёры, и небольшая часть маркёров половых хромосом наследуются обычным образом: от обоих родителей по­томству. Основная часть Y хромосомы (NRY - нереком­бинирующая часть) наследуется только по отцовской линии - от отца к сыну. Митохондриальная ДНК пере­даётся только по материнской линии - от матери к её детям.

У женщин Y хромосомы нет. Митохондриальная ДНК присутствует и у мужчин, и у женщин, но лишь женщины могут передать её своим детям. Термин «однородителъские» маркёры объединяет Y хромосому и мтДНК, поскольку они передаются по линии только одного из родителей - либо только по отцовской, либо только по материнской линии.

1)    КЛАССИФИКАЦИЯ ДНК МАРКЁРОВ ПО НА­ЛИЧИЮ РЕКОМБИНАЦИИ.

Характерная черта однородительских маркёров - от­сутствие рекомбинации («перетасовывания») генов при передаче потомству. Поэтому мтДНК и Y хромосома на­зываются нерекомбинирующими, а почти все прочие маркёры -рекомбинирующими. Впрочем, отдельные участки аутосомных хромосом также характеризуют­ся низкой, почти нулевой рекомбинацией. Например, система групп крови резус состоит из трех тесно сце­пленных локусов RH-C, RH-D и RH-E, рекомбинация между которыми - редкое историческое событие.

КВАЗИГЕНЕТИЧЕСКИЕ МАРКЁРЫ

«Синонимы»: фамилии.

К квазигенетическим относят наследуемые признаки небиоло­гической природы, которые ведут себя подобно генам. Например, те или иные именования людей, передаваемые от родителей детям в цепи поколений (названия родов, фамилии). Квазигенетическими маркёрами иногда называют и параметры демографической генети­ки, генеалогии, данные по брачным миграциям и т.п.

Фамилии передаются в поколениях от родителей к детям, то есть ведут себя точно так же, как и гены. Поэтому фамилии могут выступать маркёрами генов. Формально говоря, буквы, записанные в паспорте, мо­гут маркировать гаплогруппу Y хромосомы точно так же, как сворачивание крови в присутствии сыворотки маркирует ген группы крови⁶.

Квазигенетические маркёры можно анализировать теми же методами, что и обычные генетические дан­ные. Разработан и ряд специальных методов анализа фамилий (например, способ оценки случайного инбри­динга).

6           Применимости фамилий в качестве аналогов генов в популяцион­ных исследованиях посвящена глава 7.

АНТРОПОЛОГИЧЕСКИЕ ПРИЗНАКИ

«Синонимы»: фенофонд, данные этнической ан­тропологии, расовые признаки, физический облик, антропологический покров.

Антропологические признаки - это полиморфные морфологические признаки человека, то есть варьиру­ющие особенности физического облика или анатомии (признаки физической антропологии). Чтобы такие при­знаки могли использоваться при изучении популяций, необходимо выполнение двух условий: высокая насле­дуемость и относительная устойчивость к воздействи­ям среды. Этим требованиям соответствуют признаки, которые в течение многих десятилетий успешно ис­пользует этническая (историческая) антропология. Ан­тропологические признаки включают четыре подтипа.

1)    Соматологические признаки - «обычные» антро­пологические признаки: особенности строения лица, головы и иногда тела (обычно только рост), пигмента­ция (например, цвет глаз), третичный волосяной покров (например, рост бороды).

2)   Дерматоглифические признаки - особенности только тех кожных узоров на пальцах, ладонях и сто­пах, которые отличаются высокой наследуемостью. К ним относят линии, видимые на отпечатках пальцев или  ладоней, но не сгибательные складки, используемые в хиромантии.

3)     Одонтологические - полиморфные признаки зубной системы.

4)    Дискретно варьирующие признаки черепа включают такие детали строения костей черепа, кото­рые определяются по принципу «есть-нет» и, как пред­полагается, наследуются. К этим признакам относят многие редкие вставные кости черепа и швы (например, метопический - разделяющий лобную кость, обычно единую).

БАНК ДАННЫХ

«Синонимы»: базы данных, БД, компьютерные сводки данных, массивы данных, накопленная ин­формация, геоинфосистема.

Для надёжного анализа генофонда необходимо боль­шое количество данных. Для этого надо собрать воедино материалы, добытые всеми специалистами, работавши­ми в изучаемом регионе - как генетиками, так и пред­ставителями смежных наук.

Во-первых, это требует сбора литературных (опубли­кованных) данных.

Например, данные по мтДНК в популяциях Евразии сегодня рас­сеяны более чем в 300 статьях в различных научных журналах.

Во-вторых, возникает проблема сопоставимости дан­ных разных авторов, необходимость унификации дан­ных, приведения к некоему единому стандарту - иначе невозможно их объединять и совместно анализировать.

Продолжим тот же пример с мтДНК. Гаплогруппы мтДНК в разных статьях определены разными способами (маркёры ПДРФ, ГВС1, ГВС2 в разных сочетаниях). Отсутствие однозначного соот­ветствия между этими способами считается твёрдо установленным фактом, и корректно сравнивать можно лишь гаплогруппы, опреде­лённые одинаковым способом.

В-третьих, объёмы данных часто становятся труд­нообозримыми, и для обработки данных нужны специ­альные средства.

Например, сводка данных по частотам русских фамилий пред­ставляла бы собой таблицу с 900 столбцами и 67000 строками (изучено 900 популяций, обнаружено 67000 разных фамилий). Без использования Банка данных такую таблицу было бы затруднитель­но даже хранить (она превышает ограничения Excel), и тем более обрабатывать данные.

Компьютерные банки данных создаются для того, чтобы решить все эти проблемы. Информацию из кон­кретной публикации нужно ввести в банк данных только один раз и впоследствии её легко преобразовать в лю­бой нужный вид (однако структура базы данных требу­ет унификации вводимой информации). Наконец, базы данных для того и придуманы, чтобы облегчить работу с большими массивами.

Первый банк данных о генофонде СССР (БД «GENEPOOL», классические маркёры и их карты) разрабатывался коллективом программистов под руководством одного из авторов этой книги^[7]. В 1992-1994 годах был создан археологический банк данных палеоли­та Северной Евразии [Балановская и др., 1997]. В 2001-2005 годах под руководством другого автора был создан банк данных о русском генофонде (классические и ДНК маркёры, антропологические при­знаки). Нашим коллективом разрабатываются и другие специализи­рованные базы данных, в том числе программное обеспечение для анализа разнообразия русских фамилий и ДНК маркёров. Уже много лет наша работа просто немыслима без этих баз данных. Их разделы мы постепенно будем размещать на своем сайте www.genofond.ru. Сравнение с другими базами данных (ALFRED, YHRD, HVRBASE [Osier et al., 2002; Roewer et al., 2001; Handt et al., 1998]) показыва­ет, что все они, включая и наши БД, построены по единому плану, задаваемому спецификой популяционно-генетических задач, и стре­мятся реализовать одни и те же функции (в чём отечественная про­дукция вполне преуспевает).

---

[7]        Три гранта (1991-2001 гг.) программы ГНТП «Приоритетные направления генетики»: Грант 6.72. (1991-1998 гг.) «Создание компьютер­ного банка данных о генофонде населения России и сопредельных стран», рук. Е. В. Балановская; грант 6.82. (1991-1995 гг.) «Геногеографическое ис­следование генофонда народонаселения России и сопредельных стран», рук. Е. В. Балановская; грант 4.18 (1999-2001 гг.) «Создание геоинфосистемы COMPLEX MAPPING», рук. Е. В. Балановская.

СИСТЕМА ПОПУЛЯЦИЙ

«Синонимы»: популяционная система, иерархия популяций, уровни организации популяционной си­стемы.

Популяции мира в совокупности образуют то, что мы называем человечеством, а в географическом пла­не - ойкуменой. Однако эта совокупность - не простая сумма популяций, а сложно организованная система.

От локальных популяций мы поднимаемся к народам, от народов

-   к населению крупных регионов (Западной Европы, Индии или же Африки), от регионов - к ойкумене. К примеру, русский генофонд входит в состав Восточной Европы, та в свою очередь - в состав Северной Евразии, которая «вложена» в Евразию, а самой большой матрёшкой оказывается мир в целом. Возможны и другие классифи­кации популяций: не только географическая (по географическому положению популяций), но и лингвистическая, расовая, этнографи­ческая и прочие.

Все классификации пытаются на основе разных при­знаков отразить реально существующую систему попу­ляций, и каждая классификация даёт свое «родословное древо» популяций, свою реконструкцию их родства. Но почти во всех классификациях есть общая, универсаль­ная единица, их связующая, - народ. Народ лишь в чрез­вычайно редких случаях соответствует самому нижнему уровню популяционной системы, её кирпичику - эле­ментарной популяции. Таким редким примером могут служить кубачинцы - одноаульный народ Дагестана. Обычно же каждый народ и сам является иерархически организованной системой популяций. И яркий пример этому - русский народ. Его «кирпичиками» - локаль­ными популяциями - являются города, деревни, села, погосты^[8], починки, посёлки, выселки... Группа локаль­ных популяций составляет популяцию более высокого уровня - волость (сельсовет), сельсоветы объединяют­ся в районы, районы - в области, области - в регионы (например, Русский Север), и только далее уже следует этнос (русский народ). Возможны и не «административ­ные» классификации русских популяций.

---

[8]       Погост - несколько деревень, под общим управлением и одного прихода; волость; отдельно стоящая на церковной земле церковь с домами попа и причта, с кладбищем [Даль, 1882].

СЕВЕРНАЯ ЕВРАЗИЯ

«Синонимы»: бывший СССР, Россия и сопре­дельные страны.

Северная Евразия охватывает территорию бывше­го СССР и объединяет такие историко-географические регионы, как Восточная Европа, Урал, Сибирь, Кавказ (включая Закавказье), Средняя Азия (включая Казах­стан).

Мы видим, что Северная Евразия выделяется довольно условно

-   в соответствии с административными границами уже не существу­ющего государства. Представление о существовании самостоятель­ного генофонда в этих границах сложилось в науке исторически. Советская наука развивалась в значительной степени изолировано, причём только она имела возможность изучать население CCCR Научные связи в пределах Северной Евразии сохраняются и по сей день; эта территория представляет собой целостное научное про­странство.

С точки зрения истории популяций этот регион состоит из двух резко различающихся частей - западной и восточной. Но взаимодей­ствие этих частей имеет столь долгую историю - со времен палео­лита (см. раздел 9.7.), что привело к формированию непрерывного градиента промежуточных генофондов, спаявших эти две части в единую цепь (Восточная Европа - Урал - Сибирь). Что же касается двух южных частей Северной Евразии (Кавказа и Средней Азии), то их «срединное» географическое положение и сложная история на­селения позволяют включать их в самые разные крупные регионы, в том числе и в Северную Евразию.

Итак, понимание того, что территория СССР пред­ставляет собой целостный регион для антрополо­гического и генетического изучения, было широко распространённым. После распада СССР возник во­прос, как теперь называть этот регион. Его изредка именуют как «территория бывшего СССР» или «Северо- Восточная Евразия». Однако в самых разных областях науки (палеогеография, экология, антропология, попу­ляционная генетика) независимо возник и стал широко употребляться термин «Северная Евразия», который и нам кажется более точным и предпочтительным.

ВОСТОЧНАЯ ЕВРОПА

«Синонимы»: Европейская часть бывшего СССР.

Этот регион понимается по-разному. В советской экономической географии термин «Восточная Европа» означал социалистические страны Европы - к западу от границы СССР. В то же время он нередко понимался и как Европейская часть СССР - то есть к востоку от той же границы. Мы предпочитаем второе понимание. Тогда Европа хорошо подразделяется на две примерно равные по территории половины - западную и восточную.

Но и в этом случае Восточная Европа в разных исследованиях рассматривается или в широком, или в узком смысле. В широком понимании Восточной Европы к ней относят Приуралье (Волго- Уральский регион) и Северный Кавказ. В узком понимании Вос­точной Европы Приуралье и Северный Кавказ из нее исключают. В этом случае Приуралье вместе с Уралом и Зауральем образуют реги­он «Урал». Северный Кавказ вместе с Закавказьем образуют регион «Кавказ». А все три региона - Восточная Европа (в узком смысле), Урал и Кавказ - рассматриваются как равноправные. Мы будем по­яснять, какое именно понимание Восточной Европы имеется в виду в том или ином месте книги.

Подход к ИЗУЧЕНИЮ РУССКОГО ГЕНОФОНДА

«Синонимы»: стратегия изучения, продуманный подход, замысел книги.

На предыдущих страницах мы описали те понятия, которыми оперируем в нашей книге. И теперь, без опа­сений остаться непонятыми, попробуем сформулиро­вать цель исследования.

Цель книги - изучить структуру русского гено­фонда в «исконном» ареале с помощью геногео­графического анализа. Объединить свидетельства многих «очевидцев» (данные классической, моле­кулярной генетики, антропологии, ономастики и смежных наук) в рамках «мультиокулярного» подхо­да. Воспользоваться по возможности всей имеющей­ся информацией по разным типам признаков, создав банки данных для геногеографического анализа. Рассмотреть генофонд на разных уровнях популя­ционной системы - этническом, Восточной Европы, Северной Евразии и Евразии в целом. Представить результаты исследования в виде картографических атласов генофонда.

1.1.      ИСТОРИЯ ИЗУЧЕНИЯ РУССКОГО ГЕНОФОНДА

Полтора века антропологии - Столетие групп крови - Полувек биохимических маркёров - Тридцатилетие квази­генетики - Десятилетие ДНК - Эра синтеза

В мире, ревущем:

-  Слава грядущим!

Что во мне шепчет:

-  Слава прошедшим!

Марина Цветаева

АНТРОПОЛОГИЯ

Изучение физического облика русского населения насчитывает уже почти полтора века. Его начало было заложено основополагающими трудами А. П. Бог­данова [1867], Д. Н. Анучина [1889], Н. Ю. Зографа [1892], Е. М. Чепурковского [1913] и продолжено та­кими известными исследователями советской школы, как В. В. Бунак, А. Т. Трофимова, А. Н. Чебоксаров, Г. Ф. Дебец, Т. И. Алексеева. В пятидесятые годы ан­тропологическое изучение русского населения было особенно интенсивным. Благодаря тщательно сплани­рованной Русской антропологической экспедиции под руководством В. В. Бунака и Т. И. Алексеевой, а также усилиям М. В. Витова, исследовавшего Русский Се­вер, русский народ стал одним из наиболее изученных в антропологическим отношении среди всех народов Северной Евразии и мира в целом [Происхождение..., 1965; Витов, 1997; Алексеев и др., 1994]. Анализ это­го обширного массива антропологических данных, с необычайной подробностью покрывающих карту Евро­пейской России, продолжается и доныне [Рычков, Бала­новская, 1988; Балановская и др., 2000; Дерябин, 2002; Маурер, Перевозчиков, 2002].

ГЕНОГЕОГРАФИЯ

Геногеографическое изучение генетических особен­ностей русского народа в разных частях его огромного ареала началось ещё задолго до формирования антро­погенетики как самостоятельного направления науки. В середине XIX века было установлено наследование цве­товой слепоты - дальтонизма. А уже в 1885 году появи­лось первое геногеографическое исследование цветовой слепоты среди почти 17 тысяч русских - новобранцев, происходящих из самых разных губерний европейской части России [Любинский, 1885].

ИММУНО-БИОХИМИЧЕСКИЕ ГЕНЕТИЧЕСКИЕ МАРКЁРЫ

Однако интенсивные геногеографические исследо­вания начались лишь на рубеже 20^х годов XX века - их стимулировало открытие широкого полиморфизма групп крови.

Толчком послужили события первой мировой войны, на фронтах которой впервые была обследована и вы­борка русских солдат [Hirsfeld, Hirsfeld, 1919].

Практически одновременно выходят работы

Н.  К. Кольцова [1922] и В. В. Бунака [1923] по часто­там групп крови AB0 в популяциях восточных славян. В 1927 г. была создана «Постоянная комиссия по изуче­нию кровяных групп». В 30^е годы в практику антропо­генетических исследований русского народа вводится изучение полиморфизма восприятия вкуса (РТС) и си­стемы групп крови MN. В 40^е годы - системы групп крови резус (RH). Далее расширяется как программа генетических исследований, так и география изученных русских популяций. Накопление геногеографических данных продолжалось даже во времена гонений на ге­нетику - главным образом, благодаря усилиям медиков, собиравшим данные по частотам иммунологических маркёров.

Новый виток исследований начался в 60^е годы. В программу популяционных исследований, до тех пор ограниченнуюиммунологическими и физиологиче­скими генными маркёрами, был включен генетико­биохимический полиморфизм. Их исследование в русских популяциях проводилось в основном под руко­водством В. А. Спицына и Ю. Г. Рычкова.

Накопленная к настоящему времени генетическая информация по русскому населению - от первых ра­бот 1930-50^х годов вплоть до исследований недавних лет (см. сводки данных [Генофонд и геногеография на­родонаселения..., 2000; Спицын и др., 2001]) - хотя и значительно уступает по полноте и детальности антро­пологической информации, тем не менее ставит русский народ и в генетическом отношении в положение одного из добротно изученных народов мира.

Однако после возрождения популяционной генетики в нашей стране её основной интерес был направлен на изучение изолятов (небольших изолированных популя­ций). Особенно много исследований было проведено среди коренных народов Сибири и Дальнего Востока [Генофонд и геногеография народонаселения..., 2000]. Большие народы, в том числе русский, вызывали мень­ший научный энтузиазм. Поэтому данные по русским популяциям, хотя и накапливались, но довольно бессис­темно, случайно, и специальные геногеографические исследования русских популяций в то время не прово­дились. Зачастую популяционно-генетические данные были как бы побочным результатом: изучались ассоциа­ции маркёров с заболеваниями на выборках больных, а популяционные выборки служили в качестве контроля.

В наши дни на страницах отечественных и между­народных генетических журналов ежегодно появляются новые данные по генетическому полиморфизму рус­ского населения. Однако теперь эти данные относятся почти исключительно к ДНК маркёрам, что связано с всеобщим переходом на этот тип признаков. Новых данных по классическим генетическим системам, из­учению которых отданы десятилетия усилий популя­ционных генетиков, очень немного. Лишь некоторые лаборатории ещё отчасти сохраняют традиции изучения классических маркёров. Среди них выделяется молодой коллектив под руководством профессора М. И. Чурносова в Белгородском университете, который, помимо анализа ДНК полиморфизма, систематически проводит изучение и классических, и квазигенетических маркё­ров в южных и центральных русских популяциях. Но в целом трудно ожидать, что объём имеющейся сейчас информации по классическим маркёрам кардинально увеличится, тогда как по ДНК маркёрам объём инфор­мации растёт, как лавина.

ДНК МАРКЁРЫ

ДНК полиморфизм в русском населении изучается с начала 90^х годов, когда появились первые работы по маркёрам митохондриальной ДНК. В 90^е годы те или иные ДНК маркёры, в отдельных русских популяциях, исследовались многими лабораториями. Как правило, это были маркёры, тесно ассоциированные с заболева­ниями, а популяционные выборки служили в качестве контроля. В конце 90^х годов планомерные исследования ДНК полиморфизма в русском населении были начаты в лаборатории С. А. Лимборской совместно с авторами этой книги [Лимборская и др., 2002].

Эти исследования опирались на аутосомные ДНК маркёры. Однако одновременно в Москве и Магадане в лабораториях Н. К. Янковского и Л. Л. Соловенчука раз­ворачивались и работы по полиморфизму митохондри­альной ДНК в русских популяциях [Orekhov et al., 1999, Malyarchuk and Derenko, 2001], а несколько позднее на­чалось изучение Y хромосомы. Исследования русских популяций, расположенных за пределами «исконного» ареала, проводились по аутосомным и однородитель­ским маркёрам в научных центрах Уфы (под руковод­ством Э. К. Хуснутдиновой), Томска (под руководством

В.  А. Степанова, В. П. Пузырева), Новосибирска (под руководством Л. П. Осиповой, М. И. Воеводы).

Популяции «исконного» русского ареала по аутосом­ным маркёрам широко изучаются в Белгороде под ру­ководством М. И. Чурносова. Что же касается маркёров митохондриальной ДНК и Y хромосомы, то основная часть данных по русским популяциям «исконного» аре­ала получена Б. А. Малярчуком и авторами этой книги.

Поскольку ДНК полиморфизм в русском населении изучается лишь немногим больше десяти лет, то общий накопленный объём данных невелик сравнительно с антропологическими признаками и классическими мар­кёрами, изучавшимися в течение многих десятилетий. Однако исследования ДНК полиморфизма находятся на своем пике, и в ближайшее время можно ожидать лави­нообразного роста информации.

ФАМИЛИИ

Кроме трех основных проекций генофонда - антро­пологии, классической генетики и молекулярной генети­ки, - есть и еще один очевидец, еще один независимый источник информации о генофонде. Это фамилии. Русские фамилии в качестве источника генетической информации широко изучаются с 70-^х годов. Эти иссле­дования связаны с именами А. А. Ревазова, Е. К. Гинтера и их учеников, Г. И. Ельчиновой, А. П. Бужиловой, М. И. Чурносова, И. Н. Сорокиной. Передаваясь в по­колениях, фамилии ведут себя как гены и могут рассма­триваться как их аналог. Поэтому А. А. Ревазов и назвал их квазигенетическими маркёрами. Фамилии марки­руют не непосредственно гены, а генофонды (например, общность фамилий двух удаленных популяций может указывать на имевшую место миграцию или общность происхождения, см. главу 7). Конечно, эти маркёры очень изменчивы - частота их «мутаций» велика. Одна­ко у них есть и примечательное достоинство - по этим маркёрам мы впервые можем изучать не выборку, а всю популяцию целиком, собирая данные о фамилиях всех членов популяции. Иными словами, такое тотальное исследование генофонда по частотам фамилий вообще лишено выборочной ошибки. И такой «безошибочный» источник информации, наряду с тремя остальными оче­видцами (антропологическими, классическими генети­ческими и ДНК маркёрами) создаёт важную четвертую проекцию генофонда. 

Четыре проекции, четыре неза­висимых «свидетеля» в комплексе дают убедительные и объективные сведения о структуре, каркасе и архитек­тонике генофонда.

СИНТЕЗ

Данная книга была задумана как анализ, сравнение и картографирование накопленной информации с тем, чтобы созданные карты могли подытожить результаты полуторавековой работы антропологов, многих десяти­летий работы антропогенетиков и нескольких лет ра­боты молекулярных генетиков. Этот анализ, надеемся, поможет перекинуть мост от антропологии и антропо­генетики к начинающемуся интенсивному изучению русского генофонда по ДНК маркёрам.

Говоря образами основателя геногеографии А. С. Се- ребровского: перебросить мост - через волнующееся море генофонда - от древнего континента антрополо­гии к поднимающемуся в дыме вулканов материку ДНК исследований, на бескрайних просторах которого рож­даются все новые молекулярно-популяционные лабора­тории.

Судьба такого моста, очевидно, будет печальна (все- таки сейсмоопасная зона), но попробовать мы обязаны. Любое нарушение преемственности в науке ведет не только к утере целых массивов информации, но и к куда более печальным утратам - обеднённости ассоциатив­ных связей, некритическому восприятию новых данных и в целом - к утрате культуры научного мышления. Без анализа данных антропологии и классических генети­ческих маркёров изучение ДНК полиморфизма повиса­ет в воздухе - весь фундамент, целые научные пласты и эпохи в изучении русского генофонда исчезают из на­учного оборота, создавая провалы в интерпретации ге­ногеографического ландшафта ДНК маркёров и стиль поверхностно-смелых выводов.

