ИСТОРИЧЕСКАЯ АНТРОПОЛОГИЯ И ЭТНОГЕНЕЗ. Часть 2.

ЗНАЧЕНИЕ ТРУДОВ Н. И. ВАВИЛОВА
ДЛЯ ТЕОРЕТИЧЕСКОЙ АНТРОПОЛОГИИ

Антропологическая наука одинаково тесно связана как с историей, так  и с биологией. Развитие антропологических типов человечества, их происхождение и взаимоотношения неотделимы от истории народов, их этнических связей и миграций. В истории антрополог черпает богатый материал для своих наблюдений, а иногда и обобщений, ибо без исторической информации остаются часто непонятными многие антропологические
факты. Но в то же время биология человека — часть общей биологии,  биологические законы сохраняют свою власть над человеком и в новом, преображенном виде — в социальной среде продолжают оказывать воздействие на генетический состав популяций, а стало быть, и на их биологическую динамику. Поэтому антропология очень чувствительна к достижениям общебиологической мысли и чутко реагирует на изменение положений в области теорий эволюции, учения о географической изменчивости, популяционной генетики и т. д. Особенно велико значение для  антропологии кардинальных биологических обобщений, сделанных за  последние десятилетия и связавших тесно и неразрывно генетику с общей  теорией эволюционного процесса, иными словами, заложивших фундамент учения о генетических основах эволюции.

Научное творчество Николая Ивановича Вавилова представляет собой  одну из высочайших вершин в биологии XX в. Генетик и географ, исследователь культурной флоры и теоретик эволюции, фитопатолог и агроном, Н. И. Вавилов на наших глазах в эпоху исключительной дифференциации науки воскресил энциклопедизм, который, казалось бы, уже безвозвратно ушел в прошлое. Помимо перечисленных областей знания, вклад
в которые Н. И. Вавилова подавляюще громаден, в его работах можно найти неисчерпаемое количество частных наблюдений, касающихся и истории земледелия, и влияния естественногеографических условий на
образ жизни человека, и восстанавливаемой по археологическим памятникам древней истории того или иного народа, и этнографии. Естественно, что мысль ученого такого масштаба обращалась к самым фундаментальным проблемам биологии и внесла в их обсуждение идеи исключительного значения. Из них самыми важными по широте охвата фактов  и глубине проникновения в проблему являются теория генцентров, закон
оттеснения рецессивов на окраину видового ареала и закон гомологических рядов в наследственной изменчивости. Обобщения такого уровня выходят за рамки тех фактов, с помощью которых они были открыты
Н. И. Вавиловым, выходят за рамки даже биологии и могут быть плодотворно использованы в смежных областях знания, в частности в антропологии: первые два — для проникновения в закономерности формирования антропологического состава человечества, третье — для понимания законов изменчивости человеческого организма и развития учения о происхождении человека.



ЭКСПЕДИЦИИ

Обстановка активной интеллектуальной жизни с детства окружала Н. И. Вавилова [1]. Этим можно объяснить отчасти тот факт, что и брат
Николая, Сергей, и сестры, Александра и Лидия, стали крупными естeствоиспытателями. Сам Николай Иванович по настоянию отца окончил Коммерческое училище, в котором в отличие от классических гимназий
не преподавались древние языки — латинский и греческий, но зато было хорошо поставлено преподавание основных западноевропейских языков, а кроме того, уделялось большое внимание физике, химии, другим естественным дисциплинам, велись практикумы по ним, поощрялись самостоятельные занятия учащихся. Именно эти обстоятельства пробудили  у Н. И. Вавилова раннюю любовь к естествознанию, определившую его
жизненный путь, и в то же время воспрепятствовали его поступлению в
университет, так как он не хотел терять год, чтобы подготовиться и сдать
экзамен по латинскому языку. Н. И. Вавилов закончил Московский сельскохозяйственный институт [2].

Биограф Николая Ивановича живо описывает ту интеллектуальную атмосферу, в которой проходили его юношеские годы и в которой зародилась неуемная страсть к книге, пронесенная через всю жизнь: «Дом
Вавиловых... был разделен на две части. Половину дома занимали родители. Жили они по определенному распорядку, соблюдая свои давние привычки. Другая половина принадлежала детям, которые вели совер-
шенно иную жизнь. Чего только здесь не было: сетки с гербарием и семена самых разнообразных растений, лупы, новейшей системы микроскоп, всевозможные препараты, приготовленные для просмотра под микроскопом, карты, книги... Старинные и новейшего издания книги на русском, французском, английском, немецком, итальянском и других языках по истории науки, растениеводству, археологии, географии, искусству, описание путешествий и многие другие» [3]. Таким образом, к чтению самой  разнообразной литературы на иностранных языках, в том числе и не специальной, Н. И. Вавилов привык с юношеских лет, еще до поступления в высшее учебное заведение.

В институте, а также работая после его окончания в лабораториях и
на селекционных станциях Англии и Франции, Н. И. Вавилов приобрел обширные общебиологические знания, досконально изучил культурную флору. В эти же годы были заложены основы того исключительного интереса к географии культурных растений, который всегда отличал Н. И. Вавилова и который позволил ему позже создать учение о центрах происхождения основных видов культурных растений. Одна из сотрудниц
Н. И. Вавилова по Всесоюзному институту растениеводства — А. Ю. Тупикова сообщает, что, судя по его письмам, основные контуры учения о происхождении культурных растений оформились к 1916—1917 гг. [4]
Сама идея не могла возникнуть без широчайшего знакомства с историко-
этнографической и географической литературой, без сопоставления собственно агроботанических наблюдений с географическим распространением по земле древнейших цивилизаций, с историей их расцвета и упадка, с результатами исследования хозяйства и агрикультуры древнейших народов.

А. Ю. Тупикова оставила нам драгоценное свидетельство об интересе Николая Ивановича к этнографии и археологии уже в те годы. Летом 1916 г. он по дороге в экспедицию в Персию заехал на Туркестанскую
опытную станцию, где А. Ю. Тупикова проводила летнюю практику,
и прожил там несколько дней, изучая культурные растения Узбекистана
как на самой станции, так и в маршрутах по окружающим районам.
Несмотря на исключительно напряженную работу и недостаток времени, много сил было уделено обследованию сельскохозяйственного инвентаря, тщательному осмотру домов и домашней утвари узбеков, их фотографированию. А еще через год Н. И. Вавилов сообщает ей из Москвы: «Самое интересное — это лекции Валерия Брюсова о древнейшей культуре
человечества... И содержание и форма на 5. Эгейская культура вся как живая» [5]. Речь идет, по-видимому, об известной работе В. Я. Брюсова,  содержавшей очень полный и квалифицированный обзор результатов но-
вейших раскопок в Средиземноморском бассейне и посвященной доказательству существования Атлантиды.

Следы этих разнообразных интересов и постоянных занятий историей
и археологией видны и в первых работах Н. И. Вавилова о происхождении культурных растений, предшествовавших появлению его знаменитой книги «Центры происхождения культурных растений» и написанных
еще в Москве, до переезда в Саратов и занятия там кафедры частного  земледелия и селекции. Во вступительной лекции к курсу частного земледелия, прочитанной на Саратовских высших сельскохозяйственных курсах в сентябре 1917 г., сразу же после переезда, он широко использует известную книгу И. И. Мечникова «Цивилизация и великие исторические реки», сопоставляет число используемых в земледелии растений с этапами развития цивилизации, отмечает бедность культурной флоры в государствах Древнего Востока и значительное увеличение введенных
в культуру видов за последние столетия, особенно после эпохи великих
географических открытий и освоения Америки европейцами [6]. В статье о происхождении культурной ржи, опубликованной в том же году и содержащей первую формулировку и обоснование теории о проникновении
некоторых злаков в культуру из засоряющих поля сорняков на примере ржи, археология, а также историческая лингвистика представлены еще шире [7]. Здесь и ссылка на свидетельство Плиния как на первое определенное сообщение о посевах ржи, и критическая оценка раскопок энеолитических стоянок во Франции, во время которых якобы были найдены обугленные зерна ржи. Названия ржи в языках современных народов Передней Азии, именующих рожь «травой, засоряющей пшеницу», рассматриваются в качестве существенного аргумента в пользу защищаемой теории. Молодой автор в курсе всех историко-этнологических проблем,
хоть сколько-нибудь соприкасающихся с непосредственным предметом его
исследований.

В Саратове в рекордные для того тяжелого времени сроки была налажена деятельность кафедры, подобраны учебные пособия, собрана
большая библиотека на нескольких иностранных языках. И опять в нее входит не только специальная литература, но и книги по общей биологии, географии, истории культуры. К этим годам относится дошедшее  до нас свидетельство о личной библиотеке Н. И. Вавилова, оставленное  А. Г. Хинчук: «Библиотека удивляла не только количеством, но и подбором книг. В ней были представлены, кроме специальной агрономической литературы и нескольких энциклопедий, книги по географии, физике, химии, философии, истории искусств, медицине и все, кажется, классики мировой литературы» [8]. В эти годы Николай Иванович изучал
латинский язык, чтобы в подлинниках читать древнеримских естествоиспытателей, и это было единственное время, когда лаборатория его была закрыта не только для посторонних, но и для ближайших сотрудников [9].
А его лекции ярко отражали богатейший запас накопленных знаний:
в них агрономия, культурная ботаника и история земледельческой культуры всегда подавались на широчайшем фоне народной жизни в разные  эпохи истории человечества. Другая сотрудница Н. И. Вавилова вспоминает: «Казалось, что каждый слушатель становился участником экспедиций по Средней Азии, Кавказу, Крыму, Персии и Афганистану,
посещал экспериментальную базу Бэтсона под Лондоном с ее уникальной коллекцией злаков, собранных со всего земного шара. Масса фото-
графий знакомила с характерными элементами ландшафта страны, селениями и городами, с бытом жителей, их нравами, этническими типами, орудиями производства, животными и растениями, музыкальными инструментами и т. д.» [10]

Собственные работы Николая Ивановича, относящиеся к этому периоду, содержат интересные выводы о значении историко-археологических данных для восстановления древней истории культурной флоры. В боль-
шой книге, посвященной культурным растениям Нижнего Поволжья, он
писал об огромных колонизационных потоках, проходивших через южно-русские степи в древности, перечисляя гуннов, аваров, славян и болгар и. Касаясь влияния этих колонизационных потоков на растительный состав полей Нижнего Поволжья, Н. И. Вавилов указывал на восточное происхождение отдельных культурных растений. Наиболее яркий, по его  мнению, пример — полба-эммера (Triticum dicoccum), широко распространенная в пределах ареала расселения татарского, чувашского и башкирского народов. Для Н. И. Вавилова это убедительный аргумент в пользу того, что полба была принесена на Волгу тюркоязычными предками этих народов, «пример исключительного влияния в выборе культуры не только исторических условий, но и более элементарной формы их — этнографических факторов». Распространение подсолнечника в Нижнем Поволжье демонстрирует огромную роль для расселения культурных растений по земной поверхности такого грандиозного историко-
географического события, как открытие Нового Света.

Но, постоянно помня об исторических процессах при изучении состава, происхождения и распространения культурной растительности земного шара, Н. И. Вавилов отчетливо осознает ограниченные возможности использования исторических и археологических данных при установлении путей происхождения культурных растений. В этом сказалась трезвость ума большого ученого, не склонного обольщаться односторонним подходом даже при большой увлеченности. Позднее именно за преимущественное использование археологических и исторических материалов в
своих трудах Н. И. Вавиловым был подвергнут критике Альфонс Декандоль, его предшественник по исследованию происхождения культурной флоры. В противовес А. Декандолю Н. И. Вавилов писал в 1923 г.:
«Археологические, исторические и лингвистические данные малопригодны для решения вопроса о происхождении отдельных видов, так как обычно виды пшеницы не различаются и путаются археологами и филологами, и поэтому единственным, в сущности наиболее точным  методом для определения центра происхождения отдельных видов пшеницы является метод ботанико-географический, состоящий в определении ареалов разновидностей данного вида, в нахождении центра разнообразия большинства известных форм» [12]. Итак, широко привлекая историко-археологические данные, Н. И. Вавилов с самого начала корректировал их с помощью результатов собственных агроботанических исследований; в этом своеобразие и плодотворность его метода [13].

С переездом в Ленинград и организацией в 1924 г. Всесоюзного института прикладной ботаники и новых культур, директором которого он был на протяжении 16 лет, начался в жизни Н. И. Вавилова новый период грандиозной по масштабу научной и организационной деятельности. Осуществленные им экспедиции охватили свыше 40 стран и обогатили мировую науку не только детальным знанием культурной флоры посещенных районов, но и историей земледелия в связи с историей цивилизации, а в некоторых случаях позволили внести коррективы в представления об исторических взаимоотношениях древних цивилизаций, уже сложившиеся на основании результатов археологических раскопок. Богата и разнообразна собранная во время этих экспедиций информация о земледельческой этнографии: способах обработки земли,
простейших приемах ирригации, сельскохозяйственном инвентаре, использовании при обработке земли па полях домашних животных. Но прежде чем говорить об этом, следует уделить внимание труду Н. И. Вавилова об основных центрах происхождения культурных растений, который отражал знания, накопленные к началу 20-х годов. [14]. В нем были частично учтены только результаты экспедиции в Афганистан. Это сочинение неповторимо по богатству использованного материала и редкой
логике в его систематизации. Исключительно полно была использована литература по истории земледелия, в том числе и археологическая.

После того как ботанико-географический метод был поднят на принципиально новую ступень самим Н. И. Вавиловым и его учениками, после создания дифференциальной географии культурных растений [15]
археологические, лингвистические и исторические данные приобрели особое значение. Н. И. Вавилов писал, что, «приуроченные к определенным
ботаническим видам, они могут иногда значительно дополнить и углубить сведения о прошлом культурных растений» [16].

Излюбленное им сопоставление выводов из ботанико-географических и исторических исследований и извлечение из такого сопоставления новой информации были очень плодотворны. При рассмотрении происхождения хлебного злака древних народов — полбы-эммеры Н. И. Вавилов обратил внимание на то, что сейчас она представлена в основном в культуре тех народов, которые до недавнего прошлого стояли, а некоторые и теперь стоят на сравнительно низкой ступени общественного развития: в Поволжье — это тюркские народы, на Кавказе — народы центральных предгорий, в Испании — баски, в Ираке — курды, в Эфиопии — первобытные горные племена. Она сохранилась, по мнению Н. И. Вавилова, с глубокой древности вместе с отсталым земледельческим укладом
и архаическими обычаями. Известная экспедиция одного из ближайших
его сотрудников — В. Е. Писарева в Монголию выявила огромное разнообразие форм проса, что явилось аргументом в пользу существенных теорий о его происхождении из Центральной и Восточной Азии. Н. И. Ва-
вилов доказал, что просо продвинулось в Европу из Азии вместе с кочевыми народами, и аргументировал это широким его распространением у них, приспособленностью к произрастанию в разных экологических условиях, что так важно при кочевом быте, наконец, способностью вызревать в разное время года.

В связи с происхождением первичных, наиболее рано вошедших в культуру растений особенно интересна последовательность этапов окультуривания конопли. Повсеместное распространение конопли вызвало особенно пышное развитие ее вокруг мест жилья, на удобренной отбросами, богатой перегноем почве. «Конгломерат форм дикой конопли,— писал Н. И. Вавилов,— ...сопровождал человека в его кочевьях, в его расселении по Старому Свету. Конопля бросалась в глаза первобытному обитателю Старого Света, шла за ним по пятам, ютилась около его хижины
и сама предоставляла ему свои услуги» [17]. Во время частых голодовок человек не мог не обратиться к услугам этого растения, бессознательно отбирая формы с неосыпающимися крупными плодами, давшие начало культурным расам. Устанавливая место и время введения конопли в культуру, Н. И. Вавилов воспользовался самыми разнообразными историческими данными: неизвестностью ее в Древнем Египте, где не обнаружено никаких следов волокна пеньки, отсутствием упоминания ее в Библии и у Геродота, но зато глубокой древностью источников со сведениями о ее выращивании в Индии и Китае. Так устанавливается азиатский очаг окультуривания конопли, что подтверждается и лингвистически: названия конопли есть в санскрите и в древнекитайском языке.
Учитывая характер расселения этого растения, Н. И. Вавилов пришел к выводу о полицентрическом происхождении культурных рас, о независимом введении конопли в культуру на территории Азии в разных
местах.

В книге о центрах происхождения культурных растений Н. И. Вавиловым был предложен первый вариант панойкуменной системы формообразовательных очагов культурной флоры. Сопоставив их с существовавшими тогда представлениями о древнейшем прошлом человечества и первых государствах, он внес в них существенные коррективы, указав
на самостоятельность и древность цивилизации в Восточной Азии, на древние этапы развития земледелия и культуры в Закавказье, на не-
зависимый от Старого Света процесс исторического развития в Центральной Америке и на Андийском нагорье. Все это были свежие и оригинальные мысли, опережавшие свое время и подтвержденные впоследствии исторической наукой. К их числу относится и утверждение, тогда
предположительное, о глубокой древности земледелия, о возникновении его в древнейшую эпоху развития человечества, на рубеже мезолита и  неолита. Но, пожалуй, наиболее важен для историка центральный вывод  книги о том, что очаги возникновения земледельческой культуры сдвинуты (по сравнению с очагами древнейших цивилизаций, располагающихся в долинах рек) в горные местности, что место происхождения
населения этих долин следует искать в окружающих горных районах.
Помимо ботанико-географических аргументов, в пользу этой точки зрения Н. И. Вавилов привел и исторические: невозможность осуществления  ирригации в долинах больших рек без установления деспотической
власти и использования труда рабов, в то же время сравнительная легкость общественной организации орошения в горных районах, где реки самотеком могут быть отведены на поле.

Книга Н. И. Вавилова при всей своей ботанико-географической направленности значительна и с точки зрения историко-этнографической,
в ряде случаев она корректирует выводы историко-археологических и
этнографических исследований. А. М. Горький писал 22 июня 1927 г. П. С. Когану в Сорренто: «На днях я получил несколько книг, изданных
созданным по инициативе Владимира Ильича „Институтом прикладной  ботаники и новых культур", прочитал труд проф. Н. И. Вавилова „Центры происхождения культурных растений", его доклад о „Законе гомологических рядов", просмотрел „Карту земледелия СССР" — как все это
талантливо, как значительно» [18].

Экспедиции второй половины 20-х — начала 30-х годов расширили и без того огромную фактическую базу обобщений, сделанных Н. И. Вавиловым.

Осуществленное летом и осенью 1924 г. путешествие по Афганистану было подробно описано ученым лишь через пять лет [19]. Это понятно: маршрут пролегал по всей стране, был собран огромный материал как
агроботанического и экономического, так и этнографического характера, громадны собранные коллекции. В дипломе, сопровождавшем золотую медаль имени Пржевальского, которой II. И. Вавилов был награжден в 1925 г. Всесоюзным географическим обществом, было сказано: «За географический подвиг». В книге «Земледельческий Афганистан», представ-
ляющей собой энциклопедию не только агрономических, но и географических сведений об Афганистане, большое место занимает и собственно этнография.

Специальная глава в ней посвящена обзору этнического состава Афганистана и тем очень фрагментарным историческим и археологиче-
ским свидетельствам о древнем прошлом страны, которые были известны
к тому времени. Приведены данные о численности и расселении как самих народов, так и входящих в их состав племенных групп; кратко, но выразительно описаны особенности быта, хозяйства, культуры; упомянуто о всех тех этнографических и исторических фактах, которые могут быть использованы для решения проблемы происхождения народов. Автор, как и во всех других случаях, исчерпывающе знает литературу, не забывает ни одного литературного сообщения (например, указаний М. С. Андреева на инородный субстрат в составе таджиков), но любое сообщение подтверждает своими наблюдениями. Так, он отметил резкое отличие сельскохозяйственной лексики таджикского языка от других иранских языков, подтверждающее вывод М. С. Андреева, установленный при анализе других этнографических материалов. Для нуристанцев этнографические наблюдения Н. И. Вавилова до сих пор сохраняют значение первоисточника исключительной важности: описаны
постройки и типы поселений, сельскохозяйственный инвентарь, занятия
населения; отмечены различия между отдельными кишлаками в языке
и быте, записана лексика кафирских диалектов, фотографиями иллюстрирован антропологический тип нуристанцев.

Известный к тому времени археологический материал, сведенный и использованный Н. И. Вавиловым, не позволял древность цивилизации в Афганистане отнести далее рубежа новой эры. Для северных районов
Афганистана этот хронологический рубеж нашел подтверждение и при изучении культурной флоры: она не носит самостоятельного характера.
Но в южных районах и восточных областях, прилегающих к Пакистану, выявилось исключительное разнообразие культурных растений, обилие эндемов (т. е. растений местного происхождения), свидетельствующее о  древнем очаге земледельческой культуры, очень раннем развитии земледельческой цивилизации. Никаких археологических следов этой цивилизации найдено тогда не было, и Н. И. Вавилов сделал смелое предположение: «Отсутствие археологических документов, связанных обыкновенно  с городами, с цивилизацией в прямом смысле этого слова, не есть еще  непременное доказательство отсутствия в данной стране древней земледельческой культуры, более ранней, чем рассмотренные выше памятники  первых веков до нашей эры. Сравнительно-географический, ботанико-агрономический анализ таких районов, как Герат, Кандагар, юго-восточный Афганистан с его горными долинами, интенсивным типом земледелия и чрезвычайно богатым оригинальным набором сортов полевых и огородных растений, заставляет фиксировать внимание историка земледелия на этой части Азии и попытаться проникнуть в глубь истории Афганистана, определяемой археологическими документами»[20].
Археологические открытия последующих лет, как известно, отнесли дату  начала земледельческой культуры в Афганистане к IV тысячелетию  до н. э. и блестяще подтвердили предположение Вавилова [21].

За Афганистаном в 1925 г. последовал Хорезм, результаты агроботанического обследования которого были опубликованы через четыре
года [22]. Н. И. Вавилов и здесь верен себе: он начинает с указания на  имеющиеся исторические сведения, суммированные В. В. Бартольдом и  уводящие историю Хивинского оазиса в середину I тысячелетия до н. э.
В разделе о дынях сказано (со ссылкой на исторические источники)  о том, что их высокие качества были известны китайцам еще во II в. до н. э.
Анализ состава возделываемых растений показал несамостоятельный характер хивинского земледельческого очага. На основании сходства форм он связывается с первичным очагом, локализованным в Восточном  и Южном Афганистане и Западной Индии. Многолетние работы Хорезмской археолого-этнографической экспедиции подтвердили этот вывод.
С помощью археологического материала было доказано, что Хорезм поддерживал в древности интенсивные связи с более южными районами.
Увеличился и установленный с помощью археологических документов возраст хорезмийской цивилизации минимум на 1500—2000 лет, что не меняет, впрочем, правильности положения о происхождении земледелия
в Хорезме под влиянием южных культурных воздействий.

