ЭТНИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ РУССКОГО НАРОДА ПО АНТРОПОЛОГИЧЕСКИМ ДАННЫМ Продолжение-12

 Глава XII

 

ВОПРОСЫ РАСОГЕНЕЗА

  

Три основных антропологических типа Восточной Европы, выделен­ных в наших прежних работах, представляют собой не только окраин­ные варианты, не сохранившиеся в центре страны, они характеризуют также три зоны расообразования, различающиеся по комплексу морфо­логических особенностей, по природным условиям среды и, может быть, по времени консолидации. Поэтому каждый из трех типов следует опре­делить как сравнительно крупное таксономическое подразделение, со­ответствующее категории «раса».

Балтийская раса. Балтийский тип занял место в антропологи­ческой систематике лишь в двадцатых годах текущего века. Впервые этот термин был применен В. В. Бунаком (1922—1927) для обозначения обширной группы расовых вариантов и Норденстрангом (1921—1926), назвавшим «восточнобалтийским» один специфический комплекс, опи­санный Архо и Ханзенюм в Норвегии, Ретциусом в Швеции и особенно в Финляндии у тавастов: светлая кожа, преимущественно, пепельные воло­сы, серая радужина, прямые жесткие. волосы, редкая борода, брахике­фалия, прямой лоб с обозначенными лобными буграми, поверхностно расположенное верхнее веко, частая складка верхнего века, глубокое пе­реносье, вогнутая спинка носа, квадратное лицо, коренастое сложение. Столь детальная характеристика применима лишь к отдельным локаль­ным расам или небольшим подрасам. На обширных территориях, со­ставляющих ареал расы, нельзя ожидать однообразного сочетания оп­ределенных вариантов десятка разнородных признаков. Описанный скан­динавскими исследователями тип не характеризует общий антропологи­ческий комплекс, преобладающий в прибалтийских странах. Между тем такой комплекс существует и дает основание установить крупную антро­пологическую категорию — балтийскую расу, равнозначную другим крупным подразделениям европейского расового ствола.

Светлая окраска радужины и волос, свойственная балтийским груп­пам, имеет широкое распространение в Европе. Признак достигает наи­большего развития в северных районах и проявляется неодинаково на западе и на востоке европейского материка. В странах, прилежащих к побережью Атлантического океана и Северного моря, преобладают ярко-каштановые и красноватые оттенки волос, голубые оттенки радужины, в прибалтийских странах — нейтральные тона цвета волос и серо-голу­бые варианты в окраске радужины. Граница двух вариантов остается неустановленной, но различие между атлантической и балтийской зона­ми выражено отчетливо. Возможно, чго две зоны различаются по типу роста бороды, хотя мнение о преобладании в Прибалтике слабого раз­вития волосяного покрова на лице бездоказательно. Набухание кожи верхнего века и вогнутый профиль спинки носа менее специфичны для Восточной Прибалтики. Эти особенности и притом в сочетании с иной конфигурацией лица встречаются не менее часто в низовьях Эльбы (по материалам Шейдта). Мезокефалия, округлый контур затылка, удлинен­ный угловой контур лица, преобладающие в странах, прилегающих к Северному морю, сменяются в Прибалтике мезо- и умеренно брахикефальной формой головы и угловатым лицом с менее высоким индексом.

Таким образом, вырисовываются два ясно различающихся комплек­са отличий: атланто-североморский и балтийский.

Каждый из них имеет обширный ареал распространения. Первый представлен в разных вариантах в Шотландии, по североморскому побе­режью от Сены до Эльбы, в Швеции и Норвегии (так называемая «се­верная» раса, или, правильнее, подраса). Ареал балтийской расы описан в предыдущем разделе.

Вопреки мнению зарубежных исследователей (Эйкштедта, Куна) мы считаем, что на основной территории Прибалтики не имеется сколь­ко-нибудь значительных групп небалтийского типа. Можно наметить лишь небольшие группы, которые по некоторым признакам, а главным образом по историческим данным близки к «северному» типу. Таковы шведы острова Саарема и юго-западной оконечности Финляндии, смеж­ные финские группы суоми в провинции Виренайс (Archо, 1921) и, может быть, отдельные популяции в Эстонии (Ауль, Хильден, 1927; Бакман, 1937; Backman).

Мнение о наличии в Прибалтике обширного «северного» слоя осно­вывается на предположении, что сочетание большой длины тела, малого головного указателя и повышенной доли светлых радужин указывает на влияние скандинавского типа. Такое заключение представляет собой пример применения априорного типологического метода и явно игнори­рует результаты конкретного анализа изменчивости и корреляции при­знаков на изучаемой территории: аналогичные сочетания отклонений от среднего варианта могут возникнуть в пределах одного типа.

По материалам последнего обширного исследования (Н. Н. Чебоксаров, М. В. Битов, К. Ю. Марк, 1959) в Прибалтике можно выде­лить несколько групп с малым головным указателем и большой длиной тела. Таковы три группы на западной периферии Эстонии и  Латвии, одна группа на западе острова Саарема, пярнуская группа и вентспилсская. Ширина лица составляет в первой группе 143 мм, в двух других — 141 мм. Процент вогнутых спинок носа — 20, 23, 15, доля поднятого ос­нования носа — 34, 55 и 34 процентов. Весь комплекс особенностей в этих районах несвойствен ни «северному» (скандинавскому) типу, ни другому; он наиболее характерен именно для балтийских групп. Анало­гичные сдвиги средних величин головного указателя и доли светлых радужин встречаются и на других участках балтийской антропологиче­ской зоны, например у карел в Финляндии, где о влиянии скандинавско­го или какого-либо другого элемента говорить не приходится.

