ВОСТОЧНОЕВРОПЕЙСКИХ КАРАИМОВ
Возможности привлечения антропологических данных к разрешению проблемы происхождения караимов тем шире, чем разнообразнее эти данные. В нашем распоряжении четыре группы морфофизиологических вариаций, собранпых в различных группах караимов в разное время,—
итоги соматологических обследований, краниологический материал, данные о вариациях групп крови, информация о соотношении пальцевых узоров и мест окончаний линий ладонного узора. Проведенные генетические исследования показывают, что вариации, относящиеся к этим четырем группам, наследуются относительно независимо, что усиливает их объективную ценность в случае совпадения результатов изучения разных систем признаков. Среди этих систем краниологические признаки выделяются тем, что они допускают хронологическую ретроспективу, обеспеченную возможностями прямого сопоставления с палеоантропологическими материалами. Таким образом, антропология караимов располагает известным запасом сведений, которые можно использовать для реконструкции их антропологического состава и его динамики, а следовательно, и антропологической базой для рассмотрения караимского этногенеза.
Соматологическое обследование караимов было осуществлено С. А. Вайсенбергом, работавшим на юге России и в Египте и А. Н. Пуляносом, собравшим кефалометрические и кефалоскопические данные преимущественно среди караимов Литвы [2]. Исследование С. А. Вайсенберга. падающее на начало века, опиралось на методические приемы,
которые нельзя считать совершенными в настоящее время. И все же один факт, им отмеченный, сохранил свое значение до современности:
караимы и евреи, проживавшие в Египте, оказались значительно темнее,
чем их собратья в южных районах России. Сейчас можно думать, что это явилось следствием смешения с окружающим населением, в данном случае с арабами, хотя наличие конфессионального барьера должно было встать на пути этого процесса.
А. Н. Пулянос осуществил кефалометрические измерения и кефалоскопические наблюдения среди караимов Литвы (в Крыму им было
обследовано только восемь женщин), опираясь уже на современный уровень развития антропологической методики и имея значительный опыт исследовательской работы среди южных популяций евроцеоидной расы
(он провел перед этим антропологическое изучение греков и македонских валахов, проживавших на территории СССР [3]). И А. Н. Пуляносу удалось обследовать в Тракае лишь около 50 караимов, но малочисленность обследованных восполняется полнотой программы измерений и наблюдений. Лицо у мужчин и женщин профилировано резко, скулы выступают слабо, переносье высокое, преобладают индивидуумы с выпуклыми носами. Пигментация темная, хотя значительный процент составляют лица со смешанными оттенками цвета волос и особенно глаз.
А. Н. Пулянос писал о каком-то монголоидном «налете», ориентируясь, но-видимому, на среднее развитие волосяного покрова на груди
у мужчин и на определенные случаи наличия эпикаптуса. При малочисленности исследованных лица с эпикантусом составляют 8,3% среди мужчин и 11.1% среди женщин. Такой процент людей с эпикантусом
не может быть случайностью и, действительно, свидетельствует о наличии у караимов Литвы небольшой монголоидной примеси, хотя умеренный рост волос на груди у мужчин сам по себе может быть истолкован и без принятия гипотезы монголоидной примеси: ослабление этого признака имеет место и в ряде популяций европеоидного ствола даже на юге, где в целом рост волос на груди у мужчин интенсивнее.
Основной комплекс признаков, представленный среди караимов,
А. Н. Пулянос считает переднеазиатским, подразумевая под этим, очевидно, выделенную Ф. Лушаном арменоидную комбинацию признаков.
Однако морфологическая характеристика переднеазиатского, или арменоидного, комплекса включает в качестве одного из основных признаков как раз максимально сильное развитие третичного волосяного покрова, в этом отношении переднеазиатские популяции уступают, может быть, только айнам. Поэтому мы будем ближе к действительности, если отнесем представленную у караимов комбинацию признаков к одному из вариантов южной ветви европеоидной расы. В то же время наличие
индивидуумов со смешанными оттенками волос и глаз говорит о примеси одного из тех вариантов европеоидной расы, которые относятся к северной ветви или образовались вследствие смешения представителей северных и южных европеоидов. Такое смешение началось, наверное, еще в неолите или даже в мезолите, смешанные формы образуют огромный пояс в пределах ареала европеоидов между Скандинавией и Средиземноморьем, и именно они, надо думать, и приняли участие в формировании антропологического состава караимов.
Какую дополнительную информацию может добавить ко всему сказанному изучение вариаций пальцевых узоров и ладонных линий? Оно было осуществлено Г. Л. Хить не с помощью взятия отпечатков, как это обычно практикуется, а на основе фиксации этих вариаций непосредственно в полевых условиях при рассматривании их на ладони в лупу [4]. Сама автор полагает, что, может быть, за счет этого методического приема следует отнести исключительно малый процент лиц с
добавочными межпальцевыми трирадиусами, с трудом определяемыми не на отпечатках, а на ладонях. Но и по другим признакам своеобразие караимов исключительно, и оно резко выделяет их среди других народов
Восточной Европы. Вывод этот опирается на огромный сравнительный материал, собранный и обработанный Г. Л. Хить или под ее руководством, и объективность его не вызывает ни малейших сомнений.
Подтверждает ли комплекс дерматоглифических вариаций, зафиксированный у караимов, опирающийся на соматологические наблюдения вывод о принадлежности их к южной ветви европеоидной расы? Высокое значение индекса Камминса может быть истолковано как аргумент в пользу этого вывода. Напротив, низкая величина дельтового индекса
противоречит этому, так как на юге величины дельтового индекса много больше. В общем дерматоглифическое своеобразие караимов по сравнению с другими народами Восточной Европы не укладывается в гипотезу их принадлежности к южным европеоидам. Генетика многих признаков кожного рельефа далека от желаемой ясности, но среди генетиков, занимающихся проблемами их передачи по наследству, широко распространены гипотезы, согласно которым эти признаки детерминируются небольшим числом генов. Если это действительно так, то сочетание пальцевых узоров и ладонных линий у караимов таково, как если бы они долго проживали в условиях изоляции: именно тогда признаки с простой наследственностью, т. е. определяемые в их наследственной передаче
ограниченным числом генов, обнаруживают в малочисленных популяциях сдвиги в разных направлениях и складываются своеобразные комбинации, не находящие аналогий. В Литву была переселена незначительная по численности группа караимов, их изолированное положение предопределялось конфессиональным фактором, выступавшим в роли жесткого генетического барьера. Таким образом, общий вывод из дерматоглифического обследования караимов Литвы состоит в том, что генетическая изоляция была одним из моментов, повлиявших на формирование их антропологического состава.
Если исключить чрезвычайно малочисленные данные А. Н. Пуляноса, то по группам крови караимов мы располагаем информацией, собранной в процессе трех исследований — С. Заболотного в Крыму [5], М. Райхера [6]
и К. Джини [7] в Литве. Каждое из этих исследований охватило около 300 (С. Заболотный исследовал даже около 400) человек и может считаться вполне доброкачественным в отношении численности изученных выборок. К сожалению, результаты, полученные при двух обследованиях караимов Литвы в 1928 и 1934 гг., оказались противоречивыми, несмотря на то что практически в подавляющем большинстве случаев в обе выборки попали одни и те же индивидуумы. Результаты К. Джини
находятся в гораздо большем соответствии с общей картиной вариаций групп крови системы АВО в Европе и Передней Азии, чем результаты М. Райхера, получившего необычайно низкий процент группы А. Но и
при сопоставлении результатов К. Джини по караимам Литвы с данными С. Заболотного по караимам Крыма имеют место определенные
различия: уменьшение процента лиц с группой А и увеличение с группой В в Литве при сравнении с Крымом.
А. Пулянос, опубликовавший первые сведения о концентрации отрицательного резуса в популяции караимов Литвы, показал высокую степень этой концентрации, выделяющую караимов среди других популяций Европы и Передней Азии. В сопоставлении с фактом повышения у них группы В и со своеобразием их дерматоглифического типа это служит
еще одним указанием на роль генетической изоляции в формировании
антропологических особенностей литовских караимов. Автор этих строк описал серию черепов, происходящих из поздних караимских кладбищ Крыма [8]. В той же работе были описаны хранящиеся в различных анатомических и краниологических собраниях черепа евреев из южных районов России, относившихся к группе ашкенази.