Осуществленная в 1926—1927 гг. экспедиция в страны Средиземноморья и в Эфиопию была исключительно плодотворна в отношении как
ботанических, так и этнографических результатов. Задуманный путешественником обобщающий труд «Земледельческая Абиссиния» не был написан, об экспедиции сохранился лишь краткий отчет, а экспедиционные сборы были частично обработаны и изданы в книге «Пшеницы
Абиссинии», написанной коллективом авторов под руководством и при ближайшем участии Н. И. Вавилова [23]. Но из его переписки с сотрудниками Института растениеводства во время экспедиции, из кратких дневниковых записей, сохранившихся фотографий видно, что и в Эфиопии и в Средиземноморье Н. И. Вавилов занимался не только агроботаникой, но и сельскохозяйственной этнографией Глубокую древность эфиопского центра происхождения культурной флоры он, как всегда, аргументировал не только ботаническими, но и археологическими наблюдениями, а именно сравнительно ранним возрастом сохранившихся археологических памятников в Аксуме.

Интерес к Центральной Азии у Н. И. Вавилова особенно усилился после афганского путешествия, так как установление северо-восточных границ переднеазиатского центра происхождения культурных растений,
естественно, стало одной из первоочередных его научных задач.
В 1929 г. была проведена большая экспедиция, охватившая все основные земледельческие районы Синцзяна [25]. Как и Хорезм, он оказался беден эндемами. Н. И. Вавилов писал о богатых результатами исследованиях
А. Стейна, С. Ф. Ольденбурга и других ученых, открывших в земледельческих оазисах великолепную культуру, наметивших караванные пути, по которым шла торговля Китая с Римом и Средней Азией. Но его собственные сборы возделываемых растений, сравнительно бедные, не могли, как в Афганистане, привести к мысли о еще не вскрытых пластах истории культуры и земледелия. Однако Вавилов выявил влияние Юго - Западной Азии и Китая на формирование земледельческой культуры Центральной Азии, что хорошо согласуется с представлением о преобладающих направлениях культурных и этнических связей; отметил, что огородная культура в Синцзяне находится преимущественно в руках корейцев, дунган и китайцев — народов восточного происхождения; показал почти полное тождество используемых здесь сельскохозяйственных орудий со среднеазиатскими. Окончательный вывод о большой отсталости и крайней бедности центральноазиатского земледелия был аргументирован и медико-географически тем, что могучие хребты отделяли Синцзян
от остальных районов и обусловили относительную безопасность его в от-
ношении многих инфекционных заболеваний, распространенных в Афганистане и Иране.

В двух обширных американских экспедициях 1930 и 1932—1933 гг. Н. И. Вавилов изучил земледелие США, почти всех стран Центральной и Южной Америки [26]. Он почти исчерпывающе использовал известную
тогда литературу по заселению Америки, по древнейшим центральноамериканским и южноамериканским цивилизациям. Выделив два самостоятельных центра возникновения культурных растений — центральноаме-
риканский и андийский, он показал огромное значение географического фактора в развитии земледельческой культуры именно в этих районах.
При установлении центров возникновения и расселения отдельных видов культурных растений им широко привлекались материалы археологических раскопок. Материалы, собранные в Америке, позволили Н. И. Вавилову дополнительно аргументировать свою теорию о возпикновении
земледелия в горных районах из неполивной культуры, о вторичном характере орошаемого земледелия. Собственно ботанические наблюдения были пополнены исключительно тщательным изучением приемов земле-
делия в современную эпоху, сельскохозяйственной этнографии индейских
этнических групп, а также основных этапов их развития по археологическим материалам. Поэтому две основные статьи Н. И. Вавилова об американских путешествиях представляют собой не только образцы агроботанического описания территории, но и замечательные историко - этнографические очерки американского земледелия в связи с историей человеческой культуры.

Большое количество чрезвычайно интересных и важных мыслей историко-этнологического характера содержится и в других трудах Н. И. Вавилова: его монографиях о культурной флоре Туркмении, Таджикистана
и Киргизии, статьях о земледелии во многих районах Кавказа, Японии и на Тайване [27]. Огромный интерес к историко-этнографической проблематике, ко всем явлениям человеческой культуры в широком смысле слова, питавшийся непрерывным изучением исторической, археологической, лингвистической литературы [28], постоянное и очень тщательное сопоставление результатов собственных исследований с уже известными
фактами культурной и этнической истории человечества, широкий географический подход к проблеме возникновения и развития центров земледелия — все это делает труды Н. И. Вавилова бесценными для историка и любого специалиста, соприкасающегося в своей научной работе с проблемами исторической науки. Для антропологов они особенно значимы, так как изучение культурной флоры, как и антропология, связано  с миром не только биологии, но и истории, находится на рубеже наук и потому черпает наблюдения и материал для выводов из разных областей знания.

ЦЕНТРЫ ПРОИСХОЖДЕНИЯ КУЛЬТУРНОЙ ФЛОРЫ

Все перечисленные экспедиции и детальное личное знакомство с культурной флорой различных стран не могли не изменить первоначальную  схему центров происхождения культурных растений, опубликованную И. И. Вавиловым в 1926 г. В докладе на Всесоюзном съезде по генетике,
селекции, семеноводству и племенному животноводству, сделанном им в
1929 г., эта схема была расширена за счет выделения в специальный центр Индии [29]. Особенно кардинальной ревизии география центров, или очагов, происхождения культурной флоры была подвергнута ученым
через несколько лет в работе, содержащей изложение и аргументацию общей теории селекции с ботанико-географической точки зрения [30]. Количество центров было доведено до восьми в Старом и Новом Свете.
Переднеазиатский центр был подразделен на два — собственно переднеазиатский, включавший Иран и Закавказье, и среднеазиатский (Пенджаб, Афганистан, Кашмир, Таджикистан и Притяньшанье). Также был подразделен на два и американский центр, внутри которого были выделены две самостоятельные области — центральноамериканская и андийская (перувиано-эквадоро-боливийская) [31]. Наряду с этими восемью основными очагами были охарактеризованы в ботанико-географическом  отношении еще три дополнительных: индо-малайский, чилоанский и бразильско-парагвайский.

Но и эта схема не стала окончательной. В статье, опубликованной незадолго до смерти, Н. И. Вавилов отказался от выделения переднеазиатского и среднеазиатского центров, объединив их в один, но подразделил его на три вторичных очага: собственно переднеазиатский, куда вошла и Средняя Азия, кавказский и северо-западноиндийский [32]. В этой же работе был дифференцирован и центральноамериканский центр, в составе которого, по мысли Н. И. Вавилова, локализуются три очага: собственно центральноамериканский, горный южноамериканский и вест-индский островной. Дальнейшее развитие агроботаники и археологии в целом подтвердило самостоятельность и глубокую древность всех установленных ученым центров [33].

Для представителей смежных наук важна, однако, не столько конкретная география самих центров происхождения, сколько то содержание, которое вкладывал Н. И. Вавилов в это понятие. В 1926 г. он писал о центрах происхождения как об областях с интенсивной фенотипической изменчивостью, характеризующихся активным видо- и формо-
образованием, но сами причины этих процессов были ему еще неясны.  Однако уже через год появилась работа, в которой было показано, что центры происхождения культурной флоры одновременно являются центрами концентрации доминантных аллелей (т. е. такой формы гена, при которой определяемый им признак проявляется уже в следующем поколении в отличие от рецессивного гена), областями ускорения и интенсификации мутационных процессов [34]. Именно в это время оформилась в работах Н. И. Вавилова новая терминология, он стал употреблять термин «центр концентрации генов», или «генцентр», оставив термин «очаг» для  вторичных центров, выделяющихся в границах основных областей формообразования. В теории И. И. Вавилова о центрах генной концентрации был сделан переход от изучаемой ботаниками-флористами и агрономами  фенотипической изменчивости культурных растений к ее генетическим
причинам, переход от географии изменчивости, или феногеографии, к геногеографии. Н. И. Вавилова — вместе с А. С. Серебровским, предложившим общую формулировку границ, методов и предмета геногеографии,—
можно считать основателем этой области биологии.

Как всякое крупное теоретическое обобщение, теория генцентров, представление о дискретности (прерывистости) формообразовательного  процесса и системности (т. е. закономерном распространении) областей концентрации и разрежения генов могут быть использованы в смежных  областях знания. Конечно, нельзя говорить о прямом параллелизме ген-центров с закономерностями географического распространения других  биологических явлений, в данном случае человеческих рас. Расы человека неизмеримо древнее самых старых первичных центров происхождения культурных растений, и если и можно говорить о параллелизме, то  он проявляется только по отношению к локальным антропологическим
типам, к малым, или географическим, расам, как они часто называются в антропологической литературе. Ареал южных монголоидов в общих чертах совпадает с юго-восточноазиатским центром; область формирования дальневосточных монголоидов соответствует восточноазиатскому
центру; для населения центральных и северных районов Индии, восточных и южных районов Афганистана, южных районов Средней Азии,
т. е. южноазиатского центра в широком смысле, характерна комбинация
признаков, получившая наименование индо-афганской расы. Переднеазиатская, или арменоидная, комбинация признаков распространена в пределах западноазиатского центра; население Эфиопии (эфиопский
центр) в большинстве антропологических классификаций выделяется также в особую расу в пределах тропического, или негроидного, ствола.
При всей неполной изученности Центральной и Южной Америки в антропологическом отношении можно все же сказать, что в пределах американских центров коренные этнические группы также характеризуются определенным своеобразием [35].

Однако значительно более важно не это общеизвестное вторично» совпадение, происходящее, очевидно, за счет приблизительно одновременного возникновения в неолите первичных земледельческих центров и тех антропологических комплексов, которые называют малыми расами. Наибольшее значение имеет теоретическая сторона работ Н. И. Вавилова, показ им на огромном материале дискретности формообразования и связанного с ним многообразия в сочетаниях и концентрации генов. Такой подход при истолковании антропологических данных чрезвычайно плодотворен, уже сейчас позволяет включить в сферу исследований многие новые аспекты антропологических явлений и обещает дать значительные результаты в будущем.

В отношении терминологии следует сказать, что применительно к антропологической истории человечества предпочтительнее употреблять  термин «очаг расообразования», а не «центр расообразования». Послед-
ний термин напоминает о геометрической точке и, по-видимому, вполне пригоден для обозначения районов происхождения культурной флоры, занимающих сравнительно небольшие ареалы. Не то очаги расообразования у человека: они были достаточно обширны и приурочены даже к областям с неоднородной географической характеристикой. В пользу такого взгляда можно привести достаточно веские косвенные соображения: относительную независимость человеческих коллективов от условий
среды даже на заре истории, в нижнем палеолите, и, как следствие этого, а также экстенсивности первобытной охоты и собирательства, их исключительную подвижность. Но есть и прямые доказательства: различия в характере нижнепалеолитической индустрии, складывающиеся в обширные географические провинции, отличающиеся одна от другой фор-
мами орудий и их разным процентным соотношением (нижнепалеолитические культуры Африки, например  [36]); миграции на протяжении всего каменного века даже с материка на материк [37]; указания в археологических материалах эпохи мезолита и неолита на межплеменной обмен [38]. Достаточно обширные ареалы современных рас, заселение человеком самых разнообразных в физико-географическом отношении райо-
нов — характерное явление человеческой истории начиная со времени освоения всей ойкумены, т. е. с эпохи мезолита во всяком случае, а весьма вероятно, и раньше.

Каковы предпосылки для выделения очагов расообразования? Их три: специфический характер, а иногда и дискретность морфофизиологической изменчивости человеческого организма в разных районах земного шара, дискретность географической среды и взаимосвязанность этих  двух категорий. Морфологическая изменчивость человека, ее географическая приуроченность и дискретные проявления подтверждены всей совокупностью антропологических исследований во многих районах земного шара [39].

Различия внутри человечества в величинах физиологических признаков привлекли внимание лишь в нашем столетии, после первой мировой войны. С тех пор собран колоссальный материал о вариациях эритроцитарных особенностей крови, белков сыворотки, строения гемоглобина,
о химическом составе ушной серы, о своеобразии вкусовых реакций [40].
Как правило, физиологические особенности организма, исследуемые антропологами, оказывались признаками с ясной наследственной структурой, определяемой одним-двумя, максимум тремя наследственными факторами. Несмотря на наличие данных, свидетельствующих о зависимости некоторых физиологических характеристик крови (группы крови
системы АВО, гемоглобин) от инфекционных заболеваний [41], в целом
антропофизиологические свойства обнаруживают относительную автономию от средовых воздействий.

Не менее четки пространственные границы отдельных элементов географической среды. Учение о зонах природы В. В. Докучаева имело
своими многочисленными следствиями теории климатических поясов,  географических и ландшафтных зон, полную и тщательную характеристику поверхности земного шара и приземной атмосферы по отдельным, составляющим географическую среду компонентам, выделение отдельных
таксономических единиц ландшафтно-географического районирования и
их соподчинение [42]. Учение Б. Б. Полынова о геохимии ландшафта легло в основу бурно развивающейся сейчас ландшафтной геохимии [43], а влияние этого аспекта географической среды на организм отразилось в создании теории биогеохимических провинций [44] В целом, таким образом, географическая среда представляет собой не однородный фон для всех протекающих на земной поверхности процессов, а подвижную динамическую систему разных компонентов, в которой тот или иной компонент приобретает в зависимости от условий места и времени в силу
закономерностей развития самой географической среды преобладающее
значение.

Третья предпосылка очагов расообразования — непосредственная связь географической изменчивости человеческого организма и дискретных элементов географической среды — также может быть подтверждена рядом данных, хотя пока их не очень много и дальнейшее накопление которых крайне желательно. Это увязка со среднегодовыми температурами вариаций ширины носа, измеренной на живом, а также ширины грушевидного отверстия, измеренной на черепе, ясное зональное распределение ширины носа в пределах Северной и Южной Америки, географические закономерности в распределении цвета волос и глаз, цвета кожи, формы волос, толщины губ, формы головы. В одних случаях связь
распределения признака на территории земного шара с географической зональностью получила удовлетворительное функциональное истолкование (пигментация, ширина носа, толщина губ), в других — остается не
очень понятной (форма волос) [45].

Наряду с отмеченными особенностями сходный тип географического
распределения зафиксирован и для пропорций тела, а также для росто-весовых отношений. Их связь с зональностью истолкована как одно из
средств поддержапия совершенного теплового гомеостаза человеческого организма в разных условиях существования [46]. Многие антропологи рассматривают все эти адаптивные признаки как свидетельство активно продолжающегося приспособления к среде в современном обществе, а следовательно, и интенсивно действующего давления селекции. Против такой точки зрения приводились многие возражения как фактического, так и теоретического порядка.

Очаг расообразовавия — это участок земной поверхности, на котором процесс расообразования "отличается определенной спецификой. Он может быть отграничен геоморфологическими, ландшафтными или водными рубежами, создающими предпосылку для изоляции проживающих в пределах этого участка этнических групп и для проявления специфических сдвигов в изменчивости признаков. Таким образом, очаг расообразования представляет собой как бы географическую арену для определенной дискретной единицы изменчивости, ее географический ареал. Но он может и не иметь ясных грапиц в географическом смысле, если
этнические группы, проживающие в пределах этого очага, изолированы от остальных социально-языковыми, политическими границами, этнографическими традициями и т. д. Очаг расообразования и в этом случае
приурочен к определенной территории, но границами ему служат не географические рубежи, а границы распространения тех социальных явлений, которые выступают в качестве генетических барьеров. Наконец,
при отчетливой приспособительности расового комплекса границы очага расообразования определяются пределами распространения тех элементов географической среды, которые вызвали приспособление. Они также
могут не совпадать с геоморфологическими, ландшафтными и гидрологическими рубежами, хотя очаг расообразования и в такой ситуации остается в первую очередь географическим понятием. В нем сливаются воедино, синтезируются представления о дискретном характере изменчивости, прерывистости географической среды и тесная связь между пими, непосредственное влияние географического фактора на процесс расообра-
зования у человека[47].

Разумеется, очаги расообразования имеют разный возраст и география их менялась от эпохи к эпохе. Это обстоятельство позволяет говорить об определенной иерархии очагов, выделять первичные и вторичные очаги расообразования. образовавшиеся при заселении ойкумены.

Ясно, однако, что процесс расообразования не прекратился с заселением всей ойкумены. Мутации, изоляция, смешение постоянно приводили к формированию новых сочетаний антропологических признаков, к никогда не прекращавшейся дифференциации отдельных популяций и их групп. В. В. Бунак выдвинул даже чрезвычайно плодотворную, с моей
точки зрения, идею этапности расообразования, выделения в расообразо-
вательном процессе отдельных эпох, отличающихся своей спецификой [48].
В соответствии с этим можно выделять третичные, четвертичные и еще более мелкие и поздние очаги расообразования. Антропологические данные для установления конкретной географии этих очагов, их морфофизиологической, генетической, историко-эволюционной характеристики
собираются во всех странах мира [49].

Все это показывает исключительное значение геногеографических идей и обобщений Н. И. Вавилова для разработки теории расоведения.
Перенесенные на антропологический материал, они обогащаются новыми наблюдениями и выводами, приобретают дополнительное обоснование и позволяют ввести в географию рас новые плодотворные идеи.

В работах о генетическом истолковании центров формообразования Н. И. Вавилов сделал еще одно крупное теоретическое обобщение, блестяще аргументировав его своими ботаническими наблюдениями. Центры формообразования, а следовательно, и концентрация генов аккумулируют внутри себя, как уже говорилось, преимущественно доминантные аллели. Н. И. Вавилов сам использовал это обобщение для объяснения светлой пигментации нуристанцев, что затем было подтверждено точными антропологическими наблюдениями [50]. Н. Н. Чебоксаров перенес его на
формирование северной ветви европеоидов [51], автор — на процесс формирования европеоидов в целом [52]. В предшествующем очерке эта проблема рассмотрена специально.

Анализируя открытую Н. И. Вавиловым закономерность по отношению к расовым признакам, уместно сказать о том расширении смысла, которое вкладывается теперь в термин «окраинные народы». Я. Я. Рогинский показал, что на окраинах ойкумены действуют сильнее, чем в центральных районах, генетико-автоматические процессы (причина —
гораздо более сильная изоляция) и поэтому население окраинных зон  чаще всего отличается своеобразными соотношениями в концентрации отдельных генов [53]. Но те же генетико-автоматические процессы проявляют себя повсюду, где в процесс расообразования вмешивается социальная или географическая изоляция, например в горных районах. Поэтому, говоря о так называемых окраинных народах, нужно подразумевать под
ними не только народы, занимающие периферийные области ойкумены,
но и все народы, находящиеся в условиях географической изоляции вообще, в частности в высокогорных районах даже центральных областей Старого Света. Они вытеснены за пределы основных путей распространения человеческой культуры и миграций генов ни чуть не в меньшей степени, чем какие-нибудь этнические группы Крайнего Севера Евразии или Огненной Земли. Практически и сам Н. И. Вавилов имел в виду это обстоятельство, когда применил установленное им геногеографическое правило к объяснению антропологических особенностей нуристанцев — народа, проживающего не на крайней периферии, а в центре ойкумены, но изолированного от других народов непроходимыми хребтами и высокогорными, чрезвычайно труднодоступными перевалами.

При таком подходе явление оттеснения рецессивных аллелей на окраину видового, подвидового или расового ареала приобретает панойкуменное значение, превращается в одну из самых важных геногеографических закономерностей в расоведении человека, помогает истолковать ряд фактических наблюдений, которые не могут быть удовлетворительно поняты без привлечения геногеографии. Закон Н. И. Вавилова объясняет, например, без всяких дополнительных гипотез географическое распространение пигментации в более или менее замкнутых районах высокогорья.

Этнические группы, проживающие по обе стороны Главного Кавказского хребта, в этническом и лингвистическом отношении, как известно, чрезвычайно разнообразны: это тюрки — балкарцы и карачаевцы, иранцы — осетины, картвелы — все высокогорпые этнографические группы грузинского народа, это, наконец, представители нахской, или вейнахской, и аваро-андо-дидойской языковых семей. Но в антропологическом
отношении это — единое население, носители очень сходного по всей территории своего распространения так называемого кавкасионского типа.
Антропологическое сходство всех перечисленных народов так велико и в
то же время так различны они по языку и культурным традициям, что противоречие это не могло не привлечь пристальное внимание к проблеме происхождения кавкасионского типа. Она рассматривалась в тесной связи с общими концепциями расогенеза народов Кавказа, и решение ее отразило понимание общих вопросов генезиса европеоидной расы.

Грузинские антропологи, впервые открывшие кавкасионский тип,— М. Г. Абдушелишвили и А. Н. Натишвили указали на его морфологи-
ческое своеобразие, на отсутствие аналогий за пределами Кавказа, на его компактный ареал [54] Эти исходные положения, аргументированные огромным антропометрическим материалом по народам Центрального Кавказа, закономерно привели их к выводу об автохтонном происхождении этого типа. Такая точка зрения хорошо согласовывалась с языковым своеобразием подавляющего большинства представителей кавкасионского типа. Исключение составляют балкарцы, карачаевцы и осетины, но для
них как раз есть веские основания предполагать сравнительно позднее
этническое оформление и переход их непосредственных древнейших предков, говоривших на местных кавказских языках, на иранскую и тюркскую речь в эпоху средневековья [55]. Противоположная точка зрения была выдвинута Г. Ф. Дебецом, исходившим из закономерностей географического распределения пигментации на территории Кавказа, относительного посветления цептральнокавказских и северокавказских народов по
сравнению с закавказскими [5б]. Г. Ф. Дебец высказал предположение о наличии северной примеси у народов Северного и Центрального Кавказа.
Находясь в известном соответствии с морфологическими данными, гипотеза эта тем не менее вступала в противоречие с результатами историко-археологических исследований, свидетельствующих о самостоятельном культурном развитии народов Кавказа и незначительности или даже
полном отсутствии исторических связей с северными районами в эпоху неолита и бронзы.

Это противоречие может быть преодолено, если считать кавкасионский тип местным, сформировавшимся без всякой северной примеси, но в условиях изоляции. А это, в свою очередь, не могло не привести к
близкородственным бракам, усиленным еще широко распространенным обычаем эндогамии, к выщеплению рецессивных аллелей, т. е. к явлениям, установленным Н. И. Вавиловым. Геногеографическая закономерность Н. И. Вавилова, как и всякое другое геногеографическое явление,—
закон вероятностный, не носящий строго детерминированного характера,
и в полном согласии с этим вероятностным статистическим его проявлением находится факт сравнительно темной пигментации сванов — очень высокогорной и проживающей относительно далеко к северо-западу
группы, которая должна была бы в первую очередь подвергнуться северным влияниям, если бы они были. По гипотезе северной примеси в составе представителей кавкасионского типа темная пигментация сванов необъяснима; с помощью гипотезы преобладания рецессивов в условиях
изоляции она объяснима вполне, так как статистический характер закона Н. И. Вавилова не исключает, а, наоборот, подразумевает определенное число случаев отклонений от него. Само же объяснение посветления пигментации и высокогорных кавказских народов с помощью процессов, происходивших без участия какой-либо примеси, избавляет
нас от противоречий с историко-археологическими данными. Меняет такая точка зрения и историческую перспективу, освобождая от непременных поисков северных связей, которых могло вообще не быть [57].