Сочетание мезокефалии, высокого роста и повышенной доли светло­окрашенных радужин констатируется не только на небольших погранич­ных территориях Финляндии и Эстонии, но и на других участках балтий­ской антропологической зоны, в частности в поднепровской Белоруссии. Мнение о небалтийском типе днепровского варианта было принято и в нашей работе 1932 г. По новым данным, в днепровской мезокефальной группе, если реальность ее подтвердится, правильнее видеть один из периферических вариантов балтийского круга, возникший на основе ме­стного древнего населения и сохранивший некоторые особенности исход­ного типа. Во всяком случае ни антропологические, ни исторические факты не дают основания предполагать генетическую связь днепровских белорусов с атланто-северомороким кругом форм. Северная Белорус­сия в большей своей части принадлежит к области балтийской антропо­логической формации (В. Бунак, 1951). Область Полесья по реке При­пяти, которую Деникер считал одной из основных территорий восточно­европейского типа, лежит бесспорно за пределами балтийской антро­пологической зоны, а характеристика этого типа, данная Деникером, не совпадает с описанием полесского варианта по Дяченко и существенно расходится с диагнозом балтийского комплекса, представленным в табл. 25. «Светлая восточная раса», выделенная X. Пех на Волыни, пред­ставляет собой но всем методически сравнимым признакам один из вто­ростепенных вариантов полесской группы.

На периферии балтийской зоны до настоящего времени сохраняются «остаточные» группы небалтийского типа, лопари — 2000 человек на Кольском полуострове и 31 000 в Швеции и Норвегии. Наиболее полно лопарский комплекс выражен в норвежской провинции Финмаркен. В изученной группе (A. S с h г е i n е г, 1929) установлено преобладание прямых, но не толстых, темных, но не черных волос, средних или светлых радужин, низкое, треугольной формы лицо, среднее по скуловой ширине, слабый рост бороды, слабое или среднее выступание скул, малый про­дольный диаметр головы, резкое преобладание кровяной группы «А», очень малая доля группы «В». В лопарском комплексе имеются призна­ки, определенные некоторыми исследователями как результат сохране­ния «инфантильных» особенностей. Такой диагноз не исчерпывает харак­теристики типа, но подчеркивает его своеобразие. Лопарский тип нельзя отнести к современной альпийской группе, как предполагал Брин. Новые данные не подтверждают предположения, к которому мы присоедини­лись в прежних работах, об уральском происхождении лопарей: строе­ние черепа, форма волос, верхнего века и другие признаки заметно раз­личаются в двух группах. Расхождение не объяснимо влиянием на лопа­рей скандинавского типа: если по средней величине назомалярного угла лопари занимают промежуточное положение между норвежцами и маньси Приуралья, то по другим особенностям лопари несравненно ближе к европейским группам, но не к скандинавским. Такое соотношение разли­чий не соответствует представлению о смешанном происхождении ос­новного лопарского элемента.

По соматическим и краниологическим особенностям лопарский тип правильно определить как вариант европейской группы, древний по про­исхождению, сохранившийся в арктической зоне, но как особая, «оста­точная» форма.

Своеобразное сочетание признаков в балтийском комплексе, не сов­падающее с принятыми в антропологии тремя стандартными типами — северным, альпийским и средиземноморским, породило гипотезу о смешанном происхождении балтийской расы. Одним из компонентов балтийского типа обычно считают скандинавский, лапоноидный или ка­кой-то вариант уральской группы (Еiсkstadt,   1934; Coon, 1939).

Лапоноидный тип имел в отдаленном прошлом широкое распростра­нение на территории балтийской антропологической зоны. Следует пред­положить, что лопари были не только оттеснены в арктические широты проникшими в балтийскую область племенами, но частично ассимилиро­ваны ими. Разрозненные следы лопарского типа действительно просле­живаются в отдельных группах на северо-восточной периферии балтий­ской зоны. Но этот факт не подтверждает метисного происхождения спе­цифических балтийских вариантов, восточноботнического, даугавского, ильменского.

Попытка отыскать в балтийском антропологическом типе элементы уральского комплекса еще менее убедительна. Балтийский тип нельзя определить как депигментированный вариант уральской группы: тавасты, эстонцы, латыши отличаются от маньси как характерной разновидности уральской группы не только светлой окраской волос и радужины, но и размерами лица, его профилировкой, ростом бороды, высотой переносья, формой головы. По всем этим признакам балтийские варианты не выхо­дят за пределы изменчивости других европейских групп.

Г. Ф. Дебец (1961) отмечает, что по материалам Витова эстонцы от­личаются от латышей более уплощенным лицом, выступающими скула­ми и другими монголоидными особенностями. К сожалению, автор не по­ясняет, по какому принципу выбраны 12 сравниваемых групп из общего числа 25 групп, что доказывает, что найденные различия (если корреля­ции признаков достоверны) представляют собой наследие монголоидно­го компонента, а не какого-либо иного древнего типа, не имевшего спе­цифической монголоидной уплощенности лица. Впрочем, автор находит, что у эстонцев можно предполагать лишь одно-, двухпроцентную примесь монголоидных элементов. Возникает вопрос, как велика монголоидная примесь, определенная тем же способом у баварцев или гольштинцев. Возможна ли вообще количественная характеристика примеси по фенотипическим показателям и уловима ли столь ничтожная величина по антропологическим данным?

Для подтверждения гипотезы об участии монголоидных элементов в сложении балтийского типа привлекаются краниологические материалы из древних погребений.

Два черепа мезолитического времени, найденные в Литовской ССР у селений Кирона и Кебеляй, полностью входят в круг краниологических вариантов европейского мезолита (К. Ю. Марк, 1956; В. П. Яки­мов, 1956).

Древнейшие черепа из стоянок гребенчато-ямочной культуры При­балтики получили описание в работах К. Ю. Марк (1954, 1956). В изу­ченной серии из восьми черепов — мужских, женских и детских — го­ловной указатель варьирует от 71 до 86, лицевой—от 48 до 58, носо­вой— от 37 до 56, назомалярный угол (на пяти черепах) —от 127 до 150, зигомаксилярный — от 108 до 138. Многие размеры недостоверны вследствие неполной сохранности черепов. Группа явно не представляет собой однородного типа, отдельные черепа не воспроизводят комбина­ций, характерных для того или иного расового типа современности. Учи­тывая сравнительно высокую среднюю величину назомалярнюго угла и малую величину симотического индекса, а также наличие сходных чере­пов в Литве, Польше, с другой стороны — в неолитических могильниках Вологодской области (Караваиха и Модлон), Оленьего острова на Ба­ренцевом море и острова того же названия на Онежском озере,— К. Ю. Марк присоединяется к выводу, сформулированному ранее многими авторами (Г. Ф. Дебец, 1948), о наличии или преобладании монголоидных элементов среди племен гребенчато-ямочной керамики. Нужно отметить, что сравнительно плосколицые формы, найденные в Польше (К. Ю. Марк, 1956а, стр. 177), несмотря на принадлежность к одному кругу культур (гребенчато-ямочных), далеко не синхронны; на­ходки, сделанные на западе, древнее восточных и северных; совместно с плосколицыми вариантами найдены и резко отличные формы.