Не только в геногеографии, но и в антропологии сей­час преобладаёт интерес к обобщению данных и ком­плексным исследованиям. Процесс накопления данных в антропологии достиг этапа насыщения, и исследовате­ли перешли к интенсивной разработке приёмов анализа и к обобщению результатов. Таким образом, на нынеш­ней ступени развития и генетики, и антропологии одной из важнейших научных задач стали анализ, синтез и осмысление накопленной информации.

СИНТЕЗ

Данная книга была задумана как анализ, сравнение и картографирование накопленной информации с тем, чтобы созданные карты могли подытожить результаты полуторавековой работы антропологов, многих десяти­летий работы антропогенетиков и нескольких лет ра­боты молекулярных генетиков. Этот анализ, надеемся, поможет перекинуть мост от антропологии и антропо­генетики к начинающемуся интенсивному изучению русского генофонда по ДНК маркёрам.

Говоря образами основателя геногеографии А. С. Се- ребровского: перебросить мост - через волнующееся море генофонда - от древнего континента антрополо­гии к поднимающемуся в дыме вулканов материку ДНК исследований, на бескрайних просторах которого рож­даются все новые молекулярно-популяционные лабора­тории.

Судьба такого моста, очевидно, будет печальна (все- таки сейсмоопасная зона), но попробовать мы обязаны. Любое нарушение преемственности в науке ведет не только к утере целых массивов информации, но и к куда более печальным утратам - обеднённости ассоциатив­ных связей, некритическому восприятию новых данных и в целом - к утрате культуры научного мышления. Без анализа данных антропологии и классических генети­ческих маркёров изучение ДНК полиморфизма повиса­ет в воздухе - весь фундамент, целые научные пласты и эпохи в изучении русского генофонда исчезают из на­учного оборота, создавая провалы в интерпретации ге­ногеографического ландшафта ДНК маркёров и стиль поверхностно-смелых выводов.

Не только в геногеографии, но и в антропологии сей­час преобладаёт интерес к обобщению данных и ком­плексным исследованиям. Процесс накопления данных в антропологии достиг этапа насыщения, и исследовате­ли перешли к интенсивной разработке приёмов анализа и к обобщению результатов. Таким образом, на нынеш­ней ступени развития и генетики, и антропологии одной из важнейших научных задач стали анализ, синтез и осмысление накопленной информации.

Глава 2

Союз  генетики  и  антропологии.

Двух станов не боец, но только гость случайный,

За правду я бы рад поднять мой добрый меч,

Но спор с обоими досель мой жребий тайный,

И к клятве ни один не мог меня привлечь;

Союза полного не будет между нами —

Не купленный никем, под чье б ни стал я знамя,

Пристрастной ревности друзей не в силах снесть,

Я знамени врага отстаивал бы честь!

Алексей Константинович Толстой

Поскольку во введении прямо объявлено о синте­зе генетики и антропологии, которому надеются способствовать авторы, надо столь же пря­мо признать, что эта задача не так проста, как может показаться на первый взгляд. Казалось бы, оба стана - антропология и генетика - стремятся к союзу. Более того, один из авторов антрополог, а второй - ге­нетик. Вроде бы остается лишь преодолеть технические сложности объединения информации этих двух потоков исследований, и синтез двух наук будет обеспечен. Но проблема оказалась вовсе не в технических сложностях

-    их мы преодолели с помощью геногеографии. Слож­ность оказалась в разных позициях, в разных методоло­гиях, в разном стиле мышления и интерпретаций, при­нятых в этих науках.

Этническая антропология, изучив внешний, фено­типический облик народов, реконструирует историю их сложения. Популяционная генетика, исследовав ге­нофонд, реконструирует генетическую историю тех же самых народов. Обе науки ставят одни и те же вопросы, изучают одно и то же население, и разнятся между со­бой, на первый взгляд, лишь инструментарием - одна имеет дело с морфологическими признаками, другая - с генами. Одна изучает фенофонд, другая - генофонд тех же самых народов. Казалось бы, союз двух наук благо­творен и неизбежен. Однако различия в инструмента­рии оказались переплетены с непростой историей этих наук (вспомним разгромленную в 40^е годы генетику и чудом, но уцелевшую, этническую антропологию), с различиями в накопленном ими опыте и традициями, различиями в методологии, с труднопреодолимыми различиями в самом научном языке, отражающем суть изучаемых явлений.

Чтобы попробовать найти пути воссоединения обеих заинтересованных сторон, мы даже устроили вместе с антропологами семинар под названием «Антропология и молекулярная генетика: союз или противостояние?». На его заседаниях, пользовавшихся определённым успехом, представители обоих станов настойчиво за­являли об отсутствии какого-либо противостояния между ними! Однако и союз не состоялся. Семинар распался, поскольку антропологи считали само собой разумеющимся, что юная наука («этногеномика» - так нескладно стали именовать популяционную генетику, использующую ДНК маркёры) должна послушно сле­довать правилам, привычным для антропологов, давно у них принятым, устоявшимся и потому казавшимся антропологам естественными и единственно прием­лемыми. С другой стороны, этногеномика порой по­зволяла себе столь беспечное использование знаний, с трудом добытых и глубоко продуманных антропологи­ей, что вызывала совершенно справедливое разочаро­вание.

Итак, поводов для несостоявшегося союза достаточ­но. Подспудное противостояние остается^[1].Но причины его - ни в коем случае не во взаимоотношениях двух наук или их представителей, а намного глубже. И пре­жде, чем проводить синтез данных этих наук о челове­ке, надо попытаться понять эти причины.

---

[1]        Приведём примеры забавных недоумений, разлучающих антро­пологов и генетиков. Например, «этногеномики» недоумевают, сталкиваясь с обилием расо­вых классификаций. Их возмущает, что нет простоты и ясности, нет одно­значных общепринятых схем: разными авторами могут быть выделены разные антропологические типы, антропологические типы одного и того же региона каждый автор может назвать по-своему, или вложить свое особое содержание в один и тот же термин. Однако на самом деле такая множе­ственность вариантов объективна, она - отражение реалий фенофонда, объ­ективно сложной картины изменчивости антропологических признаков.

Или, например, антропологи привыкли работать с множеством попу­ляционных выборок, каждая из которых насчитывает более сотни инди­видов. Им забавна гордость генетиков, когда средний размер нескольких генетических выборок постепенно «переползает» за отметку полусотни индивидов. Однако причина столь резких различий в объёмах выборок не менее объективна, чем множественность расовых классификаций. С одной стороны, малая наследуемость и неполная воспроизводимость в определе­нии антропологических признаков требуют от антропологов значительно­го увеличения размера их выборок по сравнению с выборками генетиков. С другой стороны, большая сложность сбора образцов крови, высокая трудоёмкость и стоимость определения каждого ДНК маркёра, требуют от генетика вложить в изучение каждого индивида намного больше сил, времени и средств.

Дальше - больше. Разная «трудоёмкость» приводит к разному раз­меру коллективов, задействованных в изучении популяции. Антропо­логи вдвоем-втроем проходят путь от экспедиционного обследования до написания обобщающих работ. А для генетического изучения того же региона - организации экспедиций, их проведения, выделения ДНК, генотипирования, анализа полученных данных - необходимо много участ­ников. Но генетические статьи с десятью соавторами вызывают глубокое возмущение антропологов. Не включить же в соавторы участников работы «этногеномик» не может - это означает измену общепринятым в его науке стандартам научной этики. Остается единственный выход - отказаться от публикации в совместных изданиях с антропологами. А значит, и от обме­на текущей информацией об изучении одних и тех же народов.

Да что там, даже такие пустяки, как привычка генетиков давать в тек­сте литературные ссылки в квадратных скобках [так ведь много удобнее осуществлять автоматический поиск ссылок], раздражает антропологов, следующих давней традиции круглых скобочек. Ну, как не вспомнить Свифта: «Император,,, обнародовал указ, предписывающий всем его подданным под страхом строгого наказания разбивать яйца с остро­го конца. Этот закон... был причиной шести восстаний.,,, В течение этих смут императоры Блефуску часто через своих посланников дела­ли нам предостережения, обвиняя нас в церковном расколе путем на­рушения основного догмата... Между тем это просто насильственное толкование текста, подлинные слова которого гласят: Все истинно верующие да разбивают яйца с того конца, с какого удобнее.» [Путеше­ствия Гулливера].

2.1.      СОЮЗ ИЛИ РАЗЛАД?²

§1. Былой союз: Разгром генетики-Галилеево отречение антропологии-Его последствия-Позабытая магистраль

-   Развитие антропологии: без опоры на генетику - Возрождение генетики: без традиций антропологии

§2. Пути воссоединения: Ценность антропологических данных - Бесценность антропологической методологии

-    Территориальная гетерогенность в генетике - Перспективные генетические маркёры - История без Адап­тации! - Генетический камертон - География генофонда - Кратчайший путь к союзу

Стремление к синтезу знаний о человеке традицион­но присуще антропологии. Однако, она осуществляет этот синтез в узком поле морфологических исследова­ний физического облика населения, не выходя за очер­ченные вокруг себя границы. Смежные направления, коренящиеся в антропологии, но переступившие эти границы, перестают в глазах антропологов быть ан­тропологией и порождают своего рода научных кен­тавров вроде антропогенетики. Сразу оговоримся, что нам это создание кажется весьма привлекательным, и в его судьбе авторы пытаются принимать самое дея­тельное участие. Но беда в том, что такое создание подстерегает трудная научная судьба: отторгаемое антропологией, оно должно утвердить себя в другой науке, быть ею признанной как необходимая её часть, и тем самым как бы потерять свое значение для «класси­ческой» антропологии (в традиционном её понимании антропологами-морфологами). Такой и оказалась судь­ба антропогенетики, изгнанной из антропологии и об­ретшей себе приют в генетике.

§1. Былой союз

Отношение к антропогенетике со стороны отече­ственных антропологов сложилось такое же, как к са­мой антропологии у археологов: минимальное и вовсе не обязательное привлечение информации из смежной области знания при изучении одной и той же комплекс­ной проблемы. Но оставим археологию, посмотрим на историческую антропологию: способствует ли её раз­витию такая десятилетиями усиливающаяся изоляция от генетики?

Термин «историческая антропология» часто ис­пользуется как синоним «этнической антропологии» в описании антропологического состава популяций. Знания об антропологическом составе населения (фенофонде) историческая антропология использует для реконструкции истории формирования популяций. А те особенности антропологического состава, которые объясняются адаптацией к экологическим условиям, относят к другому разделу - к антропоэкологии. Исто­рическая антропология формировалась на протяжении столетия, если не более, и прошла ряд этапов, прежде чем сложилось её современное понимание и оформи­лось её название [Алексеев, 1979]. Ключевыми оказа­лись этапы 20-30^х и 40-50^х годов XX века. Первый этап был связан с интенсивной разработкой теории и мето­дов расового анализа, а второй — принципов и методов этнической антропологии и палеоантропологии. Орга­ническая связь и преемственность между этими этапа­ми, как и их значение для становления исторической антропологии и антропоэкологии, очевидны. Между ними есть и принципиальный разрыв, отнюдь не оче­видный, до сих пор не осознанный, с течением времени всё более трудный для осознания и всё более тормозя­щий развитие исторической антропологии.

Разрыв этот был в свое время обусловлен разгромом в нашей стране генетики, а вслед за ней и ряда других естественных и гуманитарных наук, включая физи­ологию и языкознание. На первый взгляд, антрополо­гия менее других пострадала, по крайней мере, организационно и структурно. Но это лишь на первый взгляд, потому что трудно определить структурный эквивалент потерям оттого, что стены Московского университета вынужден был навсегда покинуть Вик­тор Валерьянович Бунак, а другие ведущие антропо­логи Института и Музея антропологии вынуждены были давать клятвенные заверения на ученом совете в принятии мичуринской биологии как основы своей преподавательской и научной антропологической дея­тельности. Приобрела или же потеряла наука вообще и антропология в частности оттого, что после разгро­ма Медико-генетического института крупнейший наш генетик-математик М. В. Игнатьев всю последующую жизнь разрабатывал вопросы теории и практики антро­пологической стандартизации? Отказ от генетического мышления, на который пришлось пойти основателям этнической антропологии и палеоантропологии, это - чем-то перекликающееся с Галилеевым - вынужденное отречение, чтобы избежать разгрома своей науки. Это отречение читается даже не между строк, а в строках основополагающих работ наших ученых [Происхожде­ние человека..., 1951].

Сегодня, когда для нескольких поколений антропологов стало привычным и даже само собой разумеющимся вести исследование без оглядки на генетический фундамент изучаемых явлений, может возникнуть вопрос: а было ли такое отречение? Занимала ли гене­тика сколь либо значимое место у истоков исторической антропо­логии? Да, такое действительно было! Антропология развивалась в активном взаимодействии с генетикой в различных своих раз­делах. Но наиболее систематическое взаимодействие с генетикой наблюдалось в зарождающейся исторической антропологии. Здесь были свои предтечи - прежде всего Е. М. Чепурковский, который при разработке географического метода в антропологии опирался, помимо цветности, на головной указатель как на признак с высо­кой степенью наследуемости [Чепурковский, 1913]. Здесь было сотрудничество и своеобразное конструктивное соперничество антрополога В. В. Бунака с генетиком Н. К. Кольцовым: первые в нашей стране две работы о распределении групп крови - соответ­ственно у белорусского и русского населения - были выполнены настолько синхронно, что в одной содержится ссылка на верстку другой статьи. Было здесь и ученичество антрополога Н. Н. Чебоксарова у генетиков А. С. Серебровского и С. С. Четверикова, сказавшееся вскоре в блестящих работах по географии монголоидных признаков у населения северных областей Европы. Здесь была первая попытка применить теорию А. С. Серебровского, Н. П. Ду­бинина и Д. Д. Ромашова о генетико-автоматических процессах: Я. Я. Рогинским - к анализу распределения групп крови АВО в населении мира, а А. И. Ярхо - к депигментации алтайцев. Здесь были фундаментальные исследования М. В. Игнатьевым генетико­математических основ изменчивости полигенных количественных признаков и применение этих моделей к изолированным популя­циям Петровских озер, изученным Г. Ф. Дебецем.

Но главное, что характерно для 20-30^х годов, - это ведущая роль антропологов в полевых популяционно-генетических иссле­дованиях народов нашей страны. Фактически антропологами было положено начало исследования генофонда народонаселения Север­ной Евразии, к которому генетики приступили лишь полстолетия спустя. Если еще учесть, что всё это виделось антропологам того времени не креном в сторону генетики, а магистральной линией развития самой антропологии, станет очевидным, сколь от много­го пришлось отрекаться антропологам во имя спасения своей нау­ки после печально известной сессии ВАСХНИЛ.

События в биологии, приведшие в 1948 г. к известной дискус­сии «О положении в биологической науке», завершившей разгром генетики, приостановили накопление генетических данных. Од­нако полного перерыва, к счастью, не произошло, благодаря еще одному источнику генетической информации о населении - меди­цине. Нужды медицины в области переливания крови и судебно- медицинской экспертизы требовали изучения групп крови, в том числе и в разных популяциях. Тем более что в послевоенные годы началось стремительное открытие всё новых систем групп крови.

При первой возможности основатели расоведения и этнической антропологии предпринимали попытки восстановления гене­тического фундамента теории и методов антропологических ис­следований. Это прежде всего работы В. В. Бунака, М. Г. Левина, Я. Я. Рогинского, Ю. Г. Рычкова, Н. Н. Чебоксарова [Бунак, 1965; Левин, 1959; Рогинский, Рычков, 1970; Чебоксаров, Чебоксарова, 1971]; это и публикация по инициативе Я. Я. Рогинского в «Со­ветской антропологии» статьи о группах крови одного из народов Сибири, набор которой для «Антропологического журнала» был рассыпан еще в 1937 году.

Но упущенное время взяло свое, и вынужденный отрыв от генетики стал уже привычен для антро­пологии. Даже при совершенствовании методов статистического анализа, при поиске и введении новых диагностических признаков историческая антропология становилась всё более описательной наукой по мере того, как всё более забывала о ге­нетических основах изучаемых ею явлений. Изу­чение групп крови и других систем генетического полиморфизма населения возобновилось. Но - увы!

-   теперь к генетическим маркёрам, включавшимся в антропологические программы исследования, стали относиться не как к новой магистрали антропологии, не как к фундаменту фенофонда, а лишь как к оче­редным антропологическим признакам. К ним стали применяться привычные для антропологов ме­тоды сравнительного статистического анализа, а не специально разработанные генетикой методы сра­внительного анализа генофондов, требующие иного взгляда, других подходов, дополнительных усилий.

Воссоединение не состоялось. Традиция, заложен­ная еще в первой половине XX века, почти иссякла, а разрыв антропологии с генетикой сохраняется. Хотя давно исчезли исходные его причины, но и сегодня в антропологии можно встретить молчаливое неприятие воссоединения с генетикой.

А возродившаяся популяционная генетика так­же пошла своим путем, и уже не чувствует своей ко­ренной связи с антропологией, рассматривая её лишь как еще один (наряду с лингвистикой, археологией и географией) «справочник». В этот справочник иногда заглядывают, но лишь для того, чтобы уточнить поло­жение изучаемой популяции в антропологической (или лингвистической) классификации - подобно тому, как в географическую карту заглядывают для того, чтобы уточнить географическое положение популяции.

§2. Пути воссоединения

Такой разрыв между антропологией и генетикой особенно печален для исторической антропологии.

Ген является «вечным» в том смысле, что он объединяет древние популяции и их ныне живущих потомков. Ген - это на­следство, которое современное население получило (порой в не­изменном виде, порой с наслоениями накопившихся мутаций) от предковых популяций. Палеоантрополог может обнаружить древ­ние находки. Но он никогда не знает, дошли ли до наших времён, сквозь всю длинную цепь поколений потомки тех, чьи останки он держит в своих руках? Не прервалась ли эта цепь еще в глубокой древности? И, может быть, современное население уже не имеет к этим находкам никакого отношения? Только генетик может под­твердить, что их след дошёл по непрерывающейся цепи поколе­ний до современного населения. Поскольку генетик прослеживает путь гена в обратном направлении - от современных потомков вглубь времён. Поэтому мы точно знаем, что этот путь нигде не прервался, что предки современного населения пронесли этот ген на всем протяжении его существования, во всей мыслимой древ­ности поколений. И тогда следующий этап - синтез палеоантропо­логических, антропологических и генетических знаний - позволит исторической антропологии сделать новый шаг в познании проис­хождения народов.

Но возможно ли и нужно ли воссоединение истори­ческой (этнической) антропологии и антропогенетики? Не осталась ли его необходимость в прошлом? А совре­менная генетика и антропология, не могут ли гармо­нично развиваться друг без друга, ничего не теряя при этом? Да и уцелело ли общее поле деятельности?

На этот вопрос мы можем ответить однозначно: уце­лело. Среди достижений современной популяционной генетики немало таких, которые необходимы истори­ческой антропологии. В этом разделе мы рассмотрим некоторые из них. Они прокладывают пути к воссоеди­нению антропологии и генетики, в котором обе науки, как нам кажется, нуждаются в равной степени.

ЧЕМ АНТРОПОЛОГИЯ МОЖЕТ ПОМОЧЬ ГЕНЕТИКЕ?

Очень многим.

Во-первых, обширными знаниями о взаимном сходстве и истории популяций - ведь практически каждый народ на Земном шаре изучен (и, как правило, изучен очень хорошо) антропологами. Когда генети­ка еще лишь начинает описывать и сравнивать попу­ляции, антропология уже знает «кто на кого похож» и «кто от кого произошёл». И генетик может проводить свои исследования не в неизведанных дебрях, а в ме­стах, разведанных и исхоженных антропологами, ме­стах, для которых составлены подробные описания и карты. Это практичнее, удобнее и несравненно полез­нее, поскольку уберегает генетиков от запоздавших на сто лет «открытий».

Во-вторых, антропология дольше изучает попу­ляции человека, и накопила, путем проб и ошибок, большой методологический опыт. Генетика может, конечно, сама «открыть» типологический подход и со временем убедиться, что этот путь не ведет никуда. Но генетика может учесть богатый опыт антропологии в этом отношении. Генетика, наверное, смогла бы и сама  придти к открытию географического метода, но вряд ли он достигнет той полноты и выстраданности, как географический метод в антропологии (раздел 4.4). То же самое относится к крайностям миграционизма и изоляционизма, нумерической таксономии и прин­ципу неравноценности признаков - все эти крайности уже пройдены антропологией, найдены их плюсы и их минусы. И генетик может сэкономить свое время и не тратить свои силы в научных баталиях, отстаивая, на­пример, миграционизм - достаточно лишь заглянуть в антропологические работы, чтобы найти аргументы в пользу этой концепции, но при этом убедиться, что ар­гументов против - не меньше. Методологический опыт антропологии бесценен для молодой молекулярной ге­нетики - он уберегает её от наивных крайностей, пере­давая из рук в руки зрелый взгляд на общий предмет исследования.

ЧЕМ ГЕНЕТИКА МОЖЕТ ПОМОЧЬ АНТРОПОЛОГИИ?

Не меньшим. То, что союз с антропологией был бы плодотворен для генетики, это бесспорно и осознается уже многими «этногеномиками». Но не столь очевид­ной кажется антропологам необходимость возвращения генетики в лоно антропологии - не как гостьи, а как не­обходимой составляющей части исторической антро­пологии. Поэтому подробнее, на четырех примерах, рассмотрим обратную сторону - почему популяцион­ная генетика так нужна исторической антрополо­гии?

1.  ГЕТЕРОГЕННОСТЬ НАСЕЛЕНИЯ.

ЧЕМ ОНА ВЫЗВАНА?

Главной задачей геногеографии является поз­нание «ареальной» изменчивости генофонда - ге­нетической изменчивости в пределах его ареала.

Мы даже считаем, что название «ареальная генети­ка» более полно отражает дух и букву этой науки, чем традиционное название «геногеография». Проблема ареала близка и исторической антропологии. Её важ­ной задачей является выделение антропологического типа, которое предполагает оконтуривание его ареала. В генетике изучение ареальной изменчивости осно­вывается на хорошо разработанной теории и моделях пространственной дифференциации популяций. Эти теории и модели необходимы антропологии.

Например, антропология пространственные раз­личия в антропологическом составе популяции традиционно трактует исключительно как свидетель­ство формирования этой популяции из разных ис­точников (как вариант - проявление субстратных и суперстратных антропологических типов). Гено­география, наблюдая аналогичную картину в ге­нофонде, допускает возможность возникновения территориальной гетерогенности вследствие внутрен­них процессов саморазвития, присущих генофонду под действием систематических и случайных факторов (простейший вариант - в результате дрейфа генов). Ан­тропологией же пространственная гетерогенность рас­сматривается лишь как свидетельство гетерогенного происхождения.

Воссоединение генетических и антропологических исследований помогло бы антропологии различать эти принципиально разные ситуации.

К тому же у современной популяционной гене­тики человека появился и новый инструмент - одно­родительские ДНК маркёры, передающиеся «единым текстом» от матерей к дочерям, внучкам и правнучкам или же от отцов к сыновьям, внукам и правнукам. Зна­ние этих «текстов», изучение распространения, истории и географии их видоизменений намного «прицельнее» позволяет прослеживать миграции, выявлять их ис­точники и примерные пути. Этот инструмент создаёт уникальную фактографическую базу, недоступную ра­нее антропологии и позволяющую давать точную оцен­ку эффективности миграций, обнаруживать источники и определять время миграционных событий.

