ИСТОРИЧЕСКАЯ АНТРОПОЛОГИЯ И ЭТНОГЕНЕЗ. Часть 4.

ЭТНОГЕНЕТИЧЕСКИЕ ПРЕДАНИЯ, 

ЛИНГВИСТИЧЕСКИЕ ДАННЫЕ,
АНТРОПОЛОГИЧЕСКИЙ МАТЕРИАЛ


ОБОСНОВАНИЕ ХАРАКТЕРА СОПОСТАВЛЕНИЙ 

Проблемы этногенеза в настоящее время привлекают внимание все более  широкого круга специалистов и решаются на основе все более разнообразных данных, используемых в качестве исторических источников.
Однако в подавляющем большинстве случаев этногенетические процессы  очень сложны и отделены от настоящего плотной завесой времени, разорвать которую порой не удается даже с помощью всех этих данных. Поэтому, с одной стороны, круг привлекаемых источников все расширяется, а с другой — делаются попытки теоретически осмыслить  объем информации, извлекаемой из источников разных видов, и таким образом хотя бы приблизительно установить степень их информативности [1].

В одной из предшествующих работ автор сделал попытку сопоставить  результаты археологических, этнографических, лингвистических и антропологических исследований, а также показания письменных источников [2].
Результатом этого сопоставления стала графическая схема с показом  диапазона времени, на протяжении которого сохраняет эффективность историческая информация, извлекаемая из каждого сопоставленного с
другими видами исторического источника. Наибольшим этот диапазон  оказался у антропологических данных: палеоантропология углубляет его  до эпохи нижнего палеолита, начиная с эпохи по крайней мере мезолита  мы имеем уже серийные материалы, антропологическое исследование современного человека позволяет реконструировать события сравнительно
недавнего прошлого и даже совсем близкие к современности.

Однако от такого общего сравнения результатов, получаемых разными
отраслями исторической науки и смежными дисциплинами, пора переходить к гораздо более детальной и тщательной оценке их реконструктивных возможностей, к определению уровня той хронологической глубины, до которой они позволяют дойти, к выявлению степени надежности самой реконструкции.

Этногенетических наблюдений уже сейчас накоплено довольно много, частично они противоречивы, частично однозначны, и задача состоит не только в их количественном увеличении, но и в их объективизации. Без
такой объективизации простое накопление данных не сможет поднять нас на следующую ступень в их истолковании. Этот раздел посвящается  специально сравнению лингвистических и антропологических наблюдений  с этногенетической информацией, содержащейся в преданиях разных  народов об их происхождении. Такие предания есть практически у каждого народа, они много раз использовались в разнообразных этногенетических исследованиях, но, к сожалению, пока не суммированы должным
образом. Объясняется это тем, что исчерпать всю сумму относящихся  к этой области фактов не возможно не только в краткой статье, по и в
одной монографии. В дальнейшем будут упоминаться лишь отдельные примеры таких этногенетических преданий, конкретно трактующие  происхождение того или иного народа.

Почему лингвистические данные специально сопоставляются с антропологическими и их, в свою очередь, сравнивают с этногенетическими преданиями? Для этого есть теоретические основания. Первое из них
состоит в том, что антропологические особенности чаще всего независимы от уровня и характера культуры. События этнической, социальной, даже культурной и политической истории народов отражаются в динамике их
антропологических особенностей, но происходят независимо от этих особенностей. Иными словами, мы судим об этногенезе и этнической истории — процессах исторических — па основании таких фактов, которые
чутко отражают динамику этих процессов, доносят память о них до нас  через много столетий и даже тысячелетий, но сами не являются историческими в узком и строгом смысле слова.

Язык с известными ограничениями занимает подобное же положение.  Много написано о его социальной природе, много исследований посвящено и вскрытию биологических корней человеческой речи. Речевая деятельность является мощнейшим средством коммуникации, а коммуникация обеспечивает все культурное развитие человечества. Но при  всех социальных аспектах языка речь в ее простейших проявлениях  как-то связана и с биологическими механизмами, и, возможно, именно поэтому происхождение речи непонятно и необъяснимо без привлечения
данных из области зоопсихологии, антропологии и т. д.[3] Таким образом,
язык, хотя и является важнейшим инструментом культуры, представляет
собой по отношению к ней в истоках своих нечто внешнее и сближается  в этом отношении с антропологией: правда, зависимость в этом случае
не односторонняя и динамика языка и динамика культуры взаимообусловлены. Все же сравнение эффективности для этногенетических  выводов двух этих видов исторических источников, один из которых
имеет сугубо биологический характер (антропологический материал),
а другой косвенно, но все же связан с биологической природой человека (лингвистические данные) [4], представляет большой методический интерес.

Этногенетические же предания несут в себе ту информацию, которую  сам народ помнит и сохраняет о своих генетических истоках и о своем  прошлом, правда пропущенную через коллективно-психологические представления, через коллективное мышление. Поэтому этногенетические  предания интимно связаны с этническим самосознанием и, пожалуй,
более, чем другие элементы культуры, этнически специфичны. Их полнота и ценность различны у разных народов: у одних они довольно смутны; у других, например у полинезийцев, они, наоборот, отличаются
исключительной детальностью. Многие культурные элементы, не связанные с самосознанием того или иного народа, объективно существуют в определенной форме, функционируют и изменяются вне зависимости от тех оттенков и аспектов, в которых они воспринимаются использующими
их людьми данной или другой этнической принадлежности. Этногенетические же предания не существуют без этноса и этнического самосознания в отличие от антропологических особенностей и языка — элементов  по отношению к культуре в указанных смыслах относительно внешних,
эти предания — один из наиболее характерных внутренних элементов  культуры именно данного народа. Этим и объясняется их выбор в качестве элемента культуры, сопоставляемого с антропологическим составом  и языком.

Следует, пожалуй, подчеркнуть еще одно обстоятельство, придающее  такому сопоставлению дополнительный методический интерес. Этногенетические предания не сохраняются неизменными на протяжении истории  народа, люди не только хранят в них память о своем происхождении,  но и вносят в них коррективы в зависимости от того, каким они хотят  видеть свое происхождение. А это желание определяется уровни культуры и общественного развития, сложившимися культурно-бытовыми  отношениями с другими народами, даже, наконец, исторически обусловленными и периодически возникающими в определенных исторических ситуациях вспышками национализма и т. д. Другими словами, этногенетические предания любого народа не отлились в застывшую форму, они  живут и изменяются на протяжении истории, причем иногда изменения  эти вносятся сознательно в угоду той или иной политической идеологической доктрине. Кстати сказать, изучение исторической динамики
этногенетических преданий на фоне социальной и культурной истории того или иного народа представляет собой увлекательнейшую научную задачу, имеющую и серьезный теоретический интерес. Антропологический состав и язык, напротив, относительно стабильны, а роль
сознательных человеческих действий в их изменениях чрезвычайно мала.
ПРОСТРАНСТВО ЭТНОГЕНЕТИЧЕСКИХ СИТУАЦИИ

Когда сравниваются между собой три ряда явлений, результаты сравнения будут различными в соответствии с тем, независимы ли друг  от друга или зависимы эти ряды. Выше упоминалось об огромной социальной функции языка, с которым тесно связаны многие элементы  культуры, вместе с ним передающиеся и распространяющиеся. Этногенетические предания, как и все компоненты фольклора, выступают в языковой форме. Поэтому они, конечно, с языком связаны, и трудно воспринимать этногенетические предания и язык как независимые ряды явлений. И все же я решаюсь утверждать, что они относительно независимы  хотя бы в одном, но в первую очередь интересующем нас отношении —
в трактовке происхождения народа, который является носителем и творцом этих преданий. В быту сознание языковых различий является одной  из важных предпосылок осознания разницы происхождения и, наоборот,
сознание близости языка приводит чаще всего к заключению об общем  происхождении. Но в этногенетических преданиях по каким-то причинам,  вскрытие которых выходит за рамки этой статьи, в качестве свидетелей
разного происхождения фигурируют в подавляющем большинстве случаев указания на разный антропологический тип, на какие-то своеобразные обычаи и нравы, а не на разный язык. В лингвистическом исследовании разная языковая принадлежность народов и степень их расхождения по языку устанавливаются полностью независимо от тех или иных
представлений об их происхождении. Поэтому и можно, как мне представляется, говорить о независимости языковых наблюдений и этногенетических преданий. Независимость их от антропологических наблюдений  очевидна. Прежние неоднократные попытки установить причинную связь  между антропологическими особенностями и языковой принадлежностью
имеют лишь исторический интерес.

Итак, мы можем предполагать в качестве исходной посылки, что имеем дело с тремя рядами независимых явлений. Чтобы нагляднее представить себе разнообразие ситуаций, когда, скажем, антропологические  изыскания вскрывают то же направление этнических связей, что и лингвистические, а этногенетические предания говорят о другом или, наоборот, антропология и лингвистика приводят к противоречивым выводам
и т. д., выразим эти ситуации в графической форме (рис. 11).Все их разнообразие при данном числе независимых рядов наблюдений и равной вероятности их совпадения и несовпадения в этногенетическом исследовании исчерпывается восемью случаями, каждый из которых охарактеризован на рисунке соответствующими символами и обозначен возрастающей римской цифрой. Порядок их на рисунке более или менее произволен, он мог быть и другим. Также оправданно, например,  было бы начинать не со случая несовпадения результатов трех рядов  независимых наблюдений — антропологических, лингвистических данных  и этногенетических преданий, а с противоположного случая — их полного совпадения. Порядковые обозначения поменяются тогда симметрично местами, но, повторяю, это непринципиально — в данном случае система  отсчета может быть любая, гораздо интереснее содержательная сторона
анализируемых ситуаций.

Прежде чем перейти к анализу и иллюстрированию примерами конкретных этногенезов, обращаю внимание на ситуации V, VI и VII. Они  симметричны относительно знаков. Это означает, что один из рядов независимых явлений совпадает с двумя другими по выявленным этногенетическим связям, а эти последние не совпадают между собой. Легко  понять, что такое положение практически не реализуется. Аналогичные
ситуации, симметричные по знакам «минус» (что означает — один из  рядов не совпадает с двумя другими, а они совпадают между собой),
возможны только потому, что такое несовпадение двух рядов наблюдений с третьим не исключает автоматически их совпадения между собой,  тогда как два случая совпадений между двумя рядами автоматически  приводят и к третьему случаю совпадения. Таким образом, многообразие
всех возможных ситуаций уменьшается до пяти. Рассмотрим их по  порядку.

Ситуация I. Три вида сравниваемых этногенетических источников  приводят к противоречивым результатам, т. е. ни антропологические данные, ни этногенетические предания, ни лингвистические исследования не создают основы для однозначного решения этногенетической проблемы.
Как может создаться такая неопределенная ситуация? Она может возникнуть только в том случае, если результаты антропологического исследования приводят к вскрытию одной определенной линии этногенетических связей, этногенетические предания — к вскрытию другой, а лингвистический анализ наводит на третью генетическую линию. Такое сложное перекрещивание выводов разных дисциплин встречается в этногенетическом исследовании нечасто, но оно не исключено, пример чему представляет этногенез скифов.

Генезис любого народа древности еще труднее подвергнуть анализу,  чем происхождение современного народа, и трудности эти увеличиваются  пропорционально периоду времени, на который этот древний народ от-
стоит от современности. Здесь играет роль и общеизвестная неполнота  исторических сведений, и трудность этногенетической интерпретации археологических данных [5], и случайный в большинстве случаев характер
палеоантропологических материалов. Скифы не составляют исключения,  хотя посвященная им литература огромна и вопрос об их происхождении рассматривался и историками, и археологами, и лингвистами.

Язык скифов известен нам лишь по тем жалким фрагментам, которые донесены до нас греческими источниками, т. е. в основном по личным именам. Естественно, этот ономастический материал труден для анализа, анализируя свою гипотезу огромного ареала яфетических языков в древности, видел в скифском языке преимущественно яфетический язык и итер  видел в скифском языке преимущественно яфетический язык и интерпретировал его в плане выявления переднеазиатских и кавказских аналогий [6]. Такой анализ по априорности исходных предпосылок и по слабости и неполноте учета конкретных языковых реалий не стимулировал
дальнейших исследований в указанном направлении. Автор же  наиболее
 обстоятельной сводки о скифском языке — В. И. Абаев исходил из гипотезы иранской принадлежности скифов и сумел подтвердить ее убедительными соображениями [7]. Дальнейшее подтверждение принадлежности скифского языка к иранской семье языков дано им в сравнительном исследовании на широком фоне древних языков Западной и Центральной Евразии [8].

Какой же этногенетический вывод вытекает из самого факта принадлежности скифского языка к иранской языковой семье? Эта семья в настоящее время локализуется к югу и юго-востоку от основного скифского ареала. Нельзя не отметить, что многие элементы скифской культуры,  и особенно один самый яркий ее элемент — так называемый скифский
звериный стиль, имеют, по преобладающему мнению, восточное и юго-восточное происхождение [9]. Поэтому наиболее вероятное направление  этногенетических связей для европейских скифов, если исходить из информации об их языке, а заодно и из анализа их материальной культуры,— восточное и юго-восточное.

Об этногенетических преданиях скифов дают известное представление  легенды о происхождении скифов, приводимые Геродотом [10]. Весьма  возможно, что эти легенды созданы в греческой среде, что они отражают  какие-то сугубо греческие понимание и трактовку происхождения скифов,
а среди последних бытовали иные этногенетические предания. В то же время Геродота можно считать достаточно объективным автором в той  части его труда, где он пишет о хорошо знакомых ему событиях и излагает личные наблюдения Поэтому в принципе не исключено, что пересказываемые им легенды отражают и собственно скифскую ориентацию  в вопросе об их происхождении. Согласно этим легендам, скифы происходят от одного из сыновей Зевса или от одного из сыновей Геракла и  от матерей, имеющих местное происхождение. Легенда о происхождении  скифов из Азии также приводится Геродотом, но она кажется мне имеющей меньшее значение, так как он не указывает точно, в какой среде  она бытует. Как ни трактовать эти легенды, ясно, что они', хотя бы частично, приводят к указанию на юго-западное направление этногенетических связей для скифов, что противоречит до известной степени отмеченному выше юго-восточному направлению этногенетических связей, устанавливаемому лингвистически.