Гипотеза уральского происхождения названных черепов приобретает убедительность, если признать, что в мезо- и неолитическое время не су­ществовало других комплексов краниологических признаков, кроме тех, которые известны по наиболее различным европейским и монголоидным вариантам. Такую гипотезу нельзя считать единственно возможной и даже наиболее обоснованной. Вполне вероятно, что в мезо- и неолити­ческое время существовали группы не столь резко различные и что в неолите сохранились некоторые особенности древнейших, менее диффе­ренцированных форм (В. В. Бунак, 1959). Сдвиг в сторону уплощения лица и понижения переносья констатирован на некоторых верхнепалео­литических черепах Западной Европы, где нет основания предполагать влияния монголоидных элементов (В. П. Якимов, 1957; Н. С. Гусе­ва, 1962). В то же время в Прибалтике найдены древние черепа, в ко­торых предполагаемая «монголоидная» примесь не имеет заметного вы­ражения. Такова, например, серия черепов, добытых при работах на Ла­дожском канале.

Из всего оказанного следует, что мезо- и неолитические племена Во­сточной Прибалтики если и включали отдельные группы уральского про­исхождения, то во всяком случае не в качестве преобладающего эле­мента.

Теория уральского происхождения древнего населения северо-запад­ной территории имеет много защитников среди археологов.

На северо-западной русской территории до настоящего времени не обнаружено следов пребывания человека донеолитического времени. В смежной западной (прибалтийской) зоне известно несколько стоянок эпохи мезолита. Продвигаясь вслед за отступающим ледником, мезоли­тические племена уже в VIII—VI тыс. до н. э. достигли берегов Финлян­дии. Одна из древнейших культур, известная по стоянке Кунда в Эсто­нии, по мнению А. Я. Брюсова, имеет «ясные параллели не на западе, а на востоке в стоянках типа Ягорбской, Погостищенской, в некоторых находках на Шигорском торфянике» в Зауралье. Мнение авторитетного археолога не согласуется с однотипностью мезолитического инвентаря Прибалтики, обилием общих черт с дериватами позднего палеолита, аренсбургской и свидерской культурами: преобладающие мезолитиче­ские орудия — наконечники стрел из пластин, трапеции — ясно указыва­ют на связь с юго-западом и заметно отличаются от орудий из пока не­многих известных стоянок Приуралья (А. Н. Формозов, 1959, стр. 80). Кроме того, находки в шигирском торфянике датируются более поздним временем, чем прибалтийские. Локализация мезолитических стоянок преимущественно в южной части прибалтийской зоны вместе с другими фактами бесспорно устанавливает генетическую связь древнейшего на­селения этой части Восточной Европы с другими европейскими мезоли­тическими группами.

Ранненеолитическая культура Прибалтики известна по находкам в Карелии и Финляндии. Ее отличительный признак — котлообразные со­суды, орнаментированные поверхностными вдавливаниями треугольной формы, располагающимися горизонтальными рядами,— керамика типа «сперрингс». X. А. Моора, Л. Ю. Янитс и другие археологи находят близ­кое сходство сосудов «сперрингс» Карелии с образцами из Приуралья, сходство настолько значительное, что дает, по их мнению, основание установить непосредственное единство древних карельских и приураль­ских племен. На промежуточной территории керамика сходного, но не тождественного типа известна лишь по единичным находкам (Оленеостровский могильник?). Возможно, что в дальнейшем будут открыты и другие стоянки с керамикой «сперрингс», но преобладание сосудов этого типа в Карелии и Финляндии исключает возможность признать племена «сперрингс» основным и древнейшим элементом в населении северо-за­падной территории.

Основная неолитическая культура Восточной Прибалтики и совре­менной северо-западной русской территории получила название «ямочно-гребенчатой», или, точнее, «гребенчато-ямочной». На востоке ареал распространения сосудов этого типа граничил с зоной ямочной или волго-окской керамики (А. А. Формозов, цит. соч., стр. 105). На юго-западе область гребенчато-ямочной керамики смыкалась с зо­ной «гребенчато-накольчатой» керамики верхнего Поднепровья (П. Н. Третьяков, 1961). В позднем неолите волго-окская разновидлость глиняных сосудов распространилась в северных районах страны, граница между гребенчато-ямочной и ямочной зонами проходила по линии от Белого моря до верхней Оки.

Ареалы неолитических культур находятся в большом соответствии с областями распространения различных типов мезолитических орудий (А. А. Формозов). Неолитические племена складывались на основе ме­золитического населения, происходившего от европейских верхнепалео­литических групп. Этот факт, бесспорный для западной и центральной зон и очень вероятный для восточной, имеет существенное значение в изучении генезиса балтийской и других рас Восточной Европы.

В инвентаре неолитических культур отмечены черты сходства или влияния смежных областей. Внимание археологов особенно привлек­ли аналогии с культурами Приуралья (А. Я. Брюсов, 1951; Л. Ю. Янитс, М. Е. Фосс, 1952). Остается невыясненным, относит­ся ли намечаемое сходство к отдельным локальным формам западной и центральной зон или охватывает культурные комплексы в целом. Во всяком случае бесспорно, что гребенчато-ямочная и ямочная керамика отличается от гребенчато-струйчатой керамики Приуралья.

