под ред. Т.И. Алексеевой. Восточные славяне. Антропология и этническая история. Часть 2.

Глава III. Н.А. Долинова. Дерматоглифика восточных славян.

Первая публикация по дерматоглифике русских принадлежит П.С.Семеновскому, изучившему пальцевые узоры 22 тыс. человек - 11 тыс. мужчин и 11 тыс. женщин [Семеновский, 1927]. Однако планомерный сбор материала и изучение кожного рельефа ладони и пальцев у восточных славян начались в 60-х годах, благодаря исследованиям Г.Л.Хить. К настоящему времени мы располагаем обширными материалами по дерматоглифике русских, украинцев и белорусов [Хить, 1983; Хить, Долинова, 1990]. Дерматоглифика русских была исследована в 19 группах Европейской части СССР. Выявлена их гомогенность по признакам кожного рельефа. Тем не менее, на севере территории отмечены черты северных европеоидов, а на юге - южноевропеоидные особенности (Долинова, 1983; Dolinova, 1983, 1993]. Украинцы 16 районов Украины (по данным С.П.Сегеды) близки по дерматоглифическим показателям и относятся к типу, свойственному народам Восточной Европы. Однако, автор все же выделил три локальных комплекса: полесско-волынский, среднеукраинский и южный [Сегеда, 1980]. Своеобразный комплекс признаков выявлен у белорусов Западного Полесья, отличающихся сочетанием низкого дельтового индекса и высокого индекса Камминса с пониженной частотой осевого проксимального трирадиуса ладони и повышенной узорностью гипотенара [Саливон и др., 1976; Тегако и др., 1978]. Г.Л.Хить определила таксономическое положение восточных славян среди народов СССР по признакам кожного рельефа и установила, что они достаточно гомогенны и обнаруживают сходство друг с другом. Дерматоглифический тип, представленный у славян, является характерным для европеоидов Восточной Европы [Хить, 1983]. 

Наша задача в данной работе состояла в систематизации всех имеющихся сведений по дерматоглифике восточных славян и славян в целом, и определении места восточных славян среди народов Восточной Европы по данным о кожном рельефе. Для суммарной характеристики каждой этнической группы использованы все опубликованные материалы. При изучении внутригрупповой дифференциации восточнославянских народов из анализа были исключены группы, исследованные в промышленных и областных центрах, локальные сельские выборки и малочисленные группы. Таким образом, русские и украинцы представлены дисперсными районными выборками. Мы сочли возможным представить все имеющиеся материалы в таблицах III-1-3. К сожалению, из-за разного подхода авторов к сбору материала в нашем распоряжении оказались всего три мужские и две женские дисперсные районные выборки белорусов. Основная же часть данных представлена локальными сельскими (зачастую малочисленными) группами, имеются также выборки из крупных промышленных центров. И, естественно, параметры изменчивости всех без исключения признаков у белорусов превышают таковые у русских и украинцев (табл. III-2); в сравнительный анализ включили лишь дисперсные группы белорусов. При изучении внутри-групповой дифференциации белорусов были использованы областные выборки, сформированные нами из имеющихся локальных групп. При этом, естественно, значительно искажается картина их территориальной дифференциации, так как огромная часть информации теряется. В качестве сравнительных данных были использованы литературные сведения по дерматоглифике западных и южных славян, а также других народов Западной и Восточной Европы (среднеэтнические данные взяты из сводки Г.Л.Хить и Н.А.Долиновой [1990]). 

Анализ материалов проведен по пяти ключевым признакам: дельтовому индексу (DL₁₀) индексу Камминса (Iс), процентному содержанию осевого проксимального трирадиуса ладони (t), узорности гипотенара (Ну) и частоте добавочных межпальцевых трирадиусов ладони (ДМТ). Указанные признаки не связаны внутригрупповой зависимостью, имеют расовые и географические градиенты и хорошо разграничивают расовые стволы [Хить, 1983]. В число ключевых признаков входит также узорность на тенаре/первой межпальцевой подушечке, (Th/I), однако, этот признак не разграничивает европеоидов и монголоидов, поэтому он представлен лишь в таблице первичных данных. 

В работе использованы два метода многомерного анализа: межгрупповой шкалы, разработанный для анализа дерматоглифических данных Г.Л.Хить [1983] и главных компонент [Дерябин, 1983]. Первый метод основан на применении евразийской шкалы популяционных средних и состоит из трех частей: 1) сопоставление комбинаций пяти ключевых признаков, 2) вычисление обобщенного дерматоглифического расстояния между группами (ОДР) как меры дивергенции, и построение на его основе дендрограммы парно-групповым методом со взвешиванием, 3) анализ вариаций европеоидно-монголоидного комплекса (ЕМК), пропорционального содержанию монголоидного компонента в группе, и североевропеоидного комплекса (СЕК), отражающего наличие североевропеоидного компонента. 
Данные о мужчинах и женщинах анализировались порознь. Все первичные данные содержатся в табл.III-1. Карты географического распределения вариаций признаков представлены на рис.III-1-7. 

Рассмотрим распределение вариаций ключевых признаков на территории расселения восточных славян.

Дельтовый индекс (Dl₁₀) варьирует в мужских группах от невысокого у украинцев Малинского района (11,19) до среднего (13,48) у украинцев Котовского района. Для большинства групп характерны средние значения индекса (здесь и далее величины признаков оцениваются по евразийскому масштабу вариаций). Признак распределяется ненаправленно, однако, в некоторых группах украинского Полесья и Волыни, а также на севере и крайнем западе расселения русских групп можно отметить тенденцию к уменьшению числа дельт на пальцах. У женщин индекс в большинстве групп невысокий и также варьирует в небольших пределах - от 10,82 у русских Устюжны до 12,84 у русских Рыльска (величина индекса 9,70 у русских Кириллова, как и не характерные для русских значения некоторых других признаков, вероятно, следствие малочисленности группы, 20 человек, поэтому в дальнейшем мы не будем их учитывать). У русских наблюдается тенденция к уменьшению числа дельт на пальцах в северных и западных группах, а у украинцев индекс ниже в восточных группах по сравнению с западными. 

Индекс Камминса (1с) варьирует у мужчин от 8,00 до 8,95, а у женщин - от 7,74 до 8,88. Величины признака в большинстве групп средние. Относительно высокие значения индекса чаще отмечены у обоих полов на территории Белоруссии и в северных группах русских, а в западных районах Украины, как правило, индекс минимальный. Однако в целом признак распределяется на исследованной территории ненаправленно. 
Осевой проксимальный трирадиус ладони (t) невысокий и средний. Размах вариаций признака у мужчин и женщин равен, соответственно, 21 и 24 %. Распределение признака у мужчин мозаичное, а в женских группах проявляется тенденция к увеличению частоты на севере и западе территории. 
Узорность гипотенара (Ну) средняя и высокая. Признак варьирует в мужских группах от 21% у украинцев Малинского района до 41% у украинцев Гощанского района и распределяется на территории ненаправленно. Однако, в большинстве украинских групп Полесья, Волыни и Среднего Поднепровья чаще встречается высокий процент признака. В женских группах узорность гипотенара варьирует от 28% у русских Тотьмы до 43% у русских Городца и распределяется, как правило, ненаправленно. 

Частота добавочных межпальцевых трирадиусов (ДМТ) колеблется от малых величин до средних. В мужских группах минимальное значение признака отмечено у украинцев Калиновского района (10%), максимальное - у украинцев Острожского района (28%), соответствующие лимиты у женщин наблюдаются в поморской группе Малошуйки и Колежмы (9%) и у русских Рыльска (23%). Признак распределяется на территории мозаично. 
Таким образом, географическое распределение величин признаков имеет дисперсный характер, выявленные тенденции для отдельных признаков не совпадают. Видимо, мы можем говорить лишь о локальной изменчивости дерматоглифических признаков у восточных славян. 
Корреляционный анализ также выявил отсутствие статистической взаимосвязи между признаками на изученной территории. Следует отметить, что по данным о 80 мужских группах Г.Л.Хить выделила на территории Восточной Европы несколько территориальных комплексов, которые позволили ей выявить два основных компонента, участвовавшие в процессе расообразования: европеоидный и монголоидный [Хить, 1983]. При сопоставлении всех территориальных мужских групп русских, украинцев и белорусов ни один из коэффициентов корреляции не достигает статистически значимой величины, т.е., территориальные комплексы признаков отсутствуют. У женщин обнаружена лишь невысокая отрицательная корреляция между частотой осевого проксимального трирадиуса ладони и узорностью гипотенара (коэффициент межгрупповой корреляции равен -0,403 при включении в анализ всех групп и -0,421 в дисперсных районных выборках, Р<0,01), а также невысокая, но достоверная положительная взаимосвязь между индексом Камминса и дельтовым индексом (r=0,290; 0,01<Р<0,05). Первое сочетание характерно для территории Восточной Европы и может отражать тенденцию к различиям между группами в соотношении европеоидного и монголоидного компонентов. Второе - противоположно по знаку к тому, которое было отмечено Г.Л.Хить для всей территории Восточной Европы и, наряду с первым сочетанием, указывает на градиент изменчивости обоих индексов в группах в направлении с Севера на Юг. 

Ключевые признаки кожного рельефа варьируют у восточных славян, как правило, в небольших пределах, коэффициенты их вариации меньше, чем у европеоидов Европы и на территории Восточной Европы в целом. Наименее вариабельными являются индекс Камминса и дельтовый индекс, самый вариабельный признак - добавочные межпальцевые трирадиусы (см. табл.III-2). 

Эта закономерность соответствует найденной ранее на других материалах [Хить, 1983; Хить, Долинова, 1990]. Резких различий в параметрах изменчивости у русских и украинцев не наблюдается . У белорусов, как уже указывалось, изменчивость всех признаков выше, что, на наш взгляд, отражает локальный характер выборок. 
Все три этнические группы по среднеэтническим показателям имеют сходные значения большинства признаков. Можно отметить лишь незначительное увеличение дельтового индекса и небольшое понижение частоты проксимального трирадиуса ладони у украинцев, а у белорусов чуть выше индекс Камминса. По комбинациям признаков восточные славяне принадлежат к одному типу, для которого характерны: средненизкий дельтовый индекс, средневысокий индекс Камминса, невысокий процент содержания осевого проксимального трирадиуса ладони, средневысокая частота узоров на гипотенаре и средненизкий процент добавочных межпальцевых трирадиусов (см. табл.III-3, рис.III-8).

Русские

Описанный выше тип комбинаций признаков характерен для всех русских групп. Различия, как правило, касаются одного-двух признаков и не имеют типологической направленности. Все же на севере территории, в поморской группе Малошуйки и Колежмы у обоих полов отмечены черты, свойственные северным европеоидам: пониженный дельтовый индекс сочетается с низким процентом добавочных межпальцевых трирадиусов. Северные черты прослеживаются также и в одной из северо-западных групп (г.Шимск Новгородской области), в которой относительно высокий процент осевого проксимального трирадиуса ладони сочетается у мужчин со средненизкой узорностью гипотенара, а у женщин - с относительно невысоким индексом Камминса. В самой южной группе (г. Рыльск Курской области) проявляются южноевропеоидные черты: относительно высокий процент добавочных межпальцевых трирадиусов сопровождается у мужчин пониженной частотой осевого проксимального трирадиуса ладони, а у женщин - относительно высоким дельтовым индексом. У женщин, кроме того, выделяется группа г. Тотьмы Вологодской области, в которой наблюдается сочетание пониженного индекса Камминса с высоким процентом t, низкой частотой добавочных межпальцевых трирадиусов и средне-низкой узорностью гипотенара. Указанная комбинация признаков более свойственна народам Волго-Камья. Однако, небольшая численность группы (42 человека) не позволяет нам судить с определенностью о дерматоглифическом типе этой группы. 

Межгрупповые, территориальные корреляции у мужчин отсутствуют. У женщин частота осевого проксимального трирадиуса ладони отрицательно скоррелирована с узорностью гипотенара (r = -0,515; 0,01<Р<0,05) и дельтовым индексом (r = -0,390; Р=0,05), узорность гипотенара связана, кроме того, с процентом добавочных межпальцевых трирадиусов (r = 0,520; 0,01<Р<0,05). Направление связей отражает имеющуюся тенденцию в территориальном распределении указанных признаков, т.е., различия между северными и южными группами. 
Европеоидно-монголоидный комплекс (ЕМК) у русских, как правило, невысокий, в среднем равен 41,9 у мужчин и 44,2 у женщин, варьирует в небольших пределах, от 35 до 48 в мужских группах и от 35 до 49 - в женских, что свидетельствует о преобладании у русских европеоидного компонента. В женской группе г.Тотьмы, однако, значение индекса выше - 58. Признак распределяется на территории мозаичным образом (см. рис.III-4а и б). Значение ЕМК у русских скоррелировано с величиной североевропеоидного комплекса (СЕК), отражающего степень выраженности североевропеоидных черт в группе, поскольку для большей части признаков векторы запад-восток и юг-север совпадают: коэффициент корреляции, по Спирмину rs = 0,80 у мужчин и 0,85 у женщин. Минимальный североевропеоидный комплекс для обоих полов отмечен в самой южной, рыльской группе (40 у мужчин и 41 у женщин). Максимальный СЕК у мужчин наблюдается у поморов (58) у женщин - в группе г.Тотьмы Вологодской области. Высокий СЕК отмечен также для женщин г.Шимска Новгородской области, г.Устюжны Вологодской области и в поморской группе, т.е., встречается на севере и северо-западе территории. Для основной же массы групп значение североевропеоидного комплекса не связано с их географическим положением и варьирует в небольших пределах. 
Морфологическое единство русских выявляется и при анализе обобщенных дерматоглифических расстояний между группами. Они варьируют от очень малых до очень больших значений, однако около 56% всех расстояний у обоих полов относятся к категориям малых и очень малых, а больших и очень больших всего около 10%. Средние ОДР у обоих полов невелики: 10,1 в мужских группах и 9,8 в женских, и относятся к категории малых. По данным Г.Л.Хить, средние значения ОДР для европеоидов Восточной Европы на территориальном уровне равны 11,9 у мужчин и 9,7 у женщин [Хить, 1983]. 

Чтобы систематизировать взаимоотношения территориальных групп русских по комплексу признаков, была построена дендрограмма на основе матрицы обобщенных дерматоглифических расстояний (рис.III-9). У мужчин на уровне средних расстояний выделяются два основных кластера. Первый, наиболее многочисленный, включает разные территориальные варианты русских, второй объединяет 7 групп, расположенных, в основном, на северо-западе и северо-востоке территории. Средний северо-европеоидный комплекс для групп второго кластера выше, чем в группах первого (52,5 и 46,9, соответственно). Самая южная группа (г.Рыльск Курской области) обособлена от других на уровне больших расстояний. В целом же можно говорить о стабильности дерматоглифического типа русских и по критерию статистического сходства. У женщин на уровне больших расстояний выделяются два кластера: первый включает шесть групп, пять из которых расположены на севере и северо-западе территории. Среднее значение североевропеоидного комплекса для групп этого кластера 58. Основной массив групп, включающий как южные, так и северные группы (со средним значением СЕК, равным 48) образует второй кластер. 

Для выяснения степени статистической значимости признаков в дифференциации групп и выявления градиента изменчивости был применен метод главных компонент (ГК). У мужчин статистически значимы первые две компоненты, которые охватывают всего 53% изменчивости. Большинство признаков (за исключением добавочных межпальцевых трирадиусов) связаны с первой ГК коэффициентами корреляции от 0,4 до 0,9 (рис.III-10). Направления связей таковы, что первая ГК отражает существующие тенденции в соотношении северо- и южноевропеоидного компонентов в группах. Направление связей признаков со второй ГК не позволяет нам определить вектор ее изменчивости. Рассмотрим взаимное расположение групп в пространстве I и II ГК (см. рис.III-10). У мужчин самая южная, рыльская, группа максимально отличается от других по величине II ГК и располагается вблизи "южного" полюса первой ГК. Для большинства же групп их взаимное расположение на рисунке не соответствует их географическому положению. У женщин все признаки скоррелированы с величиной первой главной компоненты (r колеблется от 0,4 до 0,8); как и у мужчин, I ГК отражает наличие в группах североевропеоидного и южноевропеоидного компонентов. Направление изменчивости в группах по II ГК также неопределенно, и ее вклад в общую дисперсию невелик (26%). Разброс групп по величине I ГК достаточно велик, но, как и у мужчин, основная их часть различается мало. Выделяются лишь рыльская группа, располагающаяся на "южном"полюсе значений первой ГК и группы Тотьмы, Малошуйки, Устюжны и Шимска (т.е., группы с максимальной величиной СЕК) - на "северном" ее полюсе. Последние, однако, значительно различаются по величине второй ГК. 

Таким образом, оба метода многомерного анализа, свидетельствуют об однородности русских по дерматоглифическим показателям и отсутствии направленной изменчивости на изученной территории. Тем не менее, выявлены незначительные различия между группами, указывающие на присутствие на юге территории южноевропеоидного, а на севере и северо-западе - североевропеоидного компонентов.