Палеоантропологический материал по скифам нельзя считать достаточным, хотя он сейчас уже довольно велик. Преимущественно он про-
исходит из могильников европейских скифов [12], но встречается и на  территориях, где проживало, согласно историческим источникам и судя  по археологическим данным, родственное население: в Средней Азии, на
Алтае и в Хакасии)[13]. Каков наиболее типичный антропологический  комплекс для всего этого населения, в первую очередь, конечно, для европейских скифов? Это были классические европеоиды, отличавшиеся, как
и подавляющее большинство древнего населения, удлиненной формой  головы, относительно низким и широким лицом, довольно массивным скелетом и сравнительно высоким ростом. Тот же комплекс признаков
характерен, кстати сказать, за немногими исключениями, и для родственного скифам населения. Если не принимать во внимание работы, посвященные краниологии скифов, выпущенные еще в прошлом веке и
устаревшие по своей методике, то первым исследователем этого комплекса был Г. Ф. Дебец, высказавший гипотезу о его формировании на основе еще более древнего протоморфного комплекса, исходного для европеоидной расы вообще [14]. Не обсуждая последней части этой гипотезы, подчеркну ее высокую вероятность в отношении генезиса самой скифской комбинации признаков. Исходный протокомплекс зафиксирован на
той же территории в эпоху энеолита и бронзы многими материалами [15].

Какой этногенетический вывод вытекает из генетической связи скифов с населением эпохи бронзы, проживавшим на той же территории?
Он состоит в том, что скифы не появились в южнорусских степях с юго-востока, как можно думать в соответствии с археологическими и лингвистическими наблюдениями, не появились они и с юго-запада, как заставляет думать приводимая у Геродота легенда об их происхождении, а сложились на том же месте, где их застает история. Антропологический материал не исключает инородных этнических включений в состав  скифов, но преимущественное значение придает все же местным истокам  их этногенеза. Налицо, следовательно, явная несопоставимость результатов палеоантропологического исследования с лингвистическим анализом
и этногенетическими преданиями. Для того чтобы как-то объяснить эту  несопоставимость в общей форме, нужно рассмотреть все другие ситуации,  создающиеся при сравнении интересующих нас наблюдений.

Ситуация II. Лингвистические и антропологические материалы дают
согласованные показания, а этногенетические предания находятся в противоречии с ними. В принципе границы антропологического и лингвистического родства очень часто совпадают если не в деталях, то в общих
чертах. В качестве примеров можно указать на значительную антропологическую близость друг к другу почти всех славяноязычных народов  (исключение составляют лишь некоторые окраинные народы славянского
ареала, например население высокогорных районов Югославии); на антропологическую общность картвельских, нахских и аваро-андо-дидойских  народов Кавказа (в эту общность можно включить, правда, еще ирано-язычных осетин и тюркоязычных балкарцев и карачаевцев, но более вероятен переход их предков па иранскую и тюркскую речь на сравнительно позднем этапе их этногенеза); на антропологическую гомогенность  японского народа ,е. Однако во всех подобных случаях и во многих других, также иллюстрирующих совпадение результатов антропологических
и лингвистических исследований, этногенетические предания либо не дошли до современности, либо деформированы в позднейшее время явно изначально чуждыми им наслоениями.

Пример, свободный от такой деформации и поэтому более удачный, чем все упомянутые,— легенды о происхождении полинезийцев. Заранее оговорюсь, что я придерживаюсь гипотезы происхождения полинезийцев
из Азии и заселения Океании не с востока, а с запада.

Какими фактами можно аргументировать происхождение полинезийцев из Азии, оставаясь в рамках антропологии и лингвистики? Полинезийские языки образуют определенное единство, характеризуемое общими структурными особенностями грамматического строя и лексическими
схождениями [17]. Они объединяются с малайским и некоторыми другими
языками Юго-Восточной Азии в единую малайско-полинезийскую языковую семью, или группу. Многие исследователи постулируют существование большой австронезийской семьи, ареал которой охватывает часть  Юго-Восточной Азии и всю Океанию (семья эта включает также меланезийские языки) ,[18]. Многие из этих языков еще плохо изучены сами  по себе, тем более неясны их генетические взаимоотношения, поэтому отсутствует общепринятый вариант их классификации, но очевидно одно: генетические связи указывают на происхождение полинезийских языков
из Юго-Восточной Азии, включая и прилегающие острова. Правда, существуют исследования, обосновывающие иное направление генетических  связей для полинезийских языков — восточное, подчеркивающее их родство с американскими (в первую очередь с центрально- и южноамериканскими) языками [19]. Однако большей частью это старые работы, имеющие
лишь историческое значение и подвергшиеся в свое время убедительной  критике.

Материалы по соматологии современного населения Полинезии разбросаны по многим работам, воедино еще не сведенным. Стоматологический тип современных полинезийцев отличается в общем противоречивым сочетанием признаков: на монголоидов они похожи большим уплощенным лицом, на негроидов океанийского круга — толстыми губами и
альвеолярным прогнатизмом, на европеоидов — заметно выступающим  носом. Все больше сторонников завоевывает точка зрения, согласно которой полинезийский соматологический комплекс образовался в результате  какого-то древнего смешения монголоидов и негроидов [20]. Автор этих
строк пытался аргументировать идею, в соответствии с которой монголоидный комплекс, принявший участие в смешении, выступал в протоморфной форме, близкой к тихоокеанской ветви, а негроидный — в форме океанской ветви. Таким образом, антропологические наблюдения над
современными полинезийцами также свидетельствуют в пользу их происхождения либо в материковой части, либо на островах Юго-Восточной  Азии.

Этот вывод может быть подкреплен и сравнением полинезийцев с  азиатскими народами по другим системам признаков. Наиболее содержательная сводка краниологических данных по народам Полинезии составлена К. Вагнером [22]. Пользуясь материалами этой сводки, Я. Я. Рогинский сопоставил полинезийцев по сумме краниологических признаков с  другими народами и нашел, что они ближе всего к народам Юго-Восточной Азии [23]. К настоящему времени накоплен большой запас сведений о  географическом распределении групповых факторов крови в Полинезии [24]. Их вариации также сближают полинезийцев в наибольшей мере  с населением Юго-Восточной Азии [25].

Предания полинезийцев о своем происхождении очень многочисленны, записаны в разных вариантах и занимают значительное место в их  богатом фольклорном творчестве [26]. Уже несколько десятилетий эти предания служили для реконструкции времени и путей заселения островов
Полинезии. Сопоставление преданий, записанных на разных островах,
позволило реконструировать 92 поколения. полинезийских вождей и датировать заселение островов приблизительно рубежом нашей эры [27]. Что  касается путей расселения и определения основного архипелага, откуда
оно началось, то в этом отношении пока не удалось добиться однозначного результата. Для нас важно, однако, подчеркнуть, что предания называют в качестве центра расселения той или иной группы полинезийцев то один, то другой архипелаг, но молчат об Азии и примыкающих  к ней островах как о древнейшей прародине полинезийцев.
Это обстоятельство, бывшее на протяжении нескольких десятилетий  непонятным, объяснилось, как только был получен первый археологический материал из Полинезии, датированный не типологически, а с применением тех точных методов, которыми располагает сейчас археология,  в частности Си. Оказалось, что острова Полинезии заселены человеком  минимум на тысячелетие раньше, чем предполагалось. Таким образом,
начало переселения на острова Полинезии отодвигается в еще более далекое прошлое, и, естественно, этногенетические предания уже не в состоянии информировать нас об этом, особенно если учесть всю сложность путей расселения по самой Полинезии и насыщенность поздней истории
полинезийцев, которая просто стерла из памяти народа более ранние события.

Это объяснение в принципе выглядит достаточно логичным, когда мы  стараемся проанализировать противоречие, возникающее в данном случае при сравнении разных видов исторических источников. Действительно, проблему этногенеза полинезийцев не просто решить без такого дополнительного объяснения, так как антропологические и лингвистические  данные говорят о переселении из Азии, а этногенетические предания не  ведут нас за пределы Полинезии. Но пока еще не выбрана и не аргументирована какая-то общая линия оценки таких ситуаций и тех исторических материалов, которые кладутся в основу их реконструкции.

Ситуация III. Выводы, извлекаемые из анализа антропологических материалов и этногенетических преданий, совпадают, но оказываются в противоречии с лингвистическим анализом. Такова информация об этногенезе армян, которая опирается на многочисленные данные, накопленные в области изучения всех трех интересующих нас видов исторических источников, и поэтому достаточно красноречива.

Каковы возможности использования фольклора армян в этногенетических целях? Фольклор этот исключительно богат и разнообразен, хотя  и недостаточно изучен [28]. Особое место в нем занимает героический эпос
«Давид Сасунский» — одно из сокровищ мирового героического фольклора. Собственно этногенетических преданий у армян нет, как и у многих других народов с длительной письменной традицией, сложившихся в глубокой древности. По-видимому, эти предания стерлись последующими
событиями богатой политической и социальной истории армян. Поэтому
так драгоценны те географические и этногенетические сведения, которые
можно извлечь из героического эпоса. Основные события, описанные в нем, разыгрываются в одной из местностей Западной Армении, вокруг  Верин-Талина, а также озер Ван и Урмия. Этнографическая традиция и  сейчас связывает население этих областей с героями эпоса, так как там
проживают так называемые сасунские армяне. Таким образом, в соответствии с эпосом можно было бы думать, что основное ядро армянского
народа сложилось именно в этой области.

Антропологический материал в целом подтверждает эту точку зрения.
Переднеазиатские аналогии антропологическим особенностям современных армян общеизвестны [29]. Однако исследования двух последних десятилетий показали, что специфический комплекс соматологических признаков, свойственный армянам, распространен гораздо шире, чем предполагалось раньше, и охватывает также Восточную и Южную Грузию [30]. Его местное происхождение сейчас, следовательно, кажется еще более
вероятным. Палеоантропологические данные также соответствуют представлениям о местном происхождении антропологического типа армян.
Население эпохи средневековья в них слабо представлено, но по эпохам раннего железа, бронзы и энеолита есть многочисленные серии черепов м. Характерная для современных армян сильная брахикрания появляется только в эпоху средневековья, причем и в средневековье она выражена слабее, чем в настоящее время. Что касается других так называемых арменоидных особенностей — острого лицевого профиля, едва ли пе
максимального по мировому масштабу выступания носа и развития переносья, то они отчетливо фиксируются и в древних сериях, что позволяет уверенно говорить о преемственности населения от эпохи к эпохе,
начиная с энеолита. Внутренние миграции в разные эпохи вероятны, не  исключены и инородные включения, иллюстрируемые палеоантропологическими данными с южного и восточного побережий оз. Севан, но они не
меняют общей картины этой преемственности. На основании палеоантропологических данных местный генезис армянского народа прослеживается минимум до энеолитического времени.

Итак, антропологический вывод находится в соответствии с фольклорной традицией и только хронологически углубляет генетическую  преемственность, намеченную фольклорным материалом. Лингвистические же данные находятся в противоречии и с антропологическими и с  фольклорными. Вокруг положения армянского языка среди других языков долгое время были большие споры, но после работ Н. Я. Марра он
практически безоговорочно стал включаться в число местных кавказских языков. Один из крупнейших знатоков и исследователей языка в историческом аспекте — Г. Капанця  и называл эти языки алародийскими, но  фактически конструируемая им алародийская языковая семья, по существу, ничем не отличалась от яфетической языковой семьи, сконструированной Марром [32]. Кавказские элементы в армянском языке действительно сильны, и многие из них верно указаны в работах сторонников безоговорочного включения армянского языка в число кавказских [33].

Однако наряду с этим (особенно после ослабления гипноза концепции
Н. Я. Марра) существовала тенденция сблизить армянский язык с индоевропейскими [34]. В кругу индоевропейской семьи он рассматривался чаще  всего как изолированный [35]. В настоящее время значение собственно
кавказских элементов и в грамматике и в лексике армянского языка не отрицается, однако все с большим основанием утверждается его индоевропейская принадлежность и выявляются связи с другими индоевропейскими языками [36]. Такая позиция в оценке армянского языка вытекает
из большой работы, проведенной армянскими лингвистами за последние  годы. Как язык индоевропейский армянский язык рассматривается и в  новейшем фундаментальном обзоре языков народов СССР [37].

Исследования двух последних десятилетий не только изменили взгляд на природу и генетические взаимоотношения армянского языка, но и позволили внести дальнейшие уточнения, наметив линию его генетических
связей, или контактов, с древнейшими языками Балканского полуострова, например фригийским [38]. Правда, выяснение конкретных форм этих  связей, видимо, потребует дальнейших дополнительных исследований, но  факт генетических контактов с древними языками Балканского полуострова признается бесспорным [39]. Таким образом, лингвистическая информация на современном уровне ее изучения не только позволяет увязать  армянский язык с широким кругом индоевропейских языков, но и указывает на его восточносредиземноморское происхождение. Этногенетический вывод из этого очевиден: индоевропейская принадлежность армянского языка уводит генезис армянского народа за пределы нынешней  Армении, так как Армянское нагорье вряд ли можно включать в прародину индоевропейских языков, что касается конкретно балканских связей, то они тем более заставляют думать о не местном происхождении армян.
Налицо то же самое противоречие лингвистических данных антропологическим и фольклорным.

Что сказать о характере этого противоречия, не вдаваясь пока в его  причины? При оценке ситуации II мы предполагали, что более древние  этапы этногенеза полинезийцев стерты в памяти народа богатыми событиями позднейшей истории, которые только и сохранились в этногенетических легендах. По отношению к этногенезу армян можно сделать то же  предположение — с той только разницей, что предшествующий этап этногенеза был здесь многоступенчатый: он включал и формирование антропологического состава па местной основе, и усвоение языка, который, пo  новейшим данным, появился в Армении в середине I тысячелетия дo
н. э. [40]. Обе эти ступени древнейшего этапа этногенеза вскрываются последовательно антропологическими и лингвистическими данными, но не этногенетическими преданиями.