Таким образом, неолитические культуры северо-запада нельзя при­знать прямым отпрыском уральского неолита. Правильнее говорить о широком распространении некоторых общих для северной лесной поло­сы элементов культуры и дифференциации их в отдельных племенных группах.

Учитывая черты языкового и культурного соответствия неолитических племен Прибалтики и Приуралья, многие исследователи делают вывод о непосредственном физическом единстве неолитического населения се­верной полосы Восточной Европы. Не следует, однако, забывать, что распространение культуры и языка может происходить и без больших перемещений отдельных племен. В определенных условиях распростра­нение языка и культуры означает передвижение их носителей, например при распространении племен, освоивших культуру металла, в зоне, за­селенной первобытными охотниками, при расселении охотников в нена­селенных областях, при завоевательных передвижениях скотоводческих групп и т. д. В других условиях культура и язык распространяются пу­тем заимствования контактирующими небольшими племенными группа­ми и их консолидации. Для того чтобы отдать предпочтение тому или иному решению вопроса, необходимо учитывать не только вещественный археологический материал, но и движущие факторы—развитие произ­водительных сил и «давление» роста населения. В применении к вопросу о распространении прафинских племен следует признать вполне обосно­ванным второе из возможных решений вопроса. Различные элементы неолитической культуры могли осваиваться лесными племенами Во­сточной Европы, как обогащение более ранней культуры, путем меж­группового контакта и, может быть, небольших передвижений родствен­ных групп в поисках новых или более привлекательных охотничьих уго­дий. Отдельные группы охотников могли проникать очень далеко от своей прародины, но немногочисленные отряды, растворяясь среди ме­стного населения, не могли существенно изменить его антропологиче­ский состав. Такое понимание вполне согласуется с антропологическими данными, которым в конечном счете принадлежит решающая роль в решении вопроса о физическом родстве различных племен.

Приведем по этому вопросу цитату из недавней работы П. Н. Третья­кова (1961, стр. 31): «Соображения о раннем проникновении населения из восточных областей в Прибалтику, как мы видим, весьма слабо ар­гументированные археологическим материалом, приобретают, однако, правдоподобие и поднимаются до уровня научной гипотезы в свете ан­тропологических данных». По нашему мнению, антропологические материалы заключают в себе неясные пункты, но во всяком случае они не­достаточны, чтобы сообщить предположению о большой роли уральских элементов в формировании прибалтийских типов силу обоснованной ги­потезы.

В позднем неолите в северо-западной части страны распространились племена культуры ладьевидных топоров (и шнуровой керамики), осво­ившие разведение скота и начатки земледелия. Во II тыс. до н. э. племе­на боевых топоров, расселяясь в прибалтийской зоне, достигли Финлян­дии; другая, более поздняя и несколько отличная по инвентарю волна той же культуры охватила центральные области от верхней Волги до средней Оки (фатьяновская культура).

По краниологическим признакам, известным, впрочем, по небольшо­му числу черепов каждая (К. Ю. Марк и М. С. Акимова, 1947), две группы не вполне однородны. На верхней Волге высота черепа, высота лица ниже, головной указатель и ширина лица немного выше. Обе груп­пы отличаются от шнурокерамического варианта Центральной Европы (V. V. Вunaк, 1961). Исходная их область лежала за пределами центральноевропейской зоны в области между Вислой и средним Днепром, на южной окраине современной балтийской зоны. К такому выводу при­водят и археологические данные (Л. А. Янитс, цит. соч.). Во II—I тыс. культуры гребенчато-ямочная и боевых топоров существовали совмест­но на одной территории, их памятники находятся иногда поблизости один от другого. Позднее два этнокультурных слоя сливаются, возникает од­нотипный культурный комплекс.

Сопоставление древних краниологических типов и современных ан­тропологических вариантов позволяет констатировать два существенных факта. 1) Признаки балтийского типа установлены в районах, в которые племена культуры боевых топоров и другие позднейшие группы не про­никали в сколько-нибудь значительном количестве; такова, например, современная группа вепсов. Светлая окраска радужины и волос и не­которые другие балтийские признаки существовали в местном населении до распространения поздненеолитических групп и возникли у племен гребенчато-ямочной керамики, а по всей вероятности, в предшествующую эпоху — у мезолитических племен. 2) В зоне наибольшего распростра­нения поздненеолитических племен — в Латвии, Эстонии, Южной Фин­ляндии— концентрация светлой окраски волос и радужин, средних ва­риантов лицевого указателя, частота поднятого основания носа пример­но такие же, как в других балтийских группах. Такое распределение вариантов указывает, что племена культуры боевых топоров, отличаясь от древнего населения в некоторых краниологических особенностях, име­ли с ним ряд общих признаков, в том числе основных балтийских от­личий. Сложившиеся в результате взаимодействия поздних и ранних не­олитических племен позднейшие варианты представляют собой группи­ровки, происходящие от общих мезолитических предков, и если могут быть названы смешанными, то лишь в пределах сравнительно близкого круга подтипов, то есть в ином смысле, чем предполагают защитники теории метисного происхождения балтийской расы.

В целом генезис балтийского типа можно признать достаточно уста­новленным. По общему мнению, мезолитические племена не представля­ли собой вполне консолидированного целого, в отдельных группах и признаках существовали существенные отклонения от типичных совре­менных вариантов и их сочетаний. Под воздействием различных факто­ров — косвенной адаптации к климату освобождавшейся от ледников области —в мезолитических группах балтийской зоны (в широком смыс­ле этого термина) произошел сдвиг в сторону посветления окраски ра­дужины (как и в других более далеких от балтийского пебережья зо­нах), а также сдвиг в сторону ослабления пигментации волос, уменьшения  высоты лица, усиления набухлости века, частоты поднятого основания носа. Ареалы распространения отдельных признаков не совпадают, в одних группах посветление волос, или понижение темпа роста бороды, или укорочение высоты челюстей проявлялись сильнее, чем в других. В неолитическое время на разных участках территории, преимуществен­но на северной и восточной, сохранялись неконсолидированные группы с атипическими вариантами признаков. В результате перекрестного рас­пределения вариантов признаков, а также продвижения на север более южных групп, более высоколицых в позднем неолите сложилось несколко различающихся между собой областных подтипов, объединяемых, однако, общими особенностями. Ни один из возникших вариантов нель­зя считать исходным для других. Группы, характеризуемые сдвигом не­скольких признаков в одном и том же направлении на определенной тер­ритории, составляют одно таксономическое целое—одну расу. Балтий­ская раса включает группы с однородным сдвигом в комплексе призна­ков на территории от Ботнического залива до верхнего Днепра и нижней Вислы.