Украинцы

Для украинских групп также характерным является дерматоглифический тип, описанный выше и свойственный восточнославянским народам. Наибольшее сходство с ним обнаруживают группы Восточного Полесья, а также часть центральных и закарпатских групп. У мужчин, тем не менее, на фоне других групп выделяются украинцы Малинского района, расположенного в полесской зоне. В этой группе наблюдается минимальный для восточных славян дельтовый индекс в сочетании с пониженной узорностью гипотенара, что указывает на наличие североевропеоидных черт. Устойчивых сочетаний признаков, отличных от среднеукраинского типа и приуроченных к определенной территории, в основной части групп нет. Так, для большинства полесских групп, а также некоторых групп центральных и западных районов характерными являются повышенная узорность гипотенара и невысокий процент осевого проксимального трирадиуса ладони. Обратное сочетание указанных признаков, т.е., пониженная узорность гипотенара и увеличенная частота осевого проксимального трирадиуса ладони, также встречается как в Полесье, так и в западных районах. 

Как и у русских, в мужских группах межгрупповые корреляции между признаками отсутствуют. В женских - коэффициенты корреляции для большинства признаков достигают значений 0,40-0,45, однако, они также статистически недостоверны. 

Европеоидно-монголоидный комплекс варьирует у мужчин в значительной степени: от 30 до 50. Показатель распределяется в изученных группах мозаичным образом. Однако, в западном Полесье ЕМК, как правило, невысокий. Как и у русских, величина ЕМК у украинцев скоррелирована со значением североевропеоидного комплекса (r =0,75). Во всех группах с относительно высоким ЕМК у обоих полов отмечены максимальные величины СЕК, т.е. проявляются черты северных европеоидов. Максимальный североевропеоидный комплекс наблюдается в Малинской группе, а в остальных варьирует ненаправленно (см. рис.III-1). 

Судя по величинам обобщенных дерматоглифических расстояний между мужскими группами, украинцы более гетерогенны по сравнению с русскими. Малых и очень малых ОДР у них на 16% меньше, а больших и очень больших - в два раза больше, при этом среднее ОДР равно 11,69 (S=4,2; V=36,l). 

Иллюстрацией сопоставления мужских групп по комплексу признаков служит дендрограмма, построенная на основе матрицы ОДР (табл.III-4, рис.III-11). На уровне больших расстояний от других групп отделяются украинцы Малинского района. На уровне средних ОДР выделяются два кластера: первый объединяет большую часть групп, а второй - в основном, украинцев районов Полесья и Волыни. Женские группы более гомогенны. По комбинациям признаков они сходны со средне- украинским типом. ОДР варьируют от очень малых до средних, среднее ОДР равно 9,1 (S=2,8; V=31,0). Однако, следует учитывать, что изучено всего 8 женских групп, т.е. почти в три раза меньше, чем мужских. 
Результаты применения метода главных компонент следующие. У мужчин значимы первые две компоненты. Первая главная компонента вносит максимальный вклад в общую изменчивость (40%). Все признаки, кроме добавочных межпальцевых трирадиусов, скоррелированы с I ГК (коэффициенты корреляции колеблются от 0,6 до 0,8). Направление связей указывает на градиент изменчивости в группах в соотношении северо- и южноевропеоидного компонентов. II ГК положительно скоррелирована с узорностью гипотенара и частотой ДМТ (коэффициенты корреляции равны, соответственно, 0,6 и 0,8) и отрицательно - с дельтовым индексом (r = -0,4), что не дает возможности определить направление изменчивости. Рассмотрим взаимное расположение групп в пространстве и II ГК (рис.III-12). Хотя соответствия территориальной локализации групп с величиной ГК нет, некоторые тенденции проявляются. Так, большая часть групп правобережного Полесья и карпатской зоны расположена в "южной" области I ГК. Закарпатские группы и большая часть групп левобережного Полесья и Волыни расположены в области "северных" значений первой главной компоненты. Кроме того, закарпатские группы сконцентрированы в области отрицательных значений ГК, а полесские - в зоне положительных ее значений. В женских группах градиенты изменчивости по обеим главным компонентам определить нельзя. Группы располагаются в пространстве I и II ГК достаточно компактно, выделяются лишь украинцы Щорсовского и Глобинского районов. 

Таким образом, украинцы как по вариациям признаков, так и по их комплексу, более гетерогенны по сравнению с русскими. Хотя четко направленных различий между территориальными группами нет, намечается тенденция к выделению групп полесской зоны и Закарпатья.

Белорусы

Белорусы. Областные группы, как и следовало этого ожидать из-за укрупненного характера выборок, максимально сближены со средним типом белорусов. Тем не менее, незначительные различия все же можно отметить. Так, у мужчин восточного Полесья наблюдается небольшое увеличение индекса Камминса, а в западном Полесье понижен дельтовый индекс. Женщины Минской области отличаются незначительным уменьшением индекса Камминса. 

Средние значения монголоидного и североевропеоидного комплексов у белорусов близки к величинам соответствующих показателей у русских и украинцев (см. табл.III-3). 

Обобщенные дерматоглифические расстояния между областными группами у обоих полов малые: у мужчин среднее ОДР равно 5,8, а у женщин 7,1. Наибольшее сходство у мужчин обнаруживают Минская и Витебская, а также Гомельская и Могилевская области (ОДР равны, соответственно, 3,8 и 4,2). У женщин максимальное сходство обнаруживают Брестская и Гомельская области (ОДР равно 3,4), а ОДР всех областей с Минской самые большие (в среднем 8,2). 

Таким образом, анализ внутригрупповой изменчивости дерматоглифических показателей у русских, украинцев и белорусов свидетельствует о гомогенности всех трех этнических групп и об отсутствии в них направленных территориальных различий. Анализ попарных межэтнических ОДР на уровне территориальных групп указывает на близость восточных славян по критерию статистического сходства. Оказалось, что малых и очень малых ОДР в мужских группах 70%, а больших и очень больших всего 12%. Среднее межэтническое ОДР равно у мужчин 11,3 а у женщин 11,0. Напомним, что в нашем распоряжении оказались 26 групп русских, 22 группы украинцев и 3 группы белорусов у мужчин, а у женщин, соответственно 22, 8 и 2 группы. На уровне этнических групп обобщенные дерматоглифические расстояния еще меньше: 2,7 у мужчин и 4,5 у женщин. Русские максимально близки и к украинцам, и к белорусам (см. табл.III-4). Для сравнения приведем средние значения ОДР для 23 этнических групп европеоидов Восточной Европы [Хить, 1983], которые намного выше, и равны, соответственно, 14,4 и 13,3. 

Единство дерматоглифического типа восточных славян особенно четко проявляется на фоне других славянских народов. Все славяне оказались сходными по комбинациям признаков (см. рис.III-8). У мужчин наибольшее взаимное сходство обнаруживают русские, украинцы и белорусы; словаки отличаются максимальными для славян значениями всех признаков, кроме частоты добавочных межпальцевых трирадиусов, по которым они уступают болгарам. Различия между другими группами незначительны и касаются одного-двух признаков. Но, тем не менее, по комбинациям признаков ни западных, ни южных славян нельзя считать гомогенными в такой степени, как восточных. Обобщенные дерматоглифические расстояния между славянскими группами варьируют у мужчин от очень малых до близких к верхней границе малых (2,1-12,7), среднее ОДР равно 7,0. Минимальные расстояния объединяют восточных славян с чехами (от 4,2 до 6,1), максимальные, но все же не выходящие за пределы умеренных величин - со словаками (11,3-12,7). У женщин наблюдается сходная картина, однако они более гетерогенны: ОДР варьируют от малых до больших (2,4-17,2), среднее ОДР равно 10,2. Максимально близки к восточным славянам чехи и поляки (6,3-8,3), а словаки наиболее удалены (14,2-17,2). Таким образом, можно говорить о близости всех славянских групп по критерию статистического сходства, поскольку ОДР между ними намного меньше, чем в среднем для европеоидов Европы. 

Иллюстрацией изложенному выше служат дендрограммы, построенные на основе матриц ОДР. У мужчин русские, украинцы и белорусы практически не различимы и вместе с чехами и болгарами образуют основной кластер, к которому присоединяются поляки и словаки. Причем ОДР между обоими кластерами относится к категории малых. У женщин в основной кластер, различия между ветвями которого малые, входят восточные славяне, поляки и чехи. Словаки и болгары последовательно присоединяются к нему на уровне средних расстояний (рис.III-13). 

Сопоставление восточных славян с соседними этническими группами показало, что по данным о мужчинах минимальные обобщенные дерматоглифические расстояния связывают их с мордвой, немцами, коми, молдаванами, шведами, а белорусов, кроме того, и с литовцами. ОДР с народами Прибалтики, финнами, казанскими татарами, гагаузами выше, однако также находятся в пределах малых расстояний. От карелов, вепсов, лопарей, народов Поволжья и Приуралья восточных славян отделяют, как правило, средние, а от калмыков - большие расстояния. У женщин результаты практически те же, за некоторыми исключениями (табл. III-5). 

Наши результаты вполне согласуются с теми, которые были получены Г.Л.Хить на менее обширных материалах [Хить, 1983]. Таким образом, значительное увеличение материала не привело к изменению картины дифференциации восточных славян, хотя и выявило ряд новых моментов. Изучение вариаций дерматоглифических признаков у русских, украинцев и белорусов, сопоставление их по комплексу признаков на территориальном и этническом уровнях позволяет нам заключить, что на первый план выступает морфологическое сходство восточнославянских народов по признакам кожного рельефа и их гомогенность. Выявленные особенности в соотношении северо- и южноевропеоидного компонентов не повторяются у обоих полов и касаются лишь части групп, поэтому их следует рассматривать лишь как тенденцию территориальной дифференциации.

Глава IV. Р.У. Гравере. Одонтология восточнославянских народов

В одонтологический анализ было включено 75 выборок, представляющих различные территориальные группы современного восточнославянского населения. Одонтологический материал изучался разными авторами по полной программе и единой методике [Зубов, 1973; Халдеева, 1989], что обусловило полную сопоставимость данных. Территориально одонтологический материал русских представлен весьма неравномерно (рис-IV-l). Наиболее изученной оказалась северо-западная часть России, где исследовано 29 групп, население северо-восточных областей представляют всего 8 выборок, русские центральных и южных районов составили 13 территориальных групп [Ващаева, 1977 а, б; Аксянова и др., 1979; Гравере, 1990]. Белорусов представляют 9 выборок, относительно равномерно охватывающих всю территорию республики [Ващаева, 1977 а, б; Тегако, Саливон, 1979], украинцы объединены в 15 групп [Сегеда, 1979, 1980,1986]. 
Географическая неравномерность исследованного современного восточнославянского одонтологического материала представила определенные трудности в его группировке. При оценке всего спектра изменчивости одонтологических признаков, по мере возможности, учитывался и лингвистически-этнографический аспект (ЭВС, 1987). Так, первоначально весь массив данных по одонтологии русских был подразделен на две обширные совокупности, соответствующие диалектическим ареалам русского языка: северному (окающему) и южному (акающему), в дальнейшем анализе учитывалось и более дробное деление русского языка. Однако, наиболее перспективным оказался географический принцип группировки всего представленного русскими одонтологического материала. 
Ввиду недостаточного количества выборок, данные по белорусам и украинцам рассматривались целостно, хотя определенная географическая дифференциация по особенностям зубных комплексов и их сопоставимость с диалектными зонами была отмечена ранее [Сегеда, 1979, 1980, 1986]. 

В анализе всего перечисленного материала применялись методы, оценивающие общий спектр изменчивости одонтологических признаков, с вычислением коэффициента изменчивости где р - частота признака. Этот же принцип использовался и в определении гомогенности отдельных антропологических типов. Исходя из сигмальной рубрикации одонтологического материала Восточной Европы, введены категории изменчивости признаков, вычислялись ранговые коэффициенты корреляции. С помощью таксономических расстояний, факторного и кластерного анализов проводились сопоставления групп по комплексу одонтологических признаков. Статистические результаты, полученные по восточнославянским народам, рассматривались в соответствии с выводами, полученными на всем опубликованном одонтологическом материале с территории Восточной Европы [Зубов, 1972; 1980; Зубов, Халдеева, 1979, 1989; Зубов, Сегеда, 1986; Аксянова, 1979; Кочиев, 1979; Сарап, 1977, 1979, 1986; Бальчюнене, 1985, 1986,1987; Гравере, 1982, 1987; Минков, 1977; Zoubov,1972; Kaczmarek, 1981 в; Cesnys, Papreckiene, 1986; Papreckiene, 1961, 1986].

Анализ межгрупповой изменчивости одонтологических признаков восточнославянских народов

Для определения диапазона изменчивости одонтологических признаков использовались различные приемы анализа, в том числе и критерий, предложенный Г.Чеснисом, позволяющий не только рассмотреть размах вариабельности признаков, но и оценить их таксономическую значимость на разных территориях. В этой связи показательна закономерность в выявлении крайне высоких значений этого индекса у всех восточноевропейских народов, в том числе и славянских, по всем признакам восточного зубного комплекса (индекс превышает 200). Противоположное значение имеют индексы в одонтологическом материале восточного расового ствола. То есть, этот индекс является как бы "индикатором монголоидности" в Европе, а в пределах монголоидных групп приобретает свойство "индикатора европеоидности". 

Современные русские и белорусы, в меньшей степени украинские группы, показывают высокие индексы межгрупповой изменчивости по большинству признаков восточного происхождения (табл.1У-1), при этом диапазон вариаций у восточнославянских народов, в целом, совпадает с изменчивостью большинства одонтологических признаков, наблюдаемой среди изученных групп русских. Лишь по отдельным признакам, таким, как редукция вторых верхних моляров и вариант 2 med II, размах изменчивости русских расширяется, включая более низкие пределы этих особенностей. Таким образом, наиболее сложным для анализа является одонтологический материал современных русских, в котором проявляется как общие для восточнославянских народов тенденции, так и локальные, на что указывают, с одной стороны, высокий диапазон изменчивости всех восточных признаков, а с другой - встречаемость как высоких, так и низких частот ряда признаков редукционного характера. 

В свете изложенного представляет интерес разделение одонтологического материала современных русских. Первоначально попытаемся провести разделение одонтологических данных, исходя из диалектических ареалов русского языка (табл.1V-2). Если рассмотреть отдельно градиент изменчивости одонтологических признаков в группах, то можно выделить одну общую тенденцию: в севернорусском ареале диапазон изменчивости по всем признакам варьирует от крайне низких до крайне высоких частот, тогда как южнорусский ареал говоров характеризуется более узким размахом вариаций, близким к средним величинам по всем русским группам в целом. 
Более дробная дифференциация одонтологического материала, включая и полосу среднерусских наречий, выявляет определенную географическую направленность ряда признаков. Так, отмечается уменьшение частот отдельных восточных особенностей в группах из среднерусской зоны говоров, по сравнению с севернорусскими выборками. Например, лопатообразные верхние медиальные резцы с максимальной встречаемостью у русских из олонецкой группы говоров (14%), высокой их частотой в области окающих западно-среднерусских говоров (12,5%) и минимальной встречаемостью признака у русских Московской области, относящейся к акающим восточносреднерусским говорам. Примечательно, что в ареале южнорусских наречий встречаемость лопатообразных резцов заметно увеличивается (5-7%). Сходную этнолингвистическую тенденцию в одонтологическом материале русских обнаруживают коленчатая складка метаконида и дистальный гребень тригонида (см. табл IV-2). 
Однако, следует обратить внимание и на то, что некоторые признаки восточного зубного комплекса имеют определенную стабильность или обратную ориентировку. К стабильным признакам можно отнести шестибугорковые первые нижние моляры, относительно стабильны частоты бугорка tami, максимальные значения которого зафиксированы в олонецкой группе говоров (5%), у русских из восточносреднерусских акающих областей и юго-восточных групп южнорусского наречия (4%). 

Особого интереса заслуживает распределение в разных лингвистических ареалах такой особенности восточного зубного комплекса, как вариант 2 med III. В севернорусском ареале частота этого признака в среднем не превышает 36%, в зоне среднерусских говоров частота этого варианта на западе - 25%, а на востоке достигает 39% и 54%, в группах южнорусского ареала его средняя встречаемость колеблется в пределах 45-47%. 
Определенные тенденции выявляются в разных диалектных ареалах и по основным признакам редукционного значения. Севернорусский ареал отличается крайне высоким диапазоном изменчивости, при этом, по таким признакам, как диастема и краудинг верхних резцов, крайние варианты встречаемости выражены очень отчетливо. Кроме того, для этого ареала характерно соотношение, при котором встречаемость краудинга верхних латеральных резцов превосходит частоту диастем, что особенно четко выявляется у русских олонецкой группы говоров. Показателен тот факт, что в среднерусских группах это соотношение меняется в пользу повышенных частот диастем, а у русских, имеющих южнорусское наречие, более высокие частоты диастем являются доминирующими (см. табл. IV-2). 