Теоретически возможен и практически реализуется и противоположный случай: именно лингвистика дает аргументы в пользу независимого  от инородных влияний местного этногенеза, и, напротив, антропология й
этногенетические предания позволяют реконструировать миграционный
процесс. Пример тому — этногенез айнов.

Не вдаваясь в детали формирования антропологических особенностей
айнов (критический итог многим предшествующим работам подводит монография М. Г. Левина  содержащая также и большой самостоятельный материал), отмечу основную специфику айнского комплекса признаков. Она состоит в исключительно сильном развитии волосяного покрова,
волнистоволосости, потемнении цвета кожи по сравнению с окружающими айнов народами. Все это несомненные аргументы в пользу южных  связей айнов, так как аналогичный комплекс, конечно сильнее выраженный, характерен для меланезийцев, папуасов и австралийцев. Возможно,  какие-то древние представители австралоидной, или океанийской, ветви  негроидной расы, продвинувшись на север, и приняли участие в сложении свойственной современным айнам комбинации антропологических
признаков. Другим бесспорным компонентом, принявшим участие в смешении, была какая-то монголоидная комбинация.

Антропологические данные находятся в полном согласии с гипотезой  южного происхождения айнов, глубоко аргументированной Л. Я. Штернбергом [42]. Он опирался в основном на этнографическую аргументацию и  привлек среди своих сопоставлений и этногенетические предания айнов  о появлении их с моря. Предания эти очень сходны с океанийскими. Это  как раз то, что интересует нас в наибольшей степени в данном случае, — совпадение этногенетических преданий с антропологическими  наблюдениями. Что касается положения айнского языка среди других  языков, то он является полностью изолированным, до сих пор ему не обнаружено убедительных аналогий ни в одном из языков мира [43]. Сам по  себе этот вывод не есть полное доказательство местного происхождения  айнского языка, но все же отсутствие аналогии легче всего объяснить
именно изолированным формированием в пределах той же территории,  где мы застаем язык в настоящее время. Памятуя о том, что этногенетические предания в предыдущих случаях отражали какие-то сравнительно поздние события, можно думать, что южные связи айнов были исторической реальностью еще в сравнительно недавнее время. Почему же
тогда язык не сохранил нам никаких воспоминаний об этих связях?

Единственное разумное объяснение я вижу в недостаточной изученности  языков Юго-Восточной Азии и Океании. При сложности их языкового  состава трудно поручиться, что в будущем не будут вскрыты реальные
связи айнского языка с одним из языков или группой языков этого района. Сомневаться же в участии южного компонента в этногенезе айнов не  приходится.

Ситуация IV. В этом случае к не согласованным с другими данными
заключениям приводит антропология. При таком не  согласовании историки иногда пишут о нестабильности антропометрических характеристик,  необъективности антропологических наблюдений, аргументируя это случайными сравнениями близких вариаций отдельных признаков и т. д. [44]
Мы не будем следовать за этими суждениями и рассмотрим эту несогласованность как реально существующее явление, отражающее какие-то
стороны исторической действительности.

Такое несоответствие антропологических данных лингвистическим  наблюдениям и этногенетическим преданиям мы имеем в случае этногенеза осетин. Мне уже приходилось довольно подробно высказываться по  этой проблеме 20 лет назад [45]. Антропологически осетины, несомненно,
типичные носители того комплекса признаков, который охватывает народы, населяющие центральные предгорья Главного Кавказского хребта.
За исключением балкарцев и карачаевцев, этногенез которых по своему  типу, как мы увидим дальше, сходен с этногенезом осетин, все эти народы говорят на одном из кавказских языков. Таким образом, комплекс  признаков, о котором идет речь,— местный, кавказский, что отразилось  и в наименовании его кавкасионским [46]. Принадлежность к этому комплексу свидетельствует о формировании антропологического состава народа на древней местной основе, следовательно, осетины связаны непрерывной преемственностью поколений с древним местным населением центральных предгорий Главного Кавказского хребта.

В исторической литературе широким распространением пользуется  концепция не кавказского, а иранского происхождения осетин. Правда, историки не ставят сейчас знак равенства между осетинами и ирано-язычными аланами — средневековым населением северокавказских степей, как это было два-три десятилетия назад но все же иранский компонент в осетинском этногенезе объявляется преобладающим [48]. Оставляя в стороне сведения, извлекаемые из исторических источников, которые пока дают возможность для самой разнообразной интерпретации,  нужно сказать, что главным основанием для таких взглядов остается бесспорная принадлежность осетинского языка к иранской языковой семье.
Правда, крупнейший исследователь осетинского языка В. И. Абаев выявил в нем значительный местный субстрат [49], как он сделал это и по отношению к фольклору [50]. Но все равно этот субстрат не меняет в основном иранского характера осетинского языка. Осетинский эпос «Нарты»
одновременно представлен у многих народов Северного Кавказа и западных районов Закавказья, но все же его не местное, аланское происхождение весьма вероятно [51].

Антропологические особенности осетин свидетельствуют о местных  истоках этногенеза на его древнейшем этапе; переход на иранскую речь  и усвоение иранской культуры (что в целом бесспорно и демонстрируется целой серией этнографических наблюдений над самыми разными  сторонами осетинской культуры [52] могли происходить и без значительного включения инородного населения. Таким образом, все три категории  рассматриваемых нами фактов отражают реальные события этногенеза и этнической истории осетинского народа, но события эти относятся к разным этапам его истории: те, которые отражаются в антропологическом  составе,— древнейшие, а те, которые реконструируются при помощи
лингвистических данных и этногенетических преданий,— более поздние.

Соседние с осетинами тюркоязычные народы — балкарцы и карачаевцы сходны с ними антропологически. Им свойственны те же признаки,  одновременно типичные для центральнокавказских народов местного происхождения [53]. По аналогии с осетинами это обстоятельство трудно истолковать иначе, как свидетельство местного, кавказского происхождения  балкарцев и карачаевцев [54]. В их языке Н. Я. Марром и В. И. Абаевым
выявлен местный, кавказский субстрат [55], но в целом его принадлежность к тюркской языковой семье бесспорна, и внутри этой семьи он занимает равноправное место рядом с другими тюркскими языками [56].
Наряду с нартским эпосом у балкарцев и карачаевцев есть если не этногенетические в полном смысле слова, то фамильные предания, связывающие происхождение отдельных семей с тюркоязычными народами  северокавказских степей, проживавшими там в эпоху средневековья.  Следовательно, и здесь антропология говорит о местном, а лингвистика  и фольклор — о пришлом происхождении народа. И в этом случае про-
тиворечие между разными историческими источниками легко понять, если предполжить, что они отражают разные этапы истории балкарцев  и карачаевцев: антропологические данные — древнейший этап, лингвистика и фольклор — позднейший, осуществившийся без значительных  брачных контактов с инородным тюркоязычным населением, но под его  огромным культурным влиянием.

В ситуации IV возможно и такое положение, когда именно антропологические данные наводят на мысль о пришлом происхождении, тогда  как лингвистика и этногенетические предания помогают проследить  местные истоки этногенеза. Примером может служить этногенетическая  информация об эскимосах. Она сейчас довольно полна, охватывает почти
все территориальные группы эскимосов, разбросанные по огромному ареалу от крайнего северо-востока Азии до Гренландии, и допускает хронологическое датирование благодаря хорошему состоянию археологической  документации.

Н. Н. Чебоксаров высказывал плодотворную идею о распаде древней  монголоидной общности на два ствола — тихоокеанских и континентальных монголоидов [58]. Эта идея получила признание во многих последующих классификациях монголоидной расы и в настоящее время пользуется поддержкой среди советских антропологов [59]. Согласно этой идее, арктические монголоиды объединяются и таксономически и генетически с
южными и восточными, образуя тихоокеанский ствол и противопоставляясь континентальным группам монголоидных популяций. Соматологические аргументы в пользу такого объединения — сравнительно темная  кожа у эскимосов, краниологические аргументы — значительный общий
и альвеолярный прогнатизм на эскимосских черепах. Таким образом,  антропологические особенности эскимосов, несомненно, указывают на их  южное происхождение.

Эскимосский язык объединяется с алеутским в изолированную эскоалеутскую семью [60.] Оба языка обнаруживают реальные грамматические
и лексические параллели, но не имеют никаких аналогий с другими языками. Их изолированное положение наводит на мысль, что эскимосский  язык, а с ним и народ образовались где-то в пределах того же ареала,
который они занимают в настоящее время, и что инородные влияния играли в их становлении минимальную роль. Этногенетические предания  эскимосов, особенно богато представленные в публикациях К. Расмуссена  также не выводят эскимосов за пределы их нынешнего ареала.
У некоторых территориальных групп эскимосов, например, у эскимосов
Тигары, есть предания о пришельцах, которыми пугают детей; любопытно, что у пришельцев каменные глаза, а искусственные глаза в орбитах  нескольких черепов найдены в погребениях рубежа нашей эры в Ипиутакском могильнике, расположенном близ Тигары [62]. Но пришельцы в  этих преданиях воспринимаются не как люди, чуждые эскимосам и имеющие совершенно отличное от эскимосов происхождение, а как люди,
чуждые лишь данной территориальной группе; во всяком случае, в преданиях нет сведений об их иной этнической принадлежности. Следовательно, язык и легенды о происхождении легче интерпретировать в рамках автохтонной, а не миграционной гипотезы эскимосского этногенеза.

Как могла создаться такая ситуация, при которой в памяти народной
не сохранилось никаких воспоминаний о переселении из других областей? Ее можно объяснить только одним — тем, что переселение произошло очень давно и за прошедшее после него время не только народная  память успела забыть о нем, но и язык успел приобрести крайнюю степень своеобразия. Лексико-статистические способы датирования времени  расхождения родственных языков дают для эскимосского и алеутского  дату в 3000 лет, т. е. рубеж II и I тысячелетий до н. э. [63] Современные
археологические открытия уводят истоки эскимосской культуры также в  глубокую древность [64]. Помимо археологических материалов, лишь антропологические особенности доносят до нас память о происходивших исторических событиях, в частности о переселении с юга [...]

Ситуация VIII. Совпадают показания всех трех анализируемых нами  видов исторических источников. Эта ситуация создается в ходе сравнительно простого этногенеза, и этногенетические события реконструируются в этом случае с наименьпшими затруднениями. Можно было бы привести довольно много примеров совпадения различных данных, но мы  ограничимся одним, выбрав его за полноту накопленной уже сейчас информации. Речь идет о якутах. На основании только исторических свидетельств можно полагать, что область расселения якутов по Лене и ее
притокам постоянно увеличивалась на протяжении последних столетий [65].
А. П. Окладников, суммировав самые разнообразные данные, нарисовал
очень убедительную картину этногенеза якутов, их формирования на основе так называемых курыканских племен, проживавншх в Северном  Прибайкалье и Забайкалье, и их постепенного расселения по Лене с юга  на север, занятия ими нижнего течения крупных и мелких притоков Лены [66]. Эти процессы подробно прослежены археологически и освещены  историческими источниками. Но существенную роль в доказательстве  южного происхождения якутов играет в трудах А. П. Окладникова и
якутский фольклор. Предания якутов об их происхождении рисуют панораму очень широких и многосторонних связей с югом [67]. Принадлежность якутского языка к семье тюркских языков, в целом распространенной южнее и западнее, также доказательство южной основы якутского  этногенеза.

Но якуты недостаточно хорошо изучены в антропологическом отношении. Старые публикации Г. Л. Геккера, Ф. Я. Кона и И. И. Майнова не  могут удовлетворить нас сейчас в методическом отношении [68]. Наиболее
полные по материалу работы М. Г. Левина и И. М. Золотаревой являются предварительными публикациями и дают лишь очень обобщенную характеристику населению отдельных районове [69]. Население Южной Якутии исследовано пока только в одном поселке [70]. Все же можно утверждать, что якуты в целом, хотя и включив в себя какие-то элементы
субстратного происхождения, принадлежат тем не менее к центрально-азиатской группе популяций — той самой, к которой принадлежат буряты и тувинцы. Родство якутов с бурятами подтверждается и краниологически [71]. Таким образом, антропологический материал приводит к та-
кому же точно вывода [72], что и лингвистические наблюдения и фольклор.

Совпадение выводов, вытекающих из разных наблюдений, объясняется в данном случае, по-видимому, тем, что мы имеем дело с процессами  сравнительно неглубокой древности, отстоящими от современности на тысячелетие, много на полтора. Естественно, что при этом не только антропологическая и лингвистическая характеристики народа, относительно  стабильные (особенно первая), остаются неизменными, но и предания
народа о своем происхождении отражают цельную картину этногенеза,  а не ее отдельные детали, хронологически приуроченные к позднейшим  этапам этногенеза. Степень согласия результатов разных видов исторического исследования, нацеленного на решение этногенетических проблем,  есть, очевидно, функция хронологии этногенетических процессов.

Итоговые замечания. Итак, перед нашими глазами прошли пять возможных ситуаций, с которыми мы сталкиваемся в этногенетических исследованиях при сравнении выводов из трех разных видов источников:
антропологических материалов, лингвистических данных и этногенетических преданий. Можно было бы заметить, что последние чаще всего освещают какие-то сравнительно поздние этапы этногенеза, тогда как на  основании первых двух источников можно судить о его ранних стадиях.

В литературе распространена тенденция спорить о сравнительной эффективности разных видов исторических источников, когда речь идет об  этнических проблемах, причем спор чаще всего решается в пользу того
исторического источника, каким профессионально владеет автор [72]. Од-
нако сама постановка вопроса кажется упрощенной: этногенез настолько
сложный и многосторонний процесс, территориальные и хронологические
рамки его исследования так широки, что нельзя назвать какой-то решающий фактор в его динамике и выбрать главную опору в его реконструкции. Перспективнее другой подход, отражающий дифференцированную оценку разных типов исторических источников в зависимости от  территориальных условий и хронологических обстоятельств.