Обладая всеми этими сведениями, можно, говоря в терминах популяционной генетики, различать эф­фекты миграций, дрейфа генов и отбора. Это означа­ет, что механизмы возникновения и поддержания гетерогенности населения, различий между попу­ляциями в пределах ареала можно описать точным количественным языком генетики. Это может стать хорошим подспорьем в решении проблем исторической антропологии.

1. ОТБОР. ИСТОРИЯ И СЕЛЕКТИВНО- НЕЙТРАЛЬНЫЕ признаки

Расширение программы антропологических ис­следований как современного, так и древнего населе­ния породило методологический «дрейф» от проблемы таксономической неравноценности признаков в сто­рону нумерической таксономии. Этот «дрейф» со­провождается появлением сопутствующих методов кластерного анализа, анализа главных компонент обоб­щённой дисперсии множества признаков, факторного анализа, расчёта обобщённых расстояний. Подобные методы широко применяет и популяционная генетика.

Но есть и разница. Расширение генетической программы предопределено самой природой - исследованию становятся до­ступны всё новые и новые гены, более того - различные классы генов, требующие особого математического аппарата анализа, адекватного природе этих генов. Расширение же антропологиче­ской программы является, прежде всего, творчеством исследовате­ля, которое лишь интуитивно следует творчеству природы. Когда генетик включает в программу новый маркёр, он выбирает из тех полиморфных сайтов, которые реально существуют в геноме. Это объективно существующая реальность. Когда же новый признак вводит антрополог, то он много более субъективен - он сам выби­рает, например, те точки на черепе, расстояние между которыми он будет измерять. Конечно же, и генетическая программа в какой-то мере произвольна -- из множества полиморфных маркёров генетик пока выбирает лишь несколько. Но антропологическая программа произвольна в намного большей мере - антрополог выбирает не только, какие признаки изучать, но и что понимать под тем или иным «признаком».

Впрочем, таксономическая неравноценность^[3] признаков проявляет себя в полной мере, как в ан­тропологии, так и в генетике.

---

[3]        Таксономическая ценность - степень пригодности того или ино­го признака для решения задач таксономии популяций, для определения места популяции в их исторически сложившейся системе. Так, антрополо­гический словарь определяет как таксономически ценные те признаки, ко­торые «имеют большую древность, компактность и строгую географическую приуроченность ареала по сравнению с дисперсным гео­графическим распределением других признаков» [Антропологический словарь, 2003].

Она является следстви­ем естественного отбора, по-разному действующего на разные гены. Например, если изменчивость одного из генов (или признаков) сформирована в основном отбо­ром, то для изучения истории популяций его ценность невелика. Другой ген (или признак) селективно­нейтрален - то есть не подвержен отбору. Его изменчи­вость вызвана лишь историей, эволюцией популяций, и для таксономии популяций это ценный признак. Конеч­но, в понятие таксономической ценности входит и тре­бование высокого уровня изменчивости, и требование географической упорядоченности в этой изменчивости. Но всё-таки требование селективной нейтральности является определяющим. А оно, увы, почти никогда не выполняется. Различно давление отбора не только на разные гены, но и селективное значение одного и того же гена различно на разных территориях и в разные эпохи (см. главу 5 и Приложение).

Что же делать, если требование селективной ней­тральности столь важно, а гены и антропологические признаки не желают ему соответствовать?

В популяционной генетике разработаны спе­циальные методы «снятия» селективной разно- качественности генов. Достигается это путем перевода наблюдаемых межпопуляционных различий в их селективно-нейтральный эквивалент (см. При­ложение и главу 5). Он соответствует изменчивости некоего идеального «обобщённого гена», не подвер­женного отбору и обладающего поэтому максималь­ной таксономической ценностью. Тем самым как бы «снимается» влияние экологии, адаптации, отбора, и остается только влияние истории. Благодаря этому обобщённые генетические расстояния между популя­циями могут быть переведены, например, в эквивалент времени, требующегося на образование такого рас­стояния, то есть времени разделения этих популяций. Такой способ, разработанный генетикой, наиболее от­вечает потребностям исторической антропологии. Ведь антропологи всегда стремились избавиться от влияния средовых факторов на те закономерности, которые вы­являются при анализе антропологических признаков.

1. КООРДИНАТА ВРЕМЕНИ

Все межгрупповое (межпопуляционное) генети­ческое разнообразие, накопленное популяцией за время её существования, может быть выражено в генетических расстояниях, а затем в эквивалентах исторического времени. Такой анализ можно про­вести для любых популяций - например, сначала для народов, затем для их лингвистических групп, далее - для лингвистических семей. В этом случае мы как бы всё более опускаемся по координате времени вглубь времён - к времени образования этих популяций. Это позволяет перейти к анализу формирования этого раз­нообразия от древности к современности по координа­те исторического времени. Причём историческое время может быть выражено не только в единицах астроно­мического времени или поколений. Его можно выра­зить в этапах этногенеза [Рычков, Ящук (Балановская), 1980, 1983, 1985, 1986]. Когда эта часть анализа выпол­нена, возникает возможность рассматривать нако­пившееся генетическое разнообразие населения как продукт этногенеза, а генофонд - как напластование генетических отложений, возникших в ходе этноге­неза.

Здесь открывается широчайшее поле для совмест­ной работы генетиков и антропологов. Бесконечное описание и классификация этнических популяций сами по себе не приведут историческую антропологию к познанию законов роста древа этносов. Нужны крите­рии правильности этих классификаций, критерии при­ближения того или иного реконструированного древа к истинной родословной этносов. И такие критерии даёт генетика: она служит тем чутким камертоном, который позволяет отличать исторически верные классификации от тех, которые поют «на свой лад»

-    отражают историю «своих» признаков, но не исто­рию народов.

Все-таки наследуются и от корней достигают кроны этого дре­ва не антропологические признаки как таковые, а стоящие за ними гены. Поэтому генетике проще, чем антропологии, проследить путь от современной кроны к корням родословного древа этносов [Рычков, Ящук (Балановская), 1980, 1983,1985, 1986]. Наличие упо­рядоченности в этом дереве («квантуемости» этногенеза) и служит своеобразным камертоном, однозначно свидетельствует, что про­цесс этногенеза подчиняется постоянно действующим законам, которые еще предстоит открыть. Но здесь, чтобы компенсировать неизбежные упрощения, чтобы тестировать модели, создаваемые генетикой, нужны общие усилия этнологов, антропологов и гене­тиков.

На машине времени лучше путешествовать вместе.

1. КООРДИНАТЫ ПРОСТРАНСТВА

Еще одно направление исследований генофонда, сближающее генетику народонаселения с историчес­кой антропологией - это геногеография. Тем более что географический метод в антропологии имеет давние традиции. Но очень важно отчётливо представлять осо­бенность генетического подхода: геногеография явля­ется не географией генов, а географией генофонда.

Генофонд охватывает всю совокупность всех генов, имеющихся в популяции. География отдельных генов этой совокупности практически неисчерпаема - как индивидуальны кожные узоры на наших пальцах, так и неповторимы узоры генетического рельефа каждого гена. Но совсем иное дело с географией генофонда. Она едина для всех генов. Она выявляется при изучении со­вокупности генов и далее остается неизменной, сколь­ко бы новых генов мы не изучали.

При этом география генофонда служит основой географии комплексов антропологических приз­наков, то есть географии антропологических ти­пов. Методами статистической картографии можно не только определить меру общего сходства геногеогра­фической и антропогеографической карт, но и выде­лить те области ареала, где это сходство нарушено, с тем, чтобы в дальнейшем исследовать причины такого несоответствия. Компьютерная картография позволя­ет провести совместный анализ генофонда, фенофон- да и физико-географических карт, на основе которого можно выделить ведущие факторы внешней среды при формировании населения. Но самое главное, что гено­география позволяет искать (и иногда отыскивать - см. раздел 2.3.) следы давно ушедших поколений, следы исторических событий, запечатлённых в географии со­временного населения.

Из всех путей воссоединения антропологии с ге­нетикой география генофонда становится сегодня кратчайшим путем. И именно он положен в основу нашей книги. Он обещает быть плодотворным потому, что именно на этом пути и генетика, и антропология начинают изучать не гены или фены, а то, что их в дей­ствительности интересует - историю и географию по­пуляций.

2.1.      ГЕНЕТИКА И РАСЫ⁴

§1. Генетический фундамент расы: Как наследуются расовые признаки - Но это не важно для проблемы расы

-   Расы перед судом генетики - Расовые классификации популяций - Статистическая проверка классификаций

-   Картографическая проверка классификаций - Оправдательный приговор

§2. Миф о несостоятельности рас: Пятнадцать процентов - Много или ничто? - Существуют ли популяции?

-    Существуют ли расы? - Существуют ли народы? - Существуют ли индивиды? - Существуют ли звезды? - Популяции не существуют, но их деревья опровергают расы? - Миф, миф, миф...

§3. Генетические свидетельства: Как генетики нашли расы - Но не узнали их - Придумали классификацию - И её опровергли - Незнакомы с предметом - Но его модно отрицать - «Лысенковщина» для генетики - «Анти­расизм» для антропологии

Никогда разум не в силах был определить добро или зло, или даже отделить зло от добра, хотя бы приблизительно; напротив, всегда позорно и жалко смешивал; наука же давала разрешения кулачные. В особенности этим отличалась полунаука, самый страшный бич человечества, хуже мора, голода и войны, не известный до нынешнего столетия. Полунаука — это деспот, каких еще не приходило до сих пор никогда. Деспот, имеющий своих жрецов и рабов, деспот, пред которым всё склонилось с любовью и суеверием, до сих пор немыслимым, пред которым трепещет даже сама наука и постыдно потакает ему.

Ф. М. Достоевский. «Бесы»

Разрыв наук, взаимосвязанных по своей приро­де, не проходит для них бесследно. И если антропо­генетика, вынужденно утратив органичную связь с антропологией, стала порой страдать, на наш взгляд, поверхностными суждениями, то антропология по­страдала значительно сильнее.

Блестящие достижения этнической антропологии в разработке проблем рас и антропологических типов подверглись такому шквалу «антирасистской» крити­ки, что даже упоминание о них считается в мировой науке дурным тоном. Понятно, что эта ситуация свя­зана с борьбой с расизмом, то есть с неправомерным переводом биологических различий между людьми в плоскость их различий по способности к социальному успеху, социальной адаптации. Однако с водой выпле­скивается и ребенок. Борьба с ненаучным отношением к биологическому многоообразию человека переходит в печальный отказ от разработки расовых классифика­ций на строго научной основе. Ведь каждый из нас био­логически неравен любому другому, отличен от него. И эта биологическая многоликость - залог устойчивости и процветания нашего вида. Надо ли говорить, что на­учные классификации не имеют отношения ко всему, что наносит ущерб достоинству человека, служит сред­ством разжигания розни и обоснованием антигуман­ных действий?

При этом самым главным - и даже единственным

-    собственно научным аргументом против теории рас оказались данные генетики. Во всяком случае, имен­но этот генетический аргумент (который мы в этом разделе и рассмотрим тщательно) всегда используется наукой и околонаукой как основной инструмент кри­тики при нападках на расу. Такое положение дел не просто усугубляет разрыв между генетикой и антро­пологией - оно ставит под вопрос и принципиальную возможность синтеза данных этих наук. Поэтому мы вынуждены подробно рассмотреть те данные генети­ки, которые околонаука обращает против самих основ существования исторической антропологии.

Существует взгляд, что в какой-то степени разная научная судьба термина «расы», скажем в США и в России, связана и с тем, что для английского языка это слово родное, многозначное, а для  русского - пришлое, узкое, обозначающее лишь научное понятие. В научной фантастике американцы спокойно называют иноплане­тян «иной расой». В русском языке слово «раса» к инопланетянам неприменимо: инопланетяне - это хотя бы «иной вид», но никог­да не «раса», если они не похожи на людей. Когда в Америке три века назад называли индейцев, а затем африканцев «иной расой», это могло означать, что те произошли не от Адама и Евы, а потому общечеловеческие ценности на них не распространяются и требо­вания человечности по отношению к ним не обязательны. И сейчас борьба с расизмом для американцев в каком-то смысле означает вновь возведение всех людей к потомкам Адама и Евы, это путь покаяния. Беда лишь в том, что этот благородный порыв порывает с наукой, с её объективностью, но при этом хочет оправдать себя научными обоснованиями.

Русский язык, принявший термин «раса» именно для обозначе­ния разных стволов человечества, не воспринял негативный «ино- видовой» смысл этого слова. Например, термин «расоведение» имеет в русском языке абсолютно нейтральный оттенок и говорит лишь о том, что есть такая наука. Облегчило ситуацию и то, что Россия, хотя и включила в себя народы двух больших рас, но не знала расизма - расовой дискриминации. И в России классифика­ции рас и антропологических типов могли разрабатываться безбо­лезненно с точки зрения этики - они не несли и не несут обидной для кого бы то ни было смысловой нагрузки. Поэтому в какой-то мере на судьбе термина «расы» сказывается и разное восприятие этого термина носителями разных языков. И порой, когда один журналист доказывает, что раса есть, а другой - что её нет, то, по­хоже, как если бы один доказывал, что трамваи бывают, а другой

-   что ковров-самолетов нет. Оба правы - спор о терминах. Надо лишь следовать Декарту: «Правильно определяйте слова, и вы освободите мир от половины недоразумений».

Но, договорившись о терминах, мы избавимся лишь от одной половины недоразумений. Вторая половина недоразумений ко­ренится уже в самом стремлении разделить людей на категории высшие и низшие, хорошие и плохие, достойные править или до­стойные уничтожения. И рост немецкого расизма или француз­ского расизма, сейчас менее известного, но распускавшегося еще более буйно (его расцвету помешала мировая война), уже не объ­яснишь смысловыми оттенками слов. В Германии или во Франции тех лет не было речи о принадлежности рас к разным путям эво­люции человека. Здесь уже в явном виде любые, даже самые малые физические различия между любыми группами людей, зафикси­рованные наукой, полунаука поставляла политике для оправдания насилия и теорий превосходства одних людей над другими.

Мы не можем избавить мир от этой половины недоразумений

-    это за пределами возможностей и обязанностей науки. «Полу­наука - это деспот, каких еще не приходило до сих пор никогда. Деспот, имеющий своих жрецов и рабов, деспот, пред которым всё склонилось с любовью и суеверием, до сих пор немыслимым, пред которым трепещет даже сама наука и постыдно потакает ему» [До­стоевский, «Бесы»]. Но обязанность науки - тщательно следить, чтобы научные выводы не искажались жрецами полунауки или околонауки. И поскольку до сих пор встречаются заявления о якобы существующем «биологическом превосходстве» одних людей (рас, народов) над другими, мы считаем себя обязанны­ми подчеркнуть в этой книге, что генетика не даёт им для это­го никаких оснований.

Определяя, есть ли генетический фундамент у расы или нет его, подтверждает ли генетика основы антропологии или опро­вергает их, мы обязаны строго следовать рамкам науки. Любое отклонение от точного знания науки в угоду переменам ветра в обществе, в угоду полунауке будет только способствовать про­цветанию этого деспота. Оба противоположных отклонения - и отрицание существования рас, и расизм любой расцветки - могут лишь дезориентировать людей, доверяющих науке. Поэтому зада­ча науки - не решая вопросы добра и зла, точно сформулировать те выводы, на которые может опереться человек, ищущий научные ориентиры при осмыслении мира. И не потакать полунауке, кото­рая может использовать эти выводы в любых своих целях. Она с одинаковым успехом использует одни и те же данные науки и для обоснования расизма, и для обоснования «несуществования» рас. Поэтому, не оглядываясь на опасность с обеих сторон и положась на добрую волю и здравый смысл читателя, попробуем выяснить, какова же реальная картина соотношения генетики и расы.

§1. Генетический фундамент расы

При рассмотрении генетического аспекта расы обычно привлекают внимание две стороны проблемы.

ГЕНЕТИЧЕСКИЙ ФУНДАМЕНТ ОТДЕЛЬНЫХ РАСОВЫХ ПРИЗНАКОВ

Первая сторона проблемы связана с вопросом о наследовании расовых признаков. Их высокая на­следуемость не только постулируется антропологией, но и была косвенным образом показана. Однако успехи молекулярной генетики пробудили надежды на то, что вскоре можно будет не только констатировать наследу­емость, но и выявить конкретные гены, принимающие участие в генетической детерминации тех конкретных признаков, по которым выделяются расы. Это звучит очень заманчиво: почему-то представляется, что ге­нетика, дав «генетический паспорт» расы, тем самым её «легализует» и даст ей право на научно обоснован­ное существование в тени генетики. В основе таких ожиданий лежит, скорее всего, вера в неограниченное могущество молекулярной генетики, в истинную на­учность только того, что показано на молекулярном уровне, и забвение тех важных и действительно науч­ных реалий, которые уже давно созданы этнической антропологией.

Экспансия молекулярной генетики уже захватывает антропо­генетику. Порою приходится слышать, что антропогенетику пред­ставляют как будущий частный раздел молекулярной генетики человека, задача которого - изучить генетическую обусловлен­ность антропологических признаков. А вовсе не как популяцион­ную генетику человека, в рамках которой антропогенетикой уже давно получены много более важные результаты.

Однако за этими ожиданиями, скорее всего, после­дует разочарование. Успехи молекулярной генетики в выявлении генетических основ мультифакториальных заболеваний (таких, которые определяются не одним, а многими генами - например, ишемическая болезнь сердца, бронхиальная астма, сахарный диабет), несмо­тря на чрезвычайные усилия и огромные материальные затраты мирового сообщества, очень скромны, что­бы не сказать более. Дело в том, что взаимодействие многих генов при определении полигенного признака (а именно такими в большинстве своем являются как расовые признаки, так и мультифакториальные забо­левания) представляет слишком сложную систему, для анализа которой недостаточно знать эти гены «в лицо». Даже если мы всех их «узнаем», может оказаться, что это будут гены с малыми фенотипическими эффекта­ми. Даже если, к радости генетиков, обнаружится, что хотя бы некоторые расовые признаки контролируются «главными генами» (как предполагается сейчас для пигментации), история изучения моногенной наслед­ственной патологии с её сложной и столь полиморфной клинической картиной показывает, сколь далеко такое знание «главных генов» от точного предсказания фено­типической картины. Но еще важнее, быть может, дру­гое. Даже узнав генетическую подоплёку расовых признаков, мы не получим нового научного знания о самой расе: эти знания уже добыты этнической ан­тропологией, собраны и научно обобщены. Генетике останется лишь уточнить, конкретизировать эти зна­ния, но принципиально нового здесь ей добавить про­сто нечего.

Единственная небольшая, но самостоятельная и за­хватывающая задача, которая здесь видится для моле­кулярной генетики - это реконструкция по данным о палеоДНК для древних популяций таких расовых при­знаков, как цвет, форма и мягкость волос, цвет глаз и кожи, степень роста бороды, развития третичного воло­сяного покрова и некоторых других расовых признаков, которые мы не можем реконструировать по костным останкам наших предков. Эта задача психологически близка и понятна. Нам так важно представить живой образ наших предшественников - во плоти и крови, увидеть те признаки, по которым мы обычно различа­ем современных нам людей. Палеоантропология вос­создает по костным останкам лишь костную основу этого облика. Может быть, со временем генетика по палеоДНК, выделенной из костного материала, до­строит и внешний облик наших предков. Но всё же эта задача является очень частной, хотя и по-человечески привлекательной. К тому же и эта частная задача пока бесконечно далека от разрешения - надо ждать нового прорыва в технике исследований палеоДНК, прогнози­ровать который пока у нас нет оснований.

Таким образом, рассмотрение первой стороны про­блемы - генетических основ самих расовых признаков

-    не только на данный момент не даёт важной инфор­мации, но и в принципе не сможет существенно про­двинуть решение проблемы генетического фундамента расы.

ГЕНЕТИЧЕСКИЙ ФУНДАМЕНТ РАСЫ КАК СИСТЕМЫ ПОПУЛЯЦИИ

Именно поэтому так важна вторая сторона пробле­мы: популяционный анализ генетических основ рас как таковых, а не отдельных расовых признаков. И главный вопрос, который при этом надо решить: имеет ли сама раса - то есть группа популяций, в нее входящих (а не те признаки, по которым она выделяется) - ге­нетический фундамент? А если имеет, то сколь глу­бок этот фундамент - насколько раса коррелирует с генофондом в целом? Обладает ли группа популяций, выделенная расовой классификацией, выраженным ге­нетическим своеобразием, своеобразным генофондом? Пояснить эти вопросы можно следующим образом.

Рис. 2.2.1. Генетический критерий: раса - реаль­ность или миф?

А) Человечество, состоящее из отдельных по­пуляций (малые кружки). F0 - величина генетиче­ских различий между всеми популяциями человечества.

Б) Человечество подразделяется на три «искусствен­ные расы», а «расы» - на популяции. F1 - величина различий между популяциями одной «расы». F2 - различия между «ра­сами». Популяции попадают в ту или иную «расу» случайно

-  например, в первую «расу» попала и популяция-шашечки, и популяция-штриховка, и популяция-точки. Поскольку в одну и ту же «расу» попали самые разные популяции, то раз­личия в пределах «расы» очень большие (F1 велико). Л раз­личия между «расами» минимальны (F2 намного меньше F1). ВЫВОД: у таких «рас» нет генетического фундамента.

В) Тот же случай, но человечество подразделено на три реальные расы: популяции объединены в группы не слу­чайно, а на основе их сходства (первая группа - шашечки, вторая группа - штриховки, третья группа - точки). В этом случае различия внутри рас и между расами становятся оди­наково большими (F1 примерно равно F2). ВЫВОД: расы ге­нетически реальны.

ПЕССИМИСТЫ И ОПТИМИСТЫ

Может быть два способа генетического видения расы.

При первой - пессимистической - точке зрения  предполагается, что расовая классификация населения опирается только на ту горстку генов, что лежат в осно­ве расовых признаков. Поскольку эти гены охватывают ничтожную часть всего генома, то и расы описывают ничтожную часть всего генофонда популяций челове­ка, всей совокупности генов. Из этого следует, что расы представляют слишком частный интерес для истории генофонда, чтобы расовым классификациям придавать сколько-нибудь важное генетическое значение. Иными словами, предполагается, что если по расовой класси­фикации две популяции очень близки, то они близки лишь по немногим генам, а по большинству генов они могут быть как близки, так и различны. Расовая клас­сификация, в таком случае, не может прогнозировать генетическое сходство популяций. Иными словами, ге­нетический фундамент мал, ненадёжен, и потому расы просто неинтересны с точки зрения генетики и исто­рии генофондов.

Вторая - оптимистическая - точка зрения пред­полагает, что гены, отвечающие за совокупность расо­вых признаков, представляют собой репрезентативную выборку генов из генома в целом. Именно поэтому они отражают географическую изменчивость генофон­да человека в целом. Иными словами, генетический фундамент столь глубок, что расовая классификация популяций даёт ценную информацию об истории и ге­нофонде этих популяций. И если какая-то группа попу­ляций выделяется антропологией как отдельная раса, то и генетика обнаружит сходство этих же популяций друг с другом и их общую историю.

Если эта точка зрения верна, то генетика и ан­тропология изучают одно и то же строение, но раз­ными способами. Генетика пытается от изучения генетического фундамента, от генетических основ пе­рейти к пониманию архитектоники^[5] генофонда в целом, его каркаса, его несущих конструкций. То есть перейти к пониманию структуры генофонда популяций, кото­рые составляют данную расу. А антропология исходит из антропологического покрова, то есть от изучения внешнего облика и стиля того же здания переходит к познанию его замысла и истории.