Необходимо отметить также некоторые тенденции в изменчивости признаков редукционного характера. Так, среди северных русских отмечаются наивысшие показатели редуцированных форм моляров, особенно верхних - до 50 и более процентов. Здесь наблюдаются и характерные для северных европеоидов высокие показатели варианта 2 med II (свыше 50%), тогда как в ареале среднерусских говоров отмеченные показатели ниже, в том числе и редукция первых нижних моляров. В этой связи следует отметить, что среднеевропейский одонтологический тип, отмечаемый рядом исследователей как основной среди русских, фактически впервые выявляется у русских, относящихся по диалектной дифференциации к восточносреднерусским говорам, а доминирующим является лишь в группах южнорусских наречий. 
Одонтологический материал из севернорусского ареала наречий, судя по спектру изменчивости основных зубных признаков, распадается на два грацильных комплекса, поскольку здесь в средних показателях вообще отсутствуют нередуцированные формы моляров. Один из них, наиболее полно представленный у русских олонецкой группы говоров, сочетает крайне низкую встречаемость диастем, при повышенной частоте краудинга, повышенные показатели редукции моляров и пониженную частоту 2 med II с рядом повышенных частот признаков восточного зубного комплекса. В целом описанные особенности укладываются в классический вариант северного грацильного одонтологического типа [Зубов, 1982]. В других группах северных русских, исходя из средних показателей, этот тип представлен в иной модификации, сочетающей общую грацильность и отсутствие или низкую встречаемость восточных зубных признаков, как, например, среди групп из области западных говоров севернорусского наречия (см. табл. IV-2). 

Анализ одонтологического материала русских, исходя лишь из лингвистических или диалектных ареалов, позволяет наметить определенные тенденции, но не дает возможности провести четкую дифференциацию материала, как это можно сделать, используя географический принцип. 
Разделение одонтологического материала на три обособленных территориальных совокупности выявляет ряд закономерностей. Во-первых, по большинству одонтологических признаков диапазон изменчивости, наблюдаемый в северозападных группах русских, охватывает весь спектр их изменчивости в целом, как по признакам редукционного, так и расодиагностического характера. В отличие от русских из северо-восточных, центральных и южных областей, северо-западные группы отличаются, в основном, грацильным зубным комплексом с более высокой встречаемостью варианта 2 med II (47%) и более низкой 
встречаемостью варианта III (31 %), а также сильнее выраженным комплексом восточных признаков. В то же время это сочетание соответствует характеристике северного грацильного типа, основного на северо-западе Восточной Европы. 

У северо-восточных русских и населения из центральных и южных областей России, в целом, выявляется менее редуцированный одонтологический комплекс, однако, их дифференцирует разная встречаемость некоторых особенностей редукционного характера. Показательно, что белорусы по вариации и средним показателям основных одонтологических признаков обнаруживают большое сходство с северо-западными русскими, а украинцы по ряду признаков сближаются с группами южных русских, обнаруживая при этом характерное только для них соотношение отдельных одонтологических особенностей, таких как: впадение второй борозды метаконида, бугорок tami, низкий удельный вес признаков восточного характера. 
Особый интерес представляет сопоставление диапазона изменчивости одонтологических признаков у восточнославянских народов на фоне географических вариаций в масштабе Восточной Европы. Так, изменчивость диастем между верхними медиальными резцами у русских практически соответствует вариабельности этого признака в Восточной Европе (2-27% у русских и 2-30% в европейском ареале). Признак обнаруживает определенную географическую направленность, его величина увеличивается с севера на юг. Однако, общую картину географической изменчивости нарушают данные по белорусам и украинцам. В белорусских выборках, кроме полоцкой, вообще отсутствуют высокие частоты диастем между верхними медиальными резцами. Признак варьирует в пределах 3-11% и, в целом, не обнаруживает географической изменчивости так же, как и на территории Украины, где умеренные и высокие его значения встречаются чересполосно. В рамках имеющегося на сегодня одонтологического материала с территории Восточной Европы нельзя выделить общее направление географической изменчивости диастем, можно лишь отметить два региона с низкой встречаемостью этого признака: север или северо-восток Европы и территория Белоруссии. 

Противоположную, хотя и не столь выраженную направленность изменчивости обнаруживает краудинг верхнего латерального резца. Если в западном регионе Восточной Европы четко прослеживается увеличение краудинга I² в направлении с юга на север, то вся территория России, за исключением отдельных выборок Псковской и Новгородской областей, представляет ареал повышенных и высоких частот признака, что обусловлено не территориальной изменчивостью, а проявлением финно-угорского субстрата. Об этом свидетельствует отсутствие повышенных частот краудинга у литовцев и повышение его встречаемости у латышей с древнефинской территории, а также наличие высоких частот этого признака во всех исследованных группах эстонцев и финнов. Большинство выборок русских по этому показателю обнаруживают сходство с финскими по происхождению группами. 
Изменчивость редукции верхних латеральных резцов географической направленности не имеет, хотя и является таксономически ценным признаком в выявлении одонтологических комплексов, особенно на Северо-Западе. Степень грацилизиции первого нижнего моляра, определяющая в основных чертах и общий уровень редукции зубной системы, обнаруживает географическую изменчивость, особенно, в русском одонтологическом материале, увеличиваясь в направлении с юга или юго-востока на север. Сходная тенденция увеличения грацилизации нижних моляров выявлена и на территории Восточной Прибалтики [Гравере, 1987]. 
Однако, если рассматривать географическую изменчивость четырехбугорковых первых нижних моляров на всей территории Восточной Европы, то наравне с отмеченным выше направлением увеличения этих форм с юго-востока на северо-запад, выявляется второй градиент увеличения этого признака - с востока на запад и юго-запад. Об этой тенденции свидетельствует высокий уровень грацилизации первых нижних моляров в отдельных группах юго-западных литовцев, западных и юго-западных белорусов, в большинстве выборок из юго-западной Украины (как украинцев, так и закарпатских венгров), а также поляков Познанской области. Подтверждением вышесказанного являются повышенные частоты встречаемости четырехбугорковых форм у современных чехов [Strouhal, 1961], ряде групп болгар (до 32%), болгарских греков [Минков, 1977] и выявленный у венгров южный грацильный одонтологический тип, одним из основных показателей которого является повышенная и высокая частота рассматриваемого признака [Зубов 1979, 1982; Зубов, Халдеева, 1989). 
В этой связи особый интерес представляет картографирование такого признака, как коленчатая складка метаконида, повышенные и высокие частоты которой вместе с высокой встречаемостью четырехбугорковых первых нижних моляров составляет ядро так называемого северного одонтологического типа [Зубов, 1979, 1982; Зубов, Халдеева, 1989]. 
Градации частот коленчатой складки метаконида у восточнославянских народов почти полностью повторяет ее в масштабе Восточной Европы, хотя изменчивость признака несколько ниже. Выявляется два направления увеличения частот коленчатой складки метаконида: общее для всей Восточной Европы - северное, когда максимальную встречаемость этого признака имеют прибалтийско-финские народы (на северо-западе) и волжско-финские (на северо-востоке), а также меридиональное (с запада на восток). Можно полагать, что в общеевропейском масштабе СевероВосточная Европа представляет ареал концентрации максимальных частот встречаемости коленчатой складки метаконида. 
Картографирование индекса ISC, отражающего сочетание коленчатой складки метаконида и четырехбугорковых первых нижних моляров [Зубов, Халдеева, 1974], показывает и определенное сходство их географической изменчивости, и их различие. Подтверждается связь как высоких, так и низких частот этих признаков, и их приуроченность к определенным территориям. Вместе с тем, фиксируются и противоположные сочетания этих особенностей, которые будут более подробно рассмотрены далее при выделении одонтологических типов. 
Представляет интерес географическая изменчивость и других одонтологических признаков, как редукционного, так и расодиагностического значения. Так, выраженную направленность имеет редукция гипоконуса на втором верхнем моляре, увеличиваясь с юга на север и с востока на запад. Наибольшей частотой редуцированных форм верхних моляров выделяется Прибалтика, высокая встречаемость характерна также для западных русских групп и белорусов. Украинцы по этому показателю сближаются с южными русскими и поляками. 

Как в масштабе восточнославянских народов, так и Восточной Прибалтики, невыраженной географической изменчивостью обладает бугорок Карабелли. Для русских и белорусов характерны низкие частоты этого признака, лишь отдельными вкраплениями в этом ареале выделяются некоторые выборки Северо-Запада с крайне высокой встречаемостью бугорка Карабелли (до 50%). Гетерогенность по этому признаку обнаруживается и в одонтологическом материале белорусов, где встречаются как низкие (белорусы Полоцка - 28%), так и крайне высокие частоты бугорка (слонимские белорусы - 51%). На фоне восточнославянских народов в большинстве изученных групп украинцев выявляются наиболее высокие частоты признака. 
В восточнославянском масштабе определенную географическую изменчивость имеет и вариант 2 med II, увеличиваясь в направлении с юга на северо-запад, хотя на территории всей Восточной Европы признак не обнаруживает выраженной географической направленности. Необходимо, однако, отметить низкие частоты варианта 2 med II в группах прибалтийских и волжских финнов и крайне низкую его встречаемость у саамов. В то же время высокие и крайне высокие (свыше 60%) этого признака выявлены у большей части литовцев и латышей, особенно, в приморских группах. 

Одним из самых надежных критериев в выделении одонтологических типов на территории Восточной Европы является удельный вес признаков восточного происхождения. Лопатообразные формы верхних резцов показывают выраженную географическую изменчивость. Весь западный регион России, западные и северные области Белоруссии выделяются повышенной встречаемостью этой особенности. Обращает внимание низкая частота лопатообразных форм верхних медиальных резцов у северо-восточных русских, которые образуют как бы анклав, поскольку у окружающего их волжско-финского населения частоты признака значительно выше и сходны с таковыми у прибалтийско-финских народов. 
Сходный характер изменчивости в одонтологическом материале восточнославянских народов имеют дифференцированные шестибугорковые первые нижние моляры. Согласованный характер изменчивости шестибугорковых форм М, и лопатообразных верхних резцов выявляются среди части северных русских групп, на территории Белоруссии и Украины. Такой признак, как лирообразная форма первой борозды эоконуса на первом верхнем моляре показывает сравнительно дисперсное распределение. 
Географическая изменчивость третьего (восточного) варианта второй борозды метаконида в материале современных восточнославянских народов выявляет дифференциацию большинства западных групп, с низкой или умеренной частотой признака, от восточных - с высокими и крайне высокими частотами; причем в западной части Восточной Европы выявляется градиент усиления этого варианта с юга на север. 
В масштабе Восточной Европы географическая изменчивость дистального гребня тригонида имеет, по видимому, чересполосный характер, когда полосы, простирающиеся в направлении с юга на север, с высокой частотой признака, сменяют полосы с низкой его встречаемостью. Одну такую полосу или зону повышенных и высоких частот дистального гребня тригонида образуют украинцы, белорусы, часть юго-восточных или восточных групп прибалтийских народов, карелы, финны, вепсы и саамы, у которых его частота достигает максимальных для этого региона значений (7-10%). Такая чересполосность распределения дистального гребня тригонида в Восточной Европе обусловлена наличием и соприкосновением здесь (в современности и в прошлом) двух разных зубных комплексов: североевропейского реликтового на севере и северо-западе, а также у части волжских финнов и южного грацильного, присущего, в основном, народам Юго-Восточной Европы. 
Таким образом, оценивая характер географической изменчивости основных одонтологических признаков у современных представителей восточнославянских народов и сопоставляя ее с направленностью этих особенностей в масштабе Восточной Европы, можем отметить ряд закономерностей. 

Во-первых, следует признать, что по большинству рассмотренных зубных признаков в одонтологическом материале восточнославянских народов, и особенно русских, выявляется отчетливо выраженная географическая изменчивость. Вместе с тем, рассматривая ее на фоне Северо-Восточной Европы, следует признать, что лишь западный ареал расселения восточных славян включен в общий диапазон географической изменчивости одонтологических признаков. Создается впечатление, что юго-западные белорусы и украинцы сближаются с юго-восточным населением Европы. К сожалению, скудость одонтологических данных с этих территорий не позволяет полностью проследить эти тенденции. 
Во-вторых, северо-восточные русские, и особенно население центральных и южных областей России, по характеру географических вариаций большинства одонтологических признаков образуют своего рода анклав между северо-западными группами русских, белорусами и западными украинцами, с одной стороны, и волжскими финнами, с другой. Между тем, на самом юго-востоке расселения русских проявляется усиление удельного веса признаков восточного, возможно, юго-восточного происхождения. 

Следовательно, как межгрупповая, так и географическая изменчивость одонтологических признаков у современных восточных славян отражает значительный полиморфизм, обусловленный наличием у них разных антропологических компонентов с характерными для них зубными комплексами. Так, у северо-западных русских, несомненно, доминирует грацильный компонент, встречаемый в двух вариантах: более массивном, без коленчатой складки метаконида (новгородские русские), и в типичном "классическом" варианте северного грацильного одонтологического типа (русские Ленинградской и, частично, Вологодской областей). Здесь же присутствует и умеренно редуцированный зубной комплекс с незначительными частотами восточных признаков. 
Юго-восточные и часть северо-восточных русских сочетают умеренную редукцию зубов также без повышенных значений восточных признаков, кроме варианта 2 med III, встречаемость которого у них сходна с таковой у финских народов. Белорусы и украинцы, главным образом, характеризуются повышенной и, в ряде случаев, высокой степенью редукции основных показателей, без выраженного комплекса особенностей восточного происхождения.

Одонтологические типы

Проведенный анализ межгрупповой изменчивости основных одонтологических признаков у современных представителей восточнославянских народов показал значительный спектр их изменчивости, по вариабельности почти равный многим его показателям в масштабе Восточной Европы. Географическая изменчивость этих одонтологических признаков у восточнославянских народов выявила ряд закономерностей, позволяющих предположить у них наличие нескольких одонтологических типов разного происхождения. 
Для общей оценки одонтологического материала, характеризующего современных восточных славян, был использован факторный анализ. Для этого из общей программы было отобрано 10 признаков, по частоте и взаимосочетанию которых у восточнославянских народов можно было бы выявить характерные одонтологические типы. Так, на основе показателей редукции зубной системы (диастеме I¹ - I¹, краудингу I², редукции вторых верхних и первых верхних моляров, а также частот встречаемости бугорка Карабелли) определялась грацильная или массивная, редуцированная или слабо редуцированная одонтологическая форма. Для более полной характеристики этих форм использовался такой признак, как частота варианта 2 med II на первом нижнем моляре. В свою очередь, сочетание показателей редукции зубной системы с признаками восточного характера позволило в целом определить основные одонтологические типы в составе восточнославянских народов. Весь представленный одонтологический материал, как собственно восточнославянский, так и окружающих народов, оценивался в двухфакторном и трехфакторном пространстве. 
Применение факторного анализа по одонтологическому материалу современных восточнославянских народов значительно конкретизирует сделанные ранее выводы. Так, факторные нагрузки в пространстве первого и второго факторов основное значение отводят второму из них, определяющему отделение грацильных одонтологических форм от более массивных. Первый фактор разделяет круг форм северного грацильного типа, с характерным для него сочетанием четырехбугорковых первых нижних моляров с повышенной частотой коленчатой складки метаконида, от южного. Расположение исследованных восточнославянских групп в этом пространстве (в масштабе Восточной Европы), во-первых, акцентирует значительную их гетерогенность, размещая отдельные северо-западные выборки русских среди латышского массива, более значительную часть групп русских в круге форм северного грацильного одонтологического типа, сдвигая отдельные выборки в сторону южного грацильного типа, и большую часть русских, белорусских и украинских выборок в переходной зоне между южным грацильным и формами более массивного одонтологического типа (рис. IV-2). 
Несколько иное взаиморасположение всех исследованных групп также в восточно-европейском масштабе фиксируется по факторам один и три (рис. IV-3). Размещение восточнославянских групп на графическом поле первого и третьего факторов также, как и на предыдущем графике, дифференцирует два грацильных одонтологических комплекса от более массивных. Четко выделяется совокупность групп, показывающая сочетания признаков южного грацильного типа. Расположение групп, относимых к этому типу, позволяет примерно очертить территорию локализации этого типа: западные и юго-западные (Полесье) районы Белоруссии и левобережные области Даугавы, как на территории Латвии, так и Белоруссии. Среди русских южный одонтологический тип, в его почти классическом западном варианте, представлен в группе Холмского района, на юге Новгородской области.

 

Кроме того, размещение всех сравниваемых разноэтнических групп в пространстве первого и третьего факторов, позволяет наравне с выделением среди них представителей грацильных одонтологических типов, дифференцировать в пределах умеренно редуцированного (среднеевропейского) комплекса разные его варианты (рис. IV-4). Русские 
выборки, относящиеся к этому типу, образуют свой ареал и не входят в круг форм среднеевропейского типа, характерного для латышей и литовцев. Основным различием между восточнославянскими и балтскими представителями одного и того же умеренно редуцированного одонтологического типа являются разные частоты у них второго и третьего вариантов второй борозды метаконида. Восточнославянские группы имеют сильно повышенные частоты варианта 2 med III, наравне с пониженной встречаемостью варианта 2 med II, тогда как у балтских представителей среднеевропейского одонтологического типа соотношение частот этих признаков обратное. Вместе с тем, отдельные группы северо-западных русских и белорусов (Луги, Западной Двины, Полоцка) наиболее сходны с балтскими. Однако, большая часть исследованных русских групп, а также ряд украинских выборок образуют свой круг форм среднеевропейского одонтологического типа. Разделение упомянутых групп прослеживается по третьему фактору, который является определителем наличия или отсутствия восточного компонента. Одной из особенностей, указывающей на наличие этого компонента у восточнославянских групп, является третий вариант второй борозды метаконида. 
Графики факторного анализа отчетливо фиксируют огромный диапазон изменчивости одонтологических признаков у восточнославянских народов и, особенно, у русских. Правомерность выделения одонтологических комплексов в их составе подтвердило рассмотрение межгрупповой ранговой корреляции одонтологических признаков и использование обобщенных показателей сходства. Средние таксономические расстояния (СТР) по всем 16 признакам программы варьируют от 0,31 до 1,28 в русских группах, среди белорусских от 0,27 до 0,81; вариации в украинских выборках от 0,37 до 0,92. Показательно, что такой размах значений таксономического расстояния характерен для всех регионов России. 