Последняя серия очень малочисленна и происходит из случайных сборов, но пока в нашем распоряжении нет более полных материалов по краниологии евреев Восточной Европы. Были отмечены существенные морфологические различия между двумя сериями, позволившие предполагать разную генетическую принадлежность оставившего их населения.
Краниологический материал по караимам сравнивался с широким кругом краниологических серий эпохи средневековья, в первую очередь, разумеется, из южных районов Восточной Европы. Наибольшее сходство караимы обнаружили с населением средневековых городов Крыма, как
известно, очень сложным в этническом отношении. По-видимому, население средневековых городов Крыма, в частности Эски-Кермена и Мангуп-Кале [9], составило ту антропологическую основу, на которой сформировался антропологический тип караимов в Крыму.
Однако этот вывод не исчерпывает всей сложности проблемы сложения антропологического состава караимского народа. Обширные материалы по палеоантропологии Хазарского каганата, полученные при раскопках Саркела — Белой Вежи [10], показывают с полной определенностью, что антропологический компонент, представленный у рядового населения Хазарского каганата (имеется в виду в первую очередь некрополь в насыпи 17/10), также принял участие в формировании антропологического состава караимов Крыма. Подобное краниологически устанавливаемое смешение при сложении антропологического облика караимов двух антропологических компонентов, характерных для рядового населения Хазарского каганата и населения пещерных городов Крыма, может быть подтверждено и новыми палеоантропологическими материалами из
пещерных городов, морфологически повторившими тот же комплекс признаков, что и в Эски-Кермене и Мангуп-Кале ".
Соматологически фиксируемый факт принадлежности караимов к южной ветви европеоидов с небольшой примесью смешанных элементов хорошо согласуется с результатами сопоставления краниологических и палеоантропологических материалов. Легко объясняется при этом и возможность сохранения небольшой монголоидной примеси у караимов, которая наблюдалась у населения Хазарского каганата.
В итоге всего сказанного мы приходим к выводу, что при рассмотрении вопросов этногенеза караимов нужно учитывать ряд моментов, вытекающих из изучения их антропологического состава и его динамики.
1. Антропологические особенности караимов сложились в процессе смешения тех аптропологических элементов, которые преобладали у населения Хазарского каганата и пещерных городов Крыма. Это неоспоримый вывод из сопоставления краниологических и палеоантропологических данных.
2. Караимы принадлежат к южной ветви европеоидов, но имеют в своем составе примесь более северных элементов и небольшую монголоидную примесь. То же сочетание антропологических элементов было
характерно для популяций, проживавших в Хазарском каганате. Популяции, оставившие пещерные города Крыма, не имели монголоидной примеси или имели ее в значительно меньшем проценте.
3. После переселения группы караимов в Литву ее антропологический состав испытал влияние генетической изоляции.
I Вайсенберг С. А. Караимы//Рус.-антропол. журн. 1904. № 1/2; Weissenberg S. Zur
Anthropologie der nordafrikanischen Juden // Mitteilungen der anthropologischen Ge-
sellschaft in Wien. 1912. Bd. XLIII.
2 Пулянос A. H. К антропологии караимов Литвы и Крыма//Вопр. антропологии.
1963. Вып. 13.
3 Пулянос А. П. Антропологический состав населения Греции. Географическая
дифференциация отдельных признаков//Антропологический сборник, III. М.,
1961. (Тр. Ин-та этнографии АН СССР. Н. С; Т. 71).
4 Хить Г. Л. Дерматоглифика народов СССР. М., 1983.
5 Sabobotny S. Die Blutgruppen der Karaimen und Krimtschaken // Ukrain. Zentral-
Blatt der Blutgruppenforschung. 1928. Bd. Ill, H. 1.
6 Reicher M. Sur les groupes sanguins des Caraimes de Troki et de Wilno // Anthro-
pologie. Praha. 1932. Т. X.
7 Gini C. Karaimi ai Polonia e Lituania. Genus, 1936. Полная сводка генетических
данных по караимам: Mourant A., Kopec A., Domaniewska-Sobczak К. The genetics
of the Jews. Oxford, 1978.
8 Алексеев В. П. Очерк происхождения тюркских народов Восточной Европы в
свете данных краниологии // Вопросы этногенеза тюркских народов Среднего По-
волжья. Казань, 1971.
9 Палеоантропологический материал из некрополей этих городов был описан
Г. Ф. Дебецом. См.: Дебец Г. Ф. Антропологический состав населения средневековых городов Крыма // Сб. Музея антропологии и этнографии АН СССР. М.; Л.,
1949. Т. 12. Сокращенный текст этой статьи вошел в соответствующий раздел
его сводного труда по палеоантропологии СССР. См.: Дебец Г. Ф. Палеоантропология СССР. М.; Л., 1948. (Тр. Ин-та этнографии АН СССР. Н. С; Т. 4).
1(1 Гинзбург В. В. Антропологические материалы к проблеме происхождения насе-
ления Хазарского каганата // Сб. Музея антропологии и этнографии АН СССР.
М.; Л., 1951. Т. 13. См. также Тр. Волго-Донской археологической экспедиции.
Т. III // Материалы и исследования по археологии СССР. № 109. М.; Л., 1963.
II Библиографию и краткую табличную сводку данных см.: Алексеев В. П. Характеристика краниологических материалов из поздних мусульманских захоронений Крыма // Исследования по палеоантропологии и краниологии СССР // Сб. Музея антропологии и этнографии АН СССР. Т. 36. Л., 1980. См. также: Шевченко А. В. Антропологическая характеристика средневекового населения низовьев Волги: (По краниологическим материалам из могильника Хан-Тюбе) //Там же.
В этой статье описан материал, несущий тот же комплекс признаков, что и у
более раннего населения Хазарского каганата.
О ПРОИСХОЖДЕНИИ ДРЕВНЕЙШЕГО
ЕВРОПЕОИДНОГО НАСЕЛЕНИЯ
МИНУСИНСКОЙ КОТЛОВИНЫ
Предшествующие палеоантропологические исследования, основанные на достаточно большом материале, установили, что население Хакасско-Минусинских степей в эпоху бронзы относилось к европеоидной расе [1]
Это можно считать справедливым даже для карасукской культуры, хотя ее создатели и имели в своем составе небольшую монголоидную примесь, но в подавляющей своей массе относились к европеоидам, что было подтверждено и в новейшей проработке всего палеоантропологического материала по карасукской культуре [2]. Что же касается населения афанасьевской и андроновской культур, то ни в работах Г. Ф. Дебеца, ни в моих не было описано ни одного черепа из андроновских и афанасьевских погребений, па котором можно было бы отметить монголоидные особенности.
Исключение составили череп из погребення у Аскиза, раскопанного и описанного А. Н. Липским [3], и черепа из раскопанного им же своеобразного погребального памятника Тас-Хазаа [4] При сильной массивности и значительном развитии носовой области они отличались уплощенностью лицевого профиля и послужили основанием для установления
в составе афанасьевского населения какого-то протоморфного монголоидного типа. Однако после новых раскопок Красноярской археологической экспедиции было показано, что и в Тас-Хазаа и в Аскизе речь должна
идти о достаточно четко выраженном культурном своеобразии памятников, которые вместе с вновь открытыми Красноярской экспедицией могильниками были объединены в окуневскую культуру [5]. Ее культурная обособленность при сравнении с афанасьевской сопровождалась
и значительным антропологическим своеобразием, что нашло подтверждение в исследовании массового палеоантропологического материала из
Черновой VIII [6].