С аналогичной ситуацией изменения исторической интерпретации
антропологических наблюдений приходится сталкиваться на Балканах при анализе антропологических особенностей населения горных районов Болгарии. Общая антропологическая съемка Болгарии, произведенная М. Поповым, выявила зону некоторого посветления пигментации в области Родоп [58]. Поскольку материалы, которые опубликовал М. Попов, собирались бригадой измерителей, постольку оставалось известное сомнение в сравнимости собранного и, следовательно, в объективности этого
наблюдения. Однако оно было подтверждено А. Пуляносом, работавшим почти во всех районах Болгарии и собравшим большой материал по антропологии болгар, не вызывающий сомнений в сравнимости методики, и в первую очередь в определении описательных признаков .
М. Попов истолковал посветление пигментации в Родопах как следствие
славянского или фракийского влияния. При этом он опирался на сообщения древних авторов, писавших о том, что фракийцы были относительно светлоглазы и светловолосы. Из антропологических фактов был
сделан существенный исторический вывод.

Однако если говорить о влиянии славян, то оно должно проявляться одинаково по всей Болгарии, а не только в Родопах, иначе непонятной становится славяноязычность всех болгар. В культурном отношении область Родоп также не обнаруживает особо заметного воздействия славянской культуры. Гипотеза фракийского влияния опирается на данные о
светлой пигментации фракийцев, сами по себе сомнительные: римляпе и греки сравнивали фракийцев с населением собственной родины, занимающим по интенсивности цвета волос, глаз и кожи место, близкое к крайнему в пределах Европы. Ареал, который занимали фракийцы, также заставляет с недоверием отнестись к сообщениям об их светлой пигментации, исходя из общих антропологических соображений. В крайнем случае можно говорить о некоторой тенденции к посветлению пигментации, а ее недостаточно, чтобы объяснить аналогичную особенность современного населения в Родопах. Гипотеза автоматического посветления в условиях изоляции избавляет нас от всех этих трудностей, а одновременно  освобождает и от исторического вывода о каких-то своеобразных путях  формирования болгар в области Родоп. Их этническое своеобразие в языке и культуре не настолько велико, чтобы оправдать такой вывод. Таким образом, и в данном случае, учитывая действие закономерности, открытой Н. И. Вавиловым, заменив традиционный подход геногеографическим, мы в состоянии объяснить факты и привести их в соответствие друг с другом.

ОТТЕСНЕНИЕ РЕЦЕССИВОВ НА ОКРАИНУ АРЕАЛА

Аналогичное преобладание рецессивных аллелей на окраинах ойкумены  можно проследить не только для пигментации, но и для многих других признаков, наследственно детерминированных малым числом генов.
Прежде всего следует обратиться к такой полно изученной системе генов, как группы крови АВО. Предложенная еще в середине 20-х годов Ф. Бернштейном гипотеза наследования этих групп пользуется всеобщим  признанием.

Определение наследственных факторов крови системы АВО вошло в практику антропогенетических исследований с 1919 г. и насчитывает, таким образом, более полувека, за которые были изучены тысячи популяций во всех, даже самых заброшенных, уголках земного шара. Собранные данные позволили создать панойкуменные карты географического
распределения аллелей, контролирующих систему АВО [60]. На этих картах отчетливо видны очаги концентрации и разрежения соответствующих аллелей, и они представляют неоценимый источник информации для понимания геногеографической природы тех закономерностей, которые управляют географическим распределением этих аллелей.

Рассмотрение много раз публиковавшейся карты рецессивного аллеля
r (контролирующего наследование группы 0) обнаруживает совершенно отчетливую картину. Наименьшая концентрация этого аллеля падает на центральные районы Евразии. Предлагалось много гипотез о центрах
возникновения аллелей группы АВО. Некоторые из этих гипотез имели
исходным положением представление о самостоятельности центров возникновения аллеля; авторы таких гипотез выделяли три первичные расы по группам крови: европеоидов и негроидов с преобладанием группы А, азиатских монголоидов с преобладанием группы В и американоидов с преобладанием группы О. Ни одна из этих гипотез не могла, однако, обойтись без дополнительных предположений при объяснении концентрации соответствующих аллелей у многих народов земли. Противоречит такая постановка вопроса и представлению о единстве наследственного фактора, определяющего наследственную передачу системы АВО. Между тем стоит лишь принять гипотезу возникновения всех аллелей этого гена в центральных районах Старого Света, дополнив ее затем геногеографической концепцией Н. II. Вавилова,— и надобность в
каких-либо дополнительных предположениях отпадает. Наименьшая концентрация аллеля r в центре Евразии становится понятной, так как
это очаг генообразования, в котором доминантные аллели преобладают.
По мере удаления от этого очага во всех направлениях концентрация аллеля r постепенно возрастает. В Европе она велика на самом севере Скандинавии, в Ирландии, в прибрежных районах Западной Европы; она заметно подскакивает в Африке, особенно в центральных районах, где в условиях тропического леса предпосылки для изоляции и проявления рецессивного аллеля особенно велики.

Так же резко концентрация увеличивается в Северной Азии и в Австралии. Причина этого увеличения ясна: по мере удаления от очага
генообразования выщепление рецессивного аллеля происходит все с большей интенсивностью. Особенно резко это заметно на Американском материке, где его концентрация становится подавляющей. В большинстве популяций Центральной и Южной Америки, в наибольшей удаленности
от очага генообразования. рецессивный аллель почти полностью вытеснил доминантные и концентрация его близка или даже составляет 100%.
Таким образом, он занял то положение, какое не запимают в центре ойкумены даже доминантные аллели. Картина последовательного нарастания концентрации этого аллеля от центра к периферии настолько
логична и правильна, настолько не содержит исключений, что трудно отделаться от мысли: в географическом распространении аллелей системы АВО явление оттеснения рецессивов из центра генообразования играло
решающую роль.Система АВО — не единственная, к объяснению географии которой мoжно с успехом привлечь закон Н. И. Вавилова. Не менее демонстративно в этом отношении географическое распределение аллелей, детерминирующих передачу по наследству групп крови Р. Ген образует два аллеля — Р и р, из которых Р является доминантным. Концентрация этих
аллелей изучена в меньшем числе популяций по сравнению с концентрацией аллелей системы АВО, и потому карты их географического распределения менее подробны. До сих пор публиковались лишь карты географии аллеля Р [61], но при автоматической зависимости, которая существует между концентрациями Р и р, карта аллеля р будет перевернутой копией уже опубликованных карт. Сейчас количество данных значительно увеличилось (рис. 4). Центр концентрации доминантного аллеля Р —
Африканский материк. В Европе, Передней и Южной Азии удельный вес доминантного и рецессивного аллелей приблизительно одинаков. Но концентрация последнего резко возрастает в отдельных группах коренных
австралийцев, по всей Новой Гвинее, у сибирских монголоидов, по всему
северу Северной Америки. Поскольку рецессивный аллель нигде не успел вытеснить доминантный полностью, как это было в системе АВО,

в центральных и южных районах Северной Америки, в Центральной Америке, у некоторых индейских групп Южной Америки концентрация  рецессивного аллеля опять понижается, а концентрация доминантного повышается до уровня европейских величин.

По-видимому, в географии отдельных аллелей наряду с геногеографическими закономерностями известную роль играет хронологический момент, эпоха их появления, т. е. удаленность соответствующей мутации
от современности, и время, необходимое на протекание тех или иных геногеографических процессов. Не исключено, что степень изоляции, в которой находились по отношению друг к другу индейские племена США и Центральной Америки, меньше, чем в Канаде, что при сохранении в достаточном проценте случаев доминантного аллеля Р ослабило
темп выщепления рецессивного аллеля и повело к повторному увеличению концентрации Р. К сожалению, мы пока лишены возмояшости судить сколько-нибудь точно о времени возникновения отдельных групп крови и вообще тех или иных вариаций физиологических признаков. Возвращаясь к конкретной географии группы крови Р, можно зато сказать с полной определенностью, что в условиях резкой, почти полной изоляции,
в каких до недавнего времени находились таежные народы Сибири и до сих пор находится население Новой Гвинеи, концентрация рецессивного
аллеля р резко подскакивает. Налицо, следовательно, та же закономерность оттеснения рецессива из центра генообразования и концентрация
его на периферии.

Передача по наследству системы группы крови Келл детерминируется, как и Р, двумя аллелями, из которых К—доминантный и к —
рецессивный. Концентрация доминантного аллеля даже в тех популяциях, которые отличаются его максимальной частотой, очень невелика и  составляет 4—5% (только в одном случае — 12%). В соответствии с этим
велика, наоборот, вероятность случайной потери доминантного аллеля и
замены его рецессивным. Эта вероятность во много раз больше, чем в предыдущих случаях, когда доминантные гены в центрах наибольшей своей концентрации были характерны для половины или большей части
популяции. Все же и в этом случае географического распределения ре-
цессивного аллеля обнаруживаются вполне отчетливые правильности [62]
(рис. 5). Наименьшая концентрация его падает на население Европы, где находится центр наибольшего уровня доминантного аллеля, а во всех направлениях от этого центра нарастает удельный вес рецессивного  аллеля, в подавляющем большинстве популяций составляющего 100% генофонда популяции. Два исключения из этого правила—бушмены и индейцы Бразилии — не меняют общей картины, так как геногеографические закономерности, как уже указывалось, представляют собой выражение вероятностных статистических процессов, при которых неизбежны отдельные случайные отклонения от основной тенденции.

География группы крови Лютеран изучена также не очень полно, как и только что разобранной группы крови Келл, что связано с их сравнительно недавним открытием. Все же общее представление о гео-графическом распределении аллелей гена, определяющего наследственную передачу группы крови Лютеран, можно составить па основании уже
опубликованных данных (рис. 6). Этих аллелей два — Lu^a  и Lu^b , из которых первый доминантен. Его максимальная концентрация не превышает 8—9%, и поэтому по отношению к нему остается справедливым все
то, что сказано выше о возможности случайного исчезновения аллеля

К. Центр концентрации аллеля Lu^a  — Европа и Африка, за исключением южных районов. Население северных и центральных районов Азиатского материка, к сожалению, пока очень плохо изучено на предмет
концентрации аллелей Lu^a  и Lu^b   Но в Южной Азии и в Австралии, на юге Африки, в Северной и Южной Америке удельный вес рецессивного аллеля резко увеличивается, доходя во многих популяциях до полного,
стопроцентного вытеснения им доминантного аллеля. Это опять случай значительного преобладания концентрации рецессивного аллеля на периферии по сравнению с возможным центром генообразовапия, где по-
вышено, наоборот, относительное содержание в генофонде популяций доминантной формы.

Система группы крови Льюис изучена географически еще более неполно, чем две предыдущие. Карта географического распределения аллелей также напоминает предыдущие, но как бы в зеркальном отобра-
жении (рис. 7): рецессивный аллель Le^a  концентрируется в Европе,
тогда как по всей остальной ойкумене преобладает доминантный аллель,
в Австралии и Америке достигая в своей концентрации 100%. На первый взгляд здесь нарушается установленная Н. И. Вавиловым закономерность, но такое впечатление может быть и обманчивым, если учесть, что главным при рассмотрении правильностей в географическом распределении генов является не оценка центральных и периферических районов ойкумены вообще, а выделение периферических районов по отношению к центрам генообразования. Можно сделать предположение, что в  последнем случае центром была территория, например, Южной и Юго-Восточной Азии. Оттуда исходная концентрация (100% или почти такая же концентрация доминантного аллеля) была перепесена в Америку и Австралию. При стопроцентном преобладании доминаптного аллеля не создается, естественно, никаких предпосылок для выщепления рецессива в условиях изоляции просто в силу его отсутствия. Там же, где  случайно он оказался представленным хотя бы в малом проценте случаев в исходной группе, изоляция, даже относительная, сразу же приводит к увеличению его удельного веса. Пример тому — даяки Борнео,  яванцы и маори. Исходные группы, заселившие Европу, очевидно, также имели какой-то, пусть очень небольшой, процент рецессивного аллеля.
Если рассматривать Южную и Юго-Восточную Азию как центр доминантных мутаций, то Европа в пределах Старого Света, конечно, представляет собой по отношению к этому центру периферию. Этим, по-видимому, и можно объяснить значительное и повсеместное в Европе повышение частоты рецессивного аллеля. О распределении его в Африке в целом судить трудно из-за недостатка данных, но негры Западной Африки сближаются с европейскими народами.

Аналогичное рассуждение представляется вполне правомерным и для объяснения географического распределения аллелей группы крови Даффи (рис. 8). Если центром мутирования этого гена и, следовательно, центром концентрации его доминантного аллеля считать Южную и Юго-Восточную Азию, то легко представить себе, что исходная концентрация была перенесена в Америку и Австралию, где и сохранилась до настоящего времени. Оттеснение рецессивного аллеля на периферию в Старом Свете вызвало значительное снижение частоты доминантного
и увеличение концентрации рецессивного аллелей в Европе и особенно в Африке. В Африке оно еще более заметно, чем в Европе. Единственным исключением из этого правила являются саамы на Крайнем Севере Европы, но следы их заведомо восточного происхождения проявляются

и в других признаках как морфологического, так и физиологического порядка. Не исключено, что некоторое понижение частоты рецессивного аллеля в Европе по сравнению с Африкой также обязано своим происхождением более тесным контактам с восточными монголоидными популяциями.

Данные о географическом распространении группы крови Кидд нельзя использовать из-за их неполноты и фрагментарности. География
гена, определяющего наследственную передачу группы крови Диего, его преимущественная концентрация в доминантной форме в Центральной и Южной Америке свидетельствуют о его сравнительно позднем
возникновении в пределах Америки, уже после переселения значительных масс населения на Американский материк. В добавление ко всему
уже сказанному о географическом распространении групповых факторов
крови по земной поверхности и о подчинении его геногеографической закономерности, открытой Н. II. Вавиловым, можно привести еще один косвенный аргумент, отражающийся на географии системы MN и белков сыворотки — гаптоглобинов. И группы крови системы MN, и гапто-глобины имеют сходный тип наследования, будучи детерминированы
двумя ко доминантными аллелями, т. е. аллелями, которые пе подавляют  друг друга. В отношении этих систем нельзя поэтому говорить о доминантных или рецессивных аллелях. Очевидно, если предполагать влияние периферического положения этнических групп и изоляции на эти  системы, его следует ожидать в увеличении доли одной из гомозигот или обеих вместе. На географической карте аллелей гаптоглобина видно значительное увеличение процентной доли одного из аллелей в Северной Азии, в северных районах Северной Америки, на Новой Гвинее [63]. Наоборот, концентрация другого аллеля подскакивает на побережье Западной Африки, в центральных районах Африканского материка, в Центральной Америке. Всё это районы, изолированные либо географически,, либо, до недавнего времени, социально.

То же и с системой MN. Аллель m концентрируется в составе коренного населения обеих Америк, достигая максимума у индейцев юга США, Центральной Америки, северных государств Южной Америки. Максимум концентрации аллеля n падает на коренное население Австралии, n  затем идет население Африки. Все остальные районы земного шара с развитой городской цивилизацией, с гораздо более интенсивными  в целом связями между этническими группами занимают промежуточное положение между этими двумя полюсами.

Итак, закон Н. И. Вавилова применим не только к объяснению географического распределения пигментации у человека, но и к географии групп крови, бурно развивающейся в последние 20—30 лет и давшей большое количество сведений, никогда, насколько мне известно, не рассматривавшихся в рамках этого закона. С помощью закона Н. И. Вавилова, как мы убедились, легко объясняются многие факты геногеографии человека, и, более того, в этих фактах он получает новое, очень
убедительное подтверждение. В высшей степени перспективной представляется дальнейшая разработка этого закона на антропологическом материале.



Гомологические ряды
в наследственной изменчивости

Открытие и формулировка закона гомологических рядов в наследственной изменчивости — первое по времени и одно из наиболее блестящих достижений Н. II. Вавилова в теоретической биологии. Эта формулировка, впервые прозвучавшая с трибуны III Всероссийского съезда селекционеров, состоявшегося в Саратове в 1920 г., была значительно углублена в дальнейшем, аргументирована не только огромным количеством  наблюдений над параллельной изменчивостью видов и рас культурных  растений, но и убедительными примерами аналогичной изменчивости
у диких растений и у животных [64] Закон гомологических рядов вдохновил исследователей на поиски таких рядов у самых различных организмов,  в самых разных, далеко отстоящих друг от друга ветвях органического  мира и позволил показать гораздо более широкое, чем предполагал сам
Н. И. Вавилов, распространение гомологической изменчивости [65]. При-
чины ее, лежащий в основе ее механизм сначала не были ясны автору закона из-за ограниченных возможностей теоретической биологии в начале 20-х годов, но в конце своей научной деятельности он писал:
«Природа этой гомологической изменчивости заключается, по нашему  пониманию, прежде всего в родстве, в единстве генетической структуры ближайших видов и родов. С другой стороны, она является результатом действия условий, отбора в определенном направлении, в определенных условиях» [66]. Несколькими строчками дальше в той же работе он
выразился еще более определенно о явлениях гомологической изменчивости: «В одних случаях они имеют под собой свойство генов, а в других — фенотипические свойства». Сейчас все более распространяется мысль о гомологии генотипов, лежащей в основе гомологической изменчивости [67].

В статье об успехах советской генетики за полвека М. Е. Лобашев  назвал четыре крупнейших теоретических обобщения, возникшие на  основе гомологических рядов: теорию центров происхождения культурных растений самого Вавилова, теорию параллелизма гистологических
структур А. А. Заварзина, теорию И. П. Павлова об универсальности механизма действия условного рефлекса на разных филогенетических уровнях развития животного мира, принцип олигомеризацип — уменьше-
ния числа органов в эволюции многоклеточных, установленный Догелем [68]. Три последние закономерности имеют непосредственное отношение к человеку. Однако рассмотрение их всех невозможно в рамках  статьи, и поэтому ограничимся только принципом олигомеризации.

В. А. Догель, один из крупнейших и авторитетнейших специалистов
по беспозвоночным, ввел принцип полимеризации, т. е. увеличения числа гомологичных органов как ведущего модуса эволюции у простейших [69]. Именно это обобщение можно рассматривать в качестве первого этапа в разработке теории олигомеризации органов в эволюции
многоклеточных. Сформулированная позже, эта теория дала возможность установить принципиальную разницу в морфологической эволюции одноклеточных и многоклеточных животных, [70]. Она выражается  в том, что у последних происходит сокращение числа гомологичных  органов по мере подъема по эволюционной лестнице. Аргументируя это
положение в ряде статей, Догель посвятил затем специальную монографию этому модусу филогенетических преобразований и проследил его  во всех классах животного мира [71]. В отдельных классах, в частности у млекопитающих, его можно проследить по отрядам. Применительно  к проблеме антропогенеза речь должна идти, очевидно, о поисках таких  рядов гомологичных органов, которые обнаруживали бы редукцию в отряде приматов, подобно тому как они обнаруживают такую редукцию  в других отрядах по мере перехода от более низших в эволюционном
положении форм к более высоким.

У приматов можно назвать по крайней мере три системы, в эволюционном развитии которых можно отметить указанную закономерность:  скелет, зубы и хромосомный аппарат. Редукция числа гомологичных
органов в скелете заметна, начиная с полуобезьян и кончая высшими  обезьянами и человеком, в числе позвонков и ребер [72]. Она невелика,  выражается в сокращении позвонков на один-два, но все же имеет  место. Исключение составляет хвостовой отдел позвоночника, вполне  развитый у полуобезьян и низших обезьян, но полностью отсутствующий у высших обезьян и у человека. Подвержены олигомеризации в  отряде приматов и кости черепа: лобная кость, сошник, межчелюстная  кость, образующиеся из разных эмбриональных закладок; у узконосых  обезьян наблюдается слияние носовых костей.

Аналогичным образом уменьшение числа гомологичных органов отчетливо заметно в эволюции зубной системы. Исходное число зубов  у примитивных млекопитающих пока не может быть установлено с полной определенностью. В соответствии с разными гипотезами это число  колеблется от 44 до 60. В отряде приматов, как и у представителей
подавляющего большинства остальных отрядов, это исходное количество зубов редуцировано в той или иной мере. У приматов последовательный ряд редукции числа зубов обнаруживается начиная с полуобезьян
и кончая человеком [73]. По-видимому, в один ряд с этим явлением можно поставить и уменьшение числа бугорков на жевательной поверхности  зубов, которое характерно для последовательного эволюционного ряда
древнейших и древних гоминид, кончая современным человеком [74].
В отряде приматов, следовательно, включая и современного человека,  олигомеризация зубов идет параллельно олигомеризации гомологичных  элементов скелета.

Особенно важно уменьшение числа хромосом, которое непосредственно затрагивает наследственный аппарат клетки. У полуобезьян и низших обезьян число хромосом колеблется вокруг 70, у высших человеко-образных сокращается ' до 4875. У человека до недавнего времени  насчитывали также 48 хромосом, и, следовательно, ни о какой олигомеризации хромосом на протяжении истории семейства гоминид не приходилось говорить. Но современная, более точная методика цитологических исследований привела к изменению этой цифры: новые исследования  показали, что старые определения были ошибочны и что действительное число хромосом у человека равно 46 76. Таким образом, и в хромосомном аппарате видна отчетливая олигомеризация гомологичных элементов на протяжении эволюции отряда приматов и семейства гоминид.

