ЭТНИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ РУССКОГО НАРОДА ПО АНТРОПОЛОГИЧЕСКИМ ДАННЫМ Продолжение-15

Глава XV

 

АНТРОПОЛОГИЧЕСКИЕ ТИПЫ И НЕКОТОРЫЕ ВОПРОСЫ ЭТНИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ

  

В советской литературе имеется много ценных исследований по ис­торической антропологии, основанных на изучении древних черепов. Для освещения вопросов этнической истории материал первостепенного значения доставляет также антропологическое изучение современного населения. Сопоставление антропологических зон с ареалами распро­странения древних культур позволяет принять или отвергнуть гипотезу относительно участия того или иного типа в формировании современных антропологических вариантов изучаемой территории.

Мы остановимся лишь на нескольких узловых вопросах, относящих­ся к заселению отдельных территорий, формированию основных этни­ческих групп русского населения и участию в этом процессе финнов.

Диалектологические области и антропологические зоны.

Географическая карта диалектов русского языка отражает как рас­селение древних восточнославянских племен, так и пути заселения территорий, позднее освоенных русскими.

Граница севернорусских и среднерусских говоров на большей части своего протяжения совпадает с границей северной и центральной тер­риторий, выделенных по антропологическим признакам, но соответствие отдельных диалектологических областей неполное (см. карту 27 на стр. 189).

Область западных, новгородских, говоров несколько уже ильменско-белозерской антропологической зоны. Территория восточных говоров охватывает всю вологдо-камскую зону и простирается несколько далее на запад. Область владимирско-поволжских диалектов — Верхнее По­волжье, волго-клязьминская зона и средняя Волга. На территории валдайской антропологической зоны имеют распространение два диа­лекта — псковский, переходный к белорусскому, и западный, московско-тверской, принадлежащий уже к группе среднерусских говоров. Тер­ритории другого среднерусского диалекта, восточного,— восточная часть Московской области, часть Рязанской и Пензенской, то есть центральная антропологическая зона и частично дон-сурская.

Из трех южнорусских диалектов первый, сильно якающий, распро­странен между Сурой и Доном, второй, умеренно якающий,— в Туль­ской и Калужской областях, третий, диссимилятивно якающий,— в Кур­ской и Орловской. Брянская область диалектологически принадлежит к переходному русско-белорусскому типу.

Различие между юго-восточной и юго-западной областями, уста­новленное по антропологическим признакам, проявляется и в диалектологических особенностях. Дон-сурская и дон-хоперская антропологи­ческие зоны не различимы по говорам, но средневолжская и Брянская области ясно отделяются от смежных по диалекту.

Антропологические зоны и области, выделяемые по  этнографическим признакам.

Мы рассмотрим географическое распространение особенностей лишь двух элементов материальной культуры — женской одежды и типа по­строек, о которых собран в последнее время обширный и тщательно раз­работанный материал.

Наиболее древний вид женской крестьянской одежды — понёва, в XIX в. понёва как основной элемент женского костюма сохранилась в южной части страны. Линия, идущая от верхнего Днепра к реке Москве и далее по Клязьме и нижней Оке, служит северной границей области распространения понёвы (Г. М а слов а, 1958). На большей ча­сти южной территории была в употреблении глухая понёва, в отдельных районах Орловской и Смоленской областей — понёва-плахта, сходная по типу с белорусской и украинской плахтой. В середине XIX в. наряду с понёвой в сельских местностях получили распространение и другие виды женской одежды.

В северной части страны основным видом женского платья был са­рафан. Глухой сарафан с неразрезанным передним полотнищем (или шушпан) бытовал в древних новгородских землях, в северной части Тверской и Олонецкой губерниях. В северо-восточной зоне глухой са­рафан заменяется косоклинным со швом посередине, с пуговипами спереди и застежкой подлинной или фиктивной. Косоклинный сарафан, получивший название «русского», появился в XV—XVI вв. и с расши­рением границ Московского государства стал преобладающим видом женской одежды во всей северной части страны. В области между средним Доном и Волгой русский сарафан бытовал наряду с понёвой. Позднее появился сарафан на лямках, получивший распространение по всей стране.

Типы построек установлены по комплексу элементов — устройству нижней части дома, сеней, двора, внутренней планировке. Различные элементы жилища связаны с климатическими, почвенными, хозяйствен­ными условиями местности, но отражают также сложившиеся очень рано традиции, сохраняющиеся при заселении новых территорий. От­дельные элементы постройки прослеживаются по археологическим дан­ным до XII столетия (М. Г. Рабинович, 1940).

На основной территории расселения русских выделены пять строи­тельных комплексов (О. А. Ганская, неопубликованные материалы). Севернорусский комплекс преобладает в новгородских землях, в се­верном Заволжье. Его отличия — высокая подклеть, двухскатная кры­ша, обилие резных украшений, двухъярусные надворные постройки, связанные одной крышей с жилой частью дома, сени, отделенные от горницы, печь, расположенная на некотором расстоянии от входной двери. Западный комплекс отличается менее высокой подклетью, одно­ярусным двором, несколько иной внутренней планировкой и устройст­вом сеней. Область распространения комплекса — Псковская губерния, часть Новгородской и прилегающие районы смежных областей. Средне-уральский комплекс, в котором особенности северного типа выражены еще менее определенно, преобладал в области между верхней Волгой и Клязьмой, в Нижегородской и в части Рязанской губернии. Южно­русские комплексы (восточный — в Тамбовской и Воронежской губер­ниях и западный — в Калужской, Орловской, Курской губерниях), различающиеся по некоторым деталям, сходны по отсутствию подклети, низкому расположению основания дома, иногда отсутствию деревянно­го пола, однокамерному жилью, полуоткрытому так называемому «столбовому» двору и т. д.

Мы приводим краткие сведения о географическом распространении двух наиболее изученных комплексов материальной культуры (женской одежды и построек) для того, чтобы пояснить, в какой мере этногра­фические зоны соответствуют антропологическим. Если ограничиться крупными территориальными делениями, то можно констатировать большое соответствие группировок того или другого рода. Четко наме­чается описанная выше линия от верхнего Днепра к средней Оке, раз­граничивающая северную и южную группы русского населения. Волго-клязьминская зона по всем имеющимся данным относится к северной группе. Верхний Дон разграничивает южные — восточную и западную зоны. В северной части страны различаются западная и восточная области, хотя граница их по этнографическим данным проходит не­сколько западнее, чем разграничительная антропологическая линия. Отдельные антропологические зоны не всегда различаются этнографи­чески, что и следовало ожидать, так как у населения сравнительно небольших территорий нет предпосылок для возникновения особых ти­пов одежды или построек, хотя некоторые антропологические осо­бенности могли сохраниться от прошлого времени или возникнуть вновь.