Кластеризация всего одонтологического материала по русским группам, проведенная на основе таксономических расстояний, выделяет среди них три больших кластера. Первый представляет большинство северо-западных групп, относящихся к северному грацильному комплексу. Второй кластер объединяет две совокупности групп с особенностями матуризованного зубного комплекса - это, в основном, северо-западные русские. Две подгруппы этого кластера различает уровень редукции нижних моляров. Тем самым, в этот кластер объединены типичные представители среднеевропейского одонтологического типа и популяции, которые имеют сходный низкий уровень редукции верхнего ряда зубов и высокий - нижнего. 
Третий кластер также объединяет часть групп среднеевропейского одонтологического типа, представленных русскими из центральных и южных областей России. Это расположение в разных кластерах групп, относящихся к одному среднеевропейскому одонтологическому типу, обусловлено различиями в частотах и взаимосочетанием второго и третьего вариантов второй борозды метаконида, что позволяет связывать эти два подтипа с разным происхождением. 
Поскольку наиболее сложный характер одонтологического материала выявляется на Северо- Западе, мы предприняли кластерный анализ значений таксономических расстояний между группами этого региона (рис. IV-5). Разделение изученных групп на три большие совокупности нельзя полностью отождествить с тремя выделенными у них одонтологическими типами. Лишь средняя совокупность объединяет группы североевропейского реликтового одонтологического типа. 

Взаиморасположение в двух крайних кластерах (I и III) большинства изученных групп СевероЗападного региона отражает сложный процесс их формирования. Подробное сопоставление ряда признаков всех изученных групп позволяет уловить закономерности в их распределении по кластерам и выделить основные компоненты в составе северозападных русских. В кластере I объединены представители классического варианта северного грацильного одонтологического типа, а соотношение групп внутри кластера отражает разное соотношение у них признаков восточного происхождения. В наиболее "чистом" виде классический вариант грацильного одонтологического типа представлен во второй совокупности I кластера, в которую вошли русские Тихвина, Белозерска и Чудово и финны Ленинградской области (Куркиеки). Таким образом, этот кластер объединяет те группы северо-западных русских, среди которых наиболее четко представлен северный грацильный одонтологический тип в его "финском" варианте. III кластер включает те группы северо-западных русских, у которых восточные признаки выражены слабо или вовсе отсутствуют. Две совокупности групп этого кластера имеют разную степень грацилизации нижних моляров, что заставляет нас рассматривать их как представителей двух разных одонтологических типов. 

Кластерный анализ одонтологического материала северо-западных русских позволил выделить у них три известных одонтологических типа: среднеевропейский, североевропейский реликтовый и северный грацильный вместе с еще одним, пока не описанным в одонтологической литературе комплексом, сходным по уровню редукции нижних моляров с северным грацильным типом, но имеющим ряд важных отличий. Характеризуясь не только редкой встречаемостью восточных особенностей, иным соотношением ряда признаков редукционного характера верхних резцов и верхних моляров и высокой встречаемостью второго (западного) варианта второй борозды метаконида, этот комплекс характерен не только для части северо-западных русских, но представлен также в ряде групп западных литовцев, западных латышей, западных эстонцев и поляков. 
Сопоставление методом кластерного анализа одонтологических данных русских с материалами, характеризующими белорусов и украинцев, показало, что большинство исследованных групп белорусов вполне укладывается в одонтологические комплексы северо-западных русских, тогда как украинские выборки образуют свой собственный кластер. 
В этой связи определенный интерес представляет сопоставление одонтологического материала украинцев с данными по русским из центральных и южных областей России (рис. IV-6). Представленная дендрограмма фиксирует, главным образом, различия между ними, так как все украинские и русские группы объединены в отдельные самостоятельные кластеры, каждый из которых, в свою очередь, подразделен на две совокупности групп, объединяющих представителей умеренно редуцированного среднеевропейского типа и более грацильные одонтологические формы.
 Основные отличия между одонтологическими комплексами украинцев и южных русских обусловлены, во-первых, значительно более высокими частотами бугорка Карабелли и низкими варианта 2 med II в украинских группах и, во-вторых, меньшим удельным весом у них восточных зубных особенностей (отсутствием лопатообразных резцов и низкой встречаемостью варианта 2 med III). 
Тем самым, проведенный кластерный анализ одонтологического материала современных восточнославянских народов не только подтвердил высказанное ранее предположение об их значительном полиморфизме, но и позволил оценить его экстерриториальный спектр. Выявлено определенное сходство некоторых компонентов, вошедших в состав северо-западных русских и белорусов, что выразилось в наличии у них одного и того же варианта среднеевропейского одонтологического комплекса, характерного для финских групп северного грацильного типа, комплекса признаков южного грацильного типа и грацильного компонента иного происхождения. Русские группы из центральных и южных областей представляют, в основном, один умеренно редуцированный среднеевропейский одонтологический тип, отличный от такового в группах Северо-Западного региона. Следует также отметить относительно гомогенный характер одонтологического материала украинцев, несмотря на наличие у них как матуризованного, так и грацильного одонтологических комплексов. 

Важным аспектом в разработке этногенетических проблем с использованием данных одонтологии является не только выявление определенных комплексов признаков, но и понимание процессов их формирования и распространения. 
Среднеевропейский одонтологический тип среди современных восточнославянских народов не имеет четко очерченного ареала. Лишь юго-восточные области России, с некоторыми прилегающими областями Украины, можно рассматривать как наиболее четко выраженную географическую зону распространения этого типа. На территории Белоруссии этот одонтологический комплекс присутствует в двух группах из девяти: в Полоцкой и Слуцкой областях. Основным же ареалом среднеевропейского одонтологического типа в Восточной Европе является Литва (кроме западной и частично южной части) и юго-западная и юго-восточная части Латвии [Папрецкене, 1986;Бальчюнене, 1987; Гравере, 1987]. Поэтому вопрос о гомогенности и, тем самым, происхождении среднеевропейского одонтологического типа имеет особую важность для решения проблем как славянского, так и славяно-балтского этногенеза. 

Исходя из основной характеристики этого одонтологического типа, был осуществлен отбор групп и проведен факторный анализ по 10 наиболее значимым признакам, что позволило выделить два самостоятельных зубных комплекса. Один из них характеризуется меньшей грацилизацией верхних резцов и первых нижних моляров, повышенной редукцией вторых верхних моляров в сочетании с высокой встречаемостью второго и низкой - третьего вариантов второй борозды метаконида. Другой комплекс в рамках среднеевропейского типа обладает некоторой грацильностью, сочетанием несколько повышенной частоты краудинга верхних латеральных резцов, четырехбугорковых форм первых нижних моляров и менее редуцированными верхними. 
Оба этих варианта не только отличаются морфологически, но и приурочены к определенным территориям, что позволяет рассматривать их как самостоятельные таксономические единицы. Если первый компонент, по-видимому, связывается с лесной зоной Восточной Европы, то второй, присущий южным русским и некоторым группам украинцев, вероятно, имеет в своем составе степной компонент. 

Североевропейский реликтовый одонтологический тип проявляется в материалах, характеризующих финноязычные народы, достигая наибольшей концентрации у саамов, северо-восточных финнов, мари и коми (Зубов, 1982, 1985; Гравере, 1984]. Среди большинства русских групп обнаружен не был. Лишь у псковских поозеров и русских Костромской области было отмечено наличие этого компонента [Халдеева, 1986]. Проведенный нами на современном восточнославянском одонтологическом материале (и особенно по северозападным русским) анализ ранговых коэффициентов корреляции вполне отчетливо выявил обе закономерности, характерные для северо-европейского одонтологического типа: связь между собой целого ряда восточных признаков и тенденцию к сочетанию с низким или умеренным показателями редукции зубной системы. Проявляется в группах ильменских и псковских поозеров, псковской печоры, а также у русских Владимирской и Костромской областей. Осуществленная оценка достоверности различий в одонтологическом материале по всему комплексу признаков (СТР) показала низкие значения среднего таксономического расстояния между наиболее характерными представителями североевропейского одонтологического типа - ильменскими поозерами, с одной стороны, и большинством групп северо-западных и, отчасти, северо-восточных русских, с другой, что свидетельствует о наличии в этих группах реминисценций этого типа. Столь же близкие показатели сходства по комплексу одонтологических типов обнаруживаются между ильменскими поозерами и группами восточных финнов, вепсов и карелов. Учитывая все вышесказанное, можно рассматривать этот комплекс в отдельных группах северо-западных и северо-восточных русских как проявление древнего финно-угорского субстрата. Однако в составе современных финно-угорских народов более широко представлен другой одонтологический тип - северный грацильный, который характерен и для многих северо-западных групп русских. 

Северный грацильный одонтологический тип характеризуется своеобразным сочетанием высокой степени грацилизации первого нижнего моляра с высокой частотой на этом зубе коленчатой складки метаконида, проявляющимся в высоких значениях индекса ISC [Зубов, Халдеева, 1974]. В ранее исследованном и опубликованном одонтологическом материале северо-западных русских этот комплекс, как таковой, выделен не был. Указывалось, что "русские западных областей имеют своеобразный одонтологический комплекс, характеризуемый высокими частотами четырех-бугорковых М₁ и невысокими частотами коленчатой складки метаконида, не позволяющий отнести их ни к северному грацильному, ни к среднеевропейскому типам и объединяющий их в особый промежуточный тип" [Ващаева, 1977а, с. 110-111]. Однако, в обобщенной работе по этнической одонтологии народов СССР имеется указание о том, что "наличие северного грацильного одонтологического типа можно констатировать у северных белорусов и северо-западных русских" [Этническая одонтология, 1979, с. 250]. Позднее А.А.Зубов все же склоняется к мысли, что "северо-западные русские, несмотря на некоторую грацилизацию нижних моляров, все же в основном принадлежат к среднеевропейскому типу" [Зубов, 1982, с. 145]. 

Появление нового и более обширного одонтологического материала по северо-западным русским позволяет более конкретно рассматривать вопросы их антропологической дифференциации. Методы ранговых коэффициентов корреляции и факторного анализа вполне отчетливо выявляют наличие северного грацильного типа среди русских, населяющих территории, занятые в древности финнами, или сопредельные с их современным ареалом (Псковская, Ленинградская, север Новгородской и Вологодской, а также Архангельская области). В этом аспекте особенно выделяются русские Белозерска Вологодской области, впитавшие одонтологический комплекс белозерской веси. Тем самым косвенно подтверждается "финская" природа северного грацильного типа. Южной границей его распространения является Смоленская область (Починок) и восточные районы Белоруссии (Шклов). 
Территория, занимаемая северным грацильным типом, в известной степени, перекрывает области распространения североевропейского реликтового типа, что, вероятно, свидетельствует о разновременности этих пластов. В связи с этим необходимо рассмотреть соотношение северного грацильного и североевропейского одонтологических типов в ракурсе дискуссионной проблемы протофинно-угорского одонтологического комплекса. 
Наибольший интерес вызывает сопоставление русских, представляющих северный грацильный и североевропейский реликтовый типы, по комплексу восточных признаков. Наблюдается почти одинаковый удельный вес этих признаков, причем, для некоторых из них отмечены максимальные значения: 24% для коленчатой складки метаконида и 42% варианта 2 med III, а в целом отмечена тенденция к понижению общей степени редукции, особенно первого нижнего моляра при более высокой концентрации восточных признаков в группах североевропейского реликтового типа. Примечательно, что исходными комплексами как северного грацильного, так и североевропейского реликтового типов обладают саамы, причем, для финских саамов более характерен первый одонтологический тип, а среди кольских преобладает второй комплекс. Различия между ними сводятся лишь к разной степени грацилизиции нижних моляров, особенно первого, а проявление восточных особенностей практически сходно. 

Существование единого по происхождению одонтологического комплекса (близкого к таковому у кольских саамов) подтверждается наличием у северо-восточных финнов Финляндии североевропейского реликтового одонтологического комплекса. В качестве гипотезы можно предположить, что под воздействием грацильного европеоидного компонента произошла трансформация этого древнего комплекса в северный грацильный тип, который, по нашему мнению, не следует однозначно связывать только с "древней финно-угорской антропологической общностью" [Золотарева, Зубов, 1987]. 

Балтийский одонтологический тип - зубной комплекс, по ряду показателей редукции (в основном верхних резцов и моляров) вполне соотносимый со среднеевропейским типом, но отличающийся от него высокой степенью грацилизации первого нижнего моляра и высокой встречаемостью 2 med II, с малой частотой или вовсе без признаков восточного происхождения. Этот неравномерно редуцированный комплекс рассматривался как промежуточный вариант, возникший в контактных зонах двух разных одонтологических типов [Халдеева, 1986]. Однако, по мере накопления одонтологического материала, определилась территория, которую занимают или занимали представители этого несбалансированного по уровню редукции ряда верхних и нижних зубов комплекса, которая, по-видимому, тянется от Польского поморья, занимает прибрежные земли Литвы, заходя и на юго-восточные ее районы. На территории Латвии этот одонтологический комплекс приурочен к древним землям земгалов, вероятно, некогда был характерен и для прибрежных районов Курземе. В Эстонии его локализация также связана с побережьем и островами. Отдельные особенности этого типа прослеживаются и у юго-западных финнов Финляндии. 

Привлечение нового обширного одонтологического материала по северо-западным русским позволило выделить этот комплекс в группах из Пскова и Изборска и в большинстве групп средней части Новгородской области, вдоль рек Меты и Волхова. Отмечено наличие сходного комплекса у русских северо-восточной части Ленинградской области, частично среди соседнего населения Витегрской группы и юга Архангельской области. 
Кластерный анализ всех материалов, в которых отмечено присутствие рассматриваемого одонтологического комплекса, выявил сходство между территориально соседними, но этнически разными группами. Так, русские обнаруживают наибольшее сходство с эстонцами, которые сближаются с латышами, образуя большой кластер, куда вошли и закарпатские венгры. К этому кластеру примыкает кластер, объединяющий литовцев и поляков. По-видимому, эта цепочка групп, имеющая географическую направленность, отражает не только общий в их составе компонент и путь его распространения, но и раскрывает его метисный характер в современном материале. "Историческое прошлое" этого одонтологического компонента, вероятно, связано с начальными этапами балто-славянского этногенеза. 

Южный грацильный одонтологический тип так же, как и северный грацильный, характеризуется высокой степенью грацилизации зубной системы в целом и нижних моляров, в особенности, наряду с повышенным удельным весом восточных признаков. Однако, в отличие от северного грацильного типа, у южного грацильного существенную роль играет не коленчатая складка метаконида, а дистальный гребень тригонида; характерными для него особенностями являются также низкие частоты варианта 2 med II и высокие - (свыше 50%) бугорка Карабелли [Зубов, Халдеева, 1989]. Основная территория его распространения - Кавказ, в качестве компонента он входит в одонтологические комплексы Средней Азии и в виде незначительной примеси отмечается в некоторых районах Украины [Этническая одонтология, 1979, с. 251]. Население юго-западной части Кавказа, Болгарии и Венгрии образуют западный подтип южного грацильного одонтологического типа [Кашибадзе, 1988].
Использованные нами статистические методы анализа одонтологического материала вполне убедительно позволили выделить в составе восточнославянских народов комплекс признаков южного грацильного типа. Он характерен для русской выборки из Холмского района Новгородской области, отдельных северо-западных (Браслава) и восточных (Городок), а также западных и юго-западных групп белорусов (Гродненской и Брестской областей), к которым примыкают некоторые соседние группы юго-восточных латышей левобережья Даугавы и литовская выборка из Шилальского района на западе Литвы. Наличие южного грацильного типа в виде сильного компонента прослеживается в большинстве исследованных групп украинцев, особенно в западных и юго-западных областях Украины. Кластерный анализ показал обособленность украинских групп от остальных представителей южного грацильного типа, что обусловлено большей массивностью верхнего ряда зубов у них, а также меньшим проявлением признаков восточного характера (полным отсутствием лопатообразных резцов). Отмечены также статистически достоверные различия между украинскими группами, латышами и литовцами по частотам встречаемости различных вариантов второй борозды метаконида. 
Итак, представленная одонтологическая характеристика восточнославянских народов показывает, насколько сложным был процесс формирования их антропологического состава. Причем, система одонтологических признаков предоставляет ряд новых направлений в разработке проблем расо- и этногенеза восточных славян. Однако, для более аргументированных выводов по конкретным вопросам их этнической истории необходим ретроспективный анализ с привлечением данных по одонтологии краниологических коллекций предшествующих эпох, который представлен в палеоантропологическом разделе монографии.