Что можно сказать при таком подходе о рассматриваемых нами  исторических источниках? Стабильность антропологических характеристик, особенно по морфологическим признакам, уже неоднократно отмечалась и объясняется их слабой подверженностью направленной селекции и в то же время достаточно четко выраженной наследственной
основой. Поэтому они пригоды для хронологически очень глубоких реконструкций, для восстановления или для фиксации и оценки масштабов миграций населения в эпоху камня и бронзы. Но такая стабильность и тот факт, что какие-то аспекты этногенетических процессов  могут не затрагивать антропологический состав (например, передача  языка или отдельных культурных элементов), имеют и свою отрицательную сторону; в антропологических особенностях часто слабо отражаются события недавнего прошлого, по масштабам своим сравнимые с событиями глубокой древности или даже превосходящие их, но не затронувшие антропологического состава или не успевшие еще изменить его.
Поэтому нет абсолютного ответа на вопрос о значении антропологических данных в этногенетическом исследовании: оно велико, когда речь  идет о ранних этапах этногенеза, и часто уменьшается в реконструкции поздних его этапов.

Противоположный полюс занимают, повидимому, этногенетические  предания. Они содержат драгоценные сведения о событиях, отстоящих  от современности на сравнительно небольшом хронологическом расстоянии, но, может быть, поэтому и не фиксируемых другими источниками,  так как они не успевают изменить соответствующие этнические характеристики. Окончательное формирование этнического лица многих народов падает на эпоху средневековья и даже на более позднее время,  поэтому для их этногенеза (например, восточных славян, монголов и бурят, некоторых народов Северного Кавказа, тувинцев и народов Алтая
и т. д.) чрезвычайно важны события их поздней истории, практически  последнего тысячелетия. Память об этих событиях хорошо сохраняют  этногенетические предания. То обстоятельство, что легенды о происхождении народов доходят до нас, как правило, в деформированном виде,  не делает этот вид источника менее значимым. Любые дошедшие до нас   из прошлого материалы также не полностью отражают действительность
и требуют критического анализа.

Лингвистические данные занимают промежуточное положение. Нали-
чие письменных памятников придает ему хронологическую перспективу,
уходящую в эпоху поздней бронзы, но практически сколь-нибудь полезная информация, которая может быть мобилизована в этногенетических
целях, существует только начиная с I тысячелетия до н. э., т. е.  с эпохи раннего железа. Только с этого времени и кончая эпохой позднего средневековья, по-видимому, могут быть полноценно использованы
лингвистические данные для освещения проблем этногенеза; они дают  широкую и многостороннюю информацию, и с их помощью можно корректировать результаты анализа других материалов.

Рассмотрение разных этногенетических ситуаций и возможностей их
реконструкции приводит к выводу, что ни антропологический материал,
ни лингвистические данные, ни этногенетические предания не имеют
абсолютного значения. Их роль относительна, и она меняется в зависимости от хронологического диапазона рассматриваемых процессов и событий. В освещении событий эпохи камня и бронзы, повторяем, неоценима роль антропологических материалов, этногенетическая эффективность которых часто понижается по отношению к поздним историческим  событиям. Лингвистические данные особенно эффективны для эпохи
раннего железа и эпохи средневековья. Наконец, этногенетические предания только к эпохе средневековья приобретают настоящую разрешающую силу и сохраняют ее вплоть до последних столетий. 

1 Токарев С. А. К постановке проблем этногенеза//Сов. этнография. 1949. № 3;
Дебец Г. Ф., Левин Ш. Г., Трофимова Т. А. Антропологический материал как ис-
точник для изучения вопросов этногенеза//Там же. 1952. № 1; Левин М. Г. Этно-
графические и антропологические материалы как исторический источник: (К ме-
тодологии изучения истории бесписьменных народов) //Там же. 1961. № 1; Гинз-
бург В. В. Некоторые проблемы изучения взаимосвязи расогенеза и этногенеза//
Там же. 1968. № 4.

2 Алексеев В. П. Происхождение народов Кавказа: Краниол. исслед. М., 1974.

3 По сути за последние два десятилетия крупнейшие работы о происхождении речи
написаны антропологами: Бунак В. В. Происхождение речи по данным антропо-
логии // Происхождение человека и древнее расселение человечества. М., 1951.
(Тр. Ин-та этнографии АН СССР. Н. С; Т. 16); Он же. Речь и интеллект, стадии
их развития в антропогенезе // Ископаемые гоминиды и происхождение человека. М., 1966. (Тр. Ин-та этнографии АН СССР. Н. С; Т. 92). Лингвистический аспект
проблемы см.: Леонтьев А. А. Возникновение и первоначальное развитие языка.
М., 1963.

Интересные мысли на эту тему высказаны Ф. Соссюром в подготовительных ма-
териалах к курсу общей лингвистики, доведенных сейчас до печати: Saussure F. de.
Course de lingnistique generale/Ed. critique par K. Engler. Wiesbaden, 1967. Fasc. 1,
2; 1968. Fasc. 3. См. также: Слюсарева П. А. Теория в свете современной лингвис-
тики. М., 1975.

В противовес широко распространенным оптимистическим взглядам она выпукло
освещена А. Л. Монгайтом. См.: Монгайт А. Л. Археологические культуры и эт-
нические общности: (К вопросу о методике историко-археологических исследова-
ний) //Народы Азии и Африки. 1967. № 1.

Марр П. Я. Скифский язык // По этапам развития яфетической теории. Л., 1926;
Он же. Термин «скиф» // Яфетический сборник. Л., 1922. Т. 1. Обе работы пере-
печатаны: Марр И. Я. Избранные работы. М.; Л., 1935. Т. 5.

Абаев В. И. Скифский язык ЦАбаев В. И. Осетинский язык и фольклор. М.; Л.,
1949. Т. 1.

Он же. Историко-этимологический словарь осетинского языка. М.; Л., 1958. Т. 1;
Он же. Скифо-европейские изоглоссы. На стыке Востока и Запада. М., 1965.
Литература о скифском зверином стиле огромна. Сводки данных и библиографию
см.: Артамонов М. И., Форман В. Сокровища скифских курганов в собрании Го-
сударственного Эрмитажа. М., 1966; Артамонов М. Л. Сокровища саков. М., 1973.
Популярные обзоры скифской культуры см.: Смирнов А. П. Скифы. М., 1966;
Граков Б. И. Скифы. М., 1971. До сих пор непревзойденным по полноте изложения
истории скифского мира остается старый труд: Ростовцев М. И. Скифия и Боспор.
Критическое обозрение памятников литературы и археологических. Л., 1925.
Геродот. История в девяти книгах. Л., 1972. С. 188—189.

Об этом см.: Борухович В. Г. Научное и литературное значение труда Геродота//
Геродот. Указ. соч.

Кондукторова Т. С. Населения Неаполя Сюфського за антрополойчними даними //
Материал! з антропоги Украши. КиТв, 1964. Вин. 3; Она же. Антропология древ-
него населения Украины М., 1972; Зиневич Г. П. Очерки палеоантропологии Украи-
ны. Киев, 1967.

Материалы с территории Средней Азии суммированы: Гинзбург В. В., Трофимо-
ва Т. А. Палеоантропология Средней Азии. М., 1972. Материалы с территории
Алтая и Хакасии суммированы: Алексеев В. П. Палеоантропология Алтая эпохи
железа // Сов. археология. 1958. № 1; Он же. Палеонтропология Хакасии эпохи
железа//Сб. Музея антропологии и этнографии. 1961. Т. 20; Козинцев А. Г. Антропологический состав и происхождение населения тагарской культуры. Л., 1972.
Дебец Г. Ф. Палеоантропология СССР//Тр. Ин-та этнографии АН СССР. Н. С.
М., 1948. Т. 4.

Дебец Г. Ф. Палеоантропологические материалы из погребений срубной культу-
ры Среднего Заволжья//Материалы и исследования по археологии СССР. 1954.
Т. 42; Кондукторова Т. С. Материалы по палеоантропологии Украины //Антропо-
логический сборник. М., 1956. (Тр. Ин-та этнографии АН СССР. Н. С; Т. 33); Ге-
расимова М. М. Черепа из погребений срубной культуры в Среднем Поволжье //
Крат, сообщ. Ин-та археологии АН СССР. 1958. Вып. 71; Фирштейн Б. Ф. Антро-
пологическая характеристика населения Нижнего Поволжья в эпоху бронзы//
Памятники эпохи бронзы юга европейской части СССР. Киев, 1967; Зиневич Г. П.
Очерки палеоантропологии Украины; Зиневич Г. П., Круц С. I. Антрополог1чна
характеристика давнього населения територ! Украши. КиТв, 1968; Круц С. И.
Население территории Украины эпохи меди—бронзы. Киев, 1972.
Левин М. Г. Этническая антропология Японии. М., 1971. Не могу не указать на
исключительную роль соматологических материалов, собранных советскими ан-
тропологами, и в первую очередь М. Г. Левиным, в обосновании антропологиче-
ского единства японского народа.

Общее описание полинезийских языков см.: Народы Австралии и Океании. М.,
1956. (Народы мира. Этнографические очерки).

Предложено несколько вариантов классификации. Обзор их см.: Пучков П. И
Системы классификаций океанийских языков и этнолингвистическая классифи-
кация народов Океании//Языки Юго-Восточной Азии. М., 1967.
Подборку сведений об этих работах см.: Heyerdahl Th. American Indians in the
Pacific. L.; Stockholm; Oslo, 1952.

Такую точку зрения выразил, напр., Г. Ф. Дебец. См.: Дебец Г. Ф. Опыт графи-
ческого изображения генеалогической классификации человеческих рас // Сов. эт-
нография. 1958. № 4.
21 Алексеев В. П. География человеческих рас. М., 1974. 

22 Wagner К. The craniology of the oceanic reces//Skr. Norske vid.-akad. Oslo. KL I.
1937. N 2.

23 Рогинский Я. Я. О происхождении полинезийцев (по антропологическим дан-
ным) // Проблемы антропологии и исторической этнографии Азии. М., 1968.

24 Сводку данных и библиографию см.: Simmons R. Blood group genes in Polinesians
and comparisons with other Pacific peoples // Oceania. 1962. Vol. 32, N 3. Перепе-
чатано: Peoples and cultures of the Pacific. N. Y., 1968.

25 Рогинский Я. Я. О происхождении полинезийцев; Он же. О первоначальном за-
селении Полинезии (по материалам антропологии) //Сов. этнография. 1966. № 5.

26 Сказки и мифы Океании. М., 1970. Общую характеристику фольклора полинезий-
цев дает статья Е. М. Милетинского, предпосланная этому изданию и содержащая
указания на основную литературу.

27 Общее представление об этих расчетах и о связанных с ними проблемах дает
книга Те Ранги Хироа (П. Бака) и предпослаппая ей статья С. А. Токарева. См.:
Те Ранги Хироа. Мореплаватели солнечного восхода. М., 1950. Указания на но-
вейшую литературу по археологии, отодвигающую вглубь дату заселения Поли-
незии, см.: Тумаркин Д. Д. Тур Хейсрдал и проблема заселения Полинезии //
Австралия и Океания. История и современность. М., 1970.

28 Общее представление о нем дают две замечательные публикации И. А. Орбели.
См.: Орбели И. А. Басни средневековой Армении. М.; Л., 1956; Он же. Басни сред-
невековой Армении II Избр. тр.: В 2 т. М., 1968. Т. 1.

29 См. об этом работу В. В. Бунака, до сих пор сохранившую в этом отношении все
свое значение: Бунак В. В. Crania Armenica. Исследование по антропологии Пе-
редней Азии//Тр. Антропол. науч.-исслед. ин-та при I МГУ. 1927. Вып. 2.

30 Сводку данных см.: Абдушелишвили М. Г. Антропология древнего и современно-
го населения Грузии. Тбилиси, 1964. См. также: Он же. Об антропологическом
составе современного населения Армении // Антропологический сборник, IV. М.,
1963. (Тр. Ин-та этнографии АН СССР. Н. С; Т. 82).

31 Табличную сводку и библиографию см.: Алексеев В. П. Происхождение народов
Кавказа.

32 Основные работы Г. Капанцяна по языку и истории армян собраны в специаль-
ный сборник. См.: Капанцян Г. Историко-лингвистические работы. Ереван, 1956.

33 Достаточно подробно история изучения армянского языка освещена Э. Г. Тума-
няном. См.: Туманян Э. Г. Армянский язык // Советское языкознание за 50 лет.
М., 1967.

34 О нем см.: Георгиев В. Исследования по сравнительно-историческому языкозна-
нию. М., 1958.

36 См., напр.: Агаян Э. Б. Введение в языкознание. Ереван, 1960.

36 Джаукян Г. Б. Урартский и индоевропейские языки. Ереван, 1963.

37 Туманян Э. Г. Армянский язык // Языки пародов СССР. М., 1966. Т. 1.

38 Георгиев В. Указ. соч.

39 Джаукян Г. Б. Армянский и древние индовропейские языки. Ереван, 1970. На
арм. яз., рез. рус, англ.

40 Джаукян Г. Б. Очерки по истории дописьменного периода армянского языка.
Ереван, 1967.

41 Левин М. Г. Физическая антропология и проблемы этногенеза народов Дальне-
го Востока//Тр. Ин-та этнографии АН СССР. Н. С. М., 1958. Т. 36. О вариациях
групп крови и дерматоглифике айнов см.: Schwidetzky I. Neuere Entwicklungen
in der Rassenkunde des Mcnschen // Die neue Ressenkunde/Hrsg. I. Schwidetzky.
Stuttgart, 1962.

42 Штернберг Л. Я. Айнская проблема // Сб. Музея антропологии и этнографии.
1929. Т. 8.

43 Сам Л. Я. Штернберг отмечал некоторые параллели в структуре айнского и авст-
ралийских языков, но они случайны и нуждаются в проверке, чтобы их можно
было трактовать в генетическом плане.