Так как зональные различия антропологических признаков сравни­тельно невелики и проявляются лишь в виде тенденции, при сравнении их нужно учитывать главным образом центральные участки отдельных зон. Поэтому характеристику областных антропологических типов рус­ского населения можно было бы построить, сопоставляя индексы цент­ральных участков, выделенных по этноисторическим данным. Такого рода сопоставление, проделанное нами в целях контроля, дало те же результаты, что и изучение распределения вариаций антропологических признаков независимо от этноисторических подразделений. Мы, однако, предпочли второй, собственно антропологический метод, как более объективный и полнее раскрывающий дифференциацию типов, хотя ме­тод этот несравненно более сложный и трудный.

Этнические слои северо-западной территории. Древнейшие этнические формации северо-запада — лопарская и финская.

Сравнительное изучение словарного состава финских языков пока­зало, что слова, обозначающие море и мореплавание в эстонском язы­ке, имеют чисто эстонское происхождение (X. А. Моора, 1956). От­сутствие следов влияния иных языков свидетельствует о том, что первая речевая система, сложившаяся на балтийском побережье северо-запа­да страны, принадлежала к финскому семейству. В дофинское время у местных племен существовали лишь отдельные языки мелких племен — стадия, которую нужно считать характерной для мезолита. Формиро­вание языковых систем в их первоначальной форме происходило в неолитическое время. Языки племен гребенчато-ямочной керамики, по крайней мере со II тыс., а вероятно, и раньше (П. А. Аристэ, 1956), были финскими или прафинскими. В западной, или прибалтийской, финской группе выделяют восемь отдельных языков: 1) ливский; 2) юж­ноэстонский, в прошлом территориально смежный с ливским, но впо­следствии вытесненный в Латвии языками балтийской группы; 3) север-ноэстонский, от которого отделились: 4) водский (к востоку от Нарвы) и по северному берегу Финского залива языки: 5) еми (современный таватский) и 6) суоми. Два последних образовали современный фин­ский язык. Восточную группу составляют: 7) карельский язык и 8) вепский.

В прошлом финские языки были распространены на землях, лежа­щих к югу и востоку от современного ареала: эстонскими по языку были земли к востоку от Чудского озера (летописной «веси»), поселения вепсов достигали области коми-зырян (А. И. Попов, 1948) и, на­верное, волжских притоков. В целом едва ли не вся северо-западная территория и большая часть территории гребенчато-ямочной керамики была заселена племенами западной финской группы.

Установившееся в III тыс. различие двух смежных областей неоли­тической культуры, гребенчато-ямочной и ямочной, косвенным образом свидетельствует, что в эту эпоху в составе финских групп уже обособи­лись западная ветвь и какая-то другая.

Южными соседями западных финнов были летто-литовские племена, восточными — другие, бесспорно финские племена, из которых история сохранила одно этническое обозначение — «меря».

В пределах северных областей, заселенных финнами, находились поселения лопарей. В настоящее время остаточные лопарские группы обитают на Кольском полуострове и в Северной Скандинавии, в XV в. разрозненные поселения лопарей находились в средней Финляндии, Карелии и к востоку от Онежского озера. Лопари отступали на север под давлением быстрее возраставших численно финнов и лишь в отдель­ных местностях, преимущественно на востоке, поглощались финнами. Свидетельства совместного обитания предков саамов и финнов сохрани­лись в карельском эпосе — Калевале. Лингвистическое влияние саамов установлено в языках карел и вепсов.

Лопарский язык включают в финскую группу как особую ее ветвь, близкую к прибалтийской или видоизмененную прибалтийско-финским влиянием. Вместе с тем в саамском языке выделяют особый субстрат, который лингвисты сближают с самоедской группой. Этот вывод заклю­чает в себе много неясного. Самоеды появились в тундровой полосе Европы в I тыс. н. э., да и Северная Сибирь, откуда проникали на за­пад самоеды, была заселена ими сравнительно поздно. Контакт саамов и ненцев (усвоение саамами оленеводства) мог произойти не раньше I тыс. Если в эту эпоху уже существовали отличия саамского языка, влияние которых прослеживается в карельском и вепском языках, древ­няя саамская речь не могла иметь специфического сходства с ненецкой.

Расселению ненцев в Северной Сибири предшествовала другая этни­ческая формация. Г. Н. Прокофьев (1946) находит в языках ненцев, энцев, нганасан следы палеоазиатского слоя (лингвистический элемент «тян»). Е. А. Крейнович (1958) связывает древний элемент самодийско­го языка с юкагирским. Б. О. Долгих (1951) отметил, что в прошлом юкагирские этнические группы распространялись в Западной Сибири до реки Таза, а в северной зоне еще далее на запад.

Возможно, что палеоазиатские арктические охотники проникали и в европейскую тундровую полосу. Однако палеоазиаты отличаются от ненцев и по языку, и по антропологическому типу. Предположение об обширном ареале древнейших арктических племен, включавшем при­брежную тундровую зону Азии и Европы вплоть до Скандинавии, оста­ется догадкой, лишенной фактического обоснования: скудные остатки «арктического неолита» относятся к позднему времени и не имеют признаков специфического сходства с культурой палеоазиатов или ненцев.

Если для лопарей можно признать характерной ранненеолитическую культуру «сперрингс» и приписать ей не местное, а восточное проис­хождение, остаются непонятными концентрация находок этой культуры в Финляндии и в Прионежье и отсутствие ее там, где скорее всего мож­но было бы ожидать найти ее следы,— в Прикамье.

В целом вопросы этногенеза лопарей остаются до настоящего време­ни неразрешенными.

Во II тыс. до н. э. на территории Прибалтики распространились скотоводческо-земледельческие племена культуры ладьевидных или боевых топоров и шнуровой керамики. Аналогичные памятники, но уже с металлическими предметами, найдены на верхней Волге и в центре страны — фатьяновская культура, верхневолжская и московская.

Памятники культуры боевых топоров в большом количестве найде­ны на территории трех прибалтийских республик, а также в прибреж­ной полосе Финляндии, по Ботническому и Финскому заливам. Далее на восток они становятся редки. Карта распространения боевых топоров приведена в работе X. А. Моора (1956).

X. А. Моора привел археологические, лингвистические и историче­ские доказательства в пользу теории принадлежности шнуро-керамических племен к балтийской (летто-литовской) ветви уже разделившейся балто-славянской языковой семьи. Расселяясь среди финских племен, шнуро-керамические группы оказали -большое влияние на словарный со­став и грамматический строй финских языков и не только западных, но косвенно й более далеких. В южных прибалтийских землях, непосред­ственно примыкавших к древней летто-литовской территории, преобла­дание получили балтийские языки, в восточных землях — финские. На восточной границе чудские (финские) языки сохранились до эпохи средневековья.