Существуют разные способы проверить, какая же из точек зрения - пессимистическая или оптимистиче­ская - более верна.

---

[5]        В словаре иностранных слов архитектоника определяется так. В архитектуре - «художественное выражение закономерностей строения, присущих конструктивной системе здания». В литературе - «общий эсте­тический план построения художественного произведения, принципиаль­ная взаимосвязь его частей». В геологии - «общая картина геологического строения, особенностей залегания или нахождения горных пород той или иной местности». В геногеографии - хоть это и не вошло пока в словари

-   под архитектоникой понимают общие закономерности структуры гено­фонда, важнейшие характерные черты его «устройства».

ИЗМЕНЧИВОСТЬ ВНУТРИ РАСОВЫХ ГРУПП И МЕЖДУ НИМИ

Одним из испытанных способов является сравни­тельный анализ двух величин генетических различий: первой - различий между расами, второй - различий между популяциями в пределах расовой общности (то есть гетерогенности расы). Идеология этого способа проста, и мы попробуем её изложить в несложных обо­значениях и цифрах, чтобы читатель в столь спорном вопросе сам мог выбрать верную точку зрения.

Возьмём очень большую совокупность генетически изученных популяций мира и количественно оценим размах их генетических различий (рис. 2.2.1.А). Он будет численно равняться средним различиям между любыми двумя случайно выбранными популяциями. Обозначим эту величину F_ST=F0. Затем разделим

-     чисто случайным образом - всю совокупность популяций на три случайные группы (рис. 2.2.1.Б). Рассчитаем величину генетических различий популяций в пределах каждой группы и обозначим их F_sт=F1. Теперь рассчитаем различия между случайно созданными нами группами и обозначим эти различия F_sт=F2. При этом, как доказывается в теории популяционной генетики, всегда F1+F2=F0, то есть общая величина генетических различий F0 в сумме всегда остается прежней: она лишь подразделяется на две части F1 и F2. Здесь F1 мы обозначили различия популяций внутри группы, a F2 - различия между группами популяций.

Если популяций было достаточно много, и они были разделены на группы совершенно случайным образом, то каждая группа представляет собой случай­ную выборку из генеральной совокупности. И тогда (следуя всем канонам статистики) изменчивость по­пуляций в каждой подгруппе останется той же, какой она была в генеральной совокупности (F1=F0). С дру­гой стороны, это означает, что генетические различия между самими случайно выделенными группами (F2) равны нулю (F2=0). Это и интуитивно понятно (рис. 2.2.1.Б.) - если в группы популяции попали чисто слу­чайно из одной и той же генеральной совокупности, то неоткуда и взяться различиям между группами - лю­бая из них отражает одну и ту же генеральную сово­купность и потому неотличима от своего близнеца

-   другой такой же случайной группы (F2=0).

Однако, если популяции будут попадать в ту или иную группу не случайно, а в соответствии с их про­исхождением и сходством, картина станет совсем иной (рис. 2.2.1.В.). Если генетически сходные популяции отобраны и помещены в отдельную группу, то такая группа будет генетически отличаться от другой груп­пы. Например, в группу №1 поместим все популяции с низкими значениями признака, в группу №2 - все по­пуляции со средними значениями, в группу №3 - все популяции с высокими значениями признака. Иными словами, если мы выделим группы не случайным об­разом, а в соответствии со сходством их генофондов, то F2 уже станет величиной, отличной от нуля (F2>0). И чем больше различаются выделенные нами группы по их генетическому фундаменту, чем больше генети­ческое своеобразие этих групп, тем больше F2 будет отличаться от нуля.

В реально существующих и устойчивых системах популяций F2 по своей величине бывает сравнима с F1, так что общая величина генетических различий F0 под­разделена примерно на две равные части: F1≈F2. Этот принцип «генетической эквидистантности» иерархи­ческих популяционных структур (F≈F_i+₁) был выявлен внутри столь разных популяционных систем коренного народонаселения как Европа, Сибирь, Америка - и под­твержден генетико-математическим моделированием [Рычков, Ящук (Балановская), 1980, 1983, 1985, 1986]).

КАК РАБОТАЕТ ИНСТРУМЕНТ «ЭКВИДИСТАНТНОСТИ»?

Таким образом, мы получаем в руки инструмент для проверки гипотез: применяя ту или иную классифика­цию популяций, мы по соотношению F1 и F2 можем оценить прочность генетического фундамента клас­сификации. Если F1≈F2, то классификация отражает реально существующую устойчивую популяционную систему, а каждая группа популяций имеет свой соб­ственный генетический фундамент. Если же F1>>F2 (F2-0), то классификация «надуманная», случайная по отношению к реальной популяционной системе, и вы­деленные нами группы своего генетического фунда­мента не имеют (F2≈0).

Возьмём, к примеру, такой анализ расовой класси­фикации из классической работы [Levontin, 1972], на которую всегда ссылаются при анализе генетических основ расы.

К сожалению, в этом анализе по разным генам «участвовало» чрезвычайно разное число народов - от 10 до 101. Соответственно, по разным генам анализировалось и разное число больших рас - от трех до семи рас. Это могло вызвать значительные случайные колебания в оценках изменчивости по разным генам (размах различий всего лишь для 14 изученных генов оказался стократным: от F0=0.3 до F0=36.4) и привести к ошибочным выводам. Но даже в тех случаях, когда было изучено примерно одно и то же число народов мира и рас, оценки по разным генам варьировали чрезвычайно [Levontin, 1972]. Так, например, для групп крови АВО (70 народов шести рас; F0=9.3) различия этносов в пределах расы (Fl=6.3) оказались намного выше, чем различия между расами (F2=3.0). А для групп крови Резус (RH*D, 61 народ шести рас; F0=32.6) наоборот: различия этносов в пределах расы (F 1=7.3) оказались в три раза меньше, чем различия между расами (F2=25.3). Такие колебания показателей F - от гена к гену - объясняются действием отбора и «индивидуальными» особенностями гена, его истории в том или ином регионе. Чтобы нивелировать такие случайные колебания по отношению к генофонду (как совокупности всех генов), переходят от отдельных генов к «обобщённому гену», усредняя показатели F по всем изученным генам (Приложение).

Поэтому перейдем к «обобщённому гену». Генетические раз­личия между всеми народами мира ̅F0, рассчитанные в среднем по всем 14 генам [Levontin, 1972] оказались равны ̅F0=14.6. Её пер­вая составляющая F1 (средние генетические различия между эт­носами в пределах рас) равна ̅F1=8.3. Её вторая составляющая ̅F2 (средние различия между расами) примерно такая же по величине: F2=6.3. Эти две составляющие ( ̅F1 и ̅F2) достоверно друг от друга не отличаются. Их можно считать приблизительно равными, учитывая огромные колебания исходных оценок по 14 разным маркёрам (стократные различия: от F0=0.3 до F0=36.4).

Таким образом, Р. Левонтиным [Levontin, 1972] по­лучено соотношение, примерно соответствующее ра­венству F1 и F2. Такое соотношение (F1≈F2), как мы видели выше, означает, что расовая классификация хорошо отражает историю генофонда человечества, его подразделение на генетически своеобразные группы. Иными словами, Р. Левонтиным [Levontin, 1972] показано, что большие расы имеют глубокий генетический фундамент. Напомним, что если бы расы были «безразличны» к генофонду (если бы расы и генофонд отражали совершенно разные, независимые явления), то различия между расами должны были бы быть равны нулю (F2=0), а не вбирать в себя полови­ну всех накопленных за время эволюции Homo Sapiens различий между популяциями^[6].

---

[6]        На самом деле полученное равенство F1=F2 - это частный слу­чай, соответствующий данной популяционной системе. В общем случае ожидаемое соотношение F1=F2 зависит от масштаба выделяемых групп. Чем более мелкие мы выбираем группы этносов, тем больше F2 (если в группы входят всего по два-три из множества этносов мира, то для всего мира F2>>F1). Чем крупнее выделяемые группы этносов, тем меньше ожи­даемые различия групп в пределах человечества (F2) и больше различия этносов в пределах этих групп (F1), так что F1=F2 или даже F1>F2. Однако важно, что согласно принципу «эквидистантности» для каждого конкрет­ного региона и для каждой классификации можно сначала сформулиро­вать гипотезу ожидаемого соотношения F1 и F2, а затем её проверить.

Это исследование (как и ряд аналогичных) основано на ана­лизе классических генных маркёров. Позднее молекулярно­генетические (ДНК) маркёры лишь подтвердили выявленную ра­нее картину. Например, при обобщающем анализе по 109 ДНК маркёрам 16 популяций мира, представляющих большие расы [Вагbujani et al., 1997] получены следующие оценки: F0=15.6; F1=4.7; F2=10.8. Это означает, что при той же, что и по классическим мар­кёрам, оценке общих различий между популяциями мира (F0≈15), различия между расами не только отличны от нуля (F2=11), но и в два раза превышают различия популяций внутри рас (F1=5).

Иными словами, по данным молекулярной генетики генетический фундамент рас оказался даже в два раза более обширным и глубоким, чем предполагалось по данным классической генетики. Таким образом, мож­но констатировать, что изучение и классических, и ДНК маркёров в населении мира подтвердило осно­вательность генетического фундамента рас.

СРАВНЕНИЕ КЛАССИФИКАЦИЙ

Однако «валовые» оценки - народы мира, большие расы, человечество - слишком общие, а инструмент анализа может оказаться слишком грубым и идеологически направленным. Намного важнее рассматривать конкретные регионы и решать уже не идеологические, а корректно поставленные научные вопросы. Например, отражает ли данная антропологическая классификация^[7] в данном регионе историю формирования регионального генофонда? И здесь мы уже имеем возможность корректно сравнивать разные классификации - ан­тропологические, лингвистические, этнографичес­кие, конфессиональные - по степени их соответствия подразделённости генофонда. При этом мы пред­полагаем: что генофонд - хранит историческую информацию; что его подразделённость - отражает узловые моменты древней истории населения; что классификации - каждая в своей мере - реконструируют тот же путь, реальное родословное древо популяций. Поэтому мы можем использовать генетику как универсальную количественную меру сравнения классификаций. Мы можем сравнить разные классификации (не только расовые, но и лингвистические или этнографические) по их генетическому фундаменту.

---

[7]        Корректнее использовать общепринятую в биологической нау­ке терминологию: «антропологические», а не «расовые» классификации. Антропологические классификации обычно включают иерархию разных уровней - от совсем небольших антропологических типов (например, см. раздел 4.4. где описывается ильменско-белозерский комплекс - один из множества антропологических типов в пределах русского народа) до двух­семи больших рас вида Homo sapiens. «Расоведение» - устаревшее назва­ние той ветви антропологии, которая развилась в этническую, а затем в историческую антропологию.

Что же оказывается? Что в одних регионах - на­пример, в коренном населении Сибири - расовая классификация несколько менее эффективна, чем лин­гвистическая и даже конфессиональная (классифи­кация коренных народов по типу используемых ими шаманских бубнов). Для коренных народов других ре­гионов - Кавказа, Урала и Средней Азии - напротив, антропологические классификации более эффективны, чем лингвистические, и соответствуют требованиям к «идеальной» реконструкции истории генофонда, узло­вых моментов его формирования. Такой анализ, прове­дённый для многих регионов и основанный на строгих научных подходах, убедительно показал, что расовые (антропологические) классификации хорошо описы­вают географическую изменчивость генофонда. Ге­нетика свидетельствует о том, что группы популяций, выделяемые по антропологическим признакам, гене­тически отличаются друг от друга не менее, чем груп­пы популяций, выделяемые, например, по признакам лингвистики.

Итак, расы, как группы популяций, обладают своеобразными генофондами. Поэтому можно уве­ренно говорить о прочном генетическом фундамен­те рас.

Но на всякий случай напомним, что, проведя такой анализ, мы можем говорить о генетическом фундаменте рас только в популяционном плане, и ни в коем случае - в плане наследуемости расовых признаков. О генах расовых признаков мы не узнали ничего нового. Даже если этих генов вообще нет - результат от этого не меняется. Если в Сибири генетически эффективной оказалась классификация шаманских бубнов, мы же не станем утверждать, что нашли гены, ответственные за форму шаманского бубна, его орнамент и количество подвесок на нем? Или если в Европе генетически эффективной оказалась лингвистическая классификация, мы же не будем утверждать, что есть гены, ответственные за строй языка? Или если в Северной Евразии есть свидетельства о генетической эффективности классификации археологии палеолита {см. раздел 9.7.), мы не станем заявлять о генетике каменных орудий - рубил или наконечников из кремня? Точно также мы не имеем права рассуждать о генах, стоящих за расовыми признаками, сравнив расовые классификации и генофонды популяций. Мы знаем об этих генах столько же, сколько о несуществующих генах шаманских бубнов, грамматических правил или палеолитических рубил. Для популяционной генетики просто неважно в данном случае, а есть ли вообще гены расовых признаков и хорошо ли расовые признаки маркируют стоящие за ними гены? Для нее важно, что расы хорошо маркируют исторически сложившиеся популяции и их генофонды. И этого достаточно.

Однако попробуем сделать еще один шаг и не только оценить генетический фундамент рас с помощью всего лишь нескольких статистических оценок (FI, F2), но и увидеть зрительные образы геногеографии рас, то есть географии их генофондов. Конечно, статистические по­казатели, численно описывая многообразие популяций, просты и удобны, однако пространственная изменчи­вость народонаселения требует своего воплощения и на карте. Карта даёт уже не некую среднюю величину, не единственное число, а показывает, как реально меня­ются во всем ареале и генофонд, и его внешнее прояв­ление - фенофонд (отражаемый через призму расовых признаков). И здесь мы уже мы не в столбике цифр, а своими глазами можем увидеть закономерности гео­графической изменчивости.

Что же нам показывают карты? Удивительное сходство в пространственной изменчивости и фенофонда, и генофонда. Причём это сходство выяв­ляется для регионов самых разных иерархических уровней.

Например, такое сходство генофонда и фенофонда, выявленное для населения Северной Евразии [Ше­реметьева и др., 2001], можно было ожидать: в этом ареале «встречаются» запад и восток, Европа и Азия, две большие расы - монголоидная и европеоидная. В этом бескрайнем и резко дифференцированном регио­не параллелизм в географической изменчивости по оси «запад-восток» наблюдается по всем изученным типам признаков - от археологии до молекулярной генетики (раздел 9.1)

Однако когда мы перешли к рассмотрению лишь одной части этой огромной территории - к Восточной Европе, то вновь обнаружили сходство в изменчивости генофонда и фенофонда. Оказалось, что карты первых главных компонент и антропологических, и генетиче­ских признаков демонстрируют одну и ту же картину пространственной изменчивости (глава 8). В этом ре­гионе такое совпадение уже является неожиданностью

-    территория Восточной Европы не столь велика и не имеет каких-либо серьёзных географических преград для распространения генов. Напротив, Восточная Ев­ропа впитала столько разновременных и разнонаправ­ленных потоков миграций, пересекавших её вдоль и поперёк, что мы не надеялись обнаружить соответ­ствие в изменчивости фенофонда и генофонда. Тем не менее, компьютерное картографирование выявило пол­ный параллелизм в изменчивости антропологических и генетических признаков.

Тогда мы перешли на самый дробный уровень ие­рархии, к самой малой «матрёшке», и рассмотрели изменчивость в пределах лишь одного этноса Восточной Европы - русского народа (главы 4, 5, 6). И хотя русский народ считается антропологически довольно гомогенным, мы вновь обнаружили всё то же удиви­тельное сходство в пространственной изменчивости генофонда и фенофонда. При этом основной вектор из­менчивости генофонда русского народа («север<=>юг») оказался иным, чем у народов Восточной Европы в це­лом («запад<=>восток»). Это значит, что при переходе от средней матрёшки к малой матрёшке и генофонд, и фе- нофонд дружно сменили закономерность - но остались опять в полном согласии друг с другом: этот вектор со­вершенно одинаков и на картах русского генофонда, и на обеих картах фенофонда, построенных как по дан­ным соматологии, так и по данным дерматоглифики.

Таким образом, данные компьютерной кар­тографии обнаружили параллелизм в про­странственной изменчивости антропологических и генетических признаков в регионах самых разных иерархических уровней. Эти результаты так же, как и статистические выкладки, свидетельствуют о справедливости «оптимистической» точки зрения на генетическую основу рас - их прочного генетиче­ского фундамента.

Оптимистическая точка зрения на генетическую основу расы получила разнообразные подтверждения, как для генофонда человечества в целом (большие расы), так и для отдельных регионов (малые расы). В тех редких случаях, когда расовые классификации оказываются генетически мало эффективными, встает вопрос о необходимости уточнения данной антрополо­гической классификации, а не о том, что расы вообще лишены генетического фундамента. Иными словами, расовые классификации (антропологические типы) служат одним из эффективных инструментов - как диагностического, так и прогностического характе­ра - при анализе генофондов.

§2. Миф о несостоятельности рас

Ну, это уж положительно интересно... Что

же это у вас, чего ни хватишься, ничего нет!

Михаил Булгаков. «Мастер и Маргарита»

Однако возникает вопрос: если всё так хорошо, если генетическое и антропологическое отражения структу­ры населения оказываются столь сходны, то из чего же родился миф о коренном противоречии данных генети­ки и антропологии? К сожалению, ответ на этот вопрос уводит нас навсегда за пределы науки - в область идео­логии, мировоззренческих установок, околонаучных мифов.

Мы не случайно так подробно привели выше дан­ные классической и всюду цитируемой работы извест­ного (и нами очень уважаемого и любимого) генетика Р. Левонтина [Levontin, 1972] по соотношению гене­тической изменчивости популяций внутри рас (F1) и между расами (F2). Мы видели, что результаты его работы убедительно свидетельствуют о генетической реальности рас (F1≈F2). Однако автор сделал прямо противоположный вывод: расы не имеют генетическо­го значения. И именно на этот вывод, а не на реальные результаты его работы, предпочитают ссылаться столь  многие нелюбители рас. Как можно, получив доказа­тельства генетической реальности рас, сделать проти­воположный вывод? Просто «забыть» о нем и перейти на другой - не популяционный, а организменный уро­вень изменчивости. Сравнивать не две составляющие межпопуляционной изменчивости (F0=F1+F2), а всю межпопуляционную изменчивость F0 с внутрипопуляционной («межорганизменной»).

ВИДОВАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА

Как это сделать? Напомним, что доля суммарных межпопуляционных различий от общей генетической изменчивости человечества (F0) составила F0≈15%. Это означает, что для человечества примерно 15% генети­ческой изменчивости соответствует различиям между всеми популяциями мира, а примерно 85% - приходит­ся на различия между организмами^[8]. Примерно такое же соотношение - 15% и 85% - получено многократно (см. Приложение): множеством иных авторов, для иных популяций мира, иных наборов генов (в том числе, и для ДНК маркёров) и на основе иных мер генетическо­го разнообразия. Левонтин использовал общую Шен­ноновскую меру информации, но существует ряд более корректных мер, специально предназначенных для из­мерения генетического разнообразия. Таким образом, можно считать, что такое устойчивое соотношение - 15% и 85% - это наша видовая характеристика. Она на­ходится в общем ряду, характерном для других видов с половым размножением, хотя имеется и значительный разброс. Итак, это соотношение - 15% на межпопу­ляционное разнообразие и 85% на гетерозиготность индивидуумов - не имеет никакого отношения к во­просу о расе, а является видовой характеристикой человечества.

---

[8]        Точнее даже - это различия между всеми гаплоидными набо­рами генов, переданными от каждого из родителей. То есть эти различия кроме межиндивидуальной включают еще и внутрииндивидуальную из­менчивость, поскольку у каждого индивида имеется два таких набора ге­нов - один полученный от отца, а другой от матери.

ОТРИЦАНИЕ ПОПУЛЯЦИЙ

Поскольку на различия между членами одной по­пуляции  приходится основная часть общего гене­тического разнообразия (85%), а на различия между популяциями - много меньшая (15%), то делается (со­вершенно верный) вывод, что принадлежность индиви­да к той или иной популяции лишь в незначительной степени позволяет предсказать его генотип. Однако далее на этом основании постулируется генетическая незначимость классификации индивидов на популяции вообще (в конце данного раздела мы покажем, как сама молекулярная генетика опровергла этот постулат).

При таком подходе объявляются несуществен­ными все межпопуляционные различия (F0), то есть фактически отрицается существование отдель­ных популяций. Это отрицание популяций означает признание, например, панмиксии у человека в преде­лах всей ойкумены. Иными словами, признание несу­щественными межпопуляционных различий означает признание несущественными при выборе супруга и расстояния до его места жительства, и всего того, что связано с региональными особенностями населения - языком, вероисповеданием, этнической принадлежно­стью, особенностями традиционной культуры. Причём это признается несущественным не только сейчас, но и на протяжении всей истории человечества, в процессе которой формировались наши генетические различия. Все, что мы знаем о человеке - противоречит этому взгляду! И заодно с остальными популяциями, как их частный случай, отрицается существование рас - в ка­честве популяций одного из иерархических уровней.

Можно, разумеется, поставить вопрос так: если основная часть изменчивости приходится на организменный (межин- дивидуальный или даже межгеномный) уровень организации, а на популяционный уровень приходится лишь 15% генетической изменчивости, то существуют ли популяции? (Правда, далее, следуя этой логике, непременно должен последовать вопрос, существуют ли индивиды? И на этот вопрос - следуя той же логике - придётся дать отрицательный ответ). Можно, разумеется, вопреки данным науки и здравому смыслу, считать, что популяционный уровень организации отсутствует и у человека, и у большинства видов животных. Можно, разумеется, пойти и дальше, и, например, на основании того, что межзвёздное пространство (по аналогии с межиндивидуальным) составляет основную часть Вселенной, считать существование галактик и звёздных систем несущественной деталью Вселенной. А отличия черных дыр от голубых гигантов, красных карликов от сверхновых звезд и скромных планет, вроде нашей Земли - по той же аналогии с генетическими различиями между популяциями - принять незначительными и неважными по сравнению с всепоглощающей пустотой межзвёздного пространства. Такой агностицизм и в генетике, и в астрономии (и в существовании самого индивида- отрицателя) - дело вкуса, установок и мировоззрения, он выходит за рамки чистой науки, и потому научные контраргументы здесь неуместны и бессмысленны.

ОТРИЦАНИЕ РАС

Но что уже не вненаучно, а антинаучно, и на что ученый не имеет права в такой печальной ситуации - это делать вывод об отсутствии не всех типов популяций (во всем бесконечном множестве их проявлений), а об отсутствии только лишь одних рас (самом болезненном и идеологически значимом типе популяций). И всё же осуществляется именно такая подмена - отсутствие популяционного уровня как такового если и звучит, то между строками. А в те выводы, которые затем широко цитируются научной и ненаучной общественностью, выносится отсутствие одних лишь рас. Потому что отрицать существование рас - престижно и конъюнктурно, а отрицать, например, существование народов - не всегда безопасно, и не всегда будет одобрено широкими массами, всё еще считающими себя принадлежащими к реально существующим народам (и часто очень настойчивыми методами требующими, чтобы их таковыми народами признавали и другие).

Мы привели в пример лишь одну работу. Но при помощи именно такой подмены научные работы, в ко­торых все основные результаты доказывают генети­ческую реальность существования рас (F1≈F2 и даже F1<F2), используются для обоснования идеологиче­ской позиции отсутствия рас. И далее цитируются в целой лавине научных и околонаучных публикаций со столь популярной и всепобеждающей ссылкой «на ге­нетику».