44 См., напр.: Лавров Л. И. Карачай и Балкария до 30-х годов XIX в. // Кавказский
этнографический сборник. М., 1969. Т. 4. С. 73.

45 Алексеев В. П. Антропологические данные к происхождению осетинского народа // Происхождение осетинского народа: Материалы науч. сес, посвящ. пробл.
этногенеза осетин. Орджоникидзе, 1967. Краниологические материалы, на которые я тогда преимущественно опирался, теперь изданы полностью. См.: Алексеев В. П. Происхождение народов Кавказа. Там же и этногенетический комментарий, и библиография предшествующих работ.

46 Сводку соматологических материалов по кавкасионскому типу см.: Абдушелиш-
вили М. Г. Антропология древнего и современного населения Грузии.


47 См., напр.: Ванеев 3. П. Средневековая Алания. Сталинири, 1959. 

48 Гаглойти Ю. С. Аланы и вопросы этногенеза осетин. Тбилиси, 1966.

49 Абаев В. И. Происхождение и культурное прошлое осетин по данным языка
(лингвистическое введение в историю осетинского народа); Он же. О взаимоот-
ношении иранского и кавказского элементов в осетинском ЦАбаев В. И. Осе-
тинский язык и фольклор. М.; Л., 1949.

50 Абаев В. II. Историческое в иартском эпосе//Нартский эпос. Дзауджикау, 1949.
См. также: Он же. Значение и происхождение слова rong // Абаев В. И. Осетин-
ский язык и фольклор.

51 Дискуссию вокруг этой проблемы см.: Сказания о нартах — эпос народов Кав-
каза. М., 1969.

62 Калоев Б. А. Осетины: Ист.-этногр. исслед. М., 1970.

53 Джанберидзе Г. К. Выступление па сессии по происхождению балкарцев и кара-
чаевцев//© происхождении балкарцев и карачаевцев. Нальчик, 1960.

54 Алексеев В. П. Некоторые проблемы происхождения балкарцев и карачаевцев
в свете данных антропологии // О происхождении балкарцев и карачаевцев.

55 Марр Н. Я. Балкаро-сванское скрещение//Докл. АН СССР. 1929. Перепечатано:
Марр Н. Я. Избранные работы. Л.. 1937. Т. 4; Абаев В. И. Общие элементы в
языке осетин, балкарцев и карачаевцев // Язык и мышление. Л., 1933. Т. 1.

56 Баскаков Н. А. Введение в изучение тюркских языков. М., 1969.

57 См., напр., сб. «О происхождении балкарцев и карачаевцев».

58 Чебоксарое Н. Н. Северные китайцы и их соседи: (Исследование по этнической
антропологии Восточной Азии) // Крат, сообщ. Ин-та этнографии АН СССР. 1949.
Вып. 5.

59 Дебец Г. Ф. Антропологические исследования в Камчатской области//Тр. Ин-та  этнографии АН СССР. Н. С. 1951. Т. 16; Левин М. Г. Этническая антропология
и проблема этногенеза народов Дальнего Востока. М., 1958.

60 Меновщиков Г. А. Эскимосско-алеутская группа//Языки народов СССР. Л., 1968.
Т. 5.

61 Список работ К. Расмуссена, содержащих фольклорные материалы по эскимо-
сам, огромен. Укажу основные книги: Basmussen К. People of the polar North.
L., 1909; Idem. Intellectual culture of the Iglulik Eskimos. Copenhagen, 1929; Idem.
The Netsilik Eskimos. Social life and spiritual culture. Copenhagen, 1931; Idem.
Intellectual culture of the Copper Eskimos. Copenhagen, 1932; Idem. The Mackenzie
Eskimos. Copenhagen, 1942; Idem. The Alaskan Eskimos. Copenhagen, 1952.

62 Rainey F. The whale hunters of Tigara//Anthropol. Pap. Amer. Mus. Natur. Hist.
1947. Vol. 41, pt. 1.

63 См., напр.: Сводеш M. К вопросу о повышении точности в лексико-лингвисти-
ческом датировании // Новое в лингвистике. М., 1960. Вып. 1.

64 Обзор открытых памятников и существующих гипотез см.: Bandi Н. Uhgeschichte der Eskimo. Stuttgart, 1965; Файнберг Л. А. Население Гренландии во II тысячелетии до н. э.— I тысячелетии н. э. // От Аляски до Огненной Земли. История
и этнография стран Америки. М., 1967; Он же. Очерки этнической истории за-
рубежного Севера (Аляска, Канадская Арктика, Лабрадор, Гренландия). М., 1971.

65 Достаточно сравнить площадь ареалов сейчас и в XVII в. См.: Долгих Б. О.
Родовой и племенной состав народов Сибири в XVII веке//Тр. Ин-та этногра-
фии АН СССР. Н. С. 1960. Т. 55.

66 Окладников А. П. Прошлое Якутии до присоединения к Русскому государству//
История Якутии. Якутск, 1949. Т. 1; Он же. Якутия до присоединения к Русско-
му государству//История Якутской АССР. М.; Л., 1955. Т. 1.

67 См.: Носов М. Н. Предки якутов по преданиям потомков//Сборник трудов ис-
следовательского общества «Саха кэскилэ». Якутск, 1926. Т. 3 Боло С. Н. Прош-
лое якутов до прихода русских на Лену (по преданиям якутов бывш. Якутско-
го округа) // Тр. науч.-исслед. ин-та. при СНК ЯАССР. 1937. Т. 4.

68 Геккер Г. Л. К характеристике физического тина якутов // Зап. Вост.-Сиб. отд-ния
Рус. геогр. о-ва. 1896. Т. III, вып. 1; Кон Ф. Я. Физиологические и этнологические данные об якутах: (Антропол. очерк). Минусинск, 1899; Майков П. И.  Якуты (по материалам Г. Л. Геккера) //Рус. антропол. журн. 1902. № 4.

69 Левин М. Г. Антропологический тип якутов//Крат, сообщ. Ин-та этнографии
АН СССР. 1947. Вып. 3; Золотарева И. М. Территориальные варианты антропо-
логического типа якутов//Этногенез и этническая история народов Севера. М.,
1975.

70 Алексеев В. П., Беневоленская Ю. Д., Гохман П. П. и др. Антропологические ис-
следования на Лене // Сов. этнография. 1968. № 5.

71 Дебец Г. Ф. Антропологические исследования в Камчатской области.

Примером может служить вводная глава книги Ф. П. Филина «Образование язы-
ка восточных славян» (М.; Л., 1962), в которой основная роль в реконструкции
этногенетических ситуаций приписывается лингвистике. Та же приблизительно
сумма соображений развивается в кн.: Филин Ф. П. Происхождение русского,
украинского и белорусского языков: Ист.-диалектол. очерк. Л., 1972.


Палеоантропология и история 

Палеоантропологическии материал
как исторический источник
Палеоантропология — та часть антропологической науки, которая зани-
мается изучением физических особенностей древнего населения. Представление об этих особенностях можно получить, исследуя костные  остатки людей из погребений разных эпох, рассматривая реалистические
антропоморфные изображения, дошедшие до нас, читая письменные источники, содержащие сообщения о физическом типе древних народов.
Только в первом из этих случаев извлекаемая информация достаточно  полноценна и разнообразна. Любое изображение человеческого лица,  будь то рисунок на камне и керамике или костяная и каменная скульптура, несет элемент условности, иногда заведомо искажает характерные
типологические черты в соответствии с господствующими в том или  ином обществе стилем и пониманием содержания искусства. Нганасаны,  например, среди сибирских народов относятся к наиболее монголоидным,
но изготовлявшиеся ими до недавнего прошлого деревянные куклы ритуального назначения отличаются моделированными выступающими носами вполне европеоидного типа.

Автор любого письменного источника, сообщая о физическом типе другого народа, также имел в качестве критерия оценки физический облик соотечественников. Физически близкие авторам описаний народы
не попадали в сообщения, как не обращавшие на себя внимания, отличия носителей иного комплекса физических признаков преувеличивались.
Так, в исторической литературе укоренилась, в частности, легенда о древнем европеоидном светловолосом и светлоглазом населении Центральной Азии, созданная китайскими летописцами легенда, поддерживаемая и отдельными современными исследователями.

Палебантропологический материал лишен этих недостатков, так как он дает не косвенную, а прямую информацию о физических особенностях древних популяций, их расовом типе и физическом развитии, характере распространения в том или ином обществе болезней, наконец, о демографических показателях — соотношении полов, продолжительности жизни, детской смертности. Конечно, и при изучении скелетов необходимо прибегать в ряде случаев к косвенным экстраполяциям, например в отношении пигментации, но в целом используемая в палеоантропологии система измерений достаточно полно характеризует основные  морфологические и расовые особенности. Таким образом, получаемая
информация объективна и надежна [2].

Различия между народами в цвете волос, глаз и кожи общеизвестны. Крупные расовые деления — монголоиды, негроиды и европеоиды
резко отличаются друг от друга, достаточно очевидны и отличия народов, принадлежащих к одной и той же расовой общности. В современной антропологии этим различиям придается первостепенное значение. и они часто служат для выделения мелких расовых категорий. Народы  Скандинавии, например, представители северной расы, или северной
ветви европеоидов, имеют светлую пигментацию, жители Средиземноморского бассейна, относящиеся к средиземноморской расе, или южной  ветви европеоидов, отличаются светлой кожей, но темными волосами и  глазами.

В древних погребениях несколько раз обнаруживали остатки волос.
Они, как правило, имеют светлый или рыжий цвет. Это не раз служило доказательством широкого распространения в древности представителей северной расы далеко от мест их современного расселения. Известная гипотеза Т. Хейердала о примеси северной расы у древних перуанцев и об их распространении по Тихому океану с востока на запад опирается именно на находки светлых волос в древнеперуанских погребениях разного хронологического возраста [3]. Между тем неоднократно  было показано, что при длительном пребывании в земле волосы теряют  свой естественный цвет, темный пигмент переходит в светлый [4]. Поэто-
му антропологические основания гипотезы Хейердала призрачны, и ее  негативная оценка в свете палеоантропологических данных совпадает с  мнением представителей других дисциплин.

Цвет волос невозможно реконструировать, даже если остатки их найдены при раскопках. Суждения о пигментации древних людей целиком  основаны на косвенных данных — аналогиях с современными популяциями, истолковании письменных источников и т. д. Но во всех остальных случаях палеоантропологический материал дает надежную информацию о физическом типе древнего населения.

Элементарной единицей палеоантропологического исследования является скелет отдельного человека. Однако получаемая при этом информация крайне ограниченна. Даже восстановление мягких тканей лица  по черепу и получение индивидуального портрета не меняют дела. Производившиеся в начале века английскими антропологами попытки восстановить индивидуальный облик Кромвеля и Мильтона, труд итальянца Ф. Фрасетто по реконструкции портрета Данте, наконец, работы М. М. Герасимова по восстановлению внешнего облика известных исторических лиц интересны и ценны по своим результатам [5]. Но для истории, строго говоря, не столь важно, каков был профиль Данте, воспетый Блоком в стихотворении «Равенна» («тень Данте с профилем орлиным о новой жизни мне поёт»), или как выглядел Владимир Мономах.
Подобные реконструкции индивидуальных портретов при всем исключительном интересе к ним мало дают историческому знанию.

Используемая в палеоантропологии система измерений скелета и черепа человека позволяет перейти на групповой уровень реконструкции, т. е. получить среднюю морфологическую характеристику совокупности людей по многим признакам. Это достигается с помощью применения вариационно-статистических методов. Более сложные вопросы  встают в связи с выделением совокупностей людей, которые подлежат
исследованию. В результате совместного проживания членов исторически образовавшейся группы и заключения между ними браков на протяжении ряда поколений образуется определенная степень родства
внутри такой группы, свойственная именно ей и определяющая характер внутригрупповой изменчивости признаков. Подобные группы получили наименование популяций. Это понятие является ключевым и в общей популяционной генетике, и в популяционной генетике человека, и в антропологии, потому что популяции представляют собой элементарные биологические ячейки вида, и на уровне популяций прежде всего  проявляется динамика антропологических признаков. При изучении современного населения популяции устанавливаются легко — это группы
людей, объединенных по территориальному, этнографическому или этническому признаку; в палеоантропологии выделение популяций сложнее,  но и палеоантропологическое исследование непременно должно быть
популяционным, чтобы быть эффективным в историческом отношении.

Скелеты людей древних эпох добываются при археологических раскопках могильников разного хронологического возраста. Людей, захороненных в одном могильнике, можно с известными основаниями считать
представителями одной популяции. Казалось бы, если могильник раскопан полностью, то можно получить морфологическую и демографическую характеристику популяции, которая проводила захоронения в данном могильнике. Однако палеоантропологические популяции отличаются  от современных тем, что они как бы продолжены во времени, так как  могильники чаще всего использовались на протяжении нескольких поколений. Их точное число остается неизвестным, и поэтому палеоантропологический материал пока малопригоден для определения численности
той или иной популяции в хронологическом отрезке времени, падающем на одно поколение. По той же причине определение численности населения той или иной территории с помощью палеоантропологических данных достаточно условно. Но другие морфологические и демографические параметры на популяционном уровне восстанавливаются с достаточной степенью надежности.

Разработаны весьма эффективные статистические способы сравнения популяций как по отдельным признакам, так и по их сумме. Эти способы дают основания судить о степени морфологического сходства или
различия между двумя или несколькими популяциями. Морфологические особенности скелета и черепа человека наследственно обусловлены,  и от определения их сходства можно перейти к установлению генетического родства. Именно этот переход и позволяет использовать палеоантропологические данные наряду с историко-культурными для решения
этногенетических проблем.