Фатьяновская группа не совпадает с прибалтийской хронологически, археологически и краниологически. Фатьяновские волжские черепа (М. С. Акимова, 1948) по сравнению с прибалтийскими имеют бо­лее широкое лицо и низкую мозговую коробку. Впрочем, в другой фатьяновской серии, из Ивановской области, эти особенности выражены очень слабо (Р. Я. Денисова, 1960). Предположение о связи племен культуры боевых топоров с центральноевропейскими шнуро-керамическими группами или со степными евразийскими формами не получило подтверждения в краниологическом материале. Исходная область пле­мен боевых топоров находилась в смежной с финнами зоне между Вис­лой и средним Днепром, в зоне балтийских языков. Но в Западной При­балтике летто-литовские языки прочно утвердились, а на верхней Волге следы их не сохранились.

До последнего времени остается недостаточно ясным вопрос об эпо­хе первого появления германских племен в Прибалтике. X А. Моора, основываясь на новых материалах, находит, что уже в Т тыс. до н. э. на ливонское, финляндское, эстонское побережье проникли волны герман­цев, но не готов, как предполагали раньше, а северной группы — скан­динавов. Как ранние, так и поздние германские колонисты не распро­странялись в глубь страны, кроме Юго-Западной Финляндии. Герман­ские языки оказали несравненно менее заметное влияние на финскую речь, чем балтийские.

В средние века в эпоху польско-литовского господства в Литве, за­воевания Ордена меченосцев в Латвии, господства Швеции в прибреж­ной Эстонии и Финляндии в населении Прибалтики, особенно в при­брежной ее части, могли усилиться элементы центральноевропейского и скандинавского вариантов, которые, вероятно, способствовали усиле­нию областных антропологических особенностей Финляндии, Эстонии, Латвии, не вызвав, однако, существенного изменения типа.

В первой половине I тыс. н. э. на север страны продвинулись восточ­нославянские группы, первоначально обитавшие к югу от летто-литовцев. Продвигаясь на север, славяне селились среди балтийцев и финнов. На Западной Двине городища со штрихованной керамикой, принадле­жащей балтийскому племени, и городища с гладкостенными сосудами, славянские, встречаются совместно (Седов, 1952).

В области между верховьями Днепра, Западной Двины и Волги утвердились племена кривичей. Начиная с VI—VII столетий, кривичи проникают по реке Великой до Чудского озера. Их наименования в ли­товском языке стали обозначением всех восточнославянских народов, В финских прибалтийских языках восточные славяне получили наиме­нование, происходящее от слова «венеды». Этим наименованием в ан­тичную эпоху обозначались все балто-славянские племена Повисленья, О южном происхождении кривичей свидетельствуют и диалектологиче­ские особенности современного населения Псковской области. Псков­ский диалект занимает переходное место между русскими и белорусски­ми говорами.

По рекам Ловати и Волхову расселилась другая славянская груп­па. Ее археологические памятники, сопки, располагаются к востоку от кривичских. Ильменские славяне не получили особого племенного на­звания. В начальной летописи они именуются «словене» или по имени одного из сравнительно поздних центров «новгородцами».

Словене появились на северо-западной территории позже кривичей и, наверное, отличались от них по антропологическому типу; они называли местные финские племена «чудью белоглазой», то есть сами имели бо­лее темную окраску глаз и волос, что едва ли было характерно для кри­вичей, происходивших из области современной Северной Белоруссии. Исходная территория словен находилась на среднем Днепре.

В IX—XII вв. территория, занятая кривичами, расширилась к восто­ку. Так называемые «длинные курганы» — археологический памятник кривичей — появились на Волге и волго-окском междуречье вплоть до Клязьмы. Новгородцы, продвигаясь по северным рекам — Волхову, Чагоде, Шексне, выходили на верхнюю Волгу восточнее. В клязьминской области известны и новгородские сопки, и «длинные курганы» кривичей.

До последнего времени остается недостаточно ясным вопрос об эпо­хе первого появления германских племен в Прибалтике. X А. Моора, основываясь на новых материалах, находит, что уже в Т тыс. до н. э. на ливонское, финляндское, эстонское побережье проникли волны герман­цев, но не готов, как предполагали раньше, а северной группы — скан­динавов. Как ранние, так и поздние германские колонисты не распро­странялись в глубь страны, кроме Юго-Западной Финляндии. Герман­ские языки оказали несравненно менее заметное влияние на финскую речь, чем балтийские.

В средние века в эпоху польско-литовского господства в Литве, за­воевания Ордена меченосцев в Латвии, господства Швеции в прибреж­ной Эстонии и Финляндии в населении Прибалтики, особенно в при­брежной ее части, могли усилиться элементы центральноевропейского и скандинавского вариантов, которые, вероятно, способствовали усиле­нию областных антропологических особенностей Финляндии, Эстонии, Латвии, не вызвав, однако, существенного изменения типа.

В первой половине I тыс. н. э. на север страны продвинулись восточ­нославянские группы, первоначально обитавшие к югу от летто-литовцев. Продвигаясь на север, славяне селились среди балтийцев и финнов. На Западной Двине городища со штрихованной керамикой, принадле­жащей балтийскому племени, и городища с гладкостенными сосудами, славянские, встречаются совместно (Седов, 1952).

В области между верховьями Днепра, Западной Двины и Волги утвердились племена кривичей. Начиная с VI—VII столетий, кривичи проникают по реке Великой до Чудского озера. Их наименования в ли­товском языке стали обозначением всех восточнославянских народов, В финских прибалтийских языках восточные славяне получили наиме­нование, происходящее от слова «венеды». Этим наименованием в ан­тичную эпоху обозначались все балто-славянские племена Повисленья, О южном происхождении кривичей свидетельствуют и диалектологиче­ские особенности современного населения Псковской области. Псков­ский диалект занимает переходное место между русскими и белорусски­ми говорами.

По рекам Ловати и Волхову расселилась другая славянская груп­па. Ее археологические памятники, сопки, располагаются к востоку от кривичских. Ильменские славяне не получили особого племенного на­звания. В начальной летописи они именуются «словене» или по имени одного из сравнительно поздних центров «новгородцами».

Словене появились на северо-западной территории позже кривичей и, наверное, отличались от них по антропологическому типу; они называли местные финские племена «чудью белоглазой», то есть сами имели бо­лее темную окраску глаз и волос, что едва ли было характерно для кри­вичей, происходивших из области современной Северной Белоруссии. Исходная территория словен находилась на среднем Днепре.

В IX—XII вв. территория, занятая кривичами, расширилась к восто­ку. Так называемые «длинные курганы» — археологический памятник кривичей — появились на Волге и волго-окском междуречье вплоть до Клязьмы. Новгородцы, продвигаясь по северным рекам — Волхову, Чагоде, Шексне, выходили на верхнюю Волгу восточнее. В клязьминской области известны и новгородские сопки, и «длинные курганы» кривичей.

Славяне составили четвертый этнический слой северо-запада страны, считая третьим летто-литовский, вторым западно-финский (ямочно-гребенчатый), первым мезолитический, к которому принадлежали и предки саамов.