Глава V. А.М. Маурер, И.В. Перевозчиков. Региональные обобщенные портреты великоруссов по материалам русской антропологической экспедиции 1955-1959 гг.

Обобщенный (более правильно с исторической точки зрения - составной) фотопортрет какой-либо группы людей представляет собой достаточно своеобразный методический прием. Чаще всего предполагается, что в портрете мы видим отображение среднего лица выборки на фоне внутригрупповой изменчивости, т.е., "портрет" стандартной антропометрической статистической таблицы. Иными словами, метод является своего рода аналогом многомерного анализа, при котором плотность и четкость деталей связана с морфологической изменчивостью внутри выборки, а получение заметного раздвоения контура будет говорить о двувершинности кривой распределения по данному признаку. Но уже создатель метода Френсис Гальтон считал, что портрет скорее отображение исходных индивидуальных данных, чем статистических параметров, рассчитанных по этим данным. Для того, чтобы внести некоторую ясность в этот вопрос, полезно проследить всю технологическую цепочку от возникновения изображения в светочувствительном слое до научных выводов при его экспертной оценки антропологом. 

Наиболее распространенный вариант метода состоит из следующих этапов: а) получение одинаковых по освещенности и пространственной ориентации, и оптимальных по градационным характеристикам, негативных изображений; б) совмещение негативных изображений в процессе фотографической печати на одном листе бумаги с использованием реперных точек, линий и размеров, при этом каждое негативное изображение экспонируется с выдержкой в n раз меньшей оптимальной (где n - численность выборки); в) проявленное изображение может быть использовано для иллюстративных целей при описании изучаемой группы, при сравнении с другой группой как один из методов определения степени сходства и для суждения о внутригрупповой изменчивости. Пункт "а" особых комментариев не требует, а вот пункт "б" требует подробного рассмотрения. Дело в том, что зерна галогенидов серебра становятся способными к проявлению (процесс формирования скрытого изображения) только тогда, когда выбитые фотонами нестабильные атомы серебра в достаточном количестве собираются на поверхности кристалла, образуя стабильные пятна металлического серебра. Иными словами, существует пороговая граница величины энергии для создания так называемых центров проявления. При этом "поскольку зерно становится способным к проявлению, если в нем собираются вместе четыре атома серебра, число зерен, способных к проявлению, не пропорционально интенсивности света при низких уровнях освещенности" [Митчел, 1988]. Нарушение пропорциональности имеет место и при чрезмерной освещенности. При переходе верхнего порога почернения фотобумаги (т.е., при восстановлении всего серебра в данном месте в металлическое состояние) также может происходить потеря и искажение накапливаемой информации. 

Итак, создание изображения связано с накоплением энергии, подаваемой порциями. При этом, чем больше численность выборки, тем меньше энергии в каждой отдельной порции, так как оптимальная градационная характеристика суммарного изображения - величина достаточно постоянная. Чем меньше экспозиция каждого отдельного негатива, тем больше его плотностная характеристика сдвигается в область недодержек характеристической кривой зависимости плотности от экспозиции. Эта часть криволинейна (как и область передержек), то есть нарастание плотности разных участков изображения не прямо пропорционально логарифму экспозиции. Можно представить себе, что при большой численности время экспонирования одного негатива будет столь 
мало, что даже самые его светлые участки не образуют скрытого изображения. 
Ввиду этого отдельные индивидуальные особенности вообще могут не принять участия в формировании общего изображения. Аналогично, при переходе порога почернения фотобумаги, вклад отдельных изображений на постпороговой стадии накопления экспозиции может быть утерян. 
Уже одного этого перечня (а есть и другие своеобразные эффекты) достаточно для осознания, что воспринимаемый нами образ с теоретической точки зрения должен представлять довольно сложную конструкцию, и его толкование для специальных антропологических целей дело непростое.
Пожалуй, наиболее парадоксальная сторона дела заключена в том, что с помощью такого суммирования мы приходим к типологической характеристике выборки (а через нее и популяции). При этом, чем больше у нас выборка, тем больше индивидуальных особенностей может полностью исчезнуть из суммарного результата, происходит своеобразный "отрыв" суммарного образа от индивидуальных признаков. Например, на обобщенном портрете черепной серии современных армян и древней серии могильника Николаевка исчезли швы, и невозможно распознать отдельные зубы, но общее представление об основных морфологических особенностях есть. С общетеоретической точки зрения это осуществление типологической методологии в ее классическом варианте понимания сущности (эссенциализм) [Шаталкин, 1988]. А так как сущности не могут быть предметом анализа, то на этой стадии и следовало бы остановиться, если бы.... мы эту сущность не получили вполне механистическим путем (возможно, обобщенный фотопортрет первый пример получения сущности индуктивным методом, а не дедукцией). Круг замкнулся - крайний популяционистский подход привел к чисто типологическому результату. Но, подойдя к сущности как бы изнутри, мы можем позволить задать себе вопрос если не о всей полноте сущности, то, по крайней мере, о ее антропологической составляющей. Этот вопрос тесно связан с особенностями фотографического процесса накопления и численностью выборки. 

В начале столетия Е.М.Чепурковский, используя специально сконструированную фотоаппаратуру, создал первые составные портреты крестьянского населения Великой, Белой и Малой России [Tschepourkowsky, 1923]. Численности лиц, введенных им в конечные изображения значительны: 451 - русские восточных областей Европейской России, 147-белорусы, 140-украинцы. Опубликованный в той же статье составной портрет чистых монголов (n = 25) отчетливо иллюстрирует расовые различия. 
В Институте антропологии МГУ накоплен значительный опыт создания обобщенных фотопортретов, на настоящий момент их существует около ста. О.М.Павловский в двух работах [Абдушелишвили, Павловский, 1979; Архангельская и др., 1980] рассмотрел проблему влияния численности выборки на информативность обобщенного портрета. Он пришел к выводу, что "этнически опознаваемы" как правило портреты, созданные по небольшим численностям (10-15). Повторное изучение этого вопроса на казахах села Акколь подтвердило этот вывод - наилучший результат с точки зрения опознаваемости дала не вся выборка (около 80 человек), а небольшая ее часть (15 человек). Информативность малых выборок для "этнической опознаваемости" О.М.Павловский объясняет тем, что при таких выборках в создании образа участвуют в полном объеме все задействованные индивидуальные изображения, т.е., хотя и с недодержкой, проявляется каждое отдельное индивидуальное изображение. Второй вывод, сделанный О.М.Павловским, касается численности выборки, начиная с которой восприятие образа создаваемого портретом перестает сколь-нибудь существенно изменяться, она оказалась около 40. Практика работ авторов подтверждает этот второй вывод. В виде примера мы предлагаем читателю рассмотреть рисунки V-17 и V-18. На них приведены обобщенные портреты женщин из староверческого анклава Сибири (реки Селенга и Чикой). Выборка была разделена на две подвыборки (из разных селений) примерно по 40 человек. Сходство портретов столь велико, что их можно принять за однояйцовых близнецов. Практически такой же результат - очень сильное сходство портретов - был получен при разделении выборки горных талышей селения Пирасора на две составляющие ("клан Гусейновых" и "талыши разных родов") и выборки аджарских греков ("с усами" и "без усов") (наши, совместные с Г.Ш.Шугаевой, материалы). Аналогичные результаты были получены по финнам, саамам, башкирам и марийцам [Kajanoja, Shlygina, 1986]. Вывод из этого прост-обобщенный портрет при численностях от 25 и выше хорошо отражает сходство генофонда в выборках из одной и той же популяции. При численностях 80 и выше практически нельзя было обнаружить различий не только между западным и восточным антропологическим вариантами грузин, но и между грузинами и армянами, каракалпаками и казахами. Иными словами, при этих численностях мы переходим с "этнического уровня" ("этнической опознаваемости", по О.М.Павловскому) на более высокий уровень оценки сходства и различий, который, с некоторой долей условности, можно назвать уровнем зональных антропологических типов или генофондов. 

На этом месте нашего рассуждения следует остановиться на том, что мы понимаем, когда говорим о сходстве или различиях между группами, или наших представлениях о них, по обобщенному портрету. Наш внутренний (мыслительный) обобщенный образ популяции может быть сформирован на основе статистической обработки измерительных и описательных признаков (статистический гештальт), но может образоваться и на основе мыслительного интегрирования отдельных образов (эмерджентный гештальт). При этом многое зависит от индивидуальной способности исследователя к такому образному представлению (любопытно, что Ф.Гальтон изучал эту способность людей к образному представлению). По мнению авторов, мы чаще всего сравниваем с фотопортретом эмерджентный гештальт. Причем, этот образ может иметь заметные отклонения в своей характеристике от образа, создаваемого на основе средних величин признаков. Бывает и так, что типологический образ формируется на основе сравнительно редко встречающихся признаков, но отличающих данную группу от соседей. В связи с этим вопросом очень интересно, что обобщенный фотопортрет обладает значительной привлекательностью для антропологов, хотя никто не может логически объяснить причину этого. Полагаем, что это результат феномена, обнаруженного Ф.Гальтоном.По результатам анкетного опроса английских и французских деятелей науки выяснилось, что у них ослаблена способность к видению мысленных образов. Он пишет (цитируем по [Канаев, 1972]) "Мой вывод тот, что определенная сверхлегкая способность видеть ясные умственные картины антагонистична приобретению высокообобщенной и абстрактной мысли, и что если способностью производить их всегда обладали люди, думающие строго (hard), то за отсутствием упражнения возможность визуализации весьма склонна теряться. Высшими умами оказываются, вероятно, те, у которых она не утрачена, а субординирована и готова к употреблению в случае надобности". Можно предположить, что обобщенный портрет раскрепощает у антропологов эту "субординированную" (как у людей науки) способность (которая есть, видимо, у многих антропологов как у людей науки, основой которой служит морфология). 
Обобщенные портреты имеют еще одну интересную особенность. Они как правило производят благоприятное впечатление назрителя, "красивы". Объяснить это непросто, чаще всего предполагают, что это связано с большей симметричностью суммарного портрета по сравнению с индивидуальными и нашими представлениями о "красивости" среднего. Д.Перретт, К.Мей и С.Ешикава исследовали эту проблему методом экспертных опросов и показали, что привлекательность обобщенного портрета реальный феномен, но обобщенный портрет красивых лиц (женских) несколько отличается от обобщенного портрета всей выборки [Perrett et al. , 1994]. Авторы статьи выдвигают гипотезу о возможном существовании отбора, основанного на разнице между между привлекательностью "среднего" обобщенного портрета и оптимально привлекательным. Но, судя по иллюстрациям авторов, отличия между общим портретом и "оптимально привлекательным" очень малы. 

Материал

По инициативе Т.И.Алексеевой авторы предприняли работу по созданию обобщенных региональных портретов великоросского населения по материалам Русской антропологической экспедиции, организованной Институтом этнографии АН СССР (отделом антропологии) при участии НИИ антропологии МГУ в 1955-1959 гг. (руководители В.В.Бунак и Т.И.Алексеева). Дополнительно были использованы материалы по русским старожилам (старообрядцам) Сибири экспедиции Института этнографии АН СССР в 1960-1964 гг. (руководитель В.В.Бунак [Русские старожилы..., 1973]) и экспедиции НИИ антропологии МГУ в 1974 году в Архангельскую область (руководитель Т.И.Алексеева). 
На предварительном этапе авторами было изучено около 400 фотопленок, из которых было отобрано только 700 негативов, пригодных для создания обобщенного фотопортрета. Это примерно 8% от всего фотоматериала и 3% от всех исследованных. Столь небольшой процент объясняется чрезвычайным разнообразием условий съемок, ошибками при определении экспозиции, отклонениями в положении головы от принятых норм и т.д. Даже этот небольшой материал не был достаточно однороден с точки зрения экспозиции, и его пришлось разделить на три группы (3-х балльная шкала). Печать проводилась с совмещением зрачков и в масштабе 1/2 натуральной величины, так как величина изображения на негативе не позволяла сделать обычную печать в натуральную величину. В виду вышесказанного не все портреты получились технически достаточно хорошими, но мы сочли возможным их опубликовать, так как материалы Русской антропологической экспедиции уникальны. Все обследованные родились до войны, как правило, обследовались поселки и небольшие провинциальные города с наиболее постоянным контингентом населения, имеется полная антропологическая характеристика, и районирование антропологических зон проведено на основе их тщательного антропологического, исторического и этнографического изучения. Формирование выборок мы провели в соответствии с результатами этого исследования [Происхождение и этническая история русского народа, 1965]. Число индивидуальных изображений в наших портретах где-то на грани появления "сущностной" характеристики, и с этой точки зрения они недостаточно полны, но, по крайней мере, часть этой характеристики уже есть. Авторы намереваются продолжить это исследование великороссов, и данная работа может рассматриваться как этап. 

Результаты

Особенность анализа результатов обобщенных фотопортретов заключена в том, что исследователь и читатель находятся в равном положении, и читатель волен сделать свои собственные, отличные от исследователя, выводы, увидеть свои образы и иллюзии [Фейерабенд, 1986]. Сами портреты приведены на рисунках V-1-18. В подрисуночных подписях мы придерживались терминологии по работе "Происхождение и этническая история русского народа", где указывается, как правило, не тип, а географическая зона. Лучше всего на фотографиях представлена северная и северо-западная территория расселения великороссов. Юго-восточные территории отсутствуют. Из семи основных антропологических комплексов: ильменского, валдайского, западного верхневолжского, вологдо-вятского, дон-сурского, средневолжского, и верхнеокского на фотографиях представлены пять, нет дон-сурского и средневолжского. 
Нами были проведены некоторые измерения на портретах и, в пределах ошибок измерений, мы не обнаружили сколь-нибудь заметных различий в пропорциях лица (абсолютные размеры не вполне показательны из-за одной базы совмещения). Достаточная однородность средних величин лицевых размеров отмечается у великороссов как на древних, так и на современных материалах. 

По нашему мнению, можно сделать несколько выводов: 
1. Принимая во внимание размер территории современного расселения великоросского этноса, общее сходство портретов разных антропологических зон значительно. 
2. Несмотря на то, что южные великороссы представлены только десно-сейминской зоной, можно говорить об отличиях южных великороссов от северных (в первую очередь от североархангельского, вятско-камского и вологдо-вятского). 
3. Портрет населения центральной зоны несколько ближе к населению десно-сейминской зоны. Это соответствует историческим и этнографическим сведениям [Зеленин, 1991; Седов, 1982] 
4. Ильменско-белозерский вариант (в первую очередь мужчина) смотрится несколько особняком от остальных северных выборок. В его облике есть некоторые черты, сближающие его с обобщенным портретом финнов Куусамо [Kajanoja, Shlygina, 1986]. 
5. Также несколько особняком стоит североархангельский вариант, в основном, за счет высокой верхней губы и некоторой "архаичности" строения лица в назомалярной области. Антропологически он относится к кругу североевропеоидных форм. 
6. Портрет населения валдайской зоны занимает несколько неопределенное среднее положение между всеми остальными. 

Портреты старообрядцев методически сложнее сравнивать с другими. Они представляют выборки из существенно более однородных и изолированных генофондов, для которых велика вероятность воздействия случайных процессов. Не исключено, что на них мы видим части более древней картины типологического разнообразия. 
Типологический метод часто и справедливо критикуют, но сама идея о некоем интегральном показателе, либо как рабочем приеме конденсирования информации о некоем множестве, либо в целях упрощения широко распространенного в биологии сравнительного метода ничего изначально предосудительного не имеет. В связи с этим авторы готовы согласиться с Полом Фейерабендом, когда он пишет "Не существует идеи, сколь бы устаревшей и абсурдной она ни была, которая не способна улучшить наше познание" [Фейерабенд, 1986]. 

Глава VI. Ю.Г. Рычков, Е.В. Балановская, С.Д. Нурбаев, Ю.В. Шнейдер. Историческая геногеография Восточной Европы.

Постановка задачи

Геногеография народонаселения способна напрямую связывать генетическую действительность современных поколений с древностью, какой бы глубокой она ни была. Ограничение, существующее для такого нового подхода к изучению прошлого, состоит в том, что геногеография, основываясь на изученных к настоящему времени генах, может в прошлом обнаруживать лишь предшественников этих именно генов. Но в этом ограничении заключено и определенное преимущество нового подхода: в прошлом времени для геногеографии открывается не вообще все, что в нем существовало, а лишь то, что генетически "проросло" в современность, то есть, те группы древнего населения, которым исторические обстоятельства благоприятствовали в передаче их генов в генофонд современных поколений. Вот почему вполне обосновано ставить проблему исторической геногеографии и разрабатывать новый источник исторической информации. 
В этой связи важно отметить, что основатель геногеографии А.С.Серебровский [1928, 1930] настаивал на том, что она является исторической, а не биологической наукой. Это утверждение можно понять лишь так, что геногеография использует биологические метки - гены, но исследует с их помощью географическое отражение исторического процесса. Исторический смысл геногеографии видел и Н.И.Вавилов, не только писавший об этом [Вавилов, 1968], не только избравший геногеографический подход к исследованию происхождения культурных растений, но и следивший за археологическими открытиями неолитических земледельческих культур, в том числе и трипольской культуры, раскопки которой он посещал, и приглашавший археологов для сообщений в Институт генетики. 