Все сказание остается справедливым и при переходе с популяционного уровня на более высокий. Могильники одинаковой культурной принадлежности обычно относятся к единой археологической культуре или
к единой культурно-исторической общности [7.] При наличии морфологического сходства между группами, оставившими отдельные могильники,  можно, суммируя данные, получить обобщенное представление об антропологическом типе населения археологической культуры или культурно-
исторической общности. Аналогичным образом можно получить суммарную характеристику населения любой территории, вплоть до крупных  географических районов. При установлении морфологических различий
между людьми, похороненными в отдельных могильниках, закономерен вывод об антропологической гетерогенности населения той или иной  археологической культуры или культурно-исторической общности, о сложении его на основе антропологических компонентов, имеющих разное  происхождение.

О разном происхождении можно говорить и по отношению к людям,  захороненным в одном могильнике, если в нем обнаружены индивидуумы с разными антропологическими особенностями. Демонстрация  гомогенности или гетерогенности группы, происходящей из одного могильника, позволяет оценить, содержала ли популяция, оставившая могильник, примесь инородных компонентов, или она однородна в биологическом отношении. В первом случае при возможности установить  происхождение инородной примеси мы получаем указания па направление этногенетического поиска, во втором имеем право говорить о независимом от посторонних влияний формировании популяции [8].

Итак, в ходе палеоантропологического исследования устанавливается  степень биологического родства между группами людей, относящимися  к разным культурно-археологическим комплексам, а значит, возможно,  различающимися и этнически. Таким образом, палеоантропологический
материал используется при решении этногенетических проблем. Палео-
демографические данные косвенным образом позволяют судить об уровне жизни и скорости смены поколений, а эта последняя демографическая характеристика непосредственно связана со скоростью изменений  многих социальных явлений. Тем самым палеоантропологический материал представляет собой вспомогательный исторический источник с довольно высокой разрешающей способностью, причем роль его тем больше, чем дальше мы отходим от современности. Особенно велика его
роль в реконструкции событий бесписьменной истории человечества.



РЕКОНСТРУКЦИЯ ОЧАГОВ АВТОХТОННОГО РАЗВИТИЯ

Какую же дополнительную информацию приносит палеоантропологический материал в сравнении со всеми другими видами исторических источников? Выбор примеров будет убедительнее, если не ограничиваться одной крупной областью, а рассмотреть палеоантропологические  материалы из нескольких районов с разными экологическими условиями. Так, в степных районах Хакасии, по среднему течению Енисея и  Абакану, имеется огромное число разновременных курганных могильников, охватывающих длительный период времени — от энеолита до эпохи позднего средневековья. Многие из них раскопаны и дали обширные
палеоантропологические коллекции. Наиболее многочисленны могильники тагарской культуры, относящейся к скифскому времени [9]. Она характеризуется курганами разной величины с огромными менгирами (культовыми памятниками) на них. Инвентарь погребений представлен баночными сосудами, большим набором бронзового оружия поздних форм —кинжалами, боевыми топорами, встречаются железные вещи. В общем
это типичная культура раннего железного века, когда бронза еще широко использовалась для изготовления оружия и орудий, а железные
предметы были редки и дороги.

Еще К. И. Горощенко в начале века обратил внимание на то, что черепа из тагарских могильников европеоидны, и сравнивал их со славянскими [10]. Все последующие исследования тагарской культуры подтвердили его вывод о европеоидном типе тагарского населения Значение этого вывода состоит в том, что широкий массив европеоидов был
представлен за две с половиной тысячи лет до современности на территории, которую населяют сейчас хакасы — люди монголоидного облика.
О происхождении тагарского населения высказывались разные гипотезы, наиболее распространенная из них сводилась к представлению о переселении его откуда-то с запада, из районов современного расселения европеоидов, скорее всего, из степных районов Восточной Европы.

Однако от этого предположения пришлось отказаться, как только  были описаны скелеты людей энеолитической афанасьевской культуры  той же области [12]. Остродонные сосуды из плоских, выложенных камнями курганов, совсем мало бронзовых вещей — вот основные характеристики, резко отличающие ее от тагарской культуры. Ни о какой
определенной культурной преемственности между населением этих двух культур говорить не приходится. В то же время афанасьевская популяция морфологически оказалась настолько сходной с тагарской, что это
автоматически предрешает положительный ответ на вопрос об их родстве и происхождении татарского населения от афанасьевского. Таким образом, при отсутствии культурной преемственности налицо физическое родство, свидетельствующее об автохтонном развитии татарского населения на основе афанасьевского и о преемственности населения Хакасии
с начала II тысячелетия до н. э. вплоть до рубежа нашей эры. Эта преемственность тем более удивительна, что в то время на этой территории существовали еще две археологические культуры — андроновская и
карасукская, население которых отличалось иными антропологическими  чертами.

Следующий пример переносит нас в лесную и лесостепную зоны Восточной Европы и связан с формированием восточнославянского населения. Этногенез восточнославянских народов, представляющий собой,
как известно, одну из сложнейших проблем этнической истории Европы, породил громадную литературу и много гипотез, часто противоречащих одна другой. И сейчас продолжаются споры о прародине славян.
Наиболее распространенным в советской литературе является представление о прародине славян в целом в Прикарпатской области, о расселении предков восточнославянских народов оттуда и об участии в их  этногенезе местных, балтийских и финских племен. Обзор относящихся
к этой проблеме археологических фактов в сопоставлении с историко-этнографическими и лингвистическими содержит книга В. В. Седова, подводящая итог как советским, так и зарубежным исследованиям,3.
Соотношение дославянского субстрата и славянского суперстрата остается неясным, и многие конкретные работы специалистов разного профиля посвящены выяснению роли местного субстрата в формировании
восточных славян, хотя роль эта пока представляется не очень значительной.

Палеоантропологический материал в этой ситуации приобретает особое значение, так как позволяет проследить историю физических предков восточнославянских народов до эпохи бронзы. Осуществленные Т. А. Трофимовой и Т. И. Алексеевой сводки палеоантропологических данных по восточнославянским народам охватывают все восточнославянские племена  [14]. Опубликованные позже статьи мало что добавили к этим работам [15]. К сожалению, палеоантропология населения Восточно-
Европейской равнины конца I тысячелетия до н. э.— I тысячелетия н. э.  известна плохо, но палеоантропология населения ранней поры раннего  железного века (скифское время) и эпохи бронзы изучена достаточно  полно.

Каждое из средневековых восточнославянских племен отличалось  своеобразием, которое проявлялось в рамках вполне определенного комплекса признаков. Его можно считать на уровне локальной расы достаточно гомогенным, и он был характерен для восточных славян в целом.
Наблюдается значительное сходство этого типа с тем антропологическим  вариантом, который зафиксирован в скифских могильниках Причерноморья [16]. Сходство это, однако, не может быть интерпретировано как указание на генетическое родство. Речь, разумеется, не идет о прямом происхождении восточнославянских племен от скифов — такая интерпретация была бы слишком прямолинейной. Но несомненно, что большая
часть населения, проживавшего в южнорусских степях в середине I тысячелетия до н. э., является физическими предками восточнославянских племен эпохи средневековья. Местные истоки этногенеза отодвигаются, следовательно, больше чем на тысячу лет.

Однако они могут быть углублены еще больше. Палеоантропология  культур эпохи бронзы в степных и лесостепных районах Восточно-Европейской равнины изучена достаточно хорошо С небольшими модификациями население этих культур обнаруживает то же сочетание морфологических признаков, что и скифские популяции. Формирование антропологических особенностей скифов при значительном участии населения эпохи бронзы, особенно поздней бронзы, представляется совершенно несомненным. Таким образом, истоки формирования антропологического
типа восточнославянских народов могут быть доведены до середины II тысячелетия до н. э. Это означает, что автохтонные основы восточно-славянского этногенеза реконструируются с помощью палеоантропологических данных на протяжении минимум двух тысячелетий.

Горные области в подавляющем большинстве случаев были зонами изоляции, вызывавшей глубокую этнокультурную и языковую дифференциацию. Северный Кавказ и Закавказье представляют собой хороший
пример такой зоны с большим разнообразием коренных народов, их языковой и культурной неоднородностью. Накопленные данные историко-культурного и лингвистического характера свидетельствуют о том, что
предки многих современных кавказских народов принесли с собой язык
и ряд культурных элементов при заселении территории Кавказа на разных отрезках истории. Таковы армяне и азербайджанцы в Закавказье, осетины, карачаевцы и балкарцы на Северном Кавказе. Но подавляющее большинство многочисленных кавказских народов говорят на местных, кавказских языках, не имеющих ясных аналогий за пределами Кавказа [18], и характеризуются в высокой степени специфической, сформировавшейся в горной местности и во многом сходной культурой   [19].

Какова роль палеоантропологических данных по отношению к демонстрации местных основ этногенеза кавказских народов? Степень изученности палеоантропологии Кавказа далеко не соответствует масштабу территории и ее ландшафтному разнообразию, поэтому в данном случае эффективно комплексное рассмотрение как собственно палеоантропологических материалов, так и результатов антропологического обследования современного населения. В предгорных п горных районах центральной части Кавказского хребта проживают пароды, морфологически весьма сходные и обнаруживающие своеобразный комплекс антропологических  признаков, получивший наименование кавкасионского (по грузинскому
наименованию Кавказа — Кавкасиони) [20]. Этот комплекс признаков охватывает не только народы, говорящие на картвельских, дагестанских  и нахских языках, к нему относятся и осетины, говорящие на одном
из иранских языков, балкарцы и карачаевцы, говорящие по-тюркски.
Таким образом, кавкасионский комплекс, или, как его часто называют в антропологической литературе, тип, имеет обширный ареал и привязан к наиболее типичным и широко распространенным кавказским ландшафтам.

Каково происхождение кавкасионского типа? Является он местным на Кавказе или принесен вместе с приходом в центральные районы
Главного Кавказского хребта инородного населения? На этот счет высказано несколько гипотез, в основе которых лежит отсутствие ощутимых аналогий в палеоантропологическом материале по всему Кавказу  антропологическим особенностям современного населения. На этом основании высказывалась мысль, что кавкасионский комплекс признаков есть  позднее образование, сформировавшееся чуть ли не в эпоху позднего
средневековья а это означает, что данные о нем нельзя использовать для суждения об антропологической динамике в глубокой древности. Этому противоречит, однако, тот безусловный факт, что морфологически
сходный с кавкасионским комплекс признаков зафиксирован в отдельных районах Северного Кавказа и Закавказья в эпоху бронзы [22].

Высказывалась и иная мысль — о трансформации антропологических
признаков во времени на территории Кавказа, при которой тем не менее признается генетическая преемственность современного и древнего населения [23]. Однако такой подход трудно совместить с объективными
морфологическими наблюдениями: генетическая преемственность постулируется, но она не может быть доказана, коль скоро морфологические  особенности подвергаются значительным изменениям. Гораздо более
вероятно другое представление, которое учитывает палеоантропологические аналогии современному населению в эпоху бронзы. Важно и то  обстоятельство, что представители кавкасионского типа чрезвычайно похожи на верхнепалеолитическое население Европы и Передней Азии.
Таким образом, в носителях кавкасионского комплекса антропологических признаков можно видеть потомков древнейшего населения, заселившего территорию Кавказа еще в эпоху палеолита. Никакими другими видами исторических источников местные истоки этногенеза кавказских народов не могут быть доведены до столь глубокой древности.

Приведенные примеры показывают, что палеоантропологический материал чрезвычайно важен для того, чтобы восстановить местные истоки формирования тех или иных народов и проследить их этногенез  до глубокой древности. При выходе за хронологические рамки письменного периода истории человечества важность палеоантропологического материала не меньше, чем археологического, они взаимно обогащают друг друга.

РЕКОНСТРУКЦИЯ ДРЕВНИХ МИГРАЦИИ

Проследим теперь возможности палеоантропологических данных в реконструкции миграционных процессов, используя примеры в территориальном отношении близкие к приведенным. Но прежде нужно подчеркнуть различие между явлениями, которые чрезвычайно важны для дальнейшего изложения, но недостаточно четко дифференцируются в историко-этнографической и антропологической литературе. Речь идет о необходимости различать миграционный поток как переселение на новую территорию больших масс людей, которое может быть и одномоментным, и достаточно продолжительным во времени, и антропологическую  диффузию, при которой идет медленная и иногда продолжающаяся много поколений инфильтрация людей с теми или иными антропологическими признаками в иную антропологическую среду. За счет какого-то процента браков, заключаемых в этом случае между носителями разных антропологических признаков, выраженность этих признаков медленно усиливается в пределах тех территорий, где они не были представлены раньше. Если диффузия идет однонаправленно, то в конце концов выраженность инородного комплекса антропологических признаков достигает такой степени, что он легко фиксируется в ходе палеоантропологического исследования. 

Выше отмечалось, что в хронологическом промежутке между афанасьевским и тагарским населением в Минусинской котловине по бере-
гам Енисея и его притоков проживали люди еще двух культур эпохи  бронзы — андроновской и карасукской. В отношении андроновской культуры результаты изучения археологических и палеоантропологических
материалов совпадают. Наиболее вероятная область ее формирования — западные и центральные районы Казахстана, а также Южное Приуралье [24] Антропологические особенности андроновского населения
этих районов близки к антропологическому типу андроновских популяций Минусинской котловины, но андроновские могильники Казахстана и Приуралья относятся к более раннему времени, чем расположенные
по берегам Енисея. Таким образом, пришлое происхождение андроновцев Минусинской котловины более чем вероятно. Какой-то контакт  между афанасьевским и андроновским населением, безусловно, существовал, о чем говорит наличие афанасьевских по своему морфологическому типу черепов в андроновской краниологической серии, что было отмечено Г. Ф. Дебецом [25]. Афанасьевское население, на основе которого сформировалось тагарское, продолжало проживать в каких-то  районах Минусинской котловины и в эпоху существования андроновской  культуры. Но палеоантропология в дополнение к археологическим наблюдениям приносит доказательство тому, что в Минусинских степях в эпоху развитой бронзы появился значительный массив нового населения,
пришедшего по степной полосе с запада.