Областные особенности русских антропологических типов северо-за­падной территории сложились на основе древнего восточноевропейского типа под воздействием позднее распространившихся расовых формаций. В ильменской группе преобладание получил светлопигментированный кривичский тип, в западной, верхневолжской, — менее широколицый фатьяновский. В валдайской зоне нужно предполагать более сильное вли­яние дославянского варианта.

Прибалтийские финские группы сложились на общей древневосточ­ной европейской основе, восходящей к мезолитическому времени и ви­доизмененной в процессе «балтизации». Уральский элемент если и уча­ствовал в формировании прибалтийских типов, то лишь в незначитель­ном количестве.

Лопарский тип, связанный с европейским и мезолитическим вари­антами, представляет собой группу, не вовлеченную балтизацией. От­тесненные на крайний север распространившимися финскими группами лопари вошли в состав финского этноса лишь местами и лишь на вос­точной периферии западных финнов.

Этнические группы северо-восточной террито­рии. Дославянское, в основном финское население края сосредоточено в настоящее время в автономных республиках и округах восточной и се­верной зон. В прошлом веке мари, удмурты, коми занимали значительно большую территорию. Мари, по свидетельству начальной летописи, оби­тали в соседстве с муромой и мордвой на нижней Оке. Исторические до­кументы последующих веков упоминают о марийцах в Костромской области, по среднему течению Вятки и Ветлуги.

В настоящее время на этих землях сохранились лишь отдельные группы мари. Границы Марийской республики проходят южнее и не до­стигают Ветлуги на западе и Вятки на востоке. Передвигаясь на се­вер и на восток от горьковского течения Волги, марийцы оттесняли прежних обитателей края — удмуртов. Память о борьбе с ними долго сохранялась в марийских преданиях (И. Н. Смирнов). Удмурты заселяли междуречье Вятки и Камы, в отдаленном прошлом также земли к  западу от Вятки по верхнему течению волжских притоков.

К востоку и к северу от удмуртов находились земли коми — другой близкой, родственной группы пермских финнов. Выделяют две ветви коми,  разграниченные территориально и диалектологически. Южные коми, или коми-пермяки, обитают по притокам верхней Камы и в небольшом количестве на смежных землях. Северные коми, коми-зыряне, жи­вут в наибольшем количестве в западной части Коми АССР по рекам Сысоле, Мезени, Вашке и Выми. В XI—XIV вв. поселения коми появились на отдаленных северо-восточных землях по Ижме и Печоре. Ис­ходную область формирования коми как особой ветви пермских финнов следует считать верхнюю Каму, страну «великой Перми», где в I тыс. до н. э. существовал мощный очаг культуры бронзы и железа. Из «вели­кой Перми» в VI—VII вв. шло распространение культуры и языка в  область низменности и северных склонов (А. П. Смирнов, 1953, 1957; О. Н. Бадер и Л. П. Оборин, 1958).

В конце I тыс. н. э. соотношения изменились. Этнокультурные влия­ния направлялись из северной зоны в верхнюю Каму (Н. Н. Чебокса­ров, 1946). Обособление двух групп, коми и удмуртов, А. П. Смирнов  относит к V—VI вв.

Восточными соседями пермяков были угорские группы, заселявшие  на севере оба склона Урала. На топонимической карте Западной Сиби­ри, составленной А. П. Дульсоном (1960), наименования угорского про­исхождения преобладают в области между нижней Обью и Уралом. Однородная гидронимика, как известно, широко представлена и на за­паде от Уральского хребта.

В XVI—XVII вв. манси (вогулы) близко подходили к верхней Каме. К югу от Чусовой по Каме находились поселения южных угров — хан­ты (остяков) и предков позднейших венгров (О. Н. Бадер).

В тундровой полосе к западу от югры (манси?) обитала летописная печора, этническая принадлежность которой (ненецкая, угорская, фин­ская) остается недостаточно выясненной.

В I тыс. н. э. в Большеземельской и Малоземельской тундре рассе­лились группы ненцев, составлявших одно этническое целое со своими сородичами на Ямале и Таймыре. Отличаясь по языку, хозяйству, быту и привязанности к тундровой зоне, ненцы оставались изолированными и не вступали в контакт с финнами таежной полосы, если не считать сравнительно поздних связей с отдельными группами проникших дале­ко на север коми-зырян.

Таким образом, в дославянскую эпоху приуральская часть северо­восточной территории была заселена уграми, вятско-камская, большая часть вологдо-вятской и восточной верхневолжской зон — пермскими финнами, Среднее Поволжье — марийцами, которых лингвисты относят к особой ветви финнов, равнозначной с прибалтийской и пермской. За­падная часть восточной верхневолжской зоны, волго-клязьминская, и центральная зоны по историческим сведениям не входили в ареал рас­пространения пермских или средневолжских финнов.

В неолитическую эпоху северо-западная территория составляла часть обширной «волго-окской» зоны, простиравшейся от Белого моря до верхней Оки, а на востоке до Прикамья, где узоры глиняных сосудов отличались от волго-окских.

Во II тыс. до н. э. на северо-востоке этой территории начинается бронзовый век. Мощный центр древней металлургии возник в Прикамье. Ранние металлические предметы, исключительно медные, имели заураль­ское происхождение. В XII—XIII вв. возникла местная металлургия бронзы. Турбинская культура охватила земли по Каме и средней Волге. Сейменский могильник на Оке и волосовскую культуру приокской зоны О. Н. Бадер определяет как отпрыск турбинской культуры. Уральские бронзовые изделия проникают далеко на запад (Галичский клад).

Богатая культура раннего железного века Прикамья, ананьинская, сложилась на месте при участии южных элементов, племен срубной культуры, проникших во II тыс. на среднюю Каму. О. Н. Бадер находит, что «ананьинская культура представляет собой образование типично сибирское» (О. Н. Бадер и Л. А. Оборин, 1958). Ананьинская куль­тура утвердилась на средней Волге, по Вятке, на Ветлуге, частично проникала и в более западные районы.

Возникшие на ананьинской основе позднейшие культуры I тыс. н. э.— гляденовская и ее дериваты — ломоватовская и пьяноборская — по типу украшений, керамике, хозяйственному инвентарю непосредственно свя­зываются с предками современных коми-пермяков и удмуртов.

В IV—V вв. н. э. прикамские области испытали влияние скотовод­ческих племен, в которых видят южных угров, обитавших в пределах современной Башкирии, остяков и венгров, и вытесненных передвиже­нием тюркоязычных племен нижней Волги. Южные угры, так же как и позднее появившиеся на средней Волге тюркоязычные группы болгар и казанских татар, имели в своем составе сарматские элементы. Памят­ники пришлой скотоводческой культуры находятся в большом количе­стве по Сылве. Отдельные угорские курганы распространены в зоне ломоватовской культуры, среди предков современных коми-пермяков, в культуре которых прослеживалось влияние степных угорских племен. Влияние болгар заметнее проявилось у удмуртов в их языке и культуре. Позднее, в XI—XV вв., на средней Каме в землях удмуртов поселились группы мишарей и казанских татар. Таким образом, в формировании этнического состава нерусского населения вятско-камской и закамской зон, кроме основных финских и угорских групп, приняли участие ми­шари, южные угры, а в более отдаленном прошлом племена срубной культуры — приказанской и абашевской.