Лопарский тип следует определить как древнюю остаточную форма­цию, в которой сдвиг признаков в определенном направлении («процесс балтизации») не получил законченного выражения. Лопарская группа была оттеснена формирующимися балтийскими группами в северные области и не оказала существенного влияния на сложение балтийского типа.

Группы уральского происхождения, если они в небольшом количе­стве и проникали в балтийскую антропологическую зону, не оставили заметных следов в современном населении северо-западной территории.

Уральский тип. В современном населении этот тип, выделенный Деникером под наименованием «угорская раса», наиболее ясно выражен у манси и хантов на нижней Оби (С. Руденко, 1911; Н. Н. Чебоксаров и Т. А. Трофимова, 1941, 1941, а).

Нижнеобскую группу следует определить как остаточный вариант типа, распространенного в прошлом в Западной Сибири и на востоке лесной полосы Восточной Европы. Нижнеобский вариант имеет черты сходства с другими типами Западной Сибири и вместе с тем заметно отличается от них. Приведем сопоставление антропологических признаков манси и ненцев как характерных представителей западносибирской группы (по материалам С. Шлугера, 1941).



По горизонтальному профилю и ширине лица манси и ненцы почти одинаково отличаются от преобладающего на русской равнине типа, но по всем другим особенностям сравниваемые группы расходятся настоль­ко заметно, что их нельзя признать подразделениями одного типа. Сре­ди монголоидных групп Сибири нет варианта, сочетающего сдвиг в сто­рону ослабления пигментации, усиления роста бороды, понижения высо­ты лица. Этот комплекс отличий не характерен для других «остаточных» групп Сибири, в частности для юкагиров (палеоазиатов). У елогуйских кетов (Г. Ф. Дебец, 1947) пигментация несколько ослаблена по срав­нению с ненцами, но индексы роста бороды, уплощенности лица, разме­ры лицевых диаметров скорее выше, чем у ненцев. Юкагиры, по матери­алам И. М. Золотаревой (1960), более всего сходны с ламутами. По имею­щимся данным, ареал уральского комплекса не простирался далеко на восток от долины Оби, точнее, нижней и средней Оби, и занимал боль­шое пространство на запад от Уральского хребта. Формирование ураль­ского типа происходило на иной основе, чем сложение монголоидных вариантов Сибири.

Древнейшие черепа, добытые в Приуралье, относятся к сравнительно позднему времени. Краниологической тип мезолитических племен почти неизвестен. Вполне вероятно, что мезолитические племена проникали в уральскую зону преимущественно с юга или юго-запада и составляли часть древнейшего населения Восточной Европы, на основе которого в Приуралье в неолитическое время сложился своеобразный антропологи­ческий комплекс, отличающийся и от западного европейского, и от вос­точных монголоидных. Сравнительный археологический материал, пока все еще очень небольшой, дает указание на преобладание в неолите и энеолите восточных влияний (О. Н. Бадер, Л. П. Оборин, 1958), что, конечно, не означает равнозначных изменений физического типа древнего населения уральской зоны.

Для истолкования своеобразия уральского антропологического ком­плекса, как и в других аналогичных случаях, привлекается гипотеза ме­тисации. Сторонники этой гипотезы находят, что уральский тип сложил­ся в результате смешения племен палеоазиатской группы Северной Си­бири и энеолитических племен степной полосы, афанасьевской или андроновской культур. Во II тыс. до н. э. и особенно в последующие эпохи южные влияния несомненно проникали в уральскую зону, но едва ли можно предполагать, что отличия уральского типа от палеоазиатско­го сложились в столь позднее время, если даже допустить, что некото­рое ослабление пигментации у манси возникло под воздействием андроновского типа. Найденные в Приуралье два ранненеолитических черепа эпохи шигирской культуры заметно отличаются от палеоазиат­ского типа (Г. Ф. Дебец относит их к лапоноидной группе).

Для проверки гипотезы метисации приведем сопоставление кранио­логических характеристик современных юкагиров как представителей палеоазиатской группы, ненцев и манси по книге Г. Ф. Дебеца (1952) и афанасьевского типа по материалам В. П. Алексеева (1958).

Из десяти признаков, приведенных в таблице, если не считать двух — носового указателя и лицевого угла, по которым сравнивае­мые группы не различаются между собой, ни в одном показателе у манси нельзя найти специфических следов влияния афанасьевского типа. Величины назомалярного, зигомаксилярного углов, угла носовых костей и симотического индекса у манси имеют промежуточную вели­чину по сравнению с юкагирами и афанасьевцами, но несравненно бо­лее близкую к первому варианту. Следовало бы ожидать, согласно Гипо­тезе, что и по другим признакам манси окажутся более сходными с юкагирами, однако это предположение не оправдывается. Кроме того, промежуточное положение по трем из названных признаков занимают и ненцы, в которых нет оснований видеть продукт смешения разнородных вариантов.

Приближаясь к юкагирам по четырем признакам, манси заметно отличаются от юкагиров по другим краниологическим показателям, а также и по соматическим особенностям — по пигментации и росту боро­ды. Манси отличаются от юкагиров примерно так же, как и от ненцев. Других, более сходных с манси антропологических вариантов среди монголоидных групп Северной Сибири не существует.

Таким образом, антропологические материалы не подтверждают ги­потезы смешанного происхождения манси. Противоречит этому пред­положению также отсутствие укрупнения размеров лица, столь харак­терного для групп метисного происхождения. Разумеется, этот вывод не означает, что нижнеобская антропологическая группа представляет собой монолитный тип, сохранившийся в неизменном виде с неолита; та­ких групп вообще не существует. Можно утверждать лишь, что смеше­ние азиатских монголоидных и европеоидных, северных или южных эле­ментов не имело решающего значения в формировании нижнеобского антропологического типа.