Одинаковый модус филогенетических изменений в отряде приматов  и семействе гоминид с другими отрядами, несомненно, свидетельствует  о проявлении гомологических рядов в наследственной изменчивости
и здесь, о справедливости этого закона Н. И. Вавилова в приложении  к высшим формам животного мира. Однако эта гомологическая изменчивость и отражение ее в последовательных рядах изменений заметны
и при сравнении гораздо более близких форм уже внутри самого семейства гоминид. Существует известный параллелизм морфологических вариаций современных рас и древних форм ископаемых людей. Лопатообразные резцы и уплотненность лицевого скелета у синантропа и у
отдельных находок палеоантропов в Восточной Азии повторяются в  краниологическом типе современных монголоидов; сильно выступающие  носовые кости характерны одновременно для современных европеоидов
и европейских неандертальцев. Различные географические группы европейских неандертальцев дифференцируются в первую очередь по соотношению размеров лицевого скелета и черепной коробки, подобно тому
как различаются между собой современные расы. Видовая перестройка  при переходе от палеоантропа к человеку современного типа отражает,  по-видимому, то обстоятельство, что подавляющее большинство генов
современного человека мутирует сходным образом с генами палеоантропа

Параллельные ряды в изменчивости проявляются и при сопоставлении рас Homo sapiens, особенно если это сопоставление не только  проводить между современными расовыми вариантами, но и учесть соответственно древние расовые типы. В этом случае, очевидно в соответствии с указанными Н. И. Вавиловым причинами параллельных изменений, больше приходится говорить о фенотипических сходствах, образовавшихся конвергентно. Во всяком случае, фенотипический параллелизм вторичного происхождения никак нельзя исключать при сравнении между собой расовых вариантов внутри больших рас. Не затрагивая причины параллельных изменений, можно указать на их широкое  распространение внутри всех больших рас, особенно если опираться не
на признаки, по которым в основном выделяются большие расы, а на признаки более низкого таксономического ранга. Так, в пределах всех больших рас выделяются широколицые и узколицые, высоколицые и  низколицые, брахикранные и долихокранные, высокоголовые и нпзкоголовые варианты. В составе южных тропических типов, при выделении которых выступание носовых костей и уплотненность лицевого скелета
не имеют значения, встречаются самые разнообразные сочетания: с относительно уплощенным лицевым скелетом и уплощенными носовыми костями, с резко профилированным лицом и выступающим носом. Представители американоидной ветви в составе монголоидов напоминают
европейские расы по профилированное™ лицевого скелета в горизонтальной плоскости и выступанию носовых костей. Более светлокожие и  более темнокожие типы характерны, конечно в разной степени, и для
европеоидов и для монголоидов, даже для негроидов [74].

Примеры можно было бы увеличить, но в этом нет необходимости. Важно другое — нащупать твердый мост для перехода от морфологической изменчивости к генетической. Приведенных данных достаточно,  чтобы утверждать: гомологические ряды проявляются и в изменчивости  человека, в ней отражаются, таким образом, общие закономерности изменчивости так же, как общие закономерности географии отражаются  в географическом распределении антропологических признаков по земному шару.

Все три основных обобщения Н. И. Вавилова — теорию генцентров, закон оттеснения рецессивов на окраину видового ареала, закон гомологических рядов в наследственной изменчивости — можно с успехом
использовать в антропологическом исследовании. Дальнейшая разработка их на антропологическом материале — актуальный и плодотворный путь, который может привести к серьезным теоретическим достижениям.

1 См.: Келер В. Сергей Вавилов. М., 1961.

2 Вавилов Н. И. Из воспоминаний о Н. Н. Худякове//Сборник научных работ и вос-
поминаний, посвященных памяти профессора Николая Николаевича Худякова.
М., 1929.

3 Рееенкова А. И. Николай Иванович Вавилов, 1887-1943. М., 1962. С. 12-13.

4 Рядом с Н. И. Вавиловым: Сб. воспоминаний. М., 1963. С. 50-51.

5 Там же. С. 51.

6 Вавилов И. И. Современные задачи сельскохозяйственного растениеводства//Избр. тр. М.; Л., 1965. Т. 5. Для работ, вошедших в это издание, первоиздания мной не
указываются.

7 Он же. О происхождении культурной ржи // Там же. М.; Л., 1962. Т. 3.

8 Рядом с Н. И. Вавиловым С. 65. Специально о работе в Саратове см.: Короткова Т. И. Н. И. Вавилов в Саратове (1917-1921). Саратов, 1978; Она же. Идти впереди жизни. Саратов, 1987.

9 Рядом с Н. И. Вавиловым. С. 68.

10 Там же. С. 55.

11 Вавилов И. И. Полевые культуры Юго-Востока // Избр. тр. М.; Л., 1960. Т. 2.

12 Он же. К познанию мягких пшениц (систематико-географический этюд) // Там же. С. 398.

13 О них см.: Комаров В. Л. Происхождение культурных растений. М.; Л., 1938;
Станков В. Л. Из истории вопроса о происхождении культурных растений (Р. Бро-
ун — А. Декандоль — Н. Вавилов) // Вопросы эволюции, биогеографии, генетики и
селекции. М.; Л., 1960.

14 Вавилов Н. И. Центры происхождения культурных растений // Избр. тр. Т. 5. См.
также: Он же. О восточных центрах происхождения культурных растений // Новый Восток. 1924. № 6.

15 См. об этом: Ипатьев И. И. О дифференциальной географии культурных растений в работах Н. И. Вавилова // Вопросы эволюции, биогеографии, генетики и селекции; Он же. Дифференциальная систематика и дифференциальная география растений. Минск, 1971.

16 Вавилов Н. И. Центры происхождения культурных растений. С. 19.

17 Там же. С. 89.

48 Горький А. М. Собр. соч.: В 30 т. М., 1955. Т. 30. С. 26. ,э Вавилов Н. И., Букинич Д. Д. Земледельческий Афганистан//Избр. тр. М.; Л., 1959. Т. 1. Более поздний, посмертно опубликованный обзор путешествия: Вави-
лов Н. И. Пять континентов. Повесть о путешествиях в поисках новых растений.
М., 1962; 2-е изд. Л., 1987.

20 Вавилов Я. И., Букинич Д. Д. Указ. соч. С. 102.

21 См., напр.: Сарианиди В. И. Древние земледельцы Афганистана. М., 1977.

22 Вавилов Н. И. Возделываемые растения Хивинского оазиса: (Ботанико-агрономи-
ческий очерк) //Избр. тр. Т. 2. См. также: Он же. Пять континентов.

23 Он же. Советская экспедиция в Абиссинии // Избр. тр. Т. 5. См. также: Он же.
Пять континентов: Суриков В. М., Фадеев Л. А. Африканские экспедиции Н. И. Ва-
вилова II Очерки истории русской этнографии, фольклористики и антропологии,
V. М., 1974. (Тр. Ин-та этнографии АН СССР. Н.С; Т. 102)'.

24 Рядом с Н. И. Вавиловым. С. 183-189.

25 Вавилов Н. И. Роль Центральной Азии в происхождении культурных растений (предварительное сообщение о результатах экспедиции в Центральную Азию в
1929 г.) // Избр. тр. Т. 2; Он же. Пять континентов.

26 Вавилов Н. И. Мексика и Центральная Америка как основной центр происхожде-
ния культурных растений Нового Света // Избр. тр. Т. 2; Он же. Великие земледельческие культуры доколумбовой Америки и их взаимоотношения // Там же. См.
также: Он же. Пять континентов.

27 Оценку результатов ботанических экспедиций Вавилова в целом см.: Грумм-
Гржимайло А. Г. В поисках растительных ресурсов мира: (Некоторые научные
итоги путешествий академика Н. И. Вавилова). М.; Л., 1962; 2-е изд. 1987; Попов-
ский М. Надо спешить. Путешествия академика Н. И. Вавилова. М., 1968; Pea-
ник С. Николай Вавилов. М., 1968. В связи с празднованием 100-летия со дня рож-
дения Н. И. Вавилова его основные работы были переизданы в четырех сборниках: Иммунитет растений к инфекционным заболеваниям. М., 1986; Происхождение и география культурных растений. Л., 1987; Закон гомологических рядов в
наследственной изменчивости. Л., 1987; Теоретические основы селекции. М, 1987.

Для многих рассматриваемых в статье вопросов важна его переписка, которая еще ждет специального анализа: Вавилов Н. И. Из эпистолярного наследия 1911—1928 гг.//Научное наследство. М., 1980. Т. 5; Он же. Из эпистолярного наследия 1929-1940 гг. // Там же. М., 1987. Т. 10.


28 Об этом см.: Роскин А. Караваны, дороги, колосья. М., 1932; Баранов П. А. Обая-
ние ученого: (Памяти Николая Ивановича Вавилова)//Вопросы эволюции, биогеографии, генетики и селекции; Рядом с Н. И. Вавиловым; Вопросы географии культурных растений и Н. И. Вавилов. М.; Л., 1966.

Н. И. Вавилов думал посвятить свои силы в дальнейшем подготовке крупных
трудов по истории земледелия, в том числе монографий по истории земледельче-
ской культуры Европы и земного шара. См.: Бахтеев Ф. X., Лебедев Д. В., Липшиц С. Ю. Академик Николай Иванович Вавилов//Вавилов Н. И. Избр. тр. Т. 1; Синская Е. Н. Н. И. Вавилов как географ (по личным воспоминаниям) //Изв. Всесоюз. геогр. о-ва. 1963. Т. 95, вып. 1.

29 Вавилов Н. И. Проблема происхождения культурных растений в современном по-
нимании // Избр. тр. Т. 5.

30 Он же. Ботанико-географические основы селекции: (Учение об исходном мате-
риале в селекции) //Там же. Т. 2.

31 Выделение в пределах обеих Америк двух центров впервые произведено им в
1932 г. См.: Вавилов Н. И. Проблема происхождения мирового земледелия в све-
те современных исследований // Избр. тр. Т. 5.

32 Он же. Учение о происхождении культурных растений после Дарвина //Там же.
См. также: Он же. Пять континентов; Алексеев В. П. Становление человечества.
М., 1984.

33 См., напр.: Синская Е. Н. Культурная флора Древнего Двуречья (Месопотамия) //
Изв. Рус. геогр. о-ва. 1961. № 5; Она же. Учение Н. И. Вавилова об историко-гео-
графических очагах развития культурной флоры // Вопросы географии культур-
ных растений и Н. И. Вавилов; Лисицына Г. Н. Орошаемое земледелие эпохи
энеолита на юге Туркмении. М., 1965; Она же. Становление и развитие орошаемо-
го земледелия в южной Туркмении. М., 1978; Лисицына Г. Н., Прищепенко Л. В.
Палеоэтноботанические находки Кавказа и Ближнего Востока. М., 1977; Возник-
новение и развитие земледелия. М., 1967; Жуковский П. М. Культурные растения
и их сородичи. Л., 1964; Он же. Некоторые полувековые итоги изучения мировой
географии и эволюционных закономерностей генцентров культурных растений
как основы создания в СССР исходного материала для селекции // Генетика. 1967.
№ 10.

Сомнения, высказанные в отношении древности эфиопского центра (Ти-
тов В. С. Первое общественное разделение труда. Древнейшие земледельческие
и скотоводческие племена//Крат, сообщ. Ин-та археологии. 1962. Вып. 88), не ме-
няют общей картины.

34 Вавилов Н. И. Географические закономерности в распределении генов культурных растений//Тр. по прикл. ботанике и селекции. Л., 1927. Т. 17, вып. 3; Он же. Ми-
ровые центры сортовых богатств (генов) культурных растений // Избр. тр. Т. 5;
Он же. Географическая локализация генов пшениц на земном шаре // Там же.

35 См. любую обширную сводку по расоведению, напр.: Eickstedt Е. Die Rassenges-
chichte der Menschheit. Stuttgart, 1934; Coon C. (with Hunt E.). The living races of
man. N. Y., 1965.

36 Обзор: Алиман А. Доисторическая Африка. M., 1960.

37 См., напр.: Происхождение человека и древнее расселение человечества. М., 1951.
(Тр. Ин-та этнографии АН СССР. Н.С.; Т. 16).

38 Подбор фактов см.: Кларк Г. Доисторическая Европа: Экономический очерк. М.,1953; Кольцов Л. В. Финальный палеолит и мезолит Южной и Восточной Прибал-
тики. М., 1977.

39 Панойкуменные карты многих признаков, не отражающие, правда, всей полноты
накопленных данных, см.: Lundman В. Umriss der Rassenkunde des Menschen in
ge.cchichthcher Zeit. Koppenhagen. 1952; Idem. Geogranhisclie Anthropogie. Stutt-
gart. 1968; Biasutti R. Razze i popoli della terra: In 4 vol. Torino, 1959-1960.

40 Уже есть обширные сводки данных: Mourant A. The distribution of human blood
groups. Oxford, 1954; Mourant A., Kopec A. Domaniewska-Sobczak K. Distribution of
human blood groups and other polimorphisms. L., 1976; Die neue Rassenkunde/Hrsg.
I. Schwidetzky. Stuttgart, 1962; Schwidetzky I. Erganzte Karten fiir Hauptleisten-
merkmale mid PTS Schmackfeigkeil // Homo. 1966. Bd. 17, H. 1; Prokop O., Uhlen-
bruck G. Lehrbuch der menschlichen Blut- und Serumgruppen. Leipzig, 1966.

41 Обзор фактов и гипотез см.: Эфроимсон В. П. Иммуногенетика. М., 1971.

42 Из последних книг на эту тему см.: Мильков Ф. Н. Физическая география: совре-
менное состояние, закономерности, проблемы. Воронеж, 1981.

43 Сводку данных см.: Перельман А. И. Геохимия ландшафта. М., 1966. Виноградов А. П. Биогеохимические провинции//Тр. юбилейной сессии, посвя-
щенной столетию со дня рождения В. В. Докучаева. М.; Л., 1949; Он же. Биогео-
химические провинции и их роль в органической эволюции // Геохимия. 1963.


44 В. П. Алексеев № 3; Ковальский В. В. Новые направления и задачи биологической химии сельскохозяйственных животных в связи с изучением биогеохимических провинций.
М., 1958; Он же. Геохимическая экология//Природа. 1964. № 3; Он же. Геохими-
ческая экология. М., 1974.

45 Полный подбор данных с указанием литературы можно найти: Schwidetzky I.
Neuere Entwicklungen in der Rassenkunde des Menschen//Die neue Rassenkunde.

46 Сводка данных и литературы: Алексеева Т. И. Географическая среда и биология
человека. М., 1977.

47 Алексеев В. П. География человеческих рас. М., 1974; Он же. Географические
очаги формирования человеческих рас. М., 1985.

48 Бунак В. В. Человеческие расы и пути их образования//Сов. этнография. 19Г>!5.
№ 1.

49 Первые формулировки гипотезы очагов расообразования см.: Алексеев В. П. Вы-
ступление на симпозиуме «Факторы расообразования, методы расового анализа,
принципы расовых классификаций» // Вопр. антропологии. 1965. Вып. 20; Он же..
К обоснованию популяционной концепции расы // Проблемы эволюции человека
и его рас. М., 1968; Он же. Сибирь как очаг расообразования // Проблемы истори-
ческой этнографии и антропологии Азии. М., 1968.

50 Herrlich A. Beitrag zur Rassen- und Stammeskunde der Hindukusch-Kafiren // Deut-
sche in Hindukusch. В., 1937; Дебец Г. Ф. Антропологические исследования в Аф-
ганистане // Сов. этнография. 1967. № 4.

51 Чебоксаров Н. Н. Из истории светлых расовых типов Евразии // Антропол. журн.
1936. № 2.

52 Алексеев В. П. Генетика и антропология//Наука и жизнь. 1969. № 9. См. также
предыдущий раздел этой книги.

53 Рогинский Я. Я. Закономерности пространственного распределения групп крови у человека: (К проблеме антропологии «окраинных народов») // Тр. Ин-та этногра-
фии АН СССР. Н.С. 1947. Т. 1.

54 Натишвили А. Н., Абдушелишвили М. Г. Предварительные данные об антрополо-
гических исследованиях грузинского народа // Крат, сообщ. Ин-та этнографии АН
СССР. 1955. Т. 22.

55 См. об этом: Алексеев В. П. Некоторые проблемы происхождения балкарцев и карачаевцев в свете данных антропологии // О происхождении балкарцев и карачаевцев. Нальчик, 1960; Он же. Антропологические данные к происхождению осетинского народа // Происхождение осетинского народа. Орджоникидзе, 1967.

56 Дебец Г. Ф. Антропологические исследования в Дагестане//Антропологический
сборник, I. М., 1956. (Тр. Ин-та этнографии АН СССР. Н.С; Т. 33); Он же. Антропологические типы // Народы Кавказа. М., 1960. Т. 1.

67 Подробнее об этом см.: Алексеев В. П. Антропологические данные к проблеме
происхождения населения центральных предгорий Кавказского хребта // Антропологический сборник, IV. М., 1968 (Тр. Ин-та этнографии АН СССР. Н.С; Т. 82).

58 Попов М. (совм. с Марковым Г.). Антропология на българские народ. С., 1959.
Т. 1: Физически облик на българите.

59 Предварительное сообщение см.: Poulianos А. Антропологический состав народов
на территории между Эгейским морем и Дунаем //1 Congr. intern, etud. Balkan,
et sud-est europ.: Res. commun., ethnogr. et arts. Sofia, 1966.

60 Mourant A. Kopec K., Domaniewska-Sobczak K. The ABO blood groups. Comprehen-
sive tables and maps of world distribution. Oxford, 1958.

61 Walter H. Die Bedeutung der serologischen Merkmale fur die Rassenkunde // Die neue
Rassenkunde. Более подробная карта: Алексеев В. П. Геногеография человека и
ее закономерности // Наука и человечество. М., 1968.

62 Walter И. Die Bedeutung der serologischen Merkmale fur die Rassenkunde. Там же
и карты географического распространения аллелей групп крови, которые будут
упомянуты дальше. Приводимые здесь карты дополнены из разных источников.

63 Воронов А. А. Этнография основных типов гаптоглобина — сывороточного белка
крови//Сов. этнография. 1968. № 2; Алимова М. М. Генотипы и фенотипы гап-
тоглобина // Генетика. 1968. Т. 4. № 8.

64 Vavilov N. The low of homologous series in variation//J, Genet. 1922. Vol. 12, N 1;
Вавилов H. И. Закон гомологических рядов в наследственной изменчивости //
Избр. тр. Т. 5.

65 См., напр.: Ипатьев А. И. Закон гомологических рядов в наследственной измен-
чивости и его следствия/,/Сб. науч. тр. Белорус, с.-х. акад. Горки, 1967. Т. 49;
Биология и агротехника сельскохозяйственных культур; Кирпичников В. С. Го-
мологическая наследственность и эволюция сазана (Cyprinus carpio L.) // Гене-
тика. 1967. № 2; Воронцов Н. Н. Эволюция пищеварительной системы грызунов,
(мышеобразные). Новосибирск, 1967.


66 Вавилов Н. If. Выступление на совещании по генетике и селекции//Избр. тр.
Т. 5. С. 397.

67 О современном понимании гомологической изменчивости см.: Воронцов Н. Н.
О гомологической изменчивости // Проблемы кибернетики. М., 1966. Вып. 16.

68 Лобашев М. Е. Полвека советской генетики//Генетика. 1967. № 10. С. 25.

69 Dogel W. Polymerisation als ein Prinzip der progressiven Entwicklung bei Protozo-
en // Biol. Zentr.-Bl. 1929. Bd. 49, N 8.

70 Догель В. А. Олигомеризации гомологичных органов как преобладающий принцип
прогрессивной эволюции у многоклеточных // Арх. анатомии, гистологии и эмбрио-
логии // 1936. Т. 15. № 3.

11 Догель В. А. Олигомеризации гомологичных органов как один из главных путей
эволюции животных. Л., 1954.

72 См., напр.: Жаденов В. Н. Сравнительная анатомия приматов. М., 1962.

73 Зубные формулы разных систематических групп приматов приведены в каждом
крупном руководстве по приматологии.

74 Зубов А. А. Порядок редукции бугорков и приобретение узора коронки постоян-
ных нижпих .моляров человека при переходе от пятибугоркового типа к трехбугор-
ковому//У11 Междунар. коигр. антропол. и этногр. наук. М., 1964.

75 См., напр.: Киарелли Б. Выступление на симпозиуме «Проблема грани между жи-
вотными и человеком» // Вопр. антропологии. 1965. Вып. 19; Chlarelli В. Caryolo-
g;e coniparee et evolution chez les singes catarrhina//Тр. VII Междунар. конгр.
антропол. и этногр. наук. М., 1968. Т. 3.

76 Этот факт был установлен в 1956 г.

77 Большой материал для суждения об этом содержится в кн.: Сооп С. The origin
of races. L., 1963.

78 Обзор фактов см. в любой крупной сводке по расовому составу земного шара,
в частности в книгах, указанных в примеч. 35.


ЭКОЛОГИЯ ЧЕЛОВЕКА

(взгляды антропологов) Взгляды, изложенные в этом вымышленном разговоре, неоднократно
-служили и продолжают служить темой обсуждения в личных беседах и устных дискуссиях антропологов и представителей смежных специальностей '. К сожалению, они не получили, за немногим исключением, сколько-нибудь полного отражения в печати, что заставляет нас  прибегнуть к не совсем обычной форме их освещения. Такая форма позволяет четко очертить круг обсуждаемых вопросов, охарактеризовать  конкретные проблемы и выявить основные различия между высказываемыми точками зрения антрополога-классика (К), антрополога-романтика (Р), антрополога-физиолога (Ф) и антрополога-антропогенетика (А).

К. Меня поражает обилие новых направлений в нашей науке, сопровождающееся использованием громадного числа новых попятий и терминов, ломкой старых, установившихся взглядов и претензией на рас-
ширение границ науки, оформление ее новой структуры, открытие  каких-то принципиально новых сфер исследований. Конечно, живем мы
в эпоху научно-технической революции, характеризующейся необычным
расширением технических возможностей и принципиальной перестройкой научного мышления. Передовой край науки, такие дисциплины,  как физика, химия, молекулярная биология, действительно, меняют свое
лицо даже не от года к году, а прямо ото дня ко дню. Значение же  нашей области чисто академическое, если не считать размерной типологии, используемой для нужд легкой промышленности. Такой антропология остапется и впредь — исследование биологических свойств человека лежит слишком далеко от кардинальных интересов общества. Поэтому все новшества кажутся неоправданными по существу: частично истоки  их и всю или почти всю сумму новых идей, методов и даже результатов можно найти в старых антропологических работах, которые теперь  предпочитают не читать или читают поверхностно, частично же в  антропологию привносятся чуждые ей концепции и подходы, разрушающие ее специфику.

Р. Кто-то из писателей, по-моему прошлого века, сказал, что новое — это прочно забытое старое. Может быть, в этом высказывании
есть какая-то логика. Действительно, нашими предшественниками многое сделано, и кое-что сформулировано ими таким образом, что в этом можно найти истоки новых воззрений. Они над многим задумывались, собрали огромное количество данных, которыми мы пользуемся до сих  пор, сформулировали ряд фундаментальных концепций. Но наука идет вперед и, чем дальше, тем быстрее,— не только физика и молекулярная биология, но и антропология. Вероятно, антропология развивается  сейчас даже более бурно. В физике, биологии и некоторых других науках  процесс формализации знания наступил уже давно, а. наша наука переживает период романтики, открывает новые, нехоженые пути, создает  теории, охватывающие в едином синтезе всю сумму знаний о человеке  и его месте в мироздании, перекидывает прочные мосты к другим дисциплинам, из которых в первую очередь следует назвать физиологию,
психологию и популяционную генетику. Антропология перестала быть  единой наукой, она стала комплексом наук, в котором ее прежние подразделения — морфология человека, антропогенез и расоведение —занимают подчиненное положение, далеко не исчерпывая всего комплекса. Равноправное с другими подразделениями положение физиологической антропологии было указано на VII Международном конгрессе
антропологических и этнографических наук в Москве в августе 1964 г.
Занимает она большое место и в осуществлении международных проектов ЮНЕСКО — Международной биологической программы и программы  «Человек и биосфера». Часто включают в нее изучение генетических  маркеров в человеческих популяциях в широком смысле слова, но это
вряд ли верно: это специфическое дело и по применяемым методам, и по  способам интерпретации фактов, более формализованным, чем в других областях антропологии, но и более абстрактным, не очень отвечающим  требованиям изучения именно человеческих популяции. На мой взгляд, популяционная генетика человека — такой же самостоятельный раздел  комплекса антропологических наук, как и физиологическая антропология.