О конечном итоге взаимодействия различных этнических групп При­камья дают представление антропологические особенности современного населения. В антропологическом типе удмуртов, коми-пермяков, мари, в прежнее время обитавших по средней Вятке, и в настоящее время прослеживается уральский комплекс признаков.

Уральский тип следует признать основным для древнейших угров, пермских и средневолжских финнов. Передвижения турбинских и ананьинских племен едва ли могли внести изменения в антропологическую структуру Прикамья и средней Волги. В населении обоих склонов Урала нельзя найти следов какого-либо типа, отличающегося от уральского. Отдельные группы из более восточных областей Сибири могли про­никать и в уральскую зону. Возможно, что к ним нужно отнести краниологический вариант Луговского могильника (Т. А. Трофимова, 1941). Но луговской тип не имел большого распространения и не был ни единственным, ни наиболее древним. Черепа пьяноборской эпохи (М. С. Акимова, 1961) воспроизводят уральский комплекс в типич­ной его форме. Влияние пришлых элементов проявилось значительно позже, в эпоху господства болгар, имевших в своем составе группы, близкие к уграм, и вместе группы иного — иранского или тюркского — происхождения. К болгарскому времени нужно отнести возникновение областных вариантов или подтипов уральского типа у восточных мари, пермяков и удмуртов. В более западные области южные влияния если и проникали, то в ослабленном виде.

Особое место среди пермских финнов занимают коми-зыряне. Вопрос о генезисе их типа содержит много неясного. Коми-зыряне отличаются от пермяков более светлой окраской радужины и волос, более сильным ростом бороды, немного более высоким переносьем, т. е. признаками, сближающими зырян с какой-то прибалтийской группой. Зырянский вариант мог иметь смешанное происхождение, но мог также пред­ставлять собой особый вариант балтийской группы, несколько более плосколицый, или уральской группы — несколько более светлопигментированный. Не исключена и другая возможность. В древнейшем населе­нии северной низменности сложились особые антропологические формы, лишь частично сходные с балтийскими.

Н. Н. Чебоксаров выделяет светлоокрашенных мезокефалов Северо-Восточной Европы в особый вариант, который он определяет в последней своей работе, видоизменяя прежний диагноз, как часть балтийско-бело­морской группы (Н. Н. Чебоксаров, 1959). Преобладающий тип коми-зырян по комплексу признаков, даже тех, которые сближают зы­рянский вариант с балтийским, все же значительно более сходен с типом коми-пермяков. Этот факт говорит скорее о промежуточном или смешан­ном происхождении зырян.

Переходим к вопросам этнической истории западной части северо­восточной территории — южным районам восточной верхневолжской, всей волго-клязьминской, а также центральной зон, которые по истори­ческим материалам не входили в ареал распространения пермских и средневолжских финнов.

В неолитическое время названная территория составляла часть волго-окской зоны. В XI в. до н. э. по Верхнему Поволжью и в междуречье Волги и Клязьмы распространились фатьяновские племена, лингвисти­ческих следов пребывания которых не сохранилось. Городища дьякова типа, как следует из большого ареала их распространения, по этниче­ской принадлежности их строителей не однородны, но большая часть их была сооружена местными финскими племенами. Этот вывод получил подтверждение в работах археологов (А. П. Смирнов, 1957; Монгайт, 1960 и др.).

Верхнее Поволжье на рубеже I—II тыс. н. э. было заселено племе­нами мери. Местами мерянские поселения сохранились до XVIII в. (Мерянский стан в Костромской области). На остальной территории меряне исчезли раньше, но еще в XIV—XV вв. составляли большую часть населения ростовских земель и совершали нападения на русские города. Достоверных лингвистических следов мери не сохранилось. Предположение о равнозначности мери и мари не подтвердилось (А. П. Смирнов, 1953). В последнее время вновь высказано предпо­ложение об угорской основе языка мери (Е. И. Горюнова, 1961). Вместе с тем автор отмечает сходство мерянских чешуйчатых подвесок с муромскими, что, вероятно, говорит об этнической близости этих пле­мен и свидетельствует против принадлежности тех и других к уграм — предположения вообще мало правдоподобного, если учесть, что меж­ду угрскими землями на Каме и финскими в междуречье Волги и Клязь­мы обитали многочисленные группы пермских и средневолжских финнов.

Меряне, наверное, были не единственной финской группой на изуча­емой территории; в южных ее районах, нужно предполагать, существо­вали и другие группы, этнонимы которых не сохранились, кроме, по­жалуй, одного — «муромы» на южной границе центральной зоны.

«Меря», если воспользоваться этим этнонимом как условным сум­марным обозначением группы финских племен между верхней Волгой и средней Окой, по своей географической локализации занимала про­межуточную область между прибалтийскими финнами и мордвой. Мор­довский язык сходен с прибалтийскими финскими более, чем какой­  либо другой (П. А. Аристэ, А. П. Феоктистов). Так как непосред­ственный контакт веси и мордвы маловероятен, следует предположить, что связь между двумя группами осуществлялась посредством промежу­точной в языковом отношении группы — такой группой и была, по пред­положению П. А. Аристэ, меря. Результаты антропологического изуче­ния современного населения волго-клязьминской и центральной зон не дают основания для отнесения мери к балтийской группе. Наиболее вероятно, что меря в большей мере сохранила особенности древнего восточноевропейского типа и лишь в слабой степени была вовлечена в процесс «балтизации».

В последнее время получены лингвистические материалы, позволя­ющие восстановить некоторые признаки древнейших языков Восточной Европы, предшествовавших распространению финской речи. По исследо­ваниям Б. А. Серебрякова (1955), названия рек с окончанием на «га», «ма», «да», «ша», «кса» происходят не из финно-угорских или славян­ских языков. Ареал древней топонимики охватывает восточные части Смоленской и Калужской областей, всю волго-окскую территорию и более восточные зоны. Если предположения Б. А. Серебрякова под­твердятся, то, принимая во внимание неолитическую древность прафин­ских языков, древнейшие фонемы нужно будет определить как фонети­ческое наследие мезолитических племен. В неолитическое время на этнической территории «кса» (по флексии, один из древних топонимов) и к западу от нее распространилась финская речь, впоследствии раз­делившаяся на ветви и наречия.

Славянские группы появились на северо-восточных землях в конце I тыс. н. э., возможно и немного раньше, потому что в XI—XII вв. сла­вянские города возникают в различных удаленных областях. Кривичи, передвигаясь по Волге, проникли на Клязьму и на Оку, где встретились с другим потоком славянских колонистов. Новгородцы по Шеконе и верхней Волге проникали к низовьям Оки, а по северным рекам — Ваге, Северной Двине, Вычегде и Сысоле — на Вятку и Каму.