Учитывая все сказанное, можно поставить вопрос о взаимосвязи  уральского типа с монголоидными вариантами Сибири, с которыми уральский вариант имеет некоторые общие черты.

В 1932 г. уральский тип был выделен нами как вариант особой, «протоазиатской» расы. Этот термин означает, что отличия уральского комп­лекса от собственно монголоидного в полном смысле этого обозначения более значительны, чем расхождения внутри монголоидных групп. Область распространения азиатской (монголоидной) расы лежит глав­ным образом к востоку от Байкала и преимущественно к югу от пояса Алтайско-Саянского — Хинганского нагорья. На север от этой зоны ти­пичные монголоидные группы проникли сравнительно поздно. Как пра­вильно отметил Я. Я. Рогинский (1937), не существует никакого основ­ного монголоидного варианта, который можно было бы считать исход­ным для всех остальных. Все группы связаны между собой «перекрестным» сходством в различных признаках. Отдельные группы, объединяемые одинаково направленным сдвигом в различных свой­ствах, и составили большую азиатскую (собственно монголоидную) расу. Время ее консолидации нужно отнести к неолиту. Уральская груп­па утратила связь с общим монголоидным стволом до того периода, в который сформировались ясно выраженные (архиморфные) особенно­сти, и представляет собой древний (мезоморфный) протоазиатский ва­риант, лишь частично сходный с монголоидным.

Согласно другой редакции той же гипотезы, сформулированной нами в общем виде в 1956 г., мезолитические предки уральской группы нахо­дились в малой генетической связи с протоморфными азиатскими груп­пами. Кроме забайкальского и балтийского расообразовательных цент­ров, в Северной Евразии существовали и другие центры. В одном из них, в уральской зоне сложился своеобразный комплекс особенностей, частично сходный с восточным, но, конечно, не обязательно промежу­точный по всем признакам.

Две редакции гипотезы не резко различаются между собой, но су­щественно отличаются от преобладающей концепции, согласно которой существовали лишь три расообразовательные зоны — европеоидная, монголоидная, негроидная,— концепции, которая, по нашему мнению, не согласуется с пониманием расы как исторической категории.

Понтийский тип. Выделенный нами в прежних работах понтий­ский тип как особая разновидность средиземноморского круга типов составляет основной антропологический слой населения Западного Кав­каза и более южных областей (В. Бунак, 1946, 1956). Сходные фор­мы установлены и в неолите Восточных Балкан (О. Necrasov, 1959). В промежуточной зоне, в степной полосе Восточной Европы, в раннеметаллическую эпоху понтийский тип не представлен, но прослеживается в более позднее время преимущественно в западной области степ­ной зоны.

Неолитический могильник Вовниги близ Днепропетровска (Т. С. Кондукторова, 1960) доставил черепа иного облика, их отличие — крупные размеры всех диаметров — сближают вовнигские че­репа с западноевропейскими мадленской эпохи.

Из могильников раннеметаллических культур — древнеямной, катакомбной, срубной — добыты не вполне однородные черепные серии. Че­репа последней по времени эпохи — срубной культуры из Поволжья — сходны по большему числу признаков с черепами афанасьевского време­ни Минусинской котловины и могут быть объединены в один «степной евразийский» тип (табличный материал приведен в работе В. П. Алек­сеева, 1961). «Срубный» вариант в степной зоне Восточной Европы контактировал с понтийским. Возникшему краниологическому комплек­су, заменившему более древние или поглотившему их, правильно при­своить наименование «неопонтийский», так как различные варианты «срубного» типа отличаются от европейского степного типа сдвигом в сторону понтийских форм. Еще яснее проявляются понтийские признаки в более поздних краниологических сериях из западных областей степной зоны. Черепа скифского времени из Поднепровья (по сводной табл. № 3 из работы Б. В. Фирштейн—1961) имеют меньший скуловой диаметр, больший угол наклона лобной кости, то есть признаки, характерные для понтийского типа. У савроматов Поволжья представлен несколько иной краниологический вариант, более близкий к андроновскому.

От скифского типа намечается переход к более поздним краниологи­ческим вариантам. Черепа полян, северян, вятичей, по новейшей сводке Т. И. Алексеевой (1961), отличаются от скифских некоторыми особенно­стями, например меньшим симотическим указателем у черниговских по­лян, указывающими на влияние какого-то более древнего (мезолитиче­ского) варианта.

Таким образом, вывод об участии неопонтийского и понтийского ва­риантов в формировании современных антропологических разновидно­стей русского населения можно считать доказанным. Что же касается вопроса о генезисе неопонтийского типа и «срубного» прототипа, то ис­тория их формирования не получила отражения в современном сомато-логическом материале. Для разрешения поставленного вопроса необхо­дим углубленный сравнительный анализ древних черепных серий, что требует особого исследования.

Восточноевропейский тип. Неопонтийский, уральский, балтийский типы (как и большая часть других современных расовых ти­пов) сложились в неолитическое время. Зоны формирования трех типов находились на периферии Восточной Европы, частично за ее пределами. И в настоящее время наиболее заметные антропологические различия  констатируются при сопоставлении типов окраинных областей расселе­ния русского населения. На остальной территории антропологические признаки указывают отчасти на смешение исходных элементов, преиму­щественно еа востоке и на западе, но главным образом на связь с более древними типами. Большее или меньшее сохранение особенностей древ­него антропологического слоя нужно считать общим правилом; в лесной центральной зоне Восточной Европы оно проявилось достаточно ясно.

В главе XI изложена попытка реконструировать древнейший антро­пологический субстрат Восточной Европы. Дополнительный материал для разрешения задачи доставляет изучение черепов мезолитического времени.

В применении к немногочисленным, нередко единичным древним че­репам законченная краниологическая диагностика очень затруднитель­на, представительность отдельного черепа или небольшой серии для группы в целом остается неустановленной. Можно отметить лишь неко­торые общие черты; из них особое внимание привлекает своеобразное сочетание отдельных признаков.