То же можно сказать и о методах. Раньше, еще 20—30 лет назад,  антрополог выезжал в экспедицию чаще всего один, с рюкзаком, в котором были лишь набор циркулей да шкала для определения цвета волос, глаз и кожи. Модели А. И. Ярхо — муляжи типовых норм вариаций  мягких тканей лица — были вершиной антропологической методики.
Работы, в которых делались попытки определения химического состава
отдельных костей скелета или их микроструктуры, насчитывались единицами и выглядели на страницах антропологических изданий инородным телом. Антрополог был морфологом в традиционном смысле этого
слова, и только. Теперь же к услугам антропологов, помимо традиционных, разнообразные биохимические и гистохимические, гистологические,
физиологические и психофизиологические, генетические и рентгеноструктурные методики, и антропологи чрезвычайно широко используют  их в своих исследованиях. Даже палеоантропология — наиболее традиционная область антропологии — изменила свое лицо: она уделяет большое внимание определению биологического возраста исследуемых индивидуумов с помощью биохимических и микроморфологических методов, которое является необходимым шагом на пути к реконструкции палеодемографических ситуаций. Поэтому в любом антропологическом журнале статья о селективных преимуществах того или иного фенотипа по  группам крови соседствует с результатами экспериментального изучения
роли отдельных мышц в онтогенетическом формообразовании черепа у обезьян, исследование о генетических расстояниях между популяциями какого-то района — с работой о минерализации костяка в связи с
характером питания и содержанием микроэлементов в почвах определенного района. Антрополог сейчас — это и физиолог, и генетик, и даже  биохимик, он — комплексник, и отличает его от классических представителей этих специальностей, работающих над человеком, лишь традиционное стремление с исчерпывающей полнотой охватить территориальные вариации человеческого вида и понять их формирование в связи  с генетическими взаимоотношениями с другими видами и условиями  среды.

Все это позволило выдвинуть и  аргументировать несколько очень общих концепций, например концепцию экологии человека. В целом экология человека охватывает очень широкий круг вопросов, гораздо более  широкий, чем антропология в узком смысле слова. Это морфофизиологическая и генетическая адаптации, изучаемые антропологами; социальные адаптации к среде и одного общественного коллектива к другому
изучаемые этнографами, географами и социологами; проблемы социально-технического прогресса, в корне перестраивающего социальную и
природную среду, проблемы, стоящие в настоящее время в центре всей современной науки и техники и исследуемые поэтому представителями разных специальностей. Антропологи своими конкретными исследованиями и теоретическими разработками внесли значительный вклад в такое  именно понимание задач, границ и проблем экологии человека.

К. Ваши соображения об обогащении тематики современной антропологии и использовании многих новых методов верны лишь отчасти.
О какой новой физиологической антропологии может идти речь, если  первые работы об адаптивной природе расовых признаков появились в  начале 20-х годов, а первая формулировка самой идеи принадлежит еще
И. Канту? Тогда же, в 1919 г., был открыт факт различий человеческих  популяций по фенотипам системы АВО. Биохимию и структуру длинных костей конечностей обстоятельно исследовали уже 40 лет назад.
Каким бы богатством наблюдений ни располагали современные антропогенез и расоведение по сравнению с тем, что находилось в их распоряжении несколько десятилетий назад, основные идеи в этих областях —животное происхождение человека, стадиальный характер антропогенеза,
неандертальская фаза в эволюции человека, иерархия расовых признаков и рас — давно сформулированы и доказаны.

Особенно бесперспективными и теоретически сомнительными мне кажутся идеи новой экологии человека и вообще выделение этого круга вопросов в качестве самостоятельной отрасли знания, придание единства сумме разнообразных фактов и гипотез. Между биологической адаптацией человеческих популяций и их социальной адаптацией к природной среде и друг к другу нет ничего общего. Усложнение социальной
среды — тема социологов, экономистов, историков, и она не имеет никакого отношения к биологии как современного человека, так и его предков. Вопросами усложнения природной среды и ее разрушения человеческими коллективами занимаются географы, экономисты, зоологи, ботаники, но никак не антропологи. Будущее развитие человеческих коллективов в такой измененной социальной и природной среде — больше  всего проблема складывающейся сейчас футурологии, а не каких-то  конкретных наук с уже определившимся предметом исследования. Выделение экологии человека как отдельной сферы человеческого знания —дань моде, идущей со стороны буржуазной науки, само употребление  термина «экология человека» есть незаконное перенесение на человеческое общество терминологии, имеющей смысл только по отношению к  сообществам животных. Такое словоупотребление, кстати сказать, неоднократно подвергалось критике в советской философской и медицинской литературе.

Ф. Нельзя согласиться ни с одним из вас, хотя мои симпатии больше на стороне Р, ратующего за комплексный подход. Действительно,
биохимия и микроструктура человеческого скелета изучаются уже больше 40 лет. Но разве за эти 40 лет ничего не произошло и работы на-
ших современников в этой области не отличаются существенно и даже
принципиально от статей сорокалетней давности? В первых антропологических исследованиях на эту тему ставилась задача определения типовой нормы, характерной для Homo sapiens, т. е. примерно та же задача, какая всегда стоит перед анатомами. В лучшем случае полученные  результаты рассматривались в сравнительно-анатомическом аспекте и истолковывались филогенетически. Исследования последних двух десятилетий выявили разнообразие человеческих популяций по уровню минерализации скелета, отражающему и биохимическую характеристику, и микроморфологическую структуру кости: содержание кальция и насыщенность другими микроэлементами — важная структурная характеристика человеческого скелета, в то же время это, естественно, и биохимический показатель. Выявленное разнообразие увязано с геохимическим  состоянием соответствующих географических районов, прослежены путь поступления микро- и макроэлементов с водой и пищей в организм  человека, их обмен и концентрация в организме, их функциональная роль как стимуляторов или депрессоров ростовых процессов.

Это лишь один пример исследования хотя и важного, но единственного признака. Такие примеры можно умножать до бесконечности —
не в них дело. Качественно новый подход к интерпретации признака,  установление конкретной связи между разнообразием признака и теми  или иными геохимическими, климатическими и другими свойствами природных зон в пределах его ареала — вот что принципиально отличает  новые работы от старых. Такой подход дал возможность увидеть географическую приуроченность сочетаний признаков — адаптивных типов,
приспособительных по своей природе и распределенных по земной поверхности в соответствии с законом географической зональности.

К. По нашему мнению, адаптивные типы скорее пример очень высокого уровня научной абстракции, конструкция ума, а не реально существующее явление.

Ф. Если адаптивных типов не существует, то как объяснить, что  явно существует связь между морфофизиологическими особенностями  популяций, которые населяют какой-нибудь географический пояс,
и физико-географическими особенностями этого пояса? Адаптивные  типы имеют зональное распространение. Возможно, именно в этом состоит разгадка того вопроса, на который нет пока однозначного ответа,— вопроса о соотношении расовых и адаптивных типов. Весьма вероятно, что адаптивные типы — это зональные расы, имеющие каждая конвергентное происхождение, но в то же время занимающие большие ареалы.
Время их формирования, очевидно, относится к разным хронологическим эпохам развития человечества: в тропических и субтропических районах земного шара, заселенных с самых ранних периодов нижнего палеолита, адаптивные типы образовались сравнительно рано, в Арктике —сравнительно поздно. В старой литературе обо всем этом не было ни
одного слова. Не говоря уже о генетических аспектах всех этих проблем, целом массиве работ, посвященных генетическим маркерам у человека, работ, в какой-то мере вызвавших к жизни популяционную концепцию расы, до какой-то степени ответственных вообще за перестройку  нашего мышления на популяционный лад.

Сложен вопрос о границах экологии человека, и это, пожалуй, единственный, хотя и фундаментальный пункт, в котором я расхожусь с Р.
Специфика экологии человека будет утеряна, если подразумевать под  ней такой широкий круг вопросов, какой очерчен Р. Намеченные им  темы необычайно интересны, но их рассмотрение распадается, на мой
взгляд, по разным наукам. В то же время не могу согласиться и с Вами в отказе экологии человека (и науке и термину) в праве на
существование, в оценке ее только как моды, инспирированной зарубежными работами. Разумеется, в экологии животных много специфических  методов, в экологии человека, наоборот, много своеобразия в интерпретации материала; социальная природа человека накладывает мощную печать на весь характер биологических адаптации, но это обстоятельство не является непреодолимым препятствием для употребления в обоих
случаях одного термина, прилагаемого в первом случае к животным, во втором к человеку. Ограничительное понимание экологии человека, установление ее рамок только в пределах биологических и социальных адаптации дают дополнительное теоретическое право употреблять этот
термин, за неимением пока лучшего. Напомню определение экологии,  данное автором термина и самого понятия Э. Геккелем: под экологией он понимал отношение животного к среде и к другим животным и растениям. Нужно ближе держаться этого классического определения. Вводя в него отмеченное выше ограничение и помня, что в связи с общественной природой человека в его экологии основное место занимают
не индивидуумы, а популяции или другие социальные и биологические
группы (совокупности популяций, расовые общности, народы и т. д.), можно сформулировать общее определение: экология человека — наука о биологических и социальных адаптациях к среде на групповом уровне. Взаимоотношения между человеческими коллективами изучаются
многими другими науками, и их не нужно вводить в экологию человека. Иными словами, это наука об адаптациях, а не о кооадаптациях в  человеческом обществе.

Р. Это искусственное сужение предмета экологии человека. Вы исключаете из определения Э. Геккеля важнейшую часть.

Ф. Я выигрываю в ясности определения границ науки и, в частности, определения самого предмета исследования. Взаимоотношения
между человеческими коллективами необычайно сложны, это и культурный обмен, и войны, и многое другое. Если культурный обмен с большим трудом еще можно подвести под предмет экологии, то уж войны — никак. Здесь идет речь о какой-то принципиально иной форме межколлективных контактов. К. Трудно подвести под биологическое понятие экологии социальные механизмы взаимоотношений коллективов людей.

Ф. Поэтому я и исключаю межгрупповые контакты из экологии человека, оставляя в ее рамках лишь изучение влияния природной среды на человеческие группы и, в свою очередь, их реакцию на среду.

А. Должен признаться, что моя точка зрения не будет способствовать компромиссному завершению разгоревшегося спора, она альтернативна по отношению ко всем высказанным взглядам на сущность, границы и предмет исследования человеческой экологии, а также на ее  место в комплексе антропологических наук. Прежде чем говорить об  этом, скажу несколько слов о другом, о том, что волнует нас всех и с чего начался наш разговор,— о современном этапе в развитии антропологии и его отношении к предыдущему. Только в свете общих формулировок о структуре антропологического знания в целом имеет смысл  признавать или отрицать самостоятельное существование экологии человека, рассуждать о ее месте внутри этой структуры, включать антропологию в экологию, как это сделал коллега Р, или, наоборот, экологию
в антропологию, как это делает коллега Ф.

Ф. Антропология и экология человека, с моей точки зрения,— самостоятельные отрасли знания, лишь частично пересекающиеся в тех частях каждой из них, которые связаны с изучением биологических адаптации, их характера, этапов формирования и т. д.

А. Следовательно, я Вас не понял. Если говорить о современном этапе развития антропологии и других биологических дисциплин, изучающих человека, то в первую очередь нужно говорить о генетическом под-
ходе к биологии человека. Этот генетический подход выявляется не только в том, что исследовано большое число признаков с известным типом наследования и в ряде случаев переход от фенотипа к генотипу осуществляется автоматически. Он даже не в том, что для многих систем генетических маркеров открыты приспособительные механизмы, а так называемый наследственный балансированный полиморфизм признается,
и вполне справедливо, одним из магистральных путей формообразования.
Несмотря на то что различия между группами людей по системе АВО действительно открыты Л. Гиршфельдтом 55 лет назад, как об этом говорил К, нынешний уровень изучения исключительного разнообразия
человеческого организма по группам крови, белкам сыворотки, ферментативным реакциям ни в количественном, ни в качественном отношении  несравним с тем, что было несколько десятилетий назад. Я вижу значение генетического подхода прежде всего в самой перестройке антропологического мышления, осознания популяционной структуры человечества, в переводе всех или почти всех исследований на популяционный
уровень, наконец, во вскрытии колоссального генетического многообразия человечества, в сложности и многолинейности путей формирования  генофонда человеческих популяций на всех этапах истории человечества.

К. Филогенетический и вообще генетический аспект в широком  смысле слова, выяснение происхождения биологических общностей, будь  то расы или территориальные группы древних людей, всегда занимали
большое место в антропологических исследованиях с самого начала их
оформления в качестве самостоятельной дисциплины, т. е. с середины прошлого века. Вспомните основателей русской антропологии К. М. Бэра,  А. П. Богданова — много сил и внимания уделяли они генезису различных расовых типов. А. П. Богданов еще в 70-х годах прошлого века  сформулировал принцип изменения расовых признаков во времени. Первые филогенетические исследования Т. Гексли и К. Фогта, затем продолженные Э. Геккелем, Г. Швальбе, Е. Дюбуа, А. Кизсом, Г. Осборном, У. Грегори, Ф. Вайденрайхом, в настоящее время успешно развиваются Ф. Кларком Хауэллом, Г. Кёнигсвальдтом, Г. Улльрихом,  многими советскими антропологами. Они базируются на классических  морфологических методах, сравнительном истолковании выявленных
морфологическим наблюдением различий в структурах скелета и других  систем и получают отчетливые генетические выводы: налицо генетический подход в полном смысле этого слова без всякой генетики, будь то
генетика индивидуума или популяционная.

А. Невозможно отрицать достижения сравнительной морфологии в реконструкции основных этапов антропогенеза и древнейших стадий расообразования, и я уверен, что никто из моих коллег-антропогенетиков
этого не делает. Но нужно не забывать и о другом: требования к степени обоснованности выводов постоянно растут в ходе научного развития и то, что удовлетворяло наших предшественников, не может удовлетворить нас, кажется неточным, недостаточно аргументированным. Любой самый обоснованный вывод, аргументированный морфологическими данными,  обязателен и убедителен только до тех пор, пока мы безоговорочно верим в то, что любые морфологические структуры генетически детерминированы и непременно отражают генезис групп. Это никогда не было
строго доказано для форм видового и внутривидового уровня. Весьма вероятным кажется даже предположение, согласно которому чем ниже таксономический ранг тех или иных форм, тем меньшую роль играет в их
систематике морфология. Морфологическое обоснование систематики  близких форм опирается на мелкие морфологические детали, а они в сильной степени подвержены влиянию среды, сходство в них часто представляет собой результат конвергенции. Все трудности видовой и внутривидовой систематики ярко демонстрируют ограниченность морфологического  подхода даже в его генетической форме. Во всяком случае, никто сейчас  морфологией в систематике низших категорий не ограничивается, а в антропологии мы имеем дело в первую очередь с такой систематикой.

Р. Такое рассуждение подрывает веру в одну из основ классической  биологии.

К. А вера в силу морфологии как основы реконструкции генетических взаимоотношений крупных таксонов все же остается непоколебимой.

А. Мы поднимаем и рассматриваем все эти вопросы не в общей форме, а применительно к задачам и возможностям нашей науки. Совершенно очевидно, что все филогенетические реконструкции в антропогенезе  имеют своим основанием отчетливо не  формулируемую, скрытую. веру в генетическую обусловленность исследуемых и привлекаемых в этих реконструкциях морфологических структур. Между тем такая генетическая обусловленность — гипотеза. Современная популяционная генетика чело-
века предлагает вместо веры знание, и ее реконструкции генетических ситуаций опираются на точные факты, а не на предположения.

Специфика подобного точного генетического подхода ясно видна в решении той проблемы, о которой мы сегодня много говорили,— проблемы  границ и существа экологии человека. Можно согласиться с ограничением задач экологии человека лишь взаимоотношениями человеческих коллективов с природной средой. При таком ограничении более четко проступают контуры предмета исследования и определеннее очерчивается
противопоставление экологии человека дисциплинам исторического цикла — собственно истории, экономике и политической экономии, социологии и этнографии, исследующим каждая со своей стороны и с применением своих методов все разнообразие отношений и связей между человеческими коллективами. Взаимоотношения между обществом и природной средой, о которых говорит Ф, требуют уточнения, так как отношения эти
почти безграничны и в конце концов даже полет человека в космос можно подвести под взаимоотношения человека и среды. Ф предлагает ограничить эти отношения биологическими и социальными адаптациями к
природной среде; если оставаться в рамках нашей науки, речь должна идти, следовательно, о биологических адаптациях. Последние понимаются, к сожалению, очень по-разному в существующей физиологической и
медико-географической литературе: наряду с классическим, идущим от общей биологии пониманием адаптации как генетических приспособлений  бытует и другое понимание, согласно которому адаптация есть кратко-временная физиологическая реакция, обеспечивающая гомеостаз. Для антрополога очевидно, что следует разграничить эти два явления, подобно тому как это уже было сделано 40 лет назад В. В. Станчинским, и сохранить термин «адаптация» лишь за традиционным пониманием.
Временные физиологические сдвиги принципиально иное явление по сравнению с генетическими адаптациями, мы имеем право в данном случае говорить лишь о наследственном акклиматизационном эффекте. Не  всякая биологическая адаптация (в конце концов акклиматизация тоже
кратковременная адаптация), а лишь сумма генетически обусловленных
и передающихся по наследству реакций составляет предмет экологии человека в той ее части, которая погранична с его биологией. Изучать же  акклиматизационные сдвиги — дело физиологов, медиков, но не антропологов. Биологический аспект экологии человека неразрывно связан с антропогенетикой, даже более узко — с изучением генетических маркеров.

Ф. Ваше предложение разграничивать генетические адаптации и акклиматизации очень важное, и его, несомненно, нужно принять. Однако мнение об особой роли генетических маркеров в экологии человека неверно. Это — искусственное сужение границ экологии человека и понятия генетической адаптации. Мы изучаем основной обмен, содержание белковых фракций крови, минерализацию скелета,— несомненна наследственная детерминация этих фундаментальных особенностей человеческого организма, хотя конкретные формы такой детерминации пока неизвестны. Это лишь одна сторона дела. Другая — сама условность понятия гена и генетической обусловленности признака применительно к человеку. Чем дальше мы продвигаемся в изучении групп крови и их генетики, например, тем больше всплывает фактов, иллюстрирующих значительную генетическую сложность каждой из систем, внутри которых открывают все новые и новые генетические факторы. Сложность систем
АВО и резус — один из примеров. Антропогенетики широко используют
формулы вычисления генных частот р, q и r по частоте фенотипов при работе с наиболее распространенными сыворотками, но получаемые величины сугубо условны из-за того, что каждый из этих наследственных
факторов распадается на ряд более частных. То, что Вы предлагаете, лишь кажущаяся объективизация предмета экологии человека.

А. Это — стремление к точности, а Вага подход придает экологии человека расплывчатые очертания, лишая ее тем самым определенной
специфики.

К. Наш спор все. более уходит в сферу очень общих абстракций философского характера. В итоге экология человека — такая абстракция,
которая лишена какого-либо конкретного содержания. Р. Мне представляется, что спор очень конструктивен, наши высказывания не только проясняют взаимные позиции, но и способствуют выяснению истины. Особенно интересными и заслуживающими внимания
были все соображения о месте экологии человека не над антропологией и не внутри ее, а параллельно, рядом, так, чтобы сферы их интересов частично пересекались, но не накладывались полностью одна на другую.
Дальнейшие исследования, безусловно, должны показать, насколько такое разделение сфер действия удобно в конкретной работе и практически осуществимо.

В пору поиска форм, становления и развития новой науки подобные диалоги могут оказаться наиболее плодотворными при формулировании
ее основных принципов и задач. 

1 О современной конструктивной работе в области экологии, в том числе и экологии эволюционной, и о ее отношении к экологии человека могут дать представление
следующие издания: Географические аспекты экологии человека. М., 1975; Окружающая среда и здоровье человека. М., 1979; Экология и эволюционная теория. Л., 1984; Моисеев И. И. Человек, среда, общество. М., 1982; Моисеев Н. Н., Александров В. В., Тарко А. М. Человек и биосфера. М., 1985; Гиренок Ф. И. Экология. Цивилизация. Ноосфера. М., 1987.




ПОПУЛЯЦИОННАЯ СТРУКТУРА ЧЕЛОВЕЧЕСТВА
И ИСТОРИЧЕСКАЯ АНТРОПОЛОГИЯ



РАМКИ ИСТОРИЧЕСКОЙ АНТРОПОЛОГИИ

В советской антропологической литературе давно наметилось деление
антропологической науки на три раздела: антропогенез, расоведение и морфология. Расоведение, в свою очередь, в соответствии с традицией делится на две ветви — изучение древнего населения, т. е. палеоантропология, и изучение современного населения, т. е. этническая антропология. Иногда последний термин употребляется как синоним расоведения, что лишено смысла, так как в расоведение входят многие проблемы, в основном биологического характера, выходящие за пределы этнической антропологии в узком смысле слова (т. е. науки об антропологическом составе
народов земли). Такое разграничение расоведения на две составные части
создает трудности, так как в западноевропейской и американской литературе под палеоантропологией понимается вообще изучение древнего населения вне зависимости от того, относится ли оно к виду современного человека или к ископаемым формам. Но помимо этой чисто формальной трудности, мы сталкиваемся в этом случае и с трудностью теоретической, а именно с неоправданным противопоставлением методов изучения
скелетов, скажем, неолитического и нпжнепалеолитического времени,
чего на самом деле нет: изучение их различается только программой измерений. С другой стороны, этническая антропология, под которой подразумевается антропология современных народов, немыслима без анализа
их прошлого, т. е. без палеоантропологии.