В XV—XVI вв. в Заволжье и на Вятку направился поток переселен­цев из земель Московского государства. В XVII в. значительную часть населения Поволжья, верхней Вятки и Камы составили переселенцы-раскольники, которыми уральские феодалы пополняли рабочую силу в своих владениях (А. А. Дмитриев, 1899—1900).

Диалектологические различия, сохранившиеся в современном рус­ском языке, частично соответствуют линиям направления славянской колонизации. Северный поток новгородских переселенцев соответствует в целом области восточных диалектов. Владимирско-поволжские говоры совпадают с клязьминско-новгородской колонизацией. К югу распо­лагается область восточных и центральных говоров, в заселении кото­рой участвовали и новгородские и другие славянские группы.

Антропологические варианты русского населения трех зон северо-востока сложились в результате взаимодействия новгородских колони­стов, переселенцев из различных областей Московского государства и местных финских групп — пермских и средневолжских, принадлежащих к уральскому расовому типу. Северо-восточные варианты отличаются от северо-западных наличием некоторых признаков уральского типа, хотя нет ни одной русской группы, в которой уральский комплекс стал бы преобладающим. Встречаются индивидуумы новгородского об­лика и индивидуумы, не отличимые от пермяков и марийцев.

В населении волго-клязьминского междуречья уральских элементов мало. В формировании антропологических особенностей этих зон уча­ствовали главным образом финские группы, близкие к балтийским, новгородцы (в суздальских районах) и южнорусские группы, преиму­щественно юго-западные.

Юго-восточная территория. На этой территории в преде­лах, отмеченных на карте 24, сохранились четыре нерусские группы: мордва, эрзя и мокша, чуваши, мишари и татары. Последние были пере­селены в XV в. из Казанского ханства феодалами, получившими наделы в мордовских землях. Татары жили в отдельных селениях, расположен­ных вокруг бывших резиденций ханов. Придерживаясь мусульманства, татары сохраняли обособленность среди местного населения и не оказа­ли большого влияния на его этнический состав. Мишари, теперь уже немногочисленные, жили также в отдельных селениях по окраинам тер­ритории. По историческим и этнографическим источникам, мишари про­исходят от южных угров (мадьяр), покоренных половцами и оттеснен­ных движением тюркоязычных народов на среднюю Волгу, откуда они перешли на правый берег. Большая группа мишарей осела на средней Оке и вошла в состав мещеры. Чувашская национальность сложилась на основе средневолжского финского населения и древних тюркских народов, проникших на среднюю Волгу еще в доболгарскую эпоху.

Мордва, наиболее многочисленный финский народ, некогда заселяла большую часть юго-восточной территории от Суры до Цны и от средней Оки до верховьев Хопра и Вороны. На востоке мордовские земли грани­чили с марийскими, а потом чувашскими, на севере по горьковскому течению Волги — с марийскими, по средней Оке — с поселениями муро­мы, народности, близкой к мордве (А. Монгайт, 1961). Земли муромы находились на левом берегу Оки и вошли в состав этнической террито­рии мещеры.

Этноним «мордва» впервые упоминается в исторических докумен­тах VI в. Городища городецкого типа по их археологическому инвен­тарю принадлежали предкам мордвы. Ареал ананьинской культуры не охватывал юго-восточные земли. Поздняковская культура приокской зоны XI тыс. до н. э. указывает на связь со срубно-хвалынскими племе­нами (О. Н. Бадер, 1957). Вызвавший разногласия вопрос о проис­хождении племен балановской культуры разрешается, по-видимому, в пользу западной среднеднепровской их прародины.

Для балановского варианта нетрудно найти близкие аналоги в кра­ниологических сериях, с одной стороны, Закавказья (Т. А. Трофимова, 1949), с другой стороны — Поднепровья, например в гавриловской серии эпохи погребальных урн (Т. С. Кондукторов а, 1958). С большой вероятностью можно отнести балановский тип к кругу нео-понтийских форм Поднепровья. М. Герасимов и Г. В. Лебединская вы­сказали такое же мнение о краниологическом комплексе абашевской культуры (доклад, 1962), но абашевская культура включает элементы и западного и южного (срубного) комплексов.

В неолитическое время на юго-восточной территории смыкались волго-окская и срубная зоны культуры.

Мордовский язык в настоящее время выделяют как особую ветвь угро-финской группы, более близкую к прибалтийской, чем все другие. Промежуточным звеном между вепсами и мордвой могли быть племена мери. В антропологическом типе мордвы, как было отмечено, имеется элемент, частично сходный с балтийским антропологическим комплек­сом. Учитывая сравнительно светлую пигментацию мордвы, следует за­ключить, что западные среднеднепровские и южные—срубно-хвалынские, иранские и тюркские — племена не оказали существенного влияния на антропологические особенности мордовского типа.

В современном антропологическом типе мордвы элементы южного комплекса не установлены, но они могут быть найдены у восточных соседей мордвы — у мари и чувашей.

Во второй половине I тыс. в юго-восточных землях появились славян­ские группы — вятичи из приокской зоны, новгородцы, или кривичи, из  Поволжья. В XIV—XV вв., в период монгольских нашествий, русское население почти полностью покинуло земли между Доном и Волгой. В XVI в. Московское государство начало сооружать оборонительные ли­нии городов-крепостей. Они заселялись охочими служилыми людьми из приокских земель, тульских и рязанских. В XVII в. вся юго-восточная область до верховьев Дона имела уже оседлое русское население (А. А. Новосельский, 1948).

Русский дон-сурский тип отличается от смежного типа верхнеокской зоны, откуда продвигалась на восток большая часть славянских по­селенцев, признаками, характерными для мордовской группы. Нужно сделать вывод, что юго-восточный русский антропологический вариант сложился при участии верхнеокского славянского типа, включающего неопонтийский элемент, и типа, близкого к балтийскому, вошедшему в состав мордовского народа.

Юго-западная территория. Между Доном и Десной не со­хранилось нерусских этнических групп. Обозначения рек и урочищ в преобладающей части имеют славянское происхождение. Названия при­токов Оки — Угра, Серена, Жиздра — в прежнее время считались фин­скими (Ю. В. Готье, 1925). Недавние исследования показали широкое распространение в среднем Поднепровье и на верхней Оке балтийской топонимики (X. А. Моор а, 1956) (племя «голядь» было одним из край­них ответвлений летто-литовской группы). В бассейне Десны и верхней Оки известны названия притоков (например, Зуша), относимые Б. А. Серебрениковым к дофинскому типу.

В неолитическое время по верхней Оке проходила граница западной, гребенчато-ямочной, и центральной — волго-окской территорий. И та и другая культуры в северных областях принадлежали финским или прафинским племенам, в ареал которых, по всем данным, входили и зем­ли к югу от средней Оки. В лесостепной полосе волго-окская культура соприкасалась в III тыс. до н. э. со срубно-хвалынской, влияние южных кулътур в эту и особенно в последующие эпохи проникало в централь­ную часть территории между Доном и Десной. По этой территории рас­пространялись на восток из области среднего Днепра племена баланов-ской культуры и, наверное, абашевской.