Комбинация признаков, характерная для афанасьевского населения, рассматривалась как один из локальных вариантов древнего протоморфного европеоидного комплекса. Ее отличия от андроновской комбинации несомненны, если сравнивать андроновское и афанасьевское население
в пределах Минусинской котловины: апдроновцы в целом более массивны и черепной указатель у них на две единицы выше. Однако из отдельных афанасьевских могильников черепа не мепее массивны, чем из
андроповских погребений (такие черепа дал, например, могильник Карасук III, палеоантропологический материал из которого впервые вводится в научный оборот в этой статье), и различие, следовательно, сводится
к незначительной разнице в черепном указателе. Если же мы примем во внимание весь накопленный материал по краниологии андроновского населения, происходящий со всей территории распространения андроновской культуры, включая и Казахстан [7], то морфологические отличия андроновцев от афанасьевцев совсем неотчетливы. Вывод Г. Ф. Дебеца о самостоятельном таксономическом положении андроновского варианта протоевропейского, или, как он писал, «кроманьонского в широком смысле», тина не находит, следовательно, подтверждения.
Вопрос о происхождении афанасьевского населения неоднократно затрагивался в прежних антропологических работах. Но прежде чем перейти к нему непосредственно, доля;ен отметить, что в настоящее время
в нашем распоряжении значительно большее число данных по палеоантропологии афанасьевской культуры, чем 20 лет назад, когда была опубликована последняя сводка палеоантропологических материалов из
афанасьевских могильников. Все эти даппые подготавливаются к публикации в специальном издании, и здесь нет возможности их даже перечислить. Отмечу, однако, что накопление материала позволяет теперь рассматривать антропологический состав населения афанасьевской культуры не суммарно, как это делалось раньше, а опираясь на характеристики отдельных могильников. В табл. 28 приводим данные о мужских черепных сериях из трех могильников — двух с территории Минусинской котловины и одного с территории Алтая, которые раньше не
публиковались.Могильник Карасук III был раскопан М. Н. Комаровой в 1961—1963 гг. в рамках Красноярской археологической экспедиции. Остеологический материал из этих раскопок был передан в Музей антропологии и этнографии АН СССР, где и был мной разобран и изучен в 1967 г.
Там же был разобран и изучен материал из раскопок М. П. Грязнова на Афанасьевской горе, осуществленных в 1963—1964 гг. Черепа и кости были частично депаспортизированы в процессе упаковки и перевозок, и я не смог бы отождествить их с определенными погребениями, если бы не постоянная помощь Л. А. Ивановой, в руках которой была вся поле-
При вычислении фигурирующих в таблице средних по могильнику Афанасьева гора были использованы измерения единичных ранее опубликованных черепов из раскопок С. А. Теплоухова 1920—1921 гг., произведенных на том же могильнике, но обозначенных им как раскопки в Ба тенях. Наконец, могильник Усть-Куюм раскапывался Е. М. Берс в
1964—1969 гг., и весь остеологический материал хранится в Институте истории, филологии и философии Сибирского отделения АН СССР, где был исследован в 1976 г.
Каковы морфологические особенности вновь публикуемых серий?
Черепа из Усть-Куюма отличаются некоторым повышепием черепного указателя и очень высокой черепной коробкой. В предыдущих работах мне пришлось отмечать некоторое сходство алтайских афанасьевцев с
андроновцами Минусинской котловины, которое наряду с другими признаками выразилось и в увеличении высоты черепной коробки по сравнению с минусинскими афанасьевцами. Черепа из Усть-Куюма подтверждают, что, по-видимому, мы имеем в данном случае дело с реальным явлением: высота черепа у афанасьевского населения Алтая была действительно заметно больше, чем в Минусинской котловине. Таким образом,
при всей однородности афанасьевского населения по всей территории его
распространения, при культурной близости алтайских и минусинских памятников все же существовал какой-то генетический разрыв между двумя территориальными группами афанасьевцев, который и привел
к образованию различия в этом признаке.
В целом же крапиологический тип всех трех серий укладывается полностью в рамки наших уже сложившихся представлений о вариациях характерного для афанасьевцев комплекса признаков. Это массивные длинноголовые черепа с умеренно широким и низким лицевым скелетом, с низкими орбитами и довольно узким грушевидным отверстием. Рельеф
в области глабеллы и на затылочной кости развит сильно или очень сильно, профиль лицевого скелета ортогнатный, носовые кости выступают очень сильно, лицевой скелет в горизонтальной плоскости имеет острый профиль, особенно в своей нижней части. Перед нами, следовательно, типичные европеоидные черепа, отличающиеся рядом протоморфных особенностей, типичных для древних серий.
Как же можем мы ответить сейчас на вопрос о происхождении этого краниологического комплекса и афанасьевского населения — носителей этого комплекса? В дополнение к тому, что было сказано о строении черепа афанасьевцев, можно отметить большие размеры костей конечностей и исключительно мощное строение скелета в целом. Афанасьевны, как и люди этой эпохи, проживавшие в степных районах европейской
части СССР, как и почти все верхнепалеолитическое население Европы,
имели высокий рост и сильное телосложение. Краниологически они так-же были сходны, что и дало возможность Г. Ф. Дебецу выдвинуть и
аргументировать идею о существовании «кроманьонского в широком смысле» типа, который в соответствии с его гипотезой охватывал все древние популяции европеоидов и был исходным для других типов в со-
ставе европеоидной расы [8]. Я при характеристике древнего населения
Минусинских степей называл этот тип палеоевропейским, но, если оставить в стороне это терминологическое отличие, по существу полностью солидаризировался с гипотезой Г. Ф. Дебеца, которая получила широкое
распространение в литературе [9].
Как в свете этой гипотезы рисовалось происхождение афанасьевского населения? Совершенно очевидно, что оно могло быть только результатом переселения больших масс людей с запада, с территории основного ареала расселения представителей европеоидной расы. Оставался открытым вопрос относительно времени этого переселения. Находка афонтовского фрагмента при всей незначительности новой информации, которую из него можно было извлечь, определенно показала, что на Енисее, в районе нынешнего Красноярска, в эпоху верхнего палеолита жили монголоиды [10]. Из этого можно было сделать вывод, что европеоиды появились уже тогда, когда в приенисейских степях жило население монголоидного облика, и что европеоиды вытеснили его в лесостепные районы.
Небольшой палеоантропологнческий материал из погребений лесостепного неолита, раскопанных вокруг Красноярска и более или менее синхронных, очевидно, афанасьевским могильникам, обнаруживает смешанные
черты: одни черепа имеют европеоидные особенности, другие отличаются
монголоидным комплексом признаков. Подобное смешанное население
могло сформироваться в процессе проникновения европеоидов из степей по течению Енисея в лесную зону и брачных контактов с монголоидным населеннем тайги.
Однако в настоящее время появились новые палеоантропологические материалы, которые, хотя и не зачеркивают полностью возможность
такой постановки вопроса, принципиально важны для обоснования другой гипотезы. Речь идет о находках афанасьевских курганов в Монголии.
Палеоантропологические находки из них единичны, но они обнаруживают тот же морфологический комплекс, что и другие афанасьевские черепа [11].
Таким образом, границей распространения европеоидов в эпоху энеолита были центральные районы Монголии, что в гипотетической форме было высказано раньше [12], но что именно теперь нашло документальное подтверждение. А столь широкое распространение европеоидов
на восток в эпоху энеолита дает возможность предполагать, что и в более ранние эпохи население даже восточных районов степей Евразии относилось к европеоидной расе, и образовывало самостоятельный очаг расообразования в пределах европеоидного ареала. Население европеоидного
облика в этом случае можно считать для степей по Енисею и западных районов Монголии изначальным.
В пределах огромного евразийского ареала европеоидов, восстанавливаемого палеоаптропологически, существуют какие-то локальные варианты, объединяющие население отдельных археологических культур или
культурных общностей. С этой точки зрения гипотеза единого «кроманьонского» типа, о которой упоминалось выше, не соответствует теперешнему уровню наших знаний по палеоантропологии Евразии [13].
А один из этих локальных вариантов, рассмотренный выше и характерный для афанасьевского населения Алтая и Хакасии, в почти тождественной форме типичен и для населения синхронной афанасьевской ямной
культуры, распространенной от Украины до Нижнего Поволжья.
В археологическом отношении памятники ямной и афанасьевской культур также сходны, имея ряд почти тождественных черт. Таким образом, можно полагать, что в своих генетических истоках население ямной и
афанасьевской культур восходит к общему корню.