При такой классификации для исторической антропологии вообще нет места в системе антропологпческих знаний. Она не соотносится полностью с расоведением, так как исторические вопросы решаются с по-
мощью антропологических данных и тогда, когда речь идет о древних гоминидах. Почти 40 лет назад С. П. Толстов предсказал, что непосредственные предки человека должны были быть мясоедными существами
и, следовательно, заниматься охотой.  Изучение морфологии и образа
жизни австралопитеков подтвердило эту гипотезу [2]. Безразличен ли тот
факт, что австралопитеки занимались охотой, для понимания начальных этапов развития хозяйства, т. е. для чисто исторической проблемы? Видимо, нет. Имеет ли значение для историков палеолита уровень умственного развития населения, восстанавливаемый с помощью слепков внутренней полости черепной коробки — эндокранов? Видимо, имеет, если принять во внимание то, какой интерес вызвали работы В. И. Кочетковой. развивающей и пропагандирующей у нас эту специальную область  антропологической науки. Как можно судить о продолжительности жизни древних гоминид, уровне детской смертности в нижнем палеолите или
о соотношении полов в первобытном стаде? Только с помощью антропологических данных. Таким образом, исторические сведения можно извлечь из антропологического материала не только в том случае, когда  мы имеем дело с современным человеком, но и тогда, когда исследуются  его предки. Следовательно, историческая антропология — а под ней целесообразно подразумевать всю совокупность антропологических наблюдений, из которых можно извлечь историческую информацию (термин «историческая антропология» особенно широко употребляется в немецкой литературе, но там под ним подразумевается изучение антропологического состава современных и древних народов в связи с этнической
историей, т. е. часть расоведения),— хронологически шире расоведения,
охватывает и расоведение и антропогенез. Но в то же время она не включает биологическую проблематику, входящую в эти два раздела, или, точнее говоря, включает лишь те биологические вопросы, которые неразрывно связаны с решением исторических задач.

Каким материалом располагает историческая антропология? Этот материал разнообразен и, что самое главное, отражает такие структуры
человеческого организма, которые наследуются независимо. Это означает,
что генетический вывод, опирающийся в основном на антропометрическое исследование, может быть проверен с помощью данных о группах крови, дерматоглифики, одонтологии, изучения физиологических реакций. Совпадение результатов исследования разных систем в значительной  мере увеличивает достоверность вывода о генетическом родстве исследуемых этнических групп. Поэтому антропологи и стремятся сейчас ко всемерному расширению программы полевых обследований, включая в нее  все новые и новые признаки.

Народы Приуралья и Западной Сибири объединяются в антропологических классификациях в уральскую группу антропологических типов, занимающую промежуточное положение между европеоидами и монголоидами. Среди антропологов давно идет спор, каково его происхождение:
является ли оно следствием давнего смешения между европеоидами и  монголоидами, или в окрестностях Уральского хребта издавна формировалась промежуточная комбинация признаков, сохранившая недифференцированность по отношению к обеим расам. Недифференцированные
труппы обычно занимают среднее положение между крайними формами лишь по отдельным признакам, выходя по другим за пределы изменчивости в этих крайних группах. Изучение узора пальцевых и ладонных
линий у народов Поволжья показало, что они занимают по нему, так же  как и по строению лица, промежуточное место между монголоидами и  европеоидами [3]. Этим наблюдением были серьезно укреплены позиции сторонников смешанного происхождения представителей уральской расы,  а следовательно, историко-этнологические выводы о формировании народов Приуралья и Западной Сибири в процессе смешения этнических элементов западного и восточного происхождения.

Предметом страстных споров на протяжении многих лет было происхождение населения Канарских островов. С кем только не связывались его генетические истоки! Еще и теперь, в частности, встречаются попытки преувеличить трудности, с которыми сталкивается исследователь этногенеза гуанчей, и представить последних как остатки древнего населения  мифической Атлантиды [4]. Между тем, морфологически гуанчи очень
сходны с древними жителями Северной Африки — высокорослыми и массивными. Эти особенности заставили некоторых исследователей этногенеза и физического тина населения Канарских островов видеть в нем потомков кроманьонцев Европы. Наметилось противоречие между результатами антропологических, с одной стороны, историко-этнологических и лингвистических исследований — с другой, последние выявили генетические  связи между гуанчами и населением Северной Африки. После того как в  Северной Африке удалось найти у древнего населения аналогичные антропологические особенности, противоречие это отпало. Но последним и  очень веским антропологческим доказательством североафриканского
происхоящения гуанчей послужило определение групп крови системы
АВО у мумий из пещерных погребений Канарских островов. Распределение этих групп крови оказалось почти тождественным аналогичному распределению в Северной Африке [5].

В связи с оригинальными гипотезами Хейердала оживился интерес к
путям заселения Полинезии. Против заселения Полинезии в направлении
с востока на запад были приведены самые разнообразные, в том числе
и антропологические, аргументы [6]. Изучение одонтологических особенностей разных островных групп полинезийцев показало, что частота лопато-образных резцов уменьшается по направлению с запада на восток,
т. е. одонтологические данные находятся в большем соответствии с гипотезой заселения Полинезии из Юго-Восточной Азии, чем с противоположной стороны [7].



ПРОБЛЕМЫ ИСТОРИЧЕСКОЙ АНТРОПОЛОГИИ

За этими примерами угадываются контуры проблем, решаемых исторической антропологией, и пути использования антропологических данных для исторических реконструкций.

Периодизация истории первобытного общества. Отнесение к гоминидам новых ископаемых находок, сделанных Лики в Восточной Африке, и распространяющаяся тенденция включать австралопитеков в семейство  гоминид отодвигают начало человеческой истории вглубь почти в 2 раза
по сравнению со старыми датами [8]. Существенны результаты антропологических исследований и для выяснения хронологических границ отдельных этапов, выделяемых внутри истории первобытного общества. Новые находки и внимательное изучение морфологии старых стерли резкую
грань между людьми неандертальского и современного видов, что находится в полном согласии с выявившимся богатством мустьерской культуры, наличием территориальной дифференциации, наличием жилищ в  мустьерское время [9]. Для выделения эпохи среднего палеолита в истории
древнекаменного века антропологические данные поэтому не менее значимы, чем археологические. Происхождение мышления и речи. Изучение каменного инвентаря
древнепалеолитических стоянок и сделанные на его основе какие-либо  косвенные соображения не могут дать сколько-нибудь полные сведения об этапах развития мышления и о времени возникновения звуковой речи.
Даже несомненный факт передачи технических навыков от поколения к поколению, на что обратили внимание генетик Морган и позднее археолог Чайлд (а передача технических традиций в нижнем палеолите несомненна, коль скоро фиксируется повторяемость инвентаря), не помогает установить время появления звуковой речи, так как обучение могло в принципе осуществляться и без нее, только с помощью показа, как у большинства животных. Единственный (прямой метод — изучение морфологии древнейших и древних людей и функциональное истолкование отмеченных различий. На эндокранах синантропа наблюдается резкое вздутие в области соединения лобной, височной и теменной долей, отсутствовавшее у питекантропа. Именно в этой области сосредоточены артикуляционные центры речи и слуховые центры [10]. Указанное вздутие трудно истолковывать иначе, чем как свидетельство возникновения именно на
этой стадии звуковой речи.

Реконструкция трудовой и социальной жизни древнейших гоминид.
Археологические данные важны при изучении ископаемых гоминид во многих отношениях. В первую очередь я имею в виду археологические
свидетельства функциональной неравноценности рук палеоантропа и
преимущественного пользования им правой рукой Разнообразие форм каменной индустрии в гроте Киик-Коба в сочетании с морфологической примитивностью кииккобинца вызвало к жизни, по-видимому, вполне справедливую гипотезу функционального восполнения этой примитив-
ности за счет дополнительного развития мышц, приводящих в движение большой палец [12]. Но, с другой стороны, развитие тех или иных морфологических структур в процессе антропогенеза, особенно кисти руки и
мозга, помогает оценить возможности любой ископаемой формы в изготовлении орудий труда и тем самым позволяет понять причины перехода  к более высокой технике обработки камня. Что касается реконструкции
социальной организации первобытного стада, то неоценимый материал для этого дало изучение структуры половых групп человекообразных обезьян.
В конечном итоге могут быть сделаны два вывода: а) взаимоотношения между членами первобытного стада были гибки и подвижны, стадо легко  реагировало на увеличение и уменьшение численности, положение любого
члена стада, особенно на первых порах, не было строго определенным;
б) взаимоотношения между членами стада были не беспорядочны, а регламентированы. Этот последний вывод заставляет с сомнением отнестись к представлению о периоде беспорядочных половых контактов, предшествовавшем стаду,— представлению, еще бытующему подчас на страницах
этнографической литературы.

Палеодемография. В отдельных особо благоприятных случаях можно
использовать сугубо историческую информацию для восстановления демографических показателей в древние эпохи. Например, надписи надгробий неоднократно исследовались как предмет палеодемографических расчетов. Но для восстановления динамики палеодемографических показателей от эпохи к эпохе, если речь идет о бесписьменных периодах истории человечества, пригоден только палеоантропологический материал. Определение индивидуального биологического возраста отдельных ископаемых находок позволило показать, что средняя продолжительность жизни древнейших и древних людей была значительно ниже современной и не превышала 20 лет ,s. Иными словами, человек в подавляющем большинстве
случаев, едва став пригодным для продолжения рода, умирал. В верхнем палеолите продолжительность жизни увеличилась на несколько лет, но все равно продолжала оставаться чрезвычайно низкой. Переходя для
сравнения к данным более поздних эпох, мы сталкиваемся с любопытным фактом: средняя продолжительность жизни в неолите, в эпоху бронзы и железа остается более или менее постоянной — около 30 лет. Отдельные
случаи увеличения средней продолжительности жизни по сравнению с более ранним временем не меняют общей картины  [14]. И только при приближении к современности продолжительность жизни резко возросла.
Итак, на протяжении истории человечества наблюдается отчетливое нарастание длительности жизни, но темп этого нарастания не равномерен.

Очаги развития цивилизации. Широко распространенное и в общей форме правильное утверждение независимости формирования рас и этнических общностей должно быть смягчено по отношению к ранним эпохам,
так как разные темпы развития тех и других еще не успели нарушить географическое совпадение, проистекавшее за счет формирования и этнических общностей, и расовых типов в определенных условиях географической среды. Намечающиеся археологически различия между западом
и востоком Евразии в эпоху нижнего палеолита находят веское подтверждение в анализе морфологии ископаемых находок. Многообразие археологических культур в эпоху верхнего палеолита, выявляющееся в основном в разных традициях обработки кремня, совпадает с морфологически-
ми различиями верхнепалеолитических людей [15]. Для эпохи неолита и бронзы мы отмечаем для многих областей ойкумены наличие своеобразных антропологических типов, сближающихся в основных признаках с
современными. Для этих областей по антропологическим данным намечается преемственность от эпохи бронзы до современности. Это — Закавказье, Южная Туркмения, Прибайкалье (называю только районы СССР).
Таким образом, антропологический материал частично позволяет подтвердить историко-этнологические выводы, а частично дает новую информацию об очагах развития человечества.

Родство древних народов. Трудно увидеть сколько-нибудь заметное
сходство между памятниками ямной и катакомбной культур Северного
Кавказа и древними погребениями эпохи бронзы Самтаврского могильника. Между тем антропологическое сходство групп населения, оставившего эти памятники, несомненно, и обе они противопоставляются этническим группам эпохи бронзы, проячивавшим на территории Русской равнины. С другой стороны, население, оставившее Балановский могильник, четко отличается от соседних групп и сближается с населением Северного Кавказа и Закавказья. Трудно увидеть общее в афанасьевской и татарской культурах Минусинской котловины, но родство населения, оставившего ту и другую культуру, в свете антропологических исследований
несомненно. Такие примеры можно было бы умножать до бесконечности.
Общий вывод из них тот, что для выяснения генетического родства древних народов антропологический материал часто важнее исторических наблюдений и не может быть исключен, как это иногда делается до сих
пор, из комплекса дисциплин, изучающих этногенез древних народов.

Миграции в истории первобытного общества. О роли антропологических материалов в восстановлении миграций в первобытпом обществе  писалось очень много и убедительно [16]. Мне остается только привести
примеры, отражающие новые исследования и не фигурировавшие до сих пор в этой связи. К их числу относятся: проникновение европеоидов в Западную Монголию на рубеже эпохи бронзы и железа [17], проникновение европеоидов в Прибайкалье и Туву в эпоху средневековья 16, проникновение австралоидов в долину Хуанхэ в неолите 19 и т. д.

Автохтонное происхождение современных народов. Использовать историко-этнографические, археологические и тем более лингвистические данные для поисков происхождения народов и доказательства их автохтонного формирования на той или иной территории очень трудно. Возможности лингвистического исследования ограничены в этом отношении наличием письменных памятников, культура яге часто и быстро меняет свой облик в силу социально-экономических причин. Между тем антропологические признаки в ряде случаев оказываются весьма устойчивыми.
Можно последовательно проследить отчетливую преемственность антропологических особенностей, во всяком случае от энеолита до современности,
в Грузии и Армении, на территории Китая и Египта [20]. Между тем
культурная преемственность далеко не бесспорна, а в Египте кажется
даже и невероятной: слишком много исторических бурь пронеслось над
долиной Нила за пять тысячелетий. При изучении этногенеза арабоязычного населения современного Египта данное обстоятельство следует учитывать и видеть в этом населении не переселенцев из Передней Азии,
а потомков местного населения эпохи неолита, Древнего, Среднего и Нового царств.

Родство современных народов. Исследование этногенеза и антропологического состава современых народов показало, что культурное и лингвистическое родство людей не всегда соответствует их действительному
родству по происхождению, их общему генофонду. Хакасы говорят на
тюркском языке, между тем антропологически они обнаруживают наибольшее сходство с представителями уральской группы антропологических типов, т. е. с западносибирскими народами, говорящими на угорских и самодийских языках. Балкарцы и карачаевцы тоже говорят потюркски, но морфологически сближаются с горными грузинами, ингушами, чеченцами, этническими группами Западного Дагестана, т. е. с
центральнокавказскими народами, говорящими на кавказских языках.
То же можно повторить и про ираноязычных осетин. Финноязычная мордва гораздо больше сходна с соседними территориальными группами русского народа, чем с другими фипноязычными народами. Роль антропологических данных, следовательно, велика даже в том случае, когда
налицо, как это имеет место при изучении современных народов, полная
и неограниченно увеличивающаяся историко-этнографическая информация.



Популяция

Что же отличает современные антропологические исследования и придает
им исключительное своеобразие? Прежде всего популяционный подход к  расам и народам. Последний означает учет тех родственных взаимоотношений, которые создаются внутри территориальных групп, народов, расовых групп системой брачных связей и образующимися па ее основе брачными кругами. Эти брачные круги ограничивают одну от другой популяции — небольшие группы людей, связанных между собой определенной степенью родства.

Популяция — сложное явление, и, видимо, поэтому оно вызывает много споров и даже недоуменных вопросов. Понятие популяции содержит  много скрытых тонкостей, о которых следует хотя бы упомянуть. Степень родства внутри популяции можно точно фиксировать с помощью так называемого коэффициента инбридинга, т. е. процентного соотношения браков между двоюродными братьями и сестрами по отношению к
общему числу заключенных браков. Таким образом, для сравнения популяций между собой существует точная мера, но такой меры нет для сравнения народов. Я согласен с Ю. В. Бромлеем в том, что та или иная
степень эндогамии представляет собой один из этнических определителей 2f, но удовлетворительная мера степени эндогамии внутри обширных групп популяций, которые и составляют народы, пока отсутствует.
И предлоишть ее не так просто, ведь средний коэффициент для народа будет представлять собой фикцию, так как отдельные совокупности популяций внутри народов заведомо характеризуются разной степенью брачной автономии. По этой же причине нельзя пока сравнивать между собой народ в целом с любой входящей в его состав популяцией или группой популяций. Уже сейчас можно предполагать, что среднеэтническая  мера брачного родства найдет выраисение в какой-то системе нелинейных уравнений со многими переменными, но конкретная форма такой системы остается неясной.

Каковы размеры и характер популяций? Они различны в разных областях ойкумены в зависимости от двух противоположно направленных, но взаимно связанных в действии причин — степени инбридинга и интенсивности смешения. Инбридинг возникает автоматически: вероятность
родственных браков увеличивается с падением численности популяции.
Усилению инбридинга всегда способствует и социальная изоляция, имеющая место внутри подавляющего большинства популяций. Что касается  численности популяций, то вопрос этот не исследован по всему земному
шару сколько-нибудь подробно. В. В. Бунак предлояшл на основании изучения численности популяций у русского старожильческого населения  Сибири три категории для популяционной численности: до 1500 чело-
век — изолят, от 1500 до 4000 человек — дем и свыше 4000 человек — группа демов [22]. Сама терминология свидетельствует о том, что этим
популяциям разной численности придается иерархическое значение.
Между тем такая иерархия популяций если и оправданна на деле, то далеко не всегда. В Дагестане, например, при господстве эндогамии  внутри селений все они должны рассматриваться как изоляты. Но среди
селений есть и такие, численность которых заметно превышает 1500 человек, хотя эндогамия все равно сохраняет за ними положение замкнутых изолятов. С другой стороны, они не объединяются в более крупные  группы брачными кругами. На Русской равнине полные изоляты редки
и популяционная структура состоит из более крупных групп, которые  В. В. Бунак называет вслед за американскими исследователями демами  и группами демов.

Сказанное не означает, что я отрицаю иерархию в популяционной  структуре. Наличие ее представляется совершенно очевидным даже теоретически, так как не равноценность разных генетических барьеров не  вызывает сомнений, так же как и их разная проницаемость. Одно дело —диалектные различия и культурно-историческая традиция, которые, хотя  и составляют генетический барьер, всегда проницаемы, и совсем другое
дело — непреодолимые или труднопреодолимые физико-географические
барьеры или обычай эндогамии, создающие генетический барьер огромной мощности. Соответственно и популяции, отделяемые от других разными генетическими барьерами, различаются по проценту включаемых
в их состав инородных лиц, по степени инбридинга, длительности изоляции и, наконец, по численности. Возможности построения иерархии популяций исходя из этих принципов пока мало исследованы, но только
они, очевидно, и положат основу классификации популяций, которая отразит их соподчинение, реально существующее в действительности.

Каков исторический эффект изучения антропологического состава человечества именно на популяционном уровне? Что нового вносит этот  популяционный уровень, например, в изучение проблемы этногенеза по
сравнению с классическим подходом старой антропологии? Есть ли смысл  тратить силы на трудоемкие популяционные исследования, имея в виде  конечной цели освещение исторической проблематики? Среди большого
числа структурных и функциональных признаков человеческого организма к настоящему времени выделено немало монофакториальных, т. е. управляемых в наследственной передаче одним или двумя генами. В замкнутой популяции концентрация таких генов автоматически увеличивается
или уменьшается, что было показано на разных материалах и получило в американской генетической литературе наименование генного дрейфа, в советской — генетико-автоматических процессов. В соответст-
вии с увеличением или уменьшением концентрации генов увеличивается
или уменьшается, конечно, и выраженпость тех или иных признаков.
Антропологическое исследование на популяционном уровне как бы повторяет этот путь, но в обратном порядке: изучение вариаций признаков в популяциях позволяет составить представление об их генной концентрации и о ее изменении во времени, а она, в свою очередь, служит для  восстановления их конкретной истории.

В. В. Гинзбург, изучая распределение групп крови системы АВО в  отдельных селениях горного Таджикистана, получил цифры, почти соответствующие амплитуде колебаний в концентрации генов системы АВО  по всему земному шару [23]. Им и другими исследователями это справедливо рассматривалось в связи с эффектом изоляции, что подтверждается и диалектным членением таджикского языка в горных районах, и значительной дифференциацией памирских языков. Но сам по себе данный вывод маловажен в историческом отношении, так как исторически значим не сам факт установления изолированности исторического процесса
в том или ином районе, а сравнительная оценка силы действия изоляции в этом и соседних районах. Позже было показано, что изоляция на Памире имеет более позднее происхождение по сравнению с очень древней изоляцией отдельных популяций в пределах Дагестана [24]. Этот вывод был получен не только с помощью изучения монофакториальных признаков, но и при рассмотрении изменчивости полифакториальных признаков,
которые также реагируют на условия изоляции. Заключение о большей  дифференциации дагестанских популяций по сравнению с памирскими  находится в полном согласии с исключительной языковой дробностью
горного Дагестана, т. е. получает подтверждение со стороны лингвистических данных. Если же таких дополнительных данных нет, то антропологические наблюдения служат единственным источником информации
о времени обособления той или иной этнической группы. В антропологии
есть несколько классических популяционных моделей, на которых изучены сила действия изоляции и ее влияние на изменчивость признаков [25]. Результаты изучения таких моделей и полученные при этом стандартные параметры связи между внутринопуляционными эффектами и
конкретной историей соответствующих популяций могут быть использованы и используются как основа для дальнейших исследований в этом направлении. Существенно и другое: популяционное исследование антропологических особенностей в связи с демографической структурой бросает свет  на оценку дифференцированной плодовитости разных популяций. А это,
в свою очередь, ведет за собой возможность проникновения в самую интимную сторону расообразования: последовательность и скорость распространения разных признаков в популяциях. Историческая значимость
данных такого рода велика при объяснении численности представителей различных рас. Что касается дифференцированной плодовитости популяции, пока нет сколько-нибудь убедительных данных об изначально неодинаковой плодовитости представителей разных расовых типов. Она сильно колеблется в различных социально-экономических условиях и зависит от многих социальных и психологических причин. Колебания показателей плодовитости, которые могут быть установлены в ходе популяционных исследований, будут способствовать более точному определению этих причин [26].

Воспринимаемое уже как аксиома привычное утверждение формирования антропологического состава народа на базе различных расовых типов впервые приобретает при учете популяционного фактора конкретный смысл. Только он позволяет взвесить удельный вес того или иного комплекса расовых признаков в отдельных территориальных и этнографических группах того или иного народа. Так составлены детальные карты антропологических признаков для территории расселения русского народа, украинцев, финноязычных народов, народов Кавказа и Прибалтики.
Однако степень генерализации их такова, что народы рассматривались  как состоящие из стандартных, равномерно расселенных в пространстве  популяций, как равноплотные в отношении брачного родства. Фактор
иерархии популяций при предшествующих сборах антропологических  материалов либо совсем не учитывался, либо учитывался лишь в малой  степени. Теоретический отход от понимания народа как совокупности
однородных и равномерно распределенных в пространстве популяций  уже произошел, но практические шаги по сбору соответствующих новой  концепции эмпирических данных только начинаются.



ПАЛЕОАНТРОПОЛОГИЧЕСКАЯ ПОПУЛЯЦИЯ

Изучая современное население на популяционном уровне, антрополог за-
висит сам от себя и организует свои исследования в соответствии с новыми принципами. Не то в палеоантропологии, где материал собирается до сих пор в общем-то случайно, при археологических раскопках могильников. Археологические же раскопки, целью которых был бы специально сбор палеоантропологических коллекций, чрезвычайно редки. Это обстоятельство объясняется малочисленностью кадров палеоантропологов, владеющих методикой самостоятельных раскопок, и отсутствием заинтересованности археологов в раскопках могильников, дающих преимущественно палеоантропологический материал и малую археологическую информацию. Однако понимание психологических и объективных причин  возникновения такого положения само по себе не исправляет его. Между тем исследование палеоантропологического материала на популяционной уровне также позволяет получить ряд дополнительных данных, без которых сейчас уже невозможно представить себе антропологическую реконструкцию древнего населения.