На трех черепах из гротов Фатьма-Коба и Мурзак-Коба (Крым) со­четаются сравнительно большая скуловая ширина и прогнатизм, средний носовой указатель и малый симотический, значительный диаметр базион-брегма и средний поперечный (мы пользуемся тщательно составлен­ной сводной таблицей В. П. Якимова, 1961).

На черепах из погребений 13 и 15 Волошского могильника конста­тированы большой назомалярный и малый зигомаксилярный углы, силь­ный прогнатизм, большой угол подъема носовых костей, малый симоти­ческий индекс. Череп из погребения 9 отличается гиперортогнатией, одинаковыми по величине назомалярным и зигомаксилярным углами, череп 11 — малыми величинами двух названных углов и ортогнатией (Г. Ф. Дебец, 1955). Аналогичные комбинации установлены на неко­торых черепах из могильников Васильевка I и Васильевка III. Не все приведенные величины достаточно точны, некоторые получены на сильно реконструированных черепах. Отдельные размеры не выходят за преде­лы изменчивости современных типов, но их сочетания заметно откло­няются от комплексов, характерных для рас современной эпохи, евро­пейских, азиатских, африканских или каких-либо иных. Система морфо-генетических связей, преобладающая в современных расовых группах, в мезолитическое время еще не выработалась. В установившихся расовых комплексах сдвиг в сторону уплощения субфронтальной плоскости лице­вого скелета сопровождается не всегда одинаковым по интенсивности, но однородным по направлению сдвигом на субзигоматическом уровне, увеличением угла наклона носовых костей, повышением симотического индекса, скуловой диаметр за немногими исключениями (например, у австралийцев) имеет меньшую величину, чем поперечный диаметр моз­говой коробки, относительное увеличение высоты ее редко сочетается с крупными размерами поперечной оси и средними размерами продоль­ной оси (примеры приведены в книге Бунака, 1959). В процессе форми­рования рас сложились определенные структурные соответствия, не ис­ключающие некоторых независимых колебаний признаков, но не перехо­дящие определенных границ изменчивости. Именно эти корреляции и характеризуют современные краниологические типы. Отступления от установившейся системы взаимосвязи изменчивости, наблюдаемые на древних черепах, указывают, что в мезолитическую эпоху современные расовые варианты находились еще в периоде формирования.

Незаконченное выражение типичных европейских комплексов харак­терно и для черепов мезолитического времени из Западной и Централь­ной Европы. Изучение сводной таблицы, составленной В. П. Якимовым, позволяет констатировать несвойственное современным европейским ва­риантам сочетание признаков на черепах из Тевьека и Гоэдика (Фран­ция), из Корсернор (Дания), из разных местностей Германии.

Своеобразие краниологических комплексов еще резче выражается в верхнем палеолите. Некоторые данные перечислены в нашей книге (1959). Обильный материал приведен в монографии В. П. Якимова. Резкий полиморфизм очень ясно выражен на скелетах из Костенок (Во­ронежская область). Г. Ф. Дебец (1955, 1961) относит костенковские черепа к расовым типам гримальдийскому, кроманьонскому (в мезоли­тическом могильнике у с. Волошское автор находит еще один тип — ав-стралоидный). Череп из стоянки на Маркиной Горе (Костенки XIV) относится к более древнему времени, чем другие костенковские находки, и все же гипотезу о генетической связи краниологических вариантов степной полосы Восточной Европы с далекими южными и западными областями нельзя признать убедительной. Выделенные археологами две области верхнего палеолита — средиземноморско-африканская и евро­пейская приледниковая — соприкасались в степной зоне Восточной Ев­ропы и местами вклинивались одна в другую (А. Д. Столяр, 1959). Две области различались и по антропологическим особенностям: для од­ной характерны варианты протосредиземноморского типа, для дру­гой — позднего верхнепалеолитического. Оба типа в разных вариантах и сочетаниях различимы в верхнем палеолите, мезолите, отчасти и нео­лите причерноморских степей. Но этот факт не означает, что протосредиземноморский круг форм включал варианты, не только сходные с эквато­риальными африканскими или южноазиатскими по элементам кранио­логического комплекса, но и родственные по происхождению. Заметное сходство верхнепалеолитических черепов из Обдркасселя и Кейлора в Австралии, из грота Гримальди и из Меланезии не может служить до­казательством перемещения древнейших людей из Западной Европы в Австралию или из Меланезии в средиземноморскую область. Нет осно­вания включать причерноморские степи в зону распространения не­скольких далеких по месту формирования типов. Этнография знает примеры обширных ареалов отдельных племен, но они относятся к бо­лее поздним периодам, и самые ареалы, как правило, не переходят за Границы одной ландшафтной зоны и определенного сочетания климати­ческих, почвенных и микробиологических условий, по отношению к ко­торым в каждой группе вырабатывается косвенная, а иногда и непо­средственная адаптация. Трансзональные ареалы возникают обычно под давлением смежной группы, достигшей более высокого уровня развития производительных сил.

В ориньякскую эпоху в Европе нередко на одной территории суще­ствовало несколько различных краниологических вариантов и ни один из них, в частности гримальдийский, нельзя признать наиболее древ­ним, вытесненным впоследствии позднейшими вариантами. Краниологи­ческие разновидности верхнего палеолита не связаны с определенным ареалом и потому имеют очень условное таксономическое значение, мало характеризующее их генетические связи.

Учитывая эти соображения и ряд других, сформулированных в более ранних работах (Бунак, 1952, 1956), краниологические разновидно­сти верхнего палеолита Европы следует определить как неконсолиди­рованные полиморфные варианты с незаконченным формированием диф­ференцированных комплексов признаков.

В мезолитическую эпоху процесс дифференциации комплексов про­двинулся дальше, возникли варианты, которые можно определить как особые разновидности европейской группы, но наряду с ними сохра­няются формы, не характерные для современных европейских рас.

Местами атипичные формы сохраняются и в неолите. К ним нужно отнести краниологический вариант из неолитического могильника Ва­сильевка II (И. И. Гохман, 1958) и отчасти из могильника Вовниги.