Не составляет труда подвести итог всему сказанному. Он сводится к констатации трех положений.
1. В восточных районах степной полосы Евразии мог существовать еще в доафанасьевское время самостоятельный очаг расообразования, входивший в ареал формирования европеоидной расы.
2. Характерный для афанасьевского населения комплекс признаков повторяется у населения ямной культуры.
3. Биологические истоки происхождения населения этих двух культур могут восходить к одному генетическому прототипу.
1 Дебец Г. Ф. Расовые типы населения Минусинского края в эпоху родового строя //
Антропол. журн. 1932. № 2; Он же. Палеоантропология СССР. //Тр. Ин-та этно-
графии АН СССР. Н. С; Т. 4. М.; Л., 1948. Алексеев В. П. Палеоантропология Алтае-Саянского нагорья эпохи камня и бронзы // Там же. Т. 71. М., 1961.
2 Рыкушина Г. В. Население Среднего Енисея в карасукскую эпоху: (Краниол. очерк) // Палеоантропология Сибири. М., 1980.
3 Липский А. Н. Афанасьевские погребения в Хакасии // Крат, сообщ. Ин-та истории
материальной культуры. 1952. Вып. 17.
5 Алексеев В. П. О брахикранном компоненте в составе населения афанасьевской культуры//Сов. этнография. 1961. № 1.
5 Максименков Г. А. Впускные могилы окуневского этапа в афанасьевских курганах//Сов. археология. 1965. № 4; Иванова Л. А. О происхождении брахикранного компонента в составе населения афанасьевской культуры // Сов. этнография. 1966. № 3.
6 Дебец Г. Ф. Палеоантропология окуневской культуры//Палеоантропология Сибири.
7 Алексеев В. П. Антропология андроновской культуры//Сов. археология. 1967. № 1.
8 В дополнение к его работам, указанным выше, см.: Дебец Г. Ф. Брюнн-Пшедмост,
Кро-Маньон и современные расы Европы // Антропол. журн. 1936. № 3.
9 См., напр.: Гохман И. И. Население Украины в эпоху мезолита и неолита: (Антропол. очерк). М., 1966; Кондукторова Т. С. Антропология населения Украины мезолита, неолита и эпохи бронзы. М., 1973. 10 Дебец Г. Ф. Фрагмент лобной кости человека из культурного слоя стоянки
Афонтова гора II под Красноярском // Бюл. Комис. по изуч. четвертич. периода.
1946. № 8.
11 Мамонова И. И. Антропологический тип древнего населепия Западной Монголии по данным палеоантропологии // Исследования по палеоантропологии и краниологии СССР. Сб. Музея антропологии и этнографии АН СССР. Т. 36. 1980.
12 Алексеев В. П. Современное состояние краниологических исследований в расо-
ведении // Вопр. антропологии. 1968. Вып. 30. Он же. Новые данные о европеоидной расе в Центральной Азии // Бронзовый и железный век Сибири. Новосибирск,
1974.
13 Подробнее см.: Он же. География человеческих рас. М., 1974.
К происхождению
таштыкского населения
Южной Сибири
Палеоантропология таштыкской культуры
Произведя ревизию минусинских древностей, С. А. Теплоухов впервые выделил таштыкскую культуру и датировал ее рубежом новой эры. Как очень осторожный и вдумчивый исследователь, отчетливо понимавший
неполноту находившихся в его распоряжении материалов, он мало останавливался на происхождении выделенных им культур, но в отношении таштыкской сделал замечание об усилении в ней центральноазиатских
влияний по сравнению с минусинской курганной культурой *. В дальнейшем это замечание С. А. Теплоухова послужило основой разработки проблемы происхождения таштыкской культуры с привлечением новых постоянно увеличивающихся данных — археологических и палеоантропо-
логических.
Археологическое исследование таштыкских памятников в Минусинской котловине активно вел после С. А. Теплоухова С. В. Киселев. Его
сводная работа определила место таштыкской культуры в истории степного мира Евразии (средоточие западных и восточных влияний, но
с подавляющим преобладанием последних). Сама таштыкская культура была представлена С. В. Киселевым в этой исторической картине как единое целое, а различия в погребальной обрядности могильных сооружений разных типов объяснялись разным социальным положением захороненных в них людей [2].
Следующий этап в изучении таштыкской культуры связан с деятельностью Л. Р. Кызласова. Он произвел ревизию всех известных к середине 50-х годов памятников [3], раскопал ряд новых и выделил два элемента в составе таштыкской культуры: пришлый из Центральной Азии,
связанный с погребениями в склепах с трупосожжениями, и местный, восходящий к татарскому населению [4]. Местный компонент, предположительно угорский, был, по Л. Р. Кызласову, вытеснен из Минусинской
котловины и лег в основу этногенеза угорских народов Западной Сибири.
Эта концепция генезиса таштыкской культуры вызвала ввиду ее связи с важнейшими проблемами исторической этнологии Западной Сибири оживленную дискуссию, и многие положения Л. Р. Кызласова встретили
возраження [5]. Кстати сказать, помимо Л. Р. Кызласова, таштыкские памятники копали и другие исследователи, давшие сь?й анализ многих сторон жизни и быта таштыкского населения, анализ таштыкского искусства и т. д. [6].
Антропологическое изучение таштыкского населения шло параллельно с расширением фронта археологических работ. Первая публикация, посвященная таштыкской антропологии, была основана, однако, не на
изучении серии черепов или скелетов из таштыкских погребений, а на исследовании антропологического типа таштыкских масок. Полагаясь на то, что маски если не полностью портреты, то в массе все же отражают
физические черты таштыкского населения, Г. Ф. Дебец подошел к их изучению так же, как подходит антрополог к оценке отличительных особенностей человеческого лица [7]. По уплощенности лицевого скелета и высоте переносья таштыкцы оказались сходными с ханты и манси. Этот вывод был повторен и в известной сводной работе по палеоантропологии СССР [8]. Там отмечалось наибольшее сходство таштыкской серии с се-
риями черепов ханты и манси — заключение, которое было использовано Л. Р. Кызласовым для подтверждения своей теории угорского этногенеза в недрах таштыкского населения Минусинской котловины. С другой стороны, Г. Ф. Дебец цитировал Г. П. Сосновского, отмечавшего исторически засвидетельствованный факт проникновения центральноазиатских народов в Минусинскую котловину.
Первая статья автора, посвященная палеоантропологии таштыкской культуры и включавшая описание нескольких новых таштыкских черепов, содержала скрытое противоречие. Среди вновь описанных черепов
были два, на которых особенности центральноазиатского монголоидного
типа были выражены абсолютно отчетливо [9]. После того как они были найдены в таштыкских погребениях, впервые стало возможным говорить о включении центральноазиатского этнического элемента в состав таштыкского населения с полной определенностью. Я так и писал, но в конце неожиданно сделал то ли по неопытности и недостатку уверенности в своих силах, то ли в неблагодарной попытке примирить непримиримое оговорку, кстати сказать, абсолютно априорную: «Монголоидные типы
были широко распространены в областях, окружающих Минусинскую котловину не только с юга, но и с севера». Потом, уже после того как были проработаны все имеющиеся материалы по палеоантропологии
таштыкской культуры, эта оговорка выросла в законченную гипотезу лесного, таежного происхождения таштыкского населения, проникновения его в Минусинскую котловину в большей мере с севера, чем с юга [10].
Выдвинута была эта гипотеза как раз в годы повального увлечения низколицым монголоидным типом, который тогда выявился всеми наличными данными в составе древнего населения Западной и Средней Сибири. Низколицесть при сильной выраженности монголоидных особенностей свойственна и некоторым современным народам, поэтому и палеоантропологические наблюдения о широком распространении низколицего типа
приобрели большую достоверность. Таштыкское население отличалось
грацильным небольшим лицом, что при усилении монголоидных черт и наводило на мысль об увеличении монголоидной примеси за счет прилива крови низколицых монголоидов. А так как пизколицый монголоидный тип был свойствен в основном лесным, таежным племенам, то и
происхождение таштыкской культуры увязывалось с севером, с проникновением новых групп населения в Минусинскую котловину из северных районов.