Население эпохи поздней бронзы, именуемой карасукской, также является пришлым, но сама проблема его происхождения сложна и не по-
лучила однозначного решения в археологической и палеоантропологической литературе. С. В. Киселев привел большое число аналогий карасукской культуре в культурах эпохи бронзы Северного Китая и постулировал ее пришлое юго-восточное происхождение для Минусинской котловины [26]. Убежденный его аргументами, Г. Ф. Дебец также связывал происхождение карасукского населения с популяциями северных районов  Китая и с продвижением именно их в Минусинскую котловину  [27]. Однако хотя среди карасукцев и была небольшая монголоидная примесь,
но в целом их можно отнести к четко выраженным европеопдам.
На этом основании, а также после сопоставления всего комплекса морфологических признаков было высказано мнение, что карасукское население Минусинской котловины имело не юго-восточное происхождение, а юго-западное и восходит в своем генезисе к древнему населению Казахстана и Средней Азии. Тому были найдены палеоантропологические
доказательства, и гипотеза эта получила поддержку в новейшей сводке
по палеоантропологии карасукской культуры [28].

Число карасукских могильников таково, что они свидетельствуют:
в Минусинской котловине в эпоху поздней бронзы появился еще один мощный массив нового населения и, следовательно, после появления афанасьевцев здесь имела место уже третья обширная миграция. Палеоантропологический материал позволил правильно определить исходные
районы и направление этих миграций.



АНТРОПОЛОГИЧЕСКАЯ ДИФФУЗИЯ 

Этногенез восточнославянских народов сталкивает нас с явлением, которое выше было названо антропологической диффузией. Речь идет о происхождении того компонента в антропологическом составе восточных
славян, который не связан преемственно с антропологическими особенностями древнего автохтонного населения и является пришлым. В понимании генезиса этого компонента велика роль краниологических данных по современному или близкому к современности населению. Изучение краниологического типа русских, украинцев и белоруссов
показало, что они в целом отличаются от восточнославянских племен эпохи средневековья некоторыми морфологическими деталями, в которых похожи на средневековые популяции из ареала современных западнославянских народов [29]. Эти признаки в современном населении выражены более сильно, чем среди средневековых восточнославянских племен.

Как это объяснить? По-видимому, при формировании восточнославянских народов значительная роль принадлежала элементам, пришлым из общей славянской прародины. Пожалуй, наибольшее число сторонников имеет гипотеза прикарпатской прародины славян, понимаемой в  широком смысле, т. е. с включением в нее и соседних областей. Специфические черты сходства современных восточнославянских народов со
средневековым населением прикарпатского ареала также свидетельствуют в пользу прикарпатской прародины славян. Никакие письменные источники не сообщают о переселении больших массивов населения из
области славянской прародины на территорию Восточной Европы. Сдвиг в антропологическом типе современного населения по сравнению с эпохой средневековья можно объяснить, только приняв гипотезу о медленной инфильтрации нового, пришлого из прикарпатских районов населения на протяжении первых веков II тысячелетия н. э. и о его брачных
контактах с местными популяциями, антропологический состав которых,
как было показано выше, восходит к населению эпохи бронзы. Такое медленное проникновение новых этнических элементов, антропологически отличающихся от автохтонных, шедшее на протяжении многих поколений, не меняя резко морфологических особенностей местного этнического компонента, трансформирует их в то же время в определенном  направлении. Таким образом, этногенез восточнославянских народов
представляет собой с антропологической точки зрения процесс автохтонного развития начиная с эпохи поздней бронзы, но сопровождавшийся
антропологической диффузией с юго-запада, приходящейся на первые века II тысячелетия н. э.

Если, рассматривая историю степных племен Минусинской котловины в эпоху бронзы, исследователи столкнулись с несколькими массовыми миграциями, а при рассмотрении этногенеза восточных славян —
с антропологической диффузией, то на территории Кавказа налицо несколько почти промежуточных случаев — количественно маломощные миграции, мало затронувшие физический тип местного населения, хотя
и отложившиеся в языке и культуре. Особенно ясные примеры таких  миграций демонстрирует этногенез осетин, балкарцев и карачаевцев.
В первом случае речь идет о внедрении в автохтонный кавказский мир иранского элемента, во втором — тюркского.

Еще В. Ф. Миллер показал иранскую основу осетинской культуры и бесспорную принадлежность осетинского языка к иранской группе языков  [30]. И сейчас он рассматривается как один из входящих в иранскую ветвь индоиранских языков. Однако дальнейшие исследования продемонстрировали недостаточность однозначно иранской гипотезы, выявив значительный автохтонный пласт в осетинской культуре и не менее значительный субстрат в осетинском языке [31]. Антропологическое обследование современных осетин, а также изучение их краниологического типа дали результаты, которые позволяют поддержать выводы,
сделанные исследователями культуры осетин и их языка, с той лишь  разницей, что огромная роль местного субстрата выявляется антропологическими данными с большей отчетливостью. Осетины являются типичными представителями автохтонного кавкасионского типа, о котором говорилось выше, причем отдельные характерные черты его выражены
еще сильнее, чем у других народов, населяющих центральные районы Главного Кавказского хребта.

Есть ли какие-либо доказательства не местной примеси в антропологическом составе осетинского народа? Исторические источники сообщают об ираноязычных средневековых аланах, имевших, по-видимому, среднеазиатское происхождение и заселявших ущелья Северного Кавказа, в том числе и нынешней Осетии. Морфологически они существенно отличались от носителей кавкасионского комплекса признаков, и поэтому  их брачные контакты с местным населением, будь они значительными,
не могли не сказаться в изменении физического типа местного населения. Между тем такие изменения не прослеживаются [32]. Объяснение этого может быть двоякого рода: либо аланская этническая среда была
малочисленна по сравнению с местной, что весьма вероятно, либо из-за  каких-то социальных ограничений аланы не вступали в браки с местными предками современных осетин. В то же время политическое господство дало им возможность навязать местному населению свой язык, а с ним передать и много культурных элементов. Современные осетины
физически являются не потомками пришлых алан, а потомками местных племен, говоривших ранее на одном из кавказских языков. Аланский суперстрат в языке и культуре хронологически не уходит глубже
эпохи раннего средневековья. Антропологические данные свидетельствуют об относительной маломощности аланской миграции из Средней Азии на Северный Кавказ.

Аналогичные результаты дает палеоантропология Карачая и Балкарии. И карачаевцы и балкарцы не менее типичные представители кавкасионского типа, чем осетины, и поэтому есть все основания также считать их прямыми потомками местного древнего населения. Но проникновение тюркских кочевников, скорее всего кипчаков, в ущелья Карачая и Балкарии в первые века нашего тысячелетия привело к переходу час-
ти местного населения на тюркскую речь и к значительному развитию тюркского компонента в его культуре. По-видимому, на тюркский язык перешла часть сванов [33], которые и составили местную основу как ка-
рачаевского, так и балкарского этногенеза. Типичность балкарцев и карачаевцев как носителей кавкасионского комплекса признаков и отсутствие в их антропологическом составе какой-либо инородной примеси и здесь говорят о малочисленности тюркских мигрантов, переселившихся  в ущелья из степных районов.

Итак, палеоантропологический материал позволяет реконструировать  масштабы и характер миграционных потоков и антропологической диффузии, а также определять их направление. Использование его для этих  целей одинаково эффективно и для древних эпох, и для средневековья.



УСТАНОВЛЕНИЕ ВРЕМЕНИ КОНКРЕТНЫХ ЭТНОГЕНЕЗОВ 

В одной из ранних работ о путях использования антропологических данных при исторических реконструкциях была сформулирована мысль о том, что новые антропологические признаки не могут возникнуть без появления людей — носителей этих признаков (возможны, правда,
и исключения за счет локально ступенчатых браков в контактных зонах), тогда как язык и культура распространяются и без переселения
людей 3\ Этим впервые было обращено внимание на специфику антропологического, в том числе и палеоантропологического, материала.
И действительно, обнаружение тех или иных антропологических компонентов в составе какого-либо народа указывает на преобладающую линию связей и на место, где сложились этнические группы, принявшие
участие в его формировании. Люди не приходят без языка и культуры.
Выявляемые с помощью сравнительно-культурного и лингвистического
исследования связи получают, следовательно, «прописку».

Однако особенно важна роль палеоантропологических материалов в
установлении времени этногенетического процесса. Этнографические и
лингвистические данные не имеют прямой хронологической ретроспективы, и судить о времени возникновения того или иного этнографического явления или языковой особенности (даже при наличии письменности,
фиксирующей лишь литературную норму и не фиксирующей диалектных различий) можно лишь косвенным путем с весьма большой приблизительностью. Установлению времени образования культурных особенностей помогает археологическое исследование, но прямое сопоставление  этнографических и археологических наблюдений — достаточно сложная  задача, многое здесь остается неясным. Палеоантропологический же
материал одинаково эффективен как этногенетический источник па всех
хронологических этапах истории человечества и при достаточной полноте дает информацию, которую нельзя извлечь из других исторических  источников.

Так, палеоантропологические материалы из Южной Сибири помогают  решить проблемы, которые возникают при рассмотрении этногенеза алтайского, хакасского и тувинского народов. В настоящее время эти на-
роды являются более или менее типичными представителями монголоидной расы. Но в эпоху бронзы и раннего железа (об этом уже шла речь  применительно к территории Хакасии) все Алтае-Саянское нагорье было
занято носителями европеоидной комбинации признаков. Имеющиеся  данные свидетельствуют о том, что ареал европеоидов охватывал в то время и западные районы Монголии [36]. Становление антропологического состава тюркских народов Алтае-Саянского нагорья, а следовательно,
п завершение их этногенеза падают на I тысячелетие до н. э.— I тысячелетие н. э.

В эпоху средневековья в Хакасии проживало население, не уступавшее современному по уровню выраженности монголоидных особенностей.
Но на рубеже нашей эры население следующей за тагарской, таштыкской культуры отличалось от тагарского лишь незначительным увеличением монголоидной примеси. Это означает, что формирование основных
особенностей антропологического состава хакасского народа шло на протяжении I тысячелетия н. э. в процессе слияния местных, европеоидных и пришлых, монголоидных элементов. Это слияние не могло не сопровождаться культурной консолидацией и тюркизацией автохтонного до-тюркского населения. Таким образом, наиболее интенсивный процесс этногенеза в Минусинской котловине состоит от современности минимум на тысячу — полторы тысячи лет [36].

Иная ситуация имела место на территории Тувы по верхнему течению Енисея. Палеоантропологические материалы эпохи поздней бронзы, раннего железа и раннего средневековья достаточно многочисленны,
чтобы по ним составить полноценное суждение о динамике антропологических типов Тувы [37]. Подавляющее преобладание европеоидов несомненно, хотя небольшая монголоидная примесь и фиксируется в ряде случаев. Эта последняя была выражена в составе тюрков не больше, чем у населения скифского и гунно-сарматского времени. Не усиливается она
и в первые века нашего тысячелетия. Только в после  монгольское время в палеоантропологических сериях прослеживается тот комплекс признаков, который характерен для современных тувинцев. Из этого вытекает, что он сформировался в монгольское время и именно к тому времени и  следует относить завершение этногенеза тувинского народа.

Палеоантропология Алтая изучена значительно хуже, чем палеоантропология Хакасии и Тувы. Совсем мало данных о населении скифского
и гунно-сарматского времени, недостаточно многочисленны и палеоантропологические коллекции тюркского и монгольского времени. Все же и этот ограниченный материал позволяет сделать некоторые выводы.
В скифскую и гунно-сарматскую эпохи типичные европеоиды и классические монголоиды центральноазиатского происхождения сосуществовали друг с другом. В последующие века имел место интенсивный процесс метисации, что привело к гомогенизации физического типа населения и
формированию двух комплексов морфологических признаков — типично
монголоидного в горах и монголоидного с европеоидной примесью в предгорных районах [38]. Формирование антропологических особенностей алтайцев падает, следовательно, примерно на то же время, что и сложение
антропологического типа хакасов. Параллельно шло формирование специфических отличий отдельных этнографических групп, входящих в состав алтайского народа. Могильник Ур-Бедари, датируемый VIII—IX вв.
н. э., дал серию черепов, близко напоминающих физический тип кумандинцев [39]. Иными словами, консолидация алтайского народа на основе образующих его этнографических групп не стерла некоторых антропологических различий между ними, а время образования этих различий
уходит в I тысячелетие н. э.

Рассмотренные случаи — примеры поздних этногенезов. В других ситуациях палеоантропологический материал указывает, напротив, на раннее формирование народа, например китайского. Антропологический
состав китайцев изучался неоднократно, и эти исследования показали малую локальную дифференциацию морфологических признаков на  территории Восточной Азии. Палеоантропологические данные по древнему населению Китая не очень многочисленны, но все же описано не сколько серий неолитического времени из района излучины Хуанхэ.
Неолит этого района справедливо оценивается как колыбель древнекитайской цивилизации; Неолитическое население этого района не обнаруживает морфологических отличий от современного, и поэтому между ними можно провести нить генетической преемственности на протяжении пяти тысяч лет. При этом именно палеоантропологический материал
приносит решающее доказательство автохтонности китайского этногенеза, так как археологическая преемственность с неолита до современности восстанавливается не без труда [40].

Многолетние раскопки могильных памятников разных эпох в долине Нила накопили огромные коллекции палеоантропологических материа-
лов, охватывающих динамику антропологических типов в Египте от нео-
лита до современности.  Эти материалы демонстрируют исключительную стабильность антропологических признаков в долине Нила и позволяют рассматривать местное население каждой исторической эпохи как потомков населения предшествующего времени. Ни нашествие гиксосов, ни переход на арабскую речь в эпоху средневековья не вызвали ощути-
мых изменений в антропологическом типе местного населения. Современное арабское население Египта связано лингвистически и культурно с населением Аравийского полуострова — зоной арабской диаспоры в
эпоху средневековья, но физическими предками египетских арабов были
люди, проживавшие в долине Нила еще в неолитическое время. В данном случае палеоантропологический материал дал возможность отодвинуть начало этногенеза арабоязычного населения Египта минимум на
шесть тысяч лет от современности.