Обычно геногеография понимается как география генов, изучаемая с помощью их географического картирования. Каждый полиморфный ген, изменчивый в частоте встречаемости, может быть картирован, и каждой такой карте может быть предложено историческое прочтение, поскольку географическая изменчивость частоты гена есть результат ее изменений во времени. Но, все же, для исторической геногеографии мы считаем этот путь малоплодотворным из-за необозримости такого природного явления как полиморфизм генов. Этим создается почва для неограниченного числа версий исторического процесса на одной и той же картируемой территории, поскольку множество независимых полиморфных генов отразят историю населения этой территории во множестве независимых типов своего географического распределения. Более того, разнообразие этих распределений, а с ним и разнообразие исторических трактовок, будет множиться с открытием все новых и новых генов. География каждого гена в отдельности может передать лишь некоторую часть исторической информации. По нашим оценкам [Рычков, Ящук, 1980], в геногеографической картине отдельного гена содержится в среднем около трети исторических шумов, не связанных с этнической историей населения, что создает достаточно большие искажения в исторической интерпретации карты. 

Тем не менее, постановка вопроса об исторической геногеографии вполне правомочна. Но для этого нужно отойти от элементарного представления о геногеографии как географии генных частот и смириться с тем, что карта любого отдельно взятого гена отразит историю населения в неминуемо искаженном виде. Как избежать этих искажений? Для этого необходимо подняться на более высокую ступень геногеографического анализа, где возможно использовать замечательное свойство генов, вовлеченных в исторический процесс. Если в эволюционном процессе гены "ведут себя" по-разному, поскольку эволюция и есть перестройка генного состава популяции в соответствии с меняющимися условиями среды, то для исторического процесса все гены одинаковы, можно сказать, одинаково безразличны, не имеют отношения ни к содержанию, ни к направлению этого процесса. Гены вовлекаются в него не сами по себе, а через своих носителей, вовлекаются как щепки в поток и позволяют следить за потоком истории сколь угодно долгое время, будучи сами вечными в масштабе исторического времени. 
С ходом истории может как угодно измениться частота гена, но не самый ген. Каждый отдельно взятый ген (если оставим в стороне его нуклеотидную последовательность) сегодня такой же, каким был во все прошедшие времена с самой зари человеческой истории; это все равно, как если бы археолог мог располагать одним и тем же руководящим признаком для всех культур, всех историко-культурных областей и всех археологических эпох, начиная с раннего палеолита. Надо только найти способ следить сразу за множеством генов, коль скоро перед историей они все равны. Заменим их отслеживание во времени наблюдением в пространстве, то есть геногеографией, но такой, которая позволяла бы создавать карту не отдельных, а многих генов одновременно - синтетическую карту. Чем больше генов в нее включено, тем более надежно такая карта передаст географию исторического процесса на картируемой территории. Такова суть реализованного в этой работе подхода к исторической геногеографии. Что же касается метода, то ниже он будет указан лишь в самом общем виде, который позволяют рамки работы, но прежде остановимся на истории изучения генофонда населения Восточной Европы. 

История изучения восточноевропейского генофонда

История исследования генофонда населения Восточной Европы насчитывает более ста лет. Еще в последней четверти XIX века русский морской военврач А.В Любинский [1885] изучал дальтонизм - генетически обусловленное нарушение цветового зрения - у новобранцев-матросов из различных губерний России. 
Начало изучения в России полиморфизма групп крови АВО было положено одновременно Н.К.Кольцовым [1922], проводившим исследования этих групп крови у населения Москвы и Подмосковья, и В.В.Бунаком [1924], изучившим распределение групп крови у белорусов Могилевщины. 
Большой вклад в накопление данных о генофонде России был внесен в результате сотрудничества медиков и антропологов в работе Комиссии по изучению кровяных групп (1927-1931 гг.) под руководством проф. В.Я.Рубашкина. Интенсивной и систематической была деятельность Б.В.Вишневского, руководившего Ленинградским бюро комиссии. Усилиями антропологов и врачей группы крови изучались у населения Поволжья (Б.В.Вишневский, Г.И.Петров, И.Н.Елистратов, Л.М.Геселевич), севера (Н.Н.Чебоксаров) и центра России (Г.Ф.Дебец), Кавказа (ЕЛ.Семенская). Кроме столичных научных центров, работа по изучению групп крови проводилась и в Приуралье, и в Сибири - в Перми (Б.В.Парин), в Томске (А.Б.Вагнер). В 30-е годы в программы исследования генофонда были включены изучение полиморфизма вкусовосприятия фенилтиомочевины (РТС) и групп крови MN, в конце 40-х годов - групп крови Rhesus, а затем и целый ряд новых систем групп крови. 

После трагического для отечественной генетики 1948 года собственно популяционно-генетические исследования населения СССР были приостановлены, однако, накопление генетической информации продолжалось усилиями медиков [Бронникова, 1947; Дробышева, 1948; Умнова, 1951]. 
Полевые исследования с определением групп крови для характеристики населения были возобновлены антропологами в 1957-1959 гг. В 1959 г. на кафедре антропологии МГУ была учреждена постоянная Сибирская генетико-антропологическая экспедиция. На базе названной экспедиции был выполнен и ряд популяционно-генетических исследований народов Европейской части СССР: белорусов [Микулич, 1972], саамов [Хазанова, 1973], литовцев [Гаусик, 1975]. 
В 60-е годы этапное исследование по геногеографии Восточной Европы было проведено В.В.Бунаком, выделившим ряд крупных геногеографических зон на основе данных станций переливания крови о группах крови АВО. Популяционной единицей исследования в этой работе выступала административная область, и геногеографические зоны охватывали группы областей [Бунак, 1969]. В 60-е же годы зародилось и выросло в самостоятельное направление исследование генетико-биохимического полиморфизма в популяциях человека [Спицын, 1967, 1968, 1985]. 

В эти годы большой вклад в накопление информации о генофонде населения продолжали вносить медики Института судебной медицины (А.К.Аржелас, М.А.Бронникова, М.И.Потапов), Московской городской станции переливания крови (А.Г.Башлай), Центрального института гематологии и переливания крови (М.А.Умнова), Ленинградского института переливания крови (Д.А.Серова) и многих других медицинских учреждений. 
В конце 60-х - начале 70-х годов в России появились первые специализированные генетические учреждения и лаборатории, разрабатывающие различные аспекты генетики человека. В 1967 г. был создан Институт медицинской генетики АМН СССР, в работах которого существенное место заняли популяционные исследования населения, в том числе севера Европейской части России [Пасеков, Ревазов, 1975; Ревазов и др., 1975, 1979]. 
Исследования генофонда населения СССР, проводившиеся ранее на кафедре антропологии МГУ, были продолжены и развиты с созданием в Институте общей генетики АН СССР лаборатории генетики человека, укомплектованной антропологами и руководимой проф. Ю.Г.Рычковым. 
В рамках работ этой лаборатории были охарактеризованы генофонды всех народов Кавказа (И.С.Насидзе, З.П.Инасаридзе, Л.А.Шен- гелия), а также большинства народов Европейской части России (Ю.В.Шнейдер). 

Материал и методы

Материал 

Материалом для данного исследования послужила информация о частотах генов в популяциях коренного населения, накопленная в созданном в лаборатории генетики человека ИОГен РАН Банке данных ГЕНОФОНД. Блок информации о генофонде населения Восточной Европы содержит данные о частотах 100 аллелей 36 генных локусов из 170 опубликованных с 1885 по 1995 гг. литературных источников, а также из архивов лаборатории генетики человека ИОГен РАН. Представление о степени изученности отдельных локусов в населении Восточной Европы (количество изученных по каждому локусу этносов и. популяций, общая чиссленность обследованных, вариабельность генных частот) можно получить из таблицы VI-1. Географическая локализация этих данных в виде карты опорных точек, на которых основываются представленные в работе результаты картирования генофонда, показана на рисунке VI-1. 
Генетические характеристики каждого из народов Восточной Европы по наиболее хорошо 
изученному генному локусу - системе групп крови AB0 - представлены в таблице VI-2. Как видно из таблиц, накопленной к настоящему времени информации о генофонде населения Восточной Европы вполне достаточно для его исследования с использованием методов геногеографии. 

Методы создания и анализа карт 

Принципиальная методическая новизна данной работы состоит в том, что в ней применена компьютерная технология создания электронных геногеографических карт, разработанная в лаборатории генетики человека Института общей генетики. Подробно методы построения геногеографических карт изложены в работах Е.В.Балановской и соавторов [1994а; 19946; 1995]. Напомним лишь, что в основе любой компьютерной карты лежит ее цифровая модель (ЦМ) - числовая двумерная матрица значений признака. Координатами этой матрицы служат узлы равномерной сетки, густо покрывающей карту. Значения матрицы рассчитываются с помощью интер- и экстра- поляционной процедуры по исходным значениям картируемого признака в изученных популяциях. Исходные данные картируемых генетических признаков распределены географически нерегулярно в любом исследуемом регионе. Для вычисления регулярно расположенных значений цифровой модели карты в узлах равномерной сетки применен метод средневзвешенной интерполяции по нерегулярным исходным точкам. В данной работе были применены следующие параметры интерполяционной процедуры: 
- показатель степени локального сглаживающего полинома 1; 
- радиус влияния весовой функции (расстояния от исходной точки до интерполируемого узла равномерной сетки) 10 см., в масштабе приводимых в работе карт этот радиус охватывает популяции в пределах 2000 км; 
- показатель степени весовой функции 6; 

Получив таким образом матрицы (ЦМ) картируемых признаков- карты распространения в Восточной Европе частот каждого из 100 картируемых генов - мы можем использовать их для любого вида одно- и многомерного статистического анализа. В таком анализе каждая карта выступает как числовая матрица и потому допускает любые преобразования [Балановская и др., 19946; Балановская, Нурбаев, 1995; Koshel, Musin, 1994]. В результате преобразования получается новая матрица, визуализируя которую мы получаем принципиально новую карту - не исходных признаков, а результата их картографо-статистического преобразования.

Таблица VI-1. Исходные данные, включенные в анализ генофонда Восточной Европы 

Таблица VI-2. Исходные данные по генам системы групп крови АВО Аллель АВО_А 

В данной работе использованы два картографо-статистических метода - 1) расчета и картирования главных компонент; 2) расчета и картирования генетических расстояний. Первый метод получил широкое распространение [Menozzi et al., 1978; Piazza et al., 1981; Рычков, Балановская, 1992] и не нуждается в дополнительных пояснениях. Для картирования генетических расстояний был применен специально разработанный метод, учитывающий особенности картографической информации и ориентированный на нее. Метод впервые использован в антропогеографическом исследовании следов летописных славян в современном русском населении [Рычков, Балановская, 1988] и в компьютерной форме реализован в исследовании по геногеографии монголов [Рычков и др., 1990; Балановская и др., 1990]. 

Существо метода состоит в том, что картируются не собственные значения тех или иных антропологических, генетических и других признаков, а величины их отклонений от некоторых заданных значений. Такими заданными значениями могут быть средние величины признаков какой-либо этнической группы или в пределах какой-либо территории, причем, картироваться могут отклонения от этих средних далеко за пределами данной этнической группы или территории. 

Привлекательность данного метода в том, что используемая "средняя" частота позволяет обнаружить в терминах генетических расстояний "близость" или "отдаленность" картируемых районов от заданных среднерегиональных значений. При этом выявляются территории распространения равновесных (близких к заданному среднему значению) частот генов для данного региона, а также области экстремумов. В данной работе в качестве заданных "средних" частот использованы средние частоты всех картированных генов в квадрате карты, вмещающем исторический ареал русского народа. Естественно, что этот квадрат захватывает малые ареалы исторических соседей и предшественников русских - балтов и восточных финнов. Но именно в силу малости их ареалов это слабо сказывается на оценке свойственных русским средних частот генов, так как частота каждого гена рассчитывается как взвешенная средняя, и весом выступает площадь территории. Выявленные территории указывают не только на субстратные слои генофонда и на направления миграций генов. Они, как и карты главных компонент, помогают увидеть обобщенный образ генофонда, прочитать историю его развития и взаимодействия - как с другими генофондами, так и с природной средой. 

Приводимые в этой работе карты трех первых главных компонент охватывают 42% совокупной изменчивости 100 карт отдельных генов. Эти три карты должны, по сути примененного метода, показать три взаимонезависимых (ортогональных друг другу) типа географического распределения множества генов. Интерпретация главных компонент, в общем случае, непростая задача. Мы предлагаем именно историческую интерпретацию, потому что лишь исторический процесс может воздействовать на множество независимых генов одинаковым образом и вызвать их согласованное перемещение по территории. Методически трудный момент здесь в том, что степень этой согласованности, похоже, может быть одинаковой при кратком, но мощном импульсе, испытанном генофондом, и при долговременном, но слабом воздействии. Поскольку гены способны сохранить и передать воздействия обоих типов, постольку синтетическая карта может представлять синтез не только разных географий разных генов, но и синтез разных времен, в которые имело место одно и то же географическое направление исторического процесса. Вместе с тем, будем иметь в виду, что устоявшиеся представления о силе исторических импульсов в тот или иной период времени, могут расходиться с результатом геногеографического анализа. Он имеет дело с генетическими последствиями импульсов, которые лишь приблизительно или вовсе не могут быть оценены по имеющимся историческим источникам. Например, история позволяет оценить степень воздействия монголо-татарского ига на развитие русского и других народов Восточной Европы, но вопрос о его воздействии на генофонд остается открытым, и не исключено, что геногеография внесет коррективы в представления о его масштабах. 

В заключение методического раздела несколько слов о том, как читать геногеографическую карту главной компоненты. Значения компоненты на карте ранжированы по величине. Трактуя компоненту как результат воздействия исторического процесса на генофонд, не следует принимать малую величину компоненты за малое историческое воздействие. И минимум, и максимум значений компоненты на карте есть два полюса, где исторические импульсы наиболее интенсивны, но географически противоположно направлены: ведь компоненты выделены именно по географическому направлению. Так, циклон и антициклон, соответственно, с низким и высоким атмосферным давлением, - оба сказываются на погоде, а их устойчивые области - на климате. По этой аналогии синтетические карты главных компонент могут быть прочитаны как карты исторического климата, и даже рассчитана для него "Роза ветров истории" [Рычков, Балановская, 1992]. 

Еще одна важная деталь, помогающая чтению карты - это форма изолинии. Если в какой-то части карты изолиния имеет выпуклую форму, то направление выпуклости указывает на географическое направление давления на генофонд, производившего в нем изменения именно в этом направлении. При вогнутой форме изолинии область ее вогнутости есть результат действия встречной силы изменения генофонда. Поэтому между выпуклым и вогнутым ходом изолиний всегда находится, даже если (из-за свойств шкалы) она не изображена на карте, прямая изолиния, указывающая на область равновесия между противоположно направленными силами, формирующими ту или иную из главных компонент генофонда. Обратимся же к синтетическим картам населения Восточной Европы, чтобы увидеть географию исторического процесса, запечатленную в геногеографии современного населения. 

Результаты и обсуждение

Запад - Восток, 1-ая главная компонента изменчивости восточноевропейского генофонда 

На первый взгляд, карта 1-ой компоненты (рис. VI-2) отражает европеоидно-монголоидное деление территории, с границей, проходящей от Каспия через Поволжье до Белого моря, и с явным территориальным преобладанием (см. гистограмму площадей) высоких - восточных - значений этой компоненты над низкими - западными. В целом эта картина достаточно соответствует устоявшимся представлениям об антропологическом составе населения Восточной Европы [Алексеев, 1969; Алексеева, 1973]. Но структура генетического рельефа с выраженно дугообразным ходом изолиний в западно-центральной и южной частях карты и с почти меридиональным ходом изолиний в восточной части карты указывают на более сложное устройство генофонда, несводимое к антропологически классическому соотношению европеоидности и монголоидности в населении. Клин, образуемый серией изолиний в направлении с юго-запада на северо-восток, может быть понят как геногеографическое отображение истории проникновения европейских генов в генофонд населения Восточной Европы и постепенного замещения ими генов автохтонного и азиатского происхождения. Таким образом эта карта говорит не просто о соотношении в населении европеоидности и монголоидности в антропологическом смысле, но именно о проникновении в пределы Восточной Европы европейского генофонда. По отношению к нему, генофонды населения Кавказа и Малой Азии, с одной стороны, Прибалтики, Карелии, Фенно-Скандии - с другой, не говоря уже о Поволжье, Приуралье, Казахстане и Средней Азии - все они, безотносительно к уровню своей монголоидности, на этой карте оказываются одинаково чужеродными, принадлежащими к другому - не европейскому - миру, к иным историко-географичесим странам. Таким образом, карта 1-ой компоненты изображает генетические импульсы, идущие из Европы вместе с теми историко-культурными воздействиями, которые сознанием самих восточно-европейцев воспринимаются как влияния "Запада". 