Вполне возможно, что в эту атипическую группу нужно включить че­репа из неолитических могильников северной лесной полосы Восточной Европы, где (V. В unак, 1961; В. Якимов, 1961) под воздействием различных не вполне ясных фактов могли сохраниться некоторые осо­бенности древних типов, некоторый сдвиг в сторону уплощения лицевого скелета. Не исключена возможность влияния уже сложившихся специ­фических вариантов, но едва ли это воздействие было решающим. В. П. Якимов в монографии о неолитическом могильнике Южного Оленьего острова, содержащей обильный сравнительный материал, уста­новил, что оленеостровские черепа по многим признакам сходны с верх­непалеолитическими черепами из Западной Европы, с неолитической серией из могильника Вовниги. Сопоставление с позднепалеолитической западноевропейской серией и с серией черепов из Мингечаура (Закав­казье), в которых нет основания предполагать наличие монголоидного элемента с уплощением лица, показало, что оленеостровские черепа отличаются от сравниваемых групп относительно немного. Такой ре­зультат был бы невозможен, если бы в состав оленеостровской груп­пы входил специфический плосколицый тип азиатского происхож­дения.

Противоположное мнение о генезисе неолитического населения лес­ной полосы Восточной Европы было высказано многими исследователя­ми. В упомянутых выше работах М. С. Акимовой, Г. Ф. Дебеца, К. Ю. Марк, Т. А. Трофимова, Н. Н. Чебоксарова изложена теория, согласно которой неолитические типы Восточной Европы сложились при участии далеко продвинувшихся на запад монголоидных типов Сибири. Мы остановимся в дополнение к сказанному выше на последней работе Г. Ф. Дебеца (1961). Сопоставляя средние величины европеоидных и монголоидных серий черепов современности, эпохи неолита и бронзы степной зоны русской равнины и Средней Азии, автор нашел, что раз­ница типов в сравниваемые эпохи примерно одинакова. Иначе говоря, отмеченные выше атипические особенности черепов из могильников Вовниги, Васильевка II несущественны. Но, насколько известно, никто не утверждал, что названные краниологические серии сходны с монго­лоидными, негроидными или какими-нибудь другими более, чем с евро­пейскими. Речь идет о том, имеются ли в древних черепах степной зоны отклонения от сочетания признаков, характерного для современных ев­ропейцев, отклонения, идущие в разных направлениях: усиления про­гнатизма, плоского и высокого переносья, платигнатии и т. д. Если раз­лично направленные отклонения одинаково часты (а этого и следует ожидать, если объединить в одну группу черепа из южнорусских степей и из Средней Азии), то суммарная разница может оказаться одинако­вой в сравниваемых группах.

Таким образом, древний краниологический материал вполне со­гласуется с выводом из соматологического исследования о сохранении в Восточной Европе, в зонах, мало затронутых позднейшими балтий­скими и неопонтийскими влияниями, некоторых особенностей древней антропологической формации. Разумеется, в современную эпоху древ­ние особенности различимы лишь в измененном виде отчасти вследствие консолидации более крупных областных типов, отчасти вследствие вли­яния позднейших расовых формаций. Но именно с древними типами правильнее всего связать те особенности, которые отличают восточноев­ропейские группы западной и центральной зон от западноевропейских. К числу таких особенностей нужно отнести небольшой сдвиг в профили­ровке скуловой области, в строении носа и верхнего века.

 

Эти особенности нужно признать очень древними, существовавшими до распространения в восточной части страны уральских групп и до окончательного формирования в западных областях балтийского антро­пологического комплекса.

Подтверждение этого мнения доставляет территориальное. соответ­ствие между распространением типов мезолитических орудий и областя­ми культуры неолита. А. А. Формозов (1959), сопоставляя результаты многочисленных исследований, выделяет в северной части страны три зоны неолитической культуры III тыс. до н. э. (карты 25—26): запад­ную — с остродонными сосудами и гребенчато-ямочным орнаментом, волго-окскую — с круглодонными сосудами и ямочным орнаментом и камскую — с гребенчато-струйчатым орнаментом. Каждой зоне соот­ветствует преобладание одного из видов мезолитических орудий. В степ­ной полосе две зоны: западная — трипольская и восточная — ямочная (наименование, указывающее способ захоронения).

Если нанести на карту, составленную А. А. Формозовым, границы современных антропологических зон, то западная археологическая об­ласть включает зоны ильменскую, валдайскую и западную верхневолж­скую, а волго-окская область зоны вологдо-вятскую, волго-клязьминскую, центральную, дон-сурскую и верхнеокскую. Пять антропологических зон имеют в основе однородный слой неолитических племен, от которого и унаследованы общие особенности антропологического типа: ослаблен­ный горизонтальный профиль лица, замедленный темп роста бороды и другие отличия. Эти признаки сложились независимо от влияния ураль­ских групп. Зональные антропологические различия сложились намного позднее в результате передвижения балтийских, понтийских и ураль­ских групп.

В Западной Европе древнейшие признаки были полностью или поч­ти полностью поглощены позднее сложившимися антропологическими комплексами. В Восточной Европе следы исходных вариантов сохраня­лись до последнего времени, сложилась особая разновидность европей­ской группы — восточноевропейская раса.

Мнение о необходимости учитывать в антропологическом анализе, помимо современных наиболее ясно выраженных расовых типов, также и древние формации разделяется многими современными антрополога­ми. Руководствуясь этим принципом в изучении антропологического со­става населения Европы, К. Кун выделил несколько вариантов, непо­средственно связанных с группами неолита и даже верхнего палеолита.

Возможно, что восточноевропейский вариант в известной мере соот­ветствует одному из древних типов, описанных К. Куном (С. Сооn, 1939), в частности так называемому «новодунайскому». К сожалению, мы не могли найти в литературе ни характеристики «новодунайского» и «ладожского» типов, ни описания метода, которому следовал К. Кун при выделении пережиточных форм. Краткие замечания, приводимые автором на стр. 292, не разъясняют возникающих вопросов.