Прежде всего, каково понятие популяции применительно к палеоантропологическому материалу? Прямых методов определения численности и структуры древних популяций, естественно, нет. В общем можно
рассматривать как популяцию погребенных на одном кладбище, но при  этом нужно принимать во внимание продожительность его функционирования. Если она значительна, то мы сталкиваемся с явлением, не встречающимся при изучении современного населения,— с популяцией как бы
продолженной, развернутой во времени, причем в нее входит значительно
большее число генераций, чем в современную. При оценке продолжительности жизни, особенно если нет данных о ее резком изменении, это обстоятельство не имеет значения. Однако при определении численности древних популяций на основе количества погребений на кладбищах, особенно на больших, нужно постоянно помнить об этом, чтобы не получить
завышенные цифры. Точные археологические методы определения длительности использования тех или иных кладбищ пока не разработаны,  и поэтому, если ает противопоказаний (обычай отдельного от взрослых погребения детей, специфическая мужская или женская выборка и т. д.),
за популяцию можно условно принять совокупность людей, похороненных в отдельном небольшом могильнике, состоящем из нескольких десятков погребений. Могильник, естественно, должен быть раскопан полностью, а палеоантропологический материал из него собран самым тщательным образом, включая скелеты из детских и младенческих
захоронений. Это, конечно, будут не популяции в полном смысле слова, а суб- или микропопуляции, но именно они и составляли, надо думать,  низшую ступень популяционной дифференциации на ранних стадиях развития человечества.

Первый этап популяционного исследования в палеоантропологии начинается с уточнения границ этнических общностей и выделения как можно более мелких и гомогенных групп на палеоантропологическом материале. Например, древляне на протяжении многих лет считались
представителями широколицего массивного и длинноголового типа и противопоставлялись в этом отношении другим восточнославянским племенам. Разбивка по характеру погребений позволила выделить группу волынян. И оказалось, что описанный тип характерен именно для них.
Что же касается собственно древлян, то они на самом деле были более широкоголовы, чем мы думали до сих пор, и сближались с тиверцами  [21].
После раскопок могильника у Окунева улуса С. А. Теплоуховым, могильников у с. Бельтыры и погребения у с. Аскиз А. Н. Липским был
сделан вывод о наличии в составе населения афанасьевской культуры монголоидной примеси. Вывод этот получил дополнительное подтверяждение после изучения черепов из раскопанного А. Н. Липским могильника Тас-Хазаа. Однако после раскопок Красноярской археологической экспедицией под руководством М. П. Грязнова могильника Черновая-VIII и выделения окуневской культуры удалось осуществить более четкую атрибуцию погребений, из которых происходят черепа с монголоидной  примесью, и показать, что все они представляют не афанасьевское,
а окуневское население [28]. Подсчет внутригрупповых корреляций в серии
из средневекового могильника Ур-Бедари на Алтае, раскопанного М. Г. Елькиным, позволил выявить два антропологических компонента, принявшие участие в формировании местного населения,— центрально-азиатский, проникавший, очевидно, из Тувы и Монголии в эпоху средневековья, и местный, восходящий к населению предгорного Алтая скифо-сарматского времени [29]. Эти три примера показывают, как важно перевести палеоантропологические исследования на популяционный уровень и от сопоставления суммарных палеоантропологических данных по населению археологических культур перейти к сравнению отдельных могильников, а то и более мелких групп, выделяемых по культурным особенностям внутри могильников, т. е. в конечном итоге к сопоставлению  антропологических особенностей отдельных популяций.

Не менее велика роль популяционного уровня и в палеодемографических исследованиях. В принципе можно производить палеодемографические расчеты и на основании определения индивидуального биологиче-
ского возраста в суммарных палеоантропологических сериях. Так
поступил Г. Д. Бердышев с данными Н. С. Розова и моими по Алтае-Саянскому нагорью, использовав содержавшиеся в наших работах определения возраста на скелетах взрослых людей [30]. Если перевести его расчеты процентного соотношения лиц разных возрастных категорий в года, то окажется, что средний возраст населения отдельных культур в Минусинской котловине был следующий: Афанасьевская культура 33,3 г. (24) Тагарская » 37,2 г. (241) Андроновская » 35,7 л. (21) Таштыкская » 43,3 г. (21)  Карасукская » 32,7 л. (28) Население XVIII-XIX вв. 38,2 г. (181)* 

Эти данные, очевидно, завышены из-за отсутствия в них сведений о детской смертности. Но даже в таком виде они выявляют некоторую тенденцию к изменению продолжительности жизни при сравнении поздних  эпох с более ранними. Более ценными являются сведения по отдельным
могильникам. В качестве примера приведу расчеты продолжителыюсти
жизни для трех могильников афанасьевской культуры, раскопанных полностью или почти полностью: Подсуханиха                 18,7 л. (9)
Карасук III'                    24,1 г. (39)
Афанасьевская гора      33,1 г. (23) 
Видны отчетливые различия в возрасте захороненных в отдельных могильниках. Эти различия ставят ряд исторических и этнографических  вопросов: о возможности разных обычаев захоронения, в частности раз-
дельного погребения детей и взрослых (особенно в связи с могильниками в Подсуханихе, состоявшими в основном из детских погребений) [31], о захороненных разного социального уровня, об условиях жизни, и в частности питания, в связи с преобладанием скотоводства или земледелия в хозяйстве. Дифференцированные данные гораздо более информативны, чем суммарные, по всей культуре в целом.
* Здесь и далее в скобках указано число наблюдений. 
К настоящему времени опубликовано несколько работ, специально посвященных палеодемографической характеристике отдельных полностью или почти полностью раскопанных могильников. Это средневековые могильники Птуж и Блед в Югославии [32], Керпуста, Халимба-Череш и Фоньод в Венгрии  [33], Рекан в Германской Демократической Республике [34], Микульчице в Чехословакии  [35] и др. К сожалению, в советской литературе такие данные единичны. Например, приведенные  цифры среднего возраста погребенных в афанасьевских могильниках
можно сравнить только со средним возрастом захороненных в не полностью раскопанном Выхватинском могильнике трипольской культуры.
Он равен 20,5 года [36]. Проистекает этот недостаток сведений о палеодемографии древнего населения СССР из-за отсутствия полностью раскопанных могильников, в которых был бы собран весь палеоантропологический материал, пригодный для палеодемографических реконструкций.
Если положение не изменится и палеоантропологический материал будет
по-прежнему собираться более или менее случайно, трудно ожидать от него какой-либо новой исторической информации. История антропологических типов СССР в принципиальных чертах выявлена предшествующими исследованиями. Накопление новых материалов на прежнем уровне может лишь что-то добавить к уже известной картине. Между тем
планомерный сбор палеоантропологических данных в полном виде и обработка их под разными углами зрения позволят увязать результаты их изучения с археологически восстанавливаемыми условиями жизни древнего населения, уровнем хозяйства, социальной структурой общества, т. е.
со всеми теми проблемами, исследование которых так углубляет историческую картину.

Итак, антропология перешла сейчас на популяционный уровень исследования. Популяционный подход к изучению современного населения позволил наметить контуры новых тем, в пределах которых антрополог может прийти на помощь историку и этнографу, например в оценке роли
изоляции в формировании тех или иных этнических общностей. Но для
того чтобы перенести популяционный подход на изучение древнего населения, антрополог, в свою очередь, нуждается в помощи археолога. Полное исследование древних могильников в процессе раскопок и тщательный сбор всех без исключения костных остатков из погребений были бы  хорошим ответом на призыв о такой помощи. ВЫВОДЫ 

1. Под термином «историческая антропология» автор понимает всю совокупность антропологических знаний, из которых можно извлечь историческую информацию, вне зависимости от того, к какому периоду истории
человечества эта информация относится.

2. На протяжении последних 20—30 лет антропологи ввели в свои исследования популяционный фактор, что кардинально изменило и методику и методологию антропологической науки. Значение популяционного уровня в антропологических исследованиях особенно подчеркивается тем
обстоятельством, что с развитием генетики оказалось возможным выявить  у человека признаки с монофакториальным исследованием, т. е. детерминированные в своей наследственной передаче одним или двумя генами.
Они подвержены внутрипопуляционным эффектам, по результатам которых можно судить о конкретной истории популяций и составленных из:
них этнических групп, о времени формирования, этапах дифференциации, генетических контактах с другими группами и т. д.

3. Человеческие популяции отделены одна от другой генетическими  барьерами. Понятие генетического барьера имеет в человеческом обществе особый смысл, так как в качестве таковых, помимо географических
рубежей (реки, горные хребты, разные ландшафтные зоны), выступают
социальные факторы: этнический, языковой, этнокультурный, религиозный, социально-экономический и др. С другой стороны, биологические  факторы теряют у человека значение генетических барьеров, так как
речь идет о едином панойкуменном виде, внутри которого нет биологических препятствий к скрещиванию (отсутствие избирательности в межрасовых браках). Таким образом, популяции отличаются одна от другой
границами, ставящими препятствия к распространению тех или иных  генов. Внутри популяции свободное скрещивание между ее членами равневероятно во всех направлениях. В зависимости от неодинаковой интенсивности действия разных генетических барьеров существует иерархия  популяций (микропопуляции, субпопуляции, большие популяции, демы,  разные этнические и другие социальные общности). Различия между эта-
жами этой иерархии неодинаковы на разных территориях и, кроме того, выражены не очень отчетливо, отражая неабсолютный характер генетических барьеров как дифференцирующих границ.

4. Антропологическое изучение современного населения антрополог  осуществляет сам и потому организует его в соответствии с популяционными принципами. Так как популяции представляют собой низший уровень расовой классификации человечества, то и антропологическое исследование любой территории опирается именно на них. Затем в качестве  следующих ступеней расовой классификации выделяются антропологические типы или группы популяций, группы антропологических типов, малые и большие расы. Все они являются выражением разной интенсивности смешения генов внутри различных территориальных групп и потому могут быть использованы для восстановления истории этнических общностей, входящих в состав этих групп.

5. В антропологическом изучении древнего населения антрополог зависит от археолога, предоставляющего ему антропологический материал.
Последний чаще всего собирается случайно в процессе археологических раскопок и потому непригоден для популяционной реконструкции (под  ней следует понимать восстановление не только антропологических особенностей данной популяции, но и ее демографической структуры: удельного веса разных поколений, продоляштельности жизни, уровня детской
смертности, фертильности и т. д.). Необходима полная раскопка древних  кладбищ со сбором всего палеоантропологического материала, включая  скелеты детей и младенцев. Отдельные опыты таких раскопок и соответствующей антропологической обработки палеоантропологических мате-
риалов из них уже дали хорошие результаты (исследования антропологов Венгрии, Германской Демократической Республики и других стран).
Полностью раскопанные могильники древнего населения на территории СССР, при которых был бы собран весь антропологический материал, пока единичны, что создает значительные трудности в использовании ре-
зультатов изучения палеоантропологии СССР для исторических реконструкций.


1 Толстов С. П. Проблемы дородового общества // Сов. этнография. 1931. № 3/4.

2 Обзор исследований см.: Якимов В. П. Австралопитековые (Australopithecinae) //
Ископаемые гоминиды и происхождение человека. М., 1966. (Тр. Ин-та этно-
графии АН СССР. Н. С; Т. 92).

3 Гладкова Т. Д. Особенности дерматоглифики некоторых народностей СССР //
Сов. антропология. 1957. № 1.

4 Жиров Н. Ф. Атлантида. Основные проблемы атлантологии. М., 1964.
5 Schwidetzky I. Die vorspanische Bevolkerung der Kanarischen Inseln. Anthropolo-
gische Untersuchungen. Gottingen; В.; Frankfurt a. M., 1963.

6 Рогинский Я. Я. О первоначальном заселении Полинезии//Сов. этнография. 1966.
№ 5; Он же. О происхождении полинезийцев//Проблемы антропологии и исто-
рической этнографии Азии. М., 1968.

7 Riesenjeld A. Shovel — shaped incisors and a few other dental featres among the
native peoples of the Pacific//Amer. J. Phys. Anthropol. N. S., 1956. Vol. 14, N 3.

8 Сводку дат см.: Иванова И. К. Геологический возраст ископаемого человека.
М., 1965.

9 См., напр.: История первобытного общества. Общие вопросы. Проблемы антро-
посоциогенеза. М., 1983; История первобытного общества. Эпоха первобытной
родовой общины. М., 1986. 10 Рогинский Я. Я., Левин М. Г. Основы антропологии. М., 1955.

11 Семенов С. А. Следы работы на орудиях и доказательства работы неандертальцев
правой рукой //Крат, сообщ. Ип-та археологии. ЛН СССР. 1961. Вып. 84.

12 Он же. О противопоставлении большого пальца руки неандертальского чело-
века//Там же. 1950. Вып. 11.

13 Vallois Н. La duree de la vie chez l'Homme fossile//Anthropologie (France). 1937.
T. 47, N 5/6.

14 Россет Э. Процесс старения населения. М., 1968.

15 Алексеев В. П. О первичной дифференциации человечества на расы. Первичные очаги расообразования//Сов. этнография. 1969. № 1; Он же. О первичной дифференциации человечества на расы. Вторичные очаги расообразования // Там
же. 1969. № 5.

16 Дебец Г. Ф., Левин М. Г., Трофимова Т. А. Антропологический материал как ис-
точник изучения вопросов этногенеза // Там же. 1952. № 1.

17 Тумэн Д. Вопросы этногенеза монголов в свете данных палеоантропологии:
Автореф. дис. ... канд. ист. наук. М., 1985.

18 Гохман И. И. Среднеазиатская колония в Прибайкалье // Проблемы антрополо-
гии и исторической этнографии Азии. М., 1968; Алексеев В. П. Черепа из му-
сульманских погребений в Туве // Учен. зап. Тувин. науч.-исслед. ин-та языка,
лит., истории. 1960. Вып. 8.

19 Yen Yin. Neolitic human skeletons unearthed at Hua-Hsien, Shensi // Vertebr. pale-
asiat. 1962. N 2.

20 Алексеев В. П. Антропологические данные к проблеме происхождения населе-
ния центральных предгорий Кавказского хребта // Антропологический сборник,
IV. М., 1963. (Тр. Ин-та этнографии АН СССР. Н. С; Т. 82).

21 Бромлей Ю. В. Этнос и эндогамия//Сов. этнография. 1969. № 6.

22 Бунак В. В. Изучение малых популяций в антропологии//Вопр. антропологии.
М., 1965. Вып. 21.

23 Гинзбург В. В. Горные таджики. Материалы по антропологии таджиков Кара-
тегина и Дарваза. М.; Л., 1937; Он же. Изогемоагглютинация у горных таджи-
ков//Антропол. журн. 1934. № 1/2.

24 Рычков Ю. Г. Антропологическое исследование процесса изоляции на Памире
и Кавказе//Тр. VII. Междунар. конгр. антропол. и этногр. наук. М., 1968. Т. 1.

25 Первая из таких работ, ставшая в полном смысле слова классической: Glass В.,
Saeks М., lahn Е., Hess Ch. Genetic Drift in a Religious Isolate: an Analysis of
the Causes of Variation in Blood group and other Gene Frequencies in a Small
Population//Yearbook of physical anthropology, 1952. N. Y., 1954. Vol. 8.

26 Schwidetzky I. Grundziige der Volkerbiologie. Stuttgart, 1950.

27 Алексеева Т. И. Этногенез восточных славян по данным антропологии. М., 1973.

28 Максименков Г. А. Впускные могилы окуневского этапа в афанасьевских кур-
ганах//Сов. археология. 1965. № 4; Иванова Л. А. О происхождении брахикран-
ного компонента в составе населения афанасьевской культуры // Сов. этногра-
фия. 1966. А» 3.

29 Алексеев В. П. Поздние кочевники Кузнецкой котловины по данным палеоантро-
пологии // Крат, сообщ. Ин-та этнографии АН СССР. 1960. Вып. 35.
Бердышев Г. Д. Эколого-генетические факторы старения и долголетие. Л., 1968.

31 Интересна в этой связи гипотеза М. И. Гряанова об особых детских кладбищах
у древнего населения Сибири. См.: Грязное М. П. История древних племен Оби
по раскопкам близ с. Большая Речка // Материалы и исследования по археоло-
гии СССР. М., 1956. Т. 48.

32 Ivanisek F. Staroslavenska necropola u Ptuju. Ljublana, 1951; Kastelie J., Skerlj B.
Slavanska necropola na Bledu. Ljublana, 1950.

33 Nemeskeri I., Acsadi Gy. Torteneti demografiai vizsgalatok a Kerpusztai XI cz-i
temeto anyagaboi // Archaeol. Ertes. 1952. N 2; Idem. Palaodemografische Probleme
am Beispiel des fruhmittelalterlischen Graberfeldes von Halinba-Cseres Kom. Vesz-
prem (Ungarn)//Homo. 1957. Bd. 8, N 3; Die spatmittelalterlische Bevolkerung
von Fonyod//Anthropol. nung. 1963. Vol. 6, N 1/2.

34 Schott L. Zur Palaodemographie der hochmittelalterlischen Siedlung von Beckahn.
(Отдельный оттиск, б/г.)

35 Shloukal M. Ileidnische Elemente im Leben ler Bevolkerung des grofimahrischen
Mikulcice auf Grund der Befunde an Begrabnisstatten//Homo. 1962. Bd. 13, N 3.36 Великанова M. С. Антропологический материал Вьгхватинского могильника //
Материалы и исследования по археологии СССР. М., 1961. Т. 84.

Историческая антропология:
проблемы и перспективы


Место исторической антропологии
в системе антропологии

Антропология в ходе развития неоднократно «меняла свое лицо»: она то выступала чисто морфологической дисциплиной, близкой к анатомии, и поэтому, естественно, ограничивала круг исследований трактовкой лишь  биологических особенностей человека; то в виде философской антропологии входила в число гуманитарных дисциплин, начиная рассматривать  философскую сущность человека и игнорируя его биологические свойства. В обоих случаях это был отход от традиционного облика науки. Ее
главные задачи в свое время сформулировали основатели научной антропологии И.-Ф. Блюменбах, К. М. Бэр, П. Брока, П. Топинар и др.:
это — изучение происхождения человека и естественноисторической динамики человечества. В соответствии с таким ее пониманием антропология стала осознаваться как биологическая наука (стоящая в одном ряду  с зоологией и ботаникой), основная особенность которой заключается в
том, что в своих конкретных исследованиях она широко использует историко-этнологические и археологические данные. И поныне в странах, где распространен английский язык, в отличие от общеевропейской традиции антропологию объединяют (вместе с этнологией и археологией)  в «антропологическую триаду» и подчеркнуто называют физической антропологией.

Исторический аспект антропологических исследований традиционен  для русской науки. Общеизвестен, например, выдающийся вклад Карла  Максимовича Бэра в разные разделы биологии; среди прочего он стал пионером антропологических исследований в России, организовав широкий сбор краниологических материалов по народам России и самостоятельно проведя изучение палеоантропологических коллекций из раскопок скифских и других курганов юга нашей страны. Результаты антропологических измерений, во многом усовершенствованных К. Бэром, сопоставлялись им с историческими сведениями о древних народах и археологи-
ческими наблюдениями. Анатомический кабинет Российской Академии наук, который К. М. Бэр возглавил, став академиком, был переименован по его инициативе в Антропологический кабинет. Позже его коллекции составили основу антропологического собрания Музея антропологии и этнографии АН СССР в Ленинграде.

Интенсивное развитие в последние три десятилетия популяционной  физиологии, изучение адаптивных процессов в человеческих популяциях  привели к выделению в качестве самостоятельной области знания физиологической антропологии или биологии человека. В паши дни на многих международных и отечественных симпозиумах горячо дебатируется  вопрос об отношении этой новой области знания к другим традиционным  антропологическим методам и подходам (классической антропологии).
И хотя до сих пор проблему нельзя считать окончательно решенной, надо учитывать тот факт, что изучение физиологических и иммунологических  особенностей внутренней среды организма (например, групп крови и сывороточных компонентов) насчитывает уже несколько десятилетий; и то  же можно сказать об исследовании адаптивной функции расовых признаков человека. Поэтому нет ни теоретических, ни практических оснований противопоставлять биологию человека антропологии. Все то, что ныне понимается как биология человека, представляет собой закономерный результат внутреннего развития именно антропологической науки, антропологию сегодняшнего дня, обогащенную популяционными и физиологическими методами, насыщенную эволюционными концепциями, уделяющую огромное внимание исследованию проблем соотношения биологических и социальных факторов в формировании ископаемых предков
человека, а также современного вида Homo sapiens и человеческих рас.

Так как эти выкладки могут встретить возражения, стоит заметить, что их нельзя считать новыми. Ф. Энгельс, касаясь содержания антропологии и ее места в системе наук, писал в предисловии к первому изданию книги «Происхождение семьи, частной собственности и государства», что в понятие «производительные силы общества» входят не только  орудия производства, но и сам человек, его воспроизводство, продолжение человеческого родаАнтропология как раз и представляет собой науку о человеке как о части производительных сил общества. Поэтому не только морфологические особенности отдельных человеческих групп и
индивидуумов, определяющие их физическую дееспособность (то, что в  антропологии традиционно называется физическим развитием человека), но и их физиологические свойства, обнаруживающие групповую дифференциацию и географическую изменчивость, популяционная структура
человеческого вида, демографическая динамика человеческих популяций — все это фундаментальные проблемы современной антропологической науки, разрабатываемые как за рубежом, так и в нашей стране.
В системе Академии наук СССР эти проблемы разрабатываются в отделе антропологии Института этнографии АН СССР и в антропологических лабораториях некоторых республиканских академий наук.

Определив объем и содержание антропологии как некоей системы  наук, рассмотрим, какое положение в ней занимает историческая антропология. Термин «историческая антропология» появился довольно давно:
он встречается в антропологической литературе уже в первые десятилетия нашего века. Однако в течение многих лет под исторической антропологией подразумевалась лишь какая-то часть палеоантропологии, занимающаяся изучением людей, живших в сравнительно поздние периоды  истории — в эпоху бронзы, раннего железа и средневековья. Иными словами, историческая антропология в соответствии с этим ее пониманием
охватывала лишь периоды истории, представленные письменными памятниками. Но ведь палеоантропологическое исследование людей, живших,  скажем, в период раннего неолита, ни по методике, ни по существу свое-
му не отличается от изучения костных остатков людей более близких к  нам эпох. Поэтому ограничение историко-антропологического исследования лишь рамками «письменных эпох» и теоретически и практически
неоправданно.