Городища дьякова типа на верхней Оке были выделены А. А. Спицыным в особую группу. Наряду с ними существовали городища иного типа с черной лощеной керамикой и другими особенностями, сближа­ющими верхнеокские могильники с деснинскими и более западными. В первые века н. э. городища утрачивают местные особенности и стано­вятся более сходными с днепровскими. Во второй половине I тыс. мате­риальная культура верхнеокских племен приобретает облик, характер­ный, по историческим сведениям, для восточнославянской группы — вятичей (С. В. Никольская, 1959). По свидетельству летописи, основной областью вятичей были земли по реке Угре и верхней Оке. Впоследствии вятичи достигли среднего течения Оки и верхнего Дона. На севере их граница с кривичами проходила по Клязьме, Истре и верх­нему течению реки Москвы (А. В. Арциховский, 1930; М. Г. Рабинович, 1940).

На нижней Десне, по Сейму и Донцу, находились поселения другого славянского племени — северян. По Северному Донцу и его притокам северяне проникали далеко в глубь степной зоны.

В IX в. северяне составляли часть древнего русского государствен­ного объединения, но вятичи не входили в состав Руси (Б. А. Рыбаков, 1947). А. А. Шахматов относил вятичей и северян к двум различ­ным диалектологическим группам. Это мнение не подтвердилось ис­следованиями А. И. Соболевского (1926). Археологические материалы также устанавливают сходство материальной культуры северян и вяти­чей (П. Н. Третьяков, 1953), несмотря на то что у вятичей, по сви­детельству новгородского летописца, сохранилось много архаических обычаев, которых в IX в. уже не было у северян.

После монгольского нашествия земли по правому берегу Оки стали частью «Дикого поля». Русское население сохранялось в приокских городах и по мере строительства сторожевых линий продвигалось к востоку и югу.

В Воронежской и Курской областях в эпоху формирования «слобод­ских полков» население пополнялось служилыми людьми и переселен­цами из украинских земель, на что указывает и словарный состав диа­лектов южной пограничной зоны. Тесная связь с Украиной существо­вала, надо полагать, и у населения правобережья реки Десны.

Этническая история населения в дон-деснинской зоне сложилась не­сколько иначе, чем в других областях расселения русских. Возникшие на общей основе мезолитических племен финские или прафинские груп­пы отличались от прибалтийских, пермских, средневолжских и мордов­ских и, надо полагать, имели общие особенности с мерянами. Балтийские племена не оставили заметных следов пребывания на верхнеокской тер­ритории. Влияния южных степных культур, различимые в древние пе­риоды, сохраняющиеся на востоке, были сглажены ранним распростра­нением славянских племен.

В антропологическом типе верхнеокской группы преобладают приз­наки древнего восточноевропейского типа, видоизмененные воздействи­ем понтийских или неопонтийских элементов.

Антропологический тип восточных славян север­ной и восточной групп. Истоки культуры курганов и городищ северян, вятичей, кривичей и новгородских словен прослеживаются в полях погребений зарубинецкой культуры II—IV вв. верхнего Подне­провья и Десны, а также культур более южных. В I тыс. верхнее Поднепровье составляло окраинную область ареала балтийских племен. Исходная область распространения славян находилась в землях, при­лежащих к среднему Поднепровью (переходной зоне) с юга, в степ­ной полосе, где раньше, чем на севере, сложились племенные союзы восточных славян (Б. А. Рыбаков, 1947).

Современное население среднего Поднепровья, гомельские и могилевские белорусы, принадлежат к балтийской антропологической груп­пе. Балтийский комплекс унаследован белорусами от племен дославянской эпохи и не дает оснований для каких-нибудь выводов относительно антропологических особенностей древних восточных славян. Для вос­становления антропологического типа вятичей, кривичей и новгородских словен нужно обратиться к рассмотрению зональных различий совре­менного русского населения.

В ильменской зоне балтийский антропологический комплекс выражен не более определенно, чем у латышей и у смежных финнов, хотя древ­нее население всей северо-западной территории было в основном одно­типным. Различие между русскими и латышами по окраске радужины и волос и другим признакам становится понятным, если признать, что словене не принадлежали к балтийской антропологической группе. Уместно вспомнить также, что новгородцы называли смежных финнов «чудью белоглазой». Ясно, что новгородцы не имели ясно выраженной светлой окраски радужины. Сравнительно светлая по восточноевропей­скому масштабу пигментация и некоторые другие особенности сложи­лись в ильменской зоне под воздействием местного финского и летто-литовского населения.

Исходная область кривичей находилась на верховьях Западной Двины, Днепра и в более западных землях, в пределах прежней летто-литовской территории. В кривичах следует видеть славянскую группу, ранее других продвинувшуюся на север, ассимилировавшую местные летто-литовские племена и приобретшую некоторые особенности бал­тийского типа — более светлую окраску и менее высокое лицо.

Русские дон-сурской зоны, заселенной по преимуществу вятичами, отличаются от мордвы также более темной пигментацией. В основной области вятичей, на верхней Оке и по Угре, балтийские антропологи­ческие особенности выражены слабее, чем у русских северо-западной территории.

Такого рода факты убеждают, что северяне, вятичи, предки криви­чей и словене не принадлежали к балтийской антропологической груп­пе. Им был свойствен другой антропологический тип; этим типом мог быть лишь один из вариантов неопонтийской антропологической группы, сложившейся на протяжении веков в степной зоне восточноевропейской равнины.

Курганы и городища кривичей, новгородцев и вятичей отличаются некоторыми своеобразными чертами. Возникновение особенностей куль­туры правильнее отнести к эпохе обособления племенных групп. Антро­пологический анализ не дает указаний на неоднородность исходного типа (Т. И. Алексеева, 1962).

Поляне, древляне, северяне, ранее других вошедшие в состав Киев­ского государства, по краниологическим данным отличаются от север­ных групп сильнее выраженными особенностями понтийского комплек­са (V. Вunак, 1932; Т. А. Трофимова, 1946; Т. И. Алексеева, 1960). Этот тип унаследован славянами среднего Днепра от их пред­ков — антов.

По краниологическим материалам однотипны с киевскими славянами радимичи и дреговичи.

Из всего сказанного следует, что исходный тип славян, вошедших в состав русского населения, сложился на стыке балтийской и неопон­тийской антропологической зон. В основном этот тип связан со скиф­ским, а не с венедским миром. Область сложения славянских языков могла лишь в небольшой мере охватывать территорию, на которой ут­вердились выделившиеся из общей летто-славянской общности балтий­ские языки.