Таким образом, палеоантропологический материал одинаково эффективен в датировке этногенетических процессов, начиная с эпохи неолита и кончая поздним средневековьем. Сопоставление палеоантропологических данных со сведениями о современном населении дает возможность
реконструировать линии генетической преемственности. Наконец, территориальное сравнение помогает восстановить направление миграционных потоков и оценить их масштабы. 

1 Подробный обзор сообщений китайских летописей см.: Грум-Гржимайло Г. Е.
Почему китайцы рисуют демонов рыжеволосыми?: (К вопросу о народах бело-
курой расы в Средней Азии). СПб., 1899; Он же. Западная Монголия и Урян-
хайский край. Л., 1926. Т. 2.

2 Система измерений описана: Martin Д., Sailer К. Lehrbuch der Anthropologie in
systematischer Darstellung: In 4 Bd. Stuttgart, 1957—1965.

3 Heyerdahl T. American Indians in the Pacific. L.; Stockholm; Oslo, 1952.

4 Литература о вариациях пигмента волос чрезвычайно обширна. См., в частности:
Бацевич В. А. Фотоэлектроколориметрическое определение степени пигментации
волос тувинцев в сравнительном освещении // Антропо-экологические исследования в Туве. М., 1984.

5 Герасимов М. М. Основы восстановления лица по черепу. М., 1949; Он же. Восстановление лица по черепу // Тр. Ин-та этнографии АН СССР. Н. С. М., 1955.
Т. 28. Там же см. обзор предшествующих работ.

6 На эту тему существует большая литература. Наиболее полную сводку этой ли-
тературы см.: Cavalli-Sforza L., Bodmer W. The genetics of human populations.
San Francisco, 1971.

7 В советской археологической литературе чаще всего употребляется первый из
этих терминов. О культурно-исторической общности говорят в случае наличия
широкого ареала однотипных памятников и выявления локальных вариантов
внутри этого ареала — таковы ямная, абашевская и андроновская культурно-
исторические общности.

8 Примеров тому в палеоантропологической литературе много, особенно по отношению к зонам древнего смешения евролеоидов и монголоидов. См., напр.: Гинзбург В. В., Трофимова Т. А. Палеоантропология Средней Азии. М., 1972.

9 Обзоры памятников и анализы археологического инвентаря см.: Членова Н. Л.
Происхождение и ранняя история тагарской культуры. М., 1967; Мартынов А. И.
Лесостепная татарская культура. Новосибирск, 1979.

10 Горощенко К. И. Курганные черепа Минусинского округа. Минусинск, 1900.

11 Последняя сводка данных: Козинцев А. Г. Антропологический состав и проис-
хождение населения тагарской культуры. Л., 1977.

12 Дебец Г. Ф. Антропологические типы Минусинского края в эпоху родового
строя // Антропол. журн. 1932. № 1.

13 Седов В. В. Восточные славяне в VI-XIII вв. М., 1982.

14 Трофимова Т. А. Кривичи, вятичи и славянские племена Поднепровья по дан-
ным антропологии//Сов. этнография. 1946. № 1; Алексеева Т. И. Этногенез восточных славян по данным антропологии. М., 1973.
15 Седов В. В. К палеоантропологии восточных славян // Проблемы археологии Ев-
разии и Северной Америки. М., 1977; Он же. Результаты изучения черепов//Седова М. В. Ярополч Залесский. М., 1978.

16 Зиневич Г. П. Очерк палеоантропологии Украины. Киев, 1972; Кондукторова Т. С. Антропология древнего населения Украины. М., 1972.

17 К сожалению, имеющаяся информация не сведена воедино. Выборочную библиографию см.: Bunak V. Bassengeschichte Osteuropas // Bessengeschichte der Menschheit. Munchen; Wien, 1976. Lief. 4.

18 Появились указания на родство северокавказских языков с сино-тибетскими, но эти предположения остаются пока гипотетичными. См.: Старостин С. А. Праенисейская реконструкция и внешние связи енисейских языков//Кетский сборник.
Антропология, этнография, мифология, лингвистика. Л., 1982; Он же. Гипотеза о
генетических связях сино-тибетских языков с енисейскими и северокавказскими
языками // Лингвистическая реконструкция и древнейшая история Востока: Тез.
и докл. конф. М., 1984. Ч. 4: Древнейшая языковая ситуация в Восточной Азии.

19 См.: Народы Кавказа: В 2 т. М., 1960-1962.

20 Натишеили А. II., Абдушелишвили М. Г. Предварительные данные об антропологи-
ческих исследованиях грузинского народа // Крат, сообщ. Ин-та этнографии АН
СССР. 1955. Вып. 22.

21 Гаджиев А. Г. Древнее население Дагестана. М., 1975.

22 Алексеев В. П. Происхождение народов Кавказа: (Краниол. исслед.). М., 1974.

23 Абдушелишвили М. Г. Антропология древнего и современного населения Грузии.
Тбилиси, 1964.

24 См.: Смирнов К. Ф., Кузьмина Е. Е. Происхождение индоиранцев в свете новей-
ших археологических открытий. М., 1977.

25 Дебец Г. Ф. Указ. соч.

26 Киселев С. В. Древняя история Южной Сибири. М., 1951.

27 Дебец Г. Ф. Палеоантропология СССР//Тр. Ин-та этнографии АН СССР. Н. С.
М.; Л., 1948. Т. 4.

28 Рыкушина Г. А. Население среднего Енисея в карасукскую эпоху // Палеоантро-
пология Сибири. Новосибирск, 1980.

29 Алексеев В. П. Происхождение народов Восточной Европы: (Краниол. исслед.).
М., 1969.

30 Миллер В. Ф. Осетинские этюды: В 3 ч. М., 1881-1887.

31 Абаев В. И. Осетинский язык и фольклор. М.; Л., 1949. Т. 1.

32 Подробнее об этом см.: Алексеев В. П. Антропологические данные о происхожде-
нии осетинского народа // Материалы науч. сес, посвящ. этногенезу осетин. Орджоникидзе, 1967.

33 Алексеев В. П. Некоторые проблемы происхождения балкарцев и карачаевцев в
свете данных антропологии // О происхождении балкарцев и карачаевцев. Нальчик, 1968.

34 Дебец Г. Ф., Левин М. Г., Трофимова Т. А. Антропологический материал как ис-
точник изучения вопросов этногенеза // Сов. этнография. 1952. № 1.

35 Алексеев В. П. Новые дапные о европеоидной расе в Центральной Азии // Брон-
зовый и железный век Сибири. Новосибирск, 1974; Мамонова Н. Н. Антропологи-
ческий тип древнего населения Западной Монголии по данным палеоантрополо-
гии//Исследование по палеоатропологии и краниологии СССР. Л., 1980. (Сб. Му-
зея антропологии и этнографии АН СССР; Т. 36).

36 Алексеев В. П. Палеоантропология Хакасии эпохи железа // Сб. Музея антропологии и этнографии АН СССР. М.; Л., 1961. Т. 20.

37 Гохман И. И. Происхождение центральноазиатской расы в свете новых палеоантропологических материалов//Исследование по палеоантропологии...; Алексеев В. П. Краткое изложение палеоантропологии Тувы в связи с историческими вопросами // Антропо-экологические исследования в Туве.

38 Алексеев В. П. Палеоантропология Алтая эпохи железа // Сов. антропология. 1958.
№ 1.

39 Он же. Кочевники Кузнецкой котловины по данным палеоантропологии // Крат,
сообщ. Ин-та этнографии АН СССР. 1960. Вып. 35; Он же. К средневековой па-
леоантропологии Кузнецкой котловины // Изв. Лаб. археол. исслед. Кемерово,
1974. Вып. 5.

40 Подробнее см.: Чебоксаров Н. И. Этническая антропология Китая (расовая морфология современного населения). М., 1982.

41 Morant G. A study of Egyptian craniology from prehistoric to roman times//Bio-
metrica. 1925. Vol. 17, pt 1/2; Batrawi A. The racial history of Egypt and Nubia//
J. Anthropol. Inst. Gr. Brit, and Ireland. 1945. Vol. 75; 1946. Vol. 76; Nielsen O. The
Nubian skeleton throng 4000 years. Kobenhavn, 1970.


ЗАКЛЮЧЕНИЕ 

Автор глубоко убежден и надеется, что это отчетливо выражено в очерках, образующих вторую часть книги: изучение этногенеза, входящее сейчас в сферу этнографической науки, на самом деле ввиду сложности и многосторонности процесса, необходимости комплексного к нему подхода
представляет собой предмет самостоятельного исследования и должно стать особой дисциплиной, которая аккумулировала бы результаты разных областей знания, сводила их в едином теоретическом синтезе, определила разрешающую силу разных видов исторических источников, разработала методические процедуры их использования. Пока эта самостоятельная область знания только складывается на стыке этнографии,
археологии, исторической антропологии, палеолингвистики и исторического источниковедения, складывается в основном в ходе изучения конкретных этногенезов, хотя и выдвинула уже некоторые теоретические по-
ложения довольно высокого уровня обобщения конкретных эмпирических
данных.

Как будет называться эта область знания? Этногонией? Термин появился в 30—40-х годах, иногда выплывает и сейчас, но употребляется в ином значении и довольно редко, видимо, из-за своей искусственности.
Этногенезоологией? Это полностью соответствовало бы предмету исследования — «учение о происхождении народов», но термин при всей своей  смысловой точности громоздок и, пожалуй, неуклюж. Однако дело, разумеется, не в термине, хотя и это важно, а в содержательной стороне новой дисциплины, в обогащении методологической и методической базы  науки об этногенезе, которая пока еще делает первые шаги.

Народ — структурно сложное, многокомпонентное образование, о чем
много и содержательно написано*, поэтому уже само выявление его  компонентов в синхронном срезе, в какой-то исторический момент существования народа представляет собой задачу достаточно большой сложности. Она тем более усложняется, когда возникает необходимость  в диахронном подходе к этнической динамике, в прослеживании генетических истоков выявляемых внутри народа структурных компонентов.
Дополнительная трудность создается разнохарактерностью самих истоков.
Что важнее для определения генезиса — непрерывное генетическое род-
ство в ряде поколений, т. е., иными словами, биологическая преемственность, которую автор, пожалуй, переоценивал в своих ранних работах,  или языковая принадлежность, культура, самосознание и некоторые
иные ценностные ориентации в этнической психологии? Эти и ряд других подобных вопросов еще предстоит решить.

Исключительно важны в связи с этногепетической реконструкцией
две проблемы, связанные между собой, но в то же время имеющие и самостоятельное значение,— определение нижней границы хронологической глубины тех или иных данных, используемых в качестве этногенетического источника, и оценка реконструктивных возможностей самих
данных, включающая, копечно, и их этногенетическую ретроспективу.
Что касается определения хронологической глубины самих данных, то
следует иметь в виду, что она пе совпадает или не полностью совпадает с хронологической глубиной этногенетической реконструкции. Археологические и палеоантропологические материалы, например, как уже говорилось выше, иллюстрируют весь исторический процесс в целом, начиная  с самых ранних его этапов, но не несут непосредственной этнической  информации, она извлекается лишь косвенным путем.
Такой путь, теоретически полностью оправданный, не приводит, однако, к однозначным результатам. Скажем, автор пытался аргументировать наличие этнической дифференциации начиная с эпохи нижнего
палеолита, практически с самых первых шагов человечества после выделения из животного мира [2]. Но его точка зрения стоит скорее особняком, другие исследователи относят начало этнообразования к более поздним эпохам [3]. Пока не удалось найти твердые и допускающие проверку критерии, с помощью которых вопрос может быть решен однозначно.

Казалось бы, достаточно полная и объективная информация об этнической дифференциации попадает в наши руки начиная с появления
массовых письменных источников, т. е. с III тысячелетия до н. э. Но и они на деле оказываются обманчивыми: обнародовав большое количество этнонимов, они не наполняют их конкретным культурным содержанием и не дают возможности понять, даже при наличии серьезной исторической критики источниковедческой базы, к какому уровню этнической дифференциации или к какой форме этнической общности эти
этнонимы могут быть приурочены. В данном случае удовлетворительная  и более или менее однозначная историческая реконструкция даже достигается на более близком к современности и хронологически более позднем отрезке времени, чем историческое время, к которому относится  само начало информационного потока, вытекающего из изучения тех
или иных материалов. Весьма вероятно, что в общей форме справедливым окажется предположение, согласно которому эффективная этногенетическая реконструкция с помощью тех или иных данных приурочивается к более позднему времени, чем хронологическая глубина самих
данных.

Переходя к проблеме сравнительной эффективности разных видов  данных, используемых в этногенетических реконструкциях, следует  подчеркнуть, что решение этой проблемы зависит от оценки сравнительного значения тех или иных компонентов этноса и его основных признаков. В этнографии, исторической демографии и социолингвистике продолжается дискуссия о том, что является определяющим в выделении
народа — язык, самосознание, народная культура и т. д. Не приводя многочисленной литературы, в чем нет в данном контексте необходимости, отмечу лишь, что пока вопрос решается в зависимости от ипостазирования одного из перечисленных или еще и других элементов этнической специфики. Между тем теперь уже совершенно очевидно, что в
будущем может быть построена однозначная система специфических особенностей любого народа, в соответствии с иерархией которой последовательно распределяются разные виды исторических источников, позволяющих осуществлять этногенетические реконструкции. Путь к созданию такой системы, по мнению автора, лежит в дальнейшем обогащении нашего понимания конкретных этногенезов, к рассмотрению которых с помощью историко-антропологических материалов мы и переходим.

1 См., напр., кн.: Бромлей Ю. В. Этнос п этнография. М., 1973; Он же. Современные
проблемы этнографии: Очерки теории и истории. М., 1981; Он же. Очерки теории
этноса. М., 1983.

2 Алексеев В. Л. О самом раннем этапе расообразования и этногенеза // Этнос в до-
классовом и раннеклассовом обществе. М., 1982.

3 См., напр., другие статьи в той же книге.

ПРОДОЛЖЕНИЕ.