Осмелимся высказать свой взгляд на отношение самого Р. Левонтина к этому вопросу. Насколько мы можем судить, он имел в виду лишь то, что расы не очень важны при генетической классификации индивидов и что принадлежность человека к расе еще не определяет однозначно его генотип. Он использовал расы (а не скажем, лингвистические классификации или шаманские бубны), потому что в его стране это были самые наглядные и знакомые из популяций. На их примере было проще показать, что многообразие индивидов в популяции столь велико, что, зная популяцию, нельзя однозначно указать генотип принадлежащего к этой популяции человека. А уже околонаука проделала все дальнейшие шаги, сделав вывод о «несуществовании» рас. И увела нас от науки.

«РОДОСЛОВНЫЕ» ДРЕВА ПОПУЛЯЦИЙ

Не менее печальные подмены или умолчания дела­ются при сравнении расовых классификаций и «ро­дословных» деревьев популяций, построенных по данным генетики. Когда такие «генетические и ро­дословные деревья» сравниваются с расовыми класси­фикациями, всё внимание уделяется обнаруживаемым расхождениям, совпадения игнорируются и делается вывод о «генетической несостоятельности концепции расы». Когда, например, те же «генетические деревья» сравниваются с лингвистическими классификациями (в генетике принято на них полагаться), то внимание акцентируется на сходстве, а не на различиях, которых и здесь немало. Но непродуктивность таких сравнений лежит глубже субъективной интерпретации. Беда в том, что любое «генетическое древо» здесь безогово­рочно принимается как критерий истины, как воспро­изведение истинного древа происхождения и родства популяций. Как «древо генезиса», а не как очередная гипотеза генетики. В то время как на самом деле лю­бое «генетическое древо» - лишь текущий, рабочий ре­зультат генетики, который, как любой результат науки, зависит и от несовершенства наших знаний, и от осо­бенностей объекта - генофонда популяций.

Авторов такого рода критических разборов не смущает, что если мы будем столь же прямолинейно, как при сравнении с расами, анализировать сами «генетические деревья» (даже самые известные, например, [Cavalli-Sforza et al., 1994, стр. 268]), то обнаружим длинный ряд аномалий: саамы соседствуют с сардинцами, баски с исландцами, русские с шотландцами, а чехи с норвежцами. И мы должны бы тогда сделать вывод о несостоятельности самой генетики - или уж не отрицать и расы. Увы, подобные аномалии на генетических деревьях, находящиеся в противоречии со всей совокупностью данных об этногенезе этих народов, не мешают заинтересованным авторам принимать такие генетические деревья в качестве эталонов при критике расовых классификаций. Остается лишь констатировать, что генетические деревья не могут служить объективным научным критерием для проверки любых классификаций. И если мы намерены оставаться в рамках науки, нам следует привести иные аргументы.

Но самое печальное, когда в одних и тех же работах для доказательства пессимистического подхода создается «генетическая химера» - объединяются два несовместимых типа аргументации: и соотношение внутригрупповой/межгрупповой изменчивости (где критика рас целиком построена на отрицании существования у человека популяционного уровня организации); и «родословные» деревья (целиком построенные на анализе именно популяционного уровня организации). Такая «всеядность» более всего и свидетельствует об отсутствии научного подхода к анализу генетического фундамента расы, об адаптации к общественному климату, когда «всяко лыко в строку», когда поиск научной истины подменяется направленным (сознательным и бессознательным) подбором даже в принципе противоречивых фактов и ссылками на авторитет модной науки.

§3. Генетические свидетельства

Трудно сказать, что именно подвело Ивана Николаевича — изобразительная ли сила его таланта или полное незнакомство с вопросом, по которому он собирался писать, — но Иисус в его изображении получился ну совершенно как живой, хотя и не привлекающий к себе персонаж. Берлиоз же хотел доказать поэту, что главное не в том, каков был Иисус, плох ли, хорош ли, а в том что Иисуса- то этого, как личности, вовсе не существовало на свете и что все рассказы о нем — простые выдумки, самый обыкновенный миф.

Михаил Булгаков. «Мастер и Маргарита»

В заключение, чтобы не утомлять читателя разбо­ром множества работ, приведём лишь одну из статей по молекулярной генетике человека [Wilson et al., 2001]. Её мы не выбирали - она сама случайно попалась на глаза как раз тогда, когда предыдущая часть текста уже была написана. Её выводы - отрицают генетические основы расы, в то время как сами результаты - однозначно и очень любопытно свидетельствуют о противополож­ном. Такие свидетельства, как и рассмотренная выше работа Р. Левонтина, чрезвычайно ценны. Мы могли бы с недоверием отнестись к аргументации сторонников генетической основы рас. Однако когда противники генетической основы рас, вопреки собственной идеоло­гической позиции, приводят стройные доказательства существования такого генетического фундамента расы, то таким доказательствам можно смело доверять.

В этой статье [Wilson et al., 2001] анализируется связь между «географическими типами генетической измен­чивости» и реакцией на лекарства. В ней сравнивается расовая классификация и генетическая классификация «искусственных популяций» - генетических кластеров, объединяющих изученных индивидуумов в соответ­ствии только с их генотипами (по ферментам метабо­лизма лекарств). Авторы приходят к основному выводу, что «общепринятые этнические метки» (под которыми подразумеваются большие расы!) «недостаточны и не точно отражают выявленные генетические кластеры» [Wilson etal., 2001].

Что же получено на самом деле?

ИСХОДНЫЕ ДАННЫЕ И КЛАССИФИКАЦИИ

По 39 генам (39 микросателлитным локусам первой и X хро­мосомы) изучены 354 индивида, представляющие 8 популяций мира - банту (Южная Африка), эфиопы (из Аддис-Абебы), евреи- ашкенази, армяне, норвежцы, китайцы, папуасы Новой Гвинеи и «афро-карибы», привезенные в Лондон. Под «традиционными эт­ническими метками» - увы!- подразумеваются вовсе не этносы, а три большие расы: 1) негроиды - к которым, по странному мнению авторов, почему-то относятся не только банту и «афро-карибы», но и эфиопы! (что противоречит всем расовым классификациям);

2) европеоиды - норвежцы, евреи-ашкенази, армяне; 3) монголои­ды - к которым, по еще более странному мнению авторов, кроме китайцев, относятся и папуасы Новой Гвинеи! (это вновь противо­речит всем расовым классификациям).

МЕТОД

Сначала полученные генотипы всех индивидов были объеди­нены в общую - полностью смешанную - группу. А затем был применён следующий чисто статистический подход: на основании только генотипов этих индивидов, при полном игнорировании их истинной популяционной принадлежности, «вслепую» были сфор­мированы генетические кластеры - «искусственные популяции». И только после этого как бы заглядывали в реальное происхожде­ние индивидов - рассматривали, какова истинная этническая, географическая и расовая («этнические метки») принадлежность индивидов, попавших в один и тот же генетический кластер? То есть сравнивали, совпадают ли «искусственная» и реальная попу­ляции.

РЕЗУЛЬТАТЫ

В результате выделились четыре генетических кластера, по которым распределились все индивиды на основании их личных генотипов. Сравнение генетического сходства индивидов и их про­исхождения выявило такую картину.

Четыре генетических кластера по происхождению индивидов, в них попавших, примерно соответствовали четырем географиче­ским регионам. Поэтому кластерам индивидов дали соответству­ющие географические названия - «Западная Евразия», «Африка южнее Сахары» (в дальнейшем для краткости - «Африка»), «Ки­тай» и «Новая Гвинея» [Wilson et al., 2001]. При этом 62% эфиопов попали в кластер «Западная Евразия», в который вошли евреи, ар­мяне и норвежцы. И только 24% эфиопов, как и следовало ожидать из «правильной» расовой классификации, расположились в кла­стере «Африка» вместе с банту и большинством «афро-карибов». Из этого авторы делают совершенно справедливый вывод, что «помещение эфиопов в разряд негроидов неверно отражает гене­тическую структуру»... Наконец, (цитируем): «китайцы и новые гвинейцы почти все расположены в отдельных кластерах, что ука­зывает на то, что этническая метка «азиаты» или «монголоиды» не точно описывает их популяционную структуру» [Wilsonetal., 2001]. Авторы этой статьи и не подозревают, что под этим заявлением с чувством глубокого удовлетворения подпишется любой антропо­лог.

СРАВНЕНИЕ РАС И ГЕНЕТИЧЕСКИХ КЛАСТЕРОВ

Мы специально так подробно изложили полученные результаты, что к ним просто нечего добавить - у лю­бого, даже поверхностно знакомого с классификация­ми рас человека, вызывает изумление, как удивительно точно столь малочисленные и не совсем корректные исходные данные соответствуют расовым классифи­кациям! Возьмём, к примеру, одну из наиболее обще­признанных классификаций - Виктора Валерьяновича Бунака [Бунак, 1980], (смрис. 9.3.2. в главе 9).

Эфиопы, которые всеми рассматриваются как про­межуточная раса между типичными европеоидами и негроидами, входят в кушитскую ветвь западного ство­ла классификации В. В. Бунака. То есть они относятся к европеоидам (кластер «Западная Евразия» по [Wil­son et al., 2001]), тяготея при этом к африканской ветви тропического ствола (кластер «Африка»). Такое поло­жение эфиопов в расовой классификации В. В. Бунака полностью подтверждено авторами статьи, где основ­ная часть «эфиопских» генов (62%) вошла в кластер «Западной Евразии», а меньшая часть (24%) - в кластер «Африки».

Новая Гвинея. Столь же полное соответствие гене­тической [Wilsonetal.,2001] и расовой классификаций об­наружилось и для коренного населения Новой Гвинеи. Новая Гвинея, второй после Гренландии по величине остров Земли, является крупнейшей частью Меланезии

«Черных островов». При этом названии сразу всплы­вает в памяти, что её население, представленное ме­ланезийской и папуасской расами, разными авторами может сближаться с австралоидами или же с негроида­ми, но никогда никем не относилось к монголоидам и тем более к «азиатам», как пишут авторы рассматрива­емой статьи [Wilsonetal.,2001]. В. В. Бунак [Бунак, 1980] относит обе эти расы Новой Гвинеи (меланезийскую и папуасскую) к океанийской ветви тропического ство­ла, которая в расовом отношении чрезвычайно удалена от монголоидов (составляющих восточный ствол по В. В. Бунаку). Таким образом, выделение генотипов на­селения Новой Гвинеи в самостоятельный кластер, не имеющий отношения к китайцам, полностью соответ­ствует любым расовым классификациям.

-         «Афро-карибы Лондона». Здесь можно лишь удив­ляться, что, несмотря на столь причудливый путь миграций, они полностью сохранили генетический образ своей исторической прародины, и практически полностью вошли в кластер «Африки»: всего лишь 1% «афро-карибов Лондона» располагается в кластере За­падной Евразии!

-         Остальные группы. Если бы провести экспе­римент и предложить любому исследователю, даже поверхностно знакомому с расовыми классификация­ми, разместить изученных индивидов в соответствии с представлениями расоведов по четырем кластерам, он бы подразделил именно так, как описывают авторы статьи (лишь «афро-карибы» вызвали бы затруднение, поскольку нельзя предсказать, каков был поток ино­родных генов на их пути из Африки в Лондон).

-         Однако даже при таком изумляющем соответ­ствии полученных генетических результатов и расо­вой классификации сделан прямо противоположный вывод: о несостоятельности расовой классификации [Wilson et aL, 2001]! Скорее всего, лишь потому, что ав­торы статьи просто не знали ни одной классификации рас, но вот о том, что рас нет - были наслышаны. Но к науке эти выводы уже никакого отношения не имеют.

НАШИ ВЫВОДЫ

-         Подводя итог, можно сформулировать четыре прин­ципиальных вывода из анализа рассмотренной статьи [Wilson etal., 2001].

-         Во-первых, вопреки собственной идеологической по­зиции авторы выявили полное соответствие данных молекулярной генетики и расовой классификации (методами объективной кластеризации индивидов).

-         Во-вторых, такое полное соответствие расовой классификации получено не по популяционным данным, а по индивидуальным (кластеризовались конкретные гены индивидов, каждый из которых по­лучен от одного из родителей). Этот вывод является важнейшим аргументом против сторонников «песси­мистического взгляда» на генетическую основу расы. Напомним, что Р. Левонтиным и целым рядом его по­следователей на основании видового соотношения индивидуальной (85%) и межпопуляционной изменчи­вости (15%) делается вывод о том, что индивидуальная генетическая изменчивость многократно перекроет все расовые различия. Иными словами - «из-за инди­видов расы не видно». И потому рас нет. Мы видим, что независимая проверка этого вывода, проведённая именно на индивидуальном уровне и сторонниками той же идеологической позиции, дала результаты, этот вывод полностью опровергающие: из-за индивидов по­разительно точно различались расы. Это означает, что расы генетически значимы даже при анализе инди­видуального геномного разнообразия.

-         В-третьих, результаты работы [Wilson et aL, 2001] по­казали, что в выделенных кластерах достоверно раз­личается реакция на лекарства. Это означает, что данные, накопленные этнической антропологией и во­площённые в расовых классификациях, могут лечь в основу стратегии лекарственного лечения в различных популяциях человека.

-         В-четвертых, как мы ярко видели на примере дан­ной работы, критика генетических основ расы вы­звана простым невежеством в антропологии. Но в этом невежестве ни в коем случае мы не хотим винить авторов работы: в атмосфере замалчивания антрополо­гических знаний научный подход заменяется случайно всплывающими представлениями и бытовыми мифами (расы - «этнические метки», папуасы - монголоиды, и т. д.), и любая критика концепции расы (а в действи­тельности - собственных мифов) обеспечивает заведо­мое согласие и одобрение читателя.

Таким образом, в заключение можно сделать еще один вывод: широко распространившееся мнение о том, что генетика (и особенно молекулярная генети­ка) дала важные контраргументы против расовых классификаций, является не более чем мифом («про­стые выдумки, самый обыкновенный миф» по словам М. А. Булгакова, приведённым в эпиграфе).

-         Эти «контраргументы» связаны либо с крайне субъ­ективной «изобразительной силой таланта» интерпре­таторов, либо с «полным незнакомством с вопросом» (см. эпиграф). Несмотря на это молекулярная генетика ясно и убедительно говорит, что расы - «ну совершен­но как живые персонажи» (эпиграф), но давление ми­фов всё равно заставляет авторов утверждать обратное

-         что расы «вовсе не существовали на свете» (эпиграф). Мы позволили себе такую подробную аналогию с на­шим эпиграфом в надежде, что сила таланта Михаила Александровича поможет увидеть всю нелепость «ге­нетического несуществования расы». А также и то, что «самым обыкновенным мифом» является не «миф» о существовании рас, а напротив - столь рас­пространённый сейчас миф об их несуществовании.

-         Мы видели на примере рассмотренной статьи, как расовой классификации приписаны категории, ей не свойственные (расы - «этнические метки», папуасы - монголоиды, эфиопы - негроиды) и на этом основании критикуется концепция расы, но не собственное незна­ние. Аналогичная ситуация происходит с целым рядом категорий, которые сначала приписываются расе, за­тем успешно опровергаются. Жаль лишь, что вместе с выдуманными категориями отвергаются и расы. Вряд ли стоит упоминать все такие упреки расоведению - к ним относятся и постулирование четких границ между расами (хотя расоведением всегда выделялись переход­ные расы и типы, но генетика предпочитает считать это собственным открытием, почему-то опровергаю­щим расоведение); и отсутствие консенсуса в числе рас (классификации лингвистики и других наук заслужи­вают на этой же почве более сурового упрека) - приме­ры можно было бы умножить ad nauseam[9].

-         Обе эти причины - и субъективность интер­претации, и мифические представления о критикуемом предмете - вызваны к жизни адаптацией к тому науч­ному климату, в котором любое отрицание расы обе­спечивает успех. Однако в таких условиях обращение к науке просто излишне. И генетика не является ис­ключением - накопленные ею факты и закономерно­сти указывают, что путь сотрудничества этнической

---

[9] До отвращения (лат.).

антропологии и генетики является чрезвычайно пло­дотворным научным путем. Но лишь до тех пор, пока ученые верны науке, а не мифам.

* * *

Возвращаясь к началу главы - истории взаи­моотношений антропологии и генетики - добавим лишь, что если во времена «лысенковщины» антро­пологам приходилось открещиваться от генетики и тем самым наносить урон фундаментальной базе своей науки, то примерно к тем же печальным по­следствиям для генетики мог бы привести её отказ от достижений антропологии.

2.1.      ПРАПАМЯТЬ РУССКОГО ГЕНОФОНДА

§1. Потерянные предки: Синтез антропологии и генетики - Славянская колонизация Финно-угорской равнины - Где же славяне? - Геногеография выходит на поиски

§2. Геногеографические следы летописных славян: Антропологические карты - Два масштаба - Хитросплетён­ная скрижаль - Обобщая, упрощай! - Особый восток, типичный центр, особый запад - Смена масштабов и финно-угорский восток - Смешанный центр - Славянский запад? - Славянские племена на антропологической карте - Каждому племени по ядру - Новая Древняя Русь - Зона смешений - «Чистых» генофондов нет - К счастью

§3. Через пространство - вглубь времён: Историческая геногеография - Старые ручные карты - И новые элек­тронные карты - Незабытое старое - Как Восточно-европейская равнина стала Русской равниной - Какой у карты масштаб, такая на ней и эпоха - Стабильность генофондов - Союз генетики и антропологии

География по отношению к человеку есть не что иное, как История в пространстве, подобно тому, как История является Географией во времени

Элизе Реклю

Посвятив целую главу «взаимоотношениям» ге­нетики и антропологии, мы не можем обойти внимани­ем самую первую попытку восстановления их союза, которую осуществила геногеография - попытку рекон­струкции «прапамяти», той генетической летописи, ко­торую ведет и хранит русский генофонд.

Эта работа, осуществлённая более 20 лет назад, зна­менательна уже тем, что была вообще первым шагом отечественной геногеографии. Она и была задумана именно так: проверить на данных антропологии, на­сколько эффективны создаваемые нами геногеографи­ческие технологии. В этой работе исходные данные

-     принадлежат антропологии, а подход, методы, сам стиль мышления - генетические, точнее геногеографи­ческие.

В отличие от генетики, данные по антропологии собраны для очень широкого круга популяций и - что особенно важно! - во всех популяциях по единой (или близкой, поддающейся коннексии) программе. А русский народ антропологически изучен наиболее де­тально. Русская антропологическая экспедиция, осу­ществлённая Виктором Валерьяновичем Бунаком, Татьяной Ивановной Алексеевой и их коллегами в 50^е годы, до сих пор служит образцом и планирования, и проведения антропологического исследования. Поэто­му проверка геногеографических технологий имен­но на модели русского народа была решающей: если геногеография сумеет привнести что-либо новое в описание столь прекрасно изученного народа, то у геногеографии есть будущее.

К счастью для геногеографии, такая проверка себя более чем оправдала. Наиболее подробно результаты были давно изложены в небольшой книжке Е. В. Балановской, Ю. Г. Рычкова «Геногео­графия (гены человека на карте СССР)» [1990]. Мы решили эти результаты в данной книге привести в исходном варианте, сохра­нив даже карты, построенные вручную и потребовавшие почти каторжного труда. Мы надеялись, что такое изложение сохранит некий дух времени и создаст историческую ретроспективу гено­географии. Но главное - нам хотелось сохранить память о Юрии Григорьевиче Рычкове, который мечтал о создании геногеографи­ческой технологии и геногеографического Атласа задолго до на­ших с ним совместных работ. И задача геногеографии ставилась им именно так, как она реализована теперь - геногеографические карты должны стать не иллюстрацией, а объективным инстру­ментом статистического анализа генофонда. Мы старались, чтобы вопреки вынужденным сокращениям и дополнениям, сохранился строй размышлений и стиль изложения именно той первой геноге­ографической работы. Недавно мы провели анализ тех же данных методами современной компьютерной геногеографии. Эти резуль­таты, подтвердившие правильность прежних выводов, приведены в конце данного раздела и главе 4.

§1. Потерянные предки

Мелькающее отраженье потерянного навсегда

Н. Гумилев. «Прапамятъ»

Приступая к первой попытке синтеза геногеографии и антропологии, пробуя извлечь историческую инфор­мацию методами геногеографии, мы понимали, что очень важно (как и в случае генохронологии - см. При­ложение) иметь контрольные исторические данные. Среди народов России история русского народа - одна из наиболее документированных не только летописны­ми материалами, но и результатами археологических исследований, данными иных гуманитарных и биоло­гических наук, включая антропологию.

Вся совокупность летописных и исследовательских данных указывает на то, что в позднем средневековье происходил процесс славянской колонизации обшир­ной Восточно-Европейской равнины. В то время она не была заселена славяноязычными племенами: финская, балтская, возможно, иранская и тюркская речь звучала на этих пространствах. Антропология со своей сторо­ны подтверждает это тем, что и в современном русском  населении отчётливы черты так называемых «суб­стратных» антропологических типов. Основным из них является «финно-угорский субстратный пласт», то есть антропологический тип дославянского населения, говорившего на финно-угорских языках.

Говорить о некой исконной чистоте русского антро­пологического типа и исходной однородности русского гено­фонда - как, впрочем, и генофонда любого другого народа - не приходится. Заметим, что этот вывод был сделан (и с тех пор мно­гократно подтверждён) еще в 80-х годах XIX века профессором Московского университета Н. Ю. Зографом. Именно Н. Ю. Зограф первым показал, что «классические великороссы» во Владимир­ской, Ярославской, Костромской губерниях несут в своем физиче­ском облике отчётливые черты финно-угорского происхождения.

Но вот загадка. Идя таким путем, антропология может выделить в составе русского населения и финно-угорский, и балтский, и иные субстратные пласты. Однако, увы, антропология не может обнаружить сам «суперстрат» - тот собственно славянский антро­пологический тип, который включил в себя все до- славянские субстраты. Даже в бесспорно славянских курганных могильниках^[1], исследованных археологами на тех территориях, где летописи помещают средневе­ковые племена вятичей, кривичей, радимичей, северян, новгородских словен и других летописных славян, ан­тропологическими методами выявляются лишь досла- вянские черты древнего населения. Антропология как бы тоньше улавливает субстратные структуры, чем эт­нография и археология. Но это её отличие и привело к представлениям об ограниченности возможностей ан­тропологии в реконструкции истории средневековых славян.

Разлад между археологией и антропологией русского народа получил даже некоторое теоретическое объяснение: «...племенное деление восточного славянства, детально изученное археологами, не нашло какого-либо соответствия в антропологической диффе­ренциации славянского населения эпохи раннего средневековья. Антропологическая карта Восточной Европы X-XIV вв. оказалась весьма отличной от синхронной археологической, что с историче­ской точки зрения представляется вполне оправданным. Племен­ное деление восточного славянства сложилось только во второй половине I тысячелетия новой эры и было результатом широкого расселения славян и отчасти их взаимодействия с местным насе­лением. В отличие от материальной культуры антропологическое строение не подвержено быстрым изменениям. Истоки антропо­логического членения восточного славянства относятся к более древней поре и во многом зависят от антропологии субстратного населения, вошедшего в состав славянства. Поэтому палеоантро­пология славян не может быть прямо связана с основными пробле­мами настоящего исследования» [Седов, 1982, с.7].