После появления многих работ была опубликована статья Н. Г. Залкинд, основанная на описании небольшого краниологического материала из известного Салбыкского кургана, но в ней вопросы генезиса тыштыкского населения не былн затронуты, да и материал, находившийся в распоряжении автора, был крайне мал и фрагментарен ".
Физические признаки таштыкского населения выявляются особенно четко при сопоставлении с предшествовавшими ему тагарцами. Таштыкцы отличались от тагарцев более грацильным черепом, заметно более
низким и круглым. Рельеф черепа развит у таштыкцев меньше, чем у тагарцев. Лицо было у них одинаковой с тагарцами высоты, но более
узкое. Однако с этими признаками соединялась большая уплощенность лица п уплощенность носа — факт в высшей степени странный, так как эти признаки характерны для монголоидов, а монголоидной расе в целом
свойствен большой размер лица. Открытие низколицых монголоидов разрешило эти недоумения лишь частично, так как таштыкское население отличалось от тагарского не только малой высотой, но и малой шириной лица. Полностью эта странность была объяснена лишь тогда, когда были открыты в составе древнего населения Южной и Западной Сибири антропологические варианты, объединившие в своих физических особенностях достаточно четкую выраженность монголоидных черт с малыми размерами лицевого скелета. Кстати сказать, отмечена была такая комбинация антропологических признаков у синхронного таштыкскому населения лесного Алтая, о котором можно судить по серии скелетов,
добытых при раскопках М. П. Грязнова в урочище Ближние Елбаны 1г.
Эта линия сопоставлений и послужила основанием для сближения таштыкской серии с лесными монголоидами и для гипотезы происхождения таштыкского населения из двух основных компонентов — тагарского
и лесного монголоидного по своему антропологическому типу.
Преобладающая примесь лесного компонента нисколько не предопределяет сама по себе альтернативное решение вопроса о происхождении монголоидной примеси вообще. Обнаружение в таштыкских могилах отдельных черепов, на которых комплекс центральноазиатских черт выражен чрезвычайно отчетливо, может считаться доказанным фактом. Правда, в таштыкской серии такие черепа единичны, а следовательно, и центральноазиатская примесь невелика.
Возникает вопрос о времени, когда лесной и центральноазиатский компонепты примешивались к коренному тагарскому населению. Проникновение центральноазиатского компонента можно датировать VII —VI вв. до и. э., так как уже в составе населения первой стадии тагарской культуры есть небольшая монголоидная примесь. Но она как бы распылена по отдельным признакам на единичных черепах, и поэтому судить о ее происхождении трудно. То же самое можно сказать и про черепа второй стадии. Можно утверждать, что среди нескольких сот черепов из погребений тагарской культуры нет ни одного, центрально-
азиатские черты которого были бы так же неоспоримы, как центрально-
азиатские особенности таштыкских черепов, описанных в моей работе 1954 г. Таким образом, приток центральноазиатского населения продолжался постоянно на протяжении бытования таштыкской культуры. Прибывшие люди настолько резко отличались от местных по своим физическим признакам, что при смешении с ними они, несомненно, теряли, хотя бы частично, свою антропологическую специфику уже в первом поколении после начала смешения. Мы же сталкиваемся в таштыкском населении с несомненными центральноазиатскими монголоидами без всякой европеоидной примеси, несомненными пришельцами из Центральной Азии, еще не испытавшими влияния смешения с местным европеоидным населением. Итак, начало проникновения этих пришельцев в Минусинские степи пока нет антропологических оснований датировать
более ранним временем, чем III—II вв. до н. э., т. е. эпохой сложения таштыкской культуры.
Для датировки появления второго, таежного, или лесного, компонента на Абакане и Енисее необходимо более дифференцированное исследование антропологического типа тагарского населения, чем только рассмотрение его по стадиям развития тагарской культуры. Умозрительно говоря, можно с большой долей вероятности предполагать, что отмеченные различия в физическом типе тагарского и таштыкского населения выявляются только при сопоставлении суммарных характеристик и что в составе тагарцев были отдельные группы, которые сближались по своим антропологическим особенностям с таштыкским населением. При
многочисленности тагарской краниологической серии черепа из отдельных могильников, отличающихся от остальных по типу, могли остаться незамеченными, когда вычислялись общие средние по серии. Некоторым подтверждением этого предположения является неоднородность тагарского населения по форме головы. Г. Ф. Дебец произвел подсчет величины черепного указателя в сериях черепов из отдельных могильников и получил заметно различающиеся цифры [13]. В сериях из могильников, группирующихся географически вокруг Сыды, черепной указатель оказался выше, чем в остальных сериях. Другими словами, тагарское население, будучи в целом длинноголовым, на севере отличалось тенденцией к круглоголовости, а значит, внутри тагарского населения существовали
какие-то локальные варианты, местные комбинации признаков, характерные для отдельных групп.
В работе Н. Г. Залкинд, на которую была сделана ссылка, описаны лишь единичные черепа тагарской культуры из сильно ограбленного Салбыкского кургана, которые ввиду их малочисленности нельзя рассматривать как отдельную серию. Поэтому при разбивке тагарской серии на группы я опираюсь на данные, опубликованные в 1961 г.
Несколько слов о принципах группировки данных, т. е. о выборе критериев для выделения групп в составе тагарской культуры. Нет нужды доказывать, что главным, особенно если мы хотим выявить динамику
антропологического типа тагарского населения во времени, является разбивка данных в первую очередь по археологически устанавливаемым стадиям развития культуры, т. е. суммирование данных по могильникам
только в пределах одной стадии. Но при переходе к принципам географической разбивки эта очевидность затемняется некоторыми трудностями.
Что такое могильник тагарской культуры в археологическом смысле слова, вернее говоря, что считать могильником тагарской культуры и какую группу курганов объединить под этим понятием? Любому специалисту, работавшему в Хакасских степях, понятно, что разобраться в этом далеко не так просто, как кажется на первый взгляд.
Прежде всего в нашем распоряжении практически нет могильников, которые были бы полностью раскопаны. Исследователи-археологи, ограниченные чаще всего небольшими средствами, краткостью летнего полевого сезона, трудностью возвращения на то же место в следующем году, недостатком рабочей силы, вообще крайне слабыми возможностями организации нормальной работы в степных районах вдали от жилья, как правило, не раскапывали могильников до конца. На это была и еще одна причина, достаточно уважительная: на первых порах важнее получить археологическую характеристику многих могильников, пусть предварительную, чем исчерпывающую характеристику одного могильника. А при
многочисленности и разнообразии памятников археология Хакасии и сейчас развивается не только вглубь, но и вширь.
Кроме этого обстоятельства — выборочное
раскопок, нужно учитывать и другое, а именно практическую невозможность в целом ряде случаев устаповить границы самих могильников. Курганные поля Хакасии
переходят одно в другое и, главное, образованы разновременными курганами, хронологическая принадлежность которых далеко не всегда может быть определена при визуальном рассмотрении погребальных сооружений. Поэтому за низшую единицу разбивки краниологического материала вынужденно принята серия черепов из группы одновременных курганов у того или иного улуса вне зависимости от того, происходит ли она из одного могильника или же из двух, трех, хронологически относящихся к одной эпохе могильников, расположенных вокруг современного селения.
Такая единица дифференциации данных, конечно, относительно условна, эмпирична, не удовлетворяет логическим критериям, но она единственно возможна при современном уровне изучения Минусинской котловины в
археологическом отношении. Объединять эти серии в более крупные группы нет необходимости, хотя они и малочисленны: географически могильники не комбинируются в определенные группы, а группировать
их по археологическим признакам также невозможно, так как задача выделения локальных вариантов тагарской культуры пока не решена.