Можно было бы идентифицировать историческую антропологию с
палеоантропологией (изучением древнего населения земли) и противопоставить ее исследованию современного населения, что в советской литературе обозначается как этническая антропология. Но и это будет не-
верно, ибо этническая антропология во многом помогает реконструировать пути этногенеза человечества, а в рамки палеоантропологии невозможно включить рассмотрение и оценку остатков ископаемых предков  человека, так как эти исследования требуют специального подхода (в советской антропологической литературе эта область знания обоснованно
выделяется в особый раздел — антропогенез, или учение о происхождении человека). Но так как при исследовании остатков ископаемого человека извлекается ценная историческая информация, палеоантропология  почти целиком включается в сферу исторической антропологии (исключение составляет лишь палеопатология, ибо она лишь в исключительных  случаях дает историческую информацию). Подчеркнем, однако, что историческая антропология по своим хронологическим рамкам значительно
шире палеоантропологии, ибо охватывает всю историю человечества, начиная с эпохи появления первых гоминид и кончая современным человечеством.



ФУНДАМЕНТАЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ
ИСТОРИЧЕСКОЙ АНТРОПОЛОГИИ

В статье, посвященной динамике популяционной структуры человечест-
ва, и в общем обзоре историко-антропологической науки [2] автор этих
строк пытался определить, какую историческую информацию (и по ка-
ким проблемам) можно извлечь из антропологического знания. Это ре-
конструкция трудовой, социальной и духовной жизни ископаемых предков человека, начальных этапов развития языка, решение вопросов, связанных с периодизацией истории первобытного общества, рассмотрение
роли автохтонного развития и миграций в истории человеческой культуры и формировании народов, исследование проблем родства древних и  современных народов, выявление истоков расовых предрассудков в истории общества и борьба с ними. Однако при всей своей исключительной  исторической важности все это — прикладные проблемы, являющиеся,  строго говоря, разными формами приложения результатов антропологического анализа к задачам и целям исторического исследования. Наряду с  этим историческая антропология имеет и свои собственные, органически  только ей присущие проблемы, от успешного решения которых целиком
зависит прогресс в использовании антропологического материала как ис-
торического источника. Перейдем к их рассмотрению.

Одна из важнейших — проблема морфологической динамики человече-
ства. Изучение палеоантропологических материалов прошлых эпох позволяет реконструировать физические особенности древних людей. Одно лишь суммарное сравнение этих особенностей в целом по ойкумене позволяет выявить определенные тенденции в динамике физического типа
современных людей и их предков. Еще более эффективно выявление с помощью дифференцированного подхода локального своеобразия физических особенностей людей путем сравнения хронологически разновременных палеоантропологических серий находок в пределах крупных географических районов. Устанавливая генетическую преемственность этих
разновременных серий на основе выявления их специфического морфологического сходства и историко-культурных данных, предоставляемых археологией, можно определить этапы морфологической динамики групп  людей, связанных между собой преемственностью поколений и родствен-
ными взаимоотношениями.

Каковы же итоги палеоантропологического изучения проблем морфологической динамики человечества? Накопленная здесь информация
столь велика, что в пределах статьи моншо коснуться (да и то весьма  бегло) лишь основных, наиболее важных проблем.

Древнейшие ископаемые остатки предков человека имеют, как известно, возраст 3—4 млн лет, но они крайне фрагментары, да и находки  довольно редки, поэтому дают представление о строении лишь единичных субъектов. Массовый материал, попадающий в руки антропологов,
начинается с эпохи мезолита. Однако как бы ни были фрагментарны находки остатков самых древних предков человека, они показывают динамику изменения их физического типа на протяжении нескольких миллионов лет. А это, в свою очередь, позволяет выявить некоторые фундаментальные тенденции морфологического развития человека, которые в  конечном итоге привели к формированию его современного вида.

Выделено несколько таких тенденций, каждая группа которых преобладала на различных хронологических этапах истории человека и его  предков. Если рассматривать антропогенез с морфологической точки зрения, то в период, начавшийся с момента выделения человека из животного мира и завершившийся появлением Homo sapiens, преобладали  две тенденции — формирование «гоминидной триады» и энцефализация.
В антропологической литературе в гоминидную триаду включаются три
наиболее характерные особенности морфологической организации человека, в совокупности отличающие его от других млекопитающих: вертикальное положение тела и связанный с этим характер походки; особое
строение кисти руки с большим пальцем, противостоящим остальным, что создает возможность тонко манипулировать предметами; большой  объем мозга с его сложной и дифференцированной структурой. Палеоантропологические данные о ранних представителях семейства гоминид,
объединяющего всех предков человека, позволили установить последовательность образования этих морфологических структур, показать, через  какие морфологические этапы прошло формирование человека современного вида. Процесс энцефализации — увеличения массы мозга и усложнения его внутренней структуры — стал наиболее интенсивным при становлении рода Homo и вида Homo sapiens. Но он сопутствовал и всему  антропогенезу в целом, ибо лишь постоянное прогрессивное развитие  мозга могло обеспечивать усложнение поведения человека, создавать возможности для того, чтобы он стал способен совершать все более разнообразные трудовые операции.

Появление около 40 тыс. лет назад человека современного вида, Homo  sapiens, привело к морфологической стабилизации его видовых признаков, но вместе с тем не исключило тенденций морфологического развития,
которое периодически охватывало различные более или менее значительные группы человечества. Две такие тенденции — брахикефализация  (округление головы человека) и грацилизация (уменьшение массивности  скелета) были характерны для видовой эволюции современного человека
в целом; они постоянно сопутствовали процессу морфологической дифференциации человеческих популяций. Третья тенденция морфологических  изменений — акселерация проявилась лишь в последние десятилетия;
она была выявлена главным образом в процессе изучения урбанизированных человеческих коллективов в высокоразвитых индустриальных  странах.

Проблемы, связанные с динамикой и распространением всех этих тенденций, еще сравнительно недавно были предметом острых дискуссий  среди медиков и антропологов. Сейчас же можно считать динамику и
распространение локальных тенденций морфологических изменений в общих чертах выясненными.

Процесс брахикефализации стал особенно интенсивно проявляться  примерно со средневековья; в настоящее время он охватил практически  подавляющую часть современных этнических групп. Однако первые признаки брахикефализации наблюдаются значительно раньше, на «заре человечества»: она стала проявляться еще у представителей некоторых локальных групп ископаемых гоминид. Грацилизация начала интенсивно
развиваться еще в эпоху неолита, а затем спорадически проявляла себя  в отдельных популяциях древнейших предков человека. Наконец, акселерация — ускоренное половое созревание и интенсификация роста — это
в основном явление последних нескольких десятилетий. Однако отдельные акселерационные сдвиги фиксируются палеоантропологическп и в   более раннее время, например в определенных районах Европы в период средневековья.

Причина появления всех этих микроэволюционных внутривидовых
тенденций кроется в определенных онтогенетических сдвигах — ускорении (или же замедлении) ростовых процессов под влиянием нервно-гуморальных, эндокринных, трофических н иных факторов. В обосновании
этого важного положения значительную роль сыграли труды выдающегося советского антрополога В. В. Бунака.

Изучение процессов роста, их роли в онтогенетическом развитии человека в целом, их хронологической и локальной специфики и связи со  средой (включая и среду социальную) выдвигается современной историко-антропологической наукой на первый план, ибо именно эти исследования способствуют углублению наших знаний об основных причинах и  факторах морфологической динамики человечества.

С рассматриваемой проблемой тесно смыкается и проблема морфологической дифференциации и интеграции человеческих популяций. Общая  биология и антропология определяют популяцию как группу людей, связанных каким-либо родством. Популяции разделяются так называемыми генетическими барьерами — определенными социальными институтами,  препятствующими или значительно затрудняющими межпопуляционные  браки, географическими рубежами, культурными традициями и другими
факторами. При непроницаемых или малопроницаемых генетических  барьерах популяции замкнуты и сохраняют свою самостоятельность на  протяжении многих поколений; при проницаемых — популяции «размываются» и быстро перестают существовать. Однако наряду с четкой по-
пуляционной структурой, характерной для населения многих районов  земли, в некоторых обширных областях в силу особых исторических  причин население отличается аморфным популяционный составом: внутри его не образуется родственных группировок достаточно большого объема. Таким образом, популяционная структура человечества — это не  только многокомпонентная, но и асимметричная система, отражающая
всю сложность конкретной истории отдельных человеческих коллективов.

Сложность популяционной структуры человечества, которая находит отражение и в морфологии человека (многочисленные исследования  вскрыли вполне четкие различия между популяционпыми группировками
человечества по многим морфологическим признакам — росту, весу, пропорциям тела, размерам головы и лица, вариациям строения мягких тканей лица, пигментации), вызвала продолжающуюся до сих пор дискуссию, связанную с определением расового состава человечества.

Объединение популяций в надпопуляционные общности — расы проводится на основе учета многих важных признаков. Однако до сего вре-
мени отбор этих признаков сильно зависит от теоретических установок  того или иного исследователя, ибо пока еще нет единого мнения по этим  вопросам. Поэтому современные ученые по-разному определяют число  исходных расовых элементов «на нижнем этаже» расовой классификации — на уровне локальных рас или совокупностей антропологических типов, число которых колеблется от 20 до 50. Естественно поэтому, что  нет единства взглядов и при определении более «высоких этажей» расовой классификации. Школьное представление о делении современного человечества на три большие расы разделяется лишь небольшой частью  исследователей; большинство же ученых придерживаются иных схем расовой группировки населения земли, объединяя людей в две, четыре или  даже пять крупных расовых общностей. Есть и сторонники идеи о независимом происхождении различных локальных рас, об искусственности
их объединения в какие-либо общности более высокого таксономического ранга.

Все эти неясности проистекают из-за того, что «инвентаризация» локальных рас, входящих в состав современного человечества, а также способы их группировки неразрывно связаны с решением многих сложных  генетических вопросов, в то время как генеалогия человеческих рас при  всей обширности накопленной информации остается пока еще очень слабо разработанной. Именно потому огромное значение имеет получение и
введение в научный оборот новых палеоантропологических материалов,
особенно тех, что открывают археологи при раскопках могильников, относящихся к ранним эпохам истории человечества. Лишь постоянное совершенствование методов извлечения с помощью этих материалов дополнительной генетической информации позволит в будущем достаточно полно и глубоко представить все процессы расового генезиса человечества.

Проблема расового генезиса важна не только сама по себе, ее решение позволит по-новому подойти и к пониманию других важных исторических вопросов. В числе их — определение исторических контактов между населением разных историко-этнографических районов, решение многих проблем этногенеза и этнической истории, выявление локального
своеобразия развития древнейшего человечества на разных континентах,
а также в пределах крупных географических областей.

Морфологическая динамика человечества сопровождалась его физиологической динамикой, изучение которой — одно из существенных направлений историко-антропологических исследований.

Реконструкция физиологической динамики человечества исключительно трудна. Во-первых, в большинстве случаев чрезвычайно сложно определять хронологическую ретроспективу физиологических изменений:
почти все этапы направленных изменений человечества практически восстанавливаются исследователями не путем прямых наблюдений, а с помощью косвенных соображений, опирающихся на вариации физиологических признаков в ныне живущих популяциях. Во-вторых, требуют дальнейшей разработки и совершенствования методы определения (на основе  изучения ископаемых костей) групповых факторов крови, содержания в  них микроэлементов и минералов, выявления подлинной прижизненной  структуры кости и т. д. (хотя здесь уже получены обнадеживающие ре-
зультаты). И наконец, в-третьих, трудность такой реконструкции связана
и со сложностью самого процесса физиологической динамики человечества. Известно, что воздействие популяционно-генетических факторов на  изменение физиологических признаков во многом зависело от популяционной структуры человечества; последняя же, как отмечалось ранее, на  протяжении всей истории человечества постоянно и интенсивно изменялась. Все эти моменты делают изучение физиологической динамики человечества чрезвычайно трудной проблемой; историческая антропология  находится лишь на начальной стадии ее разработки.

Рассмотрим данные, которые в определенной мере могут быть использованы при изучении некоторых аспектов этой проблемы. Ныне точно  установлено, что на протяжении всей истории человечества не было однонаправленных изменений в групповых факторах крови; в этом отношении сохранялась локальная специфика групп населения. Таким образом,  в каждый определенный момент истории человечество представляло собой общность, гетерогенную по генам групп крови.

На основании накопленных к настоящему времени многочисленных  фактов можно, например, утверждать, что принадлежность людей к какой-либо группе крови, входящей в систему АВО, непосредственно связана с их предрасположением или иммунитетом к определенным заболеваниям. Это положение пока еще не доказано по отношению к другим
системам крови, но думается, что оно в высшей степени вероятно. Если  дело обстоит именно так, то полиморфизм человечества по групповым  факторам крови (как и любая другая форма генетического полиморфизма) становится четкой видовой характеристикой различных его популяций. Видимо, именно этот фактор обеспечивает выживаемость популяций  в определенных природных условиях. Таким образом, гипотезы генетиков
20—30-х годов о наличии у древнейшего человечества каких-то неизвестных серологических факторов (связанных с иммунитетом), о замещении  их с течением времени современными факторами, о какой-то общевидовой панойкуменной динамике физиологических особенностей выглядят
ныне достаточно неправдоподобно. Следует, однако, отметить, что и в  прошлом была вполне вероятна локальная динамика населения по группам крови; проявления этих процессов могут быть прослежены на ряде
примеров, не лишенных, правда, известной гипотетичности.

Рассмотрим два примера, иллюстрирующие приведенные выше положения. Группа крови В системы АВО преобладает у населения Азиатского материка, к тому же она традиционно считается характерной для мон-
голоидов. Но преобладает она и на территории Индии, в том числе в Северной Индии. Институт этнографии АН СССР и Индийский статистический институт провели в северных и северо-западных областях Индии
несколько совместных антропогенетических экспедиций, показавших, что
антропологический состав населения этих областей сложился в процессе
длительного смешения европеоидных и негроидных элементов, но европеоиды по численности значительно превышали негроидов [3].

Известно, что для Азии характерны исключительная скученность на-
селения, интенсивное демографическое давление, вызванное развитием
земледелия с глубокой древности. Все это привело к тому, что в Азии  возникали опаснейшие очаги чумы и оспы, которые, развиваясь в пандемию, выплескивались на огромные территории и докатывались до Европы. Как показали многочисленные наблюдения и исследования, и чума
и оспа — это инфекции, по отношению к которым носители группы В отличаются повышенной резистентностью (сопротивляемостью). Основываясь на этих фактах, некоторые генетики выдвинули гипотезу, согласно  которой в очаге чумной и оспенной инфекции носители групп А, О и
АВ, испытывая постоянное давление отрицательной селекции, постепенно исчезали, в то время как носители группы В, обладавшие повышенной  иммунной устойчивостью, сохранялись. Этот процесс (как и большинст-
во других микроэволюционных процессов) совершался с невысокой скоростью, однако на протяжении нескольких тысячелетий он, видимо, привел к преобладанию в современной Индии населения с группой крови В,
с ее определяющим геном q. Следовательно, этот район можно считать районом направленного изменения на протяжении нескольких тысячелетий состава населения по группам крови. Следует оговориться, что это
пока только предположение о вероятном развитии физиологических процессов; оно, бесспорно, требует дальнейшей разработки и более веских  оснований.

Другой пример. У индейцев Америки почти стопроцентное преобладание носителей группы крови О. В Сибири также обнаружено несколько  малочисленных групп населения, отличающихся этой особенностью.
Именно поэтому было высказано предположение, что начало всем коренным популяциям Америки дала какая-то из таких мелких групп. Подобная гипотеза, однако, вступает в противоречие с морфологическими наблюдениями и с данными о демографической динамике, с конкретными сведениями о путях расселения людей с территории Азии в Америку.
Гораздо более вероятным представляется, что преобладание у коренного населения Америки группы О — это результат многотысячелетнего микроэволюционпого процесса, причиной которого мог быть какой-то позже
исчезнувший инфекционный фактор, приведший к отрицательной селекции носителей групп А и В. Правда, при теоретической возможности  действия такого фактора он никогда не был обнаружен. Более вероятным  представляется (как некогда пытался аргументировать это автор статьи)
иное, чисто генетическое объяснение. Думается, что в этом случае можно применить геногеографическое правило Н. И. Вавилова о выщеплении  рецессивных генов на окраинах видового ареала. Известно, что ген r, который определяет передачу по наследству группы крови О, является рецессивпым по отношению к доминантным генам р и q, детерминирующим
наследственную передачу групп А и В. Известно также, что Американский континент является окраинной областью ойкумены, и поэтому названные выше процессы могли протекать там особенно активно. Какое
бы из этих объяснений ни принять, несомненно одно — в Америке на  протяжении сотен поколений происходило медленное направленное изменение концентрации гена  r и фенотипа группы О.

Приведенные примеры показывают характер явлений, относящихся к  физиологической динамике, однако они далеко не исчерпывают последних. Разнообразные исследования физиологических особенностей современных популяций выявили довольно тесную связь структурных компонентов тела (в первую очередь параметров скелета) с интенсивностью гемопоэтической (или кроветворной) функции, с содержанием гамма-глобулиновой белковой фракции в сыворотке крови, которая поддерживает иммунологическую резистентность, а также с концентрацией микроэлементов в костной ткани. Эта связь может быть экстраполирована на вре-
менную динамику физиологических признаков: в различпых географических районах по аналогии с морфологическими изменениями можно предполагать направленные изменения перечисленных физиологических
характеристик.

Следует подчеркнуть, что физиологические различия между популяциями не менее показательны, чем морфологические. Например, если  они проявляются в так называемых генетических маркерах, т. е. физиологических признаках с точно известным типом наследования, то могут  дать довольно точное представление о генетических взаимоотношениях  между различными популяциями; проявляясь же в иммунологических  свойствах, они показывают пути адаптации определенных популяций к
природной среде. Вопрос о надпопуляционных общностях, объединяемых физиологическими характеристиками, вызвал длительную дискуссию, которая продолжается до сих пор. Отметим значительное расхождение точек зрения — от полного отрицания каких-либо физиологических свойств, характерных
для определенных расовых общностей, до уравнивания физиологических
и морфологических характеристик, выделения физиологических рас и т. д. Однако уже сейчас совершенно ясно, что в близких популяциях
вариации многих физиологических признаков незначительны, и поэтому эти данные вполне пригодны для выделения расовых признаков. Отличие физиологических признаков от морфологических состоит лишь в том, что
они не могут фиксироваться визуально (простым глазом, с помощью сравнительно элементарных шкал): надпопуляционные общности могут быть  выделены физиологически лишь в лабораторных условиях, в результате обработки собранных ранее данных.

Основной итог популяционпых исследований (включая и физиологические характеристики) — установление факта географического несовпадения физиологических и морфологических надпопуляционных общностей. Поэтому вновь стала актуальной задача выделения самостоятельных
расовых общностей в составе современного человечества, определения их генетических взаимоотношений. Многие десятилетия исследователи возлагали немалые надежды на то, что с помощью дифференцирован-
ного подхода к отдельным признакам можно будет построить «иерархию рас», разные этажи которой смогут отразить сложные географические взаимоотношения между отдельными признаками. Однако сейчас становится все более очевидным, что такую иерархию построить нельзя. Пока
выявлена гетерогенность больших рас по генетическим маркерам. Появляется все больше оснований для выводов в пользу идеи о дискретности  первобытной ойкумены, о множественности исходных стволов расовой
дифференциации, о том, что ее нельзя свести лишь к двум-трем и даже к четырем-пяти большим расам. Таким образом, физиологическая информация очень усложнила решение проблемы расовой структуры человечества, но одновременно опа же значительно обогатила ее и спасла нас от
излишней схематичности в решении этой трудной проблемы.

Наше обозрение фундаментальных проблем исторической антропологии будет неполным, если не сказать несколько слов о демографической динамике человечества. Это основной предмет изучения особой научной
дисциплины — палеодемографии. В своих изысканиях палеодемография частично опирается на данные письменных источников, но при реконструкции демографических параметров населения дописьменпых эпох истории человечества она использует палеоантропологический материал и в
этой своей части стыкуется с исторической антропологией.

Палеоантропологическое исследование не может дать точные основания для определения численности в различные исторические периоды отдельных человеческих коллективов и человечества в целом; эти выводы
основываются па палеоэкологических расчетах и косвенных соображениях. Зато палеоантропологический материал незаменим при реконструкции других демографических параметров — уровня детской смертности,
продолжительности жизни, частоты смены поколений и т. д. На основе этого материала уже сейчас можно сделать два важных вывода. Первый из них состоит в том, что широко распространенное ранее мнение о постепенном увеличении продолжительности жизни людей на протяжении истории не соответствует эмпирическим наблюдениям. Установлено, что
длительность жизни одного поколения приблизительно равна 25 годам; такой она сохраняется от первобытности до эпохи средпевековья. А это означает, например, что, во-первых, так называемая неолитическая рево-
люция, с которой исследователи ранее традиционно связывали изменение
основных демографических параметров, на самом деле не оказала сколько-
нибудь ощутимого влияния на увеличение продолжительности жизни, что, во-вторых, рост общей численности населения земли вплоть до эпохи  средневековья происходил лишь за счет уменьшения детской смертности.
Второй вывод касается соотношения продолжительности жизни мужчин
и женщин. Выяснено, что во все предшествующие эпохи в отличие от
современности мужчины были несколько долговечнее женщин. Это, по-видимому, объясняется как разным положением мужчин и женщин в хозяйстве (главным образом тем, что женщины постоянно пребывали в антисанитарных условиях древних поселков), так и опасными осложнениями, сопровождавшими деторождение, с которыми в свое время не могли бороться.

Итак, морфологическая динамика человечества, дифференциация и интеграция человеческих популяций по морфологическим признакам, физиологическая динамика, дифференциация и интеграция популяций по
физиологическим признакам, демографическая динамика человечества —
вот те фундаментальные проблемы исторической антропологии, без успешной разработки которых невозможно достаточно полно решить многие исторические проблемы.

В заключение нельзя не сказать, что исследовательские усилия, нацеленные на разрешение всех этих проблем, разбросаны по многим учреждениям. Об академических институтах уже упоминалось выше, большая
работа проводилась и проводится в Институте антропологии и на кафедре антропологии Московского университета, занимаются этой тематикой  и многие генетические лаборатории. О пользе координации советских исследований в этой области, как и о более тесной связи их с соответствующими исследованиями за рубежом, особенно в социалистических странах, не приходится говорить, и поэтому назревшей задачей было бы создание какого-то координационного центра в виде совета по историческим проблемам антропологической науки в системе Академии наук  СССР. 

1 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 21. С. 25—26. 
2 См.: Алексеев В. П. Популяционная структура человечества и историческая
антропология//Сов. археология. 1970. № 3; Он же. Историческая антропология
М., 1979.

3 Частично результаты этой работы освещены в публикациях: Абдушелишви-
ли М. Г. О совместных советско-индийских антропологических исследованиях
(кампания 1971 г.) //Вестн. АН СССР. 1972. № 1; Новые данные к антропологии
Северной Индии. Результаты советско-индийских исследований 1971 г. М., 1980;
Абдушелишвили М. Г., Алексеев В. П., Арутюнов С. А., Семашко И. М. Совмест-
ные советско-индийские антропологические исследования в Индии в 1974—
1975 гг. //Сов. этнография. 1976. № 6.

ПРОДОЛЖЕНИЕ.