---

[1] По своей материальной культуре эти археологические памятни­ки несомненно принадлежали к «славянскому» кругу. Однако по антро­пологическому типу эта восточная окраина огромного славянского мира явно отличалась от основного массива славян, зато обнаруживала преем­ственность с дославянским «финно-угорским» населением этих террито­рий. «Славянский» и «финно-угорский» - рабочие термины археологии и палеоантропологии, которые не означают, что в каждом конкретном слу­чае известен язык, на котором говорило население.

Сложилась парадоксальная ситуация. Славян­ская колонизация Русской равнины - неоспоримый факт. Но в антропологии русского населения улав­ливаются главным образом черты самых разных субстратных групп дославянского населения. Од­нако геногеография решила попробовать выяснить: действительно ли антропологический состав, а, следо­вательно, и генофонд русского народа, не согласуются с летописями и археологическими данными об истории сложения этого народа? И геногеография отправилась на поиск потерянных предков-славян.

Шансы найти следы летописных славян в материале, столь детально изученном антропологами, были край­не малы. Отрицательный результат поиска потерянных славянских предков с помощью геногеографии под­тверждал бы правильность прежних выводов антро­пологии. Он указывал бы на то, что гены летописных славян не дошли до современности в виде целостных, стабильно воспроизводящихся структур генофонда и распылены в нем в результате бесконечного смешения народов, происходившего на Русской равнине за про­шедшее тысячелетие.

Ведь археологи, проводя раскопки славянских мо­гильников, не могут утверждать, что погребённые в них славяне имеют своих потомков в современном русском населении. Археологическими и палеоан­тропологическими методами на самом деле регистри­руется лишь факт существования в прошлом группы людей, о которых неизвестно, дошла ли долгая цепь их потомков до наших дней или утрачена навсегда, оста­лась тупиковой ветвью без отголоска в современности.

На вопрос Федора Ивановича Тютчева:

«От жизни той, что бушевала здесь,

От крови той, что здесь рекой лилась,

Что уцелело, что дошло до нас?»

археология может дать лишь всё тот же тютчевский ответ:

«...Два-три кургана, видимых поднесь...

Да два-три дуба выросли на них,

Раскинувшись и широко и смело.

Красуются, шумят,- и нет им дела,

Чей прах, чью память роют корни их.

Природа знать не знает о былом,

Ей чужды наши призрачные годы,

И перед ней мы смутно сознаём Себя самих - лишь грезою природы.

Поочередно всех своих детей,

Свершающих свой подвиг бесполезный,

Она равно приветствует своей Всепоглощающей и миротворной бездной»

Но генохронология (см. Приложение) показывает, что человеческой природе наши «призрачные годы» чужды не совсем. Человеческая природа несет их в себе, хранит их в «генетической летописи» с такой на­дёжностью, которая пока недоступна изобретённым че­ловеком способам хранения информации о его долгой истории. И это дало некоторую надежду на успешность поиска. Так что же может ответить на вопрос о поте­рянных предках геногеография?

§2. Геногеографические следы летописных славян

География признается как хранительница специфической древней субкультуры, озабоченной пространством.

Б. Б. Родоман

Геногеография, восстанавливая летопись событий, хранящуюся в географии современных антропологи­ческих типов, использовала нехитрые приёмы. Рассмо­трим их.

МАТЕРИАЛЫ. МЕТОДЫ. ПОДХОДЫ

ОТ «ДИСКРЕТНЫХ» КАРТ - К «НЕПРЕРЫВНЫМ». Сра­зу оговорим необычность ситуации: первоисточником для нашего исследования послужили не первичные данные (значения антро­пологических признаков в русских популяциях), а сами карты антропологических признаков, составленные В. В. Бунаком для русского народа (33 признака) и Т. И. Алексеевой - для всех наро­дов Восточной Европы (13 признаков) [Происхождение и этниче­ская история..., 1965]. То, что построенные ими карты послужили для нас первоисточником, не только избавляло нас от возможной неточности в соотнесении первичных данных с местностью, но главное - сохраняло в неизменном виде всю картографическую информацию наших предшественников. Это обеспечило строгость эксперимента по проверке информативности нового геногеографи­ческого метода.

Из всего перечня картографированных ими признаков (33 при­знака для русских и 13 признаков для народов Восточной Европы) лишь 8 признаков удовлетворяли одновременно двум условиям: эти признаки были относительно независимы друг от друга и по­зволяли напрямую сопоставить «русские» карты В. В. Бунака с «восточноевропейскими» картами Т. И. Алексеевой. Для этих восьми признаков мы и построили новые карты методами геногео­графии.

Подчеркнём, что построенные нами карты от­личаются от оригинальных карт В. В. Бунака и Т. И. Алексеевой только лишь методом построения и полностью сохраняют все первичные данные, при­ведённые этими авторами на картах [Происхождение и этническая история... , 1965]. В отличие от дискрет­ного метода картографирования («значковые» карты

В.  В. Бунака и Т. И. Алексеевой) мы использовали ме­тод непрерывного картографирования (интерполя­ционные карты - см. Приложение).

Для плотно заселённой Восточной Европы наиболее подходит именно непрерывное картографирование: для нее свойственен интенсивный обмен генами как в пределах одного народа, так и между ними. «Хотя расселение дискретно, освоение человеком пространства непрерывно» [Дюшмен, 1983]. Границы между ев­ропейскими популяциями были проницаемы и в древности, судя по данным и археологии [Седов, 1982, 1994], и генетики [Рычков, Ящук (Балановская), 1983].

ДВЕ СЕРИИ КАРТ. Итак, методами геногеогра­фии картографировались восемь ведущих расово­диагностических признаков: цвет глаз, рост бороды, процент вогнутых спинок носа, горизонтальная профилировка лица, скуловой диаметр, носовой указатель, головной указатель, длина тела.

По данным о восьми признаках были построены две серии карт:

1)   «русская серия» - в масштабе антропологиче­ской изменчивости русского народа и в пределах его «исконного» исторического ареала;

2)  «восточноевропейская серия» - в масштабе раз­маха антропологической изменчивости народов Вос­точной Европы и в пределах их суммарного ареала.

На картах первой серии учтены только русские по­пуляции, на картах второй серии - популяции, при­надлежащие к разным народам Восточной Европы, включая и русских.

«СМЕНА МАСШТАБОВ». В дальнейшем анализе эти серии карт использовались при реализации важного принципа ге­ногеографии - «масштабирования» генетического ландшафта. Предполагается, что особенности генофонда, связанные с исто­рическим «саморазвитием» этноса, могут быть выявлены при «внутриэтническом» масштабе (первая серия карт - «русская»). Особенности же генофонда, воспринятые народом от его предше­ственников на данной территории или при контактах с окружаю­щими народами, можно выявить при «надэтническом» масштабе с охватом генофонда всего того ареала, на сцене которого проис­

2 3ак. 4362 ходили все интересующие нас события этногенеза (вторая серия карт - «восточноевропейская»). Предполагается, что «смена мас­штабов» - сравнение карт двух генетических масштабов - позволя­ет отделить первое от второго и ответить на вопросы: образованы ли данные структурообразующие элементы генетического ланд­шафта данного народа его собственной историей? Или же они уна­следованы от «доисторического» прошлого этого народа? Или же получены от соседних народов?

ИНТЕРПОЛЯЦИЯ. Подробно интерполяционная про­цедура описана в [Рычков, Балановская, 1988]. С формальной точ­ки зрения, применённый метод линейной интерполяции является картографическим вариантом простейших методов сглаживания кривой. Значения признака рассчитывались в точках, находивших­ся в узлах равномерной сетки. Густота такой сети задаётся в со­ответствии с задачами исследования: увеличивая её, мы выявляем новые детали карты. Поэтому для каждой восточноевропейской карты были проведены два варианта картографирования - с сет­кой, состоящей из 88 узлов, и с сеткой из 176 ячеек. Для каждой карты русского народа интерполированные значения признака за­носились в «мелкоячеистую» сеть с 364 узлами, чтобы обеспечить точность карты. В точках карты, промежуточных между изучен­ными популяциями, признак принимает промежуточные значения. Этого достаточно, чтобы в любой географической точке вычислить интерполированное значение признака, определить географиче­ское положение границ между смежными классовыми интервала­ми и передать характер и направление этих интервальных границ с помощью горизонталей (то есть линий, соединяющих одинако­вые - в пределах данного интервала - значения признака). Таким образом, каждый изгиб горизонталей является результатом расчё­та, а не предположения.

ОТКЛОНЕНИЕ ОТ СРЕДНЕЙ - ПО ЧИСЛУ ИН­ТЕРВАЛОВ. Интервал, вмещающий среднее значение, обозна­чался как нулевой (интервал 0). Интервалы со значениями выше среднего - брались со знаком «плюс» (+1, +2, +3, +4). А интервалы со значениями ниже среднего брались со знаком «минус» (-1, -2, -3, -4). Каждое число означает как бы еще один «шаг» удаленности от среднего значения. Например, если на «русской» карте указа­но «+2», это означает, что значение признака в этой точке на два «шага» (два интервала) выше среднего значения данного признака для русского народа, а если указано «-4», то значит на 4 «шага» удалено от среднего значения в меньшую сторону. Такое «карто­графирование по отклонению от средней» не просто удобно. Оно обеспечивает унификацию карт разных признаков, из которых одни представляют измерительные признаки, другие - балловые. Оно позволяет легко сопоставлять любые карты друг с другом по важнейшей характеристике: насколько далеко значение в данной точке уклонилось от средних значений признака.

ОБОБЩЕНИЕ КАРТ. Признаков много, а их зна­чительная независимость друг от друга оборачивается тем, что построенные нами карты этих признаков так­же оказываются независимыми и отличными друг от друга. А это значит, что необходим метод, который бы позволил трансформировать множество карт в одну- единственную - называемую «синтетической», «инте­гральной», но, проще говоря - обобщённую.

Признаемся, метод создания обобщённых геногео­графических карт возник вовсе не в результате, как можно было бы ожидать, углубленного академическо­го размышления. Нет, он родился, попросту говоря, от некоторой растерянности, которая возникает при взгляде на построенные нами карты отдельных призна­ков. Пример их приведён на рис. 2.3.1, и читатель легко представит себе отчаяние исследователей, если учесть, что таких карт множество и ни одна из них не повто­ряет другую.

Для хитросплетений хода горизонталей интервальных линий, отражающих изменчивость признаков по территории исторического расселения русских - может быть, несомненно, множество ис­толкований. И все они будут субъективны! Поэтому, если верить, что на этих скрижалях записана история сложения русского народа, то следовало найти картографический метод, которым эта историческая запись читалась бы более отчётливо. Надо было свести всё необозримое разнообразие таких карт к его первопри­чине - некой общей закономерности, основе, каркасу, архитектонике, несущей конструкции, «общей модели»

-    присутствующей на всех картах признаков в скрытом виде, но явно проявляющей себя, как мы надеялись, на обобщённой карте (рис. 2.3.2).

Чтобы открыть эту «общую модель», надо было перейти от множества карт отдельных признаков к единой обобщённой. Только на такой карте ан­тропологические признаки, с которых снята вуаль биологической конкретности, обнаруживают свое историческое лицо.

ЧТЕНИЕ ОБОБЩЁННЫХ КАРТ. На «русских» обобщённых картах интервал «О» означает нулевое расстояние до средних характеристик русского народа, то есть очень близкие к «среднерусским» значениям признака. Это значит, что нулевой интервал на обобщённых картах, окрашенный в самые светлые тона, выявляет территории, близкие по комплексу всех признаков к средней характеристике русского народа. А отклонения от сред­ней как бы взяты по абсолютной величине, и поэтому они выявля­ют, на сколько баллов отличаются эти территории от «среднего» русского антропологического типа.

Для серии «восточноевропейских» карт, соответственно, нуле­вой интервал выявляет территории, близкие к средней характери­стике восточноевропейского региона.

Отсчёт от нуля удобен - чем больше значение интервалов, тем на большее число «шагов» данная популяция-узел отлича­ется от среднего типа, тем более она своеобразна. Иными слова­ми, обобщённые карты выявляют территории, население которых с неодинаковой полнотой воспроизводит средние антропологиче­ские характеристики этноса.

Обобщённые карты передают степень антрополо­гического своеобразия различных групп населения по отношению к средним показателям: либо восточ­ноевропейским, либо русским.

При прочтении карт удобно ориентироваться на средний уровень этого своеобразия (для всех карт это интервал 2). Тогда области, занятые меньшими зна­чениями (интервалы <2) - это области наименее ан­тропологически своеобразные, так сказать «средние»: население этих территорий очень похоже на «среднюю популяцию» изучаемого региона. Такие области ми­нимальных отличий от среднего типа, будут дальше  обозначаться как «долины», «котловины» и «впади­ны» рельефа. Соответственно области со своеобразием выше среднего (интервал >2) далее обозначаются как «возвышенности», «нагорья», «поднятия», «плато», «горные системы» с их вершинами. Население этих территорий очень своеобразно, непохоже на «среднюю популяцию». В антропологическом отношении обла­сти наибольшего своеобразия, называемые нами как «ядра» или «ядерные структуры», по существу ука­зывают на области распространения того или иного антропологического типа - своеобразного, имеющего свои особенности, которые и делают его отличным от «среднего» типа.

ГЕНОГЕОГРАФИЧЕСКИЙ ЛАНДШАФТ

На обобщённой карте русского народа (рис. 2.3.2.) всё множество горизонталей предшествующих ис­ходных карт отдельных признаков свернулось в ограниченное число замкнутых контуров. И чтобы понять смысл этих фигур, расположившихся в разных частях исторического ареала русского народа, надо иметь в виду только одно - на карте оконтурены раз­личные степени отклонения местного населения от современного «среднерусского» антропологического типа.

«СРЕДНЕРУССКАЯ ДОЛИНА» ЛАНДШАФТА.

Здесь и далее термин «среднерусский» означает не­кий общий усреднённый антропологический портрет, а не географическое положение в середине русского ареала. Можно сказать, что он воплощает черты об­лика некоего «среднего» русского человека - средний рост, средняя профилировка лица, средний рост бо­роды, наиболее распространённый цвет глаз и волос, средние соотношения в форме носа и головы, средний процент курносых. Где же этот «среднерусский» тип более всего выражен? Местам сосредото­чения этого «среднерусского» типа должны со­ответствовать некие «котловины» - впадины и долины антропологического ландшафта, то есть территории с наименьшими отклонениями от среднерусского антропологического типа. Карта выявляет, что ряд таких котловин, отражающих «среднерусский» тип, протянулся цепочкой с севера на юг, разделяя ареал на практически равные западную и восточную части. Это что- то вроде рифтовой долины, делящей «русский материк» на две части. К западу и к востоку от рифтовой зоны четко обозначились большие и малые районы «возвышенностей» ландшафта карты - выраженных отличий от «среднерусско­го» антропологического типа.

ВОСТОЧНО-РУССКИЕ «ВОЗВЫШЕННО­СТИ» ЛАНДШАФТА. Природа этих отличий в восточной части русского ареала легко разга­дывается, если сравнить обобщённую карту рус­ских с такой же обобщённой антропологической картой народов Восточной Европы (рис. 2.3.3).

Мы видим яркие отличия в общей морфологии ландшафта этих двух карт. На «восточноевропейской» карте (рис. 2.3.3.) гор­ные системы ядерных структур расположены подковообразно с котловиной в центре ареала. На «русской» карте (рис. 2.3.2.)вид­но отчётливое, почти меридианальное деление ландшафта на три области: западной возвышенности, центральной полосы низмен­ностей («рифтовая» долина) и восточной возвышенности. Важней­шие для нас различия между картами сосредоточены в западной части «русского» ареала: на месте равнин (2 интервал) и впадин (О и 1 интервалы) «восточноевропейской» карты на «русской» кар­те как бы вырастает целый ряд возвышенностей (интервалы >2). Они говорят о собственной истории русского народа, и в них мы внимательно вглядимся чуть позже - при рассмотрении западной возвышенности «русской» карты. А сейчас для нас важно, что сходство между картами обнаруживается только в восточной зоне русского ареала. Восточно-русская антропологическая воз­вышенность «русской» карты оказывается аналогичной возвышен­ностям «восточноевропейской» карты, указывая на дославянское, субстратное происхождение антропологических особенностей в этой части русского ареала.

Видные на обобщённой «восточноевропейской» карте три крупных «ядра» на севере, северо-востоке и восто­ке (рис. 2.3.3) связаны с финно-угорскими и тюркски­ми народами этой территории.

Антропологическая характеристика этих ядер приведена в ра­боте [Рычков, Балановская, 1988].

Продолжения этих же трех ядер отчётливо вид­ны и на карте только русского населения (рис. 2.3.2). Это означает, что в восточной части русского ареа­ла «русская» карта выявила субстратные финно- угорские элементы в составе русского народа и тем самым подтвердила данные антропологии о наличии финно-угорского субстрата.

ЗАПАДНОРУССКИЕ «ВОЗВЫШЕННОСТИ» ЛАНДШАФТА. Что же касается западной части рус­ского ареала (рис. 2.3.2.%) то, сравнив две обобщённые карты, мы обнаружим, что западные отклонения от среднерусского типа никак нельзя свести к влияниям других народов Восточной Европы. В западной области соответствия между «русской» и «восточноевропей­ской» картами практически нет! Это говорит о таких антропологических особенностях русского населения, которые несводимы к субстратным, иноэтничным элементам. На обобщённой карте Восточной Европы западная половина русского ареала выглядит как еди­нообразная равнина: с точки зрения Восточной Европы все русские этой половины ареала - одинаково русские. Её структурированность выявляется лишь при «смене масштаба» - при переходе к русскому масштабу.

Таким образом, наименьшее соответствие между двумя картами - «русской» и «восточноевропей­ской» - наблюдается в западной области русского ареала. Ядра западной области несводимы к субстрат­ным структурам «восточноевропейской» карты и, сле­довательно (согласно принципу «смены масштабов»), связаны не с долгой предысторией коренного населе­ния Восточной Европы, а с собственной историей фор­мирования русского этноса. Этим задаётся нижняя (то есть ранняя) граница времени формирования таких ядерных структур - начало сложения генофонда рус­ского народа. На этой территории произошли события, которые дали толчок и легли в основу формирования русского генофонда. Чуть позже мы вернемся к этому и попытаемся понять, какие же исторические реалии от­ражают эти западные ядра.

ПРИРОДА ТРЕХЧЛЕННОГО «РУССКОГО» ЛАНДШАФТА. Но ключ к пониманию всего обобщённого картографического ландшафта находится не в западной области, а в центральной «среднерусской» цепи впадин и провалов, в этой своеобразной «рифтовой» долине, делящей русский «материк» на две части. Биологическая сторона происхождения этой долины ясна: антропологи­ческие характеристики населения приближаются к среднему общеэтническому уровню в результате интенсивного смешения, метисирования. Совмеще­ние антропологической карты с исторической, представленной на рис. 2.3.4., освещает историческую сторону этого явления.

Эта долина расположена там, где с IX по XI в. продвигалась на восток граница Древнерусского государства. При этом расширении Древнерусского государства местные финно-угорские элементы включались в состав русского на­селения. Наша «рифтовая» долина указывает, где именно происходили качественные изменения в антропологическом составе: это зона интенсивного смешения славянского и финно-угорского насе­ления. Благодаря исторической привязке этой «сред­нерусской» долины возникает вектор времени: западнорусская антропологическая «возвышенность» оказывается связанной с более ранними, а вос­точнорусская «возвышенность» - с более поздними этапами русской истории.

Таким образом, при обобщённом картографи­ровании современного русского населения удается выявить в его антропологическом составе три пла­ста, имеющие географическую приуроченность и соответствующие трем этапам формирования этого состава:

1)    формирование древнерусского населения до заселения Волго-Окского междуречья (западная зона);

2)   приобретение новых антропологических осо­бенностей за счет метисации - включения местных элементов в Волго-Окском междуречье (централь­ная «рифтовая» зона);

3)  значительное усиление субстратных влияний по мере дальнейшего расселения (восточная зона).

ГИПОТЕЗЫ

ПЕРВЫЙ ЭТАП: ЛЕТОПИСНЫЕ СЛА­ВЯНЕ? «Что уцелело и что дошло до нас» от этого самого раннего этапа русской истории, что отразилось в обобщённой антропологиче­ской картине?

Отметим, прежде всего, множественность, дробность обобщённых ядерных структур. Казалось бы, опускаясь в более древний период истории, следует ожидать прямо противоположного — выявления единого центра проис­хождения этноса, как это ожидается из теории центров происхождения Н. И. Вавилова и наблюдалось при обоб­щённом геногеографическом анализе монголов [Рычков, Батсуурь, 1987; Балановская и др., 1990]. Но при изучении русского народа оказалось, что наблюдаемая картина рас­ходится с ожидаемой. Это расхождение тем более значи­мо, что после сопоставления с европейской картой мы знаем, что множественность западных ядерных структур нельзя свести к множественности субстратных вклю­чений. Тогда что же или кто же даёт о себе знать в этой пестрой картине локальных антропологических типов современного русского народа? В чем же тогда причина отклонений от среднерусского типа в западной полови­не ареала? Эти отклонения сосредоточены на Псковщи­не, Смоленщине, в Твери, в междуречье Москвы и Оки, в верховьях Оки на Орловщине и по Сейму на Курщине. Если их нельзя свести к влиянию других восточноевро­пейских народов, то остается искать причины в истории самого русского народа, обратившись к самым началь­ным этапам его становления.

В поисках ответа вспомним, что период ле­тописного славянства отличался значительным разнообразием племён и дробностью некоторых из них: кривичи (псковские, полоцкие, смолен­ские и, возможно, тверские), словене новгород­ские, вятичи, северяне, радимичи, дреговичи и другие, находящиеся за рамками рассматри­ваемой русской территории. Учтем еще воз­можность исходной разнородности этих племён вследствие предполагаемого их восхождения к двум (а не к одной) древнеславянским археоло­гическим культурам. Но где же найти подтверждение того, что выделяемые элементы антропологического ландшафта представляют след именно летописных славянских племён? Оно - в согласованности нашей антропологической карты с историко-археологической картой расселения славянских племён в IX-XI веках (рис. 2.3.4).

НАЛОЖЕНИЕ КАРТ АНТРОПОЛОГИЧЕСКИХ ТИПОВ И ПЛЕМЁН. Результат наложения этих двух карт - антропологической и исторической - свидетель­ствует, что исторический разрез «западнорусской возвышенности» обобщённого антропологического ландшафта действительно приходится на эпоху ле­тописных славянских племён. В кажущейся неупо­рядоченности расположения ядер проявилась простая закономерность: они оказались связанными с ареала­ми летописных славянских племён, повторяя иногда в деталях археологические данные и исторические сведения. «Ядра» - скопления генов, отличающих­ся от общих свойств русского генофонда, получают весьма точный исторический адрес: каждое из них оказалось привязано к ареалу того или иного из ле­тописных племён северо-восточных славян.

Псковское ядро - псковские кривичи.

Волго-Тверское ядро - тверские (?) кривичи.

Орша-Полоцкое ядро - полоцкие кривичи (полочане); возмож­но, дреговичи.

Смоленское ядро - смоленские кривичи.

Орловско-Брянское ядро - ранние вятичи.

Московско-Окское ядро - вятичи (после их расселения).

Сейминское ядро - северяне.

Белозёрское ядро - славянизированная весь.

Мещёро-Муромское ядро - кривичи (менее вероятно - словене) при заселении ими Окско-Клязьминского междуречья; возможно, славянизированная мещёра и мурома.