Исторические сведения об участии варяжских дружин в основании Киевского государства привели к предположению о распространении скандинавского типа в средневековом населении среднего Днепра. По антропологическим данным, скандинавские группы, если и оседали на пути «из варяг в греки», во всяком случае не оказали заметного влия­ния на антропологические особенности позднейшего славянского насе­ления.

Славянская колонизация и местные племена.

Известно, что славянская колонизация не сопровождалась истреб­лением или порабощением местного населения. Славяне селились на свободных землях, не встречая препятствий со стороны местных племен. Лишь в позднейшие века под давлением разраставшегося славянского населения финны отступали в менее доступные лесные области, террито­рия, занятая ими, постепенно сокращалась.

Но наряду с передвижением финнов происходил и другой процесс — ассимиляция финнов русскими в зонах этнического контакта. Финны осваивали русскую речь, хозяйственный уклад и сливались с русским населением.

Приведем один пример. В 1860 г. в бывшей Нижегородской губернии численность мордвы составляла 115 ООО человек, или 9,3% общей числен­ности населения губернии. По переписи 1897 г. лишь 53 ООО человек, или 3,4%, считали своим родным языком мордовский (сведения сообще­ны В. И. Козловым). Естественный прирост мордовского населения —показатели рождаемости и смертности — у мордвы примерно такой же, как у русских. Убыль их относительной численности означает не что иное, как переход в русскую этническую группу. Таким образом, в Ни­жегородской губернии в конце прошлого века примерно 6% населения имели в ближайших поколениях предков мордовской национальности.

Аналогично, иногда более интенсивно происходила ассимиляция до-славянского населения и в других областях. На многих территориях финские группы вообще не сохранились. Вливаясь в состав русского населения, финские группы балтийской или уральской расы приводили к возникновению областных различий русского антропологического ти­па, не устраняя, однако, общности расового облика, создавшейся в глу­бокой древности, в эпоху сложения древнего восточноевропейского типа.

Этот тип лежал в основе не только финских групп, но и вятичской и кривичской групп и некоторых других славянских, видоизмененных впоследствии влиянием понтийских элементов. Вследствие единства исходного типа и последующей ассимиляции финнов различия между русскими и финскими группами иногда оказываются малозаметными.

ИТОГИ ИССЛЕДОВАНИЯ

 

Антропологические типы больших этнических групп могут быть установлены лишь путем систематического исследования, равномерно охватывающего различные участки этнической территории, ее мужское и женское взрослое население, с учетом разнообразных признаков и сро­ком работы, не превышающим одного-двух трехлетий.

Такое исследование русского населения впервые было выполнено в 1951—1955 гг. сотрудниками Института этнографии АН СССР (по антропологическому отделу) и Института антропологии Московского государственного университета.

Результаты исследования представлены в таблицах, графиках и на картах. Сводные таблицы (в конце книги) содержат характеристики каждой районной группы и позволяют, таким образом, ознакомиться с особенностями отдельных локальных вариантов, подвергнуть собранный материал иной разработке, осветить вопросы, недостаточно затронутые в текстовой части. Вместе с материалами прежних исследований, при­веденными в приложении I, книга дает наиболее полную сводку всего фактического материала по антропологии русского населения в ее сома­тическом разделе. Исследования фотографического материала и кровя­ных групп не вошли в книгу (последние составят содержание особого труда).

В отдельных главах рассмотрены вопросы методики собирания и обработки материала, описаны возрастные и половые особенности взрос­лого русского населения, вычислены коэффициенты, позволяющие срав­нить мужские и женские группы и находить их обобщенную характеристику.

Выделение антропологических типов произведено путем последова­тельного сопоставления территориальных вариантов на основе геогра­фического метода расового анализа, сущность и значение которого освещены в разных разделах книги. Нам неизвестно другой большой антропологической работы, в которой географический метод получил бы столь полное и законченное применение.

Из большого числа признаков, входивших в программу исследова­ния, лишь восемь показали более или менее существенные террито­риальные различия. Многие признаки, особенно те, которые определя­ются при помощи баллов и были включены в программу для сравнения с имевшимися материалами, оказались мало пригодными для различе­ния расовых вариантов. Настоящая работа еще раз показала на­стоятельную необходимость пересмотра программы и методики собира­ния антропологического материала и его обработки.

В русском населении выделены 12 областных антропологических типов. Из них наиболее характерны четыре: ильменско-белозерский, волго-вятский, дон-сурский, верхнеокский.

Областные различия возникли вследствие того, что в состав русско­го населения вошли дославянские группы, принадлежащие к разным расовым типам. Таких типов три — балтийский, уральский, понтий­ский. Названные три типа были намечены и в прежних работах, но по новым данным они получили несколько иную характеристику по соста­ву признаков и по локализации их сочетаний.

Кроме того, выяснилось, что ни одна русская группа не воспроиз­водит полностью комплекс особенностей, двойственных центральным вариантам балтийского, уральского или неопонтийского расовых типов. Этот факт и многие другие привели к выводу, что в основе русских антропологических вариантов и некоторых дославянских лежит один общий антропологический слой, очень древний, восходящий к ранне-неолитическому или мезолитическому времени. Исходный общий тип, названный древним восточноевропейским, отчетливо выступает в сум­марной характеристике современных групп русского населения. В расово-таксономическом отношении восточноевропейский тип, не выделен­ный в прежних работах, входит в круг разновидностей европейской группы как особая раса.

Областные типы в целом соответствуют диалектологическим про­винциям и зонам, выделяемым по этнографическим признакам (видам построек, женской одежды), а также по историческим и археологи­ческим материалам (глава XV).

В главе XII рассмотрены вопросы происхождения балтийского, уральского, неопонтийского и восточноевропейского типов, дискус­сионные вопросы о роли метисации в генезисе этих рас, условий, места и времени их формирования.

Анализ краниологических материалов эпохи расселения восточно­славянских племен (глава XIV) привел к выводу, что несмотря на то, что формирование русского населения происходило на сравнительно однородной антропологической основе, в его состав в значительной мере вошли не только морфологически, но и генетически разнородные элементы.

Сопоставление характеристик русских и нерусских групп одной и той же территории, полученных разными авторами и унифицированных по методу корректированных индексов (глава XIII), показало, что в со­временном населении различных зон имеется сходство между русским и нерусским населением.

Такое сходство может быть объяснено только тем, что в состав русского населения вошли местные дославянские группы и что древний восточноевропейский слой был общим для некоторых восточнославян­ских групп и некоторых финских.

В XIX в. смежные с русскими финские группы усваивали русскую речь, быт, хозяйственный уклад и вливались в состав русского населе­ния. В предшествующие столетия при меньшей заселенности террито­рии процесс ассимиляции совершался, наверное, менее интенсивно, ча­сто происходило передвижение финнов на окраинные, менее заселенные участки территории. В книге приведены примеры этих процессов. Этни­ческая история отдельных зон требует специальных исследований, не входящих в план книги, задача которой ограничивается общими вопро­сами русского этногенеза.