В составе тагарской серии первой стадии выделено одиннадцать локальных групп, относящихся в основном к северным районам Минусинской котловины. У черепов из могильников на Татарском острове,
у Абаканской управы, Самохвала, Джесоса, Кызыл-Куля, Сыды, Усть-Сыды, Усть-Теси, Кочергина, Батеней и Откнинского улуса заметно увеличен черепной указатель по сравнению с остальными. Но еще более
важное палеоантропологическое наблюдение заключается в том, что параллельно с увеличением черепного указателя идут изменения других признаков — тех самых признаков, по которым таштыкцы в первую очередь отличались от тагарцев, по которым вообще различаются краниологические типы монголоидной и европеоидной рас. Черепа из перечисленных могильников отличаются несильной, но все же заметной уплощенностью лицевого скелета в горизонтальной плоскости, некоторой уплощенностью лицевых костей. Таким образом, если сравнивать краниологические особенности серий из Самохвала, Кызыл-Куля, Джесоса, Сыды и Откнинского улуса и таштыкской серии, то между ними наметится определенное морфологическое сходство: черепа из перечисленных пяти могильников отличаются от черепов из остальных могильников по
тем же признакам, по каким таштыкские черепа отличаются от татарских. Среди раннего тагарского населения намечаются, таким образом, две антропологически различающиеся группы: одна — с отличительными морфологическими особенностями собственно тагарского краниологического типа, другая — краниологически сходная с таштыкским населением ,4.
Как может быть объяснено это обстоятельство при его исторической интерпретации? Случайностью подбора различных черепов в разных могильниках, и тогда морфологические различия двух групп не потребуют никакого исторического комментария? Наоборот, они тогда потребуют биологического комментария — нужно будет объяснить причину их возникновения и искать ее в генезисе ранне тагарского населения, в создании между группами генетических барьеров и т. д. Или разница между двумя группами населения первой стадии тагарской культуры не случайна и обязана своим появлением историческим или расогенетическим процессам? В этом-то случае и требуется историческая интерпретация антропологических фактов. Против случайности различий свидетельству-
ет то обстоятельство, что они появляются не в одном, а в нескольких могильниках и в каждом из них образуют один и тот же комплекс, а также то, что они проявляются одинаково и на мужских и на женских
черепах. Наконец, против случайности различий говорит сближение выделяемого комплекса признаков с отличительными чертами морфологического типа таштыкского населения.
Закономерность появления характерного для таштыкцев комплекса признаков в Минусинской котловине в ранне тагарское время может иметь только одно объяснение: население, составившее этническую основу таштыкской культуры, пришло туда впервые именно в эту эпоху, на шесть веков раньше, чем заняло преобладающее положение. Судя по тому, что серия из перечисленных выше пяти могильников не полностью воплощает таштыкский краниологический тип, а обнаруживает только сдвиг в направлении приближения к таштыкской серии, первые
представители будущего массового этнического элемента были немногочисленны. Но, чтобы доказать, что именно они, таштыкцы, пришли в степи Хакасии в раннетагарскую эпоху и оказали влияние на местное татарское население, мы должны найти следы таштыкского антропологиче-
ского типа в составе тагарского населения второй и третьей стадий.
Из шести локальных серий второй стадии из могильников на Татарском острове, у Абаканской управы, Саргова улуса, Сарагаша, Камышты и Федорова улуса прпмесь таштыкской комбинации ощущается четко в
трех — на Тагарском острове, у Абаканской управы и в Федоровой улусе. К этой группе приближается и серия из Сарагаша, хотя в ней эта примесь выражена слабее. Была она выражена и на севере (Тагарский остров, Абаканская управа), и на юге (Федоров улус).
Что же касается населения третьей стадии тагарской культуры, то его антропологические черты могут быть охарактеризованы на основании рассмотрения лишь двух серий — из могильников у нефтебазы в пределах г. Абакана и у Кызыл-Куля. Обе эти серии уже мало чем отличаются от таштыкской. Особенно сходна с таштыкской серия из могильника у нефтебазы. Таким образом, факт сравнительно раннего проникновения таштыкского этнического компонента или, во всяком случае, того населения, которое в основном сформировало его, выявляемый палеоантропологическим анализом населения первой стадии тагарской культуры,
подтверждается также и при рассмотрении антропологических особенностей населения второй и третьей стадий.
Возвращаясь к вопросу о времени проникновения лесного, таежного, компонента, преобладающего в таштыкском населении, в Минусинскую котловину, мы можем ответить: это произошло в раннюю татарскую эпо-
ху. Его первые носители были немногочисленны, но уже в эпоху второй
стадии их стало больше, а в составе населения третьей стадии он представлял собой, очевидно, преобладающую комбинацию признаков.
Теперь, когда определена относительная характеристика двух элементов, сформировавших антропологический тип населения таштыкской культуры, нужно перейти к рассмотрению путей их проникновения в Минусинскую котловину.
Не так давно при рассмотрении центральноазиатского типа и его генезиса антропологи могли дать лишь очень общий и приблизительный ответ на вопрос о его прародине — она находится где-то в пределах
Центральной Азии. Потом появились данные по палеоантропологии Тувы скифского и сарматского времени, из которых стало ясно, что в эпоху бронзы Тува частично входила в древний ареал европеоидной расы и что
географические рубежи между Южной Хакасией и Западной Тувой при всей значительности расстояний не могли остановить приток европеоидов в Туву из Хакасии [15]. Наконец, в последнее двадцатилетие появился небольшой палеоантропологический материал из Западной Монголии, датируемый эпохой раннего железа, но, может быть, частично заходящий и
в эпоху бронзы [16]. Серия отличается некоторыми интересными особенностями, но они безразличны для нашей темы и я не буду на них останавливаться. Важно другое — это черепа европеоидного населения с небольшой монголоидной примесью. Следовательно, Западная Монголия также должна быть исключена из ареала чистых монголоидов и отнесена скорее к древнему европеоидному ареалу. Таким образом, уже не представляется возможным согласиться с неотчетливой общей формулировкой, говоря о зоне формирования центральноазиатского типа, и считать ею всю территорию Центральной Азии. Она должна быть ограничена Центральной и Восточной Монголией. Правда, в настоящее время
появились кое-какие косвенные данные, свидетельствующие о том, что европеоиды в эпоху бронзы не остановились в Западной Монголии, а проникли и дальше. В принципе это приемлемо и понятно гораздо больше,
чем установление четкой границы между европеоидами и монголоидами,
проходящей как раз по границе Западной и Центральной Монголии,— ведь между обеими областями Монголии совсем нет резких географических рубежей, скольно-нибудь затрудняющих сообщение между ними.
Но данные о еще более далеком восточном проникновении европеоидов пока слишком фрагментарны, чтобы с ними можно было всерьез считаться.
Ареал формирования центральноазиатского типа, стало быть, не Центральная Азия в целом, а Центральная и Восточная Монголия. Следовательно, центральноазиатский тип появляется в Минусинской котловине
в результате переселения людей из Центральной и Восточной Монголии.
Перед археологами это ставит особую задачу: когда будут сколько-нибудь полно изучены археологические памятники Монголии эпохи раннего железа, искать специфические связи в археологическом инвентаре таштыкской культуры, с одной стороны, стоянок и могильников Центральной в Восточной Монголии — с другой.
Новый палеоантропологический материал с территории Тувы позволяет расширить и обогатить деталями также понимание генезиса таежного компонента. Находки отдельных черепов и серий этого типа приурочены были в основном к таежным районам, расположенным к северу от Минусинской котловины, об этом уже говорилось. Но палеоантропологические исследования в Туве выявили этот тип и на юге от Минусинской котловины. Первыми такими находками были отдельные черепа из могильника скифского времени в местности Кызылган. Собственно говоря, аналогичная комбинация признаков встречалась и раньше на черепах из других могильников, но не привлекала к себе внимания. Черепа из Кызылгана послужили первым сравнительным материалом для сопоставления с низколицыми монголоидными сериями таежной Сибири. Но если низколицый монголоидный тип с европеоидной примесью распространен
не только к северу, но и к югу от Минусинской котловины, то таежный компонент мог проникнуть в Минусинскую котловину не только с севеpa, но и с юга. Сути воззрений на его происхождение предположение не
изменяет — его формирование в таежной, лесной полосе Сибири остается незыблемым, но концепция эта обогащается одной важной деталью:
проникнув на юг, в Туву, люди этого типа уже оттуда могли проникнуть на Абакан. К сожалению, палеоантропология, выдвинув перед нами эту новую возможность исторического истолкования антропологических фактов, пока не располагает критериями выбора между двумя гипотезами: старой — появления таежного компонента в результате прямого переселения людей с севера в Минусинскую котловину и новой — появления таежного компонента вследствие кругового движения с севера на юг и затем уже с юга в Минусинскую котловину. Нужны дальнейшие поиски, палеоаитропологические находки, их внимательное изучение.