1 ГЛАВНАЯ КОМПОНЕНТА ИЗМЕНЧИВОСТИ ЧАСТОТ ГЕНОВ В ГЕНОФОНДЕ НАРОДОВ ВОСТОЧНОЙ ЕВРОПЫ 

К какому времени эти западные воздействия можно отнести? В карте потенциально отображено любое время, в котором европейский импульс был основным в развитии населения Восточной Европы. Например, черты такой именно географии заселения Восточной Европы впервые обозначились еще в позднем палеолите в Вилендорф-Павлово-Костенковском палеолитическом комплексе [Софер, 1993; Балановская и др., 1994в; Грехова и др.,1996]. 
Геногеографические карты главных компонент известны и для населения Западной, точнее, Зарубежной Европы [Menozzi et al., 1978; Piazza et al., 1981; Ammerman, Cavalli-Sforza, 1984]. Хотя наборы анализируемых генов для Западной и Восточной Европы не полностью совпадают, перекрывание наборов значительно, а результаты разительно отличаются и, можно сказать, географически диаметрально противоположны. В самом деле, значения 1-ой компоненты меняются в Западной Европе с юго-востока на северо-запад, то есть под прямым углом к направлению изменений этой же компоненты в Восточной Европе. Следовательно, для формирования западноевропейского генофонда главными оказались импульсы, шедшие не с востока, а с юга, точнее с юго-востока, с Балкан и Малой Азии на север и северо-запад вплоть до Британских островов. 

1 ГЛАВНАЯ КОМПОНЕНТА ИЗМЕНЧИВОСТИ ЧАСТОТ ГЕНОВ В ГЕНОФОНДЕ НАРОДОВ ВОСТОЧНОЙ ЕВРОПЫ 

Ниже мы увидим, что такое же (юго-восток - Северо-запад) географическое направление генетических импульсов имело место и в Восточной Европе, но здесь оно было в прямом смысле второстепенным, поскольку представлено на карте лишь 2-ой главной компоненты, по условию анализа имеющей меньший удельный вес в общей дисперсии генных частот. В свою очередь, для Западной Европы столь же второстепенными оказываются генетические влияния по линии Восток-Запад, они отражены лишь на карте 2-ой, а не 1-ой главной компоненты, как в Восточной Европе. Сравнительный картографический анализ двух генофондов позволяет уяснить главные факторы истории каждого из них. Современный западноевропейский генофонд приобрел основные черты своей географической структуры в эпоху так называемого неолитического перехода, связанного с зарождением и развитием земледельческого уклада жизни в Малой Азии и с проникновением через Балканы в Европу не только земледельческих традиций, но и волн земледельцев [Ammerman, Cavalli-Sforza, 1984]. Поэтому географическая структура тотального генофонда народов Западной Европы до сего времени коррелирует с изохронами радиоуглеродных датировок неолитической земледельческой культуры в Европе. 

Будучи ортогональны друг другу, западноевропейское и восточноевропейское направления изменений 1-ой главной компоненты обоих генофондов расходятся под прямым углом из общей вершины на Балканах. Поэтому карту 1-ой компоненты восточноевропейского генофонда можно было бы рассматривать по аналогии как след того же неолитического перехода. Действительно, при укрупнении генетического масштаба (рис.VI-3a) на карте, хотя и слабо, но все же видна связь клиновидной структуры юго-западного восточно-европейского минимума с Балканами и Пелопоннесом. Если еще более увеличить генетический масштаб (см. рис. VI-3б), можно даже обнаружить несколько микроядер - скоплений генов и генных комплексов - в пределах этого минимума. Некоторые из этих микроядер приходятся на ареал Трипольской культуры. И все же общую географическую структуру генофонда народов Восточной Европы, как она передается картой 1-ой компоненты, едва ли возможно связать с неолитической историей проникновения земледелия на этот субконтинент. Достаточно вспомнить, что распространение земледелия из области древней Трипольской культуры на северо-восток Русской равнины произошло на 3-4 тысячелетия позже времени существования этой культуры и связано не с движением демографической волны плотности неолитических земледельцев, как в Западной Европе, а с колонизацией Русской равнины историческими славянами [Седов, 1982; Рыбаков, 1993]. Рассуждение по аналогии с Западной Европой здесь не годится хотя бы потому, что имеет место смена географического направления 1-ой главной компоненты генофондов при переходе из Европы Западной в Восточную. Лишь западноевропейское направление юго-восток - северо-запад пока обосновано как направление движения волны земледельцев. Следует искать другие исторические причины особой географии восточноевропейского генофонда. 
Возможно, что не неолитический переход к земледелию, а пастушеское (транспортное и тягловое) скотоводство, коневодство и всадничество эпох энеолита, бронзы, а затем и раннего железа сыграли в Восточной Европе ту роль в создании географически упорядоченной структуры генофонда, которую неолитическая земледельческая революция выполнила в Западной Европе. Карта 1-ой главной компоненты, особенно в том, что касается юго-западной клинообразной структуры со множеством микроядерных скоплений генов в полосе от верховий Днестра до среднего течения Дона, вполне позволяет видеть в такой "ленточной" геногеографии лесостепной (и степной) полосы Восточной Европы генетические следы древних индоевропейцев энеолита и бронзы [Сафронов, 1989], а так же иранцев раннего железа, если к ним относить Геродотовых скифов-пахарей и земледельцев. Если же, вслед за Б.А.Рыбаковым [Рыбаков, 1993], видеть в сколотах восточную ветвь праславян, то тогда в карте 1-й компонеты восточноевропейского генофонда можно распознать и генетические следы славянской колонизации Восточной Европы. Четко выделяющаяся на карте 1-й компоненты юго-западная клинообразная структура приходится на лесостепную зону, наиболее благоприятную для обитания в самые разные исторические эпохи. 

Таким образом, не отдельная эпоха, культура или племя, а самые разные племена и в самые разные далеко отстоящие друг от друга времена - от палеолита до средневековья - могли оставить по себе память в генофонде современного населения, отпечатавшись в одной и той же части его ареала, так сказать, "след в след". Возможно, что именно географическая поясность природной среды, с оптимумом условий в лесостепном поясе Восточной Европы определила приуроченность к этому поясу и доминирование в разные эпохи одного и того же географического направления исторического процесса. Это направление, в силу устойчивой его повторяемости, в конечном счете оказалось решающим для судеб народонаселения Восточной Европы. Восточноевропейский генофонд приобрел устойчивую пространственную ориентировку, динамика генофонда стала географически закономерной. Эту доминирующую здесь закономерность - проникновение юго-западных, балканских, импульсов в пределы лесостепи с дальнейшей иррадиацией по Восточноевропейской равнине - передает ныне карта 1-й главной компоненты восточноевропейского генофонда. 
Таким образом, восточный и западный европейские генофонды складывались под давлением разных исторических обстоятельств, формировавших на Западе преимущественно земледельческие, а на Востоке - пастушеско-скотоводческие племена. Однако, оба направления исторического процесса, запечатленные в двух современных генофондах, берут начало все же в одной и той же области Европы - на Балканах. Эта, сохранившаяся и в современности, особая роль Балканского узла в истории Европы, как свидетельствует геногеография, определилась тысячелетия назад и определила собой историческую географию обоих европейских генофондов. 

Степь - Лес, 2-ая главная компонента изменчивости восточноевропейского генофонда 

На карте 2-ой компоненты (рис. VI-4) подчеркнуты те изменения в восточноевропейском генофонде, которые идут в направлении юго-восток - северо-запад, от казахстанских, прикаспийских и северо-кавказских степей в Поволжье и в лесостепные пределы Русской равнины. Очевидна связь этого направления с имевшим место на протяжении нескольких тысячелетий давлением степных кочевников. Судя по тому, что на карте эпицентр этого давления в виде максимума значений 2-ой главной компоненты приходится на Приаралье, можно заключить, что особо значительное влияние на современную географию восточноевропейского генофонда оказали племена андроновской культурно-исторической общности, а затем скифо-сармато- аланские племена. Тюркское влияние на генофонд, хотя и трудно, но все же возможно вычленить из общей картины воздействия кочевого мира, если учесть, что 5-ый интервал шкалы карты, охватывающий Анатолию, оба побережья Боспора и Крым, наблюдается также в виде островка в низовьях р.Камы. Следы более ранних тюркских кочевников, по-видимому, полностью сливаются с общей географией воздействия номадов на восточноевропейский генофонд. Отметим, однако, что, судя по карте, с продвижением к Северу это воздействие довольно быстро затухало, не проникая севернее Волжской Болгарии. Так что даже монголо-татарское владычество не продвинуло границу степных генетических влияний к северу далее, чем она сложилась в древности. 

Выше уже отмечалось, что 2-я главная компонента восточноевропейского генофонда имеет такое же географическое направление, что и 1-я компонента западноевропейского генофонда. Но исторические причины, сформировавшие это единое направление генетической изменчивости населения на Западе и Востоке Европы совершенно различны, как различен и удельный вклад этих направлений в формирование структуры обоих генофондов: на Западе - это движение волны неолитического земледелия и земледельцев, начиная с V тыс. до н.э. и даже ранее, а на Востоке - повторяющиеся в течение нескольких тысячелетий, вплоть до позднего средневековья, волны степных номадов. На западе события эпохи неолита стали определяющими для всей последующей истории генофонда современного населения, а на востоке Европы непрекращающееся генетическое давление степных племен не распространилось севернее лесостепи и осталось второстепенным фактором сложения современного генофонда. 
Однако, фактор евразийских номадов не единственный, обнаруживающий себя в географии 2-й компоненты современного генофонда. На карте видны три другие полюса изменчивости: висло- волынско-днепровский, ладого-онежский и мезень-печерский, которые среди современных этнических групп легко сопоставляются: первый - с западными и восточными славянами, второй - с западными финнами, а третий - с восточными финнами и самодийцами. Все три как бы противостоят давлению степного мира, в результате чего в срединной части Восточной Европы возникает обширная "нейтральная полоса", своего рода генетическая Русская равнина. Ее пространственная ориентировка весьма напоминает культурно-историческую географию неолита и ранней бронзы на этой территории, такие общности как ямочно-гребенчатой и гребенчато-ямочной керамики, волосовскую, фатьяновскую [Крайнов, 1987а, б]. 

Висло-Волынско-Днепровское ядро на западе этой генетической равнины играет формообразующую роль, поскольку соответствует географии памятников шаровидных амфор и шнуровой керамики, находящихся в истоках фатьяновской культуры. Связана с этой генетической равниной и Южная Прибалтика - предполагаемая прото-фатьяновская территория [Крайнов, 19876, карта с.72]; Ладого-Онежское ядро вполне соответствует финской культуре ладьевидных топоров, ядро в Восточном Прионежье - позднекаргопольской культуре эпохи бронзы на Севере Восточноевропейской равнины [Ошибкина, 1987, карта с.148]; Мезень-Печерское ядро, занимающее обширную северовосточную область карты - неолитическим северным культурам ямочно-гребенчатой керамики, а в бронзовом веке - чойновтинской и лебяж- ской культурам [Ошибкина, 1987, карта с. 155]. Можно найти также указания на то, что современное Мезень-Печерское геногеографическое ядро (как и Карпатско-Днепровское ядро карты 1-й компоненты) уходит своими корнями в местный поздний палеолит [Балановская и др.,1994в; Грехова и др., 1996]. В целом же очевидно, что карта 2-й компоненты, как и 1-й, представляет синтез разных исторических эпох от палеолита, неолита и бронзы до позднего средневековья, 
Присутствие западного - Висло-Волынско- Днепровского - полюса изменчивости генофонда на картах не только 1-й, но и 2-й главной компоненты представляется неожиданным, поскольку противоречит принципу ортогональности (отсутствие общих элементов) главных компонент. Появление такого общего географического элемента в распределении обеих главных компонент изменчивости генофонда указывает лишь на то, что Карпато-Днепровская область Восточной Европы имела существенное значение во взаимодействии древних народов и культур не только в направлении Европа - Азия, но и в направлении Степь - Лес. Ключевая роль юго-западного региона Восточной Европы подтверждается тем, что этот регион сохраняет значение полюса развития восточноевропейского генофонда на картах не только первых двух, но и 3-й главной компоненты. 

Восточноевропейская равнина - скрещение исторических путей, 3-я главная компонента изменчивости восточноевропейского генофонда 

Отметим прежде всего отчетливость географической конструкции этой карты (рис.VI-6): два максимума с запада и востока и два минимума с севера (Кольско-Мезень-Печерский) и с юга (Северокавказский) простирают свои влияния на Восточноевропейскую равнину таким образом, что вся она превращается в обширнейшую генетическую равнину - область равнодействия противоположных влияний на генофонд. Этот же тип рельефа - равнина в окружении горных поднятий - был описан нами ранее по данным антропогеографии, картированным в виде отклонений от среднерусских величин ряда антропометрических и антропоскопических признаков [Рычков, Балановская, 1988]. Соответствие положения показываемой картой 3-ей компоненты генетической равнины физико-географическому положению Русской равнины явно неслучайно и подчеркивает географическую приуроченность исторического процесса. Генетическая однородность этого обширного пространства согласуется с фактами распространения на нем обширных и долговременных культурно-исторических общностей. Это неолитические культуры ямочно-гребенчатой керамики, неолит-энеолитическая волосовская общность, раннебронзовая фатьяновско-балановская общность, обширнейшая зона поселений-городищ эпохи железа [Крайнев, 1987а, б]. С фатьяновско-балановской общностью, по-видимому, связано явное соответствие Сура-Волжского ядра нашей карты исключительному скоплению в этом районе балановских древностей [Бадер, Халиков, 1987, карта 12, с.77]. Вся Русская равнина выглядит на этой карте как генетически однородное пространство, подготовленное историей для объединения его в последующие тысячелетия Северо-Восточной Русью, а затем и Московским государством. 

В целом, карты 3-й и 2-й компонент генофонда близки в том, что касается выделения Русской равнины как особой геногеографической структуры, но на карте 3-й компоненты контуры этой структуры ближе к действительным географическим. Близка к действительной и картина лесной зоны, передаваемая обеими картами. Принципиально новый элемент геногеографии, выявившийся именно на карте 3-й компоненты - это выделение Кавказа в один из полюсов развития восточноевропейского генофонда. Карта 3-й компоненты, как бы уточняя предыдущую, показывает, что степные влияния на Русскую равнину - это не только след номадов Приаралья, но и степняков Предкавказья, начиная, по крайней мере, с катакомбной культуры. Однако, как показывает карта, влияние кавказского фактора на формирование восточноевропейского генофонда не прослеживается на север далее Волго-Донского междуречья, то есть, оно невелико или же недостаточно постоянно. 

Два главных элемента пространственной структуры генофонда 

Таким образом, синтетические карты восточноевропейского генофонда выявили, в качестве главных элементов его историко-географической структуры, два наиболее постоянных. Один из них - это срединная область Восточной Европы - Русская равнина, она и в генетическом отношении представляет равнину - обширное пространство равновеликих значений. Здесь все идущие извне воздействия исторического процесса на генофонд взаимно нейтрализуются, и генетический рельеф нивелируется. Очертания этой срединной области отчетливо видны на картах 2-й и 3-й главных компонент, а карта 1-й компоненты показывает, что эта генетическая равнина представляет наклонную плоскость с поднятием от левобережного Приднепровья к Уралу. Такая география генофонда населения центральной части Русской равнины означает, что в нем весьма равномерно перемешаны и дисперсно перераспределены генетические влияния древних племен лесного Севера и степного Юга. Иными словами, встречные импульсы не столь сталкивались, сколь растекались по Русской равнине и нивелировались с течением исторического времени. 

Даже благоприятная география водных путей и широтная поясность природы Восточной Европы не помогли сформировать четкого широтного градиента в изменчивости генофонда. Градиент лишь намечен по южному и северному краям Русской равнины, указывая на то, что это направление исторического процесса не было преобладающим, хотя могло быть постоянным. Сложившийся в этих условиях генофонд населения срединной части Русской равнины, в принципе, соответствует представлению о среднеевропейском антропологическом типе. Однако геногеография указывает на то, что этот тип в Восточной Европе конвергентен, но не дивергентен по отношению к среднеевропейскому антропологическому типу Зарубежной Европы и имеет в Восточной Европе самостоятельное происхождение. Среднеевропейский антропологический тип в Восточной Европе имеет четкую отличительную особенность - выраженный градиент генетических изменений не столько с юга на север (от южно-европеоидного к северо-европеоидному), сколько с запада на восток, на уровне рас не второго, как в Западной Европе, а первого порядка. 
Другим устойчивым элементом историко-географической структуры восточноевропейского генофонда является его юго-западная часть в пределах от правобережья Припяти на севере до верховий Днестра и Днепровских Порогов на юге, от Закарпатья на западе до верховий Северского Донца, низовий Сейма и Десны на востоке. На картах разных главных компонент контуры этого генетического ядра несколько меняются, как бы передавая его географическую пульсацию в разные исторические эпохи. География этого ядра столь выразительна, что его связь с восточным славянством не требует дополнительных доказательств. Подчеркнем, однако, что силу генетической сути этого географического образования, его определение как восточнославянского, автоматически включает и все существовавшие на этой территории праславянские, дославянские - иранские и индоиранские - и доисторические палеопопуляции, чьи гены были унаследованы восточным славянством. Так, на карте 3-й компоненты это ядро, в целом, по географии повторяет ареал пражско-пеньковской культуры [Седов, 1982, карта 4], "сердцевина" ядра соответствует географии памятников Подольско-Днепровского лесостепного региона Черняховской культуры [Седов, 1982; Гей, 1993]. На карте 2-й главной компоненты видна связь этого же ядра с археологической областью племен лужицкой культуры 1-го тыс. до н.э. [Рыбаков, 1993, карты с. 15 и 27], а на карте 1-ой компоненты (при укрупненнии генетического масштаба) видно, что это генетическое ядро многосоставное, и расположение составляющих его элементов явно соответствует географии Геродотовых скифов-пахарей/сколотов (и гелонов), по реконструкции Б.А.Рыбакова [Рыбаков, 1979, карта стр.117; 1993; Мелюкова, 1989, карта 4, с.42-43] 

Если еще более углубиться в прошлое, то обнаружим соответствие локальных элементов этого ядра (в проекции 1-й главной компоненты) ареалам среднеднепровской, подкарпатской и других локальных вариантов культуры шнуровой керамики [Артеменко, 1987, карта 3, с.36), а общих контуров ядра - восточной части ареала культуры шаровидных амфор, свидетельствующей о появлении здесь древних индоевропейцев [Сафронов, 1989, карта рис. 45, с.351]. В еще большей древности это же многокомпонентное генетическое ядро соответствует общему ареалу неолитической трипольской культуры на разных стадиях и в разных локальных вариантах ее существования в правобережной и левобережной (софиевская группа) Украине. Как уже отмечалось выше, такую же географию, что и рассматриваемое здесь юго-западное генетическое ядро, имеет Вилендорф-Павлово-Костенковский позднепалеолитический культурный комплекс. 