Кривичи, судя по археологическим данным, име­ли уже в то время локальные культурные различия, разделившись на псковских, полоцких, смоленских, тверских. Мы видим, что и на обобщённой антро­пологической карте кривичи представлены соответ­ствующими ядрами. Известно также, что вятичи, сформировавшись первоначально в верховьях Оки, за­тем продвинулись в её среднее течение. Соответствен­но этому на нашей обобщённой карте обозначился и район первоначального их расселения, и район после­дующего сосредоточения их в Московско-Окском меж­дуречье.

Менее отчётлив след новгородских словен, но при увеличении геногеографического разрешения и его удалось выявить к северу от озера Ильмень.

И лишь в ареале радимичей не удалось обнаружить собственной ядерной структуры по данным о совре­менном населении. Зато на стыке их ареала с ареалом северян, вятичей и кривичей оконтурилась область наибольшего приближения к среднерусским особен­ностям. Такая область могла возникнуть лишь при смешении племён, генофонды которых существенно отличались друг от друга.

Укажем и на некоторые трудности увязки антропологических ядерных структур обобщённой карты с летописными славянскими племенами. Орша-Полоцкое ядро трудно однозначно связать или с полоцкими кривичами (они же — полочане), или с дреговича­ми, поскольку оно выявлено на самой границе картографируемой территории и его дальнейшее простирание неизвестно. Волго- Тверское ядро, самое выраженное на обобщённой антропологиче­ской карте, при соотнесении с археологической картой приходится на территорию, представляющую почти белое пятно в отношении всех ведущих археологических признаков. Археологические [Се­дов, 1982] и исторические [Древняя Русь. Город, замок, село..., 1985] карты, на которых мы основывались, не содержат указаний на самостоятельный кривичский центр в Тверской земле, хотя и помещают здесь кривичей.

Если ориентироваться только на поднятия и вершины обоб­щённой карты, окажется, что ни от новгородских словен, ни от ра­димичей не осталось никаких следов в виде ядерных структур: в ареалах этих племён находятся обширные впадины, указывающие на близость населения этих отнюдь не центральных территорий к среднерусскому антропологическому типу. Мы констатируем это, не берясь здесь выяснять, какие события в истории Велико­го Новгорода и новгородцев, а также радимичей повлекли столь значительное стирание их антропологического своеобразия, несо­мненно, существовавшего в прошлом, как и у других племён. След этого исчезнувшего своеобразия удалось обнаружить, по крайней мере, у новгородцев, еще более сгустив сеть учитываемых точек на картах антропологических признаков. Небольшое поднятие на обобщённой карте выявилось к северо-западу от озера Ильмень. На карте оно оконтурено штриховой линией.

Мы не считаем бесспорной предлагаемую «славян­скую» идентификацию выявленных ядер антрополо­гического ландшафта и рассматриваем её в качестве рабочей гипотезы, которая кажется правдоподобной и конструктивной для дальнейшего изучения русского генофонда.

ГДЕ И КАК СКЛАДЫВАЛСЯ «СРЕДНЕРУС­СКИЙ» АНТРОПОЛОГИЧЕСКИЙ ТИП? Конечно, применённый здесь метод совмещения карт, несущих совершенно разную информацию и относящихся одна

-    к современной, а другая - к средневековой эпохе, при всей красоте слияния ареалов, разделённых тысячеле­тием, не служит прямым доказательством правильно­сти исторической расшифровки геногеографической карты. Но есть и другое доказательство, может быть, более убедительное.

Мы начали рассмотрение обобщённой геногеогра­фической карты со «среднерусской» долины - районов концентрации 

среднерусских черт. Удивительно, что эта долина тянется вдоль меридиана по территории, где никаких географических причин для этого нет. Види­мо, причиной такого необычного расположения являет­ся не природа Русской равнины, а история её народов. Но может ли история иметь четкое географическое направление? Как правило, нет. Но при колонизации одним народом земель, заселённых другим народом, этот исторический процесс, конечно, может иметь гео­графическое направление, будь то походы Александра Македонского, Великое переселение народов, колони­зация «дикого запада» США или татаро-монгольское завоевание Руси.

Это был процесс постепенного продвижения на северо-восток нескольких восточнославянских племён, к тому же, судя по летописям и археологическим дан­ным, не очень многочисленных. Они были носителями не только новых для коренного населения культуры и языка, но и новых генетических особенностей. Этих ге­нетических различий оказалось достаточно, чтобы на восточной окраине ареалов племён летописных славян (рис. 2.3.2), где происходило наиболее интенсивное взаимодействие с коренным неславянским населени­ем, началось формирование нового генофонда и ново­го антропологического типа («среднерусская» долина). Именно этот тип мы сегодня называем собственно рус­ским, типично русским.

На рис. 2.3.2. показаны восточные границы Древне­русского государства в период с IX по XI века. За эти три столетия граница продвинулась на восток, обра­зовав меридианально ориентированную полосу погра- ничья. Нетрудно увидеть, что именно к этой полосе и приурочены районы «среднерусского» типа, наша «рифтовая» долина. Можно предполагать, что на ко­лонизацию земель, лежащих к востоку, у летописных славян уже не хватало людских ресурсов. И процесс славянской колонизации перешёл в новую фазу хри­стианизации и чисто культурной колонизации местно­го населения при сохранении генофонда дославянского населения.

К ВОПРОСУ О «ЧИСТЫХ» РАСАХ

Если согласиться с таким историческим прочтением геногеографических карт, мы придём к неизбежному выводу: о генетической однородности, генетической «чистоте» русского народа (как, впрочем, и других народов) не может быть речи! Искать такую гене­тическую однородность, а тем более пытаться дока­зывать её - всё равно, что настаивать, что данный народ находится вне истории, выпал из мирового исторического процесса. Пока он живет и взаимодействует с другими народами, историче­ское время неизбежно создаёт не только культурные, но даже, как мы видели, био­логические структуры, играющие роль хранилища исторической памяти народа.

Именно благодаря этому генофонд при­обретает свойство своего рода летописи истории народа.

§3. Через пространство — в глубь времён

В предыдущем разделе мы обратили время вспять: от географии современно­го населения вернулись на тысячелетие назад - к географии летописных славян­ских племён, в ту эпоху, когда формиро­вался антропологический облик русского народа. Мы уже не раз вспоминали девиз Элизе Реклю, помещённый им на пер­вой странице своего труда «Человек и Земля»:«География по отношению к че­ловеку есть не что иное, как История в пространстве, подобно тому; как Исто­рия является Географией во времени» [Реклю, 1906]. История и География - как двуликий Янус11, как две стороны древ­ней монеты. И потому историческая геногеография специально разрабатывает подходы и технологии для того, чтобы не разрывать связь истории и географии, а выявлять её.

Много методологических вопросов нуждается в дальнейшей совместной раз­работке. Как изучать хронологию геноге­ографического ландшафта? Как, выявляя связь времён, использовать «смену мас­штаба» геногеографических ландшафтов и контролировать результаты? Насколько устойчив геногеографический ландшафт?

Надо определить и то, насколько струк­турообразующие элементы ландшафта зависят от технических приёмов карто­графирования: методов построения карт, их анализа, набора данных - от числа популяций и от числа признаков? И надо ответить на принципиальный вопрос, а возможна ли вообще про­странственная стабильность выявляемых элементов ландшафта на таком огромном протяжении времени?

11 Янус. «В древнеримской мифологии - божество времени, всяко­го начала и конца, входов и выходов; изображалось с двумя ликами, об­ращёнными в противоположные стороны» [Словарь иностранных слов, 1989].

Некоторые из ответов - в этом разделе.

ОТ «РУЧНЫХ» КАРТ - К ЭЛЕКТРОННЫМ

Рассмотренные карты были самыми первыми и строились нами «вручную». Этот процесс столь трудоё­мок, что интерполяцию можно было провести с учетом только ближайшего соседа, а расстояния от среднерус­ских характеристик рассчитать самым прямым спосо­бом: на сколько шагов-интервалов отличается данная популяция от среднего значения.

С тех пор прошли годы. Была разработана компью­терная картографическая технология, позволяющая и корректнее провести интерполяцию (для каждой точки карты учесть все изученные популяции, а не только са­мых ближних соседей), и корректнее оценить расстоя­ния (Приложение). Появилась возможность оценить, насколько выявленные «возвышенности» и «долины» ландшафта зависят от техники картографирования: от методов построения карт и их анализа, от набора дан­ных - числа популяций и числа признаков. Поэтому мы создали несколько серий компьютерных карт ан­тропологии русского народа. Подробно они рассмотре­ны в разделе 4.4., а здесь мы приведём лишь одну из них: «электронную» карту (рис. 2.3.5.), опирающуюся в точности на те же данные - те же популяции, те же признаки - что и «ручные» карты. Отличаются только методы.

АЛГОРИТМЫ ПОСТРОЕНИЯ КОМПЬЮТЕРНЫХ КАРТ. Мы сделали всё для того, чтобы «ручная» и «электронная» карты были максимально сопоставимы. В конце концов, мы получили карты для всех тех восьми признаков, для которых 20 лет назад строились «ручные» карты. Теперь надо было перейти к картам многомерных расстояний. Для каждого признака рассчитали «удаленность» значения в каждом узле сетки карты до среднего русского значения по данному признаку. Затем как бы наложили восемь карт друг на друга, и в результате получили карту многомерных расстояний - удаленности каждого узла карты от «среднерусских» параметров.

На этой карте (рис. 2.3.5.) области, близкие к среднерусским характеристикам окрашены в светлые тона, а чем больше отличия -  тем интенсивнее окраска.

РЕЗУЛЬТАТЫ СРАВНЕНИЯ КОМПЬЮТЕР­НЫХ И «РУЧНЫХ» КАРТ свидетельствуют об устойчивости основных структурообразующих эле­ментов обобщённого ландшафта.

Компьютерная карта вновь выявляет три основ­ные зоны - западную, центральную и восточную. «Долины» среднерусских значений тянутся в ме- ридианальном направлении и расположены в цен­тральной части ареала. С обеих сторон от долины расположены возвышенности - западные и восточ­ные.

Как показывает сравнение «ручных» и «компьютер­ных» карт, конкретные очертания ядер непостоянны и зависят от метода картографирования. Также отме­тим, что ядерные структуры могут в действительности представлять собой группу близко расположенных, но различающихся между собой ядер.

Несмотря на различия в деталях, сходство основ­ных структурообразующих элементов «ручных» и компьютерных карт указывает на устойчивость обобщённого ландшафта.

КАК ВОСТОЧНО-ЕВРОПЕЙСКАЯ РАВНИНА СТАДА РУССКОЙ РАВНИНОИ?

Отметим, что лишь один из трех основных итогов повторяет и подтверждает выводы наших предше­ственников в изучении антропологии русского народа. Он относится к восточной части обобщённой карты, ядерные структуры которой подтверждают давнее за­ключение антропологов о значительной роли дославян­ского субстрата в формировании антропологического состава русского населения.

Два других итога принципиально новы. Первый из них относится к центральной зоне русского этнического ареала. Второй - к западной части русского народа. Насколько нам известно, еще ни в одном исследовании современного русского населения не удавалось обнаружить иных элементов в его антропологическом составе, кроме как субстратных. Новизна выявленных нами антропологических структур

-    в их отчётливой связи с историко-археологическими данными о летописных славянских племенах.

Это и есть то новое, что привносит геногеография в еще далекое от ясности понимание связи между сла­вянской колонизацией Русской равнины, летописными славянскими племенами и современными поколениями русского народа. Внешне тривиальный результат от­нюдь не таков по существу. Историческая преемствен­ность между летописными славянскими племенами и современным русским населением не нуждается в подтверждении. Но их физическая преемственность ставилась под сомнение, так как антропология обнару­живала лишь субстратную, дославянскую основу со­временного антропологического состава. Вот почему представленная картина преемственности фенофонда и генофонда от летописных племён до современно­сти нетривиальна по сути.

Новое, что привносит геногеография - то, что не только итог, но и сам процесс славянской коло­низации становится зримым на обобщённых антро­пологических картах.

Западные области были не просто славянизирова­ны, а заселены племенами древних славян. Лишь их численным преобладанием над местным дославянским населением - или более быстрым демографическим развитием - можно объяснить отчётливое отражение этого этапа истории в антропологическом составе со­временного населения. Однако уже при продвижении в Волго-Окское междуречье соотношение масс насе­ления выравнивается, а далее на восток меняется в пользу местного дославянского населения. Заселение земель как главная составляющая первого этапа сла­вянской колонизации постепенно сменяется ведущей тенденцией этнокультурной ассимиляции коренного населения. Становление русского этнического самосо­знания в восточных пределах Русской равнины во всё большей степени происходит на местной, неславянской антропологической основе.

Главные фазы превращения Восточно-Европейской равнины в Русскую равнину (географические синонимы) проявились на обобщённой антропогеографической карте современного русского на­селения. География здесь действительно выступает в качестве Истории, развертывающейся в простран­стве [Реклю, 1906]. Благодаря этому, три указан­ные зоны на карте русского населения отражают три фазы славянской колонизации Русской равнины, раз­личающиеся по своему этно-антропологическому и генетико-демографическому содержанию.

Главный итог проведённого исследования - трёхчленное географическое деление этнического ареала русских и различное происхождение на­селения этих зон: собственно славянское в западной части ареала, дославянское (преимущественно финно-угорское) в восточной части ареала и центральная долина метисации, интенсивного смешения этих двух пластов населения. Этот итог получен на материалах Русской антропологической экспедиции, к которым были применены подходы и методы геногеографии. Этот итог не повторяет заключений наших предшественников-антропологов и тем самым даёт новую жизнь материалам, добытым их трудами.

ПРОСТРАНСТВО И ВРЕМЯ

Геногеографические карты бывают не только раз­ного географического масштаба - их генетический масштаб еще важнее. Карта разного генетического масштаба - популяций разного иерархического уровня (разного размера «матрёшек», вложенных друг в дру­га), охватывая различные просторы пространства, могут охватывать и разный диапазон времён.

Свои историко-хронологические рамки имеет и вос­точноевропейская карта (рис. 2.3.3). На ней отражён  более древний слой истории. Не вдаваясь в частные вопросы хронологии обобщённого ландшафта, повто­рим лишь основной методологический тезис нашего исследования. Пространство и время взаимосвязаны в геногеографии. Обобщённая карта представляет срез определённого этапа формирования генофонда. То, через какую именно эпоху прошёл этот срез, за­даётся масштабом карты и иерархическим уровнем популяций, охваченных исследованием. Ни одно кар­тографическое построение не может выявить сразу все хронологически разные элементы генофонда. Главные структурообразующие элементы зависят от масштаба охваченной популяции, от её уровня в популяционной иерархии.

ОТ СОВРЕМЕННОСТИ - В ГЛУБЬ ВРЕМЁН

Мы надеемся, что представленные свидетельства (отражение летописного славянства в антропологии со­временного русского населения) говорят сами за себя. Во всяком случае, мы не можем указать иной фактор истории, который породил бы пространственную взаи­мосвязь исторической географии Древнерусского госу­дарства и антропологической географии современного русского населения. Но может ли вообще существовать пространственная стабильность ядерных структурпри значительной их протяжённости во времени?

Чтобы попробовать ответить на этот вопрос, надо охватить самые разные характеристики популяций, Причём так, чтобы они отражали и время-историю, и пространство-географию. При таком рассмотрении оказывается, что пространственнаястабильность ядерных структур, во-первых, является общим свойством и обнаруживается не только при антро­пологическом картографировании; а во-вторых, она охватывает огромные диапазоны времён.

АНТРОПОЛОГИЧЕСКИЙ ЛАНДШАФТ русско­го населения уходит корнями на глубину почти тысячи лет - от IX-XIII веков до современного населения до­ходят следы летописных славян.

АРХЕОЛОГИЧЕСКАЯ КУЛЬТУРА является таким же обобщённым понятием, как и антропологический тип. Особенно важно, что при картографировании археологических культур было прослежено сохранение такого географического ядра для ряда преемственных культур, связываемых с праславянами, на протяжении с XV века до н. э. по VII век н. э. [Рыбаков, 1984]. Это значит, что в диапазоне времени более двух тысяч лет сохраняются очертания пространственных структур.

ГЕНОФОНД является такой же обобщённой ха­рактеристикой населения, как антропологический тип и археологическая культура. Поэтому важно, что при обобщённом геногеографическом анализе совре­менного населения было выявлено географическое ядро монгольского генофонда, стабильное и преем­ственно существующее на территории Центральной Азии на протяжении не менее двух последних тысяче­летий [Рычков, Батсуурь, 1987].

ЦЕНТРЫ ПРОИСХОЖДЕНИЯ СОВРЕМЕН­НЫХ КУЛЬТУРНЫХ РАСТЕНИЙ, открытые Н. И. Вавиловым, связывались им с центрами про­исхождения древних земледельческих культур. Это означает, что была обнаружена географическая ста­бильность таких центров, по крайней мерё, с неолита [Вавилов, 1926]. Ведь зона, где в древности произошло окультуривание данного вида растений, определялась Н. И. Вавиловым по зоне максимального современного генетического разнообразия в популяциях этого вида. Здесь диапазон времени стабильности пространствен­ных структур достигает уже десяти тысячелетий.

ИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕНОГЕОГРАФИЯ И АН­ТРОПОЛОГИЯ. Легко видеть, что во всех сопостав­ленных случаях речь идет отнюдь не о географической периферии исторического процесса (где такая стабиль­ность легче объяснима), а о тех районах, где интенсив­ность исторического развития наиболее велика, а, следовательно, велики и изменения этнокультурных и биологических характеристик населения. Столь вы­сокая стабильность - на протяжении тысячелетий пространственных структур открывает перед геногеографией широчайшее поле исторических исследо­ваний.

Все это вместе взятое, включая результаты синтеза геногеографических методов и данных антропологии, указывает на далеко идущие возможности геногеогра­фии при изучении истории населения. И здесь союз антропологии и генетики не только необходим, но и реально осуществим - идя рука об руку, в тесном со­трудничестве они могут шаг за шагом воссоздавать историю генофонда и фенофонда населения.

Часть 2

Портреты Русского Генофонда

Ах ты гой еси, правда-матушка!

Велика ты, правда, широка стоишь!

Ты горами поднялась до поднебесья,

Ты степями, государыня, раскинулась,

Ты морями разлилася синими,

Городами изукрасилась людными,

Разрослася лесами дремучими!

Не объехать кругом тебя во сто лет,

Посмотреть на тебя — шапка валится!

Выезжало семеро братиев,

Семеро выезжало добрых молодцев,

Посмотреть выезжали молодцы,

Какова она, правда, на свете живет?

А и много про нее говорено,

А и много про нее писано,

А и много про нее лыгано.

Поскакали добры молодцы,

Все семеро братьев удалыих,

И подъехали к правде со семи концов,

И увидели правду со семи сторон.

Посмотрели добры молодцы,

Покачали головами удалыми

И вернулись на свою родину.

А вернувшись на свою родину,

Всяк рассказывал правду по-своему:

Кто горой называл ее высокою,

Кто городом людным торговыим,

Кто морем, кто лесом, кто степию.

И поспорили братья промеж собой,

И вымали мечи булатные,

И рубили друг друга до смерти,

И, рубяся, корились, ругалися,

И брат брата звал обманщиком.

Наконец полегли до единого Все семеро братьев удалыих.

Умирая ж, каждый сыну наказывал,

Рубитися наказывал до смерти,

Полегти за правду за истину.

То ж и сын сыну наказывал,

И доселе их внуки рубятся,

Все рубятся за правду за истину

На великое себе разорение.

А сказана притча не в осуждение,

Не в укор сказана — в поучение,

Людям добрым в уразумение.

Алексей Константиновиич Толстой. «Правда»

Эта часть книги главная. В ней собраны воедино свидетельства четырёх наук - как четырёх оче­видцев. Каждая наука, каждый очевидец дают свое видение русского генофонда: антрополо­гия (глава 4) классическая антропогенетика (глава 5), молекулярная генетика (глава 6) и фамилии (глава 7). Эти четыре свидетеля по-своему описывают генофонд. Более того, каждая из этих наук говорит на своем язы­ке. Методология, понятийный аппарат, терминология, стиль - всё различно в этих науках.

Конечно же, даже просто собрать в одной книге ито­ги этих наук чрезвычайно полезно для создания общей картины русского генофонда. Однако мы решили сде­лать ещё один шаг - помочь этим наукам заговорить на одном языке. Этим языком стала геногеография: све­дения о русском генофонде, добытые каждой из этих наук, мы переводили на универсальный язык карт. Карты - это образы. Яркие, ясные, явные и не менее объективные, чем «числовая», табличная информация. «Географическая карта - это вербализованное изобра­жение» [Родоман, 1990, с. 44].

Карты древнее письменности. Они могут быть ис­пользованы в виде некоего «эсперанто» для общения разных наук. Для чтения карт любой науки не надо быть специалистом. Достаточно лишь желания осво­иться с чтением карт, чтобы пролистывать любой из Атласов - картографировано ли в нём распространение роста бороды, групп крови АВО, гаплогрупп митохон­дриальной ДНК или же фамилий.

Но, конечно же, мы оказались не просто «пере­водчиками» на геногеографический язык. Разговор на одном языке ещё не гарантирует успешность встречи.

Ведь и семеро братьев говорили на одном языке, но не поняли, что их рассказы повествуют об одном и том же. Для того, чтобы встреча четырёх наук состоялась, каждая из «договаривающихся сторон» должна не просто сообщить о себе, о своих вкусах, привычках и достижениях. Она должна в какой-то мере забыть о себе и согласиться обсуждать общий предмет, интере­сующий и объединяющий всех. Этим предметом стала изменчивость русских популяций в географическом пространстве. Все иные темы, как бы ни были они важ­ны для каждой из наук, оставлены за пределами этой книги. Главной темой первой встречи наук стала из­менчивость русского народа в его историческом ареале  -    на Русской равнине. Для первой встречи такое само­ограничение необходимо, чтобы соблюсти единство и стройность книги.

Только если мы зададим всем очевидцам один и тот же вопрос, мы сможем непредвзято сравнить их сви­детельства. Только если мы составим все портреты генофонда одним и тем же методом, мы сможем опре­делить, действительно ли они так же различны, как рассказы семи братьев. Или же, напротив, хорошо со­гласуются друг с другом и рассказывают нечто общее о русском генофонде. Каждая из следующих глав могла бы составить отдельную книгу. Однако все вместе они дают максимально полное, разностороннее описание генофонда. И мы не просто объединили их под одной обложкой. Но объединили их одним методом, общим языком, единой задачей, объединили их свидетельства в целостную картину генофонда.

Какой иной путь может приблизить нас к правде о русском генофонде?

Глава 3

КАРТЫ И АТЛАСЫ

-  Но ты ведь и сам путешественник! Расскажи мне о своей планете...

-  Ну, у меня там не так уж интересно, — промолвил Маленький принц. -

У меня все очень маленькое. Есть три вулкана... Потом у меня есть цветок.

-  Цветы мы не отмечаем, — сказал географ.

-  Почему?! Это ведь самое красивое!

-  Потому, что цветы эфемерны.

-  Как это — эфемерны?

-  Книги по географии — самые драгоценные книги на свете, — объяснил географ. — Они никогда не устаревают. Ведь это очень редкий случай, чтобы гора сдвинулась с места. Или чтобы океан пересох. Мы пишем о вещах вечных и неизменных...

-  А что такое «эфемерный»?

-  Это значит: тот, что должен скоро исчезнуть.