Итак, перед нами предстала картина этнических взаимоотношений далекой эпохи, переселений и смешений, нарисованная с помощью палеоантропологических материалов. Антропологический тип таштыкского комплекса достаточно един, и выделить в нем составляющие компоненты оказалось возможным только в результате тщательного анализа. Можно думать (предположительно, правда), что единство типа свидетельствует об интенсивном смешении, об интенсивной консолидации, что таштыкцы, следовательно, представляли собой не конгломерат отдельных этнографических групп, различавшихся сильно по культуре (это нашло бы отражение в археологии) и плохо понимавших друг друга, а единое население, различные группы в составе которого отличались одна от другой самое большее диалектными особенностями. На первый вопрос, заданный в начале статьи,— о единстве или, наоборот, неоднородности таштыкской культуры и таштыкского населения — нужно ответить, таким образом, положительно: таштыкское население было, по-видимому,
достаточно консолидировано в этническом отношении. Элементы, на основе которых произошла эта консолидация, получили освещение как в своем происхождении, так и во времени проникновения в Минусинскую
котловину. Осталось ответить на последний вопрос из тех, которые были заданы вначале: каково значение антропологических данных в выяснении этнического лица таштыкского населения, какой новый свет бросают они
на проблему его языковой принадлежности и роли в сложении современных народов? Об этнической принадлежности
населения таштыкской культуры
Существующая литература по этой проблеме очень обширна и имеет многолетнюю традицию. Основной ее недостаток, даже если ограничиться последними публикациями,— крайняя противоречивость, что не только
отражает сложность определения языковой принадлежности населения древних эпох, но и свидетельствует о неполноте находящихся в распоряжении исследователей фактических материалов в данном конкретном случае. Топонимические исследования, чрезвычайно важные для установления самого факта проживания того или иного народа на определенной территории, обнаружили в Алтае-Саянском нагорье несколько топонимических пластов. Исключая топонимические названия заведомо позднего
тюркского и русского происхождения, мы сталкиваемся там с кетскими, самодийскими и индоевропейскими топонимами, выявленными в основном долголетними и очень плодотворными исследованиями А. П. Дульзона ".
К угорским топонимам, на которые обращал особенное внимание Л. Р. Кызласов, А. П. Дульзон относится весьма скептически и полагает, что они могут быть с гораздо большим успехом объяснены из кетского языка. Сам А. П. Дульзон чрезвычайно осторожен в оценке хронологического аспекта топонимических исследований и недвусмысленно пишет о том, что их результаты дают основание лишь для относительной, а не для абсолютной датировки. Поэтому, установив с помощью
топонимики, какие языковые семьи были представлены в древности на верхнем Енисее и Абакане, мы должны теперь перейти для их датировки к рассмотрению результатов археологических и иных сопоставлений.
Тут-то и выявляется разнобой во мнениях по отдельным вопросам.
Высказывалось мнение, что древнейшее хорошо изученное население
Минусинской котловины — носители афанасьевской культуры — было
финно-угорским [18]. Мнение это основывалось на сопоставлении археологически устанавливаемого факта большой древности афанасьевской культуры и отмеченного Л. Р. Кызласовым широкого распространения финно-угорской топонимики в Алтае-Саянском нагорье [19]. Но коль скоро сама якобы финно-угорская топонимика не является бесспорной в отношении своей языковой принадлежности, коль скоро вызывает сомнение ее расшифровка из финно-угорских языков и, наоборот, намечается путь расшифровки из кетского языка, то отпадает с этим и основание для включения древних афанасьевцев в число народов, говоривших на древних финно-угорских языках. Андроновцев Э. Мольнер считает ираноязычным
народом — мнение, которое распространилось очень широко и поддерживается многими исследователями. Но какие-либо твердые факты привести в поддержку этого мнения также трудно: слишком далеко отстоит
андроновская эпоха от эпохи рубежа новой эры, когда расселение языковых семей можно, частично хотя бы, восстановить на основании сообщений, содержащихся в письменных источниках. Таким образом, языковую
принадлежность эпохи энеолита и ранней бронзы не вскрыть пока с достаточной степенью убедительности и объективности, даже широко пользуясь ретроспективным методом.
О языковой принадлежности позднейшего населения суждений больше, но их многочисленность только усиливает противоречивость в оценке существующих фактов. На основании этнографических данных — сходства в украшениях (лапчатые подвески) и оружии (коленчатые ножи), сходства в обрядах (каменные ворота у нганасан, погребальные сооружения у карасукцев) — Б. О. Долгих высказал мысль о самодийской языковой принадлежности карасукского, а возможно, и тагарского населения [20]. Р. В. Николаев, сопоставляя керамику и инвентарь поздних, по видимому заведомо кетских, памятников на среднем Енисее с инвентарем
карасукских и тагарских памятников, склонен сделать из этого сопоставления вывод, что предками кетов были динлины китайских летописей —стало быть, по его мнению, население карасукской культуры было кетоязычным [21]. В тагарцах он видит прямых потомков карасукского населения. Аналогично мнение Н. Л. Членовой относительно кетоязычности карасукцев, но в тагарцах она видит древних иранцев, исходя из пока-
занных ею и другими исследователями интенсивных связей татарского населения с населением Средней Азии [22]. Пребывание динлинов в Минусинской котловине она, опираясь на китайские источники, датирует
только сравнительно коротким периодом времени с III в. до н. э. по III в. н. э., откуда вполне закономерно делается вывод о необходимости идентификации динлинов с населением не тагарской, а таштыкской
культуры.
Какой антропологический комментарий можно сделать к этим фактам и гипотезам, основываясь на лалеоантропологическом материале, на вскрываемых им антропологических связях древнего населения и вытекающих из этого представлениях о генетических взаимоотношениях древних народов? В своей работе по палеоантропологии Хакасии эпохи яселеза я пытался аргументировать генетическое родство, связывающее тагарское население с афанасьевским. Основанием для этого явилось
полное тождество краниологического типа тагарской и афапасьевской серий. С другой стороны, в сводной работе по палеоантропологии Хакасии эпохи бронзы были приведены как морфологические, основанные на рассмотрении особенностей антропологического типа населения афанасьевской и ямной культур, так и частично археологические (сходство погребального инвентаря, курильницы и т. д.) аргументы в пользу родства афанасьевского и древнеямного населения, в пользу прихода афанасьевцев в Минусинскую котловину с запада, из степных районов Южной России [23]. Такой вывод приводит к необходимости видеть в афанасьевцах древних индоевропейцев. Весьма возможно, что это справедливо и для андроновцев, так как они появились в степях Хакасии также с запада, из области, с востока примыкающей к границам расселения предков
афанасьевцев. Тагарское население в силу его происхождения от афанасьевского также, следовательно, можно считать индоевропейским, возможно, как и полагает Н. Л. Членова, ираноязычным. Что касается
людей карасукской культуры, то в той же работе автор пытался показать, что они появились в Минусинской котловине не из Северного Китая, а с юго-запада, из каких-то южных районов Средней Азии или Восточного Туркестана. В карасукской серии отмечен прогнатный и широконосый череп явно южного облика. Эти два обстоятельства хорошо согласуются с предполагаемым сходством кетского языка с тибето-бирманскими [24].
Итак, местный автохтонный компонент в составе таштыкской культуры, восходящий к тагарской и через нее к афанасьевской культуре, есть как будто некоторые основания считать иранским.
Совершенно очевидно, что с тем антропологическим компонентом в составе таштыкского населения, который имеет таежное происхождение, есть все основания увязывать самодийскую топонимику на территории Алтае-Саянского нагорья. Отсюда закономерно следует вывод о самоедоязычпости того населения, которое вышло в начале развития тагарской
культуры из таежных лесов на степные просторы и сыграло основную роль в сложении таштыкской культуры Минусинской котловины. Крупнейшая заслуга в обосновании таежной локализации прародины самодийцев принадлежит В. Н. Чернецову [25].