Конечно, совпадение ареалов культур далекой древности с ареалом одной из географических структур современного генофонда не есть прямое доказательство генетической преемственности поколений на рассматриваемой территории, но является важным аргументом в пользу такой генетической непрерывности. Во всяком случае, это является основанием считать прикарпатско-среднеднепровский комплекс генов не только славянским, но унаследованным восточными славянами от индоевропейских (в том числе индоиранских и иранских) и более древних - неолитических - палеопопуляций лесостепной полосы Восточной Европы. Влияние этих палеопопуляций распространялось, как показывают наши карты, на всю Восточноевропейскую равнину от Причерноморья, Приазовья, Подонья и Поволжья до Прибалтики и Верхней Волги. Таким образом, геногеография, обнаружив приуроченное к лесостепи сильно структурированное скопление генов, указывает на то, что этот юго-западный Днепровско-Карпатский регион Восточной Европы имел краеугольное значение в формировании генетического фундамента восточноевропейского народонаселения и, особенно, восточных славян. В сущности этот геногеографический тезис вполне соответствует тому, какими виделись истоки основного антропологического типа восточных славян В.П.Алексееву [1969], который считал, что этот тип проникал с запада и юго-запада в пределы Украины, Белоруссии и Русской равнины. Именно этот путь проникновения, подчеркиваемого клинообразным ходом изолиний от Польши до Карпат, можно было видеть на карте 1-й компоненты географической изменчивости восточноевропейского генофонда (см. рис.VI-2), а на детализирующих вариантах этой карты (см. рис.VI-3 а, б), как и на карте 3-й компоненты (см. рис.VI-5) - уточнение юго-западной, балканской, ветви этого общего пути. Сказанное не следует понимать так, будто эти карты показывают географический след продвижения именно восточных славян в пределы Восточной Европы. Все сказанное на предыдущих страницах подчеркивало, что рельеф, показываемый картой - это кумулятивный отпечаток различных прошедших исторических эпох. Вполне исторически закономерно, что славянская колонизация Восточной Европы использовала эти проторенные тысячелетиями пути проникновения западных влияний. Вместе с тем, палеоантропологический анализ указывает на северно-южную дифференциацию ранних славян [Алексеева, 1973]. На представленных здесь картах главных компонент генофонда дифференциация этого типа видна лишь на карте 2-й компоненты (см. рис.VI-4), показывающей, однако, иные различия, чем между северными и южными европеоидами. Тем не менее, явные гено- географические следы участия северных европеоидов в формировании восточных славян будут представлены ниже, для этого потребуется изменение исторического масштаба карт генофонда. 

Подчеркнем еще раз, что из всех воздействш на этот генофонд за все время существования населения Восточной Европы главное формообразующее значение, упорядочившее пространст- 
венную структуру генофонда, имели воздействия в направлении запад-восток. Они носили характер проникновения с запада - юго-запада и распространения по Восточной Европе генных комплексов европейского и балканского происхождения и их носителей - древних народов и племен различных исторических и археологических эпох. Карта 1-й главной компоненты изменчивости генофонда показывает, как постепенно и достаточно равномерно население Восточной Европы генетически становилось европейским. В то же время, карта позволяет видеть, что эта генетическая "европеизация" отнюдь не дошла до конца. Возникло некое равновесие между европейскими и азиатскими влияниями, возникло своего рода евразийское равновесное состояние генофонда народов Восточной Европы. Это равновесие может быть лишь динамическим, а не стационарным, поскольку генофонд, как творение исторического процесса, может пребывать лишь в динамическом равновесии с состоянием окружающей исторической среды. Как совокупность генов, "вечных" в масштабе времени исторического процесса, генофонд передает нам информацию о наиболее устойчивых географических проявлениях этого процесса. 

Демонстрируемые географией главных компонент евразийские черты восточноевропейского генофонда и есть наиболее устойчивый генетический итог исторического процесса на территории Восточной Европы. Евразийская основа истории России состоит не в простом географическом факте ее одновременной принадлежности к Европе и к Азии, но и в том, что собственно европейская ее часть - Европейская Россия - генетически, а, значит, и исторически, формировалась как единство Запада и Востока, нерасчленимое на Европу и Азию, как историческая Евразия. 

Восточноевропейский генофонд в "русском масштабе" 

Карты предыдущего раздела изобразили срединную часть Русской равнины как генетическую равнину. Таким генофонд русского народа предстает в общем восточноевропейском масштабе: окружающие части общего восточноевропейского генофонда отличаются столь значительно, что в сравнении с этими различиями собственно русская часть выглядит пространственно огромной генетически однородной областью. Мы видим ее как бы на огромном удалении - на удалении большого исторического времени. Если же бросить взгляд из исторического ареала русского народа, мы должны увидеть те (и только те) структуры общего восточноевропейского генофонда, которые на протяжении последних одного-полутора тысячелетий имели значение для формирования генофонда русского народа. 
Переход к русскому этническому масштабу при рассмотрении особенностей общего восточноевропейского генофонда позволяет из всей суммы этих особенностей, возникших в самые разные исторические эпохи, выделить лишь те, которые имеют тот же исторический возраст, что и возраст русского народа. Коль скоро эта история достаточно молода, то особенности, относящиеся к русскому периоду общей многотысячелетней истории восточноевропейского генофонда, можно увидеть, лишь сменив исторический масштаб рассмотрения генофонда. 

На рисунке VI-6 весь восточноевропейский генофонд изображен в виде отклонений от средних частот генов русского народа и тех других народов, чьи ареалы полностью или частично входят в прямоугольное окно со сторонами 28° и 56° восточной долготы, 50° и 60° северной широты. В это окно попадает большая часть той генетической "равнины", которая обнаружилась ранее на картах главных компонент. Кроме русских, в него попадают частично северо-восточные украинцы, большая часть белоруссов, частично литовцы, латыши, эстонцы, вепсы, коми и коми-пермяки, полностью марийцы, удмурты, мордва, чуваши, татары, башкиры и отчасти даже казахи. Таким образом, лишь по территориальному преобладанию в этом окне русских, рассчитанные с компьютерных карт средние (взвешенные по площади занимаемой территории) генные частоты можно в первом приближении считать характеристиками русского генофонда (для более представительного анализа было бы необходимо учесть русских остальной территории Европейской России). 
Картированные отклонения от русского генофонда по 100 генам 34 локусов градуированы от минимума, означающего наибольшую близость к максимуму, указывающему на наибольшую удаленность от общерусских (средних) характеристик генофонда. Поэтому естественно, что на карте основной ареал русского генофонда выделился как светлая область (вторая градация шкалы), простирающаяся с северо-запада на юго-восток и с юго-запада на северо-восток. Такое простирание легко объяснимо из рассмотренной перед этим географии первых двух главных компонент восточноевропейского генофонда. В контурах ареала отражены основные моменты формирования русского генофонда в ходе славянской колонизации Русской равнины - движение на северо-восток, а также в противостоянии давлению степных кочевников с юго-востока и скандинавско- балтскому давлению с северо-запада. В целом же, по географическому размещению светлых и темных тонов на карте Восточной Европы, русский генофонд выглядит как часть общеевропейского, углубившаяся на восток в Заволжье, Приуралье и Прикаспий. 

По всему фронту этого движения виден резкий перепад величин отклонения от малых к большим, своего рода подножие крутого подъема, за которым далее лежит обширнейшая область высоких (явно не русских) значений - плато азиатского генофонда. Напротив, в исходном направлении на запад-юго-запад до самого края картируемой территории, до Польши, Чехословакии, Венгрии, Балкан, Босфора и Дарданелл, простирается область относительно малых - ниже средних и средних - отличий от русского генофонда, что еще раз и по-новому свидетельствует о продвижении европейских генных комплексов с Балкан и из Центральной Европы в Восточную Европу с ходом ее славянской колонизации и далее в пределы русского этнического ареала. 
Вглядевшись в этот высветленный на карте ареал, обнаружим два уровня близости всего восточноевропейского генофонда к общерусским характеристикам, один - более общий (по шкале значений он - второй), охватывающий северо- запад, центр и юго-восток России, и другой - уровень наибольшей близости (минимальный интервал шкалы карты), приходящийся, главным образом, на Новгородскую, Смоленскую и Тверскую области и, меньшими островками, на земли Владимирщины, Рязанщины, Орловщины и Оренбуржья. Оренбургский минимум является, скорее всего, исторически недавним следом развития Российского государства, отголоском какого-то направленного колонизационного потока. В других же названных минимумах угадываются генетические следы летописных новгородских словен, полоцких, смоленских и тверских кривичей, а также других славян времен существования Черниговского, Владимиро-Суздальского и Рязанского княжеств. О возможности такого прочтения геногео-графической карты говорит и территориально небольшая область повышенных (удаленных от русских) значений в верховьях р. Москвы, указывающая на генетические следы летописной голяди. В целом площади областей минимумов - наиболее "русских" значений генофонда - убывают с северо-запада на юго-восток так, что в их географическом изменении угадывается движение 
исторического времени развития русского народа при все большем включении в его генофонд местных, до-славянских, генных комплексов. Таким образом, ядро русского генофонда находится на северо-западе русского этнического ареала и включает часть белорусского ареала, но нигде не заходит в пределы современных ареалов народов Прибалтики. Отличие от балтов видно на карте довольно отчетливо. 

Если считать это ядро связанным с теми североевропейскими антропологическими элементами в составе русских (и белоруссов), которые генетически не улавливались анализом главных компонент в большом общем размахе разнообразия восточноевропейского генофонда, то, следуя выводам палеоантропологи ческого анализа [Алексеева, 1973], в этом же русском геногео- графическом масштабе должен обнаружиться среди восточных славян и комплекс генов южного - средиземноморского - происхождения. Как показывает карта (см. pиc.VI-6), этот комплекс, действительно, обнаруживается, он локализован точно в пределах Украины, будучи подразделен на западную и восточную (поднепровскую) части. 
Принцип картирования отклонений от общих свойств русского или какого-либо иного генофонда может быть применен не только ко всей анализируемой совокупности генов, но и к отдельным генным комплексам, отражающим разные этапы истории народа и его генофонда. На рисунке VI-7 показаны результаты такого картирования отклонений от свойственных русским частот двух групп генов. Для генов, определяемых через полиморфизм различных белков крови (см. рис.VI-7а), карта передает достаточно древний этап славянской колонизации Русской равнины, с отчетливым сохранением генетической близости восточных славян с южными. На карте она видна как сплошной меридионально протянувшийся пояс малых (то есть, "русских") значений от Ладоги и Онеги до южных границ Болгарии и особенно малых значений на Валдае, в срединной части Белоруссии и в Карпатах. Если этот пояс - не след продвижения славян на север Восточной Европы, то весьма вероятно, что это генетический след событий VI века, характеризуемых историками как "возвратное движение на покинутый некогда юг" и "массовое вторжение славян на Балканский полуостров" [Рыбаков, 1993, с.47, 48]. При таком прочтении наша генетическая карта показывает такое же дублирование на Балканах "русских" генетических характеристик, какое отмечается историками в отношении имен славянских племен, пришедших с севера. [Рыбаков, 1993, с.49]. 

Наиболее выразительной является карта (см. рис. V1-7б) отклонений от общерусского генофонда по генам, контролирующим комплекс лейкоцитарных антигенов человека (HLA), известный своей высокой дифференцирующей способностью и приуроченностью различных вариантов этого комплекса к различным этническим группам. На этой карте ареал русского генофонда предстает и сегодня разделенным на западную и восточную части по 42° в.д., по меридиану Ярославля, Суздаля, Владимира и Рязани, генетически воспроизводя в современности восточную границу древнерусского государства IX-XI века. Воспроизведение этой границы на генетической карте было в свое время объяснено на материалах антропогеографии русского народа, в которых эта граница проявилась с такой же отчетливостью [Рычков, Балановская, 1988]. Объяснение сводилось к тому, что до достижения этой восточной долготы славянская колонизация представляла собственно продвижение летописных славян на восток и их расселение по все большей территории, что должно было сопровождаться уменьшением плотности славянского населения. Генетическая и антропологическая граница возникла у того нижнего предела этой плотности, за которым колонизационный процесс или должен был иссякнуть, или мог продолжиться, перейдя в фазу культурной ассимиляции местного дославянского населения с помощью городов и монастырей как центров христианизации и славянизации окружающих эти форпосты финно-угорских племен, на что указывают и археологи [Седов, 1982]. Видя на геногеографической карте еще более четкое воспроизведение этой границы, чем на карте антропологической, мы можем лишь подтвердить предложенное ранее объяснение. Восточнее этой границы русский генофонд несет значительную долю генных комплексов до-славянского, главным образом финно-угорского, происхождения, включенных в русский генофонд после того, как в ходе колонизации процесс расселения сменился процессом культурной ассимиляции. 

В силу большей этнодифференцирующей способности множественных генов HLA, исходное ядро русского генофонда на карте (см. рис.VI-7б) отчетливо противопоставляется ядру украинского генофонда, однако, причины столь крайних различий (субминимум и субмаксимум шкалы), явно находящихся у пределов восточнославянской общности, но связанных лишь с определенным комплексом генов, требуют дополнительного генетического анализа, выходящего за рамки работы. Коль скоро оба полярных генофонда - русско- белорусский на севере и украинский на юге - оказались, действительно, у генетических пределов восточнославянской общности, упрощенно можно соотнести эти пределы с венедской и антской ветвями раннесредневекового славянства. 

* * * 

Заканчивая очерк исторической геногеографии Восточной Европы, подчеркнем, что он полностью основан на сопоставлении геногеографических карт с картами археологическими. В поиске соответствий между этими типами карт авторы исходили из соображения о том, что, если когда-либо в прошлом существовали условия, способствовавшие обособлению, сосредоточению и воспроизведению в ряду поколений определенной материальной культуры на определенной территории в определенный период исторического времени, то этих условий достаточно, чтобы в ареале этой культуры сложились отличительные особенности генофонда населения, создавшего эту культуру (или принесшего ее с собой). Поэтому, если археолог имел основания выделить культуру и наметить ее ареал на карте, то этого достаточно для сопоставления археологической и генетических карт, но не гарантирует обнаружения соответствия между ними. Чтобы такое соответствие обнаружилось, нужно, чтобы специфика генофонда, сложившегося в выделенном археологом ареале, была донесена генами из древности в современность. За прошедшее время от населения, некогда создавшего материальную культуру, может не остаться никакой иной памяти, кроме генов, перешедших по цепи поколений из древнего генофонда в современный и сменивших на этом пути многих носителей с их этнонимами и культурной спецификой. Важно только то, чтобы эта цепь ни разу не прервалась, и тогда в современности может возникнуть генетический след древней археологической культуры в виде определенного генетического ареала. Именно этот ареал и требуется сопоставить с ареалами археологических культур. В работе представлены фрагменты таких сопоставлений, их следует рассматривать лишь как первую попытку такого рода, скорее показывающую возможность и некоторые правила перевода геногеографических карт на язык археологии, без претензии на точность перевода, поскольку это требует профессиональных археологических знаний и знания археологических источников. Археолог, если заинтересуется показанной здесь возможностью увидеть в географии генов современного населения прямое наследие прошлого разных археологических эпох, предложит заведомо более содержательное прочтение геногеографических карт. Сосредоточившись на их исторической интерпретации, авторы сознательно оставили в стороне экологическую интерпретацию карт, которая требует отдельного обоснования и исследования. 

Настоящая работа выполнена при частичной финансовой поддержке Государственных научно-технических программ "Приоритетные направления генетики" и "Биологическое разнообразие".