Антуан де Сент-Экзюпери

В этой маленькой главе очень кратко описывается план картографического исследования генофонда и то, как построены те или иные карты книги. Общих методик построения, чтения и анализа карт здесь мы почти не касаемся. Деталь­ное описание картографической технологии и мате­риалов, на которых построено исследование русского генофонда, приведено в Приложении - там читатель найдёт ответы на многие вопросы.

Материалы нашей книги охватывают данные толь­ко по коренному населению и только в пределах «ис­конного» ареала - все прочие популяции эфемерны в глазах геногеографа (отмеряющего время не годами, а поколениями), а мы хотим обнаружить именно те чер­ты русского генофонда, которые с наибольшим правом могут считаться «вечными и неизменными».

Основу всей книги составляют картографические Атласы. Они черпают свою информацию из специально созданных банков данных. Прежде всего, это созданный нами комплексный банк данных «Русский генофонд», который вобрал в себя и результаты исследований рус­ского народа по классическим генетическим маркёрам (группы крови, биохимические, физиологические мар­кёры), и по ДНК маркёрам (аутосомные, мтДНК, Y хромосомы), и результаты изучения антропологами облика русского населения (соматология, дерматогли­фика). Во-вторых, для анализа русских фамилий была создана специальная база данных «ONOMA» о гео­графическом распространении десятков тысяч фами­лий. В-третьих, создан банк данных о полиморфизме митохондриальной ДНК в популяциях мира («World Mitochondrial»). Он занимает особое положение, по­скольку является сейчас наиболее полной мировой сводкой об изменчивости мтДНК. Однако эту главу мы посвятим не столько банкам данных, сколько кар­тографическим атласам, созданным на их основе.

Почему же мы столько внимания уделяем картам и атласам? Потому что они являются стержнем наше­го исследования. Именно благодаря картам мы можем увидеть структуру русского генофонда. И только благо­даря картам можем сопоставить и объединить данные разных наук и разных типов признаков. Комплексное изучение объединяет все проекции генофонда, все его «портреты», созданные по каждому типу маркёров - будь то черты физического облика, фамилии, группы крови или ДНК маркёры. Цель такого синтеза - соз­дать единый «портрет» генофонда, который выявит не эфемерные, а наиболее общие и устойчивые элементы генофонда, его архитектонику, тот каркас генофонда, который проявляется в большинстве карт самых раз­ных признаков.

3.1.      ЕДИНЫМ ПЛАН

Карты отдельных признаков - Обобщённые карты одного раздела науки - Сравнение обобщённых карт разных разделов — Единый план анализа для всех разделов — Не только карты

Основу всех наших баз данных составляет одно­типная информация: данные по географической измен­чивости признаков в русских популяциях, а также в популяциях других народов. Каждый из этих признаков является геногеографическим маркёром. Изменчи­вость любого маркёра сформирована как его «личны­ми» особенностями (для получения «общего портрета генофонда» они становятся второстепенными), так и общими тенденциями, объективно существующими в генофонде. Именно эти общие тенденции - не эфемер­ные, но наиболее устойчивые - мы и хотели выявить. Для этого мы от «простых» карт геногеографических маркёров переходили к их обобщённым картам. А да­лее - сравнивали обобщённые карты уже разных наук.

Мы старались на протяжении всей книги - вопреки разным традициям собранных нами наук - везде сле­довать единому плану исследования. Иначе как им за­говорить на одном языке? Как обнаружить их видение русского генофонда?

ОДИН ПРИЗНАК - ОДНА «ПРОСТАЯ» КАРТА

Сначала мы картографировали изменчивость каж­дого признака каждой науки. И получили «простые» карты - карты для отдельных признаков.

Однако не всё так просто. По одной карте на каждый признак мы получаем только для одного и того же ареала. Если мы изменя­ем изучаемый ареал (например, выходим за пределы историческо­го ареала русского народа), то мы должны построить другую карту

-  географической изменчивости того же признака, но уже в новом ареале. Поэтому во второй части книги мы рассмотрели карты из­менчивости признаков в ареале русского народа. А в третьей части книги - карты изменчивости этих же признаков, но уже в ареале населения Европы и Евразии.

МАССИВ «ПРОСТЫХ» КАРТ -    ОДНА ОБОБЩЁННАЯ КАРТА

Затем для каждого массива «простых» карт стро­или обобщённые карты - по очереди для каждо­го раздела науки. Например, для одного из разделов антропологии (соматологии) мы построили тридцать «простых» карт, показывающих географическую из­менчивость каждого из тридцати признаков физиче­ского облика. А затем на основе всех этих карт создали одну обобщённую карту - она дает «портрет» изменчи­вости русского народа по данным соматологии. И такие же операции провели для каждого раздела каждой нау­ки: 1) соматология; 2) дерматоглифика; 3) классические генные маркёры; 4) маркёры мтДНК; 5) маркёры Y хромосомы; 6) аутосомные ДНК маркёры; 7) фамилии. В результате мы получили семь типов «портретов» - обобщённые карты для каждого из семи разделов ан­тропологии, генетики и антропонимики.

Такие обобщённые карты показывают, как видит­ся структура генофонда с точки зрения данного раз­дела науки. Географические закономерности, сходство определённых популяций друг с другом, сходство с со­седними народами и многое другое удаётся выявить на каждой из обобщённых карт.

Однако вновь всё не так просто. Дело в том, что для каждого массива карт мы можем построить разные типы обобщённых карт

-   например, разные карты генетических расстояний, или генети­ческого разнообразия, или же «синтетические» карты главных компонент. Но суть всех этих карт одна: по массиву «простых» карт создается одна обобщённая карта данного типа, раскрываю­щая облик генофонда, а не отдельных его признаков.

СРАВНЕНИЕ ОБОБЩЁННЫХ КАРТ РАЗНЫХ РАЗДЕЛОВ НАУКИ

И, наконец, на последнем этапе мы сравнивали пор­треты генофонда, полученные по разным типам при­знаков (по данным разных разделов наук). И те общие черты, которые проявились на большинстве портретов, мы сочли основными, важнейшими закономерностями в структуре генофонда.

Конечно, реальный анализ сложнее. Он включает не только картографирование, но и другие методы. Да и в самом картогра­фировании не всё сводится к обобщённым картам. Последующие главы содержат много разнообразной информации по каждому типу признаков, и мы провели много разных видов анализа. Но всё-таки, если вычерчивать схему нашего исследования, его марш­рут, его суть, то они именно таковы: 1) сначала «простые» карты отдельных признаков; 2) потом обобщённые карты по каждому из разделов науки; 3) и венчает работу сравнение основных законо­мерностей по разным типам признаков.

ПЛАН АНАЛИЗА

Анализ проведён для семи типов признаков: сомато­логии, дерматоглифики, классических генетических мар­кёров, аутосомных ДНК маркёров, митохондриальной ДНК, Y хромосомы, фамилий.

Для русского народа анализ каждого типа признаков проведён по единому плану. Сначала рассматривается специфика данного типа маркёров, история его изуче­ния в русском генофонде и описывается накопленный массив данных. Затем картографируются отдельные признаки, даётся описание «простых» карт и количе­ственные показатели их изменчивости, интерпретация выявленных закономерностей. На следующем этапе проводится обобщённый картографический анализ: строятся синтетические карты, объединяющие ин­формацию всех карт отдельных признаков. Основным инструментом являются карты главных компонент, так­же используются карты генетических расстояний и по­казателей генетического разнообразия.

После того, как такой анализ проведён для каждо­го отдельного типа признаков, основные результаты сравниваются с данными других наук, что позволяет сделать общие выводы об объективной структуре рус­ского генофонда, истории его формирования и взаимо­отношениях с соседними популяциями.

В основу изучения каждого типа признаков нами положен картографический метод. Этот метод позво­ляет: 1) рассмотреть географическую изменчивость каждого признака; 2) рассчитать статистические по­казатели изменчивости каждого признака; 3) выявить общие статистические параметры генофонда по сово­купности признаков данного раздела науки; 4) дать «геногеографический портрет» генофонда с точки зрения данного раздела науки (обобщённые карты по совокупности признаков этого типа); 5) наконец, ко­личественно сравнить, насколько похож полученный «портрет» генофонда на «портреты», независимо соз­данные другими разделами науки.

На каждом этапе картографический анализ широко дополняется другими методами - многомерного шкали­рования, сравнения спектра гаплотипов мтДНК, оценки разнообразия и инбридинга, спектра фамилий и други­ми. Но наша задача - изучить русский генофонд через его географию. Поэтому и главным инструментом, и главным итогом работы являются геногеографические карты.

3.2. КАК СОЗДАНЫ КАРТОГРАФИЧЕСКИЕ АТЛАСЫ

Универсальный адаптер - Карта- это матрица - И лишь потом картинка - Что такое обобщённые карты - Что такое. Атласы - И как они устроены

БЕЗ КАРТ НЕТ СРАВНЕНИЙ

Почему только картографический подход позволя­ет объединять и сравнивать данные по разным типам признаков?

Признаки, изученные в разных популяциях, нельзя сравнить напрямую. Но можно сравнить интерполя­ционные карты распространения этих признаков. Так картографический подход становится единственным инструментом комплексного анализа.

Например, классические и ДНК маркёры изучены в разных популяциях. И сравнить результаты этих работ напрямую невоз­можно, если пользоваться лишь статистическими методами. Карто­графирование позволяет создать карты, на которых значения обоих признаков показаны в одних и тех же точках. Тем самым снимается проблема неравномерной и различной изученности разных призна­ков. Оценка надёжности позволяет не заходить при этом слишком далеко, чтобы не сравнивать данные по тем областям карты, которые недостаточно обеспечены исходной информацией.

ЧТО ТАКОЕ КАРТА

Любые карты мы всегда видим в графическом виде, как образ, картинку. Но эти изображения являются лишь производными от «базовых» компьютерных карт  -   цифровых моделей карты (ЦМ). Исходным материа­лом для построения цифровой модели служат значения признака в изученных популяциях, эта информация бе­рется из банков данных. К этим данным применяется интерполяционная процедура и создаётся цифровая мо­дель. Она представляет собой трёхмерный массив чисел, моделирующий геногеографические характеристики  каждой точки карты: географическую широту, геогра­фическую  долготу и значение картографируемого при­знака. Именно эти истинные «базовые» карты, которые для человеческого глаза предстают лишь как матрицы чисел, дают возможность строить графические карты.

Исходные популяции разбросаны в ареале неравномерно. Аре­ал как бы накрывается равномерной сетью, и для каждого узла сети рассчитываются интерполированные значения признака. Поскольку полностью идентичные сети набрасываются на распре­деление разных признаков, результаты оказываются полностью совместимыми. Каждый узел одной сети аналогичен соответ­ствующему узлу другой сети. У них одинаковые координаты. И переходя от карты одного признака к карте другого, мы находим в аналогичном узле значение уже другого признака. Поэтому мож­но сравнить значения всех признаков в аналогичных узлах разных сетей. Мы можем количественно сравнивать любые интерполя­ционные карты друг с другом, если у этих карт одинаковые сети. Каждый узел сети - элемент общей матрицы. С матрицами можно проводить любые статистические операции. Матрица, сеть, циф­ровая модель интерполяционной карты - синонимы.

На основе цифровых моделей (а не графических образов) ведется весь точный картографический анализ: анализируются закономерности «простых» карт и строится множество специальных обобщённых карт.

Одну и ту же цифровую модель можно представить в разных графических вариантах, если использовать разные шкалы. При этом получаются различные картографические образы, отвечаю­щие конкретным задачам исследования и особенностям зритель­ного восприятия. На рис. 10.3.1. (глава 10) в качестве примера показана одна и та же карта (одна и та же ЦМ), представленная в двух разных шкалах. В результате возникли два разных карто­графических образа. Поэтому при рассмотрении любых карт надо помнить, что непрерывный изменяющийся ряд значений ЦМ при создании графического образа превращён в небольшое число ин­тервалов. И в зависимости от шкалы (границ интервалов) создают­ся разные графические образы. Это значит, что точное положение изолиний, каких-либо особенностей рельефа на карте не стоит аб­солютизировать. Достаточно немного изменить шкалу, и изолиния пройдёт несколько иначе, и особенности очертаний изменятся. По­этому мы говорим о выявлении резких границ только тогда, когда границы выявляются в самых разных шкалах, или выделяются по двум и более изолиниям.

ТИПЫ ОБОБЩЁННЫХ КАРТ

Важнейшим инструментом нашего исследования являются обобщённые карты. Мы создаём три типа обобщённых карт: карты главных компонент, карты ге­нетических расстояний и карты разнообразия. Каждая из обобщённых карт показывает одну из главных тен­денций в генофонде, концентрирует те закономерности, которые в картах отдельных признаков присутствовали только в очень «разбавленном виде».

КАРТЫ ГЛАВНЫХ КОМПОНЕНТ (synthetic maps) - самые популярные обобщённые карты и в отечественных, и в зарубеж­ных геногеографических работах. Анализ главных компонент

-  это известный статистический метод, который позволяет от мно­жества исходных признаков перейти к нескольким новым, кото­рые называются главными компонентами и являются максимально информативными. При этом первые несколько главных компонент высоко коррелируют с большинством исходных признаков. То есть нам не нужно рассматривать всё множество исходных признаков - достаточно рассмотреть две-три главные компоненты, и при этом мы не потеряем информацию - главные компоненты покажут нам то главное, что есть во всей совокупности исходных признаков.

Две геногеографические школы, возглавляемые Ю. Г. Рычко­вым и L. L. Cavalli-Sforza, независимо пришли к мысли, что метод главных компонент идеален для выявления основных тенденций в генофондах. Эти два коллектива разработали оригинальные техно­логии картографирования главных компонент [Menozzi et al., 1978; Рычков, Балановская, 1992]. Точнее, методы расчёта карт главных компонент через карты отдельных признаков.^[1]

Карты главных компонент - это карты новых, чрезвычайно ин­формативных признаков. В отечественной традиции принято гово­рить, что они выявляют основные закономерности генофонда, за рубежом говорят более образно - о сценариях истории генофонда. Для признаков соматологии карты главных компонент заменяются их математическим аналогом - картами канонических переменных. Различие заключается лишь в методике расчёта (см. раздел 4.1.), а для интерпретации карт безразлично, какой показатель использо­ван.

---

[1]       Рассчитать главные компоненты, не картографируя отдельные признаки, было невозможно - потому что разные классические маркёры, с которыми тогда работали, были изучены в разных популяциях.

КАРТЫ ГЕНЕТИЧЕСКИХ РАССТОЯНИЙ часто исполь­зуются в отечественных исследованиях. Странно, что их не изо­брели также за рубежом. Ведь в отличие от главных компонент, являющихся математической абстракцией, карты генетических расстояний проще для понимания. Генетические расстояния - интуитивно понятный и очень распространённый инструмент: они показывают величину различий между парой популяций. Чтобы получить карты генетических расстояний, нужно лишь нане­сти значения генетических расстояний на карту. В каждую точку карты нужно поместить величину расстояния от этой популяции (расположенной в данном месте карты) до одной и той же выбран­ной нами популяции. Эта популяция, от которой отсчитываются генетические расстояния до всех точек карты, в геногеографии на­зывается «реперной популяцией». Реперную популяцию можно выбрать произвольно: англичане, угличане, смоляне, куряне, пене- ги, печенеги, немцы, ненцы, талыши, латыши, или же, например,  «средние показатели Восточной Европы». Карта расстояний пока­жет, население каких территорий генетически сходно с реперной популяцией, а где генофонд резко отличен от генофонда реперной популяции.

Этот подход может применяться к любым признакам. Но если при анализе генов мы говорим о «генетических расстояниях», то при анализе антропологических данных используются другие формулы расчёта расстояния (степени различий двух популяций). Для геногеографии словосочетания «генетические расстояния», «многомерные расстояния», «обобщённые расстояния» - сино­нимы. Метод картографирования генетических расстояний описан в Приложении, а также главах 8 и 9.

КАРТЫ РАЗНООБРАЗИЯ - третий тип обобщённых карт - ещё проще и очевиднее. Тем удивительнее, что, хотя показатели генетического разнообразия популяций рассчитываются всеми популяционными генетиками, эти значения наносились на кар­ту обычно лишь в отечественных геногеографических работах. Карты разнообразия показывают уровень генетического разноо­бразия для каждой точки карты. Есть несколько показателей раз­нообразия, например - гетерозиготность. Или гаплотипическое разнообразие, карты которого могут быть двух видов: 1) карты общего гаплотипического разнообразия популяции (аналог гете- розиготности для гаплоидных однородительских ДНК маркёров) и

2)  карты разнообразия гаплотипов в пределах одной гаплогруппы (показатель возраста гаплогруппы).

Большинство карт разнообразия, рассматриваемых в этой кни­ге, отражают внутрипопуляционное разнообразие. Однако ино­гда мы создаём и карты межпопуляционной изменчивости. Такие карты полезны как для выявления различий в степени межпопу­ляционной изменчивости в разных регионах, так и для поиска «генетических границ», то есть зон резких изменений в генофон­де (близкий подход использован в работах [Barbujani, Sokal, 1990; Rosser et al., 2000]). Наконец, особым видом карт разнообразия яв­ляются карты случайного инбридинга (см. раздел 7.6).

«КОМБИНИРОВАННЫЕ» КАРТЫ. Кроме карт главных компонент, карт генетических расстояний и карт разнообразия в этой книге использованы и иные карты, представляющие алгебра­ическую комбинацию нескольких «простых» карт.

Суммарные карты. Эти карты являются суммой отдельных карт, объединяемых по характеру их генетического ландшафта или иным свойствам. При построении таких карт суммируются значения, находящиеся в аналогичных узлах всех исходных карт (карт отдельных признаков). Мы приводим карты суммарной ча­стоты западно-евразийских и восточно-евразийских гаплогрупп мтДНК {разделы 8.2. и 9.2.).

«Карты прародины» (см. раздел 9.2.) являются произведени­ем двух карт: карты частоты гаплогруппы и карты разнообразия той же гаплогруппы. «Карты прародины» показывают, где одно­временно высоки и частота, и разнообразие, то есть оконтуривают возможную область прародины гаплогруппы.

Карты генетического риска (раздел 5.2.) рассчитываются по алгебраическим формулам из карт аллелей. Они показывают уровень генетической предрасположенности населения к тем или иным заболеваниям с учетом взаимодействия генов.

В зависимости от задач исследования, можно создавать множе­ство различных комбинированных карт - «алгебраичность» циф­ровых моделей и разработанное нами программное обеспечение GGMAG и MAPSTAT предоставляют для этого неограниченные возможности.

ЧТО ТАКОЕ АТЛАС

Рабочее название этой книги звучало так: «Атласы русского генофонда». Карты переполняют её, являются тем стержнем, который объединяет анализ всех типов признаков - антропологии, классической генетики, мо­лекулярной генетики, фамилий. Но случайная подбор­ка бесчисленных карт ещё не позволяет ни сравнить разные типы признаков, ни понять генофонд. Для этого нужны картографические атласы.

Необходимым инструментом геногеографии служат «простые» карты - карты распределения признака по ареалу популяции. Од­нако каждая отдельно взятая «простая» геногеографическая карта заранее неизвестным образом соединяет в себе как бы две карты. Одна составляющая («общий ландшафт») отражает универсаль­ные свойства пространственной структуры генофонда, его каркас, его архитектонику. Общий ландшафт одинаков во всех «простых» картах, он как бы является подстилающей основой. Вторая состав­ляющая («особенное») простой карты вбирает все особенности в географии данного признака - особенности взаимодействия от­дельного гена с окружающей средой, особенности истории дрейфа генов и отражения миграций. Чтобы отделить общее от особенно­го, надо от создания «простых» карт перейти к созданию геногео­графического атласа изучаемого генофонда.

Картографический атлас представляет собой «систематическое собрание географических карт, выполненное по общей программе как целостное произведение» [Салищев, 1982]. Чтобы стать геногео­графическим атласом, собрание геногеографических карт должно удовлетворять следующим требованиям, сформулированным еще 15 лет назад [Балановская и др., 1990]:

1)  Должны быть соблюдены единые критерии орга­низации исходных популяционно-генетических данных в отношении автохтонности населения, популяционных ареалов и других параметров.

Это означает, что ко всем популяциям надо предъявить одни и те же требования (например, коренное сельское население, в пределах «исконного» ареала, объём выборки не ниже такого-то, данные только по маркёрам определённого типа). И включить в анализ только те популяции из имеющихся в банке данных, кото­рые удовлетворяют этому единому набору критериев. Если часть данных не удовлетворяет этим критериям (например, не коренное население) - такие данные нельзя включать в тот же атлас, но мож­но создать отдельный «атлас современного населения».

2)  Должны быть выдержаны единые принципы по­строения карт, единая техника их расчёта и приёмов изображения, унификация географического и генети­ческого масштабов, легенды карты и т. д.

Все карты должны быть построены одной программой, с одни­ми и теми же параметрами картографирования. Все карты атласа должны относиться к одному региону. При наложении таких карт друг на друга все моря и реки совпадают. Шкалы должны подби­раться по общим принципам, например, только равномерные шка­лы, постоянное число интервалов для всех карт данного типа.

3)  Выполнение этих требований должно обеспе­чивать единство правил прочтения и анализа всех ге^: ногеографических карт, высокий и единый уровень воспроизводимости всех карт атласа.

Все карты одного типа читаются одинаково - например, тёмно- окрашенные (на цветных картах коричневые) области на любой карте означают максимальные значения признака. Но карты разно­го типа читаются по-разному. Например, на картах генетических расстояний минимальные значения означают сходство с реперной популяцией (и близки к нулю), а на картах главных компонент - область одного из двух экстремумов (отрицательные значения).

4)  Геногеографический атлас должен завершаться картографическим обобщением частных карт, дающим интегральные характеристики географической струк­туры генофонда популяции.

Действительно, именно раздел обобщённых карт несет важ­нейшую информацию о генофонде. Это обычно небольшое коли­чество обобщающих карт.

КАК УСТРОЕНЫ АТЛАСЫ

В нашем исследовании по каждому типу признаков создан отдельный картографический Атлас: по одному атласу на данные каждой науки. Все Атласы являются геногеографическими. Именно это их объединяет - ме­тоды построения, цели их создания, способ интерпре­тации. А сами данные различны: антропологические признаки, классические генетические маркёры, ДНК маркёры, фамилии.

Полностью совместимые электронные картографи­ческие Атласы русского генофонда по данным сомато­логии, дерматоглифики, антропонимики, классической и молекулярной генетики созданы впервые - и впервые эта книга дает возможность напрямую сопоставить ре­зультаты, полученные всеми этими науками.

Масштаб Атласов русского генофонда задан истори­ческим ареалом русского народа - все карты построе­ны в пределах «исконного» русского ареала. Однако для ряда признаков мы создали и картографические Атласы в масштабе двух других регионов: Восточной Европы и Евразии. Карты Восточной Европы особенно важны для понимания взаимодействия русского гено­фонда с соседями. Эти карты показывают изменчивость во всех популяциях Восточной Европы, включающих наряду с русским генофондом и популяции всех других генетически изученных народов этого региона. Карты Евразийского генофонда позволяют рассмотреть рус­ский генофонд в общемировом масштабе изменчивости, позволяют определить его место в системе генофондов человечества.

В разделе 5 Приложения мы приводим основную «техническую» информацию о картографических ат­ласах, на которых построена книга. Эта информация справочного характера - к ней можно обращаться по необходимости, читая интересующую главу. Однако она может служить и путеводителем, позволяя решить

-    стоит ли заглядывать в ту или иную главу? Поэтому для каждого атласа мы указали, в каких главах рассма­триваются его карты.