Что касается переселенцев из Центральной Азии или уже, как мы пытались установить, из Восточной Монголии, то они были, по-видимо-
му, носителями монгольских или тюркских языков, скорее даже тюркских, так как генетические связи населения Минусинской котловины с тюркскими народами Центральной Азии, пышно развившиеся в эпоху средневековья, могут быть истолкованы как выражение уже имевшей место, ранее установившейся традиции. Письменные памятники уводят историю тюркских языков только до VII в. н. э., но несомненно, что они
фиксируют лишь ее последний отрезок. Такой подход выражается в широко распространившейся и в общем почти всеобщей тенденции считать тюрками гуннов, об этом свидетельствует расхождение между отдельными тюркскими языками, потребовавшее, по-видимому, больше времени, чем полторы тысячи лет, об этом же говорят диалектные различия между отдельными памятниками VIII в. в разных районах и высокий уровень грамматической разработанности древнетюркского языка, выразившийся хотя бы в древнетюркском стихосложении [26]. Поэтому и можно предполагать, что какие-то народы Центральной Азии говорили на тюркских
языках еще в середине I тысячелетия до п. э., и видеть в них предков монголоидных, центральноазиатских по своему антропологическому типу переселенцев в Минусинскую котловину времени таштыкской культуры.
1 Теплоухов С. А. Опыт классификация древних металлических культур Мину-
синского края//Материалы по этнографии. Л., 1929. Т. 4, вып. 2.
2 Киселев С. В. Древняя история Южной Сибири // Материалы и исследования по
археологии СССР. М., 1949. № 9. Расширенное переиздание: Киселев С. В.
Древняя история Южной Сибири. М.; Л., 1951.
3 Кывласов Л. Р. Древнейшее свидетельство об оленеводстве // Сов. этнография.
1952. № 2: Он же. Сырский чаа-тас//Сов. археология. М.. 1955. Т. 24.
4 Кывласов Л. Р. Таштыкская эпоха в истории Хакасско-Минусинской котловины.
М., 1960.
5 Липский А. Н. К вопросу об использовании этнографии для интерпретации ар-
хеологических материалов//Сов. этнография. 1966. Ш 1.
6 Укажу, напр.: Липский А. Н. Новый вид каменного изваяния из Южной Сиби-
ри//Крат, сообщ. Ин-та этнографии АН СССР. 1955. Выи. 59; Он же. Некоторые
вопросы таштыкской культуры (II в. до и. э.— IV в. н. э.) в свете сибирской
этнографии//Краеведческий сборник. Абакан, 1956. № 1.
7 Дебец Г. Ф. Антропологическое исследование погребальных масок таштыкской
культуры // Крат, сообщ. о научных работах. Науч.-исслед. ин-та и Музея антро-
пологии при МГУ. М., 1941.
8 Дебец Г. Ф. Палеоантропология СССР. М.; Л., 1948//Тр. Ин-та этнографии АН
СССР. Н. С; Т. 4.
9 Алексеев В. П. Материалы по палеоантропологии населения Минусинской котловины времени таштыкской культуры // Крат, сообщ. Ин-та этнографии АН
СССР. 1954. Вып. 20.
10 Алексеев В. П. Палеоантропология Хакасии эпохи железа//Сб. Музея антрополо-
гии и этнографии АН СССР. М.; Л., 1961. Т. 20.
11 Залкинд Н. Г. Краниологические материалы из таштыкских и тагарских погребений Большого Салбыкского кургана // Сов. антропология. 1959. № 1.
12 Алексеев В. П. Палеоантропология лесных племен Северного Алтая//Крат, сообщ. Ин-та этнографии АН СССР. 1954. Вып. 21.
13 Дебец Г. Ф. Еще раз о белокурой расе в Центральной Азии // Сов. Азия. 1931.
Кн. 5, 6.
14 Алексеев В. П. Антропологические данные о локальных различиях тагарской культуры // Первобытная археология Сибири. Л., 1975. Иную антропологическую интерпретацию локальных групп внутри тагарского населения см.: Козинцев А. Г. Антропологический состав и происхождение населения тагарской культуры. Л., 1977.
15 Последняя сводка: Алексеев В. П. Краткое изложение палеоантропологии Тувы
в связи с историческими вопросами // Антропо-экологические исследования в Ту-
ве. М., 1984. Там же и библиография предшествующих публикаций.
16 Алексеев В. П. Новые данные о европеоидной расе в Центральной Азии//Бронзовый и железный век Сибири. Новосибирск, 1974.
17 О кетских топонимах см.: Дульзон А. П. Кетские топонимы Западной Сибири //
Учен. зап. Том. пед. ин-та. Томск, 1959. Т. 18; Он же. Кетский язык. Томск, 1968.
О самодийских топонимах см.: Он же. Дорусское население Западной Сибири //
Вопросы истории Сибири и Дальнего Востока. Новосибирск, 1961. О индоевропей-
ских топонимах см.: Дульзон А. П. Древние топонимы Южной Сибири индоевро-
пейского происхождения. М., 1964; Он же. Гидронимический ареал — ман в юж-
ной Сибири//Топонимика Востока. М., 1962.
18 Мольнар Э. Проблемы этногенеза и древней истории венгерского народа // Studia
Historica Academiae Scientiarum Hungaricae. Budapest, 1955. N 13.
19 Кроме обобщающей работы Л. Р. Кызласова, см. также: Кызласов Л. Р. К воп-
росу об этногенезе хакасов//Учен. зап. Хакас. Науч.-исслед. Ин-та языка, литературы и истории. Абакан, 1959. Вып. 7.
20 Долгих Б. О. Обрядовые сооружения нганасан и энцев//Крат. сообщ. Ин-та эт-
нографии АН СССР. 1951. Вып. 13. 21 Николаев Р. В. Некоторые вопросы-кетского этногенеза и динлинская проблема//
Красноярский край: (Материалы по географии и истории). Красноярск, 1962.
21 Членова И. Л. Памятники переходного карасук-тагарского времени в Минусин-
ской котловине // Сов. археология. 1963. № 3; Она же. Происхождение и ранняя
история племен тагарской культуры. М., 1967. Обоснованию связей тагарской
культуры с синхронными среднеазиатскими культурами посвящена специальная
работа: Членова Н. Л. О связях племен Южной Сибири и Средней Азии в скиф-
скую эпоху // Доклады и сообщения археологов СССР на VII Международном
конгрессе доисториков и протоисториков. М., 1966.
23 Алексеев В. П. Палеоантропология Алтае-Саянского нагорья эпохи неолита и
бронзы//Антропологический сборник, III. М., 1961. (Тр. Ин-та этнографии АН
СССР. Н. С; Т. 71).
22 Совпадение словаря кетского и тибето-бирманских языков частично показали:
Bamstedt G. Uber der Ursprung der sogenannten Jenissei — Ostjaken // Journal de
la societe finno-ougrienne. 1907. T. 24; Donner K. Beitrage zur Frage nach der Ursp-
rung der Jenissei-Ostjaken//Ibid. 1920. Т. XXXVII; Idem. Uber die Jenissei-Ostjaken
und ihre Sprachlehre // Ibid. 1930. T. XLIV. О южном происхождении кетов по
материалам этнографии см.: Вайнштейн С. И. К вопросу об этногенезе кетов//
Крат, сообщ. Ин-та этнографии АН СССР. 1951. Вып. 13; Алексеенко Е. А. Кеты:
Историко-этнографические очерки. Л., 1967.
25 См. особенно последние обобщающие работы: Чернецов В. Н. К вопросу о месте и
времени формирования уральской общности // Congressus Internationalis Fenno-
Ugristarum. Budapest, 1963; Он же. К вопросу о сложении уральского неолита //
История, археология и этнография Средней Азии. М., 1968; Он же. Опыт выде-
ления этно-культурных ареалов в Северо-Восточной Европе и Северной Азии //
Происхождение аборигенов Сибири и их языков. Томск, 1969.26 Стеблева И. В. Поэзия тюрков VI—VIII вв. М